Девять жизней октября

Глава 8 Семь. Знакомство с Нижним градом

Бом, бом-м, бом-м-м – над изможденным Нижним городом разнесся глухой и зловещий звук колокола Северной башни.

– Обед! – обрадовались горожане, столпившиеся у трех мостов, что соединяли подножие башни с городом.

Разношерстная, чумазая, горбатая и грязная толпа, – все в ней в фильтрующих воздух масках, – задвигалась, как волна, по покрытой мелким снегом брусчатке. Одна волна, другая, третья – целое море голодных, продрогших и злых людей стало медленно накатывать к золотым вратам башни, через мосты. Но как только врата тяжело раскрылись, а из них выкатили огромный чан на колесах, штиль в толпе превратился в шторм, и волны людей стали буйными: казалось, они вскипели, зашумели и накатили на черные стенки, мелькая выпростанными вверх и вперед мисками, как бесчисленными мачтами затонувших кораблей.

– Я не ел сегодня с утра!

– А я еще с ночи, дайте мне поесть первой!

– У меня дети! Прошу, пропустите!

От еды в чане валил густой пар. Люди в масках едва ли могли ощутить его аромат: система фильтрационной защиты – единственная благодать, бывшая у каждого, даже самого бедного, жителя Нижнего града – работала, как никогда, исправно. Люди в золотой форме, тоже в газовых масках, – особые сотрудники Верхнего града, – зачерпывали разваренный рис с мясом и овощами и шлепали массу в протянутые миски, которые люди потом немедленно прижимали к груди или даже прятали под одежду, боясь, что их украдут. Еды было много, ведь чан превышал размеры самого большого дома в Нижнем граде. Но людей было больше. И все об этом знали.

Вдруг толпу с трех сторон прорезали три стремительные фигурки, как лодочки, двигавшиеся без парусов. Смело огибая людские волны, пробегая под ногами, под полами пальто и замызганных платьев, маленькие фигурки не без труда проскочили сквозь толпу. Рассыпались. Взобрались на платформу катящего механизма чана, а после вспрыгнули на его толстые борта, чтобы зачерпнуть из мясо-рисовой каши сразу по три чашки еды в каждой руке, итого шесть на человека.

Сотрудники в форме выхватили свистки и пронзительно засвистели. Толпа пришла в еще большее движение: ее накрыли возмущение и гнев.

– Это еще что такое!

– Да как вы смеете! В очередь, беспризорники!

С разных сторон раздались звуки выстрелов, и над чаном просвистели пули. Офицеры пригнулись, толпа закричала, шарахнувшись прочь; кого-то задавили, началась паника. Из отхлынувшей от чана толпы отделились пять человек в плащах: все они подобрались ближе и выкинули руки вверх.

Дети в масках дозачерпывали еду, а затем отрепетированным движением бросили миски вниз. Там, внизу, большую часть этих мисок поймали десять ловких рук. Какие-то миски с глухим стуком ударились о мерзлую землю. Первый ряд голодающих людей, очнувшись, упал на колени и принялся совать разваренный рис с редко попадавшимся в нем мясом по карманам.

– Бежим!

Громкий свист главаря заставил маленьких воришек, как по команде, броситься врассыпную ровно за секунду до того, как офицеры и сотрудники охраны успели похватать их за руки. Одни плащи кинулись под мост на служебную тропку, другие рассредоточились в толпе. Если взрослые пытались сцапать худых детей, то одного колкого, уже не предупреждающего, очень даже болючего удара острым обломком железа в ногу или руку хватало, чтобы взрослый, заорав, сдавался и отпускал свою жертву.

Через пятнадцать минут у нависшего черной громадой завода собралось ровно шесть человек.

– Двоих поймали, – хрипло сказала Семь, пытаясь отдышаться. Пар изо рта оседал на пластмассе маски испариной.

– Давайте сюда миски, – бросил Один, доставая мешок, и четверо человек безмолвно протянули ему добычу.

– Вас не волнует, что наших поймали? – почти с отчаянием повторила Семь, но Два, всегда бывший на стороне Одного, отрезал:

– В тюрьме им дадут еды, а нам никто ничего не даст. На базу.

Следуя четкому приказу, дети, опустив головы, слились с тенями и исчезли, чтобы вскоре собраться вновь – в месте, которое все называли Домом.

Семь брела по трущобам, удаляясь от сиятельного света Северной башни, и сжимала челюсти. Три и Одиннадцать остались в руках охранников. Все знали, как плохо обходятся с ворами в тюрьмах. Можно ли надеяться на то, что она их еще увидит?

Улицы, четко и перпендикулярно прорезанные меж железных домов, становились уже и мельче. В конце концов они вывели на узкую, грязную набережную, если так можно было назвать кривые утоптанные тропинки по бокам от нитки черной жидкости, убегающей из самого Верхнего града в стоки Нижнего, а затем и за пределы городских стен.

