Дети Сатурна

Глава 9. Разрезанная планета

Первая экспедиция работала вахтовым способом на ретроградных спутниках Сатурна, двигавшихся по широким приполярным орбитам. Если кольца планеты-гиганты и все крупные спутники вращались в плоскости экватора и притом в ту же сторону, в которую вращался сам Сатурн, то с ретроградными всё было не так. Они летали через полюса или через районы, расположенные рядом с полюсами планеты, радиусы их орбит были аномально велики. Титан, крупнейший спутник Сатурна, обращался на удалении один миллион двести тысяч километров от ядра планеты, Япет — ещё один большой спутник — на удалении полутора миллионов. Дальше всех из числа крупных спутников был удалён Феба — большая полуось его орбиты составляла почти тринадцать миллионов километров. По земным меркам это очень далеко — почти в тридцать три раза дальше, чем от Земли до Луны, это около сорока световых секунд!

Но ретроградные луны находились ещё дальше. Основной массив этих объектов располагался на удалении от двадцати до тридцати миллионов километров. Это были сравнительно небольшие камешки, размеры которых исчислялись сотнями метров, максимум, считанными километрами — по космическим меркам это был, скорее, песочек, а не полноценная луна!

Постоянно на ретроградных спутниках работали три человека из состава Первой экспедиции, разумеется, не в одиночку, а в окружении целого сонма различных роботов. Вахта продолжалась семь дней, после чего появлялась вторая смена из трёх человек, а первая отправлялась на борт «Академика Королёва» для восстановления в условиях искусственной гравитации. Поскольку операционная база находилась довольно близко к Сатурну, перелёт со станции к любому из ретроградных спутников превращался в довольно серьёзную экспедицию, разумеется, по земным меркам. Лететь от станции к месту работы и обратно приходилось более суток — это было целое путешествие! Многие отечественные космонавты, никогда не вылезавшие за орбиту Луны, не совершали подобных путешествий за всё время своей лётной карьеры, а для подчинённых Баштина это было рутинное занятие. Не то, чтобы межорбитальные «челноки» не могли летать быстрее — разумеется могли! — но проблема продолжительности рейсов упиралась в физиологические ограничения человеческого организма. Длительные перегрузки при разгоне и торможении разрушали кровеносные сосуды. Именно проблемы переносимости перегрузок являлись главным бичом дальних полётов, а вовсе не радиационная угроза или технологические ограничения разгонных характеристик двигателей.

Поэтому межорбитальные «челноки» тяжелого класса, которыми пользовались члены Первой экспедиции, тащились до ретроградных спутников более суток, сначала разгоняясь четыре часа до скорости миллион или чуть более километров в час, затем около суток совершая полёт в состоянии невесомости, после чего на протяжении четырёх часов тормозили.

Я сверился с полётным заданием «челнока», на котором Баштин, Фадеев и Опарина отправились к одному из почти трёх сотен ретроградных спутников с невыговариваемым цифровым именем, напоминавшим скорее шифр от сейфа в Гохране, нежели название небесного тела. Перелёт должен был занять двадцать шесть часов, два с половиной из них уже минули.

Это рождало философский вопрос: могу ли я успеть в конечную точку перелёта Баштина быстрее него? Резон в том, чтобы поторопиться, был очевиден — Баштин, которого я подозревал в организации нелегального трафика золота на Землю, мог использовать сбор членов экспедиции для обсуждения сложившейся ситуации. Это обсуждение могло иметь для меня и проводимого мною расследования самые печальные последствия: во-первых, подельники могли в деталях обсудить линию поведения и согласовать свои будущие показания, а во-вторых, они могли принять меры по уничтожению физических улик. Ввиду того, что Экспедиция №1 всё время оставалась разделена — половина её членов находилась в районе добычи, а половина — на борту операционной базы — членам преступной группы было довольно сложно согласовать линию поведения дистанционно. Они не могли пользоваться обычными видами связи ввиду тотальной фиксации переговоров, сказать же что-либо двусмысленное под запись было равноценно тому, чтобы написать донос на самого себя.

Баштин и его компаньоны прекрасно эти нюансы понимали. Космонавты вообще приучены очень аккуратно выражаться при дистанционном общении, а уж в сложившейся ситуации никто из преступников слова лишнего под запись не произнёс бы, в этом я почти не сомневался.

Именно поэтому имелся прямой резон успеть к ретроградному спутнику раньше Баштина, дабы допросить находившихся там до появления их руководителя. А уж потом говорить и с ним.

Такова была диспозиция.

Мог ли я обогнать «челнок» Баштина в пути? Мог и должен. Для этого мне нужен был корабль класса «Скороход», предназначенный именно для скоростных перелётов. Главное отличие «Скорохода» от межорбитальных «челноков» и обычных межпланетных грузовиков заключался в уникальном медицинском оборудовании, позволявшем погружать космонавта в длительный сон на всё время воздействия перегрузок. При этом производилась полная замена крови на её аналог меньшей плотности и большей текучести, что позволяло полностью сохранить проходимость капилляров и нормальное снабжение клеток кислородом даже при резко пониженной активности сердца. Перед запуском маршевых двигателей кровь сначала полностью удалялась из организма, а после их остановки — закачивалась обратно. Космонавты этот медицинский фокус назвали «псевдо-гравитацией», хотя к гравитации в точном физическом понимании данного термина он не имел ни малейшего отношения. Увы, управлять гравитационными полями человечество ещё не научилось, а потому к звёздам нам предстоит лететь на мастодонтах, реализующих концепцию перелётов, растянутых на десятилетия.

Если я сажусь в свой «Скороход-десять» и тупо делю весь перелёт на два участка — разгон и торможение — без инерционного полёта — то у меня появлялись очень даже неплохие шансы обогнать Баштина. Картина получалась примерно следующая. Первые девять с половиной часов я разгоняюсь с ускорение пять с половиной земного и преодолеваю за это время половину пути, т.е. одиннадцать миллионов километров. Затем следуют девять с половиной часов торможения с таким же точно ускорением. Итак, за девятнадцать часов я преодолеваю двадцать два миллиона километров и оказываюсь в близких окрестностях места дислокации Первой экспедиции. Час у меня уходит на реабилитацию, ибо полное обескровливание и обратное наполнение кровью — это такие процедуры, которые после пробуждения заставят вас чувствовать себя нехорошо… очень и очень нехорошо. Но ничего, глюкоза и адреналин мне в помощь!

В конечном итоге, я оказываюсь в нужном мне месте за двадцать часов с момента вылета. И опережаю «челнок» Баштина и его товарищей примерно на три с половиной часа!

Очень даже неплохо. У меня, судя по всему, появлялась отличная возможность застать эту милую капеллу врасплох. Врасплох я люблю — мне и само слово нравится и сопутствующий ему эффект.

Я некоторое время размышлял, проверяя общий ход рассуждений и расчёты — всё, вроде бы, сходилось довольно удачно, одно к одному. Однако, весьма неплохой в целом план имел весомый изъян, грозивший свести на нет все усилия.

У этого изъяна имелись имя и фамилия — Вадим Королёв! Командир прекрасно знал попавшего под подозрение Баштина, они вместе начинали работать на только-только введённом в строй «Академике Королёве». А кроме того, Вадим прекрасно был знаком и с отцом Александра Сергеевича, с которым участвовал в длительном космическом полёте к двойному астероиду-троянцу Патрокл-Менетий. Королёв, узнав о моём намерении отправиться на место развёртывания Первой экспедиции, наверняка бы предупредил Баштина и его людей о моём предстоящем появлении. Не со зла даже и безо всякого умысла, а просто из желания дать своим подчиненным время на подготовку встречи. А именно это мне необходимо было исключить.

Имело ли смысл категорически потребовать от Королёва никому не сообщать о моей вылазке? Конечно, требовать это можно было, но смысла большого я в подобном я не видел. Я опасался, что командир базы меня попросту ослушается. Мне пришлось бы либо официально уведомить его о намерении арестовать Баштина и его людей, а этого делать я не хотел, либо вверить судьбу задуманного плана в руки Королева. Чего я тоже не желал делать. Вадим был неплохим человеком и даже симпатичным в неформальной обстановке, у меня не имелось ни малейших оснований подозревать его в чём-то дурном, но его простодушие и доверчивость могли сыграть со всеми нами дурную и очень опасную шутку.

Один раз он уже проявил неуместную предупредительность, сообщив Олегу Афанасьеву о нашем предстоящем посещении Главного командного центра. В результате Афанасьев явился туда же и мне пришлось его не очень-то ласково спроваживать. Большой беды случившееся тогда не причинило, но сейчас всё могло произойти иначе. Я не особенно боялся за свою жизнь, ибо у меня имелся мощный пистолет, однако спутать карты Королёв мог запросто.

Мне пришлось поломать голову, анализируя варианты, которые позволили бы мне выключить Королёва на время моего перелёта. Я даже всерьёз задумался над тем, чтобы посадить командира в карцер на сутки, дабы он гарантированно не имел доступа к средствам связи.

Однако в конечном итоге я нашёл вариант, как мне показалось, намного более изящный. Хотя и не без толики цинизма. Связавшись с Татьяной Авдеевой, я попросил её пройти через десять минут к лифтовой площадке, а сам вытащил из сейфа свой драгоценный кейс, проверил его содержимое и приготовил для передачи Татьяне маленький пакетик. После этого несколько минут затратил на проверку статуса «Скорохода-десять» — корабль оказался полностью снаряжен и готов к вылету. В принципе, так и должно было быть, однако в эту минуту приятная новость меня заметно приободрила.

Приготовившись покинуть каюту и уже взяв в руки кейс, я присел на минутку, что называется «на дорожку». Чтобы не терять времени в дальнейшем, проверил ещё раз вещи, которые следовало иметь при себе — пистолет находился в левом кармане на бедре, в левом нагрудном кармане лежали два странных золотых предмета, историю и назначение которых я так пока ещё и не выяснил, а персональная карточка-шифратор на случай полной амнезии и выключения мозгового импланта была спрятана в кармане справа… Всё, вроде бы, находилось на своих местах, можно было отправляться в путь-дорогу.

На лифтовой площадке мы с Татьяной оказались вдвоём. «Академик Королёв», как я уже успел убедиться, вообще являлся местом довольно пустынным, «случайные» встречи, по-видимому, если и происходили здесь, то сугубо по обоюдной договоренности.

Татьяна встретила меня лучезарной озорной улыбкой — мне это показалось несколько нескромным, хотя следовало признать, что после последней нашей беседы основания для подобного поведения у неё имелись. Войдя в лифт, который должен был поднять нас в Главный коридор, я сразу же перешёл к делу:

— Времени очень мало, поэтому сразу о главном. Тебе надлежит встретиться с Вадимом Королёвым в течение ближайших четырёх часов. Повод придумай сама, уверен, что ввиду особых отношений между вами, проделать это будет не очень сложно. Во время этой встречи тебе надлежит усыпить его — в этом пакете две таблетки.

Я вложил в ладонь Татьяны небольшой пакетик, заблаговременно подготовленный к передаче. Женщина явно была озадачена услышанным.

— Они прозрачны, растворяются очень быстро без образования пузырьков. — я говорил быстро, стараясь успеть сказать всё самое нужное до того, как лифт остановится. — Вкуса и запаха не имеют. Заблаговременно положи их в разные стаканы. Если один стакан опрокинется или напиток не понравится, воспользуешься вторым. В любом случае, сбоя быть не должно! Королёв уснёт и благополучно проспит десять — двенадцать часов.

— Тебе не кажется, что это перебор? Что это за шпионские старсти? — Татьяна смотрела на меня неприязненно. — Давай обойдёмся без этого.

Я понимал её настроение и нежелание быть замешанной в мутной истории, но выбора у неё не было.

— Давай ты не станешь мне советовать без чего мне обходиться! Если я поступаю так, а не иначе, значит это наилучший вариант из всех возможных!

— Это демагогия! — отмахнулась Татьяна. — Поступать-то должна буду я, а не ты! А если что-то пойдёт не так? А если Королёв поймёт, что его усыпили… кто тогда станет жертвой его немилости?

— Именно это и есть демагогия! Если бы, да кабы… Командир переутомлён, он держится на нервах и если уснёт, выпив бокал пива, то это будет выглядеть как нормальная реакция организма на напряжение… — я был вынужден замолчать, поскольку лифт остановился на площадке Главного Коридора.

Это была зона невесомости, мы выплыли из кабины и подзадержались возле дверей. Место для разговора было плохим — нас могли увидеть все, кто пожелал бы в эти минуты воспользоваться лифтом. Общение следовало заканчивать, однако, Татьяна явно не была настроена слушать меня.

— Тебе не кажется, что это аморально? Избавь меня от этого! Я не хочу выполнять это подлое поручение! — свистящим шёпотом бормотала она.

Разговор грозил затянуться, а я не мог этого позволить.

— Хватит ломать комедию! — зарычал я. — Хватить пороть чушь! Не тебе рассуждать об аморальности! Когда ты пыталась свести счёты с Баштиным руками ревизора, то о морали не думала! Твоё понимание чести и порядочности подсказывало, что отомстить Баштину за его нежелание помогать тебе — это нормально и допустимо. А теперь ты мне начинаешь рассказывать басню о высоких эмпиреях?!

