Дети Сатурна

Глава 6. Фонтаны Энцелада

На борт «Коалиции-семь» я поднялся уже в «тяжёлом скафандре», имевшем, по крайней мере, теоретически, повышенную защиту при облучении высокоэнергетическими частицами. Межорбитальный челнок лёгкого класса представлял собою упрощённую и сильно уменьшенную версию тяжёлого транспортного корабля и почти не имел керамической защиты, ведь нельзя же было считать таковой лёгкие створки на остеклении кабины да скорлупу в двадцать сантиметров толщиной вокруг неё! Правда, и «тяжёлый скафандр» тоже являлся защитой весьма относительной, скорее, он представлял собою дань протоколу безопасности, нежели настоящую преграду на пути какого-нибудь спорадического потока частиц, занесенного в Солнечную систему прихотью галактических электромагнитных полей. Но без такого скафандра полёт в корабле лёгкого класса был невозможен и выбирать мне не приходилось

Юми встретила меня, лучезарно улыбаясь. Она также была облачена в «тяжёлый скафандр» с открытым в ту минуту шлемом. Места наши располагались рядом, как в самом обычном атмосферном бомбардировщике. Юми в роли первого пилота занимала левое сидение, я же уселся в правое, отведенное для второго пилота. Пока усаживался и подключал периферию, слушал раздраженное бормотание Юми, пытавшейся выяснить у старшего по причальной линии причину перегруза корабля. Дабы положить конец излишнему словоговорению, я негромко пояснил:

— Юми, не надо спорить! Дополнительный водород и криогенное масло загружены по моему распоряжению…

Думал, она поймёт, но — нет! — мой пилот проявил неожиданную инерционность мышления:

— В наши баки закачано лишних пятьдесят пять тонн жидкого водорода! Этот перегруз реально может повлиять на пилотажные характеристки нашего…

— Это я приказал закачать водород. — как можно спокойнее повторил я сказанное. — Спорить не о чем! Вылетаем!

— У меня есть полётное задание и для его выполнения принятые на борт пятьдесят пять тонн водорода совершенно избыточны. — непреклонно повторила Юми и я даже усомнился на минуту: она правда не понимала смысла происходившего или только создавала видимость этого?

— Я хочу покататься с вами по системе Сатурна и для этого приказал закачать в перегруз пятьдесят пять тонн жидкого водорода. Вы же не откажетесь показать мне местные достопримечательности, так ведь? — я повернулся всем торсом в сторону Юми. — Или с вашей стороны последует отказ от выполнения задания?

Вот тут, видимо, Юми поняла, что ситуация неординарна и неслучайно рядом с нею в кресле оказался ревизор «Роскосмоса». Надо признать, долго она соображала…

Подняв обе руки вверх и изобразив тем самым символическую капитуляцию, она пробормотала невнятно «хорошо, хорошо, сразу вылетаем…» и запустила стартовый протокол.

Два невидимых с пилотских мест толкателя мягко, почти незаметно, надавили на упорные площадки на днище «Коалиции»; на экране обзорного монитора, направленного вниз, я хорошо видел их беззвучно скользившие блестящие штоки, втягивавшиеся в цилиндры. Казалось, ничего не произошло, но на самом деле корабль уже отстыковался от операционной базы и на почти незаметной скорости два метра в секунду медленно отвалил вниз, в сторону колец. Поскольку кольца Сатурна находились в плоскости экватора планеты, а «Академик Королёв» висел над северным полушарием Сатурна на широте двадцать семь с половиной градусов, нам предстояло опуститься к экватору, хотя субъективно казалось, будто мы поднимаемся, ибо кольца находились над нашими головами.

— Кратко обрисую полётное задание, благо у нас пока невесомость и разговаривать мы можем спокойно. — подала голос Юми. — Сбегаем сначала до Энцелада, подхватываем там два исследовательских «вымпела», сброшенных туда ранее, после чего бодро мчимся к Рее и сбрасываем два исследовательских «вымпела» там. Всё делаем за один проход без посадок. Крейсерская скорость сорок километров в секунду, разгоняемся до неё за осредненные тридцать три минуты. Ускорение вполне лояльное — два целых и два десятых земного. Первые сорок тысяч километров разгон, затем четыреста сорок тысяч — свободный полёт, ну или почти свободный… с необходимым маневрированием у Энцелада… потом разворот у Реи и всё то же самое в обратном порядке. Сначала четыреста сорок тысяч километров свободного полёта в невесомости, на последних сорока тысячах — торможение и причаливание. Время в полёте семь часов десять минут, из них суммарное время ускоренного движения — шестьдесят шесть минут. Вопросы? Пожелания? Можно подкорректировать режимы разгона и торможения.

Гистограмму со всей необходимой цифирью я видел на одном из пилотажных планшетов, так что особых вопросов доклад первого пилота не вызывал. Но я посчитал нужным добавить немного напряжения, дабы моя собеседница могла некоторое время повариться в собственных размышлениях.

— С разгоном и торможением всё в порядке, не вижу причин что-то менять. — ответил я. — Но по достижении Реи, думаю, кое-какие пожелания у меня оформятся.

— Хорошо, — Юми качнула головой, давая понять, что готова к любым экспромтам, — только дайте команду.

«Коалиция» уже отдалилась от причального узла на добрую сотню метров, так что мы могли работать двигателями на любых режимах, не опасаясь опалить высокотемпературной плазмой родную базу. Юми дала команду на маневровые двигатели малой тяги в носовой части корабля, и мы быстро кувыркнулись «на спину», затем перевернулись на угол крена почти что в сто восемьдесят градусов и рыскнули носом ещё почти на сорок пять. Всё это было проделано одновременно, и я отдал должное мастерству пилота — Юми совершала развороты на нужные углы хотя и на глазок, но очень точно, практически без коррекции. Так, наверное, резвится какой-нибудь краснолобик в родном аквариуме — быстро, ловко и ничего не задевая.

— Нам вот туда. — правая рука первого пилота оторвалась от управляющего джойстика и указала куда-то в черноту космоса за остеклением кабины. — Курсор на планшете «номер два» показывает местонахождение Энцелада, почти невидимого отсюда. Ну, что, ваша честь, вы готовы? Даю двадцать метров в секунду за секунду?

— Давайте. — кивнул я. — Можно и сорок — я согласен.

Где-то внизу и за спиной зарычал невидимый зверь — это криогенные насосы бросили на испарительную решётку, разогретую до трёх с лишком тысяч градусов, первые килограммы жидкого водорода. В голову и плечи ударила перегрузка, втопив их в спинку кресла, само же кресло моментально перестроилось — спинка подалась назад, а область поясница и таза, напротив, вперёд; подставка для ног также выдвинулась вперёд, а само кресло через долю секунды резко выдвинулось вверх. Я буквально завис в метре над тем самым пультом управления, за который уселся при посадке в корабль. С моей соседкой произошло то же самое — адаптивное кресло придало телу пилота оптимальное положение для восприятия перегрузки. В результате автоматической подстройки вектор ускорения воздействовал на нас в направлении «живот-спина», избавляя мозг от возможного, вернее, неизбежного при длительной перегрузке, инсульта. В таком положении мы могли кратковременно переносить перегрузки до сорока земных «g», хотя, разумеется, даже на двух говорить и двигаться становилось уже крайне не комфортно.

— Как самочувствие? — участливо осведомилась Юми. — Нормуль?

Речь её немного «плыла», ощущалось нарушение артикуляции, но для такой перегрузки говорила она очень достойно. Примерно как Демосфен, читавший «Илиаду», на берегу Эгейского моря с горстью мелкой гальки во рту.

— Всё отлично, — я пошевелил головой, что должно было означать кивок. — И даже комфортно.

Полёт в условиях продолжительно действующей перегрузки напоминает забег на длинную дистанцию — напряжение, вроде бы, не предельно, но сильно изматывает. Тяжело дышать, тяжело глотать, тяжело поднимать веки, сердцу тяжело гонять по венам и артериям кровь. С течением времени тяжесть эта только нарастает. Чтобы субъективно облегчить переносимость перегрузки, опытные пилоты стараются её немного менять, то увеличивая, то снижая, но выдерживая, разумеется, необходимую усредненную величину. Юми именно так и вела «челнок» — то поднимая ускорение до трёх единиц, то потом снижая его до полутора, обманывая вестибулярный аппарат и создавая кратковременную иллюзию того, будто вес вообще возвращался в норму.

Говорить в условиях разгона было неудобно, потому мы отведенное на него время молчали. Лишь когда скорость нашей «Коалиции» достигла сорока километров в секунду — а произошло это на тридцать третьей минуте разгона — Юми, наконец, прекратила наращивать скорость и мы оказались в долгожданной невесомости.

Корабль нёсся над плоскостью колец Сатурна, при этом ввиду ориентации казалось, что кольца проплывают над головой, наподобие эдакого безразмерного зонтика. Вот закончилось кольцо А, самое близкое к планете из всех светлых колец, затем последовала широкая щель, в которой полз, теряясь на фоне чёрного неба, небольшой спутник Атлас. Ближе к внешнему краю системы колец находилось ещё одно светлое колечко, казавшееся очень узким, похожим скорее на обруч, нежели на настоящее кольцо. Это было так называемое кольцо F, с его обоих сторон — т.е. ближе к поверхности Сатурна и дальше — в космической тьме неслись маленькие спутники-«пастухи» Прометей и Пандора, чьё упорядоченное движение на протяжении многих тысячелетий вытягивало кольцо F в тугую плотную нить, не позволяя тому рассыпаться и размазаться в пространстве подобно его ближайшему соседу кольцу А. С того расстояния, на котором находилась «Коалиция-семь», невозможно было увидеть упомянутые маленькие луны, гравитация которых случайным образом организовала один из сложнейших и хитроумнейших космических феноменов. Мне оставалось лишь сожалеть из-за того, что Прометей и Пандора не попали в поле зрения при нашем перелёте! Слетать к Сатурну и не увидеть спутники-«пастухи» — это примерно то же самое, как приехать в Санкт-Петербург и не найти времени для путешествия к Медному всаднику.

