Джони, оу-е! Или назад в СССР 2

Глава 14

Светлана Андреевна оказалась тёткой интересной во всех отношениях. Юношеское либидо во мне начинало потихоньку «вспучиваться» и мне всё чаще и чаще стали сниться эротические сны. И в этих снах Светлана Андреевна заняла высшую строчку рейтинга, сильно далеко отодвинув от пьедестала русалок и принцесс.

«Товарищу из крайкома» было около тридцати, но выглядела она гораздо моложе. Её сочное, как спелое яблоко тело, плотно облегала белая, всегда застёгнутая на предпоследнюю, пуговицу блузка, импортный костюм (пиджак с юбкой ниже колен) и туфли-лодочки в цвет костюму. Таких костюмов у Светланы Андреевны я насчитал три.

У «товарища из крайкома» были слегка «припухшие» губки и разрез рта с приподнятыми уголками. Светлана Андреевна была блондинкой. Не знаю, крашенной или нет, но если крашенной, то идеально.

На прослушивании мне представилась возможность пообщаться с ней на очень близкой дистанции. Она сидела за столом перед сценой, разбирая мои нотные тетради с партитурами, и подозвала меня кое-что уточнить. Я подошёл, вдохнул и утонул в розовом аромате. Надо сказать, что я очень люблю запах роз и любого розового парфюма. Он мне кружил голову и в том теле, и, как я понял, кружит и в этом. Вот после этого она и ворвалась в мои сновидения. И ничего поделать я со своими, или, вернее, Женькиными, юношескими фантазиями не мог. Даже медитации эротическую составляющую моих помыслов убирали лишь на время. Да-а-а…

Я поборолся-поборолся с Женькиным либидо и принял его, как данность. Однако данность данностью, а пришлось усилить над телом контроль, ибо зависание Женьки при взгляде на симпатичных десятиклассниц в коротких школьных платьицах было явным и заметным для окружающих. Но и эрекция, будь она неладна. На физкультуре в шортах была особенно опасна.

Причём сексуально озаботился не я один, как оказалось, а ещё несколько мальчишек нашего шестого класса. Они сбивались в кучки, о чём-то шептались, глумливо хихикая, подглядывали за девчонками в раздевалках, заталкивая туда кого-нибудь «смелого». Ему там от девчонок доставалось, но кое-что он узреть успевал.

Я удивлялся непритязательности мальчишеских фантазий. Что там можно было разглядеть у девочек двенадцати-тринадцати лет? Трусики? Естественно в мальчишеских «оргиях» я участия не принимал. Да и мальчишки нового класса школы сорок шесть сторонились меня точно так же, как раньше ученики школы номер шестьдесят пять. Не вписывался я в мальчишеские поведенческие стандарты.

На «чаепитие», посвящённое празднованию «восьмого марта», я принёс «Ноту» с моими записями и мы неплохо провели время. Я никому не говорил, что играю и пою на этих записях, и поэтому вечер прошёл без «инсинуаций». Мальчишки с девчонками почти не танцевали, и я, как настоящий мужчина, был вынужден заполнять собой пустоту, чем ещё больше оттолкнул от себя мальчишек. Девчонок, впрочем, тоже не приблизил. Они, когда я их приглашал, кривили губы, танцевать не отказывались, но интереса ко мне не проявляли. Я пытался заговорить с ними во время танца, но натолкнулся на абсолютное непонимание. «Медленные» танцы исполняли с очень серьёзными лицами и напряжёнными телами, вышагивая на прямых ногах, словно на ходулях.

— Расслабься, — сказал я одной девочке. — Ты что такая напряжённая?

— Зато ты слишком расслабленный, как я погляжу! — отрезала она.

— И что это было? — думал я всё остальное время, пока не окончилось «чаепитие».

Потом, поразмыслив, я понял, что она имела ввиду. Ведь я и вправду не напрягался, ни когда встречался с преподавателями, в смысле — учителями, ни с руководством школы, ни со старшеклассниками, даже тогда, когда они меня били вчетвером и я, потом, попал в травмпункт с рассечением брови и выбитым большим пальцем левой руки.

Может быть, внутренне я и напрягался время от времени, но внешне вида не подавал. Тут тоже были свои «Рошкали» и «Кеповы» и с ними у меня довольно часто проходили стычки. Та первая стычка с восемью самбистами, оказалась самой мирной и добропорядочной. Они не были «кодлой».

