Демоны крови

Глава 4 Лето. Чудское озеро ОСТРОВ

— Эй, кто там балует?! Не шути! — ударив ногой в дверь, грозно рыкнул Ратников.

Показалось, что снаружи послышался смех… неприятный такой, дребезжащий, злорадный.

— Вроде как смеется кто… — негромко заметил Олекса.

Миша вздрогнул — значит, не показалось! Значит, специально заперли! Зачем, интересно? И кто?

Подростки балуются? Но откуда здесь подростки? А вот так же, взяли да припыли.

— Давай-ка, Олекса, ставни попробуем…

Попробовали. Навалились вдвоем… Напрасные хлопоты — ставеньки оказались очень даже надежными, такие хоть в доты ставь, да и открывались они снаружи — что, кстати, заметил Михаил еще входя во флигель. Заметил, но выводов никаких не сделал, слишком уж был поглощен непонятной запиской. Теперь вот расхлебывай!

— Может, им что-то от нас надобно? — шепотом спросил Олекса. — Ну, тем, кто нас запер-то… Может, выкуп или еще что.

Ратников отмахнулся:

— Да какой, на хрен, выкуп?! Скажешь тоже! Эй, черти! Открывайте, пока худо не стало! Сейчас вот погранцам позвоним!

Михаил блефовал, конечно, никакой тут связи не было, да и мобильник он с собою не взял, зачем — раз уж все равно сети нет. Утопить только…

— Фу! — Олекса неожиданно скривился. — Что за запах адский? Господи, прости и сохрани!

Запах? У Миши екнуло сердце. И в самом деле, уже не нужно было и принюхиваться — пахло бензином. И звуки какие-то снаружи послышались мерзкие… словно бы что-то булькало. Ну конечно, кто-то обливал флигель бензином! А зачем обливал? Думать долго не надо — чтобы поджечь, конечно! Ну, точно! Вот уже и потянуло дымком… и вспыхнуло пламя! Еще раз ударив ногой в дверь, Ратников выругался и повернулся к Олексе:

— А ну-ка давай столом попробуем…

Вышибить дверь… ага… разбежались! Стол оказался неподъемным, да и неудобным, широким — вдвоем сотоварищи по несчастью едва сдвинули его с места. Да уж, что и сказать, на совесть раньше мебель делали, без всяких там ДСП, чистое дерево, дуб или что-то вроде.

А дым, между прочим, уже проникал во все щели, ел глаза, забирался в ноздри и горло…

— Черт! — Миша сплюнул, понимая, что все, кранты, что не выбраться из этого чертова флигеля никак.

Никак? Впрочем, было кое-что…

— А ну-ка снимай одежку!

Молодой человек и сам стащил с себя куртку, заткнув внизу, под дверью, широкую щель. Олекса лихорадочно разделся… бросился к окнам… Черт… темновато было.

Фонарик! Он же здесь, вот, в столе… Тускловато светит, но вполне сойдет. Что там в записке-то сказано? Браслет — во флигеле… под какой-то звездой по… Может, эта звезда где-то здесь нарисована? Откашливаясь, Ратников лихорадочно зашарил по стенам узким тусклым лучом.

А во флигеле становилось все жарче, уж слышно было, как, занявшись неудержимым пламенем, трещали бревна и доски. Ел глаза дым, проникал, хоть и заткнули щели… еще немного и все… Не от огня смерть придет, скорей — от удушья.

Черт! Черт! Черт! Одна теперь надежда… Да где ж тут рисунок-то? Миша мазнул лучом по плите, переметнулся к трубе…

Ага! Вот они — рисуночки… Правда — слишком много, и все мелкие, детские какие-то каракули. Смешные человечки, цветочки, облака, солнышко… И никаких звездочек! Одно солнышко… Солнышко?

Дым уже стоял тусклым слоем, слезились глаза, и было уже не вдохнуть и не выдохнуть, а в дальнем углу уже прорывалось жаркое пламя. Олекса, упав на колени, молился…

Солнышко! «Кино»… Ну конечно же — «Звезда по имени Солнце»! Интересно, автор записки откуда-то знал Мишины увлечения… Впрочем, не до того сейчас… Стул — к плите! Шатается, колченогий… Господи, до чего же тут дымно-то… невозможно! Спрыгнуть вниз, наклониться… вдохнуть обжигающий легкие воздух… Снова на стул… Вот оно, солнышко, на кирпиче… Михаил протянул руку… Шатается! Точно — шатается! Вытащить быстро… ага! Ну, вот она — ниша… а в ней… а в ней — господи! — браслетик! Витой, в виде змейки, желтенький… Он!