Татьяна молча поедала меня глазами. Слышать ей такое было, конечно же, неприятно, да и сам я, должно быть, зело не нравился ей в эту минуту, но кто сказал, что ревизор «Роскосмоса» — это золотой червонец, который нравится всем и всегда? Такой вот я человек скверный, да и работа у меня нервная… хотя и интересная.

— В общем так, Татьяна, ставлю точку! Либо ты делаешь, что тебе поручают и тогда все мои обязательства в отношении тебя и твоей дочери выполняются неукоснительно в полном объёме, либо ты ничего не делаешь и тогда все договорённости считаются отмененными. — я был категоричен и действительно имел намерение закончить этот разговор здесь и сейчас. Затягивать с общением у лифтов было никак нельзя.

— Не думала я, что общение наше увенчается таким вот… — Татьяна примолкла, подбирая слово, и сжала губы, выражая, по-видимому, крайнюю степень брезгливости. — таким вот разочарованием!

— Что ж, подумать всегда полезно и никогда не поздно, — подытожил я. — Мне надо, чтобы в течение ближайших пятнадцати часов командир ни во что не вмешивался и спал ангельским сном. Не пытайся меня обмануть, я всё равно обо всём узнаю, ты же понимаешь…

Как там у Лермонтова — «была без радостей любовь, разлука будет без печали» — так кажется? Вот примерно так мы и расстались.

Поднявшись на борт «Скорохода — десять», я задал полётное задание навигатору, запустил предстартовую проверку и, придав голосу по возможности самые безмятежные интонации, связался с Вадимом Королёвым. Тот чем-то активно руководил, как всегда энергично и плодотворно, слышались голоса окружавших его людей и звуки каких-то устройств, которые я на звук определить не смог. Суета вокруг командира была мне очень даже на руку, поскольку до некоторой степени избавляла меня от его излишнего внимания.

— Вадим, я буквально на минутку тебя оторву! — мне пришлось говорить с максимальной быстротой. — Сейчас я планирую отправиться на Титан, в расположение Третьей экспедиции, так что в течение ближайших часов пятнадцати — двадцати меня не будет, по этому поводу не волнуйся.

— Почему так долго? — Вадим был своём репертуаре и начинал задавать умные вопросы там, где ситуация этого совсем не требовала.

— Потому что так надо. — лаконично отрезал я. — Никого из Третьей экспедиции оповещать не надо, я хочу причалить к ним потихонечку, без фанфар. Хорошо меня понял?

— Да, всё понятно!

— Я сам выйду на связь на обратном пути.

— Понятно. Счастливого пути! — пожелал мне Королёв и, надеюсь, сделал он это от чистого сердца.

Оставалась последняя мелочь. Последняя в хронологической последовательности, но не по важности. Мне надлежало оповестить руководство на Земле о принятых решениях и намеченных планах. Я был уверен, что мне удастся упредить Баштина и устранить возможное вмешательство Королёва, но самую большую неприятность мог доставить запрет генерала Панчишина предпринимать какие-либо активные действия в отношении Первой экспедиции. Я не знал, чем мог руководствоваться начальник, но не исключал самого нелогичного поворота событий. В нашей работе так иногда бывает — то, что изначально не вызывает сомнений в конечном итоге окажется слабым звеном. Было бы неприятно проснуться после перелёта и получить ответное сообщение с Земли с требованием не проводить арест Баштина!

Я понял, что последние часы интуитивно откладывал подготовку своего сообщения, тянул всячески время. Но теперь наступил тот момент, когда тянуть далее стало уже невозможно.

В принципе, я хорошо понимал, что и как скажу. И чего говорить не стану, понимал тоже. Про маленький фокус с усыплением командира следовало промолчать, поскольку такие проделки генералу не понравились бы точно. Послание должно было быть предельно лаконичным, фактически точным и максимально позитивным. Генерал такие любит!

Мне удалось уложиться в двенадцать фраз. Я даже сам удивился тому, как мне удалось весьма эмоциональные события последних часов вместить в дюжину равнодушных предложений. Воистину, великий и могучий русский язык велик и могуч!

Покончив с записью и передачей сообщения на Землю, я дал команду бортовому компьютеру начать движение. Несколько минут я подождал, контролируя медленное отдаление корабля от операционной базы и последующие манёвры в непосредственной близости от неё. После того, как «Скороход-десять» закончил свои эволюции и лёг на курс, я отстегнулся от адаптивного кресла и направился на нижнюю палубу, где находились индивидуальные капсулы глубокого сна. В одной из них мне и предстояло проспать ближайшие девятнадцать часов.

Пришёл я в себя словно от толчка, словно кто-то потряс меня за плечо, хотя, разумеется, никто меня трясти не мог, ибо лежал я в задраенной наглухо индивидуальной капсуле. А она попрочнее иного сейфа будет. Бортовой компьютер моментально уловил изменение активности мозга и нежным, но энергичным женским голосом поприветствовал меня: «Вы находитесь на борту „Скорохода-десять“, корабль успешно прибыл в расчётную точку траектории. Ваши медицинские показатели в норме, стабильны и в течение ближайших пятнадцати минут будут приближаться к среднесуточным. Возможны кратковременные побочные физиологические отклонения — головокружение, тошнота, фантомные запахи — при их появлении сохраняйте спокойствие. Они исчезнут сами собой в процессе восстановления активности всех отделов мозга.»

Я включил раздражающе горячий душ, чтобы удалить с кожи остатки биогеля, которым омывалось тело во время сна, и только после окончания водных процедур приказал открыть запотевшую изнутри капсулу. Три минуты заняли облачение в рабочую одежду и переход в пост управления. Ещё тридцать секунд я потратил на оценку навигационной обстановки.

Скорость моего «Скорохода» составляла чуть более тысячи семисот метров в секунду и снижалась с ускорением, равным земному. Поэтому я чувствовал себя достаточно комфортно, не побоюсь сказать, хорошо отдохнувшим. Прямо по курсу на удалении восьмидесяти километров находился тот самый ретроградный спутник с невыговариваемым названием, на котором Первая экспедиция вела работы последние полгода. Это была неправильной формы каменюка, похожая на орех арахиса с наибольшей длиной тысяча шестьсот метров. С расстояния, на котором находился «Скороход-десять», угловой размер этого небесного тела составлял примерно полторы угловых минуты. Никаких деталей на его поверхности, разумеется, рассмотреть не представлялось возможным, однако, в оптическом диапазоне спутник был уже хорошо виден. Сатурн находился далеко внизу, фактически под моими ногами, между нами было более двадцати миллионов километров, он казался телом, никак не связанным со спутником, к которому я направлялся. Хорошо определялся «челнок» Баштина — расстояние до него составляло около ста пятнадцати тысяч километров и он тормозил на грани допустимого, с усредненным ускорением в четыре земных.

Появление Баштина в ближайших окрестностях явилось для меня неприятным сюрпризом. Я рассчитывал, что у меня будет фора в несколько часов, но сейчас стало ясно, что расчётное время прибытия его «челнока» составляло сорок минут, разумеется, с определенной поправкой на индивидуальные особенности пилотирования. Эта поправка могла составить плюс-минус несколько минут. Александр Сергеевич Баштин, очевидно, был очень мотивирован для скорейшей явки на своё рабочее место, он умудрился сократить полётное время почти на три часа. Какой молодец! Человек прямо-таки горит на работе!

Я задал пятидесятикратное увеличение спутника в оптическом диапазоне, дабы определиться с местом посадки, и немного удивился увиденному. Через всё небесное тело пролегала тонкая, но хорошо различимая, чёрная линия, похожая то ли на волос, то ли тонкую щель. Казалось, что это дефект оптики, однако на близких инфракрасных и ультрафиолетовых диапазонах черная линия сохранялась, причём в том же самом месте, что и в видимом оптическом. Невозможно было понять, что это такое.

Пока я рассматривал странные изображения, бортовой компьютер сообщил: «На протяжении последних тридцати минут с интервалом в минуту поступают автоматические запросы от имени Экспедиции номер один операционной баз „Академик Королёв“. Желаете установить голосовую связь?» Я дал соответствующее разрешение и, так и не выбрав место для посадки, отправился облачаться в скафандр. Мне предстоял выход из корабля и я хотел быть готовым к этому как можно скорее.

Я прошёл в предшлюзовой отсек, выбрал скафандр высшего класса защиты, активировал автомат снаряжения. Автомат извлёк скафандр из ложемента, развернул его ко мне спиной и раскрыл вход-клапан. Перед тем, как просунуть ноги в соответствующие полости, я извлёк из карманов комбинезона крупные предметы. Пистолет поместил в наружный карман скафандра на левом бедре, а золотые «булаву» и шар в такой же точно карман на правом. Я не планировал ими пользоваться вне корабля, но оставлять их в комбинезоне было никак нельзя — они препятствовали плотному прилеганию к тему компенсаторной оболочки, что грозило привести скафандр в негодность. Оставлять эти предметы внутри «Скорохода-десять» я не хотел — они были слишком важны для меня и ни при каких обстоятельствах я не желал расставаться с ними. После этого я принялся залезать в скафандр, но не успел закончить эту процедуру, как предшлюзовой отсек наполнился вибрирующим от волнения мужским голосом:

— Кто находится на борту «Скорохода — десять», представьтесь! Ваш корабль вошёл в область экономической активности Федерального министерства «Роскосмос» и создаёт опасность…

— На борту находится ревизор Службы ревизионного контроля «Роскосмоса» Порфирий Акзатнов. — прервал я говорившего. — С кем имею честь разговаривать?

— Старший добывающей смены Антарёв Олег Юрьевич. — интонация мужского голоса моментально изменилась, заметно потеплев. — Извините, ваша честь, о вашем прибытии не было предварительно сообщено, поэтому, заметив ваш корабль, мы не вполне поняли с чем имеем дело.

— Ничего страшного, — отмахнулся я. — Кто в составе вашей смены?

— Махова Мария Федоровна.

— Это в вашей смене работала Регина Баженова, погибшая месяц назад? — уточнил я на всякий случай, хотя знал, что не ошибаюсь.

— Так точно. — подтвердил Антарёв. — Сейчас наша смена работает в неполном составе: вместо трёх человек — двое.

Нагрузка на ноги то появлялась, то исчезала — это означало, что корабль маневрировал, приближаясь к спутнику. Периодически к горлу подкатывала дурнота и я чувствовал привкус желчи во рту — так мой организм благодарил меня за энергичный перелёт в состоянии «псевдо-гравитации». Я знал, что эти неприятные симптомы скоро пройдут, на них просто не следовало обращать внимания.

— Я сейчас облачусь в скафандр, посажу корабль и выйду к вам… — у меня было намерение сказать ещё пару фраз, но мой собеседник быстро заговорил, не дослушав:

— Ваша честь, у нас тут экстраординарные события происходят. Думаю, вы сами всё видите!

Видеть, однако, я ничего не мог, поскольку был обращён лицом к глухой перегородке и не имел возможности повернуться до того, как автомат застегнёт и загерметизирует все разъёмы со стороны спины.

— Я ничего не вижу, я облачаюсь в скафандр. Вам лично ничего не угрожает?

— Нет, мы в безопасности.

— Вот и отлично! Выйду через пару минут!

Я дождался пока автомат закончит затягивать шнурки, застёгивать «молнии» и запечатывать «клейкие швы». После того, как скафандр был освобожден из плотного захвата, я получил возможность передвигаться самостоятельно и в состоянии невесомости, легко оттолкнувшись от пола, проплыл обратно в пост управления.

То, что я увидел на главном обзорном планшете меня поразило. Я даже на секунду подумал, что бортовой компьютер взломан и шутливый хакер подгрузил идиотскую картинку с целью поиздеваться над пользователями. Впрочем, я тут же прогнал эту вздорную мысль — квантовые компьютеры «Роскосмоса» реализовывали столь сложные алгоритмы самодиагностики, что всерьёз об их «взломах» говорить не приходилось. Они либо работали правильно, либо не работали вообще…

Увиденное мною на главном планшете существовало в реальности и было удалено от «Скорохода — десять» на полтора километра. Это был ретроградный спутник Сатурна, к которому медленно, со скоростью не более двадцати метров в секунду, приближался мой корабль. Двигатели молчали, движение было инерционным, совершенно беззвучным. Спутник был прекрасно виден, на его буро-серой поверхности, напоминавшей то ли неровно оборванный кусок поролона, то ли небрежно слепленную буханку чёрного хлеба, можно было без труда видеть российский межорбитальный «челнок» и целый парк разнообразной горнопроходческой техники. Но не это было удивительным.

Через всё небесное тело — от одного его края до другого — тянулась глубокая, тонкая, очень аккуратно прорезанная щель. Ширина её не была большой, возможно, метров тридцать или чуть больше. По мере приближения к спутнику, мой корабль на секунду или полторы оказался точно в её створе и в эти мгновения я ясно увидел дорожку Млечного пути, служившую задним фоном этой необыкновенной аномалии. Казалось, будто колоссальных размеров нож аккуратно рассёк небесное тело и оставил неподвижно висеть его половинки в космической бездне. Половинки не вращались, они казались жёстко зафиксированными относительно друг друга, а щель между ними выглядела слишком аккуратной для того, чтобы быть природным явлением.

