Дар Монолита

Жажда была сильной, но, несмотря на это, пить я не мог. Очищенная вода почему-то имела отвратительный кислый вкус с оттенком ржавчины. Даже воздух был словно отравлен — он наждачной бумагой царапал горло, обжигал легкие. Но по крайней мере это было лучше, чем боль при каждом шаге. При каждом движении.

Сейчас я лежал, привалившись к стене так, чтобы раненая рука неподвижно покоилась на боку. Так боль почти стихала, если, конечно, быть осторожным, по возможности, не шевелиться и дышать неглубоко, через раз. Тогда получалось даже заснуть, точнее, провалиться в короткий, невероятно яркий бред с пугающими видениями — со вчерашнего вечера у меня начался сильный жар.

Все было тогда сделано так, как надо. Хип перевязала простреленную руку, подложив под бинты инъекционный аппликатор, чуть позже я ввел себе «седатин-5» и антибиотик. Да и сама рана была по «местным» меркам несерьезная: пуля не задела кость, прошла навылет, не повредив крупных сосудов. Все было сделано верно, так, как следует, антибиотики и стимуляторы должны были подавить заражение в зачатке, и я просто не понимал, почему рука начала гнить практически сразу после ранения — научные препараты просто не должны были допустить заражения.

Уже через несколько часов после ранения мне стало понятно, что я очень серьезно, что называется, попал. Уж очень хорошо мне были знакомы и характерное почернение краев ранки, и отек на всю руку, и запах — видел я уже такое. И потому знал, что жить мне осталось максимум пять дней, из которых два последних — в тяжелом, беспросветном забытьи. Хорошо, что Хип пока не в курсе, чем заболел ее Лунь… может, оно и к лучшему. Не стоит ей знать, что это не просто отек раны, а самая настоящая «чернушка» Зоны, заражение, распространяющееся по организму в считанные часы. Пусть эти последние дни пробудет девчонка в уверенности, что это просто «ранка нагноилась, с огнестрельными оно бывает. Скоро пройдет». Не хватает мне смелости сказать ей сейчас, да и не хочу видеть, как будет она убиваться. А Пенка, если что, обратно ее выведет. Мутант она, понятно, но человечнее многих людей будет. Только бы она моей девчонке не проболталась, что «рана плохо, плохо совсем», как вчера сказала мне. И, что самое паршивое, вспомни, Лунь, сколько находил ты «душ» в болотцах за Янтарем? Хоть одну для себя оставил? Нет. Хип надыбала «кусок мяса» еще до того, как ты крышей повредился. Сохранили ценнейшую штуковину Зоны специально для такого вот случая? Естественно, продали, причем ты сам же и сторговал Барину, Зона ему пухом. А как бы оно сейчас пригодилось. Эх… если бы, да кабы. А до тех мест, где «куски мяса» и «души» попадаются, нам и за неделю не дойти. Тем более со сталкером, что «чернушку» подцепил… а ее только один человек во всей Зоне лечить умел. Если человек он был… и галлюцинации уже пошли — да, говорили сталкеры, что жутко травится организм во время этой стремительной, как лесной пожар, гангрены Зоны. И чудилось мне, что не в порядке не только рука, но и тяжело, глухо саднит в груди, как странно похрипывает при ходьбе за ребрами, а «Кольчуга» стала жесткой и неудобной, как древесная кора, почему-то намертво прилипшая к коже. Галлюцинации накатывали тяжелыми, мутными волнами, и в такие моменты я старался не смотреть на Хип. Не знаю почему, но ее лицо становилось землисто-серым, в темных пятнах, и особенно страшно выглядели губы — синевато-белые, бескровные, запекшиеся. И прядь, всегда выбивавшаяся из короткой косы, была не светло-русой, а почти черной, плотной, свисавшей обрывком толстой грязной веревки. Но когда галлюцинации становились особенно невыносимыми, оборачивалась Пенка, ее громадный черный глаз разом убирал жуткие видения и даже как будто облегчал боль.

— Идем, сталкеры. Надо идти. Уже скоро будет Монолит, — повторила она знакомую уже фразу и вела нас дальше, а Хип, снова становящаяся привычной, живой, спросила, мягко коснувшись руки:

— Как чувствуешь себя, сталкер?

…«отлично»…

— Эй, Лунь! Ты чего?

— А… да. Все нормально, родная. Наверно, вздремнул случайно. — Надо же, даже вслух не сказал… значит, полный привет. И Хип обмануть так, чтоб поверила, — задача невыполнимая. Читает она меня, словно книжку.

— Слушай, может, хватит врать? Ты же белый совсем, глаза ввалились, как… как у мертвеца. И губы синие… скажи, что с тобой?

— Воспаление… пройдет.

«Не расскажу. Прости ты меня, Хип. Не хочу рассказывать».

— Врешь ведь… зачем ты врешь? — Подсела рядом, чувствую ее ладонь на щеке, прохладная, свежая такая. — Скоро уже дойдем, сталкерюга, потерпи чуть… может, Пенка чего надыбает, вон, с утра ушла подходящую штуковину искать. Ведь уже Припять прошли, бродяга. Последний бросок остался…

Да, прошли. Знаю, что прошли, причем даже и без приключений — Пенка вела. Не заметил я почти этого города — так, серые полотна боковым зрением. Наверно, потому, что взгляд вниз, под ноги, считал шаги, сжав зубы от дичайшей боли — «чернушка», сволочь, и орать-то нельзя — для местных тварей крик, что запах крови в воде для акул. Не просто рука болела, нет… жгло огнем всю левую половину тела, выкручивало суставы, от жара выступал пот. Тогда я еще надеялся, что Пеночка чего найдет, пока были мы на привалах, но уже три раза возвращалась она пустой… нет в Припяти ни «кусков мяса», ни «душ». Много здесь уникального, редкого хабара, а вот того, что вылечить сможет, найти считай что невозможно. Нет, надо провести инструктаж, пока ясно соображает башка, пока не провалился я в последнее свое забытье. Прости, милая.

— Слушай сюда, стажер… Зона тут, сама понимаешь… так вот, ежели что случится, на Росток ни в коем случае не возвращайся, ясно? ПМК выкинь на фиг, не доходя до первых постов. Что соврать, придумаешь.

— Ты что говоришь, Лунь? Да я…

— Молчи и слушай. Если вдруг Монолита мы не найдем, держись Пенки — она проводник что надо. Возвращайся в «Свободу» или Чернобыль-7, Сионист, Лихо, ну, в крайнем случае Фреон поможет. Зотов тоже нормальный мужик, хоть и «ботаник», в беде точно не оставит.

Хип словно закаменела. Ее рука на моей щеке сначала замерла, потом задрожала.

— Не смей. — Девушка сказала это спокойным, почти ледяным голосом. — Не смей об этом даже думать. Доктор сказал: если мы дойдем, то мы выживем, понял? Значит, дойдем. На себе дотащу, не впервой… ты меня понял?

Ох, и трясет же девчонку… связалась ты со сталкером, бедная. Сколько ни говорил я тебе, что мы своей смертью не умираем, да все, похоже, не впрок — послушает, покивает, и дальше — про наше будущее. Вон, в одном схроне даже на стене углем начертила, какой у нас дом будет, да какой сад, да на словах расписала в подробностях, как жить начнем. И, что интересно, и из Зоны уходить не хочет, причем ни в какую, и на стенах домики рисует. Будущее, будущее… как будто есть оно у сталкера. Однако стоило только чуть заикнуться о том, что после следующей удачной ходки за Периметр больше туда не пойдем, как стажер скучнела на глазах, плечи опускала, даже нешуточно сердилась. Мол, Зона — наше все, ходили туда, и ходить будем, вдвоем, всегда, а что домик свой и речка под окнами, так это мне просто помечтать хочется, а ты, бука, все портишь. Счастье — вот же оно, здесь, с нами под боком, так зачем его за Периметром искать? Что нас там ждет? Бытовуха, ругань с соседями, обрыдлая работа за гроши, серость, серость, и опять серость, способная убить любое счастье, каким бы сильным оно ни было. Поэтому, Лунь, я из Зоны не уйду. Ни за что. Лучше, говорит, здесь ярко и смело жить свободными, чем за Периметром гнить, а что сталкерам старость не светит, так, может, оно и к лучшему? И возразить бы мне, возмутиться, но как тут строгость показывать, когда на шею мне прыг, и одуряющим запахом волос весь мой «руководящий» порыв сметается напрочь. И смех, и веснушки, едва заметные на носике, морщит она его так красиво, когда улыбается, а в глазах веселые чертики пляшут: мол, Хип, я из «Свободы», и черта лысого ты меня переспоришь, со «свободовцами» любые дебаты — дело невозможное. Потому и дурак ты, Лунь, что по сердцу тебе были эти ее мысли. Что сам ты им поверил, особенно когда девчонка твоя со смертью поспорила, кому из них ты достанешься, и даже безносая сдалась перед Хип из «Свободы». Точнее, это ты подумал, что сдалась… а на самом деле просто затаилась. До поры.

— Ты дойдешь, понял? Ты сталкер. Значит, дойдешь. Осталось немного… — Хип зашуршала в аптечке, надеясь, наверно, найти шприц-тюбик «седатина-5». — Терпи. Бывало и хуже… прорвемся.

— Да. Прорвемся… — прошептал я, проваливаясь в беспамятство. Понятное дело, прорвемся. В Зоне всякое бывает… ну, кроме сказок, конечно.

— Не подходите.

И я попросту не понял, кому Хип могла это сказать.

Явно не мутанту — с этими разговор короткий: в упор картечью, желательно не раз. Девчонка это правило усвоила четко — ну, не станет тварь Зоны лезть с визитом вежливости в гнилой, почти затопленный подвал припятской многоэтажки, да и совсем немного здесь мутантов, способных понять речь. А те, кто понимает, обычно хуже в разы… с ними даже поболтать не получается — банально не успеешь. Ну, Пенка не в счет — хоть и говорил Доктор, что не человек она, и человеком никогда не станет, но, однако, я ей доверял безоговорочно — наши жизни она не раз уже спасала и до сих пор спасает, кстати. Странное создание… не контролер, хотя бугры по бокам высокого лба похожи очень. Не излом однозначно, несмотря на длинную, считай, до земли, «боевую» руку. Нет в ней уродливости и вони контролера, и на человека, которого излом буквально копирует даже в мелочах, она совсем не похожа. Даже издалека не спутаешь… кожа совершенной, меловой белизны, волосы цвета слежавшегося пепла, громадный глаз, угольно черный, и только на ярком свету отливающий багрянцем, и это несмотря на то, что второй глаз на вид совсем человеческий, синий, только что раскосый немного. Нос, рот, подбородок крошечные, но зубы… оскалилась недавно Пенка на стаю припятских псов. Зрелище, я вам скажу… у самого мороз по коже пробежался. И собачки, кстати, тоже все правильно поняли. Только и увидел я несколько вихляющихся задов да поджатые хвосты. Пенку, не нас химера стороной обошла, не бросилась, хотя в засаде сидела — самого зверя я так и не видел, но следы за поваленным тополем были совсем свежие. А я-то думал, отчего это наша проводница почти полчаса к этому дереву подходить не хотела, только шипела по-кошачьи и страшной своей рукой помахивала. Впрочем, я вообще мало что видел — так дурно было от расползающейся по телу заразы, что даже на ходу сознание начинало плыть — куда уж там окрестностями любоваться, ладно хоть не свалился.

— Я сказала — стоять! — Хип, судя по звукам, щелкнула предохранителем «сайги» и отступила на пару шагов назад. Ну до чего же досадно, что глаза совсем не желают открываться, а от жара в голове гудит тяжелый колокол. Знал бы, что вот так меня развезет, лучше бы не устраивал привала. Эх, «чернушка», сволочь… доедает она меня, похоже.

И Хип не стреляет. Значит, человек пожаловал… ну, или зомби хорошо сохранившийся. Приходилось стажеру в людей стрелять. По мародерам как-то раз, меня прикрывала. Во вчерашних друзей «долговцев», когда вышел тот мерзкий расклад, и мирно разойтись не вышло, и получил я в перестрелке эту самую пулю, будь она неладна. Но сердце у моей девчонки не каменное — и пленных мародеров, в упор Сионистом расстрелянных, жалела до слез. И в «долговцев» картечью била не потому, что у нее давняя ненависть к черно-красным, кстати, вполне объяснимая, а лишь потому, что эти самые «долги» по Луню, по мне то есть, стреляли. Жизнь анархистку мою по голове не погладила, не приласкала, однако не озлобилась девка, не стала зверьком. Душа у нее добрая… зомби как-то к костру ночью вышел, когда мы к схрону до темноты добраться не успели. Ладно, я проснулся от криков и успел визитеру полбашки снести. А Хип — в рев, да нешуточно так. Говорила, не злой он был, даже разговаривал из темноты как человек нормальный, живой. Просил погреться у огня, мол… а когда вышел к свету, стажер и увидела, что глаз у мужика нет, и вместо носа дыра. Это же надо, додуматься — ночью лясы точить непонятно с кем. А если излом? Или, того хуже, контролер? Болтала она… однако, думается мне, что и вправду не опасен был тот мертвец, Зоной поднятый. Тогда не доверял я еще интуиции Хип, только начиналось у нас все — и ходки совместные за хабаром, и то, что поважнее любого хабара будет. До сих пор говорит Хип, что не опасен был тот зомби, не нападал он, а просто хотел погреться и поговорить. Не поверил я ей тогда, отругал крепко, был бы парнем стажер — так и за плюхой бы не заржавело. А потом с Доктором поговорил и понял — зря я тогда наорал на девку. Видать, в некоторых фокусах Зоны она лучше меня понимает… может, и прав Док, что агрессия — не всегда правильный подход к Зоне.

И все-таки, кто же к нам в гости пожаловал? Паршиво, что глаза до сих пор не желают открываться, а соображать нормально, когда температура под сорок, если уже не выше, никак не получается. Воспоминания, образы идут обвалом, чуть ли не локтями друг друга распихивают, а вот две мысли связать не выходит, хоть ты тресни. Каюк Луню. Нет у меня даже двух дней — уже проваливаюсь во тьму, «чернушкой» эту заразу Зоны не только ведь за черноту вокруг раны называют. Удивительное дело… не страшно помирать. Знал ты, сталкер, на что идешь, понимал прекрасно, что Зона не позволит встретить старость, может, и свыкся ты с этой мыслью. Может, от сильнейшего жара, в полубреду не выходит как следует испугаться. Факт, не страшно… но обидно чертовски. До слез. Жить-то мне действительно хотелось и нравилось. Не надышался я, если можно так сказать, жизнь моя, а не существование, в сущности, совсем недавно началась, и жаден я был до нее очень. Уже заранее тоска берет по улыбке и глазам Хип, обидно не чувствовать запаха ее волос, не слышать смеха. Да и стыдно, честно говоря, перед стажером. Нехорошо я с ней поступил, что бросать собрался. Наверное, вот в этом самом подвале и брошу… ох, только бы глупостей она не наделала.

