Дикий голод

Глава 5

Когда солнце снова село, я надела черный костюм, добавив сапоги на каблуках и свою катану, и отправилась завтракать в номер Марион.

Ее номер был практически дворцом. Гостиная была огромной и с видом на реку, с приземистыми кожаными диванами, которые не портили вид. Одна стена полностью состояла из окон с видом на Чикаго, огни города пробивались сквозь тьму подобно шпилькам. Выглядело волшебно. Но тьма скрывает множество изъянов. «Это», — подумала я, — «одна из причин, почему вампиры, как правило, слишком сосредоточены на политике и стратегии». Легко игнорировать проблемы сообщества, которое люди построили, когда мы буквально их не видели.

Меня обыскали охранники, стоявшие у двери, которую открыла Сери, когда они разрешили мне постучать.

— Добрый вечер, — сказала она, выглядя безупречно в платье-футляре с круглым вырезом и в сапогах на каблуках. — Спасибо, что отправила мне видео. Я его еще не смотрела, но с нетерпением этого жду.

Она указала на стол в столовой, который тянулся вдоль другого ряда окон до смежной комнаты. Стол украшали блюда с выпечкой и кувшины с кровью, а воздух наполнял запах бекона.

— Марион устроила нам банкет, — сказала она.

— Похоже на то.

— Добрый вечер, Элиза. — Марион подошла ближе от ряда окон и протянула руку. У нее темная кожа, волосы подстрижены до коротких кудряшек, проникновенные глаза. Сегодня на ней были простой черный костюм, туфли на блочных каблуках и жемчуг в ушах.

Когда она двигалась, за ней следовала магия, наполняя воздух терпким привкусом корицы. Он переплетался с магией, окружающей вампиров, явно, но успокаивающе обостряя ее.

— Добрый вечер, Марион.

— Ты сегодня выглядишь очень компетентно. — От любого другого вампира это могло прозвучать как оскорбление. Но Марион не из тех, кто ударяется в сарказм. Она прямолинейная женщина, которая ценит критическое мышление и трудолюбие, и ее любят и уважают вампиры.

— Спасибо. Есть новости из Парижа?

— День прошел спокойно, и я благодарна. Учитывая, что Мастера, которые инициирует насилие, находятся здесь, в твоем родном городе, я надеюсь, что мы не переложили вам наши проблемы.

— Я тоже на это надеюсь. Но даже если так, Чикаго умеет разбираться со злобными сверхъестественными.

Уголок ее губ приподнялся в осторожной и скромной улыбке.

— Кажется, что так. — Она махнула рукой в сторону столовой. — Позавтракаешь с нами?

Одетта и остальные вампиры уже были в большой столовой, потягивая кофе за столом или раскладывая по подносам сочные фрукты.

Я взяла круассан и налила себе кофе, добавив сливки и сахар, и села рядом с Сери. Когда все вампиры собрали себе завтраки, Марион постучала по своему стакану с водой. Вампиры синхронно повернули к ней головы, как птицы, сменившие направление.

— Добрый вечер, — сказала она, когда их внимание было полностью сосредоточено на ней. Ее голос был мягким и хрипловатым, как у исполнительницы сентиментальных песен из другой эпохи. — Я хотела, чтобы у нас была возможность пообщаться перед заседанием.

Она посмотрела на нас, а потом на город, вырисовывающийся сквозь окно, мигающую вершину «Уиллис-Тауэра», по такому случаю светящуюся красным.

— Чтобы собрать нас здесь, были приложены немалые усилия. Затраты. Время. Соглашение сторон. Но мы стары и упрямы. Мы боимся перемен и тех, кто от нас отличается, даже если стремимся жить среди них.

— Но здесь у нас есть возможность. — Она посмотрела на меня и одобрительно кивнула. — Есть шанс изменить мир к лучшему в Париже, во Франции, в Европе, во всем мире — обрести тот же мир, который они обрели в Чикаго. Есть возможность сотрудничества — если мы сможем преодолеть нашу собственную меркантильность, наши собственные предрассудки. Поэтому давайте минутой молчания подготовимся к переговорам и дебатам и найдем путь вперед.