Казалось, будто колоссальных размеров нож аккуратно рассёк небесное тело и оставил неподвижно висеть его половинки в космической бездне. Половинки не вращались, они казались жёстко зафиксированными относительно друг друга, а щель между ними выглядела слишком аккуратной для того, чтобы быть природным явлением.

Такое могло быть сделано только умышленно, но вряд ли члены Первой экспедиции развлекались тем, что на протяжении многих месяцев копали кольцевую траншею вокруг всего спутника.

— Что это такое?! — возглас мой был лишь иррациональным выражением крайнего изумления, на самом деле я не рассчитывал услышать внятное объяснение.

— Около часа назад спутник раздвинулся. — ответил Антарёв. — Мы работаем здесь последние месяцы и ни с чем подобным ранее не сталкивались. Объяснить происходящее не могу.

В наш разговор вмешался Баштин, имевший возможность получать изображение, транслировавшееся со спутника.

— Ваша честь, — обратился он ко мне. — прежде всего, позвольте поприветствовать вас в нашем милом схроне! Я вижу, вы очень торопились в эти дальние сусеки и обогнали даже наш «челнок», хотя мы отправились в путь раньше вас.

— Корабль у меня быстрый. — отозвался я. — При этом я подозреваю, что вы сильно торопились! Ваш корабль опередил график более чем на три часа. Или я неправ?

— Такова традиция Первой экспедиции, — с усмешкой отозвался Баштин; я не видел его лица, но не сомневался, что мой собеседник кривит сейчас рот в улыбке. — Мы всегда опережаем все графики. Что скажете по поводу дивной картины, что открылась сейчас вашему взору?

— Пока ничего. Я не понимаю того, что вижу.

— Признаюсь, я тоже. Олег, скажи пожалуйста, — теперь Баштина обращался уже к Антарёву, находившемуся на поверхности спутника. — Эта щель рассекает спутник полностью или где-то там внизу есть перемычка?

— Почти полностью. Но внизу находится небольшой мостик… или перемычка, как вы сказали. Маша… Мария Махова, — тут же поправился Антарёв. — спустилась уже вниз и поднялась наверх. Я пока туда не опускался!

Я внимательно слушал разговор Антарёва с его начальником. Признаюсь, я ждал какого-то подвоха со стороны Баштина и его людей, но разрезанный спутник Сатурна поразил меня и до некоторое степени выбил из колеи. Я был не готов столкнуться с чем-то подобным и до некоторой степени терялся, не зная, как надлежит действовать дальше.

После небольшого размышления я решил не сажать «Скороход — десять» на поверхность небесного тела, а оставить его в режиме парения на некотором удалении. С точки зрения расхода топлива это не представлялось особенно расточительным, ибо гравитация спутника была мизерной и скорость убегания на поверхности исчислялась десятками сантиметров в секунду. Стало быть, затраты топлива на удержание корабля над грунтом не могли быть большими даже при продолжительном висении. А я изначально не собирался надолго задерживаться в гостях. Здесь меня интересовал груз, помещенный в межорбитальный «челнок» для отправки на операционную базу, а также склад готовой продукции на поверхности спутника и район добычи полезных ископаемых. Теперь к этому списку добавился странный «разрез», но вряд ли его лицезрение могло задержать меня здесь надолго.

Без лишней суеты я вывел корабль в точку прямо над образовавшимся на поверхности разломом и отдал приказ бортовому компьютеру сохранять заданную ориентацию до моего возвращения. После этого я прошёл в помещение носового шлюза и открыл вспомогательный проём, предназначенный для выхода в открытый космос. Дверь откатилась, лёгкая воздушная дымка вырвалась наружу, моментально рассеявшись в глубоком вакууме и моему взору открылась одна из самых удивительных картин, виденных мною когда-либо.

Хотя Солнце было ярче любых других звёзд и его невозможно было перепутать с иным объектам, свет его был очень тускл. Примерно так воспринимался бы свет электрической лампочки мощностью пятнадцать ватт в тёмном спортивном зале из противоположного угла — вроде бы, что-то освещает, и даже создаёт тени, но читать при такой интенсивности светового потока невозможно. Цвет Солнца вне земной атмосферы отличается от привычного нам, поэтому в космосе все пейзажи кажутся неестественными. В данном случае неестественность солнечного света усиливалась необычностью цвета спутника, находившегося подо мной на удалении всего двух десятков метров. Грунт выглядел буро-серым, отчасти напоминал земную пемзу, истолченную в муку. Место казалось очень пыльным. На грунте виднелись многочисленные следы подошв скафандров и всевозможной техники: гусеничной, колёсной, шагающей. Метрах в ста, на единственной более или менее ровной площадке, находился межорбитальный «челнок», а прямо подо мной, точнее, под днищем «Скорохода-десять» вглубь спутника уходил таинственный провал. Нет, конечно же, не провал — это был именно разрез, идеально гладкий, буквально отполированный. Это был не скол, не мог минерал так идеально расколоться! Тем более, что небесное тело размером с приличный город никак не могло быть единым кристаллом. Что бы ни создало эту огромную щель — это явление было рукотворным.

Я шагнул с обреза шлюзовой камеры, и дабы придать направление собственному движению, включил на секунду ранцевый двигатель. Короткий форс пламени, обращенный верх, сообщил мне нужный импульс, и я стал падать к поверхности спутника. Если, конечно, можно называть падением движение со скоростью полтора метра в секунду. Пристёгиваться к корпусу своего корабля я не стал. Конечно, всегда существует риск улететь в безбрежные дали космоса от объекта с малой силой гравитации, но в реальности возможность такого неконтролируемого полёта очень мала. Все российские космонавты независимо от специализации в обязательном порядке овладевают навыками свободного полёта в космосе и даже сдают специальный экзамен, для чего поднимаются на орбиту Земли. Не я подметил, что опыт управления ранцевым двигателем с поворотным пакетом сопел сродни умению ездить на велосипеде — такого рода навыки сохраняются на всю жизнь. Поэтому я не особенно беспокоился из-за отсутствия страховки и не сомневался, что преодолею необходимое расстояние без всяких проблем.

Я приказал навигатору показать мне Сатурн и тут же на внутренней поверхности шлема замигал соответствующий курсор. Отметка рядом с ним сообщала, что угловой размер планеты-гиганта составлял почти семнадцать угловых минут. Удивительно, но я прекрасно различал не только сам Сатурн с его ожерельем колец, повёрнутых ко мне плашмя, но и целую гирлянду больших спутников планеты — Диону, Рею, Энцелад… Легко определялся Титан, наиболее удаленный от Сатурна из числа крупных спутников, он светил отчётливо желтоватым светом. Остальные казались белыми точками из-за льдов, покрывавших их поверхности, и обусловленного этим высокого альбедо.

Антарёв стоял у самого края «разреза», наблюдая за моим медленным, очень медленным пикированием.

— Ваша честь, вы не стали сажать свой корабль… — полувопросительно, полуутвердительно проговорил он.

— Вы заметили, да? — я не отказал себе в толике сарказма и тут же перевёл разговор на другую тему. — Вы говорите, что спутник «сам раздвинулся»? Что-то же послужило тому непосредственной причиной!

— Хороший вопрос, ваша честь, — вмешался в наш разговор Баштин. — Действительно хотелось бы услышать больше деталей. Что именно у вас там происходило до того, как произошёл данный инцидент?

— Ничего экстраординарного. Робот-бурильщик зашёл на площадку, расположенную на удалении ста метров от места развёртывания и на секунду включил там прижимной двигатель. После этого планета раздвинулась. Мы с Машей… то есть, Марией увели его в сторону и планета сомкнулась. Мы вернули робот на место, включили прижимной двигатель — планета опять раскрылась. — фигура в скафандре рядом со мной шевельнулась, указывая рукой на массивного шестиопорного шагающего робота, стоявшего неподалёку на большом гладком выступе тёмно-серой скальной породы. Выступ напоминал то ли сцену, то ли ступеньку и казался искусственным, хотя, возможно, это была всего лишь игра моего воображения, взбудораженного словами Антарёва.

— И вы никогда прежде с этим не сталкивались? — мой вопрос прозвучал, конечно же, по-дурацки; ясно же ведь было каким окажется ответ.

— Вообще никогда. — выдохнул Антарёв. — Никаких оснований подозревать подобное не имелось. Вы же сами видите — стенки совершенно гладкие, подогнаны идеально! Никому и в голову не приходило, что через местные холмы и кратеры проходит такой вот… разрез.

Далеко внизу появился огонёк, быстро приближавшийся и превратившийся через десяток секунд в космонавта в отечественном скафандре. На его плечах и руках горели фонари, отчего казалось, будто космонавт находится в световом коконе. По мере его приближения стал хорошо различим интересный оптический эффект — на обеих отвесных стенах «разреза» вслед за космонавтом двигались светлые пятна, созданные фонарями, благодаря чему стало возможным рассмотреть структуру спутника Сатурна. Он выглядел каменным и притом отменно отполированным. Я отметил про себя, что хорошо заметны разноцветные прожилки пород. И ещё подумал, что нет никаких лесенок, переходов, монтажных площадок, следов штробления и прочего, что однозначно следовало бы признать рукотворным. Казалось, будто небесное тело просто раскололось пополам и… попутно отполировало образовавшийся скол.

— Маша, что там? — спросил Антарёв. Вопрос его был адресован поднимавшейся из недр спутника Марии Маховой.

— Там пустоты… правильнее сказать — помещения… большие… между образовавшимися половинками — мостик… ну, как мостик — переход шириною сорок два метра… помещения находятся по обе стороны этого условного мостика. — женщина говорила не спеша, с большими паузами, явно подбирая слова.

— А расстояние от поверхности до этой самой перемычки, или «мостика», как ты сказала, замерить удалось? — последовал новый вопрос Антарёва.

— Четыреста восемьдесят метров.

— То есть, почти сто пятьдесят секунд в одну сторону… Если особенно не разгоняться. — Антарёв тут же подсчитал продолжительность спуска.

— Можно и побыстрее, конечно, но в любом случае, нужна примерно минута на проход. — заметила Мария.

Они ещё немного поговорили о разных пустяках, я не вмешивался в их беседу. Когда Махова поднялась на уровень поверхности и, описав небольшую дугу, аккуратно стала на грунт, подняв небольшое облачко пыли, Антарёв представил нас друг другу. Через стеклянный шлем мне было хорошо видно, как Махова подняла голову вверх и указала левой рукой на зависший в чёрном небе «Скороход»:

— Это ваш кораблик?

— Да, мой. — подтвердил я.

— Первый раз вижу «Скороход»! Большой корабль! А почему вы не захотели его посадить возле нашего «бульдозера»? — неожиданно спросила Мария.

— Далеко идти… — отмахнулся я, хотя её интерес меня до некоторой степени озадачил. Сначала Антарёв отчего-то обратил внимание на моё нежелание сажать корабль на грунт, теперь вот его напарница. Как-то странно это выглядело, неуместно… Тут такие необыкновенные события происходят, планеты раскрываются, как матрёшки, а они беспокоятся из-за моего корабля, висячего над их головами…

— Я даже не знаю, что делать. — подал голос Антарёв. — Через полчаса причалит Баштин, будем его ждать?

— Олег, я всё слышу! — отозвался Баштин. — До меня менее восьмидесяти тысяч километров, я мчусь к вам на всех парах! Развлекайте до моего появления господина ревизора!

У меня немного кружилась голова — то ли от ощущения нереальности происходившего, то ли просто по причине недавно перенесенной замены крови и связанных с этим медицинских эффектов. Но в какой-то момент появилось устойчивое ощущение абсурдности окружавшего меня мира, подобное тому, какое бывает иногда во снах перед самым пробуждением. Мне вдруг показалось, что я смотрю фантастический фильм с собственным участием и фильм этот мне, в общем-то, знаком, вот только концовку его я почему-то не знаю. Вернее, знаю, но напрочь позабыл…

— Ваша честь, что бы вы хотели осмотреть, — Антарёв повернул в мою сторону голову. — наш уютный лагерь или эту странную… кхм… щель?

— Ответ очевиден: давайте начнём с удивительных аномальных разрезов. — я ни секунды не раздумывал над ответом. — По-моему, земная планетология ничего подобного никогда ещё не описывала. Мария Владимировна, составите мне компанию?

Махова странно замешкалась — это действительно выглядело необычным и даже неуместным. Сначала она молчала несколько секунд, потом проговорила что-то невнятное, похожее на «я только что там была» и лишь после этого, словно стряхнув оцепенение, ответила негромко:

— Ну-у… да.