— В апреле вы тоже подхватывали буровые вымпелы с Энцелада? — спросил я Юми, только для того, чтобы начать разговор. Правильный ответ я знал наперёд.

— Да, этим приходится заниматься постоянно: одни сбрасываем в области свежих разломов ледника, другие — подхватываем. — кивнула первый пилот. — Души наших исследователей греет глобальная фантазия обнаружить в подлёдном океане жизнь. И это действительно было бы замечательно во всех отношениях, вот только…

— В эту фантазию вы не верите. — закончил я мысль собеседницы.

— Там такая газировка под этим стокилометровым ледником… там такой бульон… перегретый пар в первом контуре атомного реактора — это просто детская манная каша в сравнении с «царской водкой»!

— Аналогичную работу проводят и наши европейские товарищи, и даже китайцы с индийцами, хотя последние посадили исследовательские лаборатории прямо на ледовый панцирь. Тем не менее, будет обидно и несправедливо, если «Роскосмос» забросит исследования, не доведя до конца, а наши коллеги-соперники через некоторое время отыщут нечто, что можно будет считать жизнью.

Мы парили в невесомости и как будто бы застыли в неподвижности, но это было кажущееся состояние покоя. Кажду минуту «Коалиция-семь» оставляла позади себя более двух тысяч километров, на такой скорости столкновение даже с песчинкой могло привести к самым фатальным последствиям. Хотя Юми разговаривала со мной, её пальцы лежали на шаровом джойстике, а взгляд оставался всё время прикован к курсовом планшету, на котором отображались все более или менее крупные частицы, попадавшие в нашу маневровую область. На расстоянии до пяти тысяч километров во все стороны от челнока таковых насчитывалось не менее шести десятков. Разумеется, если верить тому, что бортовая радиолокационная станция обнаружила все потенциально опасные объекты.

— Ну, я-то не против летать к Энцеладу, подхватывать зонды, — усмехнулась Юми. — Это развлечение, пожалуй, одно из самых необычных, какое только можно придумать. После таких полётов перестаёшь интересоваться играми-симуляторами и фильмами про зрелища. Да вы и сами это понимаете.

Она подняла лицо вверх, словно призывая окинуть взором окружавшую меня обстановку — безразмерный Млечный путь, мириады звёзд во всех направлениях, оставшийся слева и за спиной Сатурн. Расстояние до Энцелада уже уменьшилось до пятнадцати тысяч километров и его угловой размер почти достиг двух градусов. Теперь спутник был хорошо виден на фоне звёздного неба. Он не казался круглым, поскольку часть его находилась в тени и сливалась с чернотой небесного купола. Мы приближались к Энцеладу по широкой дуге, отчего нос «челнока» был направлен вовсе не на спутник. Мониторы заднего вида транслировали картинку, остававшуюся за спиной — Сатурн зримо уменьшился, съёжившись почти что до тридцати пяти градусов дуги окружности. Несравнимо, конечно, с тем, как планета-гигант выглядела с орбиты «Академика Королёва».

В режиме равномерно движения на скорости сорок километров в секунду нам предстояло двигаться немногим более двух часов — этого времени за глаза должно было хватить для начала того разговора, ради которого я отправился в путешествие. Финальная его часть должна была состояться на подлёте к Рее, но разогрев можно было начинать гораздо ранее. Собеседница моя загодя должна была прожариться на внутреннем огне, желательно до появления розовой корочки и белого мяса, так что имело смысл загодя закинуть в её милую головушку несколько тревожных мыслей.

— Причиной моего появления на операционной базе «Академик Королёв» явились события, связанные… — начал я негромко, эдак внушительно и с расстановкой. — в том числе и с вами, Юми.

— Прошу прощения, не понимаю вас. — тут же отозвался первый пилот. Она на секунду скосила было в мою сторону взгляд, но тут же опять уткнулась в главный пилотажный планшет. Я заметил это мимолётное движение, потому что ждал реакции. Должен признать, она оказалась очень сдержанной, Юми Толобова прекрасно себя контролировала.

— А вы меня правда не поняли? — я не отказал себе в том, чтобы добавить толику издёвки. — Речь идёт о ваших крайне запутанных отношениях с Андреем Завгородним и Анатолием Шастовым.

— А что не так в этих отношениях? — моя собеседница ухмыльнулась, но через секунду стала столь же серьёзна, что и прежде. — Собственно, и отношений никаких нет!

— Вы настаиваете на этом утверждении? — тут же ухватился я за услышанное. — Или, подумав немного, пожелаете его видоизменить?

— Ну-у… — Юми замолчала и молчание это получилось неожиданно долгим. В какой-то момент она сообразила, что возникшая пауза слишком уж красноречива и поспешила перейти в наступление. — Я просто не понимаю вашей формулировки. Вы о каких отношения ведёте речь: деловые? творческие? интимные?

— Не надо задавать мне встречных вопросов. — тут же парировал я. — Встречный вопрос — это всегда признак растерянности и свидетельство намеренного затягивания времени. Подобная тактика в условиях нашего нынешнего общения контрпродуктивна. Мы заперты в замкнутом объёме и у нас масса времени, так что я по-любому получу ответы на свои вопросы. Не надо со мной играть и кривляться.

— Ну… ваша честь, я в самом деле не вполне поняла… никаких особых отношений нет. Я признаю, что поддерживала одно время интимные отношения с Анатолием Шастовым, но «Кодекс» даёт нам в этом отношении полную свободу… в том смысле, что не ограничивает никак… а Регламент базы никак не нарушается, поскольку между нами нет отношений подчиненности. — по мере того, как Юми говорила, голос её креп и становился увереннее. — Я должна что-то ещё объяснить ревизору «Роскосмоса» или моё любимое министерство на этом остановится и не пожелает далее засовывать нос в чужую постель?

Видимо, первый пилот посчитала, что нашла нужную формулировку и здорово отбрила меня. Иначе вряд ли бы она столь откровенно позволила себе иронизировать в эту минуту. Ирония эта была неуместна и послужила для меня хорошим знаком — я понял, что Юми совершенно не понимает подтекста моих слов, а стало быть, не допускает мысли о моей хорошей информированности о её интимных секретах.

— Свою постель и грязное бельё можете оставить себе. — как можно спокойнее ответил я. — Меня интересуют те отношения между членами команды, которые сказываются на эффективности трудового процесса и безопасности личного состава. То есть вы утверждаете, что ваши интимные отношения с Шастовым не сказывались ни на эффективности производственного цикла, ни на безопасности людей, находящихся на борту операционной базы?

— Конечно, а как может быть иначе?

— Снова встречный вопрос… — я позволил себе ухмыльнутся. — Вы напуганы, Юми, моими вопросами?

— Нет, что за глупости? Прошуь прощения, ваша честь, за фамильярность, но… Конечно, нет, я не напугана… Мне нечего скрывать.

— Хорошо. А что тогда насчёт ваших отношений интимного свойства с Андреем Завгородним?

— А таких отношений не… то есть, они, конечно же, были! — Юми явно имела намерение соврать, но в последнее мгновение что-то дрогнуло в её подсознании и она предпочла сказать правду. — Я не понимаю, какое это может иметь отношение…

Тут Юми осеклась. Вообще же, стало заметно, что настроение её начало портиться — фразы сделались короче и, более отрывистыми, паузы между ними, напротив, заметно увеличились, исчезла полуулыбка, которая блуждала по губам ранее. Это был хороший знак, первый пилот явно стала задумываться над моими вопросами и своими ответами; чем дольше она будет этим заниматься, тем дальше её уведут размышлизмы. Прекрасно!

— Если вы и впрямь не понимаете, то давайте я вам помогу. — тут мне пришлось добавить толику сарказма, который моя собеседница не могла не заметить. — Давайте перейдём сразу к пресловутой дуэли Шастова и Завгороднего, или, выражаясь корректнее с точки зрения права, рукопашной схватке на заранее оговоренных условиях. Такого рода поединок имеет отношение к безопасности личного состава станции или нет, как по-вашему?

— Конечно, имеет.

— Хорошо, что мы поняли друг друга. — вот тут я ещё добавил сарказма, уже с удовольствием. — «Роскосмос» не может допустить травмирования личного состава по таким вот идиотским причинам. Нам только бодания винторогих козлов на орбите Сатурна не хватало… а тут два сверхценных специалиста, прошедшие сумасшедший конкурс при отборе устраивают «рукопашку в октагоне», из-за… из-за кого, кстати?

Юми молчала долго. Мы летели над кольцами Сатурна, но они висели над нашми головами — такая вот инверсия, связанная всего лишь с выбором системы отсчёта. Мы — над ними, но они над нашими головами! Потрясающая картина, невыразимая в своей безразмерной огромности красота! Я уже не сомневался, что моя командировка к Сатурну станет самым незабываемым путешествием в моей жизни, а ведь их — этих путешествий к другим планетам! — было поболее дюжины. Но здесь, у Сатурна, меня ждали не укладывающиеся в воображение виды космоса и совершенно немыслимый клубок интриг. По большому счёту, я мешал любому из моих собеседников, каждый из них желал бы никогда более меня не увидеть… каждый из них что-то от меня хотел скрыть и даже если не врал внаглую, то деликатно говорил не всё.