Скодлой мне пришлось столкнуться чуть позднее. Ко мне просто подошли в столовой и нагло глядя в глаза залезли в мой карман. Достав из кармана мою наличность, взлохмаченный крепыш удовлетворённо причмокнул, разглядывая горсть мелочи и сказал, обращаясь к стоящим сзади «корешам»:

— Сейчас почифаним, пацаны.

Он снова нагло посмотрел мне в глаза, а я резко ударил его пальцами правой руки по запястью сверху вниз так, что кулак разжался, монеты вылетели, и мне удалось подхватить несколько из них. Той же правой рукой. Однако несколько двадцатикопеечных монет вылетели и раскатились по столовой.

Взлохмаченный крепыш сначала оторопело посмотрел на опустевшую ладонь, а потом на меня. — Ты, что, о*уел? — спросил он меня серьёзно. — Ты знаешь на кого руку поднял? Я — Бляха.

Мне хотелось сказать что-то типа: «Да, хоть Бляха-Муха!», но я молча отвернулся от него в сторону очереди. И тут он ударил меня по затылку. Хорошо, что я продолжал его контролировать правым глазом через правое плечо, а потому вовремя успел наклониться вперёд и ткнуть его пяткой в колено.

Бляха взвыл и через мгновение кинулся на меня, но наткнулся животом на ещё один задний удар, но уже левой ногой. Бляха, как оказалось позже, был учеником восьмого класса и заводилой среди хулиганов сорок шестой школы. Дальше восьмого класса таких просто не пускали, выдавливая их в ПТУ или другие среднетехнические учебные заведения.

В тот день я спокойно под пристальными взглядами, источавших угрозы, пообедал, а после уроков по «старой схеме», завлёк кодлу за угол и там избил. Всё по той же рабочей схеме: «разделяй и властвуй». Я убегал, они догоняли. Я их бил ногами и руками. Ребята были опытные в уличных драках и «догонялках», а потому не особенно нарывались на мои кулаки, а вот задние удары ногами ловили. Их было шестеро и почти все они были восьмиклассниками — переростками.

Честно говоря, в шестьдесят пятой школе я таких уродов не наблюдал. Трущобы «миллионки» плодили соответствующий быту «контингент». Бытие, млять, определяет сознание, мать его… А какое может быть сознание у детей, выросших с помойным ведром в руке в следствии отсутствия в доме канализации и наличии выгребной ямы и туалета типа сортир во дворе. С соответствующим ароматом летом и ледяными горками своеобразной формы и в основном коричневого цвета.

Даже там, где в прошлой жизни жил я, была цивилизация в виде канализации и водопровода. А это, между прочим, всего в пятистах метров от трущоб «миллионки». Ну конечно, те дома были построены элитой дореволюционного города и даже после освобождения Приморья от интервентов и белогвардейцев в тысяча девятьсот двадцать пятом голу, там проживал контингент, приближённый к власти. На 'миллионке же и при советской власти долгое время жили китайцы. А в впоследствии работники железной дороги.

С тех пор бить меня пытались несколько раз. Причём стали «пасти» возле дома и по дороге от спорткомплекса «Динамо». Юдин обратил внимание на синяки, ссадины и рассечения, возникающие с регулярностью раз в две недели, и решился на беседу.

— Бьют? — как-то спросил он.

— Пытаются, — вздохнул я.

— Часто?

— Часто.

Юдин внимательно осмотрел меня.

— Тебя это не беспокоит? — удивился тренер.

— Не а, — скривился я. — Я воспринимаю драки, как спарринги. Как возможность потрениоваться.

— То-то ты не полностью выкладываешься на тренировках, — хмыкнул Юдин. — Силы бережёшь на заключительный раунд?

— Примерно так…

Юдин помолчал и сказал:

— Драка это не спорт, Женя. А уличная драка, это совсем не спорт. В уличной драке могут зарезать. Тут сложный район. Ты ничего не подумай, но я вынужден написать заявление в милицию. Имей это ввиду.