Тут бы мне насторожиться! Тут бы мне придержать свой гагаринский порыв! В конце-концов, не убежал бы никуда этот разрез и не исчез бы со своей ретроградной орбиты спутник, но — нет! — ничего у меня в мозгу не щёлкнуло, не свистнуло, не затренькало и не предупредило меня как-то иначе. А потому я бодро оттолкнулся от грунта, направив тело в полёт над «разрезом» по пологой параболе, и включил ранцевый двигатель, развернув его соплами вверх. Беззвучно вспыхнул за спиной на долю секунды иссиня-белый форс пламени, и полёт вверх сменился плавным движением вниз. Если это и было падение, то весьма условное, я двигался ногами вперёд со скоростью лишь чуть более двух метров в секунду.

Боковым зрением я видел Марию Махову, прыгнувшую в разрез следом за мной. Она управляла ранцевым двигателем очень сноровисто, намного лучше меня: несколькими включениями она обогнала меня и вышла на строго отвесную траекторию, в то время как я продолжал двигаться по нисходящей параболе и примерно через полминуты секунд достиг противоположной стороны разреза. Поскольку мы уже попали в область тени, то пришлось включить фонари на плечах и руках. Я видел Марию, быстро отдалявшуюся и скоро ставшую похожей на светящийся шар; она двигалась впереди меня, точнее, ниже, я же ускоряться пока не хотел, поскольку меня интересовало качество обработки стены.

Достигнув противоположной стороны разреза, я обратил внимание на то, что стена отражает свет моих фонарей словно зеркало — это означало, что камень отполирован. Вытянув руку, я коснулся стены и погасил горизонтальную составляющую вектора скорости — теперь мне оставалось лишь плавно скользить по инерции вниз. Через многослойную перчатку я не мог почувствовать фактуру стены, но не сомневался, что она очень ровная и гладкая. На Земле таким камнем обычно украшают разного рода помпезные учреждения, такие, где требуется продемонстрировать величие, богатство и пренебрежение экономией.

— Ваша честь, вы не потерялись? — послышался в динамиках голос Маховой. — С вами всё в порядке?

— Да, всё хорошо! Просто подзадержался, рассматривая стену. — отозвался я и включил двигатель за спиной, чтобы придать себе скорости. Датчик скорости, отображавшийся на стекле шлема, сразу ожил и показал, что я разогнался до пяти метров в секунду.

Посмотрев вниз, я понял, что включённые фонари мешают определить направление движения, а потому мне пришлось их выключить. В окутавшей меня тьме я опять внезапно ощутил прилив странного чувства нереальности происходившего. Само место, в котором я оказался, было попросту невозможным. Между двумя половинами небесного тела находилась узкая перемычка, хорошо различимая на фоне звёздного неба. Больше всего она напоминала мостик, переброшенный через узкий поток, зажатый двумя колоссальными скалами. Сравнение, конечно же, выглядело банальным, но очень точным.

Перемычка быстро приближалась. Я видел, как на него опустилась Мария Махова. Поверхность, на которой она стояла, была гладкой, отражала свет и казалась сделанной из тог же материала, что отвесные стены. Никаких предметов вокруг не было видно, по крайней мере в той области, что освещалась фонарями на скафандре. Дальномер определил ширину перемычки в сорок два метра, а длину — в двадцать девять. За несколько секунд до касания, я включил двигатель за спиной и погасил большую часть скорости, затем ещё двумя включениями практически её обнулил, опустившись на перемычку почти без толчка. После этого включил фонари.

— Для кабинетного работника вы отлично управляетесь с ранцевым двигателем! — проговорила Мария, очевидно, рассчитывая сказать комплимент.

— Кто назвал меня кабинетным работником? — я попытался пошутить в ответ. — Я самый что ни на есть труженик пыльных дорожек далёких планет.

Посмотрев наверх, я увидел далёкую полоску звёздного неба. Казалось, что я нахожусь между двумя огромными небоскрёбами, лишившихся по какой-то причине без электричества. Картина была не то, чтобы пугающей, но тревожной, рождавшей смутное опасение чего-то, чего ты не видел, не знал и не мог постичь. Какое-то нехорошее предчувствие в который уже раз зашевелилось в душе и я в который уже раз подавил этот приступ малодушия. Бояться мне, в общем-то, сейчас было нечего — никаких инопланетян здесь, посреди чёрного безжизненного космоса, быть не могло, рядом со мной находилась безоружная женщина-космонавт. Она не представляла для меня ни малейшей угрозы, будучи одетой в скафандр она даже ударить меня толком не сможет! Ну чего, скажите на милость, следовало опасаться в такой обстановке?

Впереди, там, где перемычка должна была упереться в отвесную стену, зиял внушительных размеров провал, точнее, прямоугольный проём. Если верить дальномеру, рисовавшему на стекле моего шлема картинку перепада контрастности находившейся передо мной поверхности, проём этот имел ширину восемьдесят четыре метра, а высоту — двадцать семь. разумеется, с какими-то там сантиметрами, на которые я просто не обращал внимания. Я поймал себя на банальной мысли — все геометрия этого места была чужда человеческим размерностям, какая-то несуразность ощущалась в этих странных пропорциях и некруглых величинах. Прямоугольный проём напомнил мне раскрытый рот, как иногда его рисуют дети, а перемычка, на которой я сейчас стоял, походила на высунутый язык. Медленно повернувшись в другую сторону, я увидел точно такой же проём, в глубине которого сгущалась клочковатая тьма.

— Предлагаю пойти вот в ту сторону. — Махова движением руки указала перед собой, но что-то меня побудило ей возразить:

— Нет! Пойдём сюда!

Я указал в противоположную сторону, немного присел и оттолкнулся обеими ногами, одновременно запустив ранцевый двигатель, который выдал направленный сверху вниз импульс. Пролетев метров десять или даже поболее, я опустился на перемычку и тут же совершил новый прыжок.

По мере моего продвижения темнота отступала вглубь проёма. Стало ясно, что перемычка входит в просторный, если не сказать огромный, зал. Он был совсем не пуст, справа и слева виднелись какие-то контейнеры, короба, мелкие предметы, но самое главное — в глубине помещения громоздился некий летательный аппарат. Его размер и форму я оценить не мог, поскольку он был частично завален на бок и носовая его часть уходила в темноту. В мою сторону был развёрнут сопловой блок — четыре огромных дюзы, в каждую из которых я мог пройти, не пригибаясь. Даже с того ракурса, под каким я смотрел на корабль, было очевидно, что он не может быть российский. У нас в системе Сатурна вообще не было «челноков» с четырьмя дюзами.

А вот контейнер, стоявший подле него, был явно наш. Я не сразу сообразил, что вижу на его боку до боли знакомую синюю полосу с белыми буквами «Роскосмос». Мне потребовались три или четыре секунды, чтобы осознать — я вижу вещь очевидно земного происхождения и более того, связанную с Первой экспедицией. По той просто причине, что прежде никто никогда не высаживался на этот ретроградный спутник Сатурна с безумным номером вместо имени. Правда, накрененный космический корабль отношения к Первой экспедиции явно не имел, но сие отнюдь не отменяло того факта, что люди Баштина явно бывали здесь прежде, а стало быть… стало быть все эти россказни про «раскрывшуюся» час назад планету есть не более чем басня, призванная одурачить меня!

Я резко увеличил тягу двигателя и он буквально вдавил меня в каменный пол.

— Что это означает, Мария Владимировна? Что за цирк вы тут устроили?! — закричал я вне себя, повернувшись со всей возможной быстротой в ту сторону, откуда только что прилетел.

Сделал я это как нельзя своевременно. В призрачном свете фонарей на своём скафандре я увидел, что Махова стоит у самого входа в зал, склонившись над роботом-разведчиком, которого я попросту не заметил во время своих гигантских прыжков. Мою спутницу было хорошо видно, все фонари на её скафандре горели, как, впрочем, и на моём, а потому она светилась, как хорошая новогодняя ёлка. И даже лучше! Нас разделяли пятьдесят метров, возможно, чуть менее, это расстояние я мог преодолеть в три прыжка. Я не знал, что именно задумала Мария Махова, но не сомневался в её дурных намерениях. Представлялось очевидным, что я стал жертвой хорошо продуманной комбинации и явно угодил в ловушку, покуда ещё неявную и непонятную, но оттого только более пугающую.

— Махова, приказываю вам остановиться! — снова прокричал я и, не дожидаясь выполнения команды, прыгнул в её сторону, придав себе скорость включением ранцевого двигателя.

Махова тут же отшатнулась от робота, словно подчиняясь мне, но это было всего лишь совпадение. На самом деле она активировала членистоногую машину и та точно выверенным прыжком рванулась мне навстречу. Я не очень-то испугался, поскольку знал, что роботы «Роскосмоса» не могут быть использованы против людей — защита их управляющих систем выстроена таким образом, что снять запрет на агрессию в отношении человека принципиально невозможно.

Однако, дурное предчувствие подсказывало мне, что какой-то сюрприз меня ждёт и Махова совсем не случайно возилась с роботом, пока я скакал по залу, как кенгуру. Я придал себе с помощью ранцевого двигателя новый импульс, рассчитывая обогнуть «сколопендру» сверху, пока та не поднялась на нужную высоту и не набрала скорость. У роботов существовали ограничения на опасное маневрирование в присутствии человека, поэтому я был уверен, что машина не станет меня таранить, однако… расчёт мой не оправдался. Я неправильно оценил опасную близость потолка и влетел в него головой, что называется, со всего размаху. Нет, я не разбил шлем и не повредил голову, но ориентацию в пространстве потерял на секунду-две — этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы железная махина приблизилась и охватила своими клешнями мои ноги пониже колен. После чего синим пламенем полыхнуло сопло прижимного двигателя на её спине и мы стали медленно спускаться от потолка к полу.

— Махова, это что за выходки? — я был вне себя от ярости. — Вы направили машину на ревизора «Роскосмоса», находящегося при исполнении служебных обязанностей, совершив тем самым уголовное преступление! Призываю вас остановиться и не усугублять…

— Что там у вас происходит, Маша? — небрежно перебил меня голос Антарёва, имевшего возможность слышать меня.

— Олежка, у нас всё океюшки! — отозвался бодрый голос Маховой. — Тот, кто хуже незваного гостя, надёжно заблокирован и бороться ему придётся до конца своих дней! Я поднимаюсь! Лови меня нежно!

Сказав это, она развернулась и, оттолкнувшись от пола, медленно поплыла в сторону перемычки.

Вокруг меня сгущалась темнота. Пошевелив ногами, я понял, что керамо-металлическое высокоинтеллектуальное членистоногое держит меня нежно, но крепко. Так просто ноги из его захвата освободить не получится. «Сколопендра» ещё пару раз пыхнула своим двигателем и увереннее потащила меня вниз, точнее, к полу, поскольку «низ» и «верх» на маломассивной планете являются понятиями намного более условными, чем даже на станции «Академик Королёв».

Я просто не мог поверить, что всё это происходит со мной и притом в яви. Роботу можно дать команду на удержание человека — опция эта довольно сомнительна, по крайней мере я не до конца понимаю её практическую пользу, но считается, что в опасной обстановке умная машина может подстраховать человека таким вот образом. Видимо, Махова использовала эту функцию, отрубив при этом весь функционал, позволявший машине взаимодействовать со мной. Как именно она это проделала сейчас было уже неважно, мне надлежало каким-то образом освободиться от висевшей на моих ногах гири. Тащить «сколопендру» за собой у меня не получилось бы ни при каких условиях — её двигатели намного мощнее тех, которыми оснащены скафандры космонавтов. На любое моё действие робот тут же ответил бы противодействием, не причиняя при этом мне вреда непосредственно.

Ай да Махова, ай хитрая лиса!

Я наблюдал за тем, как Махова, встав на перемычке, повернулась лицом в мою сторону, взмахнула рукой и произнесла: «Adios, idiota!» Фраза, очевидно, адресовалась мне. не знаю, почему она сказала «Прощай, придурок!» по-испански, был, наверное, в этом какой-то особенно глумливый подтекст, но мне сейчас было не до подтекстов.

Решение пришло само собой, даже удивительно, почему я так долго думал! Запустив левую руку в карман на бедре скафандра, я извлёк пистолет и аккуратно его приставил его к тому месту в передней части «сколопендры», где под мощной керамической бронёй должен был находиться блок искусственного интеллекта. Пару секунд потратил на выбор оптимального для выстрела угла, поскольку не хотел, чтобы отскочивший кусочек керамической защиты повредил мой собственный скафандр. Решив, что точка прицеливания и положение пистолета выбраны правильно, мягко нажал на спуск.

Искра беззвучного электрического разряда показалась мне ослепительно яркой, рука отчётливо дёрнулась от мощной отдачи и, дабы исключить выскальзывание оружия из ладони, фиксатор пистолета плотнее сдавил запястье. Не довольствуясь результатом одного выстрела, я тут же выпустил ещё две пули несколькими сантиметрами выше и ниже первой. Сугубо для того, чтобы гарантированно выключить электрическое чудо. Часть керамической защиты робота разлетелась по сторонам многочисленными осколками, а часть вдавилась внутрь, словно жестяная банка под ударом каблука. Через секунду сквозь одно из проделанных пулями отверстий взметнулся вверх и рассыпался в невесомости на миллион капель фонтан буро-коричневой жидкости — очевидно, мой выстрел повредил кожух с хладагентом. Фонтан, впрочем, тут же иссяк, поскольку давление в нагнетающей магистрали упало, блестящие же тёмные капли продолжили свой феерический разлёт во все стороны. Кое-что попало и на меня, поскольку я находился в непосредственной близости от этого фонтана.