Не знаю, сколько прошло времени от щелчка предохранителя и угрозы, которую Хип устало, почти обреченно бросила кому-то, пожаловавшему в «наш» подвал. Может, секунды, может, несколько минут. Но ответ я все-таки услышал.

— Опусти оружие. Мы не сражаемся с тобой. Нас привел бледный ангел. Вы нужны Монолиту. Вы не умрете. Уже не умрете.

Ну конечно… спокойный, ровный, совершенно невозмутимый голос, почти лишенный интонаций. Ни угрозы, ни дружелюбия, вообще ничего. У тех, кто говорит таким голосом, обычно ясный, бессмысленный взгляд и выражение бесконечного счастья на лице. Лютые, беспощадные воины, начисто лишенные страха смерти, сталкеры, непостижимым образом выживающие в самых черных местах Зоны. Люди, ну, или почти люди, спокойно уживающиеся рядом с контролерами и кровососами. Монолитовцы.

— Он уходит, братья.

— Мы пришли слишком поздно.

— Рана плоха. Ему осталось несколько часов.

— Его жизнь давно уже не принадлежит ему. Смотрите, братья, он живет иной жизнью. Но он уходит очень быстро. У нас мало времени, и мы должны успеть. Его ждет Монолит.

— Его призывает Светлый. Они неверные, но они нужны Великому. Выполним его волю, братья. Славься, Монолит!

— Славься! — дружно гаркнули сразу несколько голосов.

Что-то произошло. Чернота мира качнулась, я услышал, словно издалека, шорох грубой ткани, наверно, брезента, щека почувствовала холод. Где-то очень далеко, на самом краю моей черной вселенной кто-то зарыдал, но эти звуки скоро стихли, а потом я смотрел, как по багровому ночному полю бежали тысячи, десятки тысяч солдат, громко стуча ботинками по сухой растрескавшейся земле. Их было много, до самого горизонта, залитого больным розовым светом, мелькали их темные, угловатые фигуры, и вокруг уже не было Зоны, Припяти, заброшенных многоэтажек, а только бесконечная степь с выгоревшей до пепла травой и горячий, пыльный воздух, больно царапавший горло. А солдаты все бежали, от их мерного топота и хриплого дыхания почему-то качалась, вздыхала земля, и меня страшно тошнило от этих звуков, покачивания и, почему-то, понимания того, что мучительный этот бег никогда не закончится. Я кричал им, чтобы они остановились, потому что я уже не мог выносить эти звуки, меня мутило все сильнее, но спекшиеся, мрачные лица изможденных людей даже не поднимались, никто не оборачивался на мой крик. Только иногда из черно-красной, обжигающей мглы показывался странный, даже страшный лик известково-белого цвета, и мне становилось немного легче, я почему-то знал, что существо это не злое. И еще помогало мне чье-то незримое присутствие, настойчивое, мягкое тепло, крепко державшее меня здесь, не позволявшее уйти в тихую, спокойную тьму, где не было бы этих жарких, багровых полей, непрекращающегося топота тяжелых ботинок и тошнотворного покачивания. А потом, когда из горячей темноты показалась громадная прямоугольная тень, а на фоне совсем черного, словно сажа, неба выплыла высокая полосатая колонна, теряющаяся во мгле, грохот ботинок прекратился.

— Вы нужны ему.

— Мы не можем идти дальше.

— На этом месте живым долго быть нельзя.

— Да, мы не можем больше быть здесь. Мы уходим.

— Великий ждет.

— Ангел проведет вас к нему.

И все плохое, тяжелое стало вдруг уходить: дурнота, жар, боль растворялись, я смог вздохнуть и открыть глаза. Тут же исчезло бесконечное багровое поле с бегущими людьми, перестало тошнить… я словно всплывал к прохладному воздуху из кипящих черных глубин лихорадки.

— У тебя мало времени, — произнес высокий, одетый в серый комбез мужчина, чье лицо было скрыто маской респиратора. На серый бетон дороги с тихим цоканьем упал пустой шприц-тюбик. — Полчаса. Может, час. Это не лекарство, оно тебя не спасет, не вернет к жизни. Иди.

— Ты уже не здесь, сталкер. Ты на гранях мира… второй смерти ты не вынесешь, поэтому поспеши, — добавил другой «монолитовец».

И два десятка людей в серых комбинезонах разом отвернулись от нас и, построившись в колонну, начали просто уходить, даже не оборачиваясь.

Значит, час… слышал я о странных шприцах без маркировки, заправленных какой-то исключительно сильной дрянью. Говорят, что ученые поначалу интересовались этим составом, а потом — как отрезало, и непонятно почему. Барыги их тоже не покупали, мало того, «Долг», активно воевавший с «Монолитом», не раз брал эти шприц-тюбики в качестве трофеев. Но тоже — поначалу. Потом «долги» просто давили их каблуком прямо на дороге, по слухам, это им военные так посоветовали, по дружбе. И — ничего. Никакой информации… известно только, что после инъекции человек живет пару часов, не больше, и это если не ранен. Раненый — от пяти минут до получаса… причем раны могут быть такими, что никогда и не подумаешь, что человек жив еще, и не просто жив, а уже выдернул чеку из гранаты или приготовился в упор расстрелять врага, как только тот подойдет ближе. Потому и говорят, что к пострелянным «монолитовцам» подходить нельзя. Даже если в нем десяток пуль сидит, даже если пополам его разорвало… ну, а если уж приспичило обыскать, так издалека в голову выстрели сначала, и только потом подходи. Сколько раз бывало, когда «мертвый» фанатик гранату под ноги сталкерам выкатывал… страшная это дрянь. И не поймешь — то ли наркота, то ли стимулятор мощнейший, то ли еще какая химия.

Я легко поднялся с наспех сооруженных носилок, брошенных «монолитовцами». Хип отшатнулась от меня, только взглянув в глаза, но тут же ощупью нашла мою руку, вымученно улыбнулась. Молодец ты все-таки у меня, стажер. Знатный из тебя сталкер получился. Пенка, не говоря ни слова, просто повернулась к громадине Саркофага. Успеем.

Темнота вокруг нас не была полной. Скорее это были глубокие, серые сумерки, которые, по слухам, никогда не расходились здесь даже днем из-за шапки странных угольно-черных туч, круглый год висевших над ЧАЭС. От этого мир казался тусклым, черно-белым, тяжелым, хотя сам воздух вокруг Саркофага был удивительно прозрачен, хотя и далеко не чист — встроенные в детекторы аномалий дозиметры вместо сухого треска начали прерывисто пищать уже через несколько десятков шагов, предупреждая о смертельном уровне радиации. Наверное, поэтому и не пошел дальше отряд «Монолита», хотя их комбезы защищали от радиации едва ли не лучше наших… слышал я, что при сильном облучении чувствуется апатия и сухость в горле, но таких ощущений пока не было. Я просто осматривался вокруг — странное снадобье не только убрало боль и слабость, но и невероятно обострило восприятие.

Даже в самых дальних ходках я никогда не приближался к ЧАЭС, хотя в Припяти бывал, и не раз. Слухи о том, что творилось вокруг станции, отпугивали даже бывалых сталкеров, но, как ни странно, вокруг не было видно ни одного мутанта, ни одного живого дерева. Забетонированная дорога растрескалась, местами почернела, от нее ощутимо веяло странным густым жаром, а в небо поднимались столбы дрожащего воздуха. Брошенная техника, плиты дороги, трубы, развалины административного здания — все было покрыто налетом рыжеватой пыли, остовы грузовиков выгорели, почернели, кое-где я даже видел широкие черные кляксы, похоже, расплавленных камней. В две тысячи шестом, во время первого Выброса, Саркофаг пошел трещинами, но устоял. Через год случился еще один, и на этот раз от самого Саркофага мало что осталось — он даже не развалился, а попросту оплыл, словно старая свеча, почернел, а расплавившиеся балки и глыбы бетона оставили на его стенах застывшие реки блестящего черного стекла. Теперь бывшее здание напоминало какой-то сюрреалистический вулкан с разверстым жерлом, окруженным гигантскими вывернутыми лепестками смятых, расплющенных в гравитационных вихрях камней, тех, что не успели испариться в первые минуты той вспышки аномальной энергии, так сильно изменившей и увеличившей Зону.

Странный огонь был настолько силен, что даже бетон вблизи бывшего Саркофага покрылся скользкой, хрустящей корочкой, а асфальтовые дорожки выгорели полностью, превратившись в ленты почерневшего песка. Пенка начала петлять, обходя некоторые участки, и, так как наши детекторы вышли из строя, попросту перегорев от интенсивности аномальных полей, нам пришлось полностью довериться чутью мутанта. Ей, похоже, радиация не вредила совсем, а вот нам… первой на першение, сухость в горле и тошноту пожаловалась Хип, что само по себе говорило о действительно серьезной дозе радиации. Я этого пока не чувствовал — действовал «монолитовский» препарат, но все же остановился и достал из рюкзака «посылку» Доктора — упаковку из десяти ампул с «жизнью». Первые инъекции мы сделали на остатках скользкой стены, покрытой волнистыми гребнями застывшего камня. И там же я увидел, как ярко полыхнуло в недрах того «вулкана», в который превратился Саркофаг, и вспышка эта оставила после себя дрожащий лазоревый свет, от которого по стеклянно-блестящим черным стенам забегали призрачные блики.

Я увидел Монолит.

Он показался мне немного меньше тех размеров, которые ему приписывали выжившие после похода к Саркофагу или, что скорее, чрезмерно болтливые сталкеры. Может, он казался небольшим еще и потому, что лежал на дне глубокой полусферической воронки, явно выжженной им во время Третьей катастрофы, частично погрузившись в расплавленный когда-то камень.

И еще он был прекрасен.

Высокая, почти прозрачная призма цвета чистейшего аквамарина, от которой расходились волны странного, ленивого света, играющего над кристаллом лентами крошечных северных сияний, расплывающегося мягкими струями, похожими на прозрачный светящийся дым, короткими вспышками на идеально прямых гранях. Он не звал к себе, нет, но я вдруг почувствовал, что он ждет нас… ну, или же мне просто это показалось.

Осознание того, что «чернушка» и «монолитовский» допинг убьют меня в течение часа, может, двух, как-то сразу отступило от меня. В сердце приятно, сладко кольнуло ощущением острого счастья, непередаваемой радости, мира. Я просто сел на черные камни, сорвал маску респиратора и спокойно позволил Монолиту выслушать меня, хотя при этом я не произнес ни звука. Я почему-то знал, что мне не нужно говорить самому, достаточно лишь достать из кармана конверт, раскрыть его и разгладить в ладонях кусочек помутневшей, пятнистой фотобумаги. И просто тихо прошептать те слова, повторив то, что сказал мне усталый, печальный голос мертвого Доктора, которого я так четко, хорошо слышал, словно он стоял прямо за моей спиной.

«ПОСМОТРИ НА ТЕХ, КТО ПРИШЕЛ К ТЕБЕ. ЗАГЛЯНИ В ИХ ДУШИ И ДАЙ НАМ ЕЩЕ ОДИН ШАНС».

Миллионы тонких ледяных иголочек разом растаяли на коже, мысли исчезли, а мир вдруг померк на несколько долгих секунд, в течение которых я увидел странную картину: засыпанный слежавшимся снегом подвал разрушенной многоэтажки, костер и два человека возле него, одетые в рваные шкуры — старик и подросток. Старик грел руки у огня, паренек, свернувшись калачиком, похоже, спал, не выпуская из рук короткого копья. А над разрушенными почти до основания остатками зданий ветер начал гнать белые искры снежной крупы. Видение продолжалось совсем недолго, прекратившись как-то сразу, вдруг, и я снова сидел на гребне оплавленной стены.

«Да».

— Он сделал, — просто сказала Пенка. — Все теперь.

— Нет, — Хип упрямо мотнула головой. — Не все.

Девушка глубоко вздохнула, потом просто сняла респиратор и отбросила его в сторону.

— Я просто хочу быть с ним. Всегда. Он ранен. Ему плохо, он умирает. Уведи нас от смерти, найди спокойное, тихое место, где мы могли бы жить подальше от лишних людей. Сделай так, Монолит.

Пенка почти по-человечески охнула и попятилась назад. А лазоревое сияние неожиданно усилилось, затопив весь мир вокруг. Я встал, ощупью нашел руку Хип и шагнул к краю воронки, туда, где начиналась стена мягкого, прохладного света.

Я даже не понял, что именно произошло.

Секунду назад под ботинком хрустели мелкие осколки черного радиоактивного стекла, но следующий шаг подмял уже высокую, удивительно яркую траву, обильно посыпанную крупной росой, и вместо сухого, отравленного воздуха Саркофага я почувствовал прохладный свежий ветерок. Похоже, было раннее летнее утро…

Мы стояли на пологом берегу небольшой речки, поросшей по берегам ольхой и ивняком. На соседнем крутом берегу поднимался густой сосновый бор, желтел песок узкого пляжа, и, что совсем уж невероятно, пели птицы. Нет, не хором, просто где-то в кронах высвистывала незатейливый мотив одинокая птаха… а я уже давно забыл, как могут звучать голоса птиц. И еще над всем этим было небо… темно-синее, без единого облака, немного посветлевшее над вершинами сосен — похоже, рассвет только начинался, и в глубокой холодной синеве еще мерцали редкие искорки звезд. В реке, под прибрежными кустами ивняка плеснула рыба, оставив на воде лениво расходящиеся круги.

Хип тихонько охнула, не смея сделать шаг, и только прошептала:

— Он… он что, исполнил, да?