В мучительном молчании минули секунд тридцать или более — это на самом деле очень много, когда ведёшь важный и эмоциональный разговор. То, что Юми молчала, являлось лучшим свидетельством её растерянности и непонимания сложившейся ситуации.

— Если вы говорите о конфликте между Андреем и Анатолием, то вам во всех смыслах правильнее будет обсудить его с ними, а не со мной. Я не знаю деталей и сказать мне по сути произошедшего нечего.

— А-а-а, вот оно значит как, — я выдавил самую лучезарную улыбку из всех, на какие был способен. — Если это ваш окончательный ответ, то думаю, что нынешний полёт станет для вас последним в системе Сатурна. Ибо придётся вам собираться в дальний путь на Землю. На Родину-матушку. Там вас заждались и Следком, и Комиссия по этике… И там мы продолжим этот разговор прямо с этого места, но уже под запись. И с соответствующей отметкой в вашем формуляре.

— Я не понимаю вашей непримиримости ко мне… — негромко обронила Юми, но тут уже я по-хозяйски возвысил голос:

— В самом деле не понимаете? Вы в самом деле ничего не знаете об опасном конфликте между членами экипажа, хотя находились буквально на расстоянии вытянутой руки от них… О том, что Анатолий Шастов получил телесные повреждения, замаскированные впоследствии под спортивную травму… а вы деятельно поучаствовали в фальсификации официальной медицинской отчётности по этому эпизоду. Вы действительно ничего об этом не знаете или же вы своими бездарными отговорками крайне неумело пытаетесь мне лгать?

Юми молчала, я молчал тоже. Пришло время проявить характер, не зря же говорится, что чем талантливее дирижёр, тем длиннее его паузы. Молчать я могу долго, в конце-концов, досрочное прекращение контракта и возвращение на Землю грозило Юми Толобовой, а отнюдь не мне. Так что крепость чужих нервов я мог проверять бесконечно.

— Да, вы правы. — выдавила из себя, наконец, Юми. — Врать не имело смысла. Конфликт действительно имел место, хотя странно, что история эта всплыла только сейчас. Прошло ведь довольно много времени. Неужели вы прилетели к нам только из-за этого?

— Разумеется, не только из-за этого. — теперь я позволил себе ответить на вопрос. — Хотя моя главная цель также связана с вами, точнее, с вашей деятельностью.

Юми молчала. Выглядела она подавленной или это мне только казалось? Нет, всё-таки, не показалось, мне удалось озадачить и насторожить первого пилота. Начало разговора оказалось вполне удачным, у Юми будет время подумать над услышанным и её размышления должны были побудить её в дальнейшем вести себя откровеннее и лояльнее.

Мы быстро сближались с Энцеладом, подлетая к спутнику по широкой дуге. С расстояния в пятнадцать тысяч километров маленькая ледяная планета уже имела угловой размер лишь немногим менее двух градусов, что было в четыре раза больше углового размера Луны при взгляде с поверхности Земли. Спутник Сатурна казался отнюдь не белоснежным снежком, а пепельно-серым, точно скомканный в шарик кусочек папиросной бумаги. Уже стали различимы некоторые детали на поверхности — длинные рубцы ледового панциря и отдельные отдельные оспины наиболее крупных кратеров.

За шесть минут до пролёта точки минимального сближения Юми активировала стартовый протокол находившихся на поверхности Энцелада «вымпелов». «Вымпелами» назывались спускаемые аппараты, имевшие возвращаемые ступени, которые после выполнения программы работы стартовали с поверхности в космос, где их и подхватывал специальный корабль. Энцелад был отнесёт международными соглашениями к категории стерильных объектов, высадка людей на которые была категорически запрещена. Исследование этого спутника осуществлялось лишь автоматическими станциями, прошедшими особую обработку для исключения занесения на поверхность любых форм земной жизни, даже простейших бактерий. Делалось это для того, чтобы избежать контакта местной жизни, если только таковая имеется на Энцеладе, и её земных аналогов. Посадочные «вымпелы» собирали информацию о состоянии льда в районах недавних разломов в ледовом панцире, загружали пробы в возвращаемые пеналы, которые при приближении челнока стартовали с поверхности. В течение нескольких минут они поднимались до высоты около сотни километров и разгонялись до скорости, равной скорости пролетавшего корабля, который осуществлял их подхват.

В общем-то, весь этот алгоритм выглядел довольно простым, разумеется, если абстрагироваться от того, что пресловутый подхват происходил на скоростях многие десятки километров в секунду и должен был оказаться успешным с первой попытки. Ибо вторая была невозможна ввиду ограниченной энергетики двигателей стартовавшей с Энцелада ступени.

Я следил по пилотажному планшету за прохождением команды «старт» и после того, как появился сигнал о штатном запуске ракет с поверхности Энцелада, перевёл взгляд на ледяной спутник, рассчитывая увидеть факелы работающих реактивных двигателей. Ничего, однако, не увидел, поскольку «вымпелы» взлетали с освещенной Солнцем и Сатурном поверхности Энцелада, а яркость выхлопов была слишком мала для того, чтобы создать контрастность, различимую человеческим глазом на удалении в тысячи километров.

— Будет забавно, если в принятых на борт пробах льда впервые будет обнаружена инопланетная жизнь. — я не удержался от усмешки.

— А что именно забавно? — Юми явно не поняла хода моих мыслей.

— Вы обессмертите своё имя, как человек, непосредственно получивший нужные образцы с поверхности Энцелада, а вот я… получу статус причастного к этому событию, оставаясь в действительности к этому совершенно непричастным.

— Это вы про участие или неучастие в программе поиска жизни? — Юми хмыкнула не без издёвки. — Это всё чепуха, не будет здесь никакой жизни, ни простейшей, ни сложнейшей! Вселенная, по моему разумению, место довольно пустое. Это на заре космической эры казалось, что стоит отыскать в космосе лужу — и в ней обязательно будет плавать какой-то местный ихтиандр. Луж отыскали уже достаточно, за последнее десятилетие собрали тысячи проб на самых разных спутниках — и что? — да ничего! Удивляюсь, как Академия Наук до сих пор не прикрыла финансирование этих лженаучных изысканий. Вы бы, ваша честь, как ревизор, дали бы кому-нибудь в руководстве ценный совет, может, на что путное деньги пустили бы!

Я ответить не успел — пиликнул радар точного наведения, сообщивший о захвате двух целей на удалении немногим менее трёх тысяч километров.

— Вот они, дорогие наши! — сообщила Юми, указав на мигающие на полупрозрачном экране планшета курсоры. — Это наши «найденыши», идут в нужном эшелоне и сейчас лягут на наш курс. Кстати, обратите внимание на Энцеладе серия выбросов начинается!

Ледяной спутник уже разросся до размеров лобового остекления и продолжал увеличиваться. Стали хорошо различимы детали поверхности, незаметные ещё десяток секунд назад — участки более светлого, а значит, молодого льда, мелкие кратеры, зарубцевавшиеся шрамы прежних разломов. С каждой секундой видимых на поверхности Энцелада деталей становилось всё больше, казалось, что я рассматриваю в графическом редакторе одну и ту же фотографию, постоянно повышая разрешение экрана.

Стал хорошо виден мощный выброс воды из океана Энцелада, скрытого под ледовой корой спутника. Горячая вода, разогретая приливным воздействием Сатурна и сжатая огромным давлением ледяного панциря, имевшего толщину более ста километров, нашла выход на поверхность через щель в ледовой броне. Сама щель из космоса оставалась незаметной, однако ударившие в небо Энцелада струи невозможно было не увидеть. Сначала над поверхностью взметнулся один фонтан, через пару секунд — второй, потом, с небольшими задержками, ещё четыре. Эдакие шесть брандспойтов истинно космических масштабов, каждый из которых выносил в небо Энцелада поток, сопоставимый по своему наполнению с реками вроде Иртыша или Амура.

Сначала над поверхностью взметнулся один фонтан, через пару секунд — второй, потом, с небольшими задержками, ещё четыре. Эдакие шесть брандспойтов истинно космических масштабов, каждый из которых выносил в небо Энцелада поток, сопоставимый по своему наполнению с реками вроде Иртыша или Амура.

Энцелад является сравнительно небольшим небесным телом, его радиус всего-то пять сотен километров. Ускорение свободного падения на его поверхности составляет одну сотую земного, а потому ударивший вверх фонтан вовсе не обрушивается вниз водопадом, а вылетает в ближний космос, где микроскопические капли воды остаются на орбите, постепенно разрушаясь и исчезая под воздействием солнечного ветра. Фонтан в своей верхней точке раскрывается в виде величественного зонтика, вытянувшегося вверх на полторы или даже две сотни километров — сие зависи от скорости выбрасываемой из-под ледового панциря воды. Сам же выброс воды растянут во времени и происходит медленно, величественно и даже гипнотически, кажется, будто смотришь сильно замедленную видеозапись.

Что и говорить — зрелище, открывшееся из нашей пилотажной кабины было необычным, завораживающим без всяких оговорок! Оно стало ещё более потрясающим после того, как наш челнок плавно спустился ниже той высоты, которую достигали выбросы всех шести фонтанов. Они стали похожи на огромные фантастические грибы с тонкими ножками и огромными шляпками-блинами, соединившимися наверху в единое паро-водяное облако. Нашему кораблю предстояло пройти под ним — и это была отнюдь не прихоть Юми Толобой, а жёсткий алгоритм, продиктованный необходимостью подобрать с низкой орбиты два «вымпела».

— Вы прежде уже пролетали под водяными выбросами? — аккуратно поинтересовался я у Юми, стараясь не показать тревоги. — Всё-таки, сорок километров в секунду — это немалая скорость, обидно было бы получить в криогенный бак льдинкой.