Я аккуратно пошевелил левой ногой и вывел её из неподвижной клешни, через секунду освободил из захвата и правую ногу.

Махова, явно привлеченная вспышками выстрелов моего электродинамического пистолета, стояла неподвижно на перемычке и смотрела в мою сторону. Расстояние между нами составляло метров восемьдесят, а может, и поболее. Свет фонарей скафандра Маховой не позволял ей видеть происходившее в деталях и потому дамочка не могла оценить результат моей борьбы с машиной.

Но после того, как я, освободившись, взлетел к потолку, женщина закричала:

— Он освободился! У него пистолет!

Она присела, оттолкнулась от перемычки и включила ранцевый двигатель. Не прошло и пары секунд, как женщина скрылась из доступной мне зоны видимости.

Я же, достигнув потолка помещения, толкнул себя вниз. Играя вектором тяги ранцевого двигателя, я попытался направить свой полёт в направлении выхода из помещения. Получилось это у меня не очень, вместо того, чтобы заложить плавную параболу, я жёстко врезался в пол и тут же был отброшен вверх, словно мячик. Ну, всё правильно, как известно действие третьего закона Ньютона безо всяких исключений распространяется и на ревизоров «Роскосмоса»! Слишком уж я заторопился и занервничал, действовать следовало спокойнее…

Некоторое время мне пришлось потратить на стабилизацию в пространстве, при этом на нашей рабочей частоте происходило нечто, чего я понять не мог. Мария Махова истошно кричала: «Олег, что ты делаешь, прекрати!», а Антарёв в ответ невнятно бубнил: «Маша, ничего личного, ты бы на моём месте поступила также!»

Я даже вообразить не мог, о чём идёт речь, поскольку Антерёв всё время оставался наверху, а Махова — внизу, между ними было несколько сот метров… Что они могли обсуждать с такими воплями?

Лишь когда я выбрался-таки из помещения на перемычку и поднял вверх голову, мне стал понятен пугающий смысл услышанных фраз.

Половинки спутника сдвигались и притом очень быстро. Со скоростью два метра в секунду или даже быстрее. Мне были хорошо видны включенные фонари скафандра Маховой и ослепительно-белый форс пламени её ранцевого двигателя — Маша мчалась наверх со всем возможным ускорением. И она явно не успевала! Даже на скорости тридцать метров в секунду ей для подъёма потребовалось бы не менее пятнадцати секунд, а ведь эту скорость ещё надо было развить! Ранцевые двигатели надёжны и имеют большой запас порошкового топлива, но они не предназначены для для больших скоростей, дабы космонавты не убивались о преграды при неудачном маневрировании…

«Олежка, оставь щель! Оставь щель, я протиснусь! Он всё равно не успеет за мной!» — вопила Махова, а её друг и коллега Антарёв молчал.

Я зачарованно смотрел вверх, прекрасно сознавая, что именно последует в ближайшие секунды и не веря до конца своим глазам. Половинки спутника беззвучно сдвигались, точно громадные тиски, а космонавт Махова Мария Владимировна казалась светлячком, опрометчиво попавшим между ними. У светлячка не было ни единого шанса остановить тиски.

А у Маховой не было ни малейшей возможности проскочить между гладкими отполированными скалами…

За секунду или полторы до того, как это немыслимое шоу закончилось, в наушниках раздался голос Олега Антарёва: «Маша, прощай! Акзатнов — тоже!»

Скалы над моей головой беззвучно сошлись. Я некоторое время оцепенело стоял, осмысливая увиденное. Я сразу понял, что Махова мертва окончательно и бесповоротно, причём смерть она приняла по-настоящему пугающую… этот факт мне ещё только предстояло принять и осмыслить.

Но кроме этого мне предстояло принять и осмыслить другой факт — я был замурован в толще скалы на ретроградном спутнике Сатурна, почти в двадцати одном миллионе километров от этой планеты. Никто не знает, где я нахожусь. И никто не станет меня здесь искать. И никто меня здесь не отыщет, по крайней мере в ближайшие дни и недели. Ресурс жизнеобеспечения скафандра не превышает двенадцать часов.

Через двенадцать часов я обречен умереть, будучи замурованным заживо.

Я перевёл дыхание и сделал глоток воды из двухлитрового запаса, которым располагал скафандр. Не потому, что хотел пить, а просто из-за необходимости смочить моментально пересохшее горло. Не сказал бы, что у меня затряслись колени или запрыгали круги перед глазами — нет, такой очевидной симптоматики панической атаки я не испытал! — но ощущения, переполнявшие меня, были крайне негативного свойства. Я помимо воли стал с искренним сожалением вспоминать то, как легкомысленно прыгнул в щель между половинами раздвинувшейся планеты, как опрометчиво отказался от первоначального плана поговорить с Антарёвым и Маховой до прибытия Баштина… А ведь именно ради этого разговора я и помчался сюда, опережая последнего! Эх, как же я опрометчиво купился на показанный мне фокус, позволил сбить себя с толку, некритично воспринял увиденное и услышанное!

Хотя следовало признать, рассказ о раздвинувшейся планете и сам её вид произвели немалое впечатление! На моём месте мало кто сохранил бы возможность трезво думать. Ребятки из Первой экспедиции, безусловно, бывали здесь прежде и не раз, этот спутник они сдвигали и раздвигали по своему желанию неоднократно…

Не знаю, как долго я стоял посреди огромного зала, постепенно проникаясь мыслью о безвыходности своего положения. Может быть, эта прострация длилась минуту, может, пять, а может — десять. Мой организм в эти минуты выработал, должно быть, месячную норму кортизола, гормона стресса. Я не следил за временем, полностью отдавшись переполнявшим меня противоречивым эмоциям. Меня душила ярость от осознания того, как ловко я был одурачен; снедало испепелявшее душу бешенство от ощущения собственного бессилия; терзал гнев от мысли, что Баштин и его команда будут в конечном итоге разоблачены не мною… И вместе с тем меня переполняло странное внутреннее удовлетворение оттого, что я стал свидетелем чудовищной смерти Маховой, точнее, её убийства. Женщина, заманившая меня в ловушку, погибла раньше меня — это же моментальное воздаяние, достойное любой поучительной книги!

Я переживал целую гамму негативных противоречивых чувств, неспособных продуцировать сколько-нибудь полезый результат. Но в конце концов я победил своих внутренних демонов и ко мне вернулась способность размышлять и действовать конструктивно.

В запасе у меня оставались одиннадцать часов жизни. Я знал, как распоряжусь пистолетом, когда это время истечёт, и был уверен, что рука моя в нужную минуту не дрогнет — эта уверенность до некоторой степени подействовала на меня успокаивающе. Главный вопрос, который мне предстояло сейчас решить, можно было сформулировать так: хочу ли я посмотреть, что именно находилось внутри раздвигающегося ретроградного спутника или же это до такой степени мне неинтересно, что я не тронусь с места? Ответ был очевиден, по крайней мере, для меня — я хотел потратить остающиеся часы своей жизни с толком. Как там написал Николай Островский?… «Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», так кажется? Так вот я не хотел бесцельно прожить последние часы.

Когда мы спустились на перемычку между двумя половинами спутника, Махова отчего-то хотела повести меня в одну сторону, а я решил отправиться в другую. Интересно, почему Махова не хотела, чтобы я направился туда, куда направился? Чтобы я не увидел неизвестный космической корабль? Это обоснованное опасение! Значит, мне следует его осмотреть! И прямо с этого начать!

Я оттолкнулся от пола и послал своё тело в медленный полёт, аккуратно управляя ранцевым двигателем. Перелёт удачно завершился на левом крыле неизвестной машины. Ввиду того, что корабль был сильно накренён, стоять на наклонной поверхности было не очень-то удобно, но в условиях минимальной гравитации, это не имело большого значения. С крыла мне открывался хороший вид на левый борт летательного аппарата и большую надпись на трёхцветном поле «European Space Union», а чуть ниже лаконичное «Aztec-09». Крупные блоки керамической защиты свидетельствовали о высоком классе радиационной защиты корабля, а крыло Бартини указывало на его способность совершать манёвры как в космосе, так и в плотной атмосфере. Хотя корабль был довольно большим, очевидно было, что это межорбитальный «челнок», не предназначенный для межпланетных перелётов.

Я почти не сомневался в том, что вижу тот самый «челнок» тяжёлого класса, на котором в середине апреля Йоханн Тимм покинул базу Европейского Космического Союза «Гюйгенс» да так и канул в Неизвестность. Теперь я мог сказать, что знаю, почему Тимм не вызвал помощь и почему то же самое не сделал его высокоинтеллектуальный корабль. Даже если умная машина и посылала сигналы «SOS», их никто не мог услышать. Невозможно услышать радиопередатчик, замурованный внутри скалы с толщиной стен более четырёхсот метров!

Аккуратно управляя ранцевым двигателем, я приблизился к корпусу и перелетел в носовую оконечность корабля. При её осмотре стало ясно, почему он завален — стойка носового упора подломилась, хотя и не сломалась полностью, из-за чего «челнок» и «клюнул» носом. Очевидно, произошло это при попытке втащить корабль внутрь спутника. Сделать это было непросто, слишком габаритным и массивным оказался «челнок», однако мастера из состава Первой экспедиции преодолели все препоны, хотя и повредили немного корабль. Некоторое время я потратил на внимательный осмотр девятого «Ацтека». Бросались в глаза выдвинутые посадочные устройства — антенны основного и резервного высотомеров, прожектора панорамного и курсового освещения. Свой последний полёт корабль явно завершил штатной посадкой! А вот что происходило с ним после после — о том можно было только гадать…

Во время моего облёта «Ацтека» произошёл неожиданный инцидент. Очевидно, какой-то из датчиков движения засёк то ли изменение освещенности, то ли моё перемещение и дал команду включить освещение за бортом. Мгновенно вспыхнули все прожектора, освещая не только пространство под кораблём, но и вокруг него в радиусе около тридцати метров. Благодаря этому я получил возможность хорошенько осмотреть нижнюю полусферу «Ацтека». Все люки — грузовой, для персонала, стыковочный, а также технологические — выглядели абсолютно невредимыми. Баштин и его люди явно не ломились внутрь… Может быть, они каким-то образом умудрились открыть один из люков штатно? Это казалось очень маловероятным. Космические корабли защищают от несанкционированного проникновения лучше, чем самые надёжные банковские хранилища. Люк чужого запертого космического корабля можно взорвать, на худой конец, вырезать очень мощной фрезой, но открыть, обойдя защиту… нет, не верю!

Это открытие подтолкнуло меня к маленькому эксперименту. Я приказал управляющей системе скафандра настроиться на международную частоту экстренных сообщений и совсем не удивился, когда услышал позывные корабля «Ацтек-девять», а затем лаконичные сообщения на русском и английском языках, из которых можно было понять, что четырнадцатого апреля «челнок» утратил связь с находившимся на его борту космонавтом Европейского Космического Союза Йоханом Тиммом. И случилось это после посадки на ретроградный спутник Сатурна, где космический корабль до сих пор и находится.

Что ж, значит я правильно связал этот межорбитальный «челнок» с погибшим Йоханном. И голову ему просверлили именно здесь. Именно в тот самый день, когда из-за поломки высокооборотной фрезы погибла Регина Баженова. По странному стечению обстоятельств Регина работала в бригаде Олега Антарёва. Вместе с Олегом и Машей Маховой. А сегодня погибла сама Маша. Судя по всему, в этой бригаде работать очень опасно!

Я вспомнил о контейнерах с маркировкой «Роскосмоса», увиденных ближе к выходу из зала, и направился к ним. После того, как я отдалился от «Ацтека-девять», его огни погасли — управляющий компьютер вернул корабль в режим энергосбережения.

Контейнеров оказалось в общей сложности пять. Четыре были пусты, а вот увиденное в пятом меня до крайности озадачило. В нём лежало золото, но удивление вызывал не сам металл, а то, в форме чего он находился. Несколько десятков предметов, одинакового размера, представлявшие собой массивную рамку с тонкой сеткой, натянутой между её сторонами. Размеры каждой рамки, если верить дальномеру, составляли сорок семь на двадцать один сантиметр, то есть, это был довольно большой предмет. На золотую сетку были нанесены маленькие значки, которые условно можно было назвать иероглифами, хотя, конечно же, никакими иероглифами они не являлись. По крайней мере, земными иероглифами они не являлись точно. Их было много, несколько сотен на каждой рамке, они располагались подобно буквам и цифрам на листе тетради в клетку. Хотя при беглом осмотре никакой системы в распределении этих значков нельзя было заметить, явственно ощущалась упорядоченность их распределения.