Я не смог даже пожать плечами. Действие препарата, вколотого мне «монолитовцем», прошло как-то сразу, не оставив даже последствий, и я почти не удивился тому, что левая рука больше не была черной, опухшей, мало того, на «Кольчуге» не осталось пробоины от той злосчастной пули — костюм выглядел новым. Мало того, «воскресли» убитые детекторы, о чем они не замедлили сообщить короткими звуковыми сигналами, постепенно стих надсадный треск дозиметра — уже через несколько секунд прибор замолчал, показывая необычно низкий радиационный фон: даже природным назвать его язык не поворачивался. Инстинкт сталкера дал себя знать и здесь: осмотреться вначале, потом взглянуть на приборы. Научный детектор, включенный в широкополосный режим, показал ноли по всем параметрам аномальной активности, не обнаружил гравитационных искажений и сколько-нибудь серьезных статических зарядов. Такого не было даже на относительно чистой «нейтралке» у Периметра, да что там, небольшие пики в графиках прибор показывал даже в Чернобыле-7, который был хоть и вблизи Зоны, но все-таки на Большой земле.

— Стой, Хип. Здесь что-то не так. — Все, что получилось сказать, но стажер медленно кивнула, продолжая «сканировать» окрестности. Все, что непонятно, в Зоне означает особенно неприятные вещи… а просто поверить в то, что желание Хип вот так сразу, просто исполнилось, стоило лишь сделать шаг, я был пока не в состоянии, хотя и понимал, что да — вот оно. Сбылось.

— Прибыли и стоят. — Послышался хрипловатый, низкий голос, и из густого кустарника на берегу поднялся высокий мужчина в обычной желтоватой, выцветшей ветровке и камуфляжных брюках с заметно «дутыми» коленками. Когда он оглянулся на нас с легкой улыбкой, я разглядел длинное, худое лицо с двумя глубокими морщинами на щеках, густую, светлую щетину на подбородке и блеснувшие очки-таблетки в простенькой металлической оправе. Из-под капюшона легкой, изношенной ветровки выбивались коротко стриженные седые или просто очень светлые волосы, в уголке тонкогубого рта дымилась папироса. Мужчина был в годах, похоже, далеко за пятьдесят, хотя впечатления старика не производил.

— Да не смотрите вы вокруг такими глазами… нет тут аномалий. И не было никогда. Идите сюда, я вот тут позавтракать решил, составьте компанию.

— Где мы? — спросила Хип, настороженно вглядываясь в незнакомца, рука девушки плавно переместилась к «сайге» — ничего не поделаешь, Зона научила, это уже на уровне рефлексов…

— В Зоне, само собой. Где же еще. — Незнакомец басовито хохотнул, отвернулся, что-то подхватил с земли, буркнул «вот зараза… прозевал», после чего заново забросил груз, похоже, самой обычной донки. Присмотревшись, я разглядел несколько штырьков с подвешенными на них колокольчиками. — Ну вот. Бесперспективная сегодня зорька получилась. И… это. Хватит уже за пушки хвататься. Здесь воевать не с кем. Идите уже, чаю попьем.

— Руки покажи, — потребовал я, и не думая убирать ладонь с шейки приклада. Мужчина охотно поднял руки, даже пощелкал пальцами.

— Как видите, не излом. И, представьте себе, даже не контролер. Хорош уже дурью маяться. Да, и гайки тоже в покое оставьте, здесь можно прямо так гулять.

— Ясно. Как звать?

— Координатор. Но можно еще профессор Виктор Сергеевич Прохоров. Правда, я слышал из достоверных источников, что в Зоне традиционно не используются паспортные имена… хм, знали бы вы, уважаемые, насколько верна эта традиция. Координатор, Доктор, Смотритель… м-да. Знаете, мне это даже нравится.

— Что… что это за место? — выдохнула Хип.

— Уважаемая, вы же сами захотели попасть именно на эту грань реальности, мало того, весьма успешно на нее попали, м-да. Так какого ответа ждете? Вы здесь, вы существуете, Лунь даже не ранен, ваши организмы полностью восстановлены после, поверьте, довольно серьезного облучения, причем в этом заслуга не тех ампул с «жизнью», что передал вам Доктор. Зря перевели довольно ценную штуковину, нужно сказать. Инъекции можно было бы сделать и на обратном пути… ну, если ваша затея потерпела бы фиаско. О… подождите секунду…

Один из колокольчиков негромко звякнул, леска, уходящая в воду, начала понемногу натягиваться. Координатор, выждав какое-то время, резко, размашисто подсек и начал выволакивать упирающуюся рыбину.

— О как… я уж думал, что не судьба сегодня трофей взять. Ишь… хороша. Ух… зар-раза, чуть руки не порезала.

Прохоров, не обращая на нас внимания, начал воевать, как оказалось, со странной рыбой, покрытой не чешуей, а какими-то бугорками вдоль спины. Острое рыло рыбины, эти бугорки, необычной формы хвост что-то напоминали из очень далекой, забытой жизни, но Третья катастрофа надежно, навсегда выжгла большую часть воспоминаний. Зато рыбу признала Хип.

— Это… это же стерлядь.

— А то! — Координатор выволок добычу на берег. — Да какая! Шесть кило с холмиком будет. Впрочем, здесь и не такие экземпляры попадаются. Людей нет, экология чистая. Из речки невозбранно можно воду пить. Факт, ни разу не страдал, хотя предпочитаю родники — вот это, друзья мои, вода. Чай на ней получается просто великолепный. Ладно. Рыбалка, можно сказать, удалась, так что сматываем удочки и приступаем к завтраку.

— А как же зорька? — с интересом спросила Хип. — Тут же самый клев?

— В этой реальности привычные вам законы рыбалки, увы, не работают, сударыня. Но с чем связано — с местными особенностями времени и пространства или же с практически полным отсутствием гомо сапиенсов, но рыбу можно ловить круглосуточно. Жаль, на это не всегда находится свободное время.

Профессор подтащил поближе обычный рюкзачок и начал выкладывать на траву куски черного хлеба, большой шмат вареного мяса, нарезанное сало в вощеной бумаге и громадный цветастый термос. Чашка к нему оказалась всего одна — ею служила крышка от самого термоса, но Прохоров, на секунду задумавшись, извлек из рюкзака еще две точно такие же крышки.

— Держите. Полагаю, Доктор уже приучил вас к правильному чаю? Но если нужен будет сахар, скажите.

Рассказывал мне Лихо, побывавший во всех, наверное, переделках Зоны, за что, кстати, и получивший имечко, как травил ему мозги один странный иллюз, обитавший в развалинах бывшего водозабора. Что и в детстве сталкер побывать успел, и в речке искупаться, и день рождения справил за те часы, что сытая тварь потратила на игру — почти разумные мутанты, будучи в игривом настроении, вполне могли учудить и такой номер. Лихо и рассказал, что видел такие качественные глюки, что они казались намного естественней и выразительней реальности, одна только беда — когда ему еду показывали, то или воздух жевал, или какую-то гадость, на тряпки похожую, песок на зубах скрипел. Черт его знает, в плане трепа Лихо любому сталкеру сто очков форы даст, заливает он действительно лихо, причем и реальный случай, и совершенно невероятную, дикую байку поведает с одинаково серьезным выражением лица, взволнованными вздохами и драматическими паузами. И ведь в половине случаев точно не врет — и доказательства, и свидетели имеются… даже научники подтверждали — может иллюз обмануть все чувства, за исключением только обоняния и вкуса. А то, что Лихо тогда всерьез опасной грязи наелся в тех развалинах, так это факт, его в больничке недели две потом держали, да он и сам тогда «душу» у Барина покупал… может, и не врет. Поэтому я принюхался. Пахло, опять же, рекой, смолой сосны, от желтовато-белых, пушистых соцветий какой-то травы исходил сильный, но в то же время приятный аромат. Угощение Прохорова было вкусным… нежесткое, аппетитное сало на куске черного хлеба, свежий лук, несколько суховатое, но при этом удивительно вкусное мясо, горячий, горьковатый от крепости черный чай. Но ощущение обмана, нереальности происходящего не отпускало.

Как может быть такое, чтоб заживо разлагающаяся рука, успевшая отравить весь организм, мгновенно, разом стала здоровой? Я точно знал, что «чернушка» сжирает сталкера в десятки раз быстрее обычной гангрены, что в этом случае не помогает даже ампутация, мало того, я должен был погибнуть задолго до того, как чернота доползла до плеча и шеи. Сам Доктор говорил, что в случае успешного лечения этой заразы Зоны навсегда садятся почки, начинает сбоить сердце, а уж фурункулезом сталкер будет мучиться всю оставшуюся жизнь, которая и без болячек не особенно длинная. А тут — на тебе… от раны тогда уже явственно несло падалью, рука висела плетью, и я просто сходил с ума от боли до тех пор, пока «монолитовец» не сделал мне тот самый, и кстати, смертельный укол. Оно, конечно, радоваться бы, однако отсутствие пулевого отверстия на ткани комбеза озадачивало еще больше. «Кольчуга-2М» костюм более чем замечательный, однако порезы и пробоины заращивать сам не умеет, на то ремонт, причем недешевый, требуется. Хип тоже что-то чувствует, серьезна очень, внимательна, хотя и пытается поддержать разговор, улыбается даже очень естественно, учтиво, но я-то девчонку свою изучил достаточно хорошо, чтоб по глазам понять — так смотрит она на Координатора, словно не человек перед ней, а аномальный участок, через который пройти надо. Хотя, может, и впрямь не человек это.

И самое паршивое, ничего я не понимаю… однако от трапезы не отказался, чаек прихлебываю — ну не отравит же он нас, в самом деле, — а вот руку от «сайги» далеко не убираю. Видит Прохоров это дело, но спокоен совершенно. Даже насмешлив, если, конечно, не по глазам судить, а по едва заметной иронично-снисходительной, но при этом мрачной улыбке. Мужик вроде как мужик, действительно чем-то на профессора похож. Однако что-то в нем было не так… такое же ощущение возникало у меня, когда Доктор, Зона ему пухом, в глаза мне смотрел. Бывало, что и морозом до самых пяток окатывало… и вот у этого взгляд такой же. Не в смысле, что докторский, нет, не было в нем той острой, ироничной пронзительности, «рентгена», какого-то странного всезнания, от которого, мягко говоря, не по себе становилось. Взгляд Координатора был очень спокоен, почти безмятежен. Он не смотрел, нет, он созерцал без всякого интереса, был отстранен. В глазах этого странного человека тоже было знание, но не жадное и смелое, как у Доктора, а спокойное, уверенное и при этом совершенно дикое — я буквально чувствовал, что человеческого в нем, этом знании, нет почти ничего.

Наверное, поэтому я поверил в реальность происходящего. Да, что-то не так было с миром, где мы оказались. Слишком синим было небо, слишком яркими, насыщенными были краски, даже звуки были какими-то красочными, что ли, будь то ветер в кронах сосен или птичий свист. Очень ярким и… красивым был этот мир.

— Дошло наконец, — кивнул Координатор, доливая чай в свою крышку. — Я-то думал, что сталкеры давно разучились удивляться… но в том, что любую странность сразу, что называется, в штыки, так это правда. Знакомо… ну, пойдем. Гостями побудете какое-то время, а то как-то скучно без, хм, живого общения.

Хип прерывисто вздохнула и положила голову мне на плечо. Мы уже довольно долго сидели на продавленной тахте в одной из комнат просторного сельского дома, куда привел нас Координатор. Просто молчали, слушая дыхание друг друга… стажер цепко ухватила меня за руку, прижалась, ничего не говоря, да так и замерла, закрыв глаза. Ни слова, ни звука, ни слез — просто держала мою ладонь. И в этом молчании, пожалуй, было намного больше пережитого страха, чем в самых горьких слезах…

Перестрелка с Долгом… рана, вскоре ставшая смертельной… отряды «Монолита», дышащая смертью Припять, оплавившийся, разрушенный Саркофаг, аномалии… из какой же стали ты выкована, девочка моя, что нашла в себе силы не сломаться, и держалась до самого дома Прохорова, даже шутить пыталась по дороге. А здесь, стоило нам остаться одним, прижалась всем телом, схватила мою руку и вот уже полчаса молчит… да и не нужно ей ничего говорить, все и так понятно. Связалась ты со сталкером, и сама на эту дорожку встала, даже не раздумывая. И ведь ни разу, ни разу не попрекнула этим, всегда со мной, рядом, разве что злилась, когда я без нее, первый, в аномалии за хабаром лез. Что бы я без тебя делал…

— Живой… — тихий, теплый шепот в ухо. — Ты живой… мы дошли, Лунь. Я верила…

Я осторожно отодвинулся, поднял Хип и усадил себе на колени. Она замерла в моих объятиях, вздохнула и в первый раз за долгое время улыбнулась — мне не нужно видеть ее улыбку, я просто почувствовал, как страх и напряжение покидают девушку, как она тихо шепчет что-то, как стала влажной и чуть солоноватой на вкус ее щека. Через несколько минут она уже крепко спала — приключения последних дней вымотали ее полностью. Я осторожно уложил Хип на тахту. Спи, родная…

Странные дела творятся… Координатор, дом его, даже скорее небольшой хуторок на высоком холме над речкой. И ведь вполне обычный такой хуторок, домина большой, хороший, пристроек к нему много, садик за окнами, сараи, два флигеля во дворе, летняя кухня, даже вроде баня за огородами. Вот это и странно… ведь ни дорог к хутору, ни даже сколь-нибудь заметных тропинок, словно или заброшен он давно, или просто взял здесь да и появился. И почему Координатор? Откуда он здесь? Где мы вообще находимся? Нет, слышал я, что в Зоне изредка попадаются странные аномалии — шел себе человек да вдруг разом и пропал с таким металлическим шумом, словно по листу оцинковки кувалдой вдарили. А потом или за несколько километров в кусковом исполнении найдут, или целого, но совсем мертвого, или же где-нибудь на крыше припятской многоэтажки сталкер окажется, ошалевший от такого странного перелета, о котором он сам ничего, кроме яркой белой вспышки, не помнит. Может, и нас Монолит куда закинул, подальше от Периметра? Причем настолько подальше, что некоторые штуки здесь совсем не узнаю. Память во время Третьей катастрофы мне поломало без права восстановления, но и Хип ведь тоже странно оглядывалась на высокие серые деревья в крупной ромбической чешуе коры, которые время от времени попадались в сосновом лесу по краю тропинки. Приземистых «елок» с необычайно длинной, похожей на зеленый шелк хвоей, двухметровыми прядями свисавшей почти до земли, я тоже не помнил. А один раз на опушке дальнего березняка увидел я десяток грибов, под шляпами которых можно было с комфортом укрыться от дождя… так что, похоже, далеко нас закинул Монолит. Очень далеко.

