Джинн и Королева-кобра

Глава 14 Под магическим взглядом

Еще утром, когда во время встречи с паствой к нему подвели новых членов ашрама, гуру Масамджхасара начал терзаться подозрениями. Где-то он уже видел этого однорукого… Во всяком случае, он был чем-то похож на одного его старого знакомца… Гуру видел его всего единожды, давным-давно, по крайней мере десять лет назад… Но тот человек был дворецким у джинн, которого звали Нимрод, и англичанином… А сегодняшний был индийцем и назвался господином Гуптой… Однако что-то в этом новичке, попросившемся к нему в ашрам, настойчиво напоминало ему о дворецком Нимрода. Только что?

Когда-то нынешний гуру был врачом и успешно практиковал в Лондоне, причем среди его пациентов были самые высокопоставленные лица страны вплоть до жены премьер-министра Великобритании. Именно поэтому ранним апрельским утром в самом конце двадцатого столетия его и вызвали на Даунинг-стрит, попросив осмотреть самого премьер-министра. Большинство докторов, увидев пациента в таком состоянии, решили бы, что он сошел с ума, и отправили бы его в сумасшедший дом. По счастью, доктор Варнакуласурия — а именно так звали в те времена гуру Масамджхасару — относился к числу очень немногих врачей, способных распознать симптомы болезни, внезапно поразившей премьер-министра, который вел себя как взбалмошная двенадцатилетняя девчонка. Доктор понял, что в премьера вселился злой джинн. Воспользовавшись тем, что его покойный отец был знаком с могущественным джинн по имени Нимрод, он пришел к Нимроду и попросил о помощи. Там-то он и столкнулся с одноруким дворецким. Ну да, конечно! Дворецкий-то был однорук! И у этого господина Гупты только одна рука!

Еще тогда, в Лондоне, ему показалось странным, что Нимрод выбрал себе в слуги человека с одной рукой. Но эта странность была ничто по сравнению с престранными событиями, которые произошли сразу после этого в доме премьер-министра и так потрясли доктора Варнакуласурию, что он решил оставить медицину и, подобно отцу, стать праведником. Вскоре после изгнания нечистой силы с Даунинг-стрит он возвратился в Индию и на заработанные в Лондоне деньги купил розовый форт близ Лакхнау, открыл там ашрам Джаяр Шо и провозгласил себя гуру.

С тех пор ашрам стал во главе всемирной сети духовных центров, которых насчитывалось уже больше пятидесяти, а последователей у гуру было несколько тысяч. Короче говоря, предприятие оказалось весьма прибыльным. И сейчас, когда тайные планы гуру были близки к осуществлению, он меньше всего хотел бы видеть у себя под боком лазутчиков и диверсантов. Особенно если они как-то связаны с Нимродом. Поэтому сразу после полуночи гуру послал нескольких садхаков из состава своей личной охраны за господином Гуптой. Надо расспросить его поподробнее, кто он такой и что привело его вместе с детьми в ашрам.

Направляясь в отведенную новеньким спальню, садхаки наткнулись на Джалобина во внутреннем дворе розового форта.

Почувствовав, что эта недружелюбная команда пришла по его душу, Джалобин запаниковал. Он туг же избавился от портативной рации — просто бросил трубку в колодец, надеясь только, что она не угодит в детей. А потом, рассудив, что близнецы и Дыббакс все-таки не простые дети, а джинн, которые смогут о себе позаботиться, он снял ногу с тормоза и, засунув свою новообретенную руку под мешковатую индийскую рубашку, принял самую что ни на есть невинную позу и стал праздно глазеть на звезды.

Старший из садхаков, господин Бхуттоте, раздраженно ткнул пальцем в Джалобина.

— Что вы здесь делаете? — спросил он на хинди. — Разве вы не знаете, что после полуночи из спальни выходить запрещено?

— Я только что закончил работу, — сказал Джалобин. — В центре компьютерной помощи. Я просидел там на одном месте несколько часов, и теперь мне обязательно надо размять ноги и подышать свежим воздухом.

— Пойдемте, — сказал господин Бхуттоте. — Вас хочет видеть гуру.

— Меня? А зачем?