В ярком свете моих фонарей золото переливалось и искрилось. Зрелище было завораживающим. То, что я держал в руках, явно не являлось украшением, но было всё же очень красивым. Я не поленился нагнуться, что было не очень удобно делать в скафандре, и взял из контейнера другой прямоугольник из золота. Удерживая оба предмета и переводя взгляд с одного на другой, я понял, что распределение значков на них совершенно различно, хотя габаритные размеры прямоугольников одинаковы. Это открытие меня чрезвычайно заинтересовало. Я взял из контейнера пару других прямоугольников — они тоже оказались заполнены значками, распределение которых не походило на увиденное ранее…

Золотые скрижали?

Да, пожалуй, их можно было назвать золотыми скрижалями, только в отличие от Джозефа Смита, создателя мормонского вероучения, я не мог их прочесть.

Невозможно было определить, даже приблизительно, сколько весит такой предмет. Просто потому, что нельзя было прикинуть даже на глазок, его объём. Рамка прямоугольников казалась очень массивной, но сеточка и символы выглядели тонкими и изящными. В контейнере лежало штук сорок таких предметов, если каждый весит хотя бы полтора килограмма, то стало быть, вес золота составлял килограммов шестьдесят.

Неплохая добыча! И ведь ясно же, что не члены Первой экспедиции изготавливали эти милые непонятные штучки, они их отсюда забирали. Но тогда уместно задать вопрос, кто и когда их сюда поместил? Наверное тот, кто сумел разрезать на две части целую планету, пусть и карликовую, и оборудовать в её недрах этот огромный зал.

Уместным представлялся и другой вопрос: а откуда энергичные ребята из «Роскосмоса» принесли эти предметы? Я неспеша огляделся по сторонам — пространство вокруг меня было пустым, если не считать кое-какого мелкого инструмента, брошенного возле контейнеров. Инструмент был узнаваем и имел вполне земное происхождение, его явно оставили здесь члены Первой экспедиции, так что никакой интриги тут не существовало.

Другое дело золотые прямоугольники с сеточкой!

Положив обратно в контейнер странные артефакты — всё равно пропасть отсюда они никак не могли! — я запустил ранцевый двигатель и отправился в неспешный полёт по периметру зала. По мере моего движения фонари разгоняли тьму и я увидел сначала одно отверстие в стене, затем — второе, потом — третье. Они напоминали окна, в том отношении, что не достигали пола, а располагались в девяноста пяти сантиметрах выше. Каждый из проходов имел квадратное сечение со стороной сто пять сантиметров. Внутренняя поверхность ходов была идеально гладкой и не имела никаких обозначений. Насколько можно было судить, все три отверстия углублялись в тело спутника на шесть метров и далее поворачивали под прямым углом направо, налево и вниз. «Вниз», разумеется, относительно моего «верха», в принципе, я мог вполне перевернуться, так что эти понятия в условиях почти отсутствующей гравитации были очень и очень относительны.

Я недолго размышлял над тем, надлежит ли мне отправиться в один из этих ходов. Я ведь и так уже был замурован заживо, что со мной могло произойти ещё? В конце концов, не гулять же мне вокруг девятого «Ацтека» в ожидании того момента, когда у меня закончится воздух в скафандре или порошковое топливо в ранцевом двигателе!

Поэтому я без особых раздумий нырнул в один из трёх ходов — тот, что был центральным. Разворачиваться в тоннеле со сторонами сто пять сантиметров в «тяжёлом» скафандре было поначалу довольно проблемно, но потом я приноровился ориентировать плечи по диагонали прохода и стал проходить повороты почти без соударений. Я преодолел один поворот под прямым углом, потом — второй, потом — третий. Навигатор рисовал на стекле моего шлема проделанный путь и я понял, что отдалился от большого зала, в котором находился «Ацтек», в общей сложности на двадцать один метр. Тут коридор внезапно окончился и я понял, что очутился в невысоком, но широком и длинном зале. Свет фонарей не достигал дальних стен, но отражался от потолка и пола, увеличивая общую освещенность. Осмотревшись, я понял, что место это очень необычное. Передо мной находился широкий проход, по обе стороны которого располагались многочисленные… даже не знаю, что именно — короба или ложементы — в которых стояли золотые рамки с сеточками, во всём подобные тем, что я видел в контейнере у входа. Короба эти были сделаны из того же материала, что пол и стены, поднимались прямо из пола и имели длину более трёх метров. Для вертикальной установки золотой пластины в каждом таком коробе имелись особые пазы, сделанные очень аккуратно и точно в нужный размер. Я вытащил одно из золотых изделий, а потом вернул его на место — золотая рамка двигалась в пазах легко, практически без трения, но в входила в пазы очень плотно, зазор оказался минимален.

Я попытался понять, что именно мне напоминает увиденное зрелище. На ум пришли два сравнения, совершенно несхожих, но каждое точное по-своему. Первым и, пожалуй, более очевидным, оказался пчелиный улей с множеством рамок для сот. Тому, кто видел внутренность улья, сравнение это будет понятно без лишних объяснений. Другой образ оказался более экстравагантным. Мне вспомнилась поездка в составе студенческой группы в Пулковскую обсерваторию, во время которой нам были продемонстрированы стеклянные пластины с негативами фотографий звёздного неба, сделанными ещё в девятнадцатом веке. Пластины эти хранились аналогичным образом в коробках с пазами. Хотя, конечно, размеры не шли ни в какое сравнение с тем, что я видел сейчас перед собой.

Не все короба в этом длинном зале оказались заполнены. В некоторых находились лишь по несколько пластин, в других — вообще ни одной. Но имелись и такие, в которых пластин было очень много, многие десятки. Я попытался понять, сколько же может находиться золота в этом месте и не смог этого сделать ввиду невозможности определить более или менее точно размеры помещения. Только стало ясно, что речь должна идти о многих и многих сотнях или даже тысячах тонн.

Не включая двигатель, я, отталкиваясь одними руками, поплыл вдоль вереницы коробов, казавшейся бесконечной. Сначала я пытался считать их ряды, точнее, делал это по давно выработавшейся привычке фиксировать количество однотипных предметов, однако, на третьем десятке понял бессмысленность этого занятия. Тьма отступала от меня, а вместе с этим свет моих фонарей выхватывал всё новые и новые короба, тянувшиеся не только вперёд, но и уходившие в даль по обе стороны прохода.

Я не то, чтобы был потрясён, хотя… нет, конечно же, я был потрясён! Но и озадачен. Что это было? Я увидел инопланетный Гохран?… или Алмазный фонд?… или Библиотеку инопланетного президента?… или скрижали Завета инопланетного пророка?

Зал был очень длинным — двести девятнадцать метров, если верить моему навигатору — но он всё-таки закончился. В стене я увидел много квадратных отверстий со знакомой уже длиной стороны сто пять сантиметров, только теперь они располагались не рядком, а хаотично, без всякой системы. Я насчитал девять таких отверстий, возможно, их было и больше, но осматривать всю стену я не стал.

Направив себя в один из таких ходов, я проделал долгий путь почти в полсотни метров с шестью поворотами и очутился в конце-концов в пустом помещении, похожем на бездонный колодец. Охватить его взглядом мешало большое количество небольших перегородок, похожих на ширмы, расположенных совершенно хаотично вдоль двух противоположных стен. Перегородки эти казались сделаны из того же материала, что и облицовка помещения, с той только разницей, что это была не монолитная поверхность. В перегородках было прорезано множество небольших треугольных отверстий. Кто бы не возводил это сооружение, он явно умел работать с камнем! Перегородки располагались таким образом, что центральная часть помещения оставалась совершенно свободной, поэтому я без особых затруднений двинулся вперёд. Точнее «вниз»… Или, всё-таки, «вперёд»? В противоположном конце помещения я увидел в стене ряд отверстий и без долгий раздумий протиснулся в одно из них.

Путешествовал я таким образом долго, более трёх часов. На моём пути попадались комнаты с подобиями стеллажей, на которых были разложены в больших количествах предметы из блестящих белых металлов. У меня было ощущение, что это разные металлы, но какие именно определить на глаз не представлялось возможным. Думаю, не многие отличили бы платину от палладия или даже обычной ртути в тех условиях. в каких находился я.

Навигатор в скафандре неспешно рисовал на стекле шлема трёхмерную картинку моего маршрута. В какой-то момент я обратил внимание на то, что удалился от начальной точки движения, то есть зала в центре карликовой планеты, где стоял поврежденный «Ацтек», более чем на четыреста метров по прямой. В принципе поверхность спутника находилась где-то совсем неподалёку, возможно в полусотне метров, а возможно — в десяти. Будь у меня хоть какое-то горнопроходческое оборудование — да даже простейший перфоратор! — имело бы смысл попытаться проложить дорогу к свободе через стену.

Увы, об этом приходилось только мечтать!

Почему-то подумалось том, как Вадим Королёв начнёт меня искать, объявит «аврал!» и сообщит о моём исчезновении на Землю. От Королёва мысли плавно перетекли к Татьяне Авдеевой, а далее, к той нашей встрече, во время которой я запустил в невесомости золотой шарик. Это воспоминание подтолкнуло меня к повторению эксперимента. Даже не знаю для чего, быть может, для обычного развлечения?

Без всякой глубокомысленной цели я извлёк шарик, который при надевании скафандра переложил из комбинезона в один из наружных карманов. В толстых перчатках обращаться с ним было не очень-то удобно, однако, я сумел содрать с него полиэтиленовую плёнку, в которую он был запаян после исследования в лаборатории, и успешно запустил его.

Я не сомневался, что этот предмет происходил из того самого места, где теперь находился я сам. В каком-то смысле, мне пришлось вернуть его к истокам. На Родину, если угодно.

Шар описал вокруг меня круг и быстро умчался в темноту. Я был уверен, что больше не увижу его. Архитектура этого места была до того запутанной, что даже наличие электронного навигатора не спасало от блужданий, чего уж можно было ждать от золотой безделицы. Притом в условиях низкой гравитации и космического вакуума!

Но предсказатель из меня получился неважнецкий. Через пару минут шарик вынырнул из темноты, беззвучно сделал вокруг меня круг и опять удалился в том же направлении, откуда и прибыл. Это показалось мне довольно странным. Прежде этот предмет так себя не вёл: возвратившись, он продолжал движение в противоположном направлении, словно щенок, обнюхивающий незнакомую территорию. Два раза подряд в одну сторону шар никогда не уходил.

Очень скоро, возможно через полминуты, а возможно и ранее, шар возвратился, заложил вокруг меня новый круг и снова улетел в том же направлении, откуда явился. А потом проделал это в четвёртый раз. Это показалось мне совсем странным — предмет всё время удалялся в одну сторону и игнорировал другие направления… Я двинулся за ним, влез в очередной квадратный лаз со сторонами сто пять сантиметров, не очень ловко преодолел три поворота и… оказался в тупике!

Вот это было по-настоящему странно, поскольку за время моих блужданий ни один из таких проходов тупиком не заканчивался. Я попадал из одного помещения в другое и уже уверился в том, что все залы этого странного сооружения объединены в единую кольцевую систему. А вот теперь я отыскал в тупик. Точнее, не я отыскал, меня привёл сюда золотой шар с пиктограммами на поверхности.

Шарик вился вокруг меня и уже никуда не отдалялся. Привёл, стало быть, в конечную точку маршрута?

Я поймал его, остановил и спрятал в наружный карман. Не хотел, чтобы игривый щенок отвлекал.

После этого внимательно осмотрел и даже ощупал стену, перегораживавшую проход. Она выглядела совершеннейшим монолитом и не должна была поворачиваться, раздвигаться или как-то иначе освобождать путь вперёд. То есть, это явно не была дверь в человеческом понимании.

Однако, что-то меня удерживало подле неё, наверное, здравый смысл! Стенка появилась здесь не просто так — она являлась заглушкой, поскольку прямо за ней или где-то совсем рядом должна была находиться поверхность карликовой планеты. Если верить навигатору в моём скафандре, я удалился от точки входа на пятьсот двадцать четыре метра по прямой, стало быть, я преодолел систему тоннелей и нахожусь в приповерхностной области. Стенку эту поставили здесь не зря и она не должна быть глухой, ведь коридор не без умысла подведён к поверхности. Если этот пустой аппендикс был не нужен создателям, они могли бы его попросту не строить или заглушить в самом начале. Но ведь для чего-то же они довели его до этой точки!

Я долго рассматривал гладкий камень и наконец увидел то, что рассчитывал увидеть. Это был некий символ, пиктограмма, нарисованная очень тонкой линией на камне в самом его центре, в точке пересечения диагоналей. Яркий свет моих фонарей только мешал мне как следует рассмотреть непонятный знак. Чтобы лучше его видеть, я понизил яркость и ладонями закрыл рисунок от прямого света. И понял, наконец, что именно странный контур изображал — по форме и размеру он очень напоминал ту «булаву», что я отыскал в комбинезоне Ольги Капленко.

Как можно было использовать это открытие на практике я не мог понять до тех самых пор, пока не догадался ткнуть пальцем то место на камне, где была нарисована пиктограмма. Оно оказалось мягким в отличие от твёрдой поверхности вокруг. Если щель в стене затолкать кусочек жевательной резинки или пластилина, то получится полная аналогия…

То, что я проделал дальше, являлось, пожалуй, единственным, до чего я смог додуматься в сложившейся ситуации. Я вытащил из внешнего кармана золотую «булаву» и без лишний затей вдавил её в то место, что было обозначено контуром. С одной стороны я прекрасно понимал бессмысленность того, что делаю, поскольку эта «дверь» могла стоять закрытой миллионы и миллиарды лет и даже самый надёжный привод за это время попросту обратился бы в прах. Но с другой стороны, что-то же этот рисунок на камне означал и для чего-то поверхность под ним всё это время оставалась мягкой!

