Дети Сатурна

Глава 5. Я называю это сотрудничеством…

Королёв встретил нас в переходном модуле с лицом пепельно-серым, я даже грешным делом заподозрил, что ему грозит коллапс. Вот сейчас потеряет командир сознание и что нам с ним делать в зоне невесомости?

— Вы можете объяснить, что там у вас произошло? — только и спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. Мы с Завгородним находились впереди, Максим Быстров благоразумно приотстал, понимая, очевидно, неизбежность разговоров, которые ему лучше было не слышать.

Поскольку я промолчал, Королёв повернул голову к Завгороднему, явно рассчитывая на то, что подчиненный не сможет проигнорировать его вопрос:

— Андрей Николаевич, что там у вас произошло? Я видел трансляцию, где вы бросили через себя ревизора и далее последовало силовое столкновение.

Я не дал ответить Завгороднему, опасаясь, что тот сморозит лишнего, и взял инициативу в свои руки:

— Вадим Николаевич, убедительно прошу вас замолчать, освободить нам дорогу и проследовать за мной для получения инструкций о дальнейших действиях.

Прозвучало сказанное, конечно, грубо, но к реверансам я сейчас был совсем не расположен. Мы все трое, отталкиваясь от поручней, проплыли из переходного модуля в стыковочный отсек — это была огромная шестигранная шайба, предназначенная для приёма и выпуска кораблей. К её стыковочным узлам могли причаливать и обслуживаться до двенадцати кораблей одновременно. Совсем рядом, в соседнем узле, громыхали ленточные транспортёры, загружавшие стандартные контейнеры в чрево грузовика, готовившегося к отправке к Земле. Говорить было невозможно — но это даже оказалось весьма кстати! — нам пришлось молчать до того самого момента, пока мы, миновав шлюз, не оказались в Главном Коридоре.

Как можно спокойнее, стремясь показать всем своим видом, голосом и интонацией, что ничего экстраординарного не происходит, я проговорил, обращаясь к Завгороднему:

— Андрей, сейчас вы отправляйтесь в медицинский отсек, пусть там вас осмотрят. О результате осмотра доложите, пожалуйста, мне. На вопросы медицинского персонала — не отвечать, всех любопытствующих отправляйте за разъяснениями ко мне. Вы предупреждены о необходимости соблюдать тайну следствия и приняли на себя соответствующее обязательство, помните об этом. Спасибо вам за познавательную экскурсию, она оказалась в высшей степени полезна, я многое почерпнул. В своём рапорте я отмечу ваше всемерное содействие моему расследованию.

Андрей улыбался, я улыбался ему, сцена, наверное, получилась очень милой. Не знаю, что думал в ту минуту Королёв, во всяком случае челюсть от удивления он не уронил, хотя и молчал озадаченно. Кстати, молчание очень даже ему к лицу.

Возле первого диаметрального коридора мы распрощались. Я пожал руку Андрея Завгороднего, он отправился лифтом в жилую зону и мы с Королёвым остались наедине. Было видно, что командир о чём-то хочет спросить, но сдерживался, наверное, упоминание о тайне следствия, проскочившее в моих словах, он вполне справедливо отнёс и к себе самому.

— Ну-с, Вадим, теперь поговорим без протокола с тобой. — я повернулся к командиру, когда убедился, что пауза достигла нужного градуса накала. — Имеется несколько поручений, но они никак не связаны с инцидентом на борту «Активиста-семь». Ты меня хорошо понимаешь?

— Да, конечно. — Королёв энергично тряхнул головой и я в который раз поймал себя на мысли, что этим движением он здорово напоминает собаку. Та же нерассуждающая готовность к любому действию, даже абсолютно бессмысленному… Правда, в отличие от настоящей собаки командир умел говорить и не имел блох.

— Как ты уже понял, Андрей Завгородний о случившемся на борту своего «челнока» никому ничего не скажет. Я тоже. Претензий ни с чьей стороны не последует. Поэтому и ты лишних вопросов не задавай и бесполезную осведомленность не демонстрируй.

— Понятно!

— Хорошо. Теперь переходим к нашим реалиям. Карцер на борту операционной базы ты подготовил?

— Карцер?! — ответ был совершенно очевиден по той интонации, с какой Королёв выдохнул это слово. — А что, надо? В смысле, пора?

— Пора! Карцер нужен.

— Но для чего?

— Посадки будут. — мрачно пообещал я. — Каким критериям должно удовлетворять помещение ты знаешь?

— Конечно, да… Но будет лучше, если сам скажешь, что на требуется обратить внимание.

Беззвучно раскрылись двери лифта, поднявшегося из «синего» коридора, производственной зоны базы. Оказалось, что в Главный Коридор поднялась Татьяна Авдеева, та самая дама из Группы движения, что так непринужденно вовлекла меня в разговор во время посещения столовой перед полётом на «Активисте-семь». Теперь она была в боевом облачении, то бишь, в рабочем костюме. На ней красовался оранжевый комбинезон, разгрузочный жилет с множеством карманов, а за спиной виднелась какая-то хитрая сумка, явно специальная укладка для некоей технической приблуды, название и назначение которой мне были неизвестны. Татьяна как будто удивилась, столкнувшись с нами на лифтовой площадке, но тут же нашлась, улыбнулась и кивнула:

— Я вижу большой совет в Филях!

Надо отдать должное её мышлению — она иронизировала легко, непринужденно и мимоходом, получалось это у неё очень мило и совершенно безобидно. Женщина была полна обаяния, я в который уже раз поймал себя на мысли, что вижу перед собой неординарного человека — Татьяна сильно отличалась от прочих дам с фундаментальным техническим образованием.

— Это не совет в Филях, это — засада на охоте, — я не очень удачно попытался пошутить в ответ, но тут вмешался командир базы… Как всегда громким голосом, строго и не по делу.

— Татьяна, куда это вы направились? — спросил он и разве что бровями не пошевелил для пущего страха. Вопрос был, конечно, топорным и совершенно излишним, поскольку о цели движения Аведеевой можно было узнать из тривиального «журнала заявок» её подразделения. Но Вадим, судя по всему, ранее такими пустяками никогда не интересовался и теперь в моём присутствии впервые решил проявить бдительность.

— У меня заявка на обслуживание «Шептуна». В его лепестках застрял «скарабей» — вот иду вынимать вручную. — спокойно ответила Татьяна, улыбнувшись кончиками губ. По-моему, она хотела добавить, что Вадим Королёв — дурак, но в силу ограничений, наложенных субординацией, подавила в себе этот неосторожный импульс.

Мы с командиром базы переглянулись и мне показалось, что Королёв из сказанного понял только слово «вручную». Впрочем, это мне, возможно, только показалось.

— Я, конечно, извиняюсь… — тут я даже откашлялся. — Но «Шептун» звучит как-то слишком уж интимно и даже непристойно. Подозреваю, что вы имеете в виду какой-то телескоп, но не могли бы вы пояснить, о чём именно идёт речь? Я заинтригован…

— Ах да, — Татьяна снова лучезарно улыбнулась и вот тут-то я окончательно понял, что нам необходимо переговорить наедине. — «Шептун» — это наше аборигенное название ШУПТОНа — широкоугольного позиционного телескопа обзорно-навигационного. Он у нас расположен в обсерватории — это самая оконечность операционной базы, она вынесена даже за стыковочный отсек. Зона условно обитаема, класс радиационной защиты «бэ-четырнадцать». Так что действовать придётся быстро, там полрентгена в час можно словить… Ремонтно-обслуживающий автомат застрял в раскрываемых защитных лепестках… вот иду его спасать. Заодно и «Шептуна».