— Не имею представления.

— В такой поздний час? — Джалобин с трудом подавил зевоту, и получилось это у него вполне натурально. — Разве нельзя подождать до утра? Сначала я полдня занимался йогой, потом сидел в центре на телефоне! У меня нет сил.

— Нет, вы пойдете сейчас, — настаивал господин Бхуттоте. — Таково распоряжение гуру. Как он сказал, так и будет. Между прочим, гуру Масамджхасара никогда не спит. Он не спит уже двенадцать лет.

— Очень ему сочувствую, — сказал Джалобин. — Бессонница, что ли?

— Нет, — ответил другой садхак. — Он просто не вправе тратить время на сон, потому что ему в голову все время приходят важные мысли.

— Бедняга, — произнес Джалобин и последовал за садхаками к святилищу, где, по словам сопровождавших, его ждал гуру. — Как же неприятно, когда тебя по ночам одолевают мысли!

— В этом нет ничего неприятного, — возрази господин Бхуттоте. — Ночи гуру посвящены раздумьям о великом. Потом он делится этими великими мыслями с нами, и благодаря ему мы все достигаем просветления.

— Разумеется, — выдавил из себя Джалобин. — Мы бы все просто погибли без великих мыслей гуру.

Одной рукой Джон схватился за веревку, а другой подтянул сестру поближе.

— Давай же, Фил! Ты справишься! — сказал он.

Дыббакс тем временем уже одолел десять метров, отделявших их от уступа, и примеривался, как на него перебраться.

Филиппа оцепенела от холода. Зубы ее стучали, точно копыта крошечной лошадки. В школе она никогда не отличалась большими успехами на уроках физкультуры, и предложи ей кто-нибудь в Нью-Йорке залезть по десятиметровому канату, она бы наверняка отказалась или, если уж на то дело пошло, применила бы джинн-силу. Но, как известно, опасность и отчаяние любому придадут недюжинную выносливость и ловкость. Сейчас, разумеется, был как раз такой случай, и Джону не пришлось долго уговаривать сестру. Филиппа ухватилась за веревку, подтянулась и, оттолкнувшись от днища перевернувшегося ведра, полезла вверх.

Ожидая своей очереди, Джон на мгновение сгрузил голову в воду и посмотрел вниз. Вынырнув, он крикнул сестре:

— Думаю, там еще воды метров тридцать, а то и больше. Но она очень прозрачная, дно хорошо видно.

— Пожалуйста, замолчи, — отозвалась Филиппа — Ничего не хочу знать.

Тут в воду плюхнулось что-то тяжелое. Филиппа с Джоном посмотрели вверх и увидели, что Дыббакс все еще держится за веревку и колотит ногой по стене колодца. Вот еще один кирпич полетел в воду, а вот и следующий.

— Осторожно! — крикнул Джон. — Ты чуть в меня не попал.

— Прости, — отозвался Дыббакс и, сбросив в воду еще несколько кирпичей, перелез в образовавшееся отверстие. — Быстрее сюда, — крикнул он вниз. — Тут всем места хватит. Джон, а ты сможешь захватить фонарик?

Чтобы достигнуть выступа, Филиппе потребовалось добрых пятнадцать минут, причем ее победа далась колодцелазам не без потерь. Пытаясь нащупать опору в нише, которую сделал в стене колодца Дыббакс, девочка случайно сбила вниз еще один кирпич, но вместо того, чтобы просто упасть в воду вслед за остальными, он угодил точнехонько в фонарик, который Джон оставил на выступе над водой. Джон не успел его подхватить, и самый ценный из имевшихся у них предметов полетел воду.

Дыббакс ахнул, а Джон, одолевший уже почти половину пути, без раздумий бросился обратно в воду, вслед за их единственным источником света.

Фонарик, к счастью, был водонепроницаемым и продолжал гореть, что облегчало его поиски. Джон нырял и нырял, отчаянно пытаясь дотянуться до света то одной, то другой рукой. Дважды он даже коснулся фонарика пальцами, но схватить его не удавалось. Только с третьей попытки, когда мальчику казалось, что его легкие вот-вот лопнут, фонарик наконец оказался у него в руках.