Два города сильно отличались, хоть и были отделены трехметровой разделительной стеной. В Нижнем граде жили ниженцы, а правили верховенцы. В Верхнем граде было сразу два очага огня, две башни, в то время как у ниженцев была только одна, и даже та им не принадлежала. Каждый день ниженцы были вынуждены прибиваться к Северной башне, внутри которой десятки поколений назад был обустроен кратер с вечно горящим огнем, спрятанный и защищенный прозрачной трубой, которая выходила из-под земли и тянулась до самого жерла наверху. В Северной башне готовили пищу, грели воду, лечили больных – за невероятную цену, конечно. Получить еду было можно, только если принес ингредиенты, заготовленные с весны-лета-осени, что вместе длились три месяца; нагреть воду можно было, только если ты работал в шахтах или владел пятью золотыми; а вылечиться… Что ж, в основном ниженцы, не обладающие средствами, подыхали прямо так, на улицах, пока их тела не забирали патрули верховенцев, каждую ночь обходившие город. Патрули также следили за тем, чтобы никто из ниженцев не попытался зажечь огонь самостоятельно, каким-то чудом раздобыв необходимые для того материалы.

Ведь если кто-то попытается зажечь огонь…

Весь город, пропитанный едким ядовитым газом, вспыхнет за одну секунду, как спичка.

Семь вошла в покосившееся здание у сливной реки, отбрасывающее чернильную тень на дорогу. Там, в полной темноте, по выщербленным на стене знакам она нашла лестницу на верхние этажи, но не туда ей было нужно. Пальцы смазали пыль с бетонной стены лестницы. Нога на ощупь уперлась в люк, сейчас открытый. Присев, Семь с усилием подняла тяжелую железную крышку, стараясь не создавать грохот, и вслепую забралась на лестницу, ведущую в одно из помещений широкого подвала.

Знак на стене повел по знакомому пути, пальцы все так же собирали грязь со стен. Поворот налево, направо, по лестнице вниз – и вот она, база. Дом.

Пальцы пропустили вырезанный на стене символ глаза, мазнув по верхнему веку с выщербленными иголками ресниц. Когда Семь прошла мимо, глаз открылся, посмотрел ей вслед и закрылся.

Впереди забрезжил свет. Семь ускорила шаг, больше не полагаясь на указатели. Этот подвал беспризорники выбрали потому, что здесь никто не мог видеть свет от шахтерского светильника, тайно раздобытого одним из подростков во время работы под землей. Огонь в нем точно был особый, потому как мог гореть неделю без перерыва, но в чем был его секрет, никто из детей не знал.

Подходя, Семь трижды щелкнула пальцами, подавая сигнал о приходе для тех, кто ее не видел.

– Привет, – тихо поздоровалась она, выходя из бокового прохода.

Двое ровесников, давно бывшие на базе, просто кивнули ей, не отвлекаясь от еды. Хитро придуманный клапан на маске позволял есть, не снимая защиту. Другие – все, с кем Семь не общалась или те, кто не хотел общаться с ней, – промолчали, глотая рис. Сегодня еды хватило всем, а раньше порцию приходилось делить пополам, если не на троих. Можно было сказать, они пировали. В тишине. И, несмотря на кажущуюся общность, – в одиночестве.

Семь присела на краю света и тьмы, и Один, подошедший сзади, дал ей миску.

– Хорошая работа, – сухо сказал он. Брезжущий свет одинокой лампы высветил уродливый шрам от огня на левой стороне его лица, хорошо видный даже через пластмассовую защиту. Когда-то была его очередь заступать на шахтерскую должность ради ресурсов. Ему не повезло оказаться слишком близко к всплеску огня.

Семь кивнула и взяла миску, принимаясь есть. На следующей неделе уже ей предстояло пойти в шахты, как самой старшей среди тех, кто еще не взял на себя это бремя. Ей было двенадцать. Один, самый старший, пятнадцатилетний, отдыхал, получив травму неделю назад; теперь ему, помимо ожога, было тяжело дышать, поэтому его в расчет дежурящих не брали.

Она смотрела на дрожащий огонек светильника, прожевывая немного недоваренный рис, и гадала: почему нельзя дать такие светильники всем ниженцам? Не только тем, кто работал в шахтах? Да, шахтеры работали день и ночь, борясь с залежами опасного газа и прокладывая для него трубы-тропинки, чтобы минимизировать риски случайного взрыва. Они, конечно, были ценны для общества. Но чем обычные люди на поверхности были менее важны?

У верховенцев точно есть все. По слухам, в домах у них висели настоящие люстры, собранные по технологии этих самых светильников, и была горячая вода. Были кухни, на которых они готовили себе сами. Им не нужно стоять день и ночь в очереди перед золотыми воротами, ожидая, будто собаки, единственную подачку еды за сутки.

Это было несправедливо. Такая мысль четко въелась в мозг каждого из ниженцев, что с остервенением смотрел на Северную башню или разделительную стену, отделяющую богатый город от бедного.

Один всегда был особенно зол на верховенцев. Кажется, сотрудники Северной башни отказывались помогать его матери, когда та серьезно заболела, и в итоге ее не стало.