Она кивнула, и комната погрузилась в тишину.

В этой тишине расцвела надежда.

«Сэнфорд» — театр, построенный в стиле барокко — со сводчатыми потолками, золотистым куполом, стенной росписью и бархатной драпировкой. Он обветшал и впоследствии был спасен очень умной женщиной, которая поняла, что даже если Чикаго не нужен другой театр, то мест для проведения свадеб всегда будет не хватать. Она убрала стулья и центральные балконы, привела в порядок краску и позолоту и превратила первый этаж в самый большой актовый зал города.

Сегодня помещение, украшенное флагами каждого вампирского Дома, участвующего в переговорах, освещали хрустальные люстры. На первом этаже расчетливо были расставлены столы, в центре стоял большой овальный стол, каждое место было отмечено табличкой. Позади него на возвышении столы стояли в форме буквы «U», поэтому сидящим там делегатам будет хорошо видно, что происходит на заседании — и чтобы те, кто будет сидеть на задних рядах, не жаловались, что их места недостаточно хороши.

В воздухе витало столько энергии, что у меня подскочил адреналин. Это важная ночь. Мы прошли два досмотра, чтобы попасть в здание, и в самом театре тоже была охрана. Тут и там вдоль стены стояли охранники — некоторые приехали с делегатами в качестве охранников или сопровождающих, другие добровольно вызвались из чикагских Домов и Стаи.

Дирборна сегодня здесь не было, вероятно, потому, что не было возможности попозировать для фотографий. С камерами внутрь не пускали, и на переговорах не будет мэра, поэтому он, очевидно, пошел на более зрелищные пастбища.

Я не узнала многих вампиров и оборотней, но увидела Коннора в противоположном конце помещения. Сегодня на нем был черный костюм, который был идеально скроен, подчеркивая его широкие плечи и узкую талию. Может, у нас с Коннором и не много общего, но я могу признать, что у него впечатляющая фигура.

Впервые я видела его таким серьезным и сосредоточенным. В то время как его поза говорила, что он расслаблен — плечи расправлены, руки в карманах — в глазах безошибочно читалось пристальное внимание, пока его взгляд в поисках угрозы туда-обратно медленно скользил по помещению.

Он повзрослел, и мне было сложно сопоставить его с задиристым ребенком, который украл мой игрушечный меч.

Коннор поднял глаза, встретил мой взгляд и удержал его. И в его глазах было столько же мощи, сколько в непосредственном присутствии. Во взгляде была сила, как будто он имел свою собственную массу, свой собственный вес. Во взгляде этих невыносимо голубых глаз было что-то глубокое.

Я не привыкла, что взгляд Коннора оказывает такое влияние.

Но прежде, чем я успела слишком сильно погрузиться в размышления на эту тему, магия начала стучать подобно барабану, как предупреждение об очень далекой армии. За исключением того, что стук был у меня в груди — и он становился все громче.

Монстр снова потянулся, и я сразу же поняла, почему он проснулся. Почему он активизировался. На этот раз дело было не в городе, а в клинке.

В катане моей матери.

Она стояла в другом конце помещения в темном костюме, под ним была белая рубашка, темно-красные ножны опоясывали ее талию.

Я даже не подумала, что мама возьмет сюда сегодня свой меч. Но, понятное дело, она его взяла. Она выступает в роли принимающей стороны вместе с моим папой. А также она Страж своего Дома.

У меня в груди заколотилось сердце. Не из-за страха, а в ожидании. В благоговении.

В ее мече скован Эгрегор, существо, которое Сорша создала из алхимии и отброшенных эмоций жителей Чикаго. Когда Сорша материализовала это существо в дракона, долгом моей мамы стало его уничтожение. Мэллори создала заклинание, чтобы привязать Эгрегора к мечу моей мамы, снова заточить магию. Но заклинание сработало лучше, чем кто-либо предполагал; оно помогло мне окрепнуть внутри мамы… И это еще не все.

Я не знала о существовании монстра, пока не стала подростком, пока не повзрослела достаточно, чтобы чувствовать магию, распознавать желание, которое исходило изнутри меня. Я боялась, что схожу с ума, пока впервые не вошла в оружейную Дома.