Координатор, буркнув в очередной раз о каких-то «гранях реальности», остальные вопросы по данной теме просто игнорировал, ворча, что, мол, после на пальцах объяснит, а сейчас недосуг. Потом, когда привел нас в дом и кивком головы указал на «нашу» комнату, сразу вышел в огород, где просто стоял уже не один час, опершись на лопату и глядя куда-то в пустоту.

Прохоров, похоже, был сумасшедшим. Странности в его поведении, взгляде, разговоры о «гранях реальности» очень напоминали признаки «перегоревшего» сталкера. Так же заговаривается, взгляд в одну точку, холодный, отстраненный, то разговаривает, причем охотно, то временами молчит… часть пути он даже прошел с закрытыми глазами, что-то бурча себе под нос и временами кивая: «Да, блокировать… нет, приказ пропустить… не стрелять, напротив, способствовать… четыре отряда в шестнадцатый сектор… да… принять». К нам он, похоже, почти потерял интерес, и, что странно, у меня появилось такое ощущение, что о нашем визите он не просто знал заранее, но даже и пришел поближе к тому месту, где нас должно было «выбросить». До сих пор стоит вон посреди запущенных грядок, опустив голову, и, наверно, опять ведет странные беседы с самим собой. Прохоров… Прохоров… Знал я всех «главных ботаников» если не лично, то по крайней мере на слух так точно, однако этой фамилии я не слышал от ученых. Нет, что-то такое отдаленно знакомое, из разряда едва ли не баек у костра, однако, байками-то я особо не интересовался, так, разве что от скуки послушать. Болтали о каком-то Прохорове, факт, но что именно — не помню, хоть убей. Ладно. Может, отпустит его немного, так он вроде ничего, временами вменяемый, ну, тогда и постараюсь осторожно поспрашивать, кто он, как здесь оказался, и где все-таки это самое «здесь». Правая рука непроизвольно снова прошлась по материалу «Кольчуги» на том месте, где была пулевая пробоина, и подкладка пропиталась кровью так, что залубенела, и ее пришлось на привале спороть… м-да. А сейчас комбез новый… от дыры ни следа, подкладка на месте, и крови ни пятнышка. А на плече даже шрама нет. В Зоне, конечно, всякое бывает, кроме откровенных чудес… странно мне все это. Ох как странно.

Но если «чернушка» не убила меня, пощадила инъекция ядовитого стимулятора, организм очистился от грязи и радиации, то усталость никуда не делась. Бывает иногда такое, что вымотавшись до предела, не можешь заснуть, и желания даже такого не возникает… хочется просто сесть где-нибудь в уголке, прикрыть глаза и не в сон даже провалиться, а в нечто вроде отключки — и не спишь, и мыслей никаких, одна только тупая лень и апатия, да еще желание, чтоб никто не подходил. Нет меня. Буду не скоро…

Хип, видно почувствовав мое отсутствие, что-то проворчала сквозь сон, и на ее лице вдруг появилось выражение неподдельного горя — похоже, снились ей сейчас не самые красивые сны. Я присел рядом, взял ее за руку, и девушка, глубоко вздохнув, едва заметно улыбнулась. Хороша… красивая она у меня. И хоть легли под глазами тени, заострились скулы, а губы, на которых никогда не видел я помады и блеска, обветрились, побледнели, была она в тысячу раз красивее и лучше тех скалящихся красоток из глянцевой шелухи, которой, случалось, приторговывали местные барыги. Загорела Хип, но не тем ярким, пляжным загаром, а немного бронзовым, светлым, какой только и бывает у сталкеров, неделями пропадающих в затяжных ходках. Мужику здесь, мягко говоря, трудно, а уж как тяжко девке в Зоне, так это просто слов нет… комбез и обувь подходящую найти иногда тяжелее, чем редкий артефакт. Ладно хоть связи среди торгашей налажены, заранее заказать можно, но, правда, втридорога — им, торговцам, тоже не улыбается неделями по своим каналам вопросы спрашивать и размеры подбирать. За собой Хип следит, очень хочет для меня красивой быть, а помыться — оно ведь только в лагерях, да и то не всех, или в Чернобыле-7, а Зона — это не только твари, аномалии и смерть. Это еще и грязища, которая в избытке и в подвале мокром, и в лощинке гнилой, и в ржавом, горелом нутре брошенного бронетранспортера, в котором ночевать придется, а то и в колодце от Выброса прятаться, по грудь не то в рыжей глинистой каше, не то еще в каком веществе, так как смердит, считай что, одинаково. И ведь исхитряется девка даже в таких условиях воды из дистиллятора и на чай, и на помывку головы набрать — как она это делает, ума не приложу… воды горячей всего-то три котелка, да времени в обрез, и гнилой домишко где-нибудь на окраине заброшенного поселка, а выходит уже довольная, улыбается, волосы вытирает. И в ходку дальнюю всенепременно и тайком от меня в рюкзак какие-то притирания, тюбики, асептики, бутылочки, очистители, влажные салфетки и прочую гигиену положит обязательно. Поначалу ругался я за каждый грамм в рюкзаке, Хип серьезно кивала, у меня на глазах все это дело из рюкзака выгребала, но стоило отвернуться — в секунды весь набор обратно по кармашкам между запасными фильтрами для респиратора и банками тушенки. Быстро, незаметно, ловко… только уже в Зоне, на привале выясняется, что побоку этот мой приказ пущен, и ведь ругаться не получается — так посмотрит своими глазищами, улыбнется, головой покачает, и все, какая уж там, на фиг, строгость…

Трепали тут некоторые в Баре, что «неча в Зоне бабам делать, не бабское это дело — сталкерить». Сам-то щегол совсем, дальше лагеря на километр не уходил, в активе, может, пара «медуз», если очень повезет дураку, «коралл» или «выверт», а уж гонору, как на десяток ветеранов. Сидит, умничает такой вот, с позволения сказать, сталкер, на морде важность написана, к бармену иначе как «на два пальца чистого» не обращается. Однако не понимает зеленка, что таким вот поведением на годы вперед к себе отношение обеспечивает… а уж если имечко прилипло «Щегол» или, того хуже, «Шлепок», то от него уже не избавишься… вот такие вот «шлепки» часто в сторону Хип с презрением посматривали, высокомерно так, с ухмылочкой. Пришлось пару раз ухмылочки эти кулаком сносить, бывало, что и вместе с зубной крошкой. Человек я, в общем, не злой и на раздачу не скорый, драк органически не переношу, за всю местную карьеру было всего несколько красивых замесов. Однако в такие моменты разбивал морды не раздумывая — выбешивала кривящаяся харя просто до невозможности. Ни разу не слышал я ни от Сиониста, ни от Лихо дурного слова в отношении редких в Зоне девок-сталкеров. Век их, как и всех прочих бродяг, короткий был, ни одной не знал я одиночки, чтоб больше двух лет в Зону ходила. Помимо аномалий, мутантов и мародерской пули в спину еще была опасность, и немалая, когда на тропинке другой сталкер встретится… поди разбери, что он за человек, какие у него мысли. Совесть у многих бродяг ведь настолько прозрачная, что ее не всегда видно, и что случилось в подвале брошенного дома или на далекой тропе, никто и никогда не узнает, кроме разве что самой Зоны, а я крепко сомневался в ее справедливости. Был ведь случай, еще до того, как встретил я Хип… заходила временами в Бар девушка одна. Крупная, крепкая, слышал я, на Большой земле спортсменкой была, пловчихой, да что-то не заладилось у нее, вроде допинг нашли или просто подставили, да это уже и не важно. А она всю жизнь на этот свой спорт положила, только им и жила, по Европам каталась, медали для страны завоевывала. Вышибли ее, и ни работы, ни квартиры своей, ничего… деньги кончились, родни никакой, считай, нет, какая-то троюродная тетка с Тамбова не в счет. Личной жизни тоже… красивая она была, но дефект все же имелся — чуть губы искривлены, и на подбородке маленький, но заметный шрам — на тренировке неудачно поскользнулась и лицом о тумбу приложилась крепко. Метина-то небольшая, лицо она не портила, если не приглядываться, то не увидишь, однако крепко стеснялась девка… кстати, ее Муреной сталкеры окрестили, как узнали, что пловчихой была сталкерша. Умница большая была… редко из ходки пустой возвращалась, пусть и не попадалось ей редкого, уникального хабара, но весьма недешевые штуки приносила регулярно. Хотелось ей в Зоне такую деньгу найти, чтоб и на европейского хирурга хватило, и на квартирку, и на несколько лет нормальной жизни. Пытались за ней ухлестнуть, да толку ноль — никого и близко не подпускала. Даже Сизого, хоть и явно симпатичен он ей был, но шрама своего она крепко стеснялась. Сизый, который чуть раньше ее в Зону пришел, парень, в общем, был неплохой, положительный, хотя, конечно, как сталкер невезучий: ну, если особенной сноровки или чутья на хабар нет, то так и будешь хлам таскать. Ну вот и таскал он «медузы», «банки» и «русалочьи слезы», на жизнь хватало, на ремонт и изредка на подарок своей Мурене. Психовал страшно, если она в ходке задерживалась, ПМК из рук не выпускал, несколько раз даже напивался, когда сеть теряла сигнал с ее коммуникатора. Да и она на него посматривала по-особенному, тепло так, с хорошей улыбкой, частенько они вдвоем за дальним столиком сидели — крепкая, высокая девушка и Сизый, худощавый, жилистый парень на полголовы ее ниже. Ему-то я и рассказал потом, как нашел Мурену в развалинах недостроя, что на границе с Темной долиной. Не стал я ему выкладывать подробности, что сотворили с ней какие-то до сих пор не найденные подонки, но он, видно, и сам все понял, побелел и из Бара ушел. В Зону. Больше не видели его, но до сих пор совесть напоминает мне о том случае — не зря ли сказал, может, лучше было промолчать, мало ли народу в Зоне без вести пропадает, но, с другой стороны, без вести пропавший здесь — тот же самый труп. К тому времени, как нашел я Мурену, и сам я уже убивал, и меня не раз убивать пытались, на мертвых я насмотрелся, как и любой местный бродяга. Однако больно резануло мне по сердцу, когда увидел я сталкершу, страшной смертью погибшую. Своими бы руками удавил уродов… грешили на банду Кулька, в те времена на границе Свалки промышлявшего, но в тот же год «долги» их всех вычистили, надеюсь, вместе с теми уродами. Эх, «долговцы»… виноват я перед вами, мужики. Так виноват, что даже слов нет, прощения попросить не могу, не прощаются такие вещи… ладно, может, выпадет когда случай помочь вашим ребятам, помогу обязательно. Ха… если, конечно, когда в Зону вернусь из этой самой странной… «грани». А оно весьма сомнительно.

Я вздохнул и осторожно погладил волосы спящей девушки. Помню, как встретил тебя в первый раз, ушедшую из «Свободы», искавшую схрон на ночь в одном из самых неприятных уголков Зоны. Как поразился тому, что ты выжила и даже не нахватала радиации. Как услышал «Хип», как в первый раз ты искала у меня защиты от взъевшегося «долговца» Седого, с которым пережидали ночь. Как на утро мы уходили от колодца-схрона уже как странная, но все-таки команда. Как думал я еще, болван, не стоит ли бросить такую «обузу», так как давно ходил один, не желая доверять напарникам. Как до сих пор иногда окатывает холодом от мысли, что она бы не дошла, оставшись в аномалии или встретив мутанта. Что я мог бы потерять ее, даже не найдя, или бездумно отмахнуться от фактически смертницы — ни нормального костюма, ни оружия, ни сколько-нибудь серьезного опыта…