И тут он увидел кобру — уже знакомый процарапанный на кирпиче знак. Третья змея! Сил всплывать и набирать в легкие новую порцию воздуха уже не было. Джон вообще не был уверен, что сможет взобраться по веревке после всех этих погружений. Что ж, теперь или никогда. Он подплыл к третьей кобре и, осветив кирпич, принялся колотить вокруг него долотом, чтобы расшатать и вынуть кирпич из паза, выбитого в стене полковником Килликранки. Полковник нацарапал эту змею даже тщательнее, чем двух предыдущих, и цифру «3» рядом с ней изобразил, чтобы не было никакой ошибки. Наконец Джон почувствовал, что кирпич подается… он подцепил его долотом, словно рычагом, и вывернул из паза.

Сидя в нише в темноте, Филиппа ждала возвращения Джона. Она гордилась братом, но больше тревожилась: его нет уже слишком долго, а вода такая холодная! Сверху им с Дыббаксом было вид о лишь перемещение пучка света под водой.

— Почему он не выныривает? — пробормотал Дыббакс.

Филиппа промолчала. И в тот момент, когда она уже была готова броситься в воду спасать брата на поверхности показался луч света, а следом и голова Джона. Он возбужденно кричал и показывал им какой-то предмет, вроде маленького кожаного мешочка.

— Я его нашел! — наконец различили они. — Амулет!

— Молодчина, Джон! — Филиппа была счастлива уже оттого, что видит брата живым и здоровым.

— Здорово! — орал Дыббакс. — Ты гигант, Джон!

— По крайней мере, я думаю, что там амулет. Когда я нырял за фонариком, я нашел кирпич с третьей коброй. Выломал его и достал вот это.

— Что ж еще? Конечно амулет! — радовался Дыббакс.

— И здорово, что ты спас фонарик, — добавила Филиппа. — Без света мы совсем пропадем.

— Кирпич с коброй был метрах в трех под водой. Когда я сунул в отверстие руку, она там застряла. Думал, утону…

Тут фонарик пару секунд померцал и потух. Темнота тут же сгустилась. Казалось, ее можно жевать.

— Давайте надеяться, что он просто подмок и скоро включится опять, — сказал Джон. Сунув фонарик и кожаный мешочек за пояс, он подплыл к веревке и полез вверх.

— О чем, спрашивается, думал полковник? — сердито ворчал Дыббакс. Расчищая место для Джона, он аккуратно скидывал в воду все новые кирпичи. — Спрятать третью кобру ниже поверхности воды!

— Знаешь, держу пари, что в те времена вода не стояла так высоко, — сказала Филиппа. — Уровень воды скорее всего поднялся после того, как английские солдаты восстановили колодец.

Проведя столько времени в воде и под водой, Джон так устал и замерз, что теперь лез вверх очень-очень медленно. Один или два раза он даже чуть вовсе не соскользнул обратно и ободрал ладони о грубую веревку. К счастью, эта новая боль отвлекла его внимание от закоченевших и затекших мышц на спине и плечах. Наконец он добрался, зацепился ногами за уступ, а Дыббакс схватил его за рубашку и с огромным усилием втянул в нишу. Вниз полетели новые кирпичи и каменная крошка.

Тут фонарик замерцал снова. Высвободившись из железной хватки Дыббакса, Джон откашлялся и, достав фонарик из-за пояса, принялся его осматривать. Однако прямо в руках у Джона он погас окончательно, и дети снова оказались в кромешной темноте. Положив фонарик на свою ободранную до крови ладонь, мальчик попытался вернуть его к жизни, но у него ничего не вышло.

— Великолепно! — взвыл Дыббакс. — Просто класс! И что нам теперь делать?

— Я попробую его разобрать и просушить, — сказал Джон. — Может, он еще заработает.

Дыббакс задышал часто-часто. Видимо, темнота резко усилила его клаустрофобию. Нащупав в кармане подмокшую, крошащуюся в пальцах угольную таблетку, он торопливо положил ее в рот.