— Теоретически, льдинок здесь не должно быть. — не очень уверенно ответила Юми. — Но, признаюсь, летать так прежде не приходилось. Неуютно, верно?

— Да уж, душ Шарко на такой скорости вряд ли доставит удовольствие. — согласился я.

Мы быстро приближались к Энцеладу. Прохождение над его поверхностью заняло менее пятнадцати секунд. С высоты в девяносто километров детали ледяного панциря были видны с потрясающей детализацией, можно было даже рассмотреть тень, отбрасываемую на серебристо-серый лёд столбами бивших в небо фонтанов. Следовало признать безо всякого преувеличения — это была одна из самых величественных картин, которые довелось мне видеть на протяжении жизни.

«Вымпелы» были где-то совсем рядом, их отметки находились прямо в центре экрана пилотажного планшета. Мы быстро нагоняли обе ракеты, но скорость сближения неумолимо снижалась: пятьсот метров в секунду… триста семьдесят… триста тридцать… двести. Вот стали видны две пары проблесковых сине-красные маячков — оба «вымпела» шли рядом, вернее, так казалось с нашего места позади. Когда расстояние до ближайшей ракеты уменьшилось до четырёх километров, в утробе нашего «челнока» коротко и резко рыкнул главный двигатель и бортовой компьютер учтиво сообщил о произведенной точной подстройке траектории сближения.

Тут уже стало не до красот Энцелада — всё внимание переключилось на летящие впереди «вымпелы». Это были не капельки воды и даже не льдинки, а вполне себе массивные ракеты, соударение с каждой из которых грозило катастрофой, причём без всяких оговорок. И хотя маневрированием управляли компьютеры, вряд ли кто-то остался бы спокойным в столь ответственные секунды.

Однако, оба захвата произошли буднично и почти незаметно. Сначала справа по курсу появилась одна ракета с выключенным маршевым двигателем, и бортовой компьютер сообщил об открытии ловушки под правым пилоном. «Вымпел», выкрашенный в чёрно-золотую шашечку, точно такси, скрылся под правым крылом нашего «челнока» и через пару секунд бортовой компьютер вальяжно сообщил о штатном прибытии груза и отключении ловушки. А потом процедура эта в точности повторилась с той лишь разницей, что теперь ракета находилась слева по курсу и приняли мы её в ловушку под левым крылом.

Если не наблюдать процесс своими глазами и не знать о происходящем за бортом, то по поведению «челнока» невозможно было догадаться о той незаурядной операции, в которой корабль только что принял участие. Когда стало ясно, что всё закончилось благополучно, груз принят и опасного маневрирования больше не будет, я испытал огромное облегчение и с немалым удивлением отметил, что на лбу выступила испарина.

— Ну, вот и всё. — спокойно проговорила Юми, не заметив, по-видимому, моего напряжения. — Вот и весь захват, делать ничего и не пришлось. Всё сработало штатно под чутким руководством управлябщей программы.

— Да уж, нажал кнопку — и вся спина мокрая. — согласился я.

— Именно так. Довольно сложно привыкнуть к таким проделкам на скорости сорок километров в секунду! Во всяком случае, рутинной такую операцию не назовёшь, хотя казалось бы…

Повинуясь команде первого пилота, «Коалиция — семь» клюнула носом чуть влево и вниз, градусов, эдак, на пять-восемь и помчалась далее в темноту космоса, туда, где на удалении примерно трёхсот тысяч километров беззвучно рассекала пустоту Рея. С такого расстояния спутник имел угловой размер почти восемнадцать минут дуги окружности — это была хорошо различимая точка, превосходившая яркостью все звёзды и лишь вдвое меньшего размера, чем Луна на земном небосводе.

Мы продолжали инерционный полёт на скорости сорок километров в секунду, но двигались отнюдь к Рее, а в точку встречи, рассчитанную бортовым навигатором с необходимым упреждением. Нос нашего «челнока» всё время был направлен немного в сторону от нужного нам небесного тела, и по мере приближения к Рее, маршевые двигатели периодически корректировали траекторию, выдавая мощные, но очень короткие импульсы.

Ощущение движения создавал только диск Энцелада, быстро уменьшавшийся на планшете обзора задней полусферы. «Коалиция-семь» пролетала тысячу километров за двадцать пять секунд, то есть более двух тысяч километров в минуту. На такой скорости полёта Энцелад съёживался столь же стремительно, как увеличивался прежде. Однако, если не обращать внимания на этот спутник, а лишь наблюдать за статичным небосводом, светившимся разноцветными огнями тысяч звёзд и разноцветных газопылевых туманностей, то ощущение движения моментально пропадало. Казалось, наш корабль и мы вместе с ним, подвешены в пустоте и никуда не перемещаемся.

— Скажите, пожалуйста, Юми, а когда вы видели в последний раз Йоханна Тимма? — я решил, что пора продолжить то дело, ради которого предпринял это путешествие.

— Прошу прощения… — Юми повернулась ко мне всем телом, разумеетсчя, в той степени, насколько это позволяла плотная обвязка скафандра в кресле. — Ваша честь, я не понимаю вопроса: кто это такой? О ком вы говорите?

— Господин Тимм — это ваш знакомый по международной конференции в Дюссельдорфе. — любезно подсказал я. — Вы помните свою поездку на конференцию в составе делегации выпускников Академии «Роскосмоса»?

— Да, разумеется, конференцию я помню. — Юми кивнула и задумалась. — Да, теперь и Тимма вспомнила, был такой знакомец.

— Мне кажется, вы должны были его хорошо запомнить… — произнёс я как бы между делом и замолчал, не договорив, предоставляя моей собеседнице немного пофантазировать над подтекстом несказанного.

— Я так понимаю, вы хорошо подготовились к этому полёту и навели необходимые справки, да? — Юми иронично хмыкнула, но её улыбке не хватило натуральности. — Ничего там не было, я имею в виду на конференции. То, что Тимм весело подмигивал и порывался присесть к нашему столу, ничем не закончилось и закончиться не могло, поскольку рядом с ним постоянно шился какой-то трансвестит… третьего пола или четвёртого, не знаю, как они эти номера полов сейчас считают. А отношение к трансгендерам в «Роскосмосе» известно какое. Если бы там я что-то позволила себе, уж не сомневайтесь, господин ревизор, в космос бы меня не пустили. Даже на орбиту Земли. А я, как видите, у Сатурна рулю! Так что моё прошлое проверено и перепроверено таким количеством взыскательных проверяльщиков, что…

— Речь не о том, кто и как вас проверял, — я прервал многословный поток моей собеседницы. — А том, когда вы видели Тимма в последний раз?

— Вот тогда и видела — на банкете в вечер закрытия конференции. При большом количесте свидетелей между прочим.

— Хорошо, я вас услышал. В апреле этого года вы его не видели, правильно я понимаю?

— В апреле этого года я, вообще-та, металась, как бешенная собака по системе Сатурна! У меня шестнадцать вылетов за месяц — это очень серьёзная нагрузка.

— Я не спрашиваю где вы были и что делали — мне это известно. Я спрашиваю, видели ли вы Тима в апреле живым или мёртвым?

Повисла тяжёлая пауза. Юми уже понимала, что речь идёт о чём-то серьёзном и явно занервничала, но от ранее сказанного не отступила и, помолчав, ответила:

— Я не видела Йоханна Тимма в апреле. Ни живым, ни мёртвым.

— Отлично! — после такого ответа мне оставалось перейти только к запасному варианту. — Я отстраняю вас от управления кораблём. Переведите опцию «лидер» на мой джойстик!

— Вы шутите, что ли? — изумилась Юми. — Вы не можете самостоятельно пилотировать корабль такого класса в системе Сатурна!

— Ещё как могу, не сомневайтесь, у меня есть подтвержденный этим годом сертификат пилотажной годности, а с кораблями класса «Коалиция» я знаком не хуже вас. Даже не сомневайтесь в этом. Если не перключите на меня управление, я это это сделаю сам — полномочия на это у меня есть, но… ваши действия будут квалифицированы как пассивное противодействие проводимому мною официальному расследованию.

Предупреждение подействовало, Юми молча выполнила необходимые переключения и через секунду массивный шар в правом подлокотнике моего кресла ожил, шевельнулся и загорелся бледно-голубым светом. Я легко качнул его пальцами слева направо и вперёд назад — корабль моментально ответил включением соответствующих двигателей и рысканием носа по крену и тангажу. «Управление передано на место второго пилота штатно», — флегматично оповестил нас бортовой компьютер.

Я спокойно вёл корабль, следуя указаниям навигатора, и постепенно «Коалиция-семь» догоняла Рею. С расстояния в двести тридцать три тысячи километров стала отчётливо видна граница тени на поверхности спутника. Хотя его угловой размер составлял всего лишь двадцать две минуты дуги окружности, тем не менее, не составляло труда понять, что большая часть диска спутника находится в тени и Солнцем освещен лишь небольшой серп.

Юми Толобова явно пребывала в замешательстве от того, что у неё забрали управление кораблём. На то, чтобы прийти в себя ей потребовалось несколько минут.

— Вы понимаете, что ваши действия грозят срывом полётного задания? — спросила она, наконец.

— Понимаю, но срыва не будет. — как можно спокойнее заверил я первого пилота. — Я сброшу груз в назначенной точке и забуду о нём. Тоже мне, бином Ньютона! Чепуха, связанная с вашим полётным заданием, не имеет отношения к тому, что действительно важно.

— Вы можете сказать, что важно?

— Разумеется! Нам важно отыскать корабль Йоханна Тимма.

— Ага… — Юми задумалась ненадолго и быстро нашлась. — А что, корабль Тимма пропал?

— Я думал, вы мне об этом расскажете. — честно признался я.