Артефакт беззвучно вдавился в центр плиты. Несколько секунд ничего не происходило, а потом зеркально гладкая поверхность стала странным образом меняться. По ней как будто бы прошла волна, появились складки и… возникло ощущение, что я вижу вовсе не гладкий каменный монолит, а полиэтиленовый пакет с жидкостью внутри. Это было до того странно, что я не отказал себе в том, чтобы аккуратно ткнуть перегородку пальцем и она под этим воздействием неожиданно вдавилась.

Ещё через секунду по линиям стыков заглушки и стен коридора стала выдавливаться густая, похожая на бесцветный гель, субстанция. И чем больше её выдавливалось, тем сильнее съёживалась перегородка. Для того, чтобы осмыслить происходившее, мне потребовались несколько секунд: внутренне содержимое того, что было некоторое время тому назад «каменной заглушкой», теперь выдавливалось наружу в виде густого геля… Не иначе! А ведь температура окружавшего меня пространства была всего-то на девять градусов выше абсолютного нуля. Стало быть, внутри перегородки содержалось некое вещество, претерпевавшее при контакте с золотом фазовый переход в сверхтекучую при такой температуре жидкость. Переход сопровождался скачкообразным увеличением объёма, в ходе которого ёмкость не выдерживала внутреннего давления и вскрывалась. Проще говоря, лопалась… или прокалывалась заблаговременно установленными по периметру шипами.

Красиво и изящно! Не нужны электромеханические приводы, направляющие и смазка, не нужна точная механическая обработка и качественный монтаж. Все гениальное просто, вот только насколько же сложна эта кажущаяся простота…

То, что десятью секундами ранее казалось каменным монолитом, превратилось в смятую упаковку и потёки геля на стенках коридора. Впереди, в метрах десяти перед собой, я увидел звёздное небо и хорошо узнаваемую дорожку Млечного пути. Я убрал со своего пути съёжившуюся ёмкость и толчком послал свое тело вперёд.

Секунда, другая — и вот я на поверхности ретроградного спутника. В моих наушниках зазвучали голоса Антарёва, Баштина и прочих участников Первой экспедиции, активно обсуждавших сложившуюся ситуацию и явно не подозревавших о появлении новой пары ушей. Точне сказать, новой старой пар ушей.

— Через восемь часов у него остановится система жизнеобеспечения и мы спокойно закончим начатое. Только теперь труп и скафандр отправим не в базовый морг под гарантии Акчуриной, а в самый жаркий тигель. — внушительно вещал Антарёв, на что женский голос, видимо, Лидии Опариной, парировал с истеричной интонацией:

— А что ты сделаешь с его кораблём? Маленькая атомная бомба делу не поможет, но ведь и её нет! «Скороход-десять» ты в тигель не засунешь!

— Девочки мои, не надо ругаться! — благодушно и примирительно воззвал было Баштин, но его моментально прервал Антарёв:

— Не надо здесь этих фамильярностей, Александр-Сергеевич-но-не-Пушкин, всё, что случилось здесь, произошло по вашей вине!

Баштин, разумеется, не мог не отреагировать на столь очевидный выпад в свою сторону:

— Эвона как ты заговорил, Олежка! Бедную Машеньку Махову, стало быть, я сплющил, да? Ты только забыл, что я находился за пятьдесят тысяч километров и под локоть тебя, такого умного, не толкал! Поэтому не надо с больной головы на здоровую перекладывать!

— Вот именно, не надо! — снова огрызнулся Антарёв, он вообще показался мне очень раздраженным. — Мы десятки раз обсуждали варианты действий на случай появления посторонних! Всё было продумано заблаговременно! Я не устраивал никаких экспромтов, я выполнял твои же приказы.

— Мои приказы касались случаев, когда лишний свидетель сажал корабль на поверхность! И в случае с этим европейским шпионом всё прошло как по маслу! Как раз потому, что мы сумели технично спрятать корабль. А ревизор оставил корабль висеть над поверхностью. Что прикажешь с ним делать? Лида правильно говорит, этот «Скороход» не столкнуть с орбиты и не взорвать, он втрое больше любого «челнока»… непонятно что с ним можно придумать. А ты, такой умный и красивых, захлопнул ревизора в сундуке, хотя можно было всё обыграть иначе.

— Сколько раз говорили, что в самом крайнем случае делаем вид, будто сами только что столкнулись со следами инопланетной цивилизации. — вторила начальнику Опарина. — И получаем Государственную премию за неоценимый вклад в науку и технику. А вы что устроили с Маховой?! Ревизора решили мочкануть? У вас мозги есть?!

— А у вас с Фадеевым мозги были, когда вы отоварили этого самого ревизора по голове в кабинете Акчуриной? — судя по интонации, Антарёв пребывал на грани истерики. — Ты сама же его и приложила в голову!

— Я его приложила потому, что Петя Фадеев труп Баженовой нёс за спиной! — Опарина явно не хотела допустить, чтобы последнее слово осталось не за нею. — А пятью минутами ранее мы другой труп уложил в морг. Ты думаешь, что если бы ревизор взял нас с поличным, это было бы лучше для дела?

— Я думаю, что не надо было кое-кому играть в личные отношения с подколодной змеёй, которая в итоге всю нашу концессию и спалила! Всё началось с Акчуриной, с того, что она вместо одного трупа направила на Землю другой! Подстраховалась, стало быть… На случай возможно провала! Пусть пропадут все вокруг, но только не она, так что ли?! Какая милая женская находчивость! Я неправ, Александр-Сергеевич-не-Пушкин? Поправьте меня, где там у меня в рассуждениях нестыковочка?

— Сейчас это вообще не имеет значения! Ни Акчурину не вернуть, ни ревизора — на Землю. — глухо отозвался Баштин. — Нам надо продумать схему, которая объяснит появление «Скорохода» в этом месте и последующую гибель Маховой, и ревизора. Варианты есть, придётся, конечно, раскрыть наши кладовые и рассказать о «Детях Сатурна», но мы вполне можем выстроить логичную и непротиворечивую схему событий. Хватит истерить, давайте думать…

— Сначала надо запись подтереть как следует. — послышался голос молчавшего до этого Фадеева; тот вообще производил впечатление самого флегматичного члена этой яркой бурлескной компании. — Вы за последние часы столько наговорили, что даже Нюрнбергскому трибуналу хватило бы, чтобы отправить вас на виселицу! А ведь вся эта болтовня фиксируется.

— Это наименьшая из всех проблем! У нас семьдесят два часа на на «памперсы». — отмахнулся Антарёв, но его реплика тут же вызвала эмоциональный всплеск Опариной:

— Нет у тебя семидесяти двух часов, болван! Королёв уже запрашивал, известно ли нам о местонахождении ревизора! Его уже ищут! Действовать надо быстро!

И склока понеслась по новому кругу… Эх, какой же интересный и оживленный разговор бурлил у моих невидимых коллег по «Роскосмосу», я прям заслушался! Похоже, я вылез из своей темницы вовремя, как раз к тому моменту, когда в рядах противника оформились раздрай и паника. Очень хорошо, самое время появиться с того света!

Быстро сориентировавшись по положению Млечного пути и Сатурна, я повернулся в нужном направлении и, включив ранцевый двигатель, поднялся над поверхностью спутника. Уже в первом прыжке я увидел носовую часть своего ненаглядного «Скорохода-десять». Корабль огромной блестящей иглой висел над самым горизонтом, расстояние до которого ввиду малых размеров и неправильной формы спутника, не превышало одного километра. А в реальности, думаю, горизонт был гораздо ближе.

Уже в первом прыжке я увидел носовую часть своего ненаглядного «Скорохода-десять». Корабль огромной блестящей иглой висел над самым горизонтом, расстояние до которого ввиду малых размеров и неправильной формы спутника, не превышало одного километра.

Стараясь не подниматься особенно высоко, дабы не быть замеченным раньше времени, я двигался в направлении своего корабля. Перелёт занял несколько минут, однако никого из членов первой экспедиции я в районе «Скорохода» не обнаружил. Половинки карликовой планеты оставались сдвинуты, линия по которой они разделялись была хорошо заметна, хотя не вызывало сомнений, что в случае необходимости её можно было легко и без особых усилий замаскировать.

Голоса Баштина, Антарёва, Фадеева и Опариной звучали в наушниках очень хорошо, говорившие явно находились на поверхности и не подозревали о моём присутствии. На секунду возникло искушение подняться в корабль, висевший над головой, и осуществить задержание преступников, находясь на его борту, но этот вариант я моментально отклонил. Члены Первой экспедиции могли не подчиниться моим требованиям и решиться на какие-то неординарные действия, исход которых я не мог просчитать заранее, а потому следовало действовать более грубо и брутально. В лоб, если угодно.

Я направился в сторону относительно ровной площадки, которую Антарёв при моём появлении назвал «лагерем». Там находились два однотипных межорбитальных «челнока», поскольку у каждой из двух бригад в распоряжении имелся свой корабль. Площадка была хорошо освещена — посадочные прожектора обоих «челноков» давали столько света, что можно было снимать видео высшего квалитета. Все четыре космонавта занимались какими-то работами, отчаянно при этом споря и ругаясь, так что моё появление оставалось не замечено ими вплоть до того самого момента, когда я опустился рядом с их милой группой и бесцеремонно вторгся в разговор:

— Частную концессию по добыче драгметаллов под условным названием «Первая экспедиция Александра Баштина» объявляю закрытой. Все работы приказываю остановить! Все члены преступной группы арестованы и должны проследовать на борт корабля «Скороход-десять»!

Не родился ещё тот Гоголь, который мог бы описать последовавшую немую сцену. Несколько секунд в эфире висела глубокая тишина и четыре пары глаз сквозь стёкла гермошлемов удивленно таращились на меня.

Первой нашлась Лидия Опарина, ядовито проговорившая:

— Оказался он живой! Олежка, это ты, кажется, хотел отправить ревизора по кускам в самых горячий тигель?

— Нет! — парировал Баштин. — Я сам его туда отправлю!

Он взмахнул рукой, в которой держал какой-то инструмент, и в мою сторону полетела быстро вращавшаяся деталь. То ли муфта с закрепленным в ней высокооборотным буром, то ли что-то похожее, я не смог рассмотреть, что именно. Идеальное оружие ближнего боя, стабилизирующее само себя в полёте. Может быть, номер этот и получился бы у Баштина в другой обстановке, но я уже примерно понимал, как был убит Йоханн Тимм и был готов к такого рода фокусам. Едва только Александр-Сергеевич-но-не-Пушкин взмахнул рукой, я оттолкнулся от грунта под углом сорок пять градусов, одновременно выстрелив из пистолета в прекрасно различимый на тёмном фоне белый скафандр начальника экспедиции.

И через секунду на общей частоте завибрировал голос компьютера, управлявшего жизнеобеспечением скафандра Баштина: «Сквозной пробой всех контуров защиты, ранение космонавта, неконтролируемое падение давления воздуха… неконтролируемое снижение температуры… попытка локализации поврежденной области… неконтролируемое кровотечение… попытка остановки кровотечения… не закрывайте глаза!»

— Вот же гад! — только и пробормотал Баштин.

Пуля, попавшая в торс, передала ему часть своего импульса, которого в безопорной среде оказалось достаточно для того, чтобы опрокинуть космонавта на спину. Словно в сильно замедленном видеофильме, Баштин завалился назад и стал неспешно отдаляться от грунта.

Я же, описав небольшую дугу, вернул себя при помощи ранцевого двигателя на поверхность спутника, буквально на то же самое место с которого произвёл выстрел. Опарина, Фадеев и Антарёв молча смотрели на меня и не пытались шевелиться. Наглядный урок, видимо, пошёл впрок.

— Итак, я повторяю своё распоряжение о вашем аресте. И скажу как будет дальше. — продолжил я прерванную было речь. — Сейчас вы, все трое, поднимаетесь на борт «Скорохода-десять», проходите в шлюз номер один, который будет открыт по моему приказу. После шлюзования проследуете в отсек под номером два-четыре. Там будете ждать меня. О дальнейшем узнаете по моему прибытию.

— Не забудьте Баштина притащить. — подал голос Фадеев, небрежно указав за свою спину, в ту сторону, где в темноту медленно уплывало невесомое тело его бывшего начальника. — Как бы традиция… и всё такое… на Землю вернуть надо.