— Замечательно! Я присоединюсь к вам буквально через пять-десять минут. — пообещал я. — Сейчас только обниму крепко командира и пожелаю ему спокойной ночи…

Я улыбался, Татьяна улыбалась мне, Вадим Королёв грозно шевелил бровями. Татьяна мягко оттолкнулась от поручня, послав тело вперёд, а мы проводили парившую в невесомости диву взглядами. Надо признать, ракурс сзади выглядело особенно интригующе, но таращиться на бёдра и ягодицы в оранжевом комбинезоне можно было до бесконечности, а вот оборудованием тюрьмы надлежало заняться немедленно.

— Вадим, — я ласково похлопал по плечу командира, привлекая его внимание. — Пару слов за карцер…

— Да-да, я весь внимание! — встрепенулся Королев.

— Итак, инженерные требования к помещению для содержания временно задержанных в условиях космического перелёта… напоминаю. Класс радиационной защиты и жизнеобеспечения как для отсеков обитаемой зоны. То есть давление, влажность, состав атмосферы, приточная вентиляция — это понятно?

— Понятно, разумеется.

— Отсутствие связи с Главным Командным Пунктом, другими словами, задержанный должен быть лишен обратной связи. — продолжал я. -Помимо этого, должна быть отключена индикация по биометрической карте на входе в помещение. Другими словами, дежурные по Гэ-Ка-Пэ не должны знать, кто находится внутри.

— Ау-у… — командир издал нечленораздельный звук, видимо, выражавший его недоумение или несогласие, но тут же взял себя в руки и энергично кивнул. — Я всё понял, я отключу. Обеспечу полную изоляцию!

— Хорошо. — я позволил себе кивнуть, дабы приободрить Вадима. — Также должна быть исключена возможность открывания двери изнутри, то есть, надо перемонтировать механизм взаимной замкнутости замково-блокировочного устройства.

— Конечно, я сделаю! Я всё сделаю лично! — заверил командир.

— Ну вот и всё. — я даже развёл в стороны ладони, дабы Вадим Королев понял, что это действительно всё.

Командир как будто растерялся, рыскнул глазами по сторонам и совсем уж беспомощно промямлил:

— Но… у меня есть вопросы. Как быть с санитарно-гигиенической стороной проблемы содержания… э-э… м-м… узников. Если я подготовлю под карцер помещение склада готовой продукции, пустого, разумеется, то… надо же иметь водопровод, а его там нет.

— Ведро… полиэтиленовый пакет на тридцать пять литров… — нарочито неторопливо ответил я. Мне было важно, чтобы командир проникся смыслом сказанного. — Параша — это наше все!

— Как «параша»?! — опешил Королёв. — Ну, в смысле как? Мы в космосе! Двадцать третий век на дворе! Мы к звёздам полетим в ближайшие год-два!

— Вадим, запомни, как азбуку: тот, кто присядет на нашу парашу к звёздам не полетит. Ни через год, ни через два. Ни-ког-да! Служба ревизионного контроля «Роскосмоса» это гарантирует.

— Но это оскорбительно для человеческого достоинства! Я имею в виду подобное содержание людей в изоляции…

— Оскорбительно для человеческого достоинства убивать женщин и прятать их тела сначала в холодильнике, а затем в межбортном пространстве. А справлять нужду в полиэтиленовый пакет не оскорбительно, скорее просто неудобно. Но это всего лишь вопрос привычки. И потом, Вадим, считай, что подобная мера является всего лишь элементом психоэмоционального подавления арестанта. Я ведь не просто так изолирую человека, я потребую от него определенных объяснений и признаний. Обстановка, в которой арестант будет содержаться, должна подтолкнуть его к даче необходимых показаний.

Вадим раскрыл было рот, затем закрыл, затем снова раскрыл. В нём явно боролись две страсти и он не мог выбрать, что лучше — задать вопрос или промолчать? В эти мгновения он сильно напоминал поплохилуса — в моих детских воспоминаниях осталась такая вот нелепая рыба с неритмично раскрывающимся ртом и идиотским названием.

— Но как быть с остальными потребностями: умывание… чистка зубов… минимальная санитария должна же быть обеспечена? — наконец, выдавил из себя командир.

— На сутки будешь выдавать бутылку с водой объемом три литра. И пусть арестант делает с ней, что хочет — зубы чистит или джакузи принимает — любые водные процедуры из расчёта лимита три литра в сутки. Ещё вопросы будут?

Тут Королёв сумел меня удивить. Понизив голос, он заговорщически осведомился:

— Последний вопрос: кого будем в карцер определять? Завгороднего?

— Нет. Его мы точно туда помещать не будем.

С тем и расстались. Вадим понял, что конкретной фамилии я ему не назову, а потому задавать уточняющий вопрос постеснялся. Он лифтом отправился в «красный» коридор по своим делам и я, наконец-то, остался один.

Поморгав, я активировал мозговой имплант, и используя свой пароль высшего приоритета, подключился к логу головного компьютера жизнеобеспечения. На белой пластиковой стене, расположенной напротив выходов из лифтов, я увидел схематичное изображение помещений операционной базы с десятками отметок всех находившихся на её борту космонавтов. Некоторое время ушло на то, чтобы разобраться в том, что же именно я вижу и отыскать нужную метку. Татьяна Авдеева находилась от меня примерно в семидесяти метрах в сторону носовой оконечности внутри большой тарелкообразной конструкции, отведенной для размещения всевозможной астрономической техники. Именно поэтому её называли «обсерваторией», хотя если следовать проектно-конструкторской документации слово это применялось неверно: настоящей обсерваторией была площадка в открытом космосе вне прочного корпуса станции, а тарелкообразный отсек именовался скучно и непонятно — техническая площадка «уровень сорок семь». Если короче, то «Тэ-Пэ-четыре-семь», а если совсем коротко — четыре-семь.

Татьяна работала в одиночестве и это означало, что мне удастся переговорить с нею без ненужных свидетелей. Это был добрый знак, поскольку разговор наш мог принять самое неожиданное направление и важно было не только начать его на позитивной ноте, но позитивно закончить, а присутствие посторонних могло этому помешать.

Я оттолкнулся от поручня и направил своё тело в Главный Коридор. В стыковочном узле первого яруса увидел как опустилась аппарель переходного отсека того самого причала, к которому был пристыкован «Активист-семь». Максим Быстров тельфером выводил первый из трёх грузовых контейнеров, загруженных породой с пятнадцатью процентами тантала. Занятый своим делом, меня он не заметил и я, воспользовавшись этим, поспешил далее. Стыковочный узел второго яруса был пуст, миновав его, я очутился в шлюзовой камере.

Помещение обсерватории имело класс защиты ниже, чем постоянно обитаемые объёмы операционный базы, поэтому попасть туда можно было только через шлюз. Десяток секунд пришлось потратить на открывание-закрывание дверей и, наконец, я очутился внутри того, что называлось «технический уровень сорок семь». Сразу было видно, что помещение это не являлось жилым. Разделенное на множество секций без дверей, набитых всевозможными стеллажами с оборудованием, перевитым проводами, оно более всего напоминало внутренности какого-то мудреного прибора. С непривычки сориентироваться в этом нагромождении техники оказалось непросто, я две или три секунды потратил на рысканье глазами по сторонам, но Татьяны так и не увидел.

— Кто здесь? — голос шёл откуда-то со стороны затылка, куда я ещё не успел посмотреть.

— Татьяна, это Акзатнов! — представился я. — Пустите в компанию?