Олекса уже упал на пол, задыхался, выпучивая глаза… Да и Миша чудом держался… Из дальнего угла и от двери вдруг вырвались огромные огненные языки. Ударили, обожгли… Схватив лежавшего без движения парня за руку, Миша тут же сломал браслет…

И поначалу ничего не почувствовал… Правда, исчезло пламя… И жар. И дыма уже не было, а вот флигель — был! Только какой-то… новый, что ли… Веселенькие, сиреневые, в цветочек, обои, портрет какого-то дядьки на дальней стене, а в простенке, меж окнами — картина. Мазня какая-то… Детский рисунок, наверное — окно, белые облака, коричневое небо, а перед окном — скрипач. Тоже какой-то несуразный, коричневый, с белой, круглой, как шар, головой. И все как-то угловато, квадратами, линиями… та еще мазня!

Миша перевел взгляд — на столе стоял старинный радиоприемник, ламповый, в лаковом деревянном футляре, со стрелкой… а рядом, на тумбочке — патефон и стопка пластинок. Все, насколько успел заметить Ратников, в очень хорошем состоянии… успел заметить… Вот то-то и оно! Через пару минут, а то и раньше, стены флигеля вдруг стали бледнеть, размываться… вот исчез стол… приемник… детская мазня — картина… Да все исчезло! Осталась лишь густая трава да кривые сосны. А над головой — синее, с белыми прожилками, небо.

Черт! А ведь сработало! Господи, а парень-то где? Ага… Олекса все так и лежал, словно пьяный, раскинув в стороны руки, только уже — не на полу, а в траве, среди ромашек и клевера. Обнаженная грудь юноши мерно вздымалась.

Ну, слава богу, жив! Михаил уселся рядом, в траву, с наслаждением вздохнул густой сладковато-медовый воздух, потряс спутника за плечо:

— Эй, эй, парень! Ну, хватит уже спать, подымайся!

— А? — Олекса широко распахнул глаза и тут же прищурился от выглянувшего из-за облачка солнца. — Господи… где мы?

— А вот сейчас и узнаем! — усмехнулся Ратников. — Пройдемся, посмотрим… Ты вообще как?

— Да ничего, — подросток улыбнулся. — Грудь только саднит. И кашлять хочется. Господи! Так мы что ж, не сгорели? Так ты, боярин-батюшка, меня вытащил? Я ж навеки теперь твой должник!

Олекса бросился на колени.

— Ну, ладно, ладно, хватит тебе кланяться-то, — раздраженно попятился Михаил. — Давай-ка лучше пройдемся. Только, смотри это, осторожно…

Парнишка лишь улыбнулся и, с готовностью кивнув, вскочил на ноги:

— Батюшка-боярин, идем!

И никакого здесь не было флигеля! Как и сгоревшей мызы, и причала — и, кстати, лодки горелухинской тоже. А зато была трава по пояс, многочисленные цветы — анютины глазки, колокольчики, васильки, ромашки; а еще — сосны, елки, дубрава, заросли ивы по берегам, камыши с крякающими утками, и даже песчаный пляжик с плесом. На плесе плескала какая-то крупная рыба. Ну, точно — рыбацкий рай!

И ни-ко-го! Ну, не единой души — островок маленький, Миша с Олексой исходили его весь часа за два.

Потом выкупались, растянулись на пляже, подставив спины солнцу. Эх, хорошо! Даже комаров со слепнями нет — ветерком с озера тянуло изрядно, сдувал кровососов.

Олекса перевернулся на спину, довольно похлопал себя по животу, потом посмотрел на Мишу и тихо спросил:

— А мы сейчас где?

Хороший вопрос! Ратников и сам бы хотел это знать… Нет, где — ему было вполне понятно, куда больше занимало другое — в какой именно эпохе? Какой сейчас век на дворе? Если рассуждать логически, памятуя все прошлые перемещения, то — середина тринадцатого века, где-то сороковые годы. Среда, в общем-то, можно сказать, привычная — Миша ведь не первый раз уже… Это впервые был шок, все никак, до последнего не верилось, а вот сейчас… сейчас, наверное, привык.

Еще бы не привык — жена-то из этих вот самых мест, вернее — из этой эпохи. Средневековье, мать его за ногу.

И все же, хотелось бы поточнее узнать — очень уж сильно Мишу смущал изменяющийся на глазах флигель…

— Мы, Олекса, на острове.