— Это действительно то, что тебя беспокоит в данную минуту?! — выдохнула Опарина. — Я просто не верю собственным ушам: такое ощущение, что последние два года я работала плечом к плечу с австралопитеками…

На протяжении следующих трёх часов я допросил порознь всех трёх арестантов. И услышал поразительный рассказ о том, как двумя с половиной годами ранее Александр Баштин совершенно случайно обнаружил, что один из многочисленных ретроградных спутников Сатурна является не обычной малой планетой, захваченной гравитацией гигантского небесного тела, а настоящим космическим кораблём, построенным неизвестно кем неизвестно когда и неизвестно где. Корабль этот мало того, что был идеально замаскирован под ничем не примечательное небесное тело, так ещё оказался вместилищем неимоверного количества изделий из драгоценных металлов. Последнее обстоятельство вызвало среди членов экспедиции череду мучительных споров о том, как надлежит действовать: оповестить ли человечество о факте обнаружения следов пребывания в Солнечной системе инопланетной цивилизации или же не делать этого, а распорядиться несметными богатствами самостоятельно? Может показаться удивительным, но члены экспедиции единогласно пришли к заключению, что с человечеством не случится ничего страшного, если удачливые космонавты возьмут себе тонну-другую золота и сообщат о необыкновенной находке через месяц. Вполне ожидаемо месяц был продлён до трёх, затем до шести… и в конечном итоге растянулся более чем на два года.

Неизвестных строителей небесного Гохрана предприимчивые золотодобытчики назвали «Детьми Сатурна», очевидно, имея в виду греко-римскую легенду, в которой плодовитый бог Кронос-Сатурн пожирал собственных детей, опасаясь заговора с их стороны. Аллюзия на старинную легенду оказалась не только яркой, но и во многом точной — таинственное небесное тело было связано с планетой-гигантом, невидимой пуповиной гравитации, при этом его обитатели сгинули в небытие подобно убитым детям. Члены экспедиции, будучи людьми с техническим образованием и имевшие немалый опыт работы с космической техникой, деятельно пытались изучить попавший в их полное распоряжение необычный объект. Однако в полной мере им не удалось даже восстановить схему его внутреннего строения. Часть внутренних зон так и осталась недоступной для них, хотя зондирование и пробное бурение свидетельствовали о наличии в них помещений. Предприимчивые золотопромышленники отыскали несколько золотых шаров, научились их запускать и сделали определенные выводы о способности этих артефактов ориентироваться в пространстве, однако принцип их работы не выяснили, как, впрочем, и цель создания.

Сложившаяся стихийно преступная группа действовала со всё возраставшим размахом. После того, как Баштину удалось организовать канал доставки золота на Землю и его последующую легализацию, добыча драгоценного металла, точнее, его переплавка из готовых изделий, приняла масштабы почти промышленные. Арестованные независимо друг от друга во время первых допросов сошлись в том, что каждый месяц на Землю они перебрасывали более двух тонн золота. Хотя Баштин категорически запретил подчинённым брать себе хоть что-то из найденного в недрах спутника, сам он не считал себя скованным этим ограничением. Так диковинные золотые предметы, преподнесенные им в виде подарков, появились сначала у Ольги Капленко, а потом у Людмилы Акчуриной.

Весь этот милый подпольный междусобойчик исправно функционировал на протяжении многих месяцев. Но всё полетело коту под хвост после того, как возле спутника появился европейский межорбитальный «челнок». В нарушение всех существующих правил корабль двигался, соблюдая максимальную скрытность и его пилоту удалось застать «концессионеров» врасплох. Когда они поняли, что рядом находится посторонний, маскировать свою деятельность оказалось поздно — иностранец увидел слишком многое, в том числе и разрезанную планету. На свою беду иностранец совершил посадку на небесное тело, видимо, ему просто не хватило воображения для того, чтобы предположить конечный результат собственной необдуманной смелости. Возможные варианты действий на случай разного рода нештатных ситуаций обсуждались участниками преступной группы постоянно, поэтому они оказались во всех отношениях готовы к уничтожению ненужного свидетеля.

Примечательно, что бедолага Йоханн Тимм не просто посадил свой корабль на поверхность, он умудрился втиснуть его на узкую перемычку между половинами раздвинутого спутника. Сложно сказать, чем он руководствовался, совершая этот опрометчивый поступок, возможно, он не догадался, что процессом разделения небесного тела можно управлять. Как бы там ни было, своей посадкой Йоханн значительно облегчил работу убийцам по сокрытию своего корабля.

«Концессионеры» убили его без особых церемоний, используя подручный инструмент. В последнюю секунду своей неординарной жизни Йоханн Тимм, должно быть, с немалым удивлением узнал, что в умелых руках убивать не хуже пули может и высокооборотный бур. Однако, в результате произошедшей борьбы от пули Тимма погибла Регина Баженова. Её смерть была замаскирована коллегами под несчастный случай на производстве, вскрытие осуществила Людмила Акчурина. Никто из допрошенных мною не смог сказать наверняка, была ли последняя посвящена в истинную причину случившегося. Баштин пообещал урегулировать все возможные проблемы с экспертизой и обещание сдержал, Акчурина подготовила все документы так, как это надо было ему.

Серьёзной проблемой явилось сокрытие тела Йоханна Тимма. Кстати, его имя и фамилию убийцы так и не узнали. Ответ на вопрос, надлежит ли спрятать труп возле корабля, на котором прилетел убитый, или же его следует увезти как можно дальше, расколол преступную группу. Каждый из вариантов имел свои достоинства и недостатки. В конце концов возобладала точка зрения Баштина, доказывавшего, что тело неизвестного европейского космонавта следует тайно доставить на борт «Академика Королёва», расчленить там и сжечь по частям в печах аффинажного производства, благо высокотемпературных печей там имелось более сотни.

Дабы скрыть перевозку трупа европейского разведчика, он был доставлен на борт операционной базы в одном мешке с телом Регины Бажновой и помещён в соседнюю морозильную ячейку морга. План был не лишён изящества и имел все шансы быть успешно реализованным, но как это часто бывает в сложных комбинациях с участием разных людей, подвело то, что принято называть «человеческим фактором». Акчурина хотя и написала заключение о причине смерти Баженовой в точности так, как это было нужно Баштину, заложила ту самую бомбу с часовым механизмом, что привела в конечном итоге к известной развязке. Она отправила на Землю под видом тела Баженовой труп Йоханна Тимма. Она явно делала ставку на то, что тело будет обнаружено и этот факт приведёт к полноценному расследованию, в ходе которого станет известна правда о случившемся.

Этот наивный расчёт с очевидностью доказывал, что Людмила Акчурина плохо ориентировалась в обстановке и не имела представления о реальной подоплёке происходивших вокруг неё событий. Она ничего не знала о племяннике Ольге Капленко, обеспечивавшем на космодроме «Огневой» пропуск без досмотра нужных грузов, и по-видимому, не понимала, что столкнулась с хорошо отлаженной системой.

О том, что побудило Людмилу Акчурину поступить подобным образом, теперь оставалось только гадать. Сама она ничего на сей счёт сказать не успела, а я во время нашей единственной встречи нужного вопроса не задал. Точнее, я не знал, что подмена тел была осуществлена именно ею, хотя и допускал возможность этого…

Скорее всего, на столь необычный шаг Людмилу сподвигли обстоятельства личной жизни — беременность, осложнения в отношениях с Александром Баштиным, подозрения в недобросовестных манипуляциях с его стороны или нечто иное в этом же духе. Во всяком случае, совершив этот нетривиальный поступок, она не поставила о нём в известность Баштина и, судя по всему, намеревалась сохранять содеянное в тайне максимально долго. В этой связи нельзя было не отметить того, что Акчурина не пожелала официально информировать руководство «Роскосмоса» о происходящем. Она явно не понимала серьёзность ситуации и грозившую ей опасность. В конечном итоге именно эта двойственность, часто проявляющаяся в поведении женщин в эмоционально напряженных ситуациях, стоила ей жизни.

Баштин узнал об отсутствии тела европейского космонавта далеко не сразу. Это произошло только тогда, когда появился удобный момент для уничтожения тела. Члены его преступной группы должны были работать в «красной» зоне в одиночку, без других космонавтов, что позволяло им осуществить задуманное без помех, но… не тут-то было.

«Концессионеры» поначалу довольно спокойно отнеслись к выходке Людмилы, поскольку были уверены, что Баштин организует пропуск нужного груза по прибытию на Землю без лишних вопросов. Однако после того, как им стало известно о том, что Максим Ардашев в нужный день не вышел на работу, внутри преступной группы возникла некоторая нервозность.

Она переросла в панику когда выяснилось, что на станцию «Академик Королёв» откомандирован ревизор «Роскосмоса», отправившийся в полёт на корабле дальней зоны класса «Скороход», самом скоростном из всех, находившихся в эксплуатации. Чрезвычайная спешка моего перелёта разбудила самые мрачные ожидания членов группы, которые стали склоняться к мысли о необходимости физического устранения Акчуриной.

Баштин пытался до последнего момента отвести от неё угрозу расправы, однако после того, как Людмила отказалась выдать ему для уничтожения тело Регины Баженовой, разрешил осуществить убийство. Преступники успели осуществить его фактически в последнюю минуту, уже после моего прибытия на борт операционной базы.

В нападении участвовали Фадеев и Опарина, работавшие перед тем в «красной» зоне, фактически в том же «красном» коридоре, в котором находился медицинский отсек Акчуриной. Баштин в это время находился на встрече со мной в «Ситуационном» зале, что обеспечивало ему наилучшее из всех возможных alibi. Своё нападение преступники синхронизировали с перезагрузкой главного сервера. Опасаясь, что им не хватит времени, осуществили отключение части шлейфов сигнализации, а потом включили их обратно. То, что они великолепно провернули эту операцию, саму по себе довольно нетривиальную, свидетельствовало о как о прекрасном знании ими материальной части, так и хорошей предварительной подготовке. Весьма сложное преступление злоумышленники сумели осуществить менее чем за семь с половиной минут причём без сколько-нибудь грубых просчётов. Я чуть было не спутал их планы своим внезапным появлением, но они проявили недюжинные выдержку, смекалку и способность ориентироваться в быстро меняющейся обстановке. Опарина огрела меня по голове медицинским кронштейном и парочка благополучно сбежала, унеся с собою труп Регины Баженовой.

Правда, буквально через минуту им пришлось его бросить в межбортном пространстве, что обесценило до некоторой степени их первоначальный успех…

Противники мои были людьми с отличным образованием, неглупые и притом обученные действовать в нестандартных ситуациях. С перспективным мышлением у них всё обстояло очень даже неплохо, а поэтому они понимали, что ситуация развивается в неблагоприятном направлении. На протяжении нескольких дней члены группы обсуждали предпочтительные варианты развития событий. Собственно, они сводились к двум принципиальным схемам: заявить об обнаружении инопланетных сооружений на ретроградном спутнике до того, как я закончу свою работу в системе Сатурна, либо сделать это после моего отлёта. В конечном итоге они склонились к последнему варианту, поскольку первый выглядел слишком уж недостоверным. С лихорадочной активностью они стали проводить проверку и чистку помещений внутри спутника, удаляя следы своего присутствия там, коих за два с лишним года накопилось немало.

Именно за этим занятием я и застал Антарёва и Махову, когда внезапно появился у спутника, обогнав в пути корабль Баштина. Мой визит без приглашения побудил членов преступной группы реализовать один из сценариев развития событий, который обсуждался ими ранее как модель поведения на случай несанкционированного появления посторонних лиц.

Что последовало за этим я знал не понаслышке. Да и радиообмен преступников, полностью сохранённый в памяти компьютеров, весьма красноречиво дополнял мои собственные впечатления.

Вот, собственно, такая получалась история. Не то, чтобы сильно запутанная, и не то, чтобы совсем простая.

Люди несовершенны. Поэтому они не совершают идеальных преступлений. И по той же самой причине не проводят идеальных расследований.

Всегда, окидывая взглядом проделанную работу, приходишь к выводу, что многое можно было бы сделать лучше. Или иначе, как минимум. Но поскольку история не признаёт сослагательного наклонения, остаётся довольствоваться тем, что сделано в действительности.

После окончания допросов арестованных, мне осталось только погрузить их в принудительный сон и направить «Скороход-десять» к операционной базе «Академик Королёв». Дабы исключить появление на опустевшем спутнике наших европейских друзей, я выставил в лоции метку «национальное захоронение» и послал на «Гюйгенс» официальное уведомление о том, что на указанном небесном теле находятся останки российского космонавта Маховой Марии Владимировны. Это было всё, что следовало знать нашим коллегам. Строго говоря, я даже никого не обманул… Хотя потрясение Вадима Королёва, узнавшего о подобном уведомлении, думаю, было немалым.

Мои дела в системе Сатурна пришли к логическому завершению. Оставались пустяки — завернуть на «Академик Королёв», залить в баки две тысячи тонн жидкого водорода, взять на борт Ольгу Капленко и погрузить её в принудительный сон, точно также, как это я проделал с подельниками Александра Баштина. После этого мне следовало взять курс на Землю и на всё время разгона корабля отправить в сон самого себя.

Если полёт пройдёт удачно, я имел все шансы успеть на праздник «Белых ночей» в Петербург.

Такая вот незамысловатая программа на ближайшие десять — одиннадцать суток…

Ах да, мне ещё следовало подумать над содержанием служебной записки генералу Панчишину. Но вот это уже действительно был пустяк.