— Если отвечу «нет» вы уйдёте?

— Нет!

— Тогда залезайте под одеяло!

Шутка удалась. Я аккуратно приблизился к женщине, стараясь не ничего случайно не задеть. Татьяна сосредоточенно глядела в экран перед собой, её правая рука до локтя находилась внутри массивного черного конуса в первом приближении напоминавшего перчатку средневековых рыцарских доспехов. Устройство было подключено к концентратору шлейфов, управлявшему одним из телескопов за бортом станции. Сам телескоп был виден с дюжины разных ракурсов на трёх мониторах. Сегменты защитного кожуха, призванные смыкаться над линзой словно лепестки цветочного бутона, сейчас были полуоткрыты. Между ними виднелась замысловатая трубка, торчавшая между сегментами, словно сигарета, зажатая в руке. Рядом с телескопом, нависая над защитным кожухом, находился ремонтный робот. Одной своей клешнёй он жестко фиксировал себя рядом с телескопом, две другие оставались неактивны и были прижаты к корпусу. Четвертым манипулятором управляла Татьяна.

Черный конус, в который была вставлена рука женщины, являлся тактильным преобразователем, позволявшим с высокой точностью дистанционно управлять манипулятором ремонтного робота. Именно этот преобразователь и лежал в специальной сумке, которую я видел за спиной Татьяны при её появлении из лифта.

— Хорошо, что вы не молотком орудуете. — проговорил я, аккуратно разместившись сбоку и немного позади, так, чтобы не мешать её возможным движениям.

— Это в том смысле, что молоток я могла бы уронить вам на голову? — уточнила Татьяна, не сводя глаз с мониторов. — Зря вы так подумали на мой счёт. Я женщина ласковая, молоток на голову — не мой метод. Предпочитаю пытать электрическим током.

Я видел, как манипулятор ремонтного робота аккуратно отвёл один из сегментов защитного кожуха, зажавший похожую на сигарету трубку. Затем манипулятор аккуратно начал подавать эту трубку назад, как бы заталкивая её в створ телескопа.

— Что тут случилось? — я не сдержал любопытства.

— Пыль… Мы находимся, ваша честь, в очень пыльном месте. Наверное, самом пыльном в Солнечной системе. — с паузами заговорила Татьяна, она явно была очень сосредоточена на своих деликатных манипуляциях. — Всю периферийную оптику надо регулярно протирать. Ну, как регулярно… постоянно. Ремонтно-обслуживающий автомат, который вы можете видеть с разных ракурсов на этих экранах, должен был этим заниматься. Он катается по магнитному контуру на обечайке, такому кольцу внутри защитного кожуха. И вот из-за какой-то мелкой соринки соскочил с контура… там ведь зазоры минимальные!

Татьяна поставила, наконец, автомат на нужное место, отвела манипулятор в сторону и свободной левой рукой принялась активировать пусковой протокол на управляющем дисплее.

— Сейчас посмотрим, заработает ли… — проговорила она задумчиво, — А то ведь может обратно выскочить.

— А нельзя ли это сделать из Главного командного центра?

— Можно, конечно. А зачем? — неожиданно спросила меня Татьяна.

— В самом деле! Куда интереснее выйти в условно-обитаемую зону и хватануть между делом пару лишних рентген.

— Ну не так всё фатально… — женщина улыбнулась краешком губ. — В Гэ-Ка-Цэ невесомость и там сидят два мрачных сыча, которые внимательно оглядывают женские окорочка.

— Примерно, как я сейчас…

Татьяна искоса глянула на меня:

— Да, примерно… Очень похоже!

Стало ясно, что Татьяна Авдеева не очень-то симпатизирует диспетчерам из ГКЦ. Это казалось интересным, тему можно было развить…

— Всё работает! — выдохнула женщина, убедившись, что ремонтно-обслуживающий автомат сделал полный круг над линзой и, подобно секундной стрелке, пошёл на второй оборот. — Я умная девочка, однако, вам ещё никто об этом не сказал, ваша честь?

— Ни секунды в этом не сомневался! Да и дочь ваша говорит то же самое…

Дочь я упомянул не зря, собеседница моя это поняла и призадумалась. Отключив тактильный преобразователь и убрав его в чехол, она выдержала паузу и полюбопытствовала.

— Вы хотели о чём-то поговорить, ваша честь?

— Да, есть некоторые темы, которые я хотел бы обсудить именно с вами.

— Слушаю вас внимательно. — она забросила за спину сумку с преобразователем и как будто бы собралась уже на выход, но я придержал её, аккуратно коснувшись локтя.

— Не спешите. Думаю, персоналу станции не следует видеть, что я разговариваю с вами.

— Хорошо. — Татьяна кивнула. — Конспирация — это всегда интересно. В конце-концов, пара лишних рентген ещё никого не убила!

— Я человек на станции новый, ориентируюсь в обстановке плохо, поэтому нуждаюсь в подсказках и советах. — сказал я аккуратно. — Мне нужен кто-то, кто расскажет о деталях, которые я не найду в официальных характеристиках и медицинских отчётах.

Татьяна молчала, видимо, ожидая продолжения. Но я сказал всё, что считал нужным и теперь ждал ответной реакции.

— Вы меня как будто вербуете в осведомители… — неуверенно пробормотала моя собеседница.

— В моём словаре нет такого слова. Но есть слово «конфидент» — это человек, помогающий негласно.

— Конфидент значит… Ага. — Татьяна кивнула и опять умолкла; она, похоже, любила и умела играть в паузы. Но я и сам любил эту игру, поэтому Татьяне пришлось задать новый вопрос, — Конфидент — это тот, кто доносит спецслужбам на возмездной основе, да?

— Нет. Тот, кто доносит, как вы выразились, на возмездной основе — это агент. — поправил я Татьяну. — А конфидент доносит из чувства сердечного расположения. Агента эксплуатируют, с конфидентом — сотрудничают. Во всяком случае, такие отношения я называю сотрудничеством.

— Про чувство сердечного расположения вы интересно сказали, не спорю. А между нами такое чувство нами уже возникло?

— А разве нет?

Я видел, как в моей via-a-vis медленно, но неуклонно разгораются весьма противоречивые чувства. Ей было явно неприятно ощущать себя объектом моих манипуляций, но она понимала, что я упомянул её дочь неслучайно… а стало быть, мне известно больше, чем остальным её коллегам. Кроме того, Татьяна желала попасть в экипаж «Юрия Долгорукого» и прекрасно сознавала, что я способен ей помочь в этом как никто другой. Потому отталкивать меня на её месте было бы по меньшей мере неосмотрительно. Помимо этого, она являлась азартной женщиной и ей, конечно же, стало любопытно куда этот разговор может завести, как далеко и в какие дебри… И наконец, что-то мне подсказывало, что чувство сердечного расположения, упомянутое мною не без иронии, тоже определенным образом влияло на мою собеседницу в эту минуту.

— Что ж, игра интересная, давайте поиграем. — после некоторой паузы выдохнула Татьяна. — Кто или что вас интересует?

— Начнём с диспетчеров Главного командного центра…

— А что с ними не так?

Я лаконично пересказал историю про странную передачу смены в Главном Командном Центре, растянувшуюся на двадцать пять минут, про диковинное по продолжительности архивирование баз данных подсистем и странное поведение диспетчеров при моей попытке поговорить с ними. Лишнего, разумеется, не сказал, но в какой-то момент Татьяна, видимо, поняла цель моего рассказа и только повела плечом.