Спасибо тебе, Мурена. Ведь если бы не нашел я твое тело на заброшенной стройке, растерзанное не мутантами, нет, людьми, тварями куда более подлыми и грязными, то наверняка бросил бы «свободовскую» девчонку. И остался бы на тот остаток жизни, что отмерила мне Зона, не просто набитым дураком, но еще и сволочью. Спасибо тебе, бывшая спортсменка, брошенная своей страной, за то, что не позволила оставить Хип, пройти мимо своей судьбы, за то, что человеком я остался. Помяну тебя при случае добрым словом и горькой стопкой. Обязан я тебе очень. И тебе, Хип, спасибо. За то, что у смерти меня отвоевала, когда люди, которых я друзьями считал, давно рукой махнули. За то, что доверял я тебе больше, чем самому себе, за километры, в Зоне пройденные, за поддержку, за то, что роднее тебя нет у меня никого, стажер. За то, что беспросвет мой с твоим приходом кончился, что жить мне стало интересно и приятно. Березка моя, Зоной подаренная, чудо глазастое, красавица. Сколько мы с тобой по Зоне километров отмахали, сколько раз по краешку ходили, сколько раз ты спину мне прикрывала, и улыбка твоя и взгляд согревали меня лучше, чем самый жаркий костер и теплый спальник. И оттого, что ты со мной рядом была, Зона приветливей смотрела, пасмурный, холодный день казался солнечным, и уютно мне было даже в сырых подвалах и грязных схронах. С Викингом как-то разговорились, если, конечно, можно посчитать разговором неторопливый монолог, выданный им по случаю легкого подпития. Обычно сталкер, поддерживая странный стереотип о «разговорчивых» прибалтах, бывал крайне немногословен даже с друзьями, ну а посторонние с вопросами к Викингу не лезли — два метра роста с полутора центнерами вовсе даже не лишнего веса, а также угрюмый вид к беседе не располагали. Медлительный, неторопливый как в речах, так и в мыслях, был он на редкость удачливым сталкером, ходившим в Зону всегда в одиночестве, и всегда надолго, так как был уверен, что местные условия спешки очень не любят, и, что характерно, в этом пока не ошибался. Тем, кто плохо Викинга знал, детина казался туповатым и неповоротливым, однако за плечами прибалта был диплом психотерапевта и почти десять лет работы в элитной клинике. Что у него там не срослось, почему бросил он работу и, мало того, в Зону ушел, мне было непонятно, но Кося Депутат, страшный болтун и копилка слухов со всех окраин, как-то рассказывал, что девушку его один приезжий отморозок кислотой облил, когда она замуж за него выходить отказалась. Что расследование прикрыли, так как гость столицы оказался сынком не очень важной, но все-таки импортной шишки. И Викинг тогда свое расследование провел, свой приговор вынес, адрес вычислил и, собственно, гостя этого и сказнил, расколотив о его башку трехлитровик серной кислоты, после чего и отбыл в направлении Зоны. Откуда у Коси, знаменитого брехуна, такая информация, никто не знал, но сам Викинг слухов этих не опровергал, хотя и не подтверждал. В то же время сталкер долго искал в Зоне «ледяное пламя», редкий, дорогой артефакт, о котором говорили, что убирает эта штука шрамы и кожу восстанавливает. Нашел, с надежным человеком за Периметр передал, но сам в Зоне остался, хотя и замкнулся в себе окончательно, редко когда из него пару слов вытянешь. А в тот день словно подменили Викинга — сам в Баре подошел, сел, откашлялся смущенно и начал долго так, сумбурно даже «про баб» рассказывать — тема эта в условиях постоянного голода в сталкерских кругах одна из самых частых, потому я и не удивился. Правда, вскоре стало понятно, что Викинг про одну «бабу» — как смотрит она, как ходит, чем увлекается, да какие у нее волосы, да какая она вся из себя классная и талантливая. Несло Викинга долго, минут сорок, и я не перебивал — мужику явно выговориться нужно. Рассказал он мне все про свою Елену Прекрасную, помолчал немного и вдруг спросил: как, мол, оно — с девушкой по Зоне ходить, не слишком ли муторно? Ну, честно я и рассказал ему, что о лучшем напарнике мечтать не мог. Что груза меньше Хип возьмет, так это ерунда. Зато интуиция у нее не в пример лучше моей, на Зону чутье отменное, учится быстро, дисциплинированная, внимательная, все на лету схватывает. Стреляет метко и вовремя, что в условиях Зоны вещь очень нужная, я бы даже сказал, необходимая. Дальних переходов не боится, проверено, там, где другой стажер давно бы уже скис, Хип топает без вопросов, не жалуется. Ну, и не стал я еще говорить, что такую поддержку, такую силу чувствовал от девчонки, что из самых поганых ситуаций мы с ней выкручивались, много раз друг друга выручали. Что с ней мне было и светлее, и спокойней в Зоне, знал я, что никогда не предаст, не бросит. Не верил, не надеялся, а именно четко знал. И это многого стоит… не потому ведь сталкеры одиночками становятся, что одному в Зоне выжить проще, хотя это кому как. Здесь другое совсем, вопрос иначе поставить надо. Готов ли ты полностью доверять тому человеку, с которым отправляешься в ходку? Нет, ты можешь называть его товарищем, приятелем, если угодно, коллегой, помощником или даже другом. Ты можешь выпить с ним в Баре, поточить лясы, посмеяться над удачной шуткой или свежим анекдотом. А вот спроси себя: доверишь ли ты ему спину, если вы нашли один на двоих редкий, драгоценный артефакт? Не бросит ли он тебя, израненного, подыхать, так как до ближайшего лагеря десяток километров? Не обворует ли схрон, подсмотрев во время совместной ходки твои тайники? Поэтому доверяет одиночка только тому человеку, которого лучше всего знает — самому себе, а напарника берет редко, неохотно, и только если серьезная в том есть нужда. И одиночек еще группировкой называют… хм. Нет уж. У нас каждый сам себе полноценная группировка, за исключением тех только случаев, когда находишь такого человека, которому не просто доверяешь, а по-настоящему веришь, и, что немаловажно, он также верит тебе. Редкое это везение, зато с таким напарником можно хоть к черту на рога. Послушал меня Викинг, покивал и исчез на две недели. Потом в Зоне снова появился, но уже не один — девушка с ним пришла. А уж та ли она, для которой он «ледяное пламя» искал, или другая — спрашивать его не стали, хотя Кося говорил, что да, та самая, от ожога излечившаяся. По Зоне теперь вдвоем ходят и не жалуются, а мужики в Баре начали говорить, что Лунь новую заразу сталкерам занес, почин сделал. Впрочем, один только Викинг и повторил мой опыт, так что об эпидемии говорить рано еще. Да и плохо ли это? Не думаю… тут, по моему мнению, как с железобетоном, система та же. Бетон сам по себе — камень, твердый, крепкий, но ударь посильнее — расколется. А вот арматурину уже не разобьешь, хотя согнуть ее очень даже можно. Порознь — в чем-то сила, а в чем-то и слабость. Но ежели их соединить, то в связке они куда крепче выходят, друг друга усиливают. Вот и с напарницей у меня так получилось — ты сила, опыт, знания, она — интуиция, внимательность и то самое чутье на опасность, которое, наверно, самой природой предусмотрено. Был ведь случай, совершенно фантастический: ходили мы с Хип к старой, еще барской плотине на местной, давно загнившей речке. Места не особо паршивые, если с умом ходить. Вот я с умом и пошел: сканер в широкополосный формат, гайками каждый шаг проверяю, странности в пейзаже ищу, ну, все как обычно, иду правильно. И Хип говорит мне: «Стой!». Конечно, сразу останавливаюсь, оглядываюсь, мол, в чем дело? Стажер, как я сначала решил, околесицу понесла… что, мол, примета плохая под «цыганскими воротами» ходить. Спрашиваю, что, мол, за «ворота» такие? Хип глаза опустила, почему-то немного покраснела и объясняет: это когда столб телеграфный прямо стоит, а укосина к нему — под углом. Вот это и получаются «ворота», и с тем, кто под ними прошел, несчастье случится. И еще говорит, что вообще про эту примету забыла давным-давно, а вот сейчас как-то сразу взяла и вспомнила. Еще сильнее Хип смутилась, пальцем на этот столб показывает, и опять — «не ходи в ту сторону». Но я и так туда не собирался: не часто, но встречается между такими столбами всякая пакость вроде «струны» или «смерть-искры», может и разряд долбануть. Объяснил. Хип кивнула и добавила, что к этим «воротам» даже подходить не стоит, так как они «очень неприятные… жуткие какие-то». Посмотрел я на столб этот, дорогу, туман над старой плотиной — вроде все чисто, пройти можно было бы без проблем, но… решил все-таки повернуть к фермам, маршрут сменить. Мало ли что, в Зоне к предчувствиям относиться нужно очень серьезно. Отметил на всякий случай в ПМК участок дороги как «показавшийся подозрительным», предупреждение в сеть кинул, и к старому совхозу мы потопали. А через неделю «долговец» Никон возле тех «цыганских ворот» гробанулся, и с ним весь его отряд. Мужик он был очень опытный, матерый, из тех, кто Зону вдоль и поперек исходил. Однако не уберегся, зато Хип, которая только начала «стажировку», опасность почуяла, и если б не ее «примета», лежать бы мне сейчас выцветшим тряпьем возле того «несчастливого» столба. Вот тебе и детские суеверия… вовремя Хип про них вспомнила, вопросов нет. Доктор говорил как-то не то в шутку, не то всерьез, что особенности женской логики в Зоне могут оказаться полезнее, чем опыт обычного, рядового сталкера. И похоже, прав он… сколько уже бродяг не вернется к костру, что парней, что девок, не разменявших даже первый год «стажа»? Сколько погибло и пропало без вести одиночек-ветеранов? А вот Викинг со своей Челкой ходят себе и ходят, говорят, и в Припять забирались, на Стадионе богатый хабар взяли. Видели их пару и на болотах Янтаря, даже, вроде, опушку Криволесья облазили. И кто знает… не будь Мурена столь принципиальной, или Сизый хоть немного настойчивей и смелей, то, может, еще одна пара появилась бы, и сложилось у них все как надо, до сих пор бы Зону топтали.

Я вздохнул и лег рядом с Хип, закрыл глаза. Сон не шел, и на ниточку сознания сами собой нанизывались яркие, блестящие бусины мыслей и воспоминаний, тех, что сохранились после генеральной чистки памяти, устроенной мне Выбросом. И при этом я чувствовал сейчас странный, глубокий покой, какую-то безмятежность, словно все, что было в жизни плохого, навсегда ушло в прошлое. О странностях Координатора думать сейчас не хотелось, о том, где мы оказались, тоже. Потом, все потом… а пока просто лежать с закрытыми глазами, не снимая защитного комбинезона просто потому, что лень, да и уверен был я, что никакой заразы я на нем не притащил: «Кольчуга-2М» не только «зарастила» пулевую пробоину, но и очистилась от пыли и радиоактивной грязи, о чем сообщали показания счетчика. Обо всем думать завтра… все равно без объяснений этого странного человека, Прохорова, разобраться в том, что происходит, было невозможно.

Координатор вовсе не был похож на себя вчерашнего — замкнутого, бубнящего под нос безумца, несколько часов простоявшего в огороде, словно памятник. Нет, сегодня он был улыбчив, пытался шутить, галантно пригласил Хип за стол, сам накрыл завтрак — чай, бутерброды, яйца всмятку и салат из свежего редиса. Если не обращать внимания на неживые, странные глаза, то и в словах, и в жестах, даже в мелочах Прохоров был интеллигентным, пожилым ученым, кем, собственно, он себя и заявлял, прибавляя странное звание «Координатор».

— Что-то вы совсем нелюбопытны, уважаемые сталкеры, — улыбнулся он, снимая с печи большой помятый чайник. — Совсем не похоже это на вашу породу. Забросило черт-те куда, встретили весьма странного деда, но и вчера молчим, и сегодня, только вежливость изображаем да осматриваемся. Непорядок… я-то соскучился по живому общению. Вижу, есть вопросы. Задавайте.

— Где мы? — тихо спросила Хип. — В смысле, где оказались? И кто вы сами?

— Ну… скажем так, оказались вы в Зоне. Немного другой Зоне, правда. Постараюсь объяснить… хм. Аналогия не самая грамотная, но вот возьмем, например, простую книжку…

Координатор подошел к книжному шкафу, скрипнули дверцы, и Прохоров вытащил небольшой серый томик «Отчеты второго отдела лаб. Х-8», изогнул, с шелестом пролистал страницы.

— Книга… смотрите, сколько страниц, хм… и на неискушенный взгляд, все странички совершенно одинаковы. Бумага, размер, химический состав краски, волокна перемолотой древесины… текст везде читается слева направо, поля, строчки, один и тот же набор букв алфавита. Пока не понимаете?

Хип покачала головой, я просто слушал. Прохоров кивнул и коротким движением захлопнул раскрытую книгу.

— Хм… страницы на самом деле одновременно и разные. Текст одной не будет скопирован с другой. Бумага соседних листов может быть хуже или лучше отбелена, на какой-то из страниц, где-нибудь на полях, может обнаружиться крошечный кусочек коры или галочка, поставленная читателем. Просто раньше вы жили на одной страничке, а теперь, не без помощи Монолита, перескочили на другую.

Точно, рехнулся профессор… вид такой, словно он нам какую-то тайну открыл, улыбается, книгу в руке держит.

— Вижу, не совсем понятно. Попробуем иначе, хотя сравнение, конечно, тоже будет топорное и не совсем верное. Ну… вот…

Из того же шкафа Координатор достал огрызок карандаша, подошел к столу, ненадолго задумался, прихлебывая чай, после чего прямо на столешнице изобразил большую, жирную точку, длинную линию, квадрат и, объемным рисунком, куб, даже немного заштриховал грани. За кубом профессор изобразил большой знак вопроса.

— Кажется, я догадалась. — Хип покачала головой.

— Ну да, просто… сколько точек уместится на прямой? Теоретически — бесконечное количество, а практически — много. Нереально много. Сколько прямых поместится в плоскости? А сколько плоскостей в объемной, трехмерной фигуре? Ответ очевиден. Ну а дальше, извините, изобразительные возможности уже не позволяют… просто хочу сказать, что та грань многомерного мира, к которой вы привыкли, которую вы и считали за единственную, объективную реальность, это всего лишь одна страничка книги-вселенной, плоскость в объемной фигуре, точка на прямой. Уж вам-то удивляться не стоило, право…

— Почему же? — спросил я, еще только начиная осознавать сказанное профессором.

— Вспомни, сталкер… ты ничего не чувствовал, когда переступал границу Зоны? Короткий озноб, может быть… головокружение. Легкий страх… это обычно мгновенное, мимолетное ощущение, которое у каждого, наверное, свое.

Координатор понял по моему виду и так, что здесь он прав. Да, я определенно ощущал переход с «чистой» земли «нейтралки» на жухлый травяной войлок Зоны.

— Почему за границами Зон не возникают аномалии, разрушаются некоторые артефакты, например «душа»? Почему Институт был построен в непосредственной близости от границы Зоны?

— Вы хотите сказать, что Зона — соседняя страничка мира? — Хип задумчиво прикрыла глаза.

— Это всего лишь мои догадки, — Координатор усмехнулся. — Одно скажу точно. В изучении Зоны я продвинулся значительно дальше нашего общего знакомого, которого вы знаете как Болотного Доктора. Соответственно я знаю о Зоне намного больше любого ученого в мире. Но и я до сих пор не скажу вам, что такое Зона. Потому что моих знаний не хватает даже на треть ответа на ваш вопрос, сударыня. Я не знаю… но мне представляется, что Зона — это все-таки не соседняя страничка, нет. Просто измятый, изорванный, запачканный чернилами, протертый до дыр краешек нашей страницы, над которой поиздевался недалекий, плохо воспитанный школяр. Причем как раз этот износ, сквозные дыры в бумаге позволяют заглянуть на соседние страницы. Просто, не в обиду, есть знания, которые совершенно недоступны человеку… и хотелось бы знать, да не выходит. Зрячий не сможет объяснить слепому от рождения, чем отличается синий цвет от красного или на что похоже море или облако. Не потому, что слепой хуже соображает, вовсе нет, просто… он не в состоянии представить то, о чем ему рассказывают. Или же представит, но по-своему, без зрительных образов… а что касаемо тех самых граней реальности, то в этом плане абсолютно все люди слепые от рождения, и им просто не дано увидеть, а только вообразить. Тогда выбор простой… или смириться с невозможностью полного познания Вселенной или…

Координатор помолчал, с тихим шорохом провел ладонью по небритому подбородку, поправил очки, и, вздохнув, продолжил:

— …Или перестать быть человеком.

Прохоров допил остывший чай, встал из-за стола и прошел к окну.

— С этим, по-моему, выяснили. Перехожу к ответу на второй вопрос. Виктор Сергеевич Прохоров, профессор, биофизик. Руководитель научно-исследовательской группы, известной вам как «О-сознание».