Я вошла туда вместе с другими суперами, обучающимися в Кадогане, чтобы узнать об оружии, и пульсация началась в тот момент, когда открылась дверь оружейной.

Большую часть последних двадцати лет ее меч провисел там, отчасти из-за того, что в нем было заключено, отчасти из-за того, что она его больше не носила. В Чикаго в основном царил мир, по крайней мере, среди суперов. На то время, пока я была маленькая, она взяла перерыв в своей службе Стражем, и вампиры согласились не носить на публике видимое оружие.

Я двинулась в сторону катаны и почувствовала, как меня пробирает до костей.

Тогда я впервые поняла, что я не сумасшедшая, что монстр — это нечто другое. Ни тогда, ни сейчас я точно не знаю, что это такое — какая-то частица Эгрегора или что-то новое, созданное связующей магией — только то, что он рвется освободиться от меня, чтобы объединиться с магией в мече.

И из-за того, что я не позволяю этому произойти, он в ярости. Вот почему мой гнев часто пробуждает монстра. Потому что он понимает это чувство.

Я снова и снова заставляла маму и Лулу рассказывать мне историю о драконе, пытаясь выискать какие-нибудь детали, которые подтвердили бы, что я права. Я так и не нашла эту деталь, и я все еще не знаю наверняка. И я не могла сказать никому из них — не могла заставить себя признаться, что магия Мэллори навредила мне и заставляет причинять вред другим.

«Больше никому», — пообещала я. Я была ответственна за его поведение, и, черт возьми, буду нести за него ответственность.

Пробираясь сквозь ментальную дымку магии, я пересекла помещение к двойным дверям, скользнув в дамскую комнату. Вдоль двух стен стояли идентичные столы и табуреты, и не было видно ни одной женщины.

Я подошла к ближайшему зеркалу. Мои радужки изменились с зеленых на серебряные, как это случается со всеми вампирами, когда их эмоции зашкаливают. Но вдоль края, подобно кольцу вокруг звезды во время затмения, была тонкая линия мерцающего темно-красного цвета, расширяющаяся с каждым ударом сердца. Если я не обуздаю себя, красный будет растекаться дальше, пока мои глаза не засветятся подобно рубинам. И это будет невозможно скрыть.

У меня был синдром смены часовых поясов и я устала, а монстр почувствовал мою слабость. Поэтому я заставила себя сосредоточиться. Заставила себя с этим бороться. Я закрыла глаза, замедлила дыхание и сосчитала до ста, а потом еще раз, пока не почувствовала, что он отступает.

Когда я открыла глаза, они снова были зелеными.

«Такими они и останутся».

После обычных вступлений и пожеланий удачи первое заседание переговоров началось с подачи жалоб, как на матерном вампирском Фестивусе[35].

Европейским Мастерам было отведено по четыре минуты на то, чтобы представить себя и свой Дом и обозначить их отдельную тему для переговоров. Но большинство, будучи древними и могущественными вампирами, говорили о власти и признании. Они хотели быть частью нового порядка, что бы это ни значило.

— Нас исключили из Гринвичского Совета, — сказал Мастер единственного сицилийского Дома через своего переводчика. — Мы требуем права голоса в новой системе правления.

Это требование вызвало бормотание, шепот и несколько откровенных возражений.

— Ваш Дом самый новый! — сказал один из делегатов Германии. — У Домов с более длительной историей должно быть больше власти.

— Делегаты.

Мой отец наполнил слово силой, и хотя звуку потребовалось всего мгновение, чтобы разнестись в тишине, это было единственное слово, которое ему потребовалось произнести.

— Я хотел бы вам напомнить, что мы здесь собрались для того, чтобы поговорить о мире. Мы здесь находимся для того, чтобы возвещать свою правду и слушать правду наших соседей. Уважение является фундаментальным, ключевым и обязательным условием. — Он обвел своим пристальным изумрудным взглядом каждого вампира в аудитории. — Если мы не начнем с этой связующей нити, надежды на прогресс будет мало.

