Джек-Фауст

Маргарита прочитала письмо несколько раз, чтобы удостовериться, что в нем сказано то, что, похоже, имелось в виду. Разделить такую смесь тревог и надежд казалось ей невозможным. Она знала, что Фауст хочет ее, и знала, почему это дурно. С его стороны неучтиво было просить ее, тем более не лицом к лицу, поставить под угрозу бессмертие ее души в обмен на то, что считалось, по общему мнению, сиюминутным и мимолетным удовольствием.

Она долго лежала на постели, размышляя о письме и стоящим перед нею выбором: на одной чаше весов - спасение, на другой - проклятие и Фауст. Спокойно обдумывая, что ответить, она незаметно для себя провалилась в сон.

Тем не менее, подумала она, независимо от выбора - это именно тот путь, которым мужчина обязан проявить себя.

Пасхальное утро выдалось ясное, с пением птиц, пестрыми облачками на небе и игривым легким ветерком. Оно заливало солнечным светом крыши домов и стучалось бесплотными кулаками во все двери. Маргарита обдумывала, какое надеть платье, и уже перебрала все - ни одно, казалось, не подходило для той важной вещи, что она задумала - и наконец надела скромное белое. И вот настало время идти, и родители позвали ее от парадной двери.

Она присоединилась к ним.

Они медленно шли к церкви; отец опирался с одной стороны на трость, с другой - на свою заботливую супругу. Он казался невероятно хрупким. Едва Маргарита увидела, как белы и хрупки его руки, ее щеки залил виноватый румянец и она смутно решила быть целомудренной, отставить прочь все мысли о задуманном, до тех пор пока не будет решительно убеждена, что это - хорошо.

Но с холмов словно бы сбежал какой-то проказливый сатир, необузданный язычник, и остановился со свирелью в руках прямо за садовыми воротами. Он позвал Маргариту. Ее тело заныло и появилось страстное желание уйти в привычную, не сулящую сюрпризов безопасность дома за спиной. Она почувствовала себя беспокойно, попав под пасхальный ветерок, достаточно прохладный, чтобы ежиться; ветерок же знай себе танцевал по улицам города, дергал ее за платье и кричал: «Уходи! Уходи! Уходи к своему мифическому, демоническому любовнику, ступай на его невероятные поля Аркадии, скинь туфельки, сбрось одежду, засмейся и лети, а тебя будут догонять, и, да, вы ляжете с ним прямо в овражке».

- Милочка? - проговорила мать. - Дорогая моя, мы пришли.

Только Маргарита догадалась, почему из всех кафедр в храмах Нюрнберга Фауст выбрал их крошечную приходскую церковь. У дверей стояли охранники, не допуская в церковь никого, кроме постоянных прихожан. Это были плотные румяные мужики, и хотя кое-то был недоволен, никто из тех, кого они развернули, не пытался им возражать. Один из этих охранников, который, когда Маргарита была маленькой, был к ней добр, все равно как дядя, подмигнул ей, приветствуя, когда она вместе с родителями проходила мимо.

Несмотря на то, что церковь наводнила толпа, для Рейнхардтов сохранили их личную скамью. Они сели среди углубившихся в требники, так и не увидев Фауста. Должно быть, тот скрывался в маленькой комнатке нартекса, ибо, когда отец Имхофф с улыбкой объявил, что сейчас гость церкви прочтет пасхальную проповедь, он вышел по проходу из глубины церкви. Пока он шел, раздавался шелест приглушенных голосов и все головы поворачивались к нему.

Торжественно поклонившись аудитории, священник отошел в сторону.

Фауст поднялся на кафедру. Темно-коричневая, с вырезанными в дереве сотнями страдающих мучеников, она наклонно высилась над паствой, как нос прибывающего корабля. Через витражные окна, расположенные с теневой стороны, слабо просачивался солнечный свет. Единственная лампа освещала его лицо - бледное чело, орлиный нос, - отбрасывая тень ему в глаза; все это воспринималось как гармоничная совокупность с кафедрой, на которой покоились его сильные руки.