— Но я ничего об этом не знаю!

— Очень жаль! — я снова был предельно честен. — Признаюсь, рассчитывал на вас.

— Ну и… что это означает? — Юми явно пребывала не в своей тарелке и это мне очень, кстати, нравилось. Человек, сбитый с толку, может сказать нечто такое, ценность чего попросту не понимает.

— Это означает лишь то, что мы сядем на Рею и поищем корабль вашего бывшего друга.

— Тоесть как это сядем? Такого манёвра не было в полётном задании…

— Манёвра не было, а мы сядем. Именно поэтому я приказал загрузить в «челнок» двух роботов грунтовой разведки. А также дополнительно пятьдесят пять тонн жидкого водорода — это топливо для торможения и посадки на Рею, а таже последующих старта и разгона.

Моя собеседница некоторое время обдумывала услышанное, затем, не сдержав любопытства, задала вопрос:

— И что же вы собираетесь искать роботами-грунторазведчиками?

— Я рассчитываю обнаружить исчезнувший корабль Йоханна Тимма.

— Пфр-р-р-р! — Юми издала неожиданный звук, призванный выразить неизбывную меру её сарказма. — А самого Тимма вы не собираетесь отыскать?

— А зачем мне его искать? Я хорошо знаю, где он!

Это бла чистая правда — замороженный труп европейского разведчика с просверленной головой находился сейчас в подвале Института медико-биологических исследований «Роскосмоса». Дело оставалось за малым — мне предстояло отыскать то место, откуда этот труп начал свой извилистый путь на Землю.

К кратеру Факси я вывел «Коалицию-семь» безо всяких проблем, словно сдавал имитационный зачёт по пилотированию в Академии, а не управлял настоящим межорбитальным «челноком» на удалении более миллиарда километров от Земли. Во время нашего прибытия кратер оказался как раз на границе освещенной части Реи, из-за чего одна его часть оказалась хорошо видна в призрачно-сером свете тусклого Солнца, а другая — полностью скрыта в угольно-чёрной тени. Ввиду незначительности массы Реи ускорение свободного падения у поверхности спутника составляло всего лишь четверть метра в секунду за секунду, а потому для осуществления мягкой посадки не требовалось сложной игры с тягой двигателей. На высоте ста метров над дном кратера я обнулил скорость, выключил двигатели и «Коалиция-семь» мягко, беззвучно, очень медленно и почти нежно, упала вниз. Перед самым контактом с ледяным ложем я ещё раз на мгновение включил маневровые двигатели и погасил вертикальную скорость, так что в момент касания грунта она оказалась меньше, чем у скоростного лифта, затормозившего на последнем этаже небоскрёба.

Я мог признаться самому себе без ложной скромности, что посадку произвёл филигранно.

На высоте ста метров над дном кратера я обнулил скорость, выключил двигатели и «Коалиция-семь» мягко, беззвучно, очень медленно и почти нежно, упала вниз.

Кратер Факси, в который я не без изящества опустил «челнок», входил в так называемую «территорию молодого льда» на поверхности Реи, центром которого являлся огромный кратер Инктоми. Последний не был виден с места посадки, во-первых, из-за близости линии горизонта, а во-вторых, по причине того, что корабль наш находился в огромной чаше кратера, обвалованной выброшенным с его дна материалом.

Ускорение свободного падения на Рее почти в шесть раз меньше лунного и в сорок раз ниже земного. Это почти невесомость. Любая производственная деятельность в таких условиях имеет вид меланхоличный, задумчивый и неторопливый. Любой автомат перед перед тем как переместиться самому или поднять и передвинуть какой-то груз, сначала включает двигатель, обращённый в зенит, и только после того, как полученный импульс обеспечит надлежащую прижимную силу, начнёт действовать. Без этого даже неловкий удар о грунт манипулятором способен подбросить многотонную машину в небо и оставить её в таком вот приподнятом состоянии на долгие минуты. Как это ни покажется удивительным с точки зрения повседневного человеческого опыта, но падать в условиях подобной весьма условной силы притяжения приходится очень и очень неторопливо.

Юми и я не без интереса наблюдали за тем, как два робота-погрузчика извлекали из грузового отсека «Коалиции-семь» доставленный на поверхность Реи атомный реактор. Вообще-то по первоначальному полётному заданию его предполагалось сбросить при пролёте над поверхностью, но поскольку моё вмешательство пустило под откос полётное задание, погрузчикам пришлось извлекать опасный груз из корабля. До станции глубинного ледового бурения, которой предназначался реактор, было всего-то пятьсот пятьдесят метров, и пара роботов примчалась к нам спустя менее минуты с момента посадки. Расплавленные лёд и камни ещё продолжали стекать в воронку, пробитую факелом главной двигательной установки в поверхности Реи при посадке, а роботы делово и энергично уже принялись за свою работу.

— Похожи на паровозики, правда? — неожиданно спросила Юми, наблюдавшая за суетной активностью погрузчиков через полдюжину мониторов.

Массивные щиты защиты от ионизирующих излучений делали роботов похожими на черепах, а торчавшие вверх сопла двигателей прижимной тяги действительно придавали машинам некоторое сходство с паровозами. Сходство это усиливалось тем, что двигатели срабатывали с интервалом в секунду, обеспечивая необходимую силу сцепления с грунтом — тогда из сопел вырывались язычки белого пламени и белый, моментально рассеивавшийся дымок.

— Да, действительно похожи, — согласился я. — Сноровисто работают!

Извлечение из грузового отсека атомного реактора весом восемьдесят тонн заняло не более полуминуты, автоматы действовали очень слаженно. После того, как две «черепахи» с зажатым между манипуляторами стаканом реактора медленно полетели в сторону буровой станции, находившейся здесь же, на дне кратера Факси, я запустил протокол активации роботов грунтовой разведки.

Юми, внимательно следившая за моими действиями, тут же отреагировала:

— А теперь что вы делаете?

— Сейчас запущу пару ботов грунтовой разведки, чтобы они «прозвонили» лёд и отыскали пропавший «челнок» Йоханна Тимма. — честно ответил я.

— Всю Рею будете «прозванивать»? — в голосе моей собеседницы мне почудился сарказм. Или, всё же, не почудился?

— Ну зачем же всю, пройдём вот по этой директрисе в направлении места вашей предыдущей посадки в кратере Факси в апреле месяце. Осуществим поиск на этом пути и в районе посадки.

— Там же ничего нет — это видно отсюда невооруженным взглядом. — резонно заметила Юми.

Мы находились в пилотской кабине на высоте семи метров над поверхностью спутника Сатурна. С этой точки удаленность линии горизонта составляла чуть более трёх километров двухсот метров и место предыдущей посадки Толобовой и в самом деле прекрасно просматривалось. Тем более, что в этот час дно кратера освещалось не только Сатурном, но и солнечным светом.

— На поверхности, разумеется, ничего нет! — согласился я. — Искать будем во льду, для этого я и приказал взять в полёт пару разведчиков.

Оба робота между тем были выгружены на лёд и, сноровисто изгибаясь, быстро двинулись в указанном направлении. Подвижный корпус и два десятка опорных ног с независимой подвеской, придавали им сходство с сороконожками, за что роботы этого класса получили среди космонавтов ироничное название «сколопендра». Сходство отчасти нарушалось тем, что автомат имел две пары массивных манипуляторов — спереди и сзади — а также двигатель прижимной тяги, форс пламени из сопла которого всегда был направлен вверх. «Сколопендры» являлись идеальными аппаратами для дистанционного изучения космических объектов с малой гравитацией — они могли двигаться по склонам, проникать в разного рода узости, пещеры и расселины, двигаться одинаково хорошо как вперёд, так и назад, а кроме того, совершать перелёты на небольшие расстояния. Помимо чисто исследовательских функций, роботы могли выполнять и различные вспомогательные операции — сверлить, бурить, вести сварочные, монтажные и погрузо-разгрузочные работы. В каком-то особом топливе они не нуждались, основным источником энергии являлась одноразовая плутониевая батарея, а в качестве рабочего тела для двигателя прижимной тяги могло использоваться практически любое вещество из окружающего аппарат пространства, причём, в любом агрегатном состоянии. Идеально подходили все виды льдов, существовавшие в система Сатурна, но можно было использовать и силикаты, просто использование песка приводило к снижению коэффициента полезного действия двигателя и требовало замедления движения автомата по поверхности.

«Сколопендры», разошлись на расстояние в сотню метров и двинулись в заданном направлении. Они просвечивали толщу льда под собой и по сторонам рентгеновским излучением, уверенно выявляя аномалии плотности в толще льда на глубине до тридцати метров. Этого хватало с избытком, вряд ли корабль Тимма мог быть спрятан ниже этой отметки.

— И когда же пропавший «челнок» оказался на Рее, по-вашему? — спросила, наконец, Юми.

— С десятого по семнадцатое апреля. Строго говоря, это произошло тогда, когда в кратере Факси находились вы.

— Вы считаете, что существует некая причинно-следственная связь между моим нахождением здесь и исчезновением корабля Тимма? — осторожно поинтересовалась Толобова.

— Не некая, а самая непосредственная. Я полагаю, что вы же этот «челнок» здесь и спрятали! — безапелляционно ответил я. Очень бы мне хотелось, чтобы сказанное прозвучало без тени сомнений.

— Потрясающе, ваша честь, вам удалось поразить моё воображение… — Юми покачала головой, но при этом она совсем не выглядела напуганной или встревоженной. — Осталось только придумать, куда же я спрятала самого Тимма.

— В этом-то как раз загадки никакой нет. Мне хорошо известно, где находится Йоханн Тимм и как он туда попал. Осталось отыскать его корабль.