— Важно не паниковать, — сказал Джон. — И не делать резких движений, чтобы ненароком не свалиться. — Он начал развинчивать фонарик. — Будем сушить фонарик и сохнуть сами. Кто знает, что произойдет раньше? Может, мы высохнем, согреемся и быстренько разрешим все наши проблемы?

Угольные таблетки действуют быстро, и Дыббакс понемногу успокоился.

— Ладно, — сказал он. — Договорились.

— Дыббакс, ты тем временем можешь поглядеть… — сказал Джон и осекся. — Вернее, пощупать, нельзя ли еще углубить нашу нишу. — Он вынул батарейки и потряс корпус фонарика, освобождая его от лишней влаги.

— А я могу помочь? — спросила Филиппа.

— А как же! — ответил Дыббакс. — Я начну рыть вот тут, сзади, и буду передавать тебе кирпичи и камни, а ты бросай их в воду, поскольку сидишь ближе к краю. — Он влез в самую глубину ниши, ухватил пригоршню мелких камешков и кирпичной крошки и аккуратно передал Филиппе. — Вот держи. Стена-то совсем прогнила, сама под руками крошится. Зато теперь я буду знать, как живется кротам.

Филиппа разжала руки, и камни полетели в холодную гулкую пустоту. Секунду спустя раздался всплеск.

Джон продул каждый уголок в корпусе фонарика, а потом положил батарейки и корпус на землю и сам лег сверху, чтобы случайно не скинуть их в воду. Да, что и говорить, без света им придется очень худо. Впрочем, со светом тоже не намного лучше. Он, конечно, старался подбодрить Дыббакса и сестру, но в глубине души не очень-то верил в благополучный исход. Холодно, слишком холодно было в этом колодце. Вряд ли им удастся быстро согреться и вернуть себе джинн-силу. Их окружали холод и тьма — прямо глаз выколи. Джон не видел даже собственных пальцев, хотя подносил их к самому лицу. Н-да, они попали в серьезную переделку, ничего не скажешь. Чем больше он размышлял, тем яснее понимал, что главная их надежда — Джалобин. Он придет и вызволит их из колодца. Главное, чтобы те неприятности, которые случились с дворецким там, наверху, оказались временными.

Гуру Масамджхасара — а на языке хинди масамджхасара означает «я понимаю все» — вылез из своего зубоврачебного кресла и медленно подошел к Джалобину, сверля его своим самым магичесим взглядом.

Джалобин, зажатый между двумя крепкими садхаками, выдержал эту игру в гляделки очень стойко и не издал ни звука, когда гуру, обдав дворецкого зловонным дыханием, положил руки ему на голову, сосредоточенно закрыл глаза и замер, точно пытаясь прочитать его мысли.

— Мы встречались раньше? — не меняя позы, спросил гуру.

— Доселе никогда, — сказал Джалобин. — Я имею в виду до вчерашнего дня. Я наверняка запомнил бы столь достопочтенную личность, если бы нам доводилось встречаться прежде.

Закрытые веки гуру шевельнулись, поскольку он завращал глазами, точно пытался обозреть внутренним оком весь мир. А потом он повторил свой вопрос — не то не услышал ответа Джалобина, не то просто ему не поверил.

— Нет, не встречались, — снова сказал Джалобин. И все же… И все же, рассматривая гуру вблизи, Джалобин вынужден был признать, что что-то смутно знакомое в нем есть. Словно они и вправду встречались, только много-много лет назад. Зловонное дыхание гуру особенно беспокоило Джалобина. Он помнил этот запах — запах протухшего йогурта вперемешку с рыбой, сдохшей в жаркий день в полиэтиленовом пакете. Кроме того, за густой, как у Карла Маркса, бородой проступало лицо, которое Джалобин, возможно, и вправду когда-то видел. Но борода его отвлекала. Или, точнее, многочисленные предметы, застрявшие в этой бороде. Оказавшись лицом к лицу с гуру Масамджхасарой, Джалобин мог разглядеть все крошки и целые куски пищи, которые упали на бороду с вилки или прямо изо рта этого человека за несколько последних недель. Кукурузные зерна. Рисинки из плова. Длинная спагеттина и другие макаронные изделия — в форме половинок от раковины. Апельсиновая косточка. Ну и, разумеется, старая жевательная резинка и немного соплей.