В толпе послышалось больше бормотания, и его глаза стали жесткими и холодными. Мой папа любящий и терпеливый человек. Но он не терпит идиотизма.

— Тем, кто считает, что прогресс менее важен, чем собственная меркантильность, позвольте напомнить, что случилось с Гринвичским Советом. Меркантильность не благоприятствует долгосрочным интересам ни одного Дома. Либо вы работаете сообща, как мы делаем в Чикаго, либо вместе падаете. И если вы вместе падете, то потеряете союзников. Вы лишитесь кошельков. Потеряете репутацию… И вы потеряете жизни.

Он позволил этим словам эхом разлететься по помещению и, когда снова установилась тишина, он кивнул.

Мой отец обладает властью и уважением, и этих слов было достаточно для каждого вампира в помещении.

Но для незваных гостей их было недостаточно.

Я услышала их еще до того, как увидела, свист, прорезавший воздух. А потом они толпой ворвались в актовый зал, армия, готовая к атаке.

Фейри.

Больше не в туниках, а в черной униформе. Их волосы, длинные, темные и густые, были убраны назад с острых скул и широких глаз.

Когда вампиры повставали, чтобы выразить неодобрение, а охранники вышли вперед с катанами наперевес, они разлились черной рекой по краям помещения, создавая барьер между вампирами и остальным миром.

Я сразу же подумала об охранниках — вампирах и людях — которых назначили защищать первый этаж. Они были подготовлены к применению силы, могли этому противостоять. Я понадеялась, что они уступили только магии и не потеряли свои жизни из-за сверхъестественного эго.

Окружив вампиров, это сверхъестественное эго вошло внутрь. Ее волосы были распущены, локоны свободно струились по плечам. Ее платье было белым и просвечивающим, заботливо расшитое нитками, отливающими золотом в свете люстры. И в ее глазах была ярость, пылающая так же ярко, как волосы, ее магия посылала в воздух запах солевого тумана и молодой травы.

За ней в помещение вошел Руадан, также в роскошном наряде. Не солдат, а король. Или настолько близко, насколько он мог оказаться с Клаудией у власти.

Некоторые делегаты выглядели испуганными и сбитыми с толку. Другие выглядели изумленными, как будто это часть какого-то продуманного представления, подготовленного специально для них.

Чикагские Мастера поднялись со своих мест. Они сообразили, что к чему.

Мои родители оба оглянулись на меня; инстинкт защищать своего ребенка. Я кивнула и похлопала по рукоятки своего меча, чтобы показать, что я в порядке, и обрадовалась, что они не слышат, как колотиться у меня сердце. Мой страх не имел значения.

Никто из них не выглядел полностью убежденным в том, что я в безопасности — но опять же, никто из нас не в безопасности в данный момент — поэтому они снова обратили свое внимание на угрозу.

Мой отец перевел взгляд на Клаудию, пока остальные вампиры смотрели на него, все еще пытаясь понять, что происходит, и что они должны делать.

— Клаудия, — произнес он. И в это слово был вложен гневный импульс силы, который пронесся по помещению подобно волне.

Мое сердце заколотилось от беспокойства за него, из-за риска, который он принимал, хоть я и знала, что мама с папой сами с этим справятся. До этого я никогда не видела их стоящими лицом к лицу с армией — те дни закончились еще до того, как я родилась — и сейчас мне это не понравилось.

Но было кое-что гораздо опаснее. С каждой каплей адреналина, поступающей в мой кровоток, магия снова начинала барабанить, желая присоединиться к битве.

— Кровопускатель. — Ее голос был жестким, слово и тон прозвучали оскорбительно. — Мы пришли, чтобы потребовать положить конец этому неуважению.

Лицо моего отца совсем не выражало страха. Он не проявит к ней никакого уважения.

— Какое вы увидели неуважение? — Он окинул взглядом делегатов, некоторые из которых обнажили клыки, их глаза посеребрились от эмоций. — Как обсуждение мира между вампирами может вам угрожать?

Скривив губы, она оглядела помещение.

— Вы собрали здесь своих союзников, чтобы обсудить революцию, обсудить то, чего кровопускатели жаждут так же, как они жаждут крови. Власти над другими.