— Ребята они толковые, но странноватые — это правда. — сказала она с видом человека, твёрдо уверенного в том, что три целковых всегда больше двух, но меньше четырёх. — Но вы же не думаете, что на вас напал кто-то из них? Они сидят по двенадцать часов в невесомости, пристёгнутые к креслам, им очень скучно и очень тяжело. Вокруг кипит жизнь, гремит какая-то движуха, коллеги задорно мечутся по системе Сатурна, занятые интересными делами… Зарабатывают большие деньги, понимаете? А они сидят и отращивают геморрой. Это метафора, конечно, геморрой, как мы знаем, в невесомости не растёт, но всё же… Они изгои, понимаете? Им тяжело, скучно и стыдно… Они ощущают свою неполноценность в сравнении с другими космонавтами. Им никто этого не говорит, но они сами всё понимают. Им не хватает чуда человеческого общения. Поэтому когда у кого-то из них случается день рождения они позволяют его отметить в своём узком кругу. А учитывая сменный характер работы, это удобно сделать в пересменку.

Я чуть было не хлопнул себя по лбу от досады. Почему я сам не подумал об этом и не проверил даты рождений, а также иные памятные события — рождение детей, скажем…

— Вы хотите сказать… — я оборвал себя на полуслове. — Дайте правильный ответ, у кого был день рождения?

— У Миши Холодова.

— Ага… Спасибо! Мужики выпили, стало быть.

— Да, пожалуйста. — Татьяна улыбнулась. — Вы же с ними не пьёте, а им надо сознавать свою актуальность.

«Сознавать актуальность» — это было хорошо сказано… Мысли мои хаотично роились, примерно как пельмени в кипятке — одни всплывали, другие тонули. Я понял, что не ошибся в своих расчётах и отыскал то, в чём так сейчас нуждался — человека информированного и наделенного острым умом. А то, что Татьяна Авдеева располагала к тому же шикарной внешностью и умела нравиться собеседнику, являлось дополнительным бонусом, повышавшим её ценность как источника информации.

— Благодарю вас за дельную мысль, я вас услышал. — я кивнул, давая понять, что эта тема закончена и речь сейчас пойдёт о другом. — А что вы можете сказать об отношениях Завгороднего и Акчуриной?

— Что вас интересует? — последовал вполне ожидаемый встречный вопрос. Я и в самом деле высказался неконкретно, слишком общо и непрофессионально.

— Связи и отношения, не фиксируемые официальными документами, но обсуждаемые в узком кругу в свободное от безделья время.

— В свободное об безделья время мы работаем… по крайней мере некоторые из нас. А что касается неформальных отношений, то я могу порассказать всякого про братьев Капленко.

Поскольку Капленко являлись братом и сестрой, то упоминание во множественном числе «братьев» носило явно ёрнический подтекст.

— Есть что рассказать про Ольгу и Олега Капленко?

— О да, если Служба ревизионного контроля «Роскосмоса» ищет коррупционные схемы, то с этим давайте ко мне. В смысле к Капленко.

— Не любите вы начальника, да? — я имел в виду то обстоятельство, что Олег Капленко являлся непосредственным руководителем моей собеседницы. Та покивала с полуулыбкой на губах:

— А за что его любить? Он ведь не золотой червонец, верно?

— И в самом деле. Но давайте про Капленко мы в другой раз поговорим, а сейчас найдите пару эпитетов про Акчурину и Завгороднего.

— Они очень разные люди. Акчурина по большому счёту неплохая женщина, в той степени, в какой мы все неплохие, пока лежим зубами к стенке, но с Завгородним ничего у неё не могло сростись. Ну и не срослось.

— А вообще у кого-то что-то срастается?

— В космосе-то? Может где-то такое чудо случается, но только не на орбите Сатурна. Уж больно место неподходящее! Пыльное…

— Давно они расстались?

— Об этом можно их самих спросить, вообще-то. Но по моему мнению, это произошло довольно давно. Месяцев пять точно, если не больше. — Татьяна в эту минуту выглядела абсолютно уверенной в том, что говорила. Это-то и сбивало с толку, я не мог поверить в то, что она меня обманывает умышленно, но ведь слова её вступали в прямое противоречие с выводом молекулярно-генетической экспертизы!

— Вы уверены в том, что говорите? Они могли восстановить отношение и скрывать это?

— Ну попытаться скрыть можно, конечно… на то она и попытка, чтобы быть неудачной. Дело в том, что Акчурина допустила шуточки интимного свойства в адрес своего бывшего. И как учит нас женский опыт, сын ошибок трудных, мужчины шутки такого рода редко понимают и никогда не прощают. Поэтому в восстановление их отношений я, уж извините, не поверю за всё золото мира.

— Какого рода шуточки? — тут же поспешил уточнить я. Канцелярская душа, что и говорить, пытаюсь всё доводить до полной ясности.

— Детали интересны, да? Грязное бельё и пятна на трусиках?! — Татьяна на какое-то мгновение стала вдруг необычайно вульгарна и доступна… я понял, что доступна… но через секунду она взяла себя в руки, интонация сделалась прежней и снова между нами появилась та официальная дистанция, что существовала прежде. — Она позволила шутить про маленький пенис, однополчанина и заряжание лёжа. Завгородний всё это слышал — так уж случилось! А мужчине слышать про себя такое обидно!

— Что?! — я действительно оторопел в эту секунду. — Я ничего не понял, о чём речь? Что такое «однополчанин» и «заряжание лёжа»?

— А вы подумайте, ваша честь. — меланхолично уронила моя собеседница и замолчала.

Мне потребовалось секунд пять или даже более, чтобы понять, как строить разговор далее:

— «Однополчанин» — это мужчина на один раз, это понятно…

— Да, именно! На одну палку. — с легкой усмешкой отозвалась Татьяна.

— А «лёжа заряжай» — это из какой оперы?

— Да пословица есть такая глупая… псковская или архангельская, не помню точно, что-то вроде «лёжа лежай, одним и тем заряжай».

— М-да уж, не смешно как-то совсем. — только и нашёлся я что сказать.

— Так это и не шутка. Это комментарий по поводу разнообразия половой жизни.

— Так, понятно, Акучурина шутила обидно. — я, наконец, действительно всё понял или решил, что понял. — Что далее?

— Людочка Акчурина шутила, а Андрейка Завгородний обижался. А вы бы не обиделись? — неожиданно осведомилась моя собеседница.

Я мысленно ею восхитился — женщина умела подавать информацию и обострять психологическую игру. Занятная такая дамочка, уж у неё этого точно не отнять.

— Про меня так не шутят. — лаконично ответил я и подвёл итог этой части беседы. — То есть вы не верите в восстановление их отношений?

— Категорически!

Собеседница моя была абсолютно логична и слова её вызывали полное доверие. По крайней мере, на эмоциональном уровне. Все невербальные сигналы — мимика, жестикуляция, вернее, почти полное отсутствие таковой, спокойный взгляд в глаза собеседника — всё убеждало меня в том, что Татьяна искренна. Но оттого я всё яснее ощущал полную дезориентацию собственного расследования.

— Ладно, примем это к сведению. — я постарался выразиться максимально нейтрально, дабы Татьяна не смогла понять моего отношения к тому, что она говорила. — У меня есть ещё один вопрос.

Я открыл клапан нагрудного кармана комбинезона и вытащил золотой шарик. Поднял его на уровень глаз Татьяны, дабы та получила возможность получше рассмотреть вещицу, после чего задал вопрос:

— Что это такое, можете мне сказать?