— Ну-ну… Ищите!

Юми успокоилась. Это выглядело до некоторой степени неожиданно. Вместо ожидаемых мною растерянности и паники, моя собеседница словно потеряла интерес к продолжению беседы. Ранее, во время разговора о её запутанных отношениях с мужской частью коллектива, Юми выглядела куда более встревоженной. Теперь же… У меня возникло сильное подозрение, что исчезновение Тимма и его корабля её мало волнует как раз потому, что отношения ко всей этой истории она не имеет ни малейшего, а потому никакие открытия ровным счётом ничем ей не грозят.

Стало быть, я смотрю не в ту сторону! Или в ту, но что-то упускаю?

«Сколопендры» уходили всё дальше от нашего корабля, оставаясь, впрочем, всё время хорошо различимы на фоне светло-серого ледового покрытия. При скорости движения чуть менее полутора метров в секунду, роботы должны были осмотреть назначенную им территорию минут за двадцать пять или, возможно, немногим более. Результат их работы, уже надлежащим образом расшифрованный и обработанный, передавался в пилотскую кабину с высоким разрешением. Мы с Юми имели возможность видеть, как по одному из экранов ползёт широкая зелёная полоса с областями разной насыщенности цвета и вкраплениями всевозможных фигур неправильной формы. Вкрапления являлись камнями различного состава, похороненными в толще льда, а интенсивность зелёного цвета указывала на глубину залегания.

Минута проходила за минутой, зелёная полоса ползла по экрану и ничего даже отдалённого похожего на корпус межорбитального «челнока» не появлялось. Оба робота уже изрядно отдалились от «Коалиции-семь» и стали почти незаметны. Лишь всполохи двигателей прижимной тяги, выбрасывавшие вверх высокие хвосты белого пламени, обозначали местоположение обоих автоматов.

Юми, по-видимому, устала сидеть без дела, а возможно, ей просто надоело молчать. Она пошевелилась в своём кресле, повернула голову в мою сторону и негромко проговорила:

— Этому льду десять тысяч лет! Нет в нём никаких спрятанных европейских «челноков». Чтобы удостовериться в этом нужен был робот оптической разведки, он бы заснял район за один пролёт и из анализа фотоснимков вы бы узнали, что лёд в кратере Факси никто не тревожил последние тысячелетия. Возраст льда на спутниках Сатурна легко определяется по его отражающей способности.

— Благодарю за добрый совет. — я постарался придать интонации максимальную нейтральность. Мог бы, конечно, объяснить, почему отказался от использования оптического разведчика и сделал выбор в пользу «сколопендр», но посчитал ненужным сообщать Юми лишние детали. Достаточно было того, что она и так узнала слишком много для непосвященного в моё расследование человека.

Вот роботы добрались до конечной точки маршрута и я назначил им провести сканирование льда в направлениях трёх радиальных отрезков по двести метров каждый, в результате чего должна была получиться своеобразная ромашка, в центре которой находилась точка предыдущей посадки Юми. Выполнение этой работы позволило бы полностью отклонить или, напротив, подтвердить предположение о сокрытии «челнока» Йоханна Тимма в том месте.

Прошло уже более получаса с момента посадки, подходило время принятия решений. Сколько часов можно было провести на Рее, изучая дифракционную картинку толщи льда, поступавшую от грунтовых разведчиков: два? пять? двадцать четыре? Наблюдая за совершенно успокоившейся Юми Толобовой, я всё более склонялся к мысли об ошибочности своих прежних умозаключений — Йоханн Тимм не появлялся здесь и Юми не прятала его «челнок» после убийства. Вернее, не так: Йоханн Тимм, может, и бывал здесь, но вот Юми точно не занималась сокрытием его корабля на дне кратера Факси. Ай-яй-яй, какая была красивая гипотеза, как хорошо одно подходило в другому, даже то, что Андрей Завгородний, используя свою интимную связь с Акчуриной, уговорил последнюю направить на Землю труп Тимма под видом трупа Баженовой!

Не знаю, как долго я мог бы сидеть, размышляя над странными поворотами расследования, но из задумчивого оцепенения меня вывел неожиданно громкий сигнал тревоги, взорвавший тишину пилотской кабины: «Международная система раннего предупреждения о потоках частиц высоких энергий зафиксировала поток класса опасности А. Координаты источника автоматически введены в глобальную навигационную систему. Персоналу всех объектов немедленно занять места в убежищах, системы энергопотребления будут автоматически переведены в безопасный режим.» Это сообщение означало, что группировка автоматических аппаратов, подвешенных на удалении двадцать пять миллионов километров на орбите Форньота, одного из самых удаленных спутников Сатурна, зафиксировала движение внутрь планетной системы межзвёздного потока заряженных частиц высоких энергий. Встреча космического корабля с таким потоком не сулила ничего хорошего как для бортовой электроники, так и экипажа. От такого гостя надлежало бежать или прятаться — это был быстрый, невидимый и безжалостный убийца, один из самых главных врагов человека в космосе.

— Класс опасности А — это поток тяжёлых релятивистских частиц. Нас зажарит, как яйцо в микроволновке! У нас нет от него защиты! — очень громко произнесла Юми. Нет, она не кричала, но голос её вибрировал от напряжения.

— Откуда поток? Где источник? — мне потребовалась, наверное, секунда или даже поболее, чтобы увидеть на главном навигационном планшете мигающий курсор ярко-оранжевого цвета и лаконичную подпись «поток А» рядом. Точка стояла высоко, возвышаясь над условным горизонтом почти на пятьдесят градусов. Это означало, что шквал тяжёлых элементарных частиц несётся к нам на огромной скорости сверху, из ядра Галактики. Солнечная магнитосфера, в большинстве случаев успешно защищающая человечество от губительных галактических излучений, оказалась сейчас бессильна и не остановила рой невидимых убийц, рожденный, возможно, миллиарды лет тому назад во время неведомой катастрофы звёздного масштаба.

Не раздумывая, я дал команду на включение маршевой двигательной установки.

— Верни мне управление! — успела произнести Юми, но я уже ответить не смог, потому что дал команду на взлёт. «Челнок» стронулся с места с ускорением в четыре «g» — хороший такой удар получился, хотя и не самый сильный из всех возможных. Мы не могли взлетать вперёд по наклонной глиссаде — этому мешал возвышавшийся неподалёку вал кратера, обычный же вертикальный старт привёл бы к неоправданной потере времени, поэтому я запустил двигатель в реверсивном режиме с выбросом факела вперёд. И стартовать нам пришлось хвостовой частью по ходу движения, то бишь задом наперёд.

Бортовой компьютер, перекрывая непрерывный сигнал тревоги, после паузы продолжительностью несколько секунд, оповестил нас: «Рея попадает в створ луча опасного потока. Скорость потока — тридцать тысяч километров в секунду, расчётное время прибытия на орбиту Реи — семьсот — семьсот пятнадцать секунд. Чтобы гарантированно экранировать опасный поток поверхностью небесного тела, следует совершить перелёт на расстояние не менее одной тысячи трёхсот километров на противоположную сторону Реи.»

Собственно, именно это я уже делал. Ещё до того, как бортовой компьютер предложил перегнать «Коалицию-семь» на другую сторону спутника, я понял, что нам следует уйти за горизонт, превратив поверхность небесного тела в щит. Я не мог подсчитать в уме дальность и точное направление перелёта, но мне достаточно было видеть отметку источника потока заряженных частиц и лететь таким образом, чтобы отметка эта в конечном счёте опустилась за горизонт. И чем ниже под горизонт — тем лучше!

Всё просто, интуитивно понятно, это всего лишь задачка на пилотирование по визуальному ориентиру для второго семестра обучения в Академии «Роскосмоса». Если не принимать во внимание, что ошибка или промедление приведут к безусловной гибели.

На ускорении четыре «g» я вывел корабль на высоту двухсот метров, что было выше обваловки кратера, перевёл двигатель из реверсного режима в штатный, и, заложив вираж, погнал «Коалицию» к горизонту на минимальной высоте.

— Нельзя стартовать в реверсном режиме! Ты что творишь?! — буквально закричала на меня Юми. — Ты убьёшь двигатель! Существуют конструктивные ограничения…

— Замолчи! — рявкнул я на первого пилота. — На реверсе стартовать можно! Конструктивные ограничения придуманы для вас, обычных пилотов! На самом деле недокументированный функционал двигателя позволяет осуществлять такого рода пилотирование без угрозы его разрушения.

— Переведи на меня управление! — вновь потребовала Юми. — Я первый пилот! И я умею летать!

— А я — ревизор «Роскосмоса» и я хочу остаться в живых. Поэтому рулить буду я!

И чтобы моя собеседница не вздумала продолжать этот бессмысленный разговор, я вновь дал ускорение в четыре «g». При таком ускорении спорить со мной довольно проблематично даже для разгневанной женщины.

Отметка курсора, указывавшая на источник потока релятивистских частиц, постепенно спускалась всё ниже к горизонту. Мы быстро отдалялись от кратера Факси и первоначальная тревога отступала. На шестой или седьмой минуте полёта стало ясно, что мы явно успеваем спрятаться от смертоносного луча. Серией последовательных включений маршевого двигателя я довёл скорость полёта до двух тысяч семисот метров в секунду и на этом разгон прекратил.

После того, как оранжевая точка на главном навигационном планшете нырнула под линию условного горизонта и стало ясно, что между нами и потоком опасного излучения находится Рея, напряжение отступило окончательно. Захотелось посмеяться как над самим собой, так и той неординарной ситуацией, что спровоцировала моментальный взрыв эмоций.

— И часто у вас такие потоки класса А пролетают? — спросил я Юми.