И Юдин написал, и участковый приходил опрашивать меня, и я сдал всех, кто меня пытался бить. И на меня написали четыре встречных заявлений. И меня снова пытались бить, и били, мать их так…

Хорошо, что к концу апреля эта «свистопляска» и «танцы с бубнами» прекратились. Прекратились после того, как Роман, в очередной раз приехавший из своей Молдавии, и увидевший меня в «плачевном» состоянии не пообщался с какими-то, как он сказал, «людьми». И, честно говоря, я не знаю, лучше ли он для меня сделал, или хуже. Но, откровенно говоря, драться и оглядываться по сторонам я уже притомился.

Сразу после концерта, посвящённого празднованию Дня Победы, нас пригласили в крайком и вручили почётные грамоты: «За активное участие в концерте, посвящённом…». Пригласили, поблагодарили, пожали руки и всё. Ребята расстроились.

— А что вы хотели? Такова планида музыкантов. Повеселил и пошёл на*уй, не надоедай, — «успокоил» я своих товарищей. — Имейте это всегда ввиду. Не мир крутится вокруг нас, а мы вокруг мира. Как бы это не казалось нам иначе.

— Творчество — это когда ты сытый играешь музыку или рисуешь в своё удовольствие, — сказал и вздохнул я, вспоминая свой особняк со «всеми удобствами». — А если ты ублажаешь власть имущих — это не творчество, а скоморошество. А поэтому не надо обижаться или расстраиваться от невнимания к нашим персонам. Наоборот… Отвернулись отцы-командиры от нас и слава, извиняюсь, Богу. Значит, никуда не пошлют. И если мы не будем надоедать, будут иметь нас ввиду. Это для нас подобные выступления что-то необычное и значимое. Для них — одно из многих в календаре мероприятий. А мы должны воспринимать его, как событие, дающие что-то лично нам: опыт, например. Вот эту грамоту можно будет показать кому-нибудь.

— Столько мондячить и задарма? — обиженным тоном спросил Гриша. — Ведь обещали что-то.

— Обещали, значит — дадут, — пожал плечами я.

И вправду дали. Аж по двадцать рублей, которые за меня в филармонии получил Семёныч.

Мой друг — цыганский барон тоже присутствовал на концерте, активно нам аплодировал, а потом встретил меня, когда я вышел из краевого комитета партии. Он сидел в чёрной волге, припаркованной рядом с «буханкой» в которой лежала наша аппаратура и инструменты. Буханку выделила Ирина Григорьевна, тоже присутствовавшая на концерте, и сильно удивившаяся нашему с Романом знакомству.

После крайкома мы поехали ко мне домой на улицу Семёновскую, где весело отметили первое выступление. Кроме нашей музыкальной команды присутствовали Роман и Ирина Григорьевна. Увидев их, сидящими рядом, мне показалось, что они брать и сестра. Потом я вспомнил, что и отчества у них одинаковые и спросил:

— Что-то меня терзают смутное подозрение, а не родственники ли вы?

— Вы, Женя, будете смеяться, но таки да! — С еврейским акцентом сказал Роман. — Эта Ирина Григорьевна… Она мне сестра.

— Так это ты тот цыганский барон, что не хочет выдавать за Женю свою Танечку?

Я взвился.

— Что значит: «он не хочет»⁈ Это яне хочу!

Они оба рассмеялись.

— За кого выдавать Танечу? За нашего Женьку? — удивилась Лера, чуть осоловевшая от шампанского. — Он же ещё маленький. Или нет? Что-то я уже запуталась…

— Маленький-маленький, — пробубнил я. — Отстаньте вы уже от меня с вашими свадьбами-женитьбами. До восемнадцати лет чтобы не подходили.

— Русо туристо, — показал на меня пальцем Роман. — Облико морале.

Ирина Григорьевна прыснула и кокетливо спрятала от меня глаза за фужер с шампанским. Она уже тоже была чуть-чуть навеселе. Мы хорошо сидели. Звучали мои песни, наши песни, и песни «Битлз» в моём исполнении под простую акустическую гитару. Меня было слишком много… Я отпросился отдохнуть, меня отпустили.

Я ушёл в спальню, закрылся, чтобы не мешали, и лёг, но тут прилетел на вертолёте крокодил Гена. Но не тут то было. Я знал хороший способ от него избавиться. Надо было согнуть одну ногу в колене и поставить на ступню. Это помогало, но плохо. В тринадцать лет упиться шампанским? Я понимал, что это пошло, но не мог себе это запретить. Мне надоело быть маленьким. Меня тошнило от того, что я был маленький, беспомощный и ещё долго буду таким. Я плакал, а крокодил Гена на голубом вертолёте всё пытался накормить меня эскимо. Но меня тошнило и от эскимо.