Я выдохнул… так вот откуда была мне смутно знакома эта фамилия — Прохоров. Из странных баек у костра, из слухов, гулявших среди «ботаников», из рассказов опытных бродяг… я их считал мифами, выдумками. Версий тем не менее было множество, одна фантастичнее другой. Кое-кто из сталкеров всерьез верил в «Хозяев Зоны», которыми считались бывшие ученые из «О-сознания». Кто-то говорил, что эта группа и создала Зону во время какого-нибудь неудачного эксперимента. Доктор тем не менее считал все эти эксперименты напрасной тратой денег и сил и даже отрицал возможность искусственного появления Зоны, а уж он-то точно имел отношение к научной работе, проводившейся в заброшенных лабораториях. Кося Депутат, помешанный на инопланетянах, считал, что Монолит — это корабль, который прилетел из космоса, а в нем соответственно «О-сознание» и сидело в качестве пилотов. Конечно, не на пустом месте возникали все эти легенды… взять тот же «Монолит». Группировка загадочная, в высшей степени странная, практически неистребимая, и сколько ни пытались с ней справиться «Долг» и «Свобода», сколько бы ни били фанатиков, все было бесполезно — новые бойцы «Монолита» появлялись словно из ниоткуда. Армейцы тоже не раз пытались воевать с «монолитовцами», однако Зона далеко не полигон для учений, и войска несли буквально катастрофические потери еще до вступления в огневой контакт. «Монолит» был неистребим… да, он не раз слабел, иногда почти исчезал, и, когда уже все думали, что вот оно, наконец-то прибрала Зона фанатиков, на границе Красного Леса, Темной долины и даже по северному краю Янтаря появлялись группы бойцов в серых комбинезонах. Отлично вооруженные, беспощадные, совершенно бесстрашные воины с ясными, чистыми глазами и счастливыми улыбками, они не видели разницы между «долговцем», «фрименом» или вольным бродягой: всех нас «монолитовцы» называли одинаково — «неверные». А любой «неверный», понятное дело, подлежал немедленному уничтожению, за исключением тех только случаев, когда сам становился фанатиком. Кто занимается снабжением группировки, и, надо сказать, отменным снабжением, по каким каналам «Монолит» исправно получает отличное оружие, боеприпасы, консервы, и кому, наконец, это выгодно, не знали даже те люди, которым положено все знать по долгу службы. Мало того, спецы, начинающие докапываться до истины, очень странно умирали или уже никогда не могли вернуться к работе — инсульт, сердечный приступ, шизофрения или просто превращение в слюнявый овощ случались с ними настолько часто, что о простых совпадениях речь идти не могла. Трофейные автоматы самых различных моделей, тяжелое вооружение, пулеметы, зенитные комплексы всегда отличались отменным качеством и полным отсутствием маркировки — выпущены они могли быть где угодно. Допросить пленного «монолитовца» еще ни у кого не выходило — одни разбивали голову о стену, другие откусывали себе язык, умирая от шока и кровопотери, третьи умудрялись усилием воли остановить сердце. Вот и ограничивались все знания не то о группировке, не то о военизированной секте парой слухов, в которых и фигурировало загадочное «О-сознание».

— Зона, как вы, наверно, знаете, началась не в две тысячи шестом году, когда случился Первый Выброс, а значительно раньше. — Прохоров кивнул, снова взял карандаш и начал рядом со своими схемами выводить контуры кристалла. — И в немалой степени возникновению Зоны поспособствовала наша группа. Именно мы выпустили джинна, не зная, к чему все это в конечном итоге приведет. Я не знаю, каким образом возникла Зона. Я не знаю, как устроен Монолит, какие силы он задействует, хотя могу догадываться, какие именно. Но то, что именно наша работа привела к катастрофе, я уверен абсолютно. Впрочем, все по порядку…

Прохоров закрыл глаза и опустил плечи. Огрызок карандаша сухо треснул в его пальцах, сломавшись пополам.

— Выслушайте меня… просто… просто мне нужно это рассказать. Считайте это исповедью того человека, который во мне еще остался. Срок, отпущенный моему человеческому сознанию, моей личности, всему тому, что осталось от профессора Прохорова, истекает уже очень скоро. А мне не хотелось бы уходить вот так…

Я вдруг увидел, как в тусклом, мертвом взгляде Координатора промелькнуло что-то, похожее на обычную человеческую горечь. Однако это длилось меньше секунды, после чего Прохоров выпрямился, поправил очки, откашлялся и заговорил:

— В тысяча девятьсот семьдесят втором году во время разработки песчаного карьера был обнаружен объект невыясненной природы. Своей формой он был похож на гигантский монокристалл берилла, однако с точностью опознать химический состав объекта не представлялось возможным — любые попытки взять часть вещества на анализ не увенчались успехом — даже алмазные резцы не оставляли на нем царапин, ударные нагрузки тоже ни к чему не привели. Спектральный анализ провалился тоже — найденный, скажем так, камень попросту поглощал свет… да, я не сказал? Так вот… объект был чернее сажи. Он выглядел куском космической тьмы, свет не отражался от его поверхности. Мы и форму-то смогли увидеть после того, как «берилл» покрылся пылью. А так ни бликов, ни оттенков, ни полутеней — длинный прямоугольник абсолютной черноты — то еще, хочу я вам сказать, зрелище. Ну и учитывая размеры… был он, конечно, значительно меньше, чем сейчас, но кристалл уже тогда имел пять метров в ширину, три с половиной в толщину и двенадцать с копейками в длину. Добавьте к этому вес в восемьдесят тонн… для транспортировки в лабораторию пришлось даже прокладывать временную ветку железной дороги. Штуковину окрестили объектом семьдесят четыре и начали пытаться изучать… да, именно так — пытаться.

— Но… я, конечно, не особенно прилежная была ученица. — Хип смущенно опустила взгляд. — Но всякими такими вот штуками очень интересовалась. Это же вроде летающих тарелок, или Несси, или, там, Тунгусского метеорита. Такие книжки я запоем читала, а вот про этот кристалл ничего не было…

Прохоров усмехнулся, покачал головой.

— Похвальная тяга к знаниям, сударыня. Но, видите ли, то, что подается на обед широкой аудитории, вовсе не означает того, что предложенный продукт доброкачественен или полноценен. То, что разрешено популяризировать, лишь незначительная верхушка айсберга, крошки со стола современных исследований, поверьте. Для того, чтобы утолить любознательность, хватает и этого, тем более что нынешнее человечество в массе своей лениво и нелюбопытно. Да и не в том суть… вы упомянули о Тунгусском метеорите. Широкой аудитории было объявлено, что осколков метеорита найдено не было. И только два десятка человек во всей стране знали, что метеорит, а точнее, объект под номером тридцать девять находится в закрытом Новосибирском институте. Обычным космическим телом прозрачную восьмиметровую сферу с нестабильной массой и аурой из необъяснимых флуктуаций пространства-времени назвать сложно… и таких вот штукенций только в нашей стране под сотню, им даже порядковые номера присвоены. Что-то выкопали, что-то сверху упало, что-то материализовалось непонятно откуда. Научные комиссии годами изучали, копались, выдвигали версии… толку-то. Практической пользы все эти исследования, к сожалению или, может, счастью, не приносили. А вот с объектом семьдесят четыре история получилась другая… хм…

Я курировал исследования с того самого момента, как нашу группу вызвали на место находки. Первые наблюдения, опыты, характеристики… выяснились странные, любопытные вещи, первый отчет руководству… перевозка объекта в секретный лабораторный комплекс под Припятью, новые эксперименты. Результаты… ну, впрочем, по порядку.

Объект номер семьдесят четыре, или просто Монолит, как мы его неофициально называли, оказался крепким орешком. И, если быть честным, он им и остался… что мы только с ним ни делали — пытались и резать, и просвечивать, нагревать, охлаждать… толку ноль. До тех пор, пока я не приказал попробовать просветить Монолит промышленной рентгеновской установкой. Излучение было поглощено без остатка, но объект, если можно так сказать, впервые прореагировал на внешнее воздействие — несколько часов он излучал слабый синеватый свет, после чего из космически-черного стал просто черным, блестящим, как свежий скол антрацита. Образец вещества взять было по-прежнему невозможно, результат слепого опыта тоже ничего нам не объяснил… но с тех пор в лаборатории начали происходить странные вещи. Коллеги стали жаловаться на сонливость, апатию, головную боль. Стоило подойти к Монолиту, как начинала кружиться голова, падало настроение, иногда даже человек ненадолго заболевал, словно от легкой простуды — краснели глаза, повышалась температура, закладывало нос. Почему это происходит, было неясно — объект не выделял никаких токсинов, воздействие не регистрировалось приборами, — но человеку, определенно, становилось заметно хуже вблизи Монолита. Дальше — больше. Один из молодых, да ранних, мой ассистент Казимиров, снимая показания приборов, обратил внимание, что издохла одна из крыс, клетки с которыми поместили рядом с объектом. Когда он вынимал из клетки мертвого зверька, его соседка, недолго думая, тяпнула моего ассистента за палец. Хм… Казимиров потом рассказывал, что в сердцах пожелал наглой крысе сдохнуть на месте. Что та незамедлительно и сделала. Опыт повторили… эффект был не столь выраженным, как в первый раз, однако Казимиров усилием мысли подавлял рост бактериальных колоний, влиял на развитие проростков пшеницы, управлял поведением подопытных животных. Старший научный сотрудник Никольский обнаружил у себя способность телекинеза, а лаборант Арбатов смог передавать мысли на расстоянии, мало того, даже управлять человеком, прочие сотрудники не проявили никаких особенных талантов. Версия, что Монолит пробуждает скрытые возможности человека, рассматривалась недолго — на некотором удалении от кристалла все открывшиеся способности сходили на нет. После отправки отчетов был получен приказ сохранить за мной место руководителя и частично сменить состав: Казимиров, Арбатов и Никольский остались, а из Москвы прислали еще шесть ученых. Был введен новый уровень секретности, лаборатория переведена в подземный комплекс, группа переименована в «О-сознание», после чего работа продолжилась. Монолит продолжал оставаться для нас загадкой, однако мы уже умели с ним взаимодействовать, вслепую разыскивая новые рычаги… знаете, как подопытные макаки: нажатие желтой клавиши — и в лоток падает банан, красной — обезьяну бьет током. Макак не понимает, да и не в состоянии понять, как именно работает механизм, но тем не менее он быстро узнает, что будет после нажатия той или иной клавиши… мне стыдно признаться, друзья, но мы и были теми самыми подопытными зверьками, ощупью искавшими новые клавиши. И мы их, к сожалению, находили, пусть и путем слепых проб и ошибок. Оказалось, что Монолит жадно поглощает электрическую энергию, и после подпитки эксперименты вблизи него становятся более результативными — естественно, мы подвели к кристаллу силовые кабели. Что способности человека к телекинезу или внушению возрастают во много раз, если ученого-оператора погрузить в гель специальной капсулы, где влияние внешних раздражителей сводилось бы к минимуму. Что если от капсулы подвести к Монолиту кабель, по которому бы передавались биотоки головного мозга, то часто возникала и обратная связь — оператор погружался в состояние, похожее на кому, причем сам он мог в это время видеть, слышать и воздействовать на объекты с особой эффективностью. Операторы утверждали, что во сне они проходили сквозь стены, могли передвигать предметы, читать текст закрытых книг — многочисленные опыты подтверждали, что ощущения объективны. Эксперименты на животных, а потом, конечно, и на людях… результаты шокировали. От легкого внушения до полного уничтожения личности мишени… да, заключенных, которых привозили буквально пачками, иначе и не называли. Оператор мог воздействовать на мишень на любом расстоянии, умел находить ее среди миллионов людей просто по мысленному образу, фотографии, личной вещи. Наша группа фактически стала секретным оружием… да, мы не заблуждались относительно того, в какой области будут применены пусть скупые пока, но смертоносные знания. Это было понятно тогда уже, когда в Москву был отправлен первый отчет о смерти подопытного животного.

— И вы все равно продолжали работу, — я не спросил, а утвердительно кивнул. Прохоров не стал спорить.

— Конечно же мы продолжали работу. В любом случае за нас ее сделал бы кто-нибудь еще, если б мы вдруг отказались, мотивируя неэтичностью, жестокостью экспериментов и прочей чепухой. Уничтожить Монолит я не мог — даже бризантная взрывчатка не оставляла на нем следов, не говоря уже о том, чтобы повредить, атомной бомбы под рукой не оказалось, причем не факт, уважаемые, далеко не факт, что ядерный взрыв мог бы уничтожить эту странную штуковину. Да… должно быть, вы подумаете, что я уцепился за эту работу по причине научного любопытства или шанса обрести власть? И отчасти будете правы… конечно же это была удивительная возможность продвинуться в познании, так бестолково, бездарно загубленная. Ну и власть, конечно. Не потому, что к ней стремился — поверьте, это последнее, чего бы я хотел в своей жизни. Я просто не имел права бросить проект, не зная, кто придет мне на смену, и соответственно даже не предполагая, что сотворит с такой силой мой заместитель.

Координатор потянулся к пачке папирос, вытащил одну, помял мундштук.