Она одарила Руадана знающей улыбкой, и он кивнул в ответ, сузив глаза в убежденности.

Мой папа выгнул бровь.

— Неправда. Мы здесь, чтобы заложить основу для прекращения насилия среди Домов Европы. Чтобы обсудить мир, к которому мы пришли — или который у нас был — в Чикаго. Мир, который ты, кажется, нарушаешь, Клаудия.

Клаудия была либо слишком эгоистична, чтобы переживать о том, что она его разозлила, либо просто не обратила на это внимания.

— Тогда почему нас пригласили на вашу вечеринку, но не на эти серьезные обсуждения? Это оскорбительно. И разве это не доказывает, что вы пытаетесь скрыть свой замысел от тех, кто может пролить на него свет?

— Как говорилось в приглашении, — произнес мой папа, его голос ничего не выражал, — прием был организован для того, чтобы отпраздновать наш мир. Обсуждения касаются европейских Домов, и, насколько мне известно, у фейри нет вражды с Домами в Европе. Я правильно понимаю? У вас есть поводы для жалоб на Дюма? На Солиньяк?

На мгновение Клаудия стала казаться беспокойной — и, может, немного растерянной — от этого вопроса.

— Вы планируете революцию, — сказала она, ее слова прозвучали так же неуверенно, каким было ее лицо.

— Это не так. Если тебе сообщили об обратном, то тебя ввели в заблуждение.

— Подождите. — Встал вампир из Каталонии, мужчина с короткими, темными волосами, темной кожей и подозрительными глазами. — Есть кое-что настораживающее — оборотни в помещении с вампирами. Если эти обсуждения не касаются других видов, то почему они здесь?

— Потому что они добровольно вызвались обеспечивать безопасность для этого мероприятия, — ответил мой отец. — И я бы хотел отметить, что они проявляют гораздо больше приличия, чем вы.

Должно быть, это Томас Кордона, Мастер Дома Кордона. Его Дом один из самых консервативных в политическом спектре, и в целом считает, что суперы не должны вмешиваться. Прием и присутствие оборотней, вероятно, были вызовом для этого вздора, и, скорее всего, это одна из причин, почему чикагские Дома все устроили именно так.

Томас покачал головой и указал на моего папу.

— Отрицаешь, что ты пытаешься укрепить свои позиции, консолидировать власть вампиров в этом городе, или что ты согласен разделить власть с оборотнями. — Он направил угрожающий взгляд на Габриэля. — В такое не верим.

Лицо Габриэля было холодным и невозмутимым. На нем не было никакой обиды, по крайней мере, я ее не видела, но было слабое презрение, которое он, вероятно, показывал вампирам раньше.

— Томас, ты оскорбляешь принимающую сторону, — сказала Марион, в ее глазах ясно читалось неодобрение. — Такое не подобает вампиру.

Томас фыркнул.

— Ты явно на стороне Кадогана, потому что приютила ребенка его Мастера. — Он устремил на меня свой взгляд, из-за чего в глазах моего папы зажегся огонь.

— Я предупреждаю тебя, Томас, не направляй свой гнев на мою семью. Тебя сюда пригласили, чтобы установить мир. Если будешь вести себя как ребенок, мы будем рады относиться к тебе, как к таковому. — Он обвел взглядом помещение, в воздух поднялась магия. — Нет никакого заговора. Нет никакой революции. Нет попытки консолидировать власть. Мы лишь пытаемся помочь нашим братьям и сестрам в Европе найти путь к миру.

Наступила тишина, и разожглась магия, присутствующие затаили дыхание в ожидании его следующего шага.

Папа посмотрел на Клаудию.

— Эти переговоры не касаются ни деятельности фейри в Европе, ни каких-либо сверхъестественных в Чикаго. Но если вы хотите понаблюдать, предложить свои опыт и знания, было бы грубо и неразумно с нашей стороны от этого отказываться. Если хотите, вы можете присоединиться к нам и нашим гостям.

Я сдержала улыбку. Мой папа очень хорош. Сделал фейри предложение, от которого они не могли отказаться, не потеряв лицо — и на которое вампиры в помещение не могли пожаловаться, не выглядя при этом глупо и невежливо.