Проснувшись от стука в дверь, я открыл глаза и понял, что уже утро.

— Женька, ты как там? — спросила меня Лера. — Живой?

— Живой, — ответил я и зевнул. — Сейчас выйду.

Забавно, но ощущений «похмелья» не наблюдалось.

— Эх, молодость! — подумал я. — Пьёшь, всю ночь не спишь и утром ничего не видно, а в старости наоборот: спишь, не пьёшь, а всё равно утром выглядишь так, словно всю ночь бухал. Хе-хе-хе…

Оказалось, что все ночевали у меня и даже Лера.

— Я отзвонилась домой, — сказала она. — Сказала, что останусь ночевать у тебя.

— И что, родители разрешили? — удивился я.

— Да, — сказала Лера и почему-то покраснела.

— Она сказала, что уже взрослая и сама знает, где и с кем ей ночевать, — сказал Андрей и загыгыкал.

— Я не то имела ввиду, — чуть не заплакала Лера. — Я утром все им объяснила.

— Когда проспалась! Гы-гы! И кога мы ей рассказали, что она вчера наговорила родителям, — Андрей не унимался. — Пришлось Ирине Григорьевне ввыступить в роли твоей матери и заверить Леркиных родителей, что всё в порядке, просто «Лерочка немного перевозбуждена после концерта».

— А что они даже не пришли посмотреть⁈ — возмутилась Лера. — Ваши все были, а мои…

— Ладно, — чуть пристукнул я ладонью по столу. — Андрюша, зачем над девушкой издеваешься? Я сам сегодня всю ночь на вертолёте летал.

— Да? А по тебе не видно! Гы-гы! — зацепил меня Андрей.

— Где вы все разместились, то? — спросил я, игнорируя барабанщика.

— Да по двое. Лерка в твоей мастерской спала. Мы в зале с Гришкой на диване. Ирина Григорьевна на твоём рояльном диване, а Роман Григорьевич на раскладушке.

Я с удивлением посмотрел на цыгана. Он пожал плечами.

— Надо было ребят проконтролировать. Мало ли что…

— А что там нас контролировать? — буркнул Григорий.

Цыган криво ухмыльнулся и хмыкнул.

— А кто порывался Женькин коньяк выпить? — зло зыркнула на Гришку Лера.

— А кто к нему в спальню, скрёбся ночью, — незлобливо ерничая, передразнил её тон Гришка.

— Дурак! Я хотела просто спросить…

— Гы-гы-гы…

— Нормально погуляли, — вздохнул я, подумав, что правильно сделал, что закрылся в спальне. А то бы… Мама дорогая, что могло бы быть. Мог и с Шапокляк перепутать. Да-а-а-а…

— Значит, оргия не переросла в вакханалию, только благодаря Роману Григорьевичу и Ирине Григорьевне. Кхе-кхе… Спасибо вам, люди добрые.

Я встал чинно поклонился в пояс, а потом заржал, аки конь. Залился, так сказать, жизнерадостным, звонким, детским смехом. Через секунду меня поддержали все, даже Ирина Григорьевна, точно так же глядящая на меня сквозь бокал с шампанским.

— У неё отгул, что ли? — подумал я.

Мы дружно позавтракали, причём, Роман с коньяком, а Ирина с шампанским, снова приехала «буханочка», куда уселись ребята со своими инструментами и Ирина Григорьевна. Все уехали, а мыс цыганом остались. Я сразу понял, что у него ко мне имелся разговор и не ошибся. Ещё на улице — стоял четверг, но в школу я не пошёл — Роман потянул меня в сторону набережной. Хорошее тут всё-таки было место, чтобы просто гулять. Или не просто гулять… Да-а-а…

— Слушай, Женя. Ты мне как-то песню пел, э-э-э, про «Владимирский централ». Помнишь?

— Понятно, помню!

— Хорошая песня. Душевная.

— Хорошая. И что?

— А у тебя чего-нибудь похожего нет ещё?

— Тебе зачем? — заинтересовался я.

— Да понимаешь, есть тут один, э-э-э, человек… Я к нему обращался, когда тебя прессовать пытались… Так вот у него именины скоро…

Цыган замялся.