— Это хорошая шутка, господин ревизор, надо будет повторить при случае! Вы достаёте из собственного кармана неведомую чепуховину и спрашиваете у меня, что это такое… А вам как обычно отвечают на такой вопрос?

— Дилетанты задают встречные вопросы. — я попытался отшутиться. — Ну вы-то как специалист по слаботочным системам… монтажу и обслуживанию… может, что-то придумаете?

— А эта штучка электрическая, что ли?

— Что ли, да… — я сдавил кресты на внешнем шаре и тот чуть было не вырвался из руки. В невесомости эффект оказался очень хорошо выражен.

Мне показалось любопытным посмотреть на то, как странная вещица поведет себя в условиях отсутствия веса. Как она движется в земной гравитации я уже видел, теперь напрашивался эксперимент иного рода. Я не без некоторого волнения выпустил шарик из рук — опасался, что он врежется в какой-нибудь из мониторов, которых вокруг находилось множество — но… ничего подобного не произошло. Шар описал в воздухе полный круг — хотя, нет! — это был, скорее овал, эллипс, после чего покатился, словно по рельсам, вдоль стены отсека.

— Ух ничего себе! — выдохнула Татьяна. — У него — что? — двигатель где-то спрятан? У нас же безопорная среда! Куда это он поехал?

Признаюсь, я сам был поражен увиденным. Мы не могли перемещаться в невесомости, не касаясь стен и поручней, но золотой шар, оказывается, мог это делать, не контактируя ни с одной из опор. В принципе, он мог бы придать себе импульс посредством отброса массы, другими словами, демонстрируя реактивный эффект, но я только что держал шарик своими руками и прекрасно понимал, что никакого отброса массы тот не осуществлял… Гироскопическим эффектом можно было бы объяснить сохранение ориентации шара, но никак не его движение. Между тем, золотая диковинка прокатилась — или пролетела, не знаю, как правильно — вдоль всего отсека, вернулась в исходную точку, то есть ко мне и… Вот тут у меня волосы шевельнулись на локтях и коленях… Приблизившись ко мне, шарик моментально изменил траекторию движения и резко взмыл вверх, под прямым углом к прежней плоскости своего движения. И опять покатился на удалении тридцати-сорок сантиметров от стены отсека.

Это было невероятно. Такого просто не могло быть. То, что я видел в эти секунды противоречило всем основам физической науки. По крайней мере той физической науки, что преподавали мне.

Татьяна Авдеева, похоже, испытывала те же чувства. Она безмолвно наблюдала за странными кульбитами золотого шара и потрясена оказалось не меньше моего. Когда шар закончил повторный облёт отсека «тэ-пэ четыре-семь» и вновь приблизился к нам, его энергия заметно уменьшилась. Он вяло принялся нарезать круги вокруг меня и Татьяны, и я осознал к немалому своему удивлению, что смотрю на него как на живое существо. И думаю о нём, как о живом, примерно, как о котёнке или щенке… После того, как шарик облетел вокруг меня и Татьяны, я легко поймал его в ладонь и остановил.

— Вы, сами-то, понимаете физику его движения? — неожиданно спросила меня Татьяна. — Это же крушение классической физики двадцатого века! Он ведь не в воздухе плавает и не от воздуха отталкивается. Он плавает в эфире, да-да, в том самом, лесажевском, в который верил Менделеев и который отменил Максвелл. Точнее, Майкельсон. Для этого чуда нет невесомости! Эта штука управляет обтекающими его потоками эфира. Вы это понимаете, ваша честь?

— Ну-у-у… — на самом деле я в ту минуту понимал совсем другое — ситуация вокруг меня не только не упрощается, но напротив, закручивается самым немыслимым узлом. Вопросы и парадоксы безостановочно нарастали такими комом, что о лесажевской физике мирового эфира я точно не думал ничего. Вообще!

— Знаете, что я скажу вам, господин Акзатнов… — Татьяна повернулась ко мне, приблизив своё лицо к моему… я буквально уперся в тревожный взгляд её вмиг потемневших глаз… или просто зрачки её были расширены? не могу судить…

— Жду с нетерпением вашего вердикта. — я попытался пошутить, но собеседница моя ироничного тона не поддержала:

— Если ревизор «Роскосмоса» находится на борту нашей станции с такой штукой в кармане, стало быть у всех нас очень большие проблемы. Я вам даже больше скажу — не все из нас при таком раскладе вернутся домой живыми. Ага! Про кого вы там спрашивали: про Акчурину и Завгороднего? Начинайте загибать пальцы!

Вот тут мне стало по-настояшщему не по себе. Принимая во внимание, что Акчурина была убита немногим более суток тому назад, пророчество Татьяны Авдеевой звучало слишком всерьёз и действительно пугающе.

Я спрятал шарик обратно в нагрудный карман и на секунду задумался над тем, не слишком ли опрометчиво поступил, показав его своей собеседнице. Возможно, следовало в одиночку понаблюдать за его движением в невесомости и уже после этого принимать решение о такого рода публичных демонстрациях. Впрочем, я не успел как следует сосредоточиться на этих размышлениях, как Татьяна похлопала меня по руке, привлекая внимание.

— Ваша честь, господин ревизор, уж коли у нас завязались столь доверительные отношения… что вы мне даже демонстрируете всякие артефакты и аномалии… и вопросы всякие задаёте хитрые, так может и я спрошу вас начистоту?

Я примерно догадывался о чём меня попросит Татьяна, поэтому согласился:

— Валяйте, голубушка!

— Вы можете мне помочь в ситуации с дочерью? Я ведь прекрасно понимаю, что вы прежде чем начинать умные разговоры со мною, сверились с моим личным делом. Вы и сами прозрачно намекнули об этом в самом начале разговора…

— Она несовершеннолетняя, а страховое мошенничество — это не настолько социально опасное преступление, что бы руководство «Роскосмоса» не смогло добиться либо закрытия дела, либо удаления её фамилии из следственных материалов. Кое-какая практика на сей счёт существует. — и заданный мне вопрос, и мой ответ были продуманы заблаговременно, так что Татьяна в тупик меня отнюдь не поставила.

— А я речь веду отнюдь не о закрытии дела. Я хочу попасть в состав экипажа «Юрия Долгорукого», о чём вам хорошо известно, но… — тут Татьяна взяла выразительную паузу. — Но отправиться в первый межзвёздный полёт мне необходимо с дочерью. Мы обе этого хотим. Скажу так — это наша общая мечта. Опасаюсь, что добиться нужного решения обычным путём невозможно, ибо… у дочери возникли известные вам проблемы. Вы обеспечите мне необходимую протекцию?

До этого момента я был уверен, что это именно я использовал Татьяну в своих интересах. Точнее, в интересах своего расследования, но по сути это было одно и то же. Однако после такой просьбы у меня возникло стойкое ощущение, что на самом деле не я тут самый главный манипулятор людьми. Я молчал, не зная, что ответить. Молчала и Татьяна, явно намереваясь меня услышать. Сообразив, что пауза может затянуться, женщина решила подогреть мою активность:

— Вам ведь нужна ещё будет помощь конфиденциального информатора, верно? Такого человека, который расскажет о событиях, не попавших в официальные отчёты…

— Что вы имеете в виду? — следовало признать, что Татьяне удалось разбудить моё любопытство.

— Я говорю о дуэли с участием того самого Завгороднего, которым вы интересовались несколько минут назад. Вряд ли вам кто-то рассказывал об этом.

— Да, про такое мне никто ещё ничего не рассказывал. А с кем же сражался наш дуэлянт? И по какой причине?