На передней скамье сгорбились радиомеханики, колдуя над своими кислотными батареями и ящиками с электрооборудованием. От них тянулся провод к установленной на шпиле антенне. В соответствии с особым соглашением, проповедь Фауста станет первой публичной демонстрацией удивительной новой технологии. Приемники разместили во всех церквах Нюрнберга. В этот исторический день каждый житель этого города будет напряженно слушать единственный набор слов.

На цыпочках подошел техник и поставил перед Фаустом микрофон, и размером и формой поразительно похожий на дароносицу.

Фауст наклонился вперед, глядя в темноту; его взгляд прошелся над морем свечей, по всей пастве. Рядом с ясным лицом Маргариты все прочие казались смутными и неотчетливыми - и жадно смотрели на него.

Он с улыбкой раскинул руки. Слегка опустил голову и приподнял подбородок, так чтобы его глаза улавливали свет и горели . Было очевидно, что этот человек охвачен глубочайшей страстью. Затем уголок его рта сардонически приподнялся. Когда Фауст заговорил, его голос гулом отдавался у Маргариты в животе и заставлял гудеть ее грудную кость.

- Владыка любит вас, - произнес он и продолжил: - Сидящий на своем золотом престоле в центре мироздания, Он - самый неусыпный из монархов. Его разум повсюду. Его очи всевидящи. Он никогда не спит. Существует много населенных областей, не только Земля - тысячи, миллиарды миров, им несть числа. Его владения охватывают мириады земель, невероятно диковинных и странных, с расами и гротескными, и обладающими ангельской красотой. У некоторых собачьи уши, у некоторых нет головы, а лица находятся на груди; есть такие, что скачут на одной ноге. У кого-то вместо рук крылья, и они неспособны творить зло. Но для Владыки ничего странного в них нет. Ведь они все Его дети.

И все же, несмотря на все эти миры, королевства, земли, города, - внимание Владыки сосредоточено на вас и единственно на вас. Он очень любит вас. Его глубочайшее желание - чтобы все вы обрели счастье.

Очень хорошо иметь такого друга.

Никогда еще вы не нуждались в Его дружбе более. Ибо вы - в опасности. Собираясь делать только добро, вы вот-вот совершите ошибку, которую запомните навечно. Владыка видит ее - там, где вы не можете ее увидеть, и немедленно откладывает все свои дела, дабы предостеречь вас.

Его посланники разлетаются во всех направлениях - им несть числа, и среди них есть как такие, которые никуда не прибудут, так и те, которые летят прямо к вам - все они истово преданы этой задаче. Он никогда не предаст ваше доверие. Никогда не отвернется от вас. Никогда не умрет.

И вот самый неустрашимый посланец направляется прямо к вам! Он знает, что у вас есть лучший и единственный шанс услышать сладкие слова этой могущественной силы, и очень крепко любит вас. Он существует только для того, чтобы донести их до вас. Быстрее орла, он стремительно приближается!

Увы, мы живем далеко, далеко, невозможно далеко от двора Владыки. Лучу света, самому быстрому, что существует в космосе, понадобятся сотни миллионов лет, чтобы добраться до вас. Посланец двигается медленнее и не сумеет прибыть вовремя.

Но перечить Владыке не так просто.

Перед сотворением мира Он предвидел подобный кризис. Он знал, что, несмотря на Его присмотр и предостережения, вы впадете в ошибку. Поэтому, поскольку все же любит вас, Он написал самые понятные советы, дабы вы руководствовались ими. Пять раз, пятью способами, Он записал их для вас. Сначала огненными буквами, каждая высотой в милю. Потом, разрыв пальцами землю, Он проложил по ней ручьи, реки и озера, сделав из каждой руну своего великого послания. Затем, засучив рукава, Он замесил землю, как глину, и вылепил каждый слог как вздымающуюся вершину, каждое слово - цепь упирающихся в небо гор. На небесном своде Он описал свои намерения при помощи звезд. Но земля остыла, а огненные буквы погасли. Реки меняли как ни попадя свои русла, а озера мельчали и высыхали. Континенты медленно разошлись и, бродя по океанам, сталкивались, поглощая старые горы и вздымая новые. Галактики вращались, и звезды разбрелись, создав новые созвездия.