— Ну, это я понимаю, — парень усмехнулся и набрал в ладони песок. — Горячий! Эх, хорошо бы поесть!

Да уж, это уж точно не помешало бы! Напиться-то беглецы напились вволю, как-никак — воды целое озеро, пей не хочу. А вот насчет еды…

Насчет еды Михаил, к слову сказать, не очень и беспокоился — их двое молодых и здоровых мужиков — неужто не пропитаются?

Не об этом сейчас думал — о том, как выбраться. Отыскать еще один браслет, другого выхода, как ни крути, не просматривалось. А значит, нужно было оставаться тут — выжидать, высматривать… Коль уж здесь есть переход, темпоральный туннель, значит, им пользуются. Те, кому надо. Торговцы людьми, люди Ирины Мирошкиничны. Кнут Карасевич, Кривой Ярил и прочие… Да, еще отец Герман, тевтонский каштелян! Вот его бы и разыскать, уж он-то точно поможет, Миша же ему в свое время помог, проводил самолично… А не захочет помогать, так и заставить можно!

Нет, в этом плане определенные перспективы все-таки имелись. Теперь — насчет еды…

Ратников сел на песке:

— Прикинем-ка, друже, что у нас имеется!

Имелось, увы, не так уж и много. У Миши — резиновые сапоги, джинсы с ремнем, клетчатая рубашка… да на ремне — ножны, а нож там, во флигельке остался… черт бы его побрал. Олекса экипирован еще хуже — даже рубахи нет — снял, щели затыкать. Старые Мишины брюки да кеды — что уж нашлось. Хорошо хоть на дворе, судя по всему, лето. На деревьях — ни одного желтого листика, да и солнышко жарит.

— Надо бы нам, боярин-батюшка, отсюда выбираться. И лучше — на немецкий берег, там у меня дружки.

Ишь как! Дружки у него! Бандиты-разбойнички — так прямо и сказал бы! Впрочем, это ведь и не худо, все какая-никакая — поддержка. Мало как там с отцом Германом все сложится? Если это, конечно, именно то время, тысяча двести сороковые…

— Выбираться, говоришь? — Михаил задумчиво посмотрел на синюю озерную гладь, тянувшуюся до самого горизонта, и, мысленно вспоминая карту, постарался прикинуть, сколько километров до эстонского — «немецкого» — берега. Выходило — уж никак не меньше десятка. И что?

Ратников невесело усмехнулся и сплюнул:

— Выбираться-то вплавь будем?

— Почему вплавь? — дернул плечом юноша. — Можно плот сладить. Или с рыбаками… Они ведь тут должны быть, вестимо!

С рыбаками… Да, это мысль. Только вот — стоит ли выбираться-то? Может, все ж таки лучше здесь подождать? Ну, этих людокрадов с браслетиками.

— Ты сказал — плот? — натягивая джинсы, Михаил ухмыльнулся. — Голыми руками делать будешь? Деревья рубить? Топора-то у нас нет. Ножа — и того даже…

— Да, это плохо, — согласно кивнул Олекса. — Тогда рыбаков придется ждать. Ницо! Бог даст, выберемся.

«Ницо» — так и сказал, по-новгородски «цокая».

— Лишь бы до зимы тут не просидеть, — Ратников поежился и накинул на плечи рубаху — Ну, давай насчет еды думать!

Насчет еды сообразили быстро: отыскали в сосняке подходящие сухостоины, выломали, заострили камнями, как смогли, да пошли на плес бить рыбу. Двадцать минут — и запромыслили пять штук увесистых лососей. По Мишиным временам — мечта рыболова, а здесь — обычная, так себе, рыбка. Здесь… знать бы еще наверняка, где это — «здесь»?

— Во! — пошарив на берегу, Олекса радостно показал два только что подобранных камня. — Кремень! Огниво! Посейчас костерок сварганим… испечем рыбку… Эх, еще бы сольцы малость!

Подросток говорил «посейцас», «испецом» — Ратников не обращал внимания, привык уже к подобному говору, хотя сам так не говорил, да и в прошлые разы всегда прикидывался жителем Заволочья, этаким мелким феодальчиком — своеземцем.

Еще пара часов, и молодые люди уже сидели тут же на бережку, у таявшего красными угольями костерка, ели только что испеченную рыбку. Нечищеную, конечно — ножа-то не было да и без соли… Но голодная смерть им уже не грозила. Конечно, хорошо было бы прихватить с собой ножик… и соль, коль уж на то пошло.