— Я в общем-то и начал курить в то время… снова, после многолетнего перерыва, хотя, по идее, как никто другой должен был следить за своим здоровьем. Но без допинга, скажем так, работать уже не получалось. Вам приходилось… убивать человека усилием мысли? Да-да, вы лежите в капсуле, весь в проводах, присосках, вокруг вас теплый гель, темнота, абсолютная тишина… а потом — словно вспышка. Белый свет, и вот уже можно увидеть лабораторный бокс, в нем люди. Когда один, когда несколько… а ты можешь читать его мысли, незримо находясь рядом. Можешь приказать ему попрыгать на одной ноге, уснуть, разбить голову о стену. Или же усилием воли сжечь ему мозг, превратив человека в слюнявый овощ, остановить его сердце, заставить ослепнуть, оглохнуть, умереть от тоски. Зэков привозили в специальных автобусах, каждую неделю десятки людей… и в маленьких белых боксах одни из них, когда-то лютые звери, убийцы, превращались в послушных ягнят. Других можно было заставить забыть свое прошлое — я думаю, ты, Лунь, хорошо представляешь себе, что это такое. Третьих я мог превратить в преданных рабов-фанатиков, внушив через Монолит слепое поклонение хотя бы даже телеграфному столбу. Да, мы, десять ученых-операторов, научились пользоваться некоторыми возможностями Монолита, хотя и не понимали, как они, эти возможности, работают. Нас берегли… по каким-то причинам новые люди, погруженные в капсулу оператора, очень долго и трудно осваивали контакт с Монолитом, на приобретение навыков требовалось долгое время. А правительство, взявшее исследования под свой личный контроль, торопилось. Я думаю, вы уже поняли, для чего готовили нашу группу. Так что, когда поступил приказ взять под контроль правительства крупных капиталистических стран, для того чтобы ускорить наступление мирового коммунизма, я уже знал, что делать. Приказ был, понятное дело, выполнен, но не совсем так, как того хотелось вождям. Это оказалось намного проще, чем мы думали… конечно же нас контролировали. Тщательно, по несколько раз на дню, сканировали на благонадежность, преданность народу и партии, пытались вывести в отчеты и анализы каждую мысль, даже самую потаенную. Использовались такие препараты, под которыми просто невозможно лгать и которые зачастую на много недель отравляли организм, от них тошнило даже во сне. Но проверяющие не учли одну особенность… что наша группа, «О-сознание», давно и прочно подчинила их самих. Поэтому, когда ментальной атаке подверглись лидеры потенциально опасных стран, наше собственное правительство даже не почувствовало, что и в их собственных головах изменились некоторые приоритеты. Посему, друзья мои, не случилось Третьей мировой, которая, без сомнения, была бы ядерной. Опасные и вредные идеи вычищены из мозгов руководителей. Вместо так называемого духовного развития, высокой идеологии, принципов самоотверженности, героизма в общество влиты пусть тупые и простенькие, но очень живучие и на данный момент самые безопасные идейки потребления, космополитизма, личного комфорта, всего того, что с наименьшей вероятностью приведет к уничтожению человечества в последней войне. Общество потребления, к сожалению, оказалось единственно верным решением из всех возможных, к тому же достаточно живучим для того, чтобы не контролировать его постоянно. Наш замысел, как мы думали, удался… хуже того, я тогда всерьез считал, что Монолит всего лишь тысячекратно усиливает некоторые скрытые возможности человека. Все оказалось намного сложнее.

— Простите, профессор, но как-то это все выглядит… плохо. Неправильно. — Хип блеснула глазами, у стажера в нитку сжались губы. — Вы хоть представляете, во что превратилось это ваше… верное решение? Сколько людей существует ни для чего, просто пропивая свою собственную жизнь и отравляя ее другим, избивают домашних, садясь на иглу от беспросвета, тупея в этом вашем обществе до состояния скота? Неужели вы не понимали, что этого нельзя было делать? Это аморально. Отвратительно… нужно быть уродом, чтобы сотворить с нами такое.

Прохоров вздохнул, зажег папиросу и долго курил, молча глядя в одну точку, словно забыв о нашем присутствии. Но когда окурок отправился в большую стеклянную пепельницу, Координатор откашлялся и продолжил:

— Неужели ты думаешь, девочка, что все те штуки, о которых ты мне рассказала, не случились бы в так называемом идейном, духовном обществе? Нет… вовсе нет. Личная грязь человека никогда не зависела от идеологии, мало того, эту самую грязь легко подогнать под любую идею. Другой вопрос, чем грозит обществу наркотик идеи, приготовленный грамотным, хитрым и харизматичным вождем. А самое страшное в том, что вождь, руководствующийся идеей, а не личной выгодой, намного сильнее и страшнее любого ловкача, дорвавшегося к власти. Ловкачу не нужны десятки миллионов смертей — ему нужно только личное благополучие. А вождь, не моргнув, ради своих идеалов способен спалить человечество в ядерной войне. Мы даже не занимались изобретением какой-нибудь утопии — просто забрали у человечества почти всех вождей, и общество, которое мы пытались создать, возникло само. А по поводу морали, добра, справедливости… эти забавные штуки придумали люди, которые на самом деле стоят у власти. Это, если угодно, инструменты управления человеческими массами, не более… потому что существуют всего две действительно важные вещи, две настоящие добродетели — необходимость и целесообразность. Наша группа руководствовалась только ими. Мы просто не имели права поступать иначе.

Прохоров покачал головой, отвернулся к окну, какое-то время молчал, беззвучно шевеля губами, и я видел, как под его закрытыми веками быстро двигаются глазные яблоки. Короткий ступор продолжался недолго — Координатор словно очнулся, кивнул и вытащил из пачки очередную «беломорину».

— Я слишком много времени проводил в контакте с Монолитом. Наверное, больше, чем кто-либо другой. Потому я первый почувствовал… да-да, не узнал, как положено нормальному ученому, а именно почувствовал интуитивно, что объект семьдесят четыре не просто слепо выполняет наши мысленные приказы. Он жадно поглощал информацию, считывая ее отовсюду, откуда только можно. Конечно, человеческий разум, в котором хранится колоссальный объем данных, был, наверное, самым предпочтительным источником. И Монолит привлекал людей, распространял странный, если можно так сказать, призыв. А у жителей близлежащих сел, городков начинались необъяснимые припадки, случаи истерий, неврозов, тоски. При этом, и я хорошо это чувствовал, Монолит набирал силу. Потом впервые случилось это…

В одной из лабораторий, непосредственно примыкавших к центральному отсеку с объектом, произошел несчастный случай… да, исследования продолжались, я по-прежнему координировал работу научных групп, но на этот раз уже, хм, не по правительственному заданию. В общем, сорвалась центрифуга, и под удар попала лаборантка, невеста одного из наших ученых. Попала очень неудачно — девушка скончалась на месте. Бедняга убивался страшно… и Арбатов, добрая душа, решил во время очередного сеанса немного подкорректировать муки несостоявшегося мужа. Результат… результат был совершенно неожиданным. Монолит соединился не с оператором, а непосредственно с тем молодым ученым. Лабораторию тряхнуло так, что на двух уровнях со стен слетел кафель и рухнули перекрытия шестнадцатого отсека, благо там в это время не оказалось людей. Больше всего досталось той злосчастной лаборатории… остатки центрифуги бесследно исчезли, между полом и потолком несколько минут били самые натуральные молнии, спалившие к чертям всю проводку и приборы, а под конец представления в том углу, где был стол, образовалась область, в которой сила тяжести превышала нормальную более чем в три раза. Лабораторный отсек опечатали. Никто из нас не понимал, почему это произошло. А я должен был понять… обязан был. Ведь погибшая просто пришла домой, живая, здоровая, в том самом лабораторном халате, в котором погибла, и притом она даже не помнила момент смерти. Монолит, похоже, разорвал причинно-следственные связи, отменив слово «невозможно». И такое вторжение не прошло бесследно… думается мне, объект семьдесят четыре вмешался в саму ткань бытия, перекроив ее согласно сильному человеческому желанию. Помните, я говорил вам о лабораторных макаках, вслепую тыкающих клавиши механизма, выдающего бананы или удары тока? Так вот, друзья мои, этот механизм оказался машиной чрезвычайно, непостижимо громадной мощи и сложности, чего мы, лабораторные макаки, не понимали, наугад тыкая кнопки в поисках новых бананов. И точно так же, наугад, случайно могли нажать и на такой рычаг, который без труда распылил на элементарные частицы не только любопытных обезьян, но и весь обезьянник в придачу. И прежде чем мы поняли, что же на самом деле натворили, Монолит успел выполнить множество желаний даже случайных людей, оказавшихся поблизости от объекта. Страничка книги, грань нашей реальности начала изнашиваться вблизи Монолита — он рвал и перекраивал законы Вселенной в угоду тех людских желаний, которые можно назвать заветными. И наверное, человечество до сих пор существует потому лишь, что желания отдельных его представителей, к счастью, не были глобальными, хотя даже их хватило, чтоб исковеркать кусочек того мира, который вы называете Зоной.

— Но Доктор полагал, что Зона — иммунная реакция планеты на заражение, мне приходилось читать его записи… — Я вспомнил вырезки из дневников, переданные мне Болотником перед смертью.

— Версия Доктора, как мне кажется, не противоречит моей… впрочем, мы до сих пор спорим об этом. Я ведь не сказал, что мои выводы точны, верно? Теория без достаточного количества доказательств обречена оставаться неполноценной… но других версий у меня просто нет. Пока нет. — Прохоров поправил очки, блеснули его странные, неживые глаза. — Впрочем, Док заказал у Монолита именно знания. Мне жаль, что такой блестящий ученый до момента перехода проработал в бестолковых проектах. Я бы хотел включить его в команду, и, возможно, с его участием «О-сознание» не допустило бы возникновения Зоны.

— Почему бы вам… не пожелать, чтоб Зона исчезла? — тихо спросила Хип.

— Да. Можно было. Зона исчезла бы, конечно… но взамен нее тут же появилась другая, раз в десять больше нынешней, и это в лучшем случае. Любое вмешательство в законы Вселенной повлечет за собой непредсказуемые последствия. В общем, наши эксперименты привели к тому, что произошла авария на ЧАЭС, так как начали возникать и распространяться аномалии, в том числе и на станции, снабжавшей нашу лабораторию энергией. Мне пришлось принять меры… и я ликвидировал своих бывших коллег. Нет, они оставались живыми — к тому времени операторы могли существовать в капсулах довольно долгое время, системы жизнеобеспечения работали почти безотказно, а на случай поломок я оставил часть технического персонала. Я оставил им навыки, знания, жизнь… но я вычистил их личности, превратив в роботов, зомби, не имеющих собственных желаний. У меня не оставалось выбора. Быть уверенным в том, что все они, мои бывшие коллеги, друзья, никогда не обратятся к Монолиту с какой-нибудь катастрофической просьбой, пусть даже и из самых лучших побуждений, я себе позволить не мог. Немного позже, в две тысячи шестом году, один из них, Арбатов, на несколько секунд вышел из-под контроля, и сразу случился первый Выброс. Представьте себе — оператор лишь на долю секунды пришел в сознание — и какие последствия… что было бы, если б из-под моего контроля вышли все операторы «О-сознания», уже не имеющие личности, но способные действовать самостоятельно? В схватке с Арбатовым я… скажем так, серьезно пострадал. После чего мне пришлось, уже в ином качестве, создать группировку «Монолит», чтобы не допустить проникновения сталкеров к объекту. Но… увы, кристалл сам нашел путь к сталкерам — Монолит был голоден, ему нужны были знания, нужна энергия, нужны контакты с новыми людьми. Я не знаю как, но он попросту переместился в Саркофаг через год после первого Выброса — вы ведь помните ту самую, Третью катастрофу две тысячи седьмого года, верно? На остатках ядерного топлива и в прямой досягаемости любого отчаянного бродяги кристалл обрел некоторую независимость от моего управления. После Третьей, лишившись большей части былых возможностей, почти потеряв рычаги управления Монолитом, я смог только поддерживать группировку в рабочем состоянии — находить из миллионов людей тех, кто легко подчиняется пси-воздействию и из кого смогли бы получиться хорошие бойцы. Сохранять каналы поставок, контролировать или уничтожать людей за Периметром, способных повредить группировке, — за пределами Зоны мои возможности все еще достаточно сильны. Но, боюсь, это ненадолго… физически, в знакомой вам реальности, я мертв уже много лет. Пристрастия человека, человеческий дом, увлечения рыбалкой, чтением и даже вредная привычка, — Координатор щелчком отправил полупустую пачку папирос на пол, — уже не помогают оставаться человеком, профессором Прохоровым. Получить управление Монолитом я теперь смогу только как Координатор, и то не факт, увы. Дом… да, этот дом, пожалуй, я оставлю вам. Хип, ты ведь загадала то место, где не будет лишних людей? Их скоро и в самом деле не будет. Кстати, учитывая особенности этой, скажем так, не совсем материальной грани, многие милые мелочи можно получить как следует пожелав — со временем научитесь.

— Не совсем материальной? — переспросил я, не понимая, к чему клонит ученый.

— А вы думаете, я построил этот дом лично и хожу за папиросами в магазин? Или, может быть, простреленный комбинезон зарастает сам, без ремонта, а на теле не остается даже шрамов? Грани реальности бывают разные, Лунь.

— Не понимаю…

— Вы погибли в перестрелке с отрядом Долга. — Без тени улыбки сообщил Координатор. — Возле того самого заброшенного хутора, где ты решил спасти Пенку. В той реальности вас больше нет. В этой вы существуете благодаря желанию Доктора, и вам крупно повезло, что проводником был не человек. Пенка способна провести правильного человека по разным граням реальности… даже если он уже мертв. А она и мертвого поднимет, не сомневайтесь.

Что-то было не так…

После того как Координатор прочитал лекцию за тем самым утренним чаем, с нами произошло нечто нехорошее, чему я пока не находил объяснения, ну, или уже не хотел находить.

Прошло больше недели, как я не видел Хип. Нет, мы встречались утром и вечером, кивали, словно люди, которые познакомились во время дальней поездке в купе, и, не пытаясь заговорить, просто расходились, даже не глядя друг на друга. В душе появилась странная пустота, полная апатия — я уже не раз ловил себя на том, что часами мог лежать где-нибудь на опушке леса, закрыв глаза и просто потеряв все мысли, чувства, желания, отчего терялось даже чувство времени. Ощущение близкого покоя, которое представлялось мне почему-то совершенной пустотой, небытием, полным отсутствием меня самого, совсем не пугало. Я относился к этому пониманию спокойно, без радости или сожаления. Иногда во время бесцельных блужданий по лесу мне встречалась Хип — она обычно сидела, прислонившись спиной к стволу дерева, или лежала в траве, глядя в небо странно тусклыми, неподвижными глазами.

Я был мертв. И, что бы ни говорил Прохоров о том, что мыслить — значит существовать, и что мы благодаря Монолиту, заданию Доктора, Пенке живем, пусть и на соседней «страничке» бытия, я все равно не верил ему. Возможно, и потому, что взгляд бывшего ученого был совершенно пустым, тусклым, словно бездарно нарисованным. Как, в общем, и у меня.

Мир, в котором мы оказались, тоже не был похож на живой, настоящий. В нем все казалось слишком спокойным, тихим, даже печальным. Лес, медленно, плавно текущая река с удивительно чистой, прозрачной водой, роса на траве, широкий зеленый луг, и над всем этим — бездонная лазурь неба, на котором я никогда не видел солнца и облаков. К вечеру синева темнела почти до черноты, причем в небе всякий раз загоралась всего одна крошечная звездочка, утром на востоке, если это был, конечно, именно восток, разгоралась серебристая заря. В эти утренние часы на небосводе начинали играть сполохи белого света, широкие занавеси северного сияния, тянувшиеся в зенит, в темно-синюю бездну неба, но потом быстро светало, и я опять уходил на берег реки.