И наконец Владыка создал среди Первых Людей жречество. Он научил их читать эту самую священную часть всех текстов и взял с них торжественнейшую клятву, что они правильно запечатлеют и будут передавать его слова.

И все же эта самая древняя секта не выдержала испытания временем и расколами. Посмотрите, как слуги истины предают свою истину! Некоторые верны Моисею, другие - Магомету, а остальные по-прежнему выказывают свою преданность демону, именуемому Маммоной. Они так умышленно заблуждались, с такой страстью впадали в обман, что просто невозможно отличить истинного поклонника от ложного. Нельзя доверять их переложениям священных текстов! Ошибки, сделанные когда-то при копировании, сохранились через века! Искаженные тексты принимались за достоверные. Кроме того, были написаны новые книги. И в итоге вышло так, что теперь нельзя доверять ни одному священному писанию. Ибо на каждый текст может найтись антитекст; на каждое толкование - противоположное. Послание Владыки затерялось среди миллиона ложных.

Разум нам здесь помочь бессилен. Разум может подсказать нам, как изобрести взрывчатое вещество или сделать ружье - но не скажет, применять ли эту взрывчатку при строительстве дорог, или рытья шахт, или в завоевательной войне. И использовать ли это ружье для охоты на дичь или для убийства.

Проблема в том, что этой логике неведомо следует или должно , только - как. А это не может научить вере, только сомнению. Мы живем в неустойчивом, непостижимом мире, в котором как раз именно логика способна сказать нам, что логика так ничего и не скажет.

Послание Владыки находится прямо перед вами, но постичь его логикой невозможно. Разум не в состоянии прочесть его. Ваши заблуждения постоянны. А следовательно, вы ничего не знаете.

Фауст замолчал.

- Вы ничего и никогда не узнаете, - еще раз сказал он. Его рука страстно протянулась вперед, в пустоту перед собравшимися. Это был цепенящий, долгий и трагический миг.

Затем, словно обещая надежду пленнику, долгое время томившемуся в кандалах в кромешной тьме, он произнес:

- Вы ничего не узнаете, если доверитесь своей логике, своему разуму, своей голове. Однако сердце ваше знает, ибо уютно сидит глубоко в теле, а тело - часть физического Творения, к которому и написано это послание. Прислушайтесь к своему сердцу. Прислушайтесь к тому, что говорит вам Природа. Вы знаете, чт? правильно, и если осознаете это, никакая земная власть никогда не сумеет снова сбить вас с пути.

Повинуйтесь своему сердцу. Повинуйтесь своей воле.

Узнайте, чего хотите, следуйте тому, что говорит вам воля, и вы всегда будете идти верным путем. Вы никогда больше не заблудитесь. Ибо это - послание Владыки, написанное в матрице бытия еще до того, как человеческая нога ступила на эту Землю: ничто не запрещено . «Да будет воля Твоя» должно стать сутью всех законов.

Фауст снова резко выбросил руку над паствой, и на сей раз с победоносным видом зажал в кулаке пригоршню воздуха. Секунду он удерживал ее на одной высоте. Затем медленно опустил руку, и та повисла вдоль бока. Он отвернулся от собравшихся.

Фауст спустился с кафедры в мертвой тишине. Он шел вниз по проходу, не глядя по сторонам, в то время как паства тихо загудела сотней приглушенных голосов. Голоса звучали все громче и резче. Ученый удалился, покинув церковь, пребывающую уже в полном смятении и беспорядке.