— На моей памяти первый раз. — призналась та. — Раза три проходили сообщения о потоках Б-класса, тоже опасная штука для лёгкого «челнока», но вот А-класс… Нет, не помню.

— Вы ко мне даже на «ты» обратились! Здорово смахивало на испуг.

— Я? Испугалась? Да быть такого не может, я — кремень! — усмехнулась Юми. — Интересно, что станет со «сколопендрами».

— Поджарит их! Если у протона энергия, как у теннисного мячика, то о роботах можно забыть… Хорошо, если буровая уцелеет, а то получится, что напрасно реактор везли.

Продолжительность потока, ударившего невидимым лучом смерти по противоположной стороне Реи, составила менее трёх секунд, о чём бортовой компьютер с некоторой задержкой поставил нас в известность. Я тут же развернул «Коалицию» в обратном направлении, пояснив:

— Пролетим над Факси и если грунторазведчики исправны, в чём я сильно сомневаюсь, то сядем и возьмём их на борт. Если же они вышли из строя, то без посадки берём курс на базу.

— А как же исчезнувший корабль Йоханна Тимма, спрятанный мною в толще льда? — не без сарказма поинтересовалась Юми.

— Запрещаю вам обсуждать эту тему, поскольку информация об исчезновении корабля является совершенно секретной.

— Но вам я могу этот вопрос задать?

— Нет.

— Понятно. Но вы продолжаете меня подозревать в причастности к исчезновению корабля?

— Нет.

— Ну, что же, это радует. Хотя за подозрения всё равно спасибо! Жизнь спасли мне.

— Что вы имеете в виду? — я действительно не понял подтекста.

— По-моему, это очевидно. Если бы не ваши подозрения на мой счёт я бы облетела Рею, сбросила реактор и развернулась бы в сторону базы. И через полчаса «Коалиция-семь» попала бы под удар галактического потока высокоэнергетических частиц. Мы бы не смогли спрятаться за Рею, как за щит, а стало быть ни единого шанса на спасение у нас с вами в этой ситуации не имелось бы!

Вот тут я полностью согласился со своей собеседницей. Парадоксальным образом мои ошибочные подозрения, предположения и выводы спасли наши жизни. И скажи после этого, что у Господа Бога в тот день на мой счёт не имелось особого плана! Проблема оставалась за малым — понять, что же именно это был за план.

Оба робота грунтовой разведки оказались выведены из строя и на наш запрос не ответили. Я повернул «челнок» к операционной базе. Мы сильно опаздывали и не столько из-за возни на поверхности Реи, сколько из-за необходимости тормозить перед посадкой на спутник и вновь разгоняться после старта. Потеря скорости всегда эквивалента потере времени, но в космосе это правило работает с убийственной очевидностью.

Потеря скорости всегда эквивалента потере времени, но в космосе это правило работает с убийственной очевидностью. Стремясь максимально сократить время обратного перелёта к операционной базе, я задал гораздо более энергичный график разгона и торможения, дабы пройти основной маршрут на максимально высокой скорости.

Стремясь максимально сократить время обратного перелёта к операционной базе, я задал гораздо более энергичный график разгона и торможения, дабы пройти основной маршрут на максимально высокой скорости. Часть пути, как при разгоне, так и при торможении, мы прошли с ускорением четыре «g» — это очень чувствительная нагрузка при сколько-нибудь продолжительном воздействии. Говорить при таком ускорении невозможно, так что вынужденное молчание само собой подтолкнуло мои размышления к анализу той ситуации, в которой находилось теперь проводимое мною расследование.

То, что труп Йоханна Тимма был кем-то из персонала доставлен на борт операционной базы представлялось довольно очевидным. Можно было долго размышлять над тем, для чего именно была проделана эта довольно нетривиальная операция и какую вообще цель преследовало последующее перенаправление мёртвого тела на Землю, но эти загадки представлялись отнюдь не самыми таинственными. Чем бы ни руководствовался человек, перемещавший тело убитого немца сначала на борт станции, а потом — на Землю, некие резоны для этих манипуляций у него безусловно существовали. Поймаем этого человека — поймём и его мотивы.

Но вот что у меня вообще не укладывалось в голове — так это судьба «челнока», на котором Тимм отправился в свой последний полёт по системе Сатурна. Версия, согласно которой корабль спрятан убийцами Тимма в толще льда на одном из ледяных спутников планеты-гиганта, была очень изящна, она мне так понравилась, что я почти в неё поверил. И график перелётов Юми во второй декаде апреля так отлично соответствовал моим прикидкам, что я почти не испытывал сомнений в точности собственных догадок. М-да уж, получается, что поторопился… Ай как больно падать!

На Рее не было корабля Тимма. Даже если они там и пересеклись, чему я уже не верил, Юми «челнок» убитого разведчика во льду Реи не прятала. Она заволновалась, когда я завёл разговор о драке между её кавалерами и быстро успокоилась, едва я перевёл разговор на историю её знакомства с Тиммом. Если бы Юми действительно была замешана в преступлении, то реакция должна была быть прямо обратной.

И что же может означать отсутствие «челнока» на Рее? Только лишь то, что спрятан он в другом месте… Экие трюизмы всё же лезут порой в мою светлую головушку!

Должен ли я облететь все небесные объекты, на поверхности которых или возле которых работали пилоты Группы дальней разведки и мониторинга? А что это может дать? Корабль должен был исчезнуть в считанные часы после убийства Тимма — ни через сутки, ни тем более через двое… Убийство Тимма и сокрытие его корабля чётко синхронизированы, если бы между этими событиями имелся сколько-нибудь большой интервал времени, то управляющий компьютер «челнока» оповестил бы всех о невозвращении пилота на борт. Это чрезвычайная ситуация, сообщение о которой передаётся открытым кодом, это как сигнал SOS у моряков прошлого. Начались бы масштабные поиски и в них наши космонавты тоже приняли бы участие.

Но ведь никакого сигнала не было… Чертовщина какая-то!

Я понимал, что делаю что-то не так. Упускаю из вида нечто важное. Смотрю не в ту сторону. Но не мог понять на каком именно этапе допускаю ошибку. И какую именно…

Хорошо, разберём узловые моменты с самого сначала. Я, Порфирий Акзатнов, ревизор Федерального министерства «Роскосмос», прибываю на борт операционной базы «Академик Королёв» с заданием, подлинной сути которого не знает никто, из находящихся на борту базы. Даже её командир. Я прекрасно легендирован и нет никаких оснований считать, что «легенда» моя раскрыта, поскольку о настоящих деталях операции даже на Земле знали кроме меня всего три человека. Я — четвёртый.

Первый мой шаг — встреча с доктором Акчуриной, подготовившей подложную сопроводительную документацию на вализу, направленную на Землю. Вализа — это попросту гроб, в котором вместо тела погибшей Баженовой почему-то оказался труп Тимма. Я ничего не сказал Акчуриной о том, что её фальсификация раскрыта — она была убита раньше, наш принципиальный разговор не состоялся.

Итак, я её скомпрометировать не мог. Сами по себе мои встречи с персоналом базы — это неотъемлемая часть работы, я много с кем встречаюсь! И ведь никого не убили, кроме того человека, который был мне нужен более остальных.

А что если перевернуть ситуацию и посмотреть в другую сторону: это не я скомпрометировал её — это она скомпрометировала себя! Другими словами, это именно она сделала что-то неправильно и тем насторожила убийц. Она явно находилась в тесном контакте с преступниками, именно поэтому она подделала документы на вализу и опечатала своей печатью гроб, в котором вместо одного трупа лежал совсем другой! Она была участником группы, но сделала что-то, что побудило её товарищей избавиться от неё.

Что это могло быть? Можно допустить, что некий эпизод произошёл ещё до моего появления на станции. Но мне почему-то полезли в голову воспоминания о непонятном золотом шарике, полученном от Акчуриной во время нашей первой и последней встречи. Этот предмет сам по себе был настолько необычен, а обстоятельства его получения столь странны, что выбросить из головы мысли о нём никак не получалось. В какой-то момент я заволновался до такой степени, что, отключив маршевый двигатель и тем обнулив ускорение, нащупал правой рукой карман на правом бедре скафандра — именно туда я положил золотой шарик перед вылетом. Несмотря на толстую многослойную перчатку, надетую на руку, таинственный артефакт уверенно прощупывался.

Успокоившись, я вновь запустил двигатели и вернулся к своему неспешному внутреннему монологу.

Мог ли спровоцировать активность преступников факт передачи мне Акчуриной этого самого золотого шарика? Разумеется, они каким-то образом должны были об этом узнать, но как это случилось — вопрос десятый, пока следует разобраться с этим вопросом в принципе. Могла ли передача шарика напугать друзей Людмилы? Могла, но только в одном случае — если они знали что это такое и понимали тайный подтекст действий Акчуриной. Я, например, до сих пор этого не понимаю. Но ведь её убийцы информированы больше меня, что логично — они знают скрытую подноготную происходящих событий, а я — нет.

В моей голове грохотали набатом слова убитой, назвавшей шарик «вообще бесценным». Я-то пошутил, предположив, что эта безделушка наверное, дорогая, а вот Акчурина не шутила. И вот ведь что интересно — она как будто бы не удивилась моему интересу к её персоне. Ревизор только-только появился на станции, ещё не успел даже пообщаться с руководителями групп и подразделений, связывается почему-то напрямую с ней, а она… как будто бы ждала. Вот рядом со мной сидит Юми Толобова — у неё на мой один вопрос десять встречных! Когда человек чего-то не понимает — это всегда видно. Так вот Акчурина отнюдь не казалась чего-то не понимавшей, напротив, она всё прекрасно сознавала и словно бы ждала моего появления.