– Давайте присоединимся к ополченцам, – сказал он однажды вечером, оглядывая толпу детей и подростков горящими глазами. В этих глазах клубилась ненависть. – Давайте добудем свой огонь.

– Пусть этим занимаются другие. Взрослые, – сказала Одиннадцать, хмурясь. – Кто позаботится о нас, если не мы сами?

– Именно. – Один посмотрел на нее так, что она замолчала. – Кто, если не мы?

Семь хорошо помнила этот вечер. По коже побежали мерзкие мурашки. Да, ей тоже хотелось тепла; да, ей тоже было нелегко, но она понимала, что вокруг есть много тех, кто не выдержит натиска борьбы. И за ними надо было присматривать. Теперь Одиннадцать не было с ними, и Семь никто не мог поддержать, но ее уверенность в своем убеждении была непоколебима.

В темноте, едва различимый в редких всполохах уставшего светильника, прятался еще один базовец. Это был Двадцать Три. Или Два-Три, как звали его для удобства. Он потерял родных всего неделю назад и с трудом вливался в беспризорничье общество. Семь встала к раздатчику мисок и тихо спросила, есть ли еще порция? Ответили: нет. Тогда она подошла к Два-Три и протянула ему свою миску, в которой оставалась еще половина еды:

– Ешь.

Два-Три покосился на нее. Большие, темные, недоверчивые глаза, прячущиеся под козырьком капюшона и затертой пластмассой, ловили отсвет единственного источника света в помещении. Семь присела на корточки и сказала мягче:

– Ешь. Огня у нас, может, и нет, но друг у друга есть мы.

Два-Три замешкался на минутку, но потом схватил миску и стал жадно глотать еду. Семь слабо улыбнулась.

То, что она сказала, было только ее идеей. В этом месте все равно никто друг другу не доверял – был только холодный расчет и взаимовыручка. Один пускал к светильнику, только если от нового рта была польза. Два-Три, условно говоря, находился в опасном положении.

Подошло время отбоя. Все разбрелись по уголкам подвала. Даже самые маленькие здесь не жались к старшим, потому что старшие обычно их отпихивали. Подражали Одному, наверно, который презрительно называл сон бок о бок детскими нюнями.

Семь отделилась от главного зала и отошла в свой закуток, что находился в отдалении. Подвал заброшенной фабрики был достаточно обширным, чтобы найти себе свой собственный уголок и даже обустроить его. Взрослые сюда не совались.

Семь легла на сильно прохудившийся матрац, с боем отобранный у бездомного на свалке. Подправила систему фильтрации. Дышать стало легче. Она раскинула ноги и руки, приготовившись спать, как вдруг краем глаза заметила приближающийся странный, прыгающий свет на стене.

Поднялась на одном локте, хмурясь. Неужели кто-то взял светильник и шел сюда? Получит от Одного; все знали, что светильник уносить из главного зала нельзя.

– Эй, кто там? – тихо позвала она.

Свет остановился, а затем запрыгал по стенам быстрей, словно вприпрыжку. Вместе с тем не было слышно ни одного шороха, ни одного звука шажочка. Как будто свет… левитировал. В голове вдруг вспыхнуло отдаленное воспоминание о шаровых молниях. У Семь схлынула кровь с лица. Ей стало не по себе.

Выхватив короткий обломок железа, припрятанный под матрацем, она сгруппировалась и села, в любой момент готовая прыгнуть в боковой проход и убежать, лети навстречу хоть шаровая молния, хоть призрак. Однако она не поверила своим глазам, когда увидела, чем был источник света.

Это была… Собака?..

– Что? – беспомощно пробормотала Семь, опуская кинжал.

Это была собака. Определенно собака! Светящаяся… и… нет, не просто светящаяся. Огненная?!

Вихляя всем телом, припрыгивая по пути и счастливо высунув язык, на Семь неслась самая настоящая собака, у которой вместо шерсти были всполохи огня. Семь вскрикнула, опять вскидывая кинжал, и собака вдруг остановилась, прижав уши, а затем – Семь застыла в ступоре – превратилась в маленькую птицу, быстро порхающую по помещению, озаряя его светом. Птица села на пол и стала ежиком, потом мышкой, потом просто маленьким огнем, нарезающим круги по полу, и Семь подавила инстинктивное желание перекреститься.

Креститься… разве в этом мире кто-то верил в бога? Разве здесь были церкви?

А огненные собаки? В мире вообще существовали огненные собаки?

– Ты кто? – просипела она, расширяя глаза, и огонек опять стал собакой, виляющей хвостом. Собака подошла, и Семь прижалась к стене, но невыносимого жара, какой должен быть от настоящего огня, она не почувствовала. Осмелев, девочка вытянула руку над головой собаки (та приникла к земле, выжидающе смотря глаза в глаза), и ощутила только тепло.

Доброе. Не кусачее. Просто – тепло…

– Откуда ты… что ты такое? – прошептала Семь едва слышно.