Люди вскакивали. Некоторые побагровели от гнева, другие побледнели и тряслись. Один дюжий парень стоял и ревел, потрясая огромным кулачищем, но то, что он орал, заглушал основной шум. Испуганный отец Имхофф взбежал на алтарь, пронзительно крича и пытаясь унять этот гам. Но и его слова тонули во всеобщем гвалте.

О радиомеханиках все забыли. Ошарашенные, с выпученными глазами, в кожаных рабочих фартуках, они, словно ища защиты, склонились над своим оборудованием, разбирая его, чтобы вынести из церкви.

Только Маргарита понимала истинное значение того, что было сказано.

Толпа на улице галдела и дико жестикулировала.

- Он не сказал ни слова о вере! - возмущенно воскликнул отец. И погрозил солнцу тростью. - Не сказал ничего о благодати!

- Тебе нельзя волноваться, дорогой. - Мать взяла его под руку.

Он, встряхнувшись, освободился и окликнул проходящего мимо приятеля.

- Роггенбах! Ты слышал, ты слышал?…

Проповедь передали повсюду по радио, и потому здесь не было ни единого человека, кто бы не слышал ужасные слова Фауста. Возмущение прихожан, покидающих церковь, накладывалось на возмущение паствы других церквей, создавая волны гнева. Фауста осуждали повсюду, на каждой площади, на каждом перекрестке.

И все же у него нашлись сторонники, и почти все они были молоды. На улицах вспыхивали споры между молодежью и стариками, что само по себе плохо, а в такой священный день - просто кощунственно.

Маргарита видела все это и не одобряла, но понимала. Вполне естественно, что Молодость, восприимчивая к новым и революционным идеям, будет страстным поборником Фауста, станет громко защищать его мнение и провозглашать его правоту в самых резких выражениях, не считаясь с чувствами остальных. К тому же, естественно, в их Век, привычный к тому, что вещи таковы, какими были всегда, подобную истину следовало отвергнуть, как тревожащую и опасную. Перед лицом такой бури чувств единственно разумным было усвоение истины с оглядкой, осторожно, скрывая это от старших.

Лишь она понимала, что эта проповедь была прочитана ей и только ей одной.

К мастерской Фауста в ночи вела ее тропинка из лилий. Сперва она заметила их случайно: вазу на столе в маленькой прихожей, когда на цыпочках вышла из своей комнаты, затем когда с сердцем, рвущимся из груди, остановилась прислушаться к происходящему наверху. Ее родители спали. Затем лилии стояли на кухне, и это показалось ей необычным, но она не придала этому особенного значения. Потом она отворила дверь черного хода и попала во внутренний дворик, в ее отсутствие чудесным образом вновь превращенный в сад.

И тут же затаила дыхание.

В бледном лунном свете от порога вели прямо к двери мастерской Фауста две белые полосы. С одной стороны тропки были посажены лилии, другую украшали менее крупные соцветия. Она выходила во двор и раньше, но при солнечном свете все дорожки и тропинки были одинаково яркими. Теперь же ее маняще вели тугие бутоны.

Маргарита молча побежала вниз по тропинке. От спящих цветов поднимался легкий сладостный аромат. Она распахнула дверь и по ступеням - на каждой лежала свежесрезанная лилия - поднялась к комнатушке Фауста.

Маргарита вошла к нему без стука.

Комната была обставлена скудно: сундук, кровать и письменный стол. Однако Фауст умудрился втиснуть сюда сотни ваз, из которых вздымались огромные скопления - горы! гряды облаков! - роз. Занавески были задернуты, и в свете единственной свечи все венчики казались темными, темными, как грех, но по их сладкому аромату, сильному и сладострастному, она догадалась, что розы - красные, красные, как кровь. Полог постели был откинут; и простыни в мерцании свечи казались цвета слоновой кости.

Фауст ждал ее.