И труп Тимма, присланный на Землю вместо тела Баженовой — это именно её умышленная проделка. Она заманивала меня сюда… Ну, не меня, конечно, обо мне лично она не знала ничего, но такого, как я ревизора. Человека, который прилетит с Земли и разрулит ситуацию.

Ай-яй-яй, какое интересное умозаключение, почему я не подумал об этом ранее? Надо чаще оставаться наедине и больше молчать.

Если ход моих рассуждений верен и Акчурина действительно ждала моего появления, то почему сразу же не вывалила всю ту информацию, какую собиралась сказать позже? Почему передала странный золотой шарик и не сказала самые главные слова, вроде: «Мой любовник убил иностранного космонавта и заставил меня отправить его труп на Землю под видом трупа Баженовой!» Я бы понял! Или нет, напротив, ничего бы я не понял, стал бы задавать вопросы, терять время, а этого она в ту минуту, видимо, допустить не желала.

И потом — в своих рассуждениях я постоянно исходил из того, что Андрей Завгородний являлся интимным другом убитой Людмилы Акчуриной, но ведь всё говорит против этого. Прямо-таки вопиёт! Данную связь отрицает сам Завгородний, его нынешняя интимная подруга Юми Толобова и, наконец, Танечка Авдеева! Мнение последней представляется особенно ценным, поскольку она — лицо незаинтересованное, по крайней мере, кажется таковым. Её информация о конфликте между Завгородним и Шастовым получила полное подтверждение, а ведь об этой пресловутой дуэли не был осведомлен и сам командир операционной базы! Авдеева — ценный источник информации и надо будет обязательно поработать с нею ещё… Кроме того, она очень красивая женщина, хотя к ценности получаемой от неё информации сие и не относится. Да!

Итак, всё свидетельствует против того, что между Завгородним и Акчуриной на протяжении последнего полугода существовали интимные отношения. Однако молекулярно-генетическая экспертиза материала плода, проведенная Ольгой Капленко, однозначно доказывает отцовство Завгороднего.

Могла ли Акчурина воспользоваться его законсервированной спермой из имеющегося на борту базы хранилища без получения надлежащего согласия? Теоретически да, такой фокус проделать можно, но зачем? На практике сие чревато страшным скандалом и изгнанием из рядов «Роскосмоса», причём с позором и разглашением через средства массовой информации причины произошедшего. Банк спермы создаётся для экстренного клонирования биоматериалов, прежде всего кожи, крови и стволовых клеток, на случай чрезвычайной ситуации. Если донор жив и здоров, то несанкционированное использование его спермы является преступлением. Могла ли Акчурина пойти на подобное преступление? Во имя чего ей заниматься такими подлыми фокусами? Она враг сама себе? Не сходится как-то… глупо выглядит… безмотивно. Не просматривается ни единого плюса, а вот минусов — огромное количество и притом таких, что лишают подобную затею всякого смысла.

Нет, сие полная чепуха, не стала бы Акчурина заниматься такими проделками.

Но откуда тогда беременность? Нет, не так я ставлю вопрос, откуда беременность понятно — от оплодотворения яйцеклетки! Беременность может быть и не связана с бедолагой Завгородним, а потому вопрос надо поставить иначе: откуда появились результаты молекулярно-генетического исследования? Мною эти результаты получены от Ольги Капленко. Хорошо, она — главный врач операционной базы и компетентный специалист, что не подлежит сомнению, но… Должен ли я верить её заключению безоговорочно?

Очень хороший вопрос! В самом деле, почему я принимаю на веру её утверждения, даже не прочитав толком текст заключения?

Вот тут я крепко задумался. И понял не сразу, что причин безоглядно доверять заявлениям судмедэксперта Ольги Капленко у меня нет никаких. Здесь, возле Сатурна, в условиях продолжительного функционирования численно очень ограниченного коллектива, необходимо допускать существование самых невероятных комбинаций личных связей, интересов и мотивов. А стало быть, Ольга Капленко могла быть заинтересована в том, чтобы ввести меня в заблуждение.

Ага… Примерно минуту я размышлял над тем, как именно я могу проверить её экспертное заключение, причём так, чтобы никто об этом не узнал. Можно было заказать повторное исследование плода, но подобное поручение не гарантировало сохранение тайны. А проверку следовало провести так, чтобы никто ничего не заподозрил.

Вообще-то, думал я непозволительно долго. Догадаться должен был сразу, без размышлений, отреагировать на уровне инстинкта.

Незачем было назначать повторную экспертизу, ни к чему использовать людей вслепую и ничего ни от кого скрывать не надо! А надо просто вытащить медицинскую карту Акчуриной из информхранилища медицинских данных личного состава базы, которое скопировано мною целиком перед вылетом с Земли, и сравнить её прижизненные данные с данными, зафиксированными в ходе вскрытия её трупа. Все члены экипажа станции и персонал прикреплённых экспедиций проходят регулярный медицинский осмотр — каждый день они сдают биоматериалы для так называемого «формуляра Б», а раз в неделю являются в медицинской отсек и проходят углубленное обследование, в ходе которого заполняется «формуляр А». И если Акчурина действительно была беременна от Завгороднего, то скрыть это в ходе постоянного медицинского мониторинга никак не могла.

Почему я не подумал об этом раньше? Наверное потому, что ни в чём не подозревал судмедэксперта Ольгу Капленко. А теперь вот заподозрил…

После того, как этап разгона «Коалиции-семь» закончился, я получил возможность проверить свою догадку. Активировав коммуникативный чип в своей голове и подключившись по персональному каналу к привезённой на станцию личной библиотеке, я отыскал в информхранилище директорию с персональными медицинскими картами. Все они были скопированы мною ещё до отлёта с Земли и в настоящую минуту моя личная библиотека находилась в моей каюте, запертая в сейфе. Извлечь её оттуда незаметно для меня не представлялось возможным, я же мог в любой момент обратиться к сохранённым в ней сведениям, для чего располагал зашифрованным каналом связи, который не мог контролироваться сервером операционной базы.

Расстояние от «Коалиции-семь» до «Академика Королёва» превышало триста тысяч километров, что заметно сказывалось на времени исполнения команд, ибо на прохождение сигнала в одну сторону требовалось более секунды. Ответный сигнал тоже приходил с задержкой. Секунды эти необыкновенно раздражали, в другой обстановке их можно было не заметить, но сейчас казалось, что из меня словно душу вытряхивают. Вперив взор в белый пластик потолка, я медленно прокручивал на этом виртуальном экране видимый только мне список файлов и в ту минуту мне казалось, что он никогда не закончится! Хотя там было менее полусотни фамилий!

Наконец я добрался до нужного мне файла и углубился в раздел «гинекология». Читать его начал с конца, поскольку интерес для меня представляли именно последние записи. Прочитал. Не поверил своим глазам и прочитал ещё раз. Всё равно не поверил и решил сравнить тот файл, что имелся в моём распоряжении, с тем, что должен был сейчас храниться в базе данных на сервере «Академика Королёва».

Некоторое время ушло на поиск нужного мне файла и мне казалось, что ожидание моё никогда не закончится. Однако всё имеет конец, даже в том экзотическом случае, когда задержка ответа на запрос занимает более двух секунд. Дождался и я, наконец, открытия нужного мне файла в нужном мне месте.

Теоретически я должен был увидеть один и тот же текст, совпадающий вплоть до последней точки и запятой. На самом же деле, содержание медицинского файла Людмилы Акчуриной, хранившегося сейчас в памяти сервера, радикально отличалось от того, что было в нём записано три недели назад. Изменилось очень многое — нет, не так! — изменилось всё, связанное с последней беременностью убитой женщины.

Кем были внесены изменения, догадаться было совсем несложно. Дело в том, что всего один человек обладал технической возможностью вносить и сохранять в этом интимном разделе правки, заверяя их личной электронной подписью. Этого не мог делать даже я, ревизор «Роскосмоса»!

Но это могла делать Ольга Капленко, главный врач операционной базы, проводившая вскрытие трупа Людмилы Акчуриной и исследование обнаруженного в её теле плода. Именно Ольга Капленко пыталась убедить меня в том, что погибшая была беременна и зачатие произошло от Андрея Завгороднего. Теперь я точно знал, что это было не так.

Какую цель преследовала она, вводя меня в заблуждение, ещё только предстояло выяснить, но в данный момент это даже и не имело большого значения. Был важен сам фальсификации результатов судебно-медицинской экспертизы и обусловленное им ложное направление проводимого мною расследования. Но с этим я уже, похоже, разобрался.

Активировав функцию экстренного вызова капитана операционной базы, я обратился к Вадиму без долгих реверансов:

— Вадим — это Акзатнов! На борту «Академика Королёва» имеется пустующий карцер?

— Это для меня, что ли? — с изумлением в голосе пробормотала Юми.

Признаюсь, что на некоторое время я просто позабыл о её присутствии — она сидела, как мышь под веником, и я, захваченный только что сделанным открытием, попросту упустил из вида то обстоятельство, что нахожусь в пилотской кабине не один. Не следовало допускать того, чтобы посторонний человек грел уши, Юми и без того узнала слишком много такого, чего ей знать не следовало!

— Ну, что вы! — я попытался придать голосу дружескую непринужденность. — Это всего лишь такая шутка, допускаю, что слишком весёлая.

— Да-да, ваша честь, — с небольшой задержкой пришёл ответный сигнал от Королёва. — У меня всё готово! Я вижу, галактический поток вас не задел…

— Всё в порядке, мы укрылись за Реей, так что никакого ущерба, разве что выведены из строя два робота грунтовой разведки. — и чтобы исключить дальнейшее обсуждение деталей, совершенно излишнее в этой обстановке, поставил точку. — Встречай меня по прибытии!