— Причиной конфликта послужил… э-э… репутационный ущерб, нанесенный нашим техником из группы материально-технического обеспечения Толиком Шастовым доброму имени Юми Толобовой, пилоту из группы дальней разведки и мониторинга. Завгородний вступился за Толобову, чем вызвал немалый переполох в умах женской части коллектива.

Мне показалось, что я ослышался. Юми Толобова являлась тем самым человеком, которого я подозревал в убийстве Йоханна Тимма и сокрытии его корабля на одной из ледяных лун Сатурна. А Завгородний был тем самым человеком, от которого была беременна убитая сутки назад Акчурина. Более того, даже для Анатолия Шастова в этом раскладе находилось своё место, поскольку это именно он осуществлял загрузку на борт транспортного корабля контейнера с трупом Баженовой. В котором на самом деле находился труп неизвестно где и кем убитого Тимма. Хотя — нет! — в моей версии событий это было как раз известно. Юми убила Тимма, Акчурина поместила его труп в транспортный контейнер под видом трупа Баженовой, а Толик Шастов обеспечил его отправку на Землю.

Как всё интересно сходилось! До сих пор мне было непонятно, что именно могло побудить действовать согласованно нескольких человек, но вот теперь, похоже, контуры интриги начали обозначаться.

Я почувствовал, что мне необходимо связаться с генералом Панчишиным.

— Вот что, Татьяна, сделаем так. — разговор пора было заканчивать, поскольку дел впереди ещё было очень много. — Вашу просьбу я передам руководству и сообщу вам о полученном ответе. Могу сказать, что со своей стороны я заинтересован в поддержании рабочего контакта с вами и буду ходатайствовать о вынесении положительного решения по вопросу включения в экипаж «Юрия Долгорукого» вас и вашей дочери. У меня остаются кое-какие вопросы к вам и я бы хотел с вами встретиться приватно. Примерно через сутки. О времени встречи я вам сообщу дополнительно.

— Вы придёте ко мне?

— Нет, это исключено, поскольку мой визит будет зафиксирован системой жизнеобеспечения и диспетчера в Главном Командном центре его отследят. А в наших общих интересах сохранять приватность контактов и не допускать их разглашения. Поэтому вы придёте ко мне.

— В вашей каюте стоят такие же точно биодатчики и ребята в Гэ-Ка-Цэ будут знать, что я пришла к вам.

— Не будут. Я ведь большой мальчик и к тому же служу ревизором «Роскосмоса».

— Эти датчики отключить нельзя. Тот, кто вас огрел по голове штативом воспользовался перезагрузкой системы. Если б не она, вы бы узнали его фамилию за пять секунд.

— В этой части вы правы, тот, кто огрел меня штативом был вынужден действовать во время перезагрузки. — согласился я. — Но я сумею отключить датчики без перезагрузок, беспокоиться не надо. Так что там насчёт пресловутой дуэли Завгороднего и Шастова?

Группа дальней разведки и мониторинга, сокращенно Группа ДРМ, не привлекалась к работам по практической добыче полезных ископаемых в системе Сатурна. Она имела свой круг обязанностей, который в официальных документах именовался «инженерным и навигационным обеспечением фундаментальных научно-исследовательских работ и их прикладной адаптацией». Хотя система планеты-гиганта активно изучалась и осваивалась на протяжении последних десятилетий, фронт научного поиска здесь не только не сокращался, а напротив, стабильно рос. По известному диогеновскому принципу: чем больше я знаю, тем больше не знаю. Массу вопросов рождали процессы, протекавшие внутри ледяных спутников. Температуры их солёных океанов, спрессованных чудовищным давлением, лишь немногим не достигали точек кипения, там протекали какие-то невообразимые процессы, которые не давали покоя уже третьему поколению земных экзобиологов. Энцелад, самый интригующий из всех спутников с подлёдным океаном, уже более двух десятилетий считался «зоной абсолютной стерильности», к посадке на который не допускались аппараты, не имевшие высшую категорию биологической чистоты. Хотя жизнь там всё ещё не была найдена, титаны человеческой мысли верили, что отыщут в недрах обжигающе горячего океана нечто сложно-органическое и способное к самовоспроизведению… Будоражило воображение учёных аномальное взаимодействие магнитосферы Сатурна с солнечным ветром и галактическими излучениями. В сравнении с безумными по активности радиационными поясами Юпитера, превращавшими этого царя Солнечной системы в совершенно непригодное для проживания человека место, Сатурн и его окрестности казались почти что дачным участком с жаровней для барбекю в тени каштана. Тут земным учёным было интересно, здесь можно было разворачивать громадные базы для переселения землян в случае планетарной катастрофы, строить новый космический дом человечества. Тут фантазия учёных играла!

Много было здесь непонятного для современной фундаментальной науки, но сугубых учёных в столь далёкий космос не пускали. Не только «Роскосмос», но и наши европейские коллеги, китайские друзья и индийские подражатели. Не потому, что учёные грызут ногти и сильно сутулятся, а совсем по другой причине — окрестности дальней планеты всегда опасны. А это означает, что в случае серьёзной нештатной ситуации выдающийся учёный окажется слабым звеном — он ничем не сможет помочь помочь экипажу, но вот погибнет в числе первых…

Учёных заменили автоматы, симбиотические системы длительного размещения в агрессивной среде и, разумеется, фрагменты искусственного интеллекта, внедренные в алгоритмы обработки данных удаленной периферии. Всё это богатство человеческого разума размещалось во всевозможных управляемых зондах, которые действовали как автономно, так и взаимодействуя друг с другом. Одни зонды бурили льды чудовищной толщины на ледяных спутниках, другие заглублялись в грунт мини-лун, третьи — парили в ближних и дальних пределах системы, четвёртые — ныряли в непрозрачные глубины атмосферы Сатурна в поисках хитроумных закономерностей изменений этого чуждого землянам мира. Собранные в огромную нейросеть, имитирующую человеческий мозг, зонды «Роскосмоса» обменивались информацией, коррелировали её, соотносили с сотнями и тысячами всевозможных параметров, выискивая скрытые закономерности, которых на самом деле, быть может, и не существовало вовсе.

И всю эту чудную красоту, выдуманную человеческим разумом и воплощенную в реальные объекты чудотворцами «Роскосмоса», поддерживали в рабочем состоянии пилоты Группы дальней разведки и мониторинга. Возглавляла её Лариса Янышева, в подчинении которой находились три пилота. Одним из этих пилотов и являлась Юми Толобова, единственный человек из состава рабочего персонала и экипажа операционной базы «Академик Королёв», имевший реальную возможность скрыть межорбитальный «челнок» Йоханна Тимма.

Доказывалась эта истина не просто, а очень просто. Если европейская миссия «двадцать два-семь» отправилась к Сатурну одиннадцатого марта, значит здесь они очутились через тридцать дней. Это я на «Скороходе-десять» домчался к Сатурну за десять суток, а наши младшие европейские братья так быстро не летают. У них перелёт к Сатурну занимает тридцать дней — и то в тех случаях, когда они сильно торопятся.

Итак, десятого апреля Йоханн Тимм, живой и здоровый, прибыл на «Гюйгенс», а семнадцатого его труп под видом тела Баженовой оказался погружен на борт нашего транспортного корабля. Стало быть, именно в интервале с десятого по семнадцатое число Тимм был убит. Диапазон этот, кстати, можно подсократить на сутки с обеих сторон, потому как не сразу же по прилёту Тимм отправился рыскать со системе Сатурна, наверняка, день или два ушли у него на подготовку к вылету. Пятки, там, помыть, хорошенько побриться… Ну, а если всерьёз, то ему нужна была легенда перед своими коллегами, а создать её за час или два он никак не мог, нужны были кое-какие встречи, умные разговоры, многозначительные вздохи и хорошая пьянка. Так что всяко он сутки на «Гюйгенсе» до отлёта пробыл.