— Эх, хорошо! — наевшись, довольно потянулся Олекса, казалось, вообще не обращавший особого внимания ни на комаров, ни на мошек. — Сейчас, батюшка-боярин…

— Да не зови ты меня боярином-батюшкой, — раздраженно попросил Миша. — В который раз уже говорю!

— А как же звать-то?

— Зови просто — Михаил!

— Михаил-боярин!

Ратников поморщился и махнул рукой:

— Ну, пусть так…

Они сладили чудесный шалаш, большой, из елового лапника — уж пришлось наломать голыми руками. Олекса притащил мху, каких-то пахучих трав — сказал: от клещей да от мошек, и в самом деле — в шалаше никаких насекомых не было, что очень нравилось Мише. В шалашике этом, можно сказать, и обустроились: рядом, на полянке, выложили камнями место для костерка, притащили два сухих ствола, видать, когда-то поваленные бурей, чтобы было на чем посидеть, погутарить. В общем, неплохо устроились… еще бы ножик… и соль, надоела уже нечищеная и несоленая рыба.

Кстати, рядом, в лесу, вокруг небольшого болотца, в изобилии росла черника. Попадалась и голубика, и земляника с малиной, хотя для последней в общем-то было еще рановато, и даже первые грибы — подосиновики, подберезовики, опята. От грибов, впрочем, было мало толку, хоть Миша и жарил их на углях, вернее — подсушивал. Потом пожевал да выплюнул — невкусно.

От нечего делать «робинзоны» вставали поздно, если не было дождя, шли на озеро, купаться, потом били кольями рыбу да ходили к болотине, за черникой. Так вот — достаточно уныло — и тянулись дни. Спохватившись, Ратников даже стал их отмечать палочками, которые аккуратно втыкал в песок — пошла уже вторая неделя, а все ничего не происходило, и никто на острове не появлялся, ни рыбаки, ни кто иной. Нет, мимо как-то проплыла одна лодка, по всей видимости — рыбацкая, да приятели, увы, заметили ее слишком поздно, покричали, конечно, но…

— Ой, не надо бы нам так орать-то, — вечером рассуждал сам с собой Олекса. — Не ровён час, на лихих людишек нарвемся…

— На твою шайку?

— Не… мои отсюда далече.

По вечерам обычно вспоминали общих знакомых: новгородцев — Онуфрия Весло, Онисима Ворона. Михаил меньше рассказывал, больше слушал — Олекса оказался большим любителем потрепать языком. Много чего рассказывал, кстати, довольно интересно. И как в Новгороде жил, у бобыля, да потом — изгоем, как обманом поверстали в холопы, избивали каждый день — «примучивали», как, улучив случай, сбежал. Пристал к скоморохам, потом — в шайку. За новгородцев с рыцарями бился, потом — за рыцарей супротив новгородцев, потом — за псковичей… кто больше заплатит. Насколько помнил Михаил, тут, в пограничье, таких отрядов промышляло много. Иной раз грабили, большей же частью продавали свои мечи и копья — тем же рыцарям (в кнехты) или дерптскому (Олекса называл — «дорпатскому») епископу, псковичам, новгородцам. Еще смолянам можно было продаться, но те были прижимисты, платили немного — от военной добычи часть. Еще был литовский князь, тот платил щедро, однако и людишек у него своих хватало.

— А монголы? — как-то подначил Ратников. Им послужить не пробовал?

— Мунгалы? — Олекса мечтательно улыбнулся, кивнул. — Был и у тех, а как же! Бату-хан, Кайду… мужчины серьезные! Правда, и строгость у них… чтоб старшого ослушаться ни-ни! Сразу голова с плеч. Не нравится мне это… Да и грязные они — пахнут, смердят просто! Хотя выпить не дураки — любят.

Так вот дни и тянулись. И не происходило ничего. Абсолютно! Никому этот убогий островок не казался интересным, никто сюда не заглядывал, похоже, рыбы и в иных, близких к человеческому жилью, местах хватало.

Олекса перед сном молился, уж это обязательно, крестился мелко-мелко на какой-то ракитовый куст, что-то там выпрашивал у Господа, какие-то тряпочки, от брюк оторвав к веткам привязывал… Тьфу! И как только не стыдно! Это что — христианство, что ли? Так, пародия какая-то…

Сам Миша, кстати, тоже молился — ощущал в себе такую потребность, и даже чувствовал некоторые укоры совести: это ж надо — в церковь так редко ходил! Права, права была Машенька, правильно ругала.