— Понимаете, у меня внутри имеется система раннего отслеживания и оповещения о каждом встреченном человеке, — пронзительно объявил гуру с сильным английским акцентом и принялся ощупывать голову Джалобина своими засаленными, похожими на щупальца осьминога пальцами. — В том числе о вас, мой друг. И вы меня беспокоите.

— Не понимаю почему, — ответил Джалобин. — Я, в сущности, никто.

— О нет. — Гуру хихикнул. — Каждому, кто прибывает в ашрам, я говорю одно. Я говорю: «Ты уникален». Каждый. И вы тоже. Каждый — особая, уникальная личность. — Гуру говорил величественно, будто только что сошел с небес. — А самые особенные те, кто считают себя никем. — Он медленно открыл глаза.

— Возможно, вы меня с кем-то спутали, сэр. Может, я похож на кого-то из ваших знакомых.

— Не думаю, — ответил гуру. — Вы, господин Гупта, человек весьма примечательный. Я в жизни встречал совсем немного людей с одной рукой. Да если честно — только одного.

Джалобин сухо улыбнулся.

— Если дело только в этом, могу понять, почему я показался вам знакомым, — произнес он. — Вы разумеется, правы. Быть одноруким достаточно необычно. Я и сам встречал не так много одноруких.

К этому моменту Джалобин окончательно понял: в его интересах убедить гуру, что он ошибся. Поэтому он решительно вынул свою новую руку из-под широкой рубахи и продемонстрировал ее окружающим:

— И я не из их числа, сэр. Как видите, у меня две руки.

— Это очень странно. — Гуру нахмурился. — Очень странно. Могу поклясться, что ясно видел, что у вас только одна рука, — сказал он. — Но почему вы прячете вторую? — Он схватил Джалобина за обе руки и сжал их сильно-сильно, будто проверяя, настоящие они или нет. — Ваша учительница йоги, мисс Краббе, тоже была уверена, что вы однорукий.

— Сэр, если честно, я решил спрятать руку, надеясь таким образом избежать занятий йогой. Но я поступил скверно. И прошу прощения за этот обман.

— Надо признаться, вы ловко скрывали вторую руку!

— На самом деле, сэр, я когда-то был фокусником, — сказал Джалобин, полагая, что стоит использовать ту легенду, которую дети уже рассказали Джаггернауту. — И часто изображал однорукого. На этом были построены многие мои фокусы. — Джалобин в свою очередь схватил гуру за руки. — Простите меня за неудачный фокус, сэр. Как видите, вы меня просто с кем-то спутали. Наверняка. — Джалобин улыбнулся и позволил себе напоследок небольшую шутку: — Ну не мог же я за сутки отрастить себе новую конечность?

Гуру Масамджхасара отпустил руки Джалобина и принялся теребить собственную бороду, словно хотел выдоить из этих клочковатых дебрей какую-нибудь мысль или идею. Но выпала оттуда лишь одна кукурузинка. Летела она недолго — тут же застряла в курчавых седых волосках, которые, как пружинки старого матраса, торчали на груди гуру.

— Верно, вырастить новую руку вы бы не смогли, господин Гупта. Если, конечно, это ваше настоящее имя. Руки за ночь не вырастают. Согласен. Но кое-кто мог наделить вас новой рукой. Это под силу джинн.

— Джинн? — Джалобин делано удивился. — Ну, сэр, если так… Если вы верите в подобные небылицы… то, да, разумеется, джинн вполне мог сколдовать мне новую руку.

— Это не небылицы, — сказал гуру Масамджхасара. — Я достоверно знаю, что джинн существуют. И я знаком с одним из них. Возможно, вы тоже.

— Я сэр? — Джалобин улыбнулся. — Вот уж нет. Я — обычный человек и о таких вещах и слыхом не слыхивал. В детстве мама мне рассказывала что джинн являются только высшим браминам и святым.

Но гуру, не слушая, гнул свое:

— А может, вы сами джинн? Тогда понятно, как вы могли устроить этот фокус на подъемнике. Взять и исчезнуть посреди пропасти! — Он захихикал. — Да-да, не отнекивайтесь. Я слышал об этом. Мои последователи мне все рассказывают.

