Дело о пражской соломинке

Глава 7

До Вены они добрались за полчаса, но в автомобиле, оставив кресло на дорожке у храма. Через десять минут автомобильной езды Чапек очнулся, потянулся, спросил, куда это они завернули, и снова уснул.

Автомобиль остановился у вокзала. Водитель протянул Арехину два билета, козырнул и отбыл восвояси, не оставив после себя даже бензинового чада.

Билеты были на пражский поезд, отходящий через двадцать минут. Чапек, на удивление, шёл почти самостоятельно, как ходят хорошо подгулявшие, но не потерявшие присутствие духа люди. Или лунатики.

Они успели, ещё и с запасом. Усадив Чапека в угол купе, он расположился напротив. Чапек пробормотал что-то насчёт размеров русских трамваев — и уснул опять. Арехин опустил штору и сел напротив. Два господина возвращаются после венского загула домой. Он посмотрел в зеркало двери купе. Нет, на господ они не тянули. Два господинчика, так будет вернее.

Поезд дернулся, как спящая лошадь, увидевшая во сне кнут. По вагонам пронеслась железная дрожь, и Карел, не открывая глаз, пробормотал что-то о соседе сверху, потерявшему на войне обе ноги и теперь танцующим по ночам на самовзводных протезах. Днём он, видите ли, стесняется.

Вокзал тронулся. Поехали.

Поезд был не из важных: люди проезжали кто пятьдесят километров, кто семьдесят, до Праги же держали путь единицы. Частые остановки, но без лишней суеты. К тому же брать билет в первый класс ради двух или трех часов поездки и чехам, и австрийцам, да и прочим народам лопнувшей империи казалось глупо, когда и в третьем прекрасно можно добраться. Потому вагон первого класса оставался островом покоя, насколько вообще бывает покой в поезде. А вдруг господин в сером вообще выкупил весь вагон? С них ведь станет.

Он вышел из купе, прошел вдоль вагона. Тишина. Из других купе ни разговоров, ни движения.

Он постучался, отодвинул дверь соседнего купе. Два господина, словно из музея мадам Тюссо. Такие же жизнерадостные. И по виду — уж господа, так господа. Всё соответствует, и лицо, и одежда, и духи, и запонки.

Не говоря ни слова, оба посмотрели на Арехина, пытаясь холодным взглядом дать понять пришлому господинчику, что ему тут не место.

— Адольфус, ты! — раскрыл объятия Арехин. — Врал, врал Казимир, будто ты проворовался и уехал в Америку. Я ему так и говорил: врешь, не такой наш Адольфус. Никогда он из родной Праги не уедет, ну, разве в Вену или Берлин, переждать, пока пыль осядет. И ведь как в воду глядел: вот он ты, весь из себя красавчик, видно, женился-таки на дочке господина Либермана? И правильно! Дай, я тебя поцелую, душа моя!

Тут и вагон очень кстати качнуло, и Арехин прямо-таки упал на Адольфуса.

— Позвольте! Вы обознались! Я не имею чести вас знать! И я вовсе не Адольфус! — высвобождаясь из непрошеных объятий, протестовал господин.

— Вот-вот, ты всегда так! Не бойся, я ведь не долг хочу получить, хотя, нужно сказать, если ты вдруг вспомнишь о тех несчастных пяти сотнях, я буду только рад. Но куда меньше, чем видеть тебя живым и здоровым!

— Да позвольте же! — господин теперь уже с силой оттолкнул от себя Арехина. — Вам ясно говорят, что вы обознались.

— Обознались, — подтвердил и второй. — Это господин Шмидт, Карл Шмидт, я его знаю уже много лет.

— В самом деле? — растерянно протянул Арехин. — Карл Шмидт? И вы никогда не учились в Карловом университете?

— Я учился в Гейдельбергском университете, — с достоинством ответил лже-Адольфус.

— Ох, простите, простите… А издали, да что издали — вблизи вы чистой воды Адольфус Вобейда, мой старинный товарищ и друг. Говорят, у каждого человека на земле есть двойник. Вы, по крайней мере, теперь своего знаете. Адольфус Вобейда, тот самый, что изобрел патентованное средство Вобейды против преждевременного старения… — пятясь и кланяясь, Арехин покинул купе и закрыл за собой дверь.

Ему не нужен был ни бумажник господина Шмидта, ни его золотые часы, ему нужно было проверить: Шмидт — человек из мяса и костей, или искусно изготовленный андроид?

Убедился.

Теперь к себе в купе.

Карел продолжал спать, но сон этот был сном грешника: он то всхлипывал, то просил прощения и оправдывался перед какой-то барышней, то диктовал той же неведомой барышне целые страницы абракадабры (или нового слова в литературе), то замолкал, собираясь с силами.

Бывает. Судя по всему, лауданум в немаленькой дозе. Но и не такой уж и большой. Соответствующей случаю. Специалисты.

Арехин и сам задремал. Время дневное, тело перемещается в пространстве и времени, а разуму пора и поспать. Иногда, очень редко, сон разума порождает откровения, обнажая суть вещей в её первозданности, смывая румяна и белила, отстёгивая накладные косы и деревянные ноги.

Но разум спать отказывался категорически. Подремать вполглаза — куда ни шло, но только вполглаза, приглядывая за реальностью, чтобы не расползлась ненароком. Реальность следует держать в строгости. От баловства она портится.

И всё-таки она, если и не портилась, то шалила.

Шахматный турок читал лекцию о гипермодернизме в шахматах, да не где-нибудь, а в Таврическом дворце, а сквозь сытые лица депутатов государственной думы проглядывали то крысиные морды, то лики морских тварей, а то и восковые фигуры с фитилями, торчащими из макушек. Светя гражданам свободной России, сгораем сами, дорогие товарищи. И вспыхивали сначала Владимир Ильич, потом Феликс Эдмундович, а затем и Лев Давидович. И Крупская выговаривала Арехину, что не прислал эликсир вовремя, припозднился, и потому Володе опять приходится работать в подполье.

Однако к Праге он подъезжал вполне отдохнувшим.

В отличие от автомобиля, поезд добирался неспешно, и уже вечерело.

Растолкав Чапека (тот если и не проснулся окончательно, то поднялся беспрекословно), он вышел из вагона, взял извозчика, и вновь отвез Карела домой, где и сдал с рук на руки даме с поджатыми губами. Та без упрека приняла мужа, если, конечно, Чапек был её мужем. Судя по поджатым губам — им и остаётся.