Ратников все чаще вспоминал жену, все думал — как ему с ней повезло. И еще одно тревожило: Маша почему-то ну никак не могла родить, а ребятишек хотелось — сына или дочку, а лучше — обоих. Что это за семья — без детей? Врачам, что ли, Марьюшку показать? Нужно бы… В конце концов, если все так серьезно, так можно и из детского дома ребеночка взять. Усыновить, так сказать… А что? Чем плохо-то?

Вот на такие вот мысли наталкивало Михаила вынужденное безделье, весь этот остров, заброшенный и первозданно-дикий, тающие угольки костра, шум набегающих на берег волн и далекое кукованье кукушки.

Ладно, семья, Машенька, людокрады и флигель, все это можно понять, но все чаще и чаще Мишу тянуло на размышления о проблемах глобальных, больших, общечеловеческих. И это был плохой признак. Почему плохой — Ратников и сам бы не мог сказать. Наверное, потому, что какой толк рассуждать о том, на что сам никак повлиять не можешь?

Что же касается конкретики, тех же рыбаков или кого еще…

— Лекса! — подумав, воскликнул Ратников. — А не поискать ли нам на бережку мест, для ладеек пригодных?!

— Пойдем, поищем, Мисаиле-боярин, — охотно откликнулся юноша.

Было как раз утро, точнее, уже ближе к полудню, хороший такой денек, с синим высоким небом, ярким ласковым солнышком, птичьим гомоном и пряным запахом трав.

Сделав по бережку круг, напарники обнаружили четыре удобных для причаливания лодок местечка: одно — на том самом песчаном пляже, второе — за плесом, и два — на другой стороне островка, ближе к ивовым зарослям. И везде Миша, не поленившись, понацепил по кустам да камышинам тоненьких, вытащенных из подола рубашки, ниточек, чтоб, ежели что, так потом увидеть, был здесь кто-то или нет. Вообще, хорошая идея — жаль, поздновато в голову пришла, ну, да лучше уж поздно, чем никогда.

День «сторожки» простояли, другой, а на третий… Первым заметил глазастый Олекса, на той стороне, на одном из дальних местечек, за ивами. Прибежал, запыхавшись:

— А нитки-то порваны, Мисаиле!

— Порваны? А ну-ка, пошли, сходим! Ты смотрел там чего?

— Не. Ты ж, боярин, сказал — сперва тебя звать.

— Молодец! А то все следы затопчешь.

Улеглись вчера поздно — с вечера молотил дождь, в шалаше мокровато стало, потому и уснули уже под утро, соответственно и проснулись… А куда торопиться-то?

Ниточки, ниточки, веревочки… Ну, конечно, порваны. Кто бы сомневался! А еще на песке след от киля ладьи или какой-то большой лодки! Видать, вытаскивали на берег.

— Не, не вытаскивали, — вскользь возразил Олекса. — Просто втюрились в берег с разгона, выскочили…

— Ну-ка по песочку пройдись… Вон, до тех камышей! Что-то они какие-то… вроде бы как примятые.

— Точно — примятые! Может, бежал кто? Или на челноке…

— Вот и посмотри… Постой! Пройдусь-ка и я с тобой.

Оба закатали штанины, пошлепали по мелководью, по песочку, стараясь не порезать ноги острыми раковинами.

Олекса внезапно остановился:

— Глянь, боярин! Вроде как след. Цепочка целая!

Миша опустил глаза: гм-гм… если и следы, то уж очень сильно размытые. Не поймешь, то ли к камышам шли, то ли, наоборот, оттуда к ладейке.

— А тут не один человек бежал, — Олекса присел на корточки. — Трое!

— Бежал?

— Ну да. Вон, расстояние-то… Оп-оп. Больно уж широковато шагать-то. Нет, не шли, бежали! Один… за ним двое. Пошли в камыши?

— Стой! — Ратников насторожился. — А вдруг там есть кто?

— Да нету! — отмахнулся юноша. — Вон, утки-то спокойные да и птицы поют… Был бы кто — так бы не пели.

Вот с этим можно было согласиться, вообще, средневековые люди, в отличие от современных, обладали изрядной наблюдательностью, и уж раз Олекса сказал, что в камышах никого нет, стало быть, нету.

Песок. Синее небо над головой. Жгущее спины солнце, бликующее в волнах золотой сверкающей змейкой. Цепочка размытых следов. Примятые, явно примятые камыши… И там же, в этих вот, камышах — лежащее навзничь тело.

Голая девушка с черной стрелой в спине.