— Что вы, сэр, это сущая безделица, — сказал Джалобин. — Трюк с веревкой. Я его обожаю и делаю при каждом удобном случае. Чтобы не потерять форму. Поверьте, я — не джинн. Я — самый обычный человек.

— Тогда вы не откажетесь сесть в мое кресло, чтобы я мог осмотреть ваш рот? — сказал гуру и жестом скомандовал двум садхакам перенести Джалобина на стоявшее посреди святилища кресло.

Джалобин и в лучшие времена терпеть не мог дантистов. Ему не нравилось в них все: их жестокие неумолимые пальцы, их глупая светская болтовня, их сияющие белизной улыбки, их отвратительные пыточные инструменты, но больше всего он не любил, как пахнет зуб, когда его сверлят. Этот запах всегда вызывал у него гнетущие воспоминания о его манчестерском детстве.

— Что вы собираетесь делать? — завопил он, оказавшись в кресле высоко над полом.

Гуру рассеянно поковырял в носу, потом съел извлеченный оттуда слизистый зеленый продукт, а затем, выбрав с подноса инструмент, приблизился к дворецкому.

— Расслабьтесь, — велел он. — Я просто хочу проверить, все ли зубы у вас на месте.

— Зубы? — переспросил Джалобин. — А при чем тут мои зубы?

Разумеется, Джалобин отлично знал, что именно намеревался проверить гуру Масамджхасара. Но в тот момент было лучше изобразить полнейшее неведение относительно особенностей и привычек джинн. Откуда ему, Гупте, знать, что у джинн никогда не бывает зубов мудрости? Так или иначе, Джалобин испытывал величайшее отвращение, зная, что в рот ему сейчас проникнут грязные пальцы гуру, в том числе палец, который только что выковырял из носа липкую зеленую соплю.

— Большинство людей считают, что мне просто приятно восседать на таком кресле, — бормотал гуру, разглядывая зубы Джалобина. — Но, сами видите, я использую это кресло и по его прямому назначению.

Джалобин понимал, что гуру не собирается его пытать. Это было уже неплохо, поскольку под пыткой он бы наверняка рассказал гуру все, что знал. Он нехотя открыл рот.

— Ну и ну! — воскликнул гуру и поморщился. — Что за гадость вы ели на ужин?

Джалобин попробовал ответить. Он вполне готов был произнести: «Это-ты-сам-воняешь-грязный-зловонный-скунс», но во рту у него находились грязные пальцы гуру да еще зубоврачебное зеркальце в придачу.

Завершив экспертизу, гуру отошел от кресла, вытер руки о бороду и разочарованно вздохнул.

— Нет, — сказал он. — Вы — не джинн. Конечно, будь вы джинн, вы бы наверняка попробовали сотворить со мной какую-нибудь гадость. Я говорю «попробовали сотворить», а не «сотворили», потому что я, естественно, готов к любым неожиданностям. — Он показал Джалобину висевший у него на шее медальон, в точности такой, какой Нимрод получил от Лейлы по нутряной джинн-почте. — Это мой амулет. Его изготовил мой отец, факир Муруган, чтобы противостоять джинн-силе. Мой отец был великим человеком. И великим факиром. — Гуру захихикал. — Я, конечно, не стал бы проверять ваши зубы, не будь при мне этого амулета. Окажись вы настоящим джинн…

Гуру не договорил. Он вдруг прищурился и снова воззрился на Джалобина особым магическим взглядом.

— Погодите-ка, — сказал гуру, взглянув на садхаков. — Ведь он сюда с детьми приехал?

— Да, ваша святость, — ответил один из садхаков.

— Интересно, — пробормотал гуру. — Нет. Не может быть. Такой удачи просто не бывает.

— Оставьте моих детей в покое, — сказал Джалобин резко, справедливо полагая, что отцам пристало защищать свое потомство.

— Дети. Очень интересно. — Погладив свою длинную бороду, гуру сбросил на пол несколько рисинок и слегка наклонил голову, точно прислушивался к тихому внутреннему голосу.