— Мы присоединимся к вам, — ответила Клаудия, задрав подбородок. — И посмотрим, какие проблемы вы обсуждаете.

Два кресла поставили в пустой промежуток во внешнем кольце стульев, в то время как мой отец послал вампиров проверить охранников, которых удалось пройти фейри.

Кресла не были вычурными — кресла с подлокотниками, вероятно, позаимствованные из одного из номеров отеля. Но Клаудия и Руадан уселись, как королевские особы, ее рука легла поверх его на подлокотнике ее кресла.

К сожалению, рассадка фейри оказалась единственной проблемой, разрешенной во время первой сокращенной ночи переговоров. Хотя большинство вампиров пришли к соглашению о необходимости какого-нибудь руководящего органа, они не смогли договориться о том, как этот орган будет сформирован, или как будут распределяться права голоса. Самые старые Дома утверждали, что они самые мудрые, самые опытные, поэтому их голоса должны нести больше веса. Более новые Дома с большим количеством денег утверждали, что они имеют большую ценность для общества, поэтому их голоса должны иметь больший вес. И каждый попутно боялся быть проглоченным более крупной рыбой.

Через час после собрания подали кровь и еду. Фейри остались на своих местах — хорошо охраняемые — а вампиры пошли подкрепиться. Но перерыв не сделал вторую половину заседания более продуктивной.

Они только снова приступили к переговорам, как Дома все поставили под угрозу срыва, начав спорить о том, как они будут участвовать в оплате расходов совета, когда они будут устраивать заседания и где они будут встречаться.

Европейские вампиры столкнулись с некоторыми из тех же вопросов, с каким столкнулись американские основатели более двух столетий назад, за исключением того, что у этих вампиров позади было больше веков эгоизма и высокомерия.

Мы закрыли заседание с небольшим достижением, но не определив реальную проблему: как заставить десятки вампирских Домов чем-то пожертвовать, чтобы придумать план, который принесет пользу всем им.

Сначала сопроводили фейри, и все помещение, казалось, вздохнуло с облегчением, когда они ушли. Оборотни исчезли также быстро, и я не могла их винить. Они не получили радушного приема от европейских Домов.

Я поговорила с Марион, согласившись обсудить с родителями дальнейшие действия, пока она возвращается в отель, где шансы на атаку фейри казались ниже. А потом я вошла в роскошный вестибюль рядом с актовым залов, чтобы дождаться их прибытия.

Я проверяла новости на своем экране, когда открылась дверь, и вошли мои родители, сопровождаемые Тео и высоким, стройным мужчиной со смуглой кожей, темными волосами и темными, мрачными глазами.

— Элиза, — произнес мой папа, — это Роджер Юен, Заместитель Омбудсмена.

Мы пожали друг другу руки.

— Приятно познакомиться, Элиза. Твой прадедушка хороший человек.

— Мы тоже так считаем, — согласилась я, а потом посмотрела на родителей. — Как охранники?

— Зачарованы, — ответил он и провел рукой по волосам. — Мы даже не рассматривали возможность того, что магия — кроме гламура — будет использоваться в качестве оружия.

Гламур — это природная магия вампиров, способность соблазнять людей и ослаблять их подавление, когда это подходит нашим целям.

— Так много часов работы, — произнес мой папа, звуча необычайно удрученно, — и так мало чего достигнуто.

— Маловероятно, что первое собрание приведет к заключению договора, — добродушно сказал Юен. — Возможно, теперь, когда вся злость была выплеснута, если можно так выразиться, могут начаться настоящие переговоры.

— И мы избежали очевидной революции фейри, — произнесла моя мама, присев на подлокотник кресла папы. — Дважды за два дня мы видели Клаудию в ее наряде.

— Я мог бы обойтись и без второго раза, — проговорил папа и посмотрел на Юена. — Что думаешь?

— Она хочет, чтобы ее считали влиятельной, — ответил Юен. — Стоящей у власти и важной частью руководства города.

— Разительная перемена по сравнению с их прежней позицией, — сухо произнес мой папа.

— С чего бы фейри считать, что переговоры — это какой-то заговор? — поинтересовалась я.