Она похолодела. Все ее мечты и романтические фантазии развеялись, как туман, от потрясения: он здесь. У Фауста ее грез не было такого плотного и явно плотского тела. Он находился так близко и был таким физически реальным, что она даже ощущала его запах! Последствия этой безрассудной ночи могут привести ее к краху. Позор! Беременность! Ссылка! Бегство! Она затрепетала от страха, от того, что собственная слабость вызвала в ней презрение к себе.

Если бы он сразу кинулся к ней, Маргарита метнулась бы обратно - чтобы вернуться к себе в комнату и хлопнуть дверью достаточно громко, чтобы разбудить всех домочадцев, родителей и слуг. В этом случае она могла бы спастись; довольно шумный протест в тот момент, когда еще не было ничего - ничего! - между нею и Фаустом, и она добилась бы того, что они больше никогда не останутся один на один.

Однако все происходило иначе. Он наклонил головой, словно прислушивался к кому-то, а потом - словно прочитал ее мысли - немного отстранился.

Она замерла в ожидании.

Он улыбнулся и открыл ей объятия.

Их разделяли три шага. Она сделала быстрый, порывистый шаг вперед. Это и послужило необходимым Фаусту согласием. Он одним махом преодолел оставшееся расстояние и обнял ее.

Они поцеловались.

Потом они долго держались на некотором расстоянии друг от друга. Он расстегнул ей блузку, нежно стянул с Маргариты нижнюю юбку и мягко отложил в сторону. Рукава собрались у локтей, застряв на запястьях; Фауст большим и указательным пальцами взялся за манжеты и терпеливо высвободил сначала одну руку, а затем - другую. Лиф ее платья бесшумно упал на пол.

Затем он вновь страстно обнял ее и поцеловал - и продолжал целовать, целовать ее!

Удивленная Маргарита почувствовала, что сама гладит его руки под рубашкой, ласкает упругие, сильные мышцы спины. Теперь она ничего не боялась; она ощущала себя такой же бесстрашной, какой всегда была Гретхен, и такой же восхитительно, эгоистично на все согласной.

Ее юбки все же упали на пол. Единым движением Фауст подхватил ее, закружился по комнате и отнес на кровать. Ее комнатные туфли легко свалились на пол.

Она уже знала, что надо расставить колени, а все остальное доверить ему. Чувствуя себя распутницей, она наблюдала, как Фауст осторожно снимает свою одежду, и она ни разу не посмотрела в сторону. Дерзкая, невежественная, она протянула к нему руки. Затем он расположился над ней, целуя ей лицо и шею, опустил руку ей между ног, чтобы свободно войти.

Сначала ей было не совсем удобно, но ради Фауста она охотно решила продлить эти ощущения. Что-то порвалось, и она вскрикнула от боли.

- Тс-с-с, - прошептал он и поцеловал ее. Затем начал совершать плавные, нежные движения внутри нее, тихо произнося ласковые слова, опираясь на локти, чтобы не давить на нее своей тяжестью. Она была слишком застенчива, чтобы просить его об осторожности. Но ведь ей хотелось в полной мере ощутить вес его тела, хотелось почувствовать и поддерживать всего его целиком, поднять его и освободить от оков гравитации, и быть точно так же поднятой им, чтобы вместе улететь прямо через крышу в сгустившуюся ночь.

Она вспомнила о мальчике, которого знала много лет назад: он приручил змею и порой разрешал ей подержать ее - удивительно сухую и гладкую, и, вопреки всему, чему ее учили, Маргарита понимала, что не все есть зло и что эта змея - просто тварь Божья и по-своему красива. Ее глаза походили на темные гранаты, и от нее исходил необычный мускусный запах, такого запаха Маргарита прежде не знала. Она закрывала глаза и нагибалась, чтобы вдохнуть этот запах, а когда открывала их, мальчик пристально смотрел на нее.

Он вызывал у нее трепет.

Но и она у него - тоже. Их на миг охватывало напряжение. Каждому из них хотелось чего-то еще, и ни один не знал, чего же именно ему хотелось.