В этом мире мы были не одни… точнее, не всегда одни. Несколько раз я видел, как у опушки соседнего леса появлялись люди. Когда поодиночке, когда группами, они спокойно брели к речному берегу или исчезали в лесу. Люди были очень похожи на сталкеров — защитные комбинезоны, зачастую окровавленные, обожженные, кожаные куртки характерного бежевого цвета, помятые, в пятнах рюкзаки. Похожи на бродяг Зоны, да… только ходили они совсем не так, как сталкерам положено, а спокойно, неторопливо, не глядя под ноги, не оборачиваясь на окрик. А я непостижимым образом чувствовал, что это Монолит, что именно он вмешался, он не позволяет просто уснуть, а зовет куда-то. Мне казалось, что весь этот полумертвый, спокойный мир не существует сам по себе — всюду мне мерещился дрожащий, переливчатый блеск Камня, его лазоревый отсвет.

Еще одно утро… просто подняться с лежанки, так и не поняв, спал ли ты эту ночь, или просто пролежал с закрытыми глазами, не замечая времени. В этом мире, этой «грани» совсем не было сновидений — я просто проваливался в темноту каждый вечер и каждое утро выныривал из нее, как-то разом, без полутонов переходя к бодрствованию. Хип, обычно просыпавшаяся раньше, уже ушла — пару раз я видел, как она пробуждалась, некоторое время лежала с открытыми глазами, после чего неслышно надевала «Кольчугу» и очень тихо уходила. Мы уже давно не прикасались друг к другу, почти не разговаривали, поэтому я не задерживал ее. Похоже, что наша смерть и в самом деле разлучала нас, как об этом говорилось в каких-то полузабытых, далеких не то сказках, не то клятвах… нам просто не хотелось ни о чем говорить.

Я еще помнил Зону. Помнил наши совместные ходки. Координатор настойчиво повторял, что нужно не только помнить, но и обязательно восстановить все привычки, личные обычаи, увлечения. Он звал с собой на рыбалку, подсовывал книги, для Хип откуда-то добыл несколько платьев, но… мне все это казалось обычной постановкой, эрзацем жизни, а Хип даже не прикоснулась к оставленным на кушетке нарядам, хотя, я точно это помню, всегда была неравнодушна к красивым вещам. Мое требование — узнать, как именно все произошло тогда у заброшенного хутора, — Координатор упорно не желал выполнить. Стажер… теперь уже бывший стажер тоже спрашивала об этом, но Прохоров или отмалчивался, или отводил взгляд.

Как ни странно, в том, что искусственные воспоминания были нам наведены сразу после смерти, я даже не усомнился. Слишком уж невероятно было выжить двум сталкерам в схватке с боевой четверкой «Долга», ведомой опытным командиром. Шансы рядовых бродяг, не боевиков даже, а искателей-одиночек, против такой группы были мизерны. О чем я думал тогда, пытаясь прикрыть отход Хип и Пенки? Рассчитывал на удачу? Глупо… одна «сайга» против четырех автоматов считай что пшик, тем более «долганы» воевать умеют, факт, через одного в прошлом опытные вояки, в каких только точках не побывавшие. Да и «Монолит» со «Свободой» недалеко, не дадут растерять опыт — бои местного значения почти не утихают, редко на Армейских без канонады обходится, отчего одиночки — редкие гости в тех местах. Ну, и на что ты рассчитывал, Лунь? Что один задержишь четырех «долговцев»? Что, героически погибнув в первые же пять минут боя, позволишь уйти Хип и Пенке? Что покойный ныне долговец Бер отпустил бы девчонку из «Свободы» и мутанта? Как говорит Лихо — «щща, и ззз, пока не надоест». Да и неужели ты всерьез думал, что Хип, услышав выстрелы, действительно уйдет?

Я мог поручиться, что начало перестрелки было настоящим… да, факт, помню и желваки на скулах Бера, и короткий приказ «вали его», грохот автоматов… помню. И как полетела клубами штукатурка, вынесло пулями гнилые рамы и с подоконников полетела щепа — тоже… как стрелял сам, не высовываясь, наугад, как что-то горячо клюнуло руку — да, было, точно было…

Крик Хип — «За Че! Свободу не остановить!» — звонко и яростно… почти весело. И выстрелы — ее «сайга», и опять автоматы… опять… частой, трескучей скороговоркой уже по ней, Хип, и я, больше не скрываясь, поднимаюсь в оконный проем, почти в упор расстреливаю одного из «долговцев»… а дальше… дальше…

Дальше воспоминания другие. Странные. Не мои. Между образами того, что, казалось бы, я помнил сам, того, что было на самом деле, медленно и неохотно вылезают обрывки совсем других образов… багровых, страшных. Как в грудь, живот, плечи туго ударили раскаленные шипы, вытолкнув из легких весь воздух, и вдохнуть больше не получалось, потому что кошмарно больно в груди и боку, все горит, а свет уходит в глубокий черный тоннель. И не просто больно, но и еще очень по-звериному страшно оттого, что в горле клокочет густая соленая жидкость, от которой невозможно дышать… истошный крик Хип… да, я вспомнил, как она кричала. Помню последние гулкие выстрелы «сайги», треск автомата, тихий стон… и глаза уже не видят, но чувствую, что Хип рядом, вот она зачем-то падает на меня, прижимает к полу, вздрагивая от выстрелов, ее громкий крик «Лунь» становится длинным стоном и шепотом. И голос Пенки: «Бояться теперь не надо. Иди. Я веду. Должны дойти. Идем». «Лунь ушел первым. Хип ранена. Ушла сама, за ним. Не нужно было. Теперь трудно вести двух. Трудно. Надо забывать. Ты забывай».

И словно калейдоскоп… лесничество, полоса Красного леса… путь по аномальным полям… Припять… «монолитовцы»… Саркофаг… теперь эти воспоминания казались мне все эфемернее, обманчивей, словно память о когда-то просмотренном фильме и даже детской сказке, намертво засевшей в воображении. А на самом деле я погиб… и раненая Хип сама ушла за мной. И эта дикая боль не только в руке, но и боку, отчего невозможно было спать… странно бледная Хип с землистым лицом и, да, точно, глубоко ввалившимися глазами. И еще у нее были сухие, потрескавшиеся губы… и что-то не так с ее голосом… и кроме раны на плече, вспомни, Лунь, как панцирем застыла на груди «Кольчуга», пропитанная засохшей бурой коркой. И — «бояться теперь не надо… Иди…» Пенка. Да, она могла поднять мертвых, ты же помнишь, как с утробным хрипом бродили за ней мародеры с сожженным мозгом. Зомби… ходячие мертвецы Зоны, многие из которых даже не знают, что умерли. Почему я это вспоминаю только сейчас? Что же я натворил… дурак… ну хоть Пенка живой осталась и провела нас, уже мертвых, по каким-то «граням», будь они неладны. Видно, очень нужно было доставить сообщение Доктора этому синему кристаллу. Знал бы я, что все так обернется, никогда б не согласился на задание Болотника. Говорил ты, Док, что, мол, дойдете до Монолита, обязательно выживете. Дошли. Не выжили. Жизнью такое существование назвать было невозможно.

Смерть в перестрелке стала для меня теперь смертью в рассрочку. С каждым днем в этом безмятежном, тихом, но при этом неуловимо искусственном мире я терял Хип. Она все больше отдалялась от меня, и, что самое странное, даже обидное, я и сам чувствовал, как мой бывший стажер, девчонка, без которой я уже не мыслил себя, становится совсем чужой, даже малознакомой. Координатор, разговоры с которым становились все более редкими, пытался нас оживить… хм, я даже как-то нашел силы сыронизировать по этому поводу. Бывший ученый при этом почему-то выглядел виноватым, прятал взгляд. Помнится, он немного удивился тому, что мы так «спокойно» отреагировали на его исповедь. Хип, боготворившая Доктора, всерьез расстроилась и молчала весь вечер, когда узнала, что мы просто удачно подвернулись под руку, что только наша пара смогла бы выполнить задание — Монолит не смог бы исполнить чужое желание в том случае, если у человека имелось бы свое собственное. Что Лунь, по словам Координатора, был идеальной кандидатурой — навсегда выжженная память о жизни до Зоны, какие-то личностные особенности. И, что самое главное, Доктор понял, что этот седой в свои тридцать с небольшим, едва не забитый Зоной насмерть сталкер, в сущности, счастливый человек. А у счастливых по-настоящему людей обычно нет заветных желаний. Они им ни к чему. Счастливый… может быть, и был я таким. Сейчас уже не помню, что такое счастье… наверное, что-то теплое, ласковое в груди, на том месте, где сейчас безразличная пустота и слабый намек на боль, когда Хип, равнодушно скользнув взглядом, просто уходит на берег реки, чтобы вернуться только под вечер. Координатор почти прекратил с нами общение, когда понял, что его бесполезно искать — он теперь сутками сидел с закрытыми глазами, отдавая неслышным шепотом приказы, рекомендации, непостижимым образом управляя своей группировкой. Впрочем, когда он отвлекался, я часто видел в его мертвом взгляде вполне человеческое чувство — вину. Потом он качал головой и снова уходил в себя — Прохоров все чаще становился Координатором. И еще курить он стал намного больше — в доме постоянно висели пласты сизого вонючего дыма. Вскоре я перестал даже заходить в выделенные для нас комнаты, оставаясь на ночь в лесу — густая, темно-синяя ночь этого мира успокаивала, дарила мир, в тишине леса ни о чем не думалось, а утром провожал взглядом молчаливые фигуры, исчезающие в мерцающем тумане реки. Сталкеры, вроде даже «долговцы», видел и компанию, наверное, бандитов. Один раз мимо прошла большая группа ученых в оранжевых комбезах, сопровождаемых солдатами. Невысокая, пожилая женщина в научном комбинезоне с красным пятном на груди с улыбкой оглянулась на меня, кивнув, словно старому знакомому, остальные спокойно прошли к реке, даже не подняв глаз. «В Зоне давно уже никто просто так не умирает, Лунь, — сказал Координатор, когда я в первый раз сказал ему о странных людях. — И я не знаю, почему все они проходят через эту грань мира. Я ученый и в существование душ не верю… но то, что Монолит тянет к себе информацию, так это факт. Возможно, мы просто видим миражи… галлюцинации. Они нематериальны здесь, я проверял. Единственно, и я в этом почти не сомневаюсь, что мы имеем дело с фокусами Монолита. Ему зачем-то нужны все эти образы». И пока Прохоров говорил мне это, мертвый его взгляд снова ненадолго становился живым, хотя и бесконечно усталым, напуганным даже, горьким. Я буквально чувствовал, как жадно ищет общения с нами этот… человек. Когда Хип однажды спросила его, чего он хочет от нас, Координатор дал странный ответ — «жизни». Словно мы были в состоянии дать ему эту самую жизнь.

Единственно, эта «грань» была, как это ни странно, в чем-то и полезной… она позволяла думать и вспоминать. Нет, то мое прошлое, которое навсегда уничтожил Выброс, ко мне так и не вернулось. Зато ушла боль и горечь… я легко и уже без сожаления вспоминал лица погибших друзей и врагов. Спокойно, без уколов совести, перебирал свои прошлые поступки, без радости и улыбки вспоминал то, что можно назвать светлым, хорошим. И от того, что я постепенно переставал радоваться, грустить, переживать, мысли стали двигаться спокойно, плавно, с такой же удивительной прозрачностью и чистотой, как вода в этой странной холодной реке, к которой я неизменно приходил каждое утро. Координатор пытался запретить мне эти выходы, зачем-то говорил про Хип, про то, что так нельзя, что рано или поздно Монолит, тянущий к себе призраки убитых сталкеров, позовет и меня. Впрочем, этого я, наверно, и ждал… уйти в речной туман, просто перестав быть. Мысль эта была почему-то приятной, туман представлялся мне уютной, мягкой постелью в безопасном сталкерском лагере, какой она может быть после тяжелой, изматывающей, многодневной ходки в Зону. Да, мне хотелось отдохнуть… И уже не раз я видел, как Хип, стоя на песчаном берегу, долго и печально смотрит на то, как с рассветом исчезают белесые, широкие полосы тумана, как они рвутся на отдельные клочья и растворяются в воздухе. Я знал, что она тоже ждет тишины и покоя. И что неправильно вот так быть здесь, уже не чувствуя жизни и равнодушно глядя на то, как мимо нас уходит время, в котором больше нет ни Хип, ни сталкера Луня…

Я уже собирался, проигнорировав приглашение к завтраку, снова уйти к реке, но Прохоров остановил меня у дверей. Что-то в его голосе было такое, что я решил подождать и выслушать — в конечном итоге, я уже давно никуда не спешил.

— Лунь, постой… я должен кое-что рассказать тебе. — Координатор вздохнул. — Я… я сделал не самый честный поступок, видишь ли. Хм… хотя я до сих пор не знаю, что такое Монолит, но я научился с ним взаимодействовать. Доктор говорил мне о вас и перед своим уходом просил… помочь в том случае, если вы доберетесь до Саркофага. Монолит исполнил волю Хип и отправил вас на одну из граней мира, именно вашу, настоящую… но я вмешался и перенес вас сюда. Я думал, что ни ты, ни девчонка не обнаружат подмены, но я ошибался — ты, наверно, давно уже понял, что этот мир, в котором я живу, ненастоящий. Что это всего лишь образы из моей памяти. Дом, лес, река из моего детства, небо, на котором не бывает солнца — хм… да, много ли мы за всю свою жизнь смотрим на солнце, не рискуя ослепнуть? Стоит ли удивляться, что в памяти остается только ослепительный диск, от которого режет глаза… Объект семьдесят четыре, видимо, решил, что в иллюзорном мире, созданном для меня, не место раздражающим, болезненным вещам. Моя смерть совсем не входила в его планы, и он решил сохранить меня в виде некоторого объема информации в информационном же, маленьком, комфортном мирке, который, честно говоря, сложно назвать и моей личной Зоной, и даже гранью мира. Единственное, что он не предусмотрел — мое дикое, кошмарное, бесконечное одиночество здесь, на берегу ненастоящей реки, в ненастоящем доме, собранном из моих воспоминаний. Поэтому я даже не раздумывал, грубо выдергивая вас из настоящего, вашего мира в свой крошечный, иллюзорный мирок… и никогда не думал, что это некрасиво, нехорошо.