В этом я был уверен, мог дать на отсечение руку, ногу и даже голову. Не свои, разумеется…

Итак, откинув с обеих сторон отмеренного интервала сутки, мы приходим к выводу, что погиб секретный сотрудник по фамилии Тимм с одиннадцатого по шестнадцатое апреля. И надо же было такому случиться, что именно в эти дни Юми Толобова совершила два весьма длительных вылета. Тринадцатого числа она осуществила подхват зондов с поверхности Энцелада, а пятнадцатого — доставку на поверхность Реи ядерного реактора для автономного бурильщика. В первом случае Юми пролетела над спутником без посадки. Строго говоря, на Энцелад вообще нельзя садиться нестерильной технике, поскольку существует коллективный договор с государствами, работающими в система Сатурна, содержащий подобное ограничение.

А потому на Энцеладе с нашим драгоценным Йоханном Тиммом вряд ли что плохого могло случиться. Кстати, и сам Тимм не имел права туда присаживаться, хотя он, разумеется, будучи сотрудником спецслужбы, с ведома своего руководства мог пренебречь формальными запретами. Я сам нарушаю всевозможные запреты постоянно…

Так вот на Рею Юми должна была доставить реактор посадочным способом. И всё самое интересное должно было произойти именно там.

Я уже просмотрел полётная задание Юми и её официальный отчёт. И кое-какие вопросы у меня появились. Но самое большое чудо, как известно — это человеческое общение. Я не сомневался в том, что как только заведу с нашей замечательной девушкой-пилотом предметный разговор, так сразу же начнутся интересные открытия. Вот почему-то появилась у меня в последние часы такая странная уверенность.

Привалившись спиной к большой подушке с газовым наполнителем, я активировал модуль связи мозгового импланта и, подняв взгляд к потолку, просмотрел состояние загрузки межорбитального «челнока «Коалиция-семь». Ведь именно в него Юми Толобова в моём обществе должна будет сесть через пять часов и отчалить в очередной вояж по системе Сатурна.

Насколько можно было понять, «челнок» должен был принять на борт ещё девяносто тонн жидкого водорода, семьсот килограмм криогенного масла и два сбрасываемых гео-вымпела. Что ж, хорошо, что не двадцать два! Загрузка должна была продлиться ещё один час сорок пять минут. С присущим мне цинизмом я увеличил её на семь минут, выдав предписание погрузить два робота грунтовой разведки. Этому поручению я присвоил высший приоритет, благо право такое у меня имелось, а это означало, что никто, кроме меня, загрузку указанной техники отменить не сможет. Подумав немного и прикинув энергетику предстоящего перелёта, я дал команду закачать в баки «Коалиции-семь» ещё пятьдесят пять тонн жидкого водорода.

Этого топлива должно было хватить для склонения Юми Толобовой к явке с повинной… Даже с некоторым запасом.

Ещё немного поразмыслив, я добавил в список своих распоряжений маленькую опцию — оповещать меня о попытке их отмены. Мне действительно было интересно, кто же попробует отменить закачку дополнительных объёмов водорода в баки челнока и погрузку в его грузовой отсек двух роботов геологической разведки? Будет ли это Юми Толобова или, быть может, командир операционной базы Вадим Королёв попытается подкорректировать приказы ревизора «Роскосмоса»?

Любая попытка отмены сделанных мною дополнений потенциально могла мне многое сообщить. По крайней мере, я так думал.

Покончив с этими маленькими стивидорскими фокусами, я влез в менюшку распределения личного состава. На белоснежном потолке прямо надо мной медленно поворачивалась объёмная модель операционной базы, точки внутри которой обозначали распределение людей по помещениям. Меня интересовали не все люди, а один, строго конкретный человек — Михаил Холодов, диспетчер группы дежурного обеспечения. Хотя, если говорить совсем уж строго, меня он интересовал лишь постольку, поскольку мне надлежало расследовать преступление, к которому Холодов не имел ни малейшего отношения; зато на меня не так давно свалился приказ начальства разобраться с причиной странного поведения диспетчерской смены. И я имел намерение этот приказ выполнить.

Михаил находился в жилой оконечности «синего» коридора. Его отметка не двигалась, посмотрев медицинские показатели, я понял, что он спит или отдыхает: пульс — пятьдесят пять ударов в минуту, частота дыхания — четырнадцать циклов за то же время. Запомнив номер помещения, я отключил имплант и поднялся. Прежде чем выйти из каюты я открыл сейф и извлёк из него свой зеркальный кейс. Нет, не для того, чтобы полюбоваться на свою милую лысую рожу, а сугубо с практической целью — в кейсе находилась универсальная отмычка, с помощью которой я мог открыть любую дверь в обитаемой зоне станции «Академик Королёв». Впрочем, существовали шестнадцать дверей, которые не могли быть открыты этим устройством, но все они вели к ядерным реакторам и для меня в ту минуту интереса не представляли. С этой отмычкой я мог зайти к Холодову даже против его воли за секунду или полторы. Это прерогатива ревизора «Роскосмоса» — приходить куда нужно, не спрашивая разрешения.

Включив отмычку и убедившись, что она исправна и питание достаточно, я положил её в карман комбинезона, а кейс отправил обратно в сейф. Проверил на всякий случай и пистолет — он мне, в общем-то, был совершенно не нужен, я не ждал рукопашных схваток и захвата заложников, но чутьё подсказывало уже, что станция «Академик Королёв» — это такое место, где всё происходит не во время и не по плану. А стало быть, пистолет надлежит держать здесь заряженным и всегда под рукой.

Ещё пару минут я потратил на то, чтобы проверить активность всех «закладок», устроенных на случай скрытого проникновения в мой жилой отсек. Мне приходилось опасаться того, что в отсек либо подбросят яд, либо подложат подслушивающее устройство. Кем бы ни являлись убийцы Акчуриной, они должны были понимать, что мне придётся расследовать совершенное ими преступление. С их стороны представлялось очень разумным превентивно обезопасить себя от моих действий. Для этого они вполне могли попытаться незаметно проникнуть в помещение, которое я использовал как жилое, и подложить мне какую-то дрянь. Так что подстраховка была просто необходима.

Сразу по прилёту я разместил в гостиной, спальне и деловом модуле в общей сложности шестнадцать датчиков движения, комбинированных с видеокамерами и блоком высокоскоростной защищённой связи. Это значило, что я мог понаблюдать за действиями злоумышленников, если таковые появятся, в прямом эфире. Мой мозговой имплант предоставлял возможность коммуникации с охранной системой в любой точке системы Сатурна. Теоретически, по крайней мере… Поскольку солнечный ветер и собственную активность магнитного поля планеты-гиганта даже наш научно-технический прогресс отменить покуда не мог.

Быстро протестировав мини-сеть из шестнадцати скрытых датчиков и убедившись, что с нею всё в порядке, я захлопнул сейф и с лёгким сердцем вышел из каюты. Идти далеко не пришлось, поскольку жилое помещение, занятое Холодовым, находилось не очень-то далеко от моего — всего-то пол ста метров в корму.