— Клаудия неуравновешенная, — ответила мама. — И уже очень долгое время.

— Но зачем внезапно врываться? — спросил Юен.

— На протяжении многих лет не было такого масштабного собрания вампиров, — сказал папа. — Возможно, фейри увидели в этом угрозу.

Мама нахмурилась.

— Но почему было не сказать что-нибудь на этапе планирования, или напасть во время приема, или вообще попытаться предотвратить встречу?

Папа кивнул.

— Фейри всегда были эгоистичны, но это было на удивление избирательно. Как будто они только сегодня разгадали наш злодейский план.

— Возможно, масштаб проблемы больше, — сказал Юен. — Их магия снова угасает. — Он взглянул на меня. — Ты знаешь о Сорше? Об Эгрегоре?

Слово поразило меня, как гром среди ясного неба.

— Знаю, — удалось ответить мне, выдавив слово из напряженных легких.

— Прошло два десятилетия с тех пор, как город захлестнула магия, — сказал Юен, — и она большей частью рассеялась. Чикаго снова почти достиг отметки, с магической точки зрения. Озабоченность тем, что она снова исчезнет, могла спровоцировать их внезапный интерес — и страх, что их оттеснят вампиры.

— А что насчет Руадана? — спросила я.

— Мы мало о нем знаем, — ответил Юен. — Насколько мы понимаем, ему двадцать два или двадцать три года, он родился после нападения Сорши. За это время родилось несколько десятков фейри, и мы считаем, что это первый раз, когда фейри зачали детей в Соединенных Штатах.

— Сколько Клаудии лет? — спросила я, вспомнив об интересе Руадана к ней, романтическом или еще каком.

— Она старше, чем я, — ответил мой папа с блеском в глазах, напомнив мне, что ему было почти четыреста, а маме двадцать восемь, когда они сошлись. Я не хочу слишком в это вдумываться.

— Сегодня она выглядела старше, чем раньше, — сказала я. — Износилась по краям.

— Я тоже так подумала, — согласилась мама. — Не сильно, но заметно.

Юен посмотрел на моего отца.

— Как думаешь, что дальше?

Папа потер виски.

— Не знаю. Кажется, их устроило то, что мы сегодня предложили, но этого было недостаточно. Если они считают, что мы плетем какой-то заговор, я не знаю, что мы можем сделать, чтобы их успокоить.

— Завтра они опять захотят места за столом, — сказал Юен, и мой папа закатил глаза.

— Уверен, ты прав. Я могу впустить их снова, чтобы сохранить мир, но это не помогает переговорам.

— А сегодня? — спросил Юен.

Я чуть не забыла: Дом Кадогана устраивает вечеринку для делегатов. Она будет пышной, поскольку это в стиле моего отца. И там будет еда и музыка, поскольку это по части моей мамы. Вопрос заключается в том, будет ли и там насилие?

— Мы могли бы все отменить, — сказала мама, поглядев на папу, но он покачал головой.

— Нас не запугаешь насилием, угрозами или еще чем. Это не послужит ни Чикаго, ни цели этих переговоров. Мы усилим охрану. И поставим всех в известность, что фейри не чураются использовать магию, чтобы добиться желаемого. — Он посмотрел на Юена. — Я передам все Келли и остальным из моей команды, как только мы отсюда уедем.

Келли — глава охраны Кадогана.

Юен кивнул.

— Очень хорошо. Тогда я позволю вам готовиться и предоставлю отчет Дирборну.

— Он разозлится, — произнес мой папа, но его это, кажется, скорее позабавило, чем обеспокоило. — Ему плевать, что его возможности продвижения улетучились.

Юен улыбнулся.

— Мы знаем, кто на самом деле трудился над организацией этой конкретной возможности. Но если результат будет хорошим, его не особо будут волновать детали того, как все получилось.

Папа улыбнулся, оценив его сухой тон.

— Ты трезво смотришь на вещи.

— Мне хорошо известно, что часть моей работы — это управление ожиданиями Дирборна, — сказал Юен. — И ради нашего же блага, я надеюсь, что результат будет хорошим.