Теперь же, со все более скользким телом Фауста в объятиях, она поняла, для чего все это совершалось: ради предвкушения мига какого-то колдовского, невыразимого ощущения.

Странная штука - физическое выражение любви. Она едва ли понимала, приятно это или нет. Однако знала, что повторит это - и не раз или два, а больше, куда больше.

Знай Маргарита, что это так приятно, она бы пала уже много лет назад. Однако она совсем не ожидала, что это случится у нее с Фаустом.

Поздно ночью они лежали вдвоем, касаясь друг друга, разговаривая. У Фауста было худоватое, но крепкое тело и мышцы ремесленника. Ее приводило в трепет легкое прикосновение кончиков пальцев к его волосатой груди. Все в нем вызывало в ней удовольствие. Зардевшись от счастья, она открывала новый континент его тела.

- Откуда у тебя этот шрам? - спросила она, проводя по тоненькой серебряной реке, пересекающей равнину его живота.

- Участвовал в студенческих беспорядках.

- А этот?

- Когда я служил в Польше, во время артиллерийского обстрела меня задело осколком. - Он пожал плечами. - Но я не обратил на это внимания. И несколько часов продолжал заниматься ранеными, заботясь, чтобы они выжили, прежде чем заметил, что кровь на моем камзоле - не их, а моя.

Внезапная волна печали, беспричинной и чистой, накрыла Маргариту. Этот мир был таким непредсказуемым и опасным, враждебным для влюбленных и для самых простых желаний. На какой-то миг будущее представилось ей мрачным.

- Что станется с нами? - тихо, как бы невзначай осведомилась она.

Фауст рассмеялся.

- Что станется с нами? Ну, как ты думаешь, что бывает с мужчинами и женщинами, любящими друг друга? Брак и дети. Безусловно меньшего ты не ожидала. Я стану постепенно стареть и седеть в твоем обществе, а ты - в моем; станешь старой и толстой!

Он ущипнул ее за бедро, понуждая рассмеяться.

И Маргарита рассмеялась.

Но она не верила, что в его жизни - теперь уже их жизни - все будет так просто. Она не могла представить себе такое. Он был Титаном, предназначенным судьбою для битв, какие знали все буреносные гиганты; бесспорно, безопаснее и надежнее выйти замуж за торговца, за крепкую, достойную опору, за того, кто прогибался бы под ветрами, которые разламывают дубы. За того, кто никогда не притянет к себе молнию. Чья жизнь состояла бы из одних домашних радостей и печалей, скорее спокойных, чем великих.

Да, в ее голове зарождались такие практичные мысли - но ей не хотелось быть практичной, ни этой ночью и никогда более. Она чувствовала, что проникнута жизнерадостностью и силой, внушенной любовью Фауста, и теплом от их любовных игр. Все казалось ей возможным. «Если я сумела решиться на это, - думала она, - я сумею совершить что угодно».

- Мне кажется, нам надо придумать друг для друга особые имена, - проговорила она, и когда Фауст поднял брови, пояснила: - Любимые имена, понимаешь, и тайные, известные только нам слова любви. Как символ нашей страсти. - Она потупилась. - Мне бы хотелось, чтобы ты называл меня Гретхен.

- Гретхен, - повторил Фауст, словно пробуя на губах это слово; его язык смаковал его. Он томно погладил ее бок и усмехнулся, увидев, как ее тело ответило на прикосновение. Для него это было такое же удовольствие, как для кота подкрадываться к маслобойне. Гретхен же подумала, что мужчины - примитивные создания. Они живут в мире без последствий. - Это красивое имя. Очень тебе идет.

- А теперь скажи, как называть тебя.

Фауст долгое мгновение был озадачен этой просьбой. Имя Гретхен в его представлении годилось, чтобы трогательно именовать котенка или ребенка. Такое усиление изысканности, похоже, сделает простоту общения менее доступной для него. Он выпятил губы, скривил их, и наконец на его лице появилась широкая радостная улыбка.

- Джек, - произнес он. - Зови меня теперь Джек.