Коридор был пуст. Даже исходя из азов теории вероятности несложно догадаться, что шанс встретить лишнюю пару глаз в коридоре, где более двух сотен помещений и менее двух десятков жильцов, из которых половина включена в состав экспедиций и находится вне пределов базы, представляет собой величину, измеряемую десятыми долями процента. А поскольку гауссовское распределение неравномерно, то выборка становится ещё более дисперсной… В общем, я это правило формулирую просто и доходчиво: ходить можно везде, всегда и никого не бояться, но делать это нужно как можно реже. И кстати, старина Гаусс со мной в этом полностью был согласен.

Прошагав необходимое расстояние, я остановился перед нужной мне дверью и осмотрелся. Коридор оставался пуст, никаких лишних глаз. Можно было начинать представление.

Приложив универсальную отмычку к тому месту, где находилось исполнительное реле замка, я замкнул нужный сенсор и сгенерированное вихревое поле на полсекунды изменило полярность его подключения. Этого оказалось достаточным для того, чтобы скрытый от глаз подпружиненный шип вышел из захвата и привод двери, толкнул её в перегородку, посчитав открытой. Шагнув через условный порог, которого на самом деле не могло быть на космических объектах с повышенной силой тяжести, я огляделся.

Гостиная была пуста. Из санитарно-гигиенического отсека доносился звуки воды и негромкой музыки. Что ж, Михаил Холодов, похоже, уже проснулся и уделял время потребному санитарному минимуму. Так даже было лучше! Я закрыл дверь, спрятал универсальный ключ, присел в адаптивное кресло. На секунду возник соблазн заглянуть в соседнее помещение, посмотреть на источник музыки, но я тут же отогнал эту мысль как неуместную.

И правильно, ждать долго всё равно не пришлось. Через пару минут тихо щёлкнул доводчик двери и из санитарно-гигиенического отсека вышел хозяин апартаментов. Голый, как Давид, Голиаф и Железный дровосек, правда, без пращи и масленки на голове. Два метра красоты и непосредственности… Увидев меня, Миша Холодов обомлел и застыл истуканом, даже непонятно стало чему же он так удивился?

— Дверь была открыта, так что пришлось проверить, не случилось ли чего… — пояснил я.

— То есть, как… позвольте… — он откровенно растерялся. — Разрешите одеться и поприветствовать вас, ваша честь, согласно требованиям…

Он рысью метнулся в ту самую дверь, через которую только что вошёл и через секунду вернулся с полотенцем.

— Не надо этих формальностей, я сейчас уйду. — отмахнулся я. — У меня к вам, Михаил, всего один вопрос. Если позволите, конечно.

— Да без вопросов, ваша честь! Всё, что считаете нужным.

— Что вы с ребятами пили на день рождения при пересменке? — я поднялся, давая понять, что готов уйти.

— Ну да… так некрасиво получилось… — мой собеседник моментально повесил нос и явно расстроился. — И с вами такой эксцесс вышел в то же самое время… так скверно… очень стыдно…

Он перевёл дыхание, а я молчал, предлагая тем самым ответить ему на заданный вопрос прямо и без лишних логических зигзагов.

— Прохор принёс бутылку «Кремлёвской-Романовской»… эх, не хотел я этого, честно… нет у нас такой традиции вообще, но Прохор просто выбора не оставил. Бутылка номерная, сертификатная, кварцитовое стекло… ну, не отказаться было! — закончил Холодов фразу.

— Прохор — это…

— Это — Уряднов. — подсказал мой собеседник.

— Дорогая бутылка. — признаюсь, я был впечатлён тем, что именно распили дежурные диспетчера. Подобного спиртного вообще не должно было быть на орбите Сатурна.

— В том-то и дело — это не из нашего бара! Я могу вас попросить, ваша честь… Если это уместно…

— Что именно?

— Не наказывайте Прохора. На самом деле вина лежит на мне. Это был мой день рождения и я согласился распить спиртное во времена передачи смены. Если бы я отказался, то никто бы пить не стал — это точно. Ребята не виноваты! Не наказывайте их, накажите меня!

В общем-то, я услышал всё, что мне надо было услышать и бессмысленный разговор пора было сворачивать.

— Не беспокойтесь, Михаил, вопрос о наказании вообще не стоит. Я же не допрашиваю вас официально, вы же сами это видите, так ведь? У нас всего лишь приватный разговор. — я постарался успокоить Холодова и тот моментально размяк, выдохнул и успокоился — это было очень заметно. — А скажите, пожалуйста, откуда появилась номерная бутылка «Кремлёвской-Романовской» у Прохора?

— Ему Баштин отдал и сказал поздравить меня. Прохор так и сказал, когда бутылку извлёк, дескать, выполняю поручение Александра Сергеевича, поздравляю тебя и… вообще…

Признаюсь, тут я немного озадачился. Подобного ответа никак не ожидал. Никакой связи между руководителем Экспедиции №1 Баштиным и Прохором Урядновым я провести не мог. Это означало то, что я как минимум многого не знал.

— Александр Сергеевич частенько спонсирует подобным образом чужие дни рождения? — я постарался сформулировать вопрос так, чтобы в нём не сквозила желчь.

— Первый раз! Вообще первый! — Холодов воззрился на меня с непередаваемым изумлением, с таким видом, словно это я, а не Коперник, предложил гелиоцентрицескую систему мира. — Никогда прежде такого не было… Судите меня, голову рубите, но я от сказнного не откажусь. Никакого спиртного мы прежде от Александра Сергеевича не получали и не распивали. И впредь не будем, клянусь!

— Хорошо, хорошо. — я постарался успокоить собеседника. — Никто никому голову рубить не станет, обещаю! И под суд отдавать — тоже.

Пожав Михаилу руку и расставшись почти дружески, я отправился в свою каюту. Сказать, что чувствовал я себя озадаченным, значило ничего не сказать. Я получил ответ, который никуда не вёл и, в сущности, был совершенно бесполезен с точки зрения проводимого расследования. Баштин не имел ни малейшего отношения к нападению на меня, поскольку во время оного сидел в Ситуационном зале в окружении полутора десятков человек. О лучшем alibi и мечтать не приходится. Лучшее alibi в данной ситуации — это сидеть в тюрьме или быть мёртвым…

Вернувшись в свою каюту, я занялся составлением сообщения на Землю. Прежде всего, изложил предположения относительно способа сокрытия или уничтожения «челнока» Йоханна Тимма: ледяной спутник, расплавление толщи льда, опрокидывание корабля и всё такое… Красиво, изящно, необычно — мне самому нравился этот сценарий, я в него уже почти верил. Затем лаконично рассказал о полёте к кольцу Сатурна в корабле Завгороднего, разумеется, сообщил об имевшем место конфликте и заявил категорическое требование не привлекать Завгороднего к ответственности за случившееся. Особо остановился на том, что склоняюсь к мысли о его полной невиновности, хотя и подчеркнул, что отдельные эпизоды его пребывания на операционной базе требуют прояснения. Поэтому подозрения с него полностью не снимаются. Затем кратко сообщил о вербовочном подходе к Татьяне Авдеевой и выдвинутых ею встречных требованиях, которые мне не казались чрезмерными. По крайней мере в той ситуации, в которой я находился. И наконец, объяснил необходимость своего полёта с Юми Толобовой и связанные с этим риски.

А рисков было действительно много. И самый очевидный из них — самоубийство Толобовой в случае её разоблачения. В состоянии паники или гнева она просто-напросто могла таранить любой более или менее массивный объект, что на скорости девяносто километров в секунду означало полное разрушение корабля и мгновенную смерть находящихся на борту. Принимая во внимание, что я должен был лететь в одном корабле с Толобовой, это означало мою собственную смерть.

Такая вот у меня получалась таблица Пифагора. Дважды два — четыре.