Да скроется мгла!

Глава 10.

Джарльз спускался вниз по серому коридору в склепы Святилища, охраняемый двумя дьяконами. Для священников низших рангов это место было окружено тайной, обычно они туда и не допускались. Ходили слухи, что здесь ведутся опыты особой важности и объектами экспериментов становятся люди. Говаривали также, что каждый день сюда доставляют все новые партии людей, многие из которых психически ненормальны. А еще шушукались, что обратно из подвалов они выходят еще безумнее, чем были.

Наиболее смелые утверждали, что туда попадали даже неугодные Иерархии священники.

Джарльз старался не терзать себя думами о том, что все рухнуло и он схвачен приспешниками Иерархии как раз в тот момент, когда был уже готов пойти на сговор с силами Нового Колдовства и присоединиться к ним.

Интересно, знала ли Иерархия о том, что он прятался у мамаши Джуди? Знала и ждала лишь подходящего момента для нанесения удара? Или мамаша Джуди предала его? А может, кто из колдовской общины донес на него, может, Черный человек?

Он старался отогнать эти мысли раз и навсегда, решив, что новые ведьмы выступают на стороне добра и представляют как раз ту силу, которая могла бы стать его союзником. А если это так, то он не смеет подозревать в предательстве.

Один из сопровождающих его дьяконов неожиданно заговорил, и Джарльз догадался, что оба дьякона — приспешники Деза.

— Интересно, каким этот типчик будет, когда выйдет отсюда? — вслух размышлял дьякон.

Его компаньона мало заинтересовала эта проблема, но он все-таки отозвался.

— Кто знает? Я видел всякое, но уверен лишь в одном: что брат Домас будет счастлив получить такой экземпляр в свое распоряжение. Он никогда не скрывает радости, когда ему в руки попадаются новые мозги.

— Знаем мы этого старого лодыря!

Они подошли к открытой двери, из которой доносился запах химикатов. Джарльз уже начинал чувствовать воздействие излучения, поражающего нервную систему человека. Как крошечные призрачные руки, лучи щекотали его нервные окончания, вызывая смесь легкой тревоги, неуверенности, злости и … успокоения.

Войдя, Джарльз принялся нервно осматривать комнату. Первое, что он увидел, было мягкое кресло с зажимами на подлокотниках. Это слегка напугало Джарльза. Но; как он потом ни вглядывался, не мог заметить никаких устрашающих орудий пыток. Механизмы и инструменты вокруг напоминали оборудование лаборатории для психологических опытов. Установив это, он успокоился.

— Ты подумал правильно. У тебя нет причин для беспокойства. Мы не будем истязать твое тело. Здесь нет никаких приспособлений и для истязаний мозга. Тебя ждет всего лишь небольшой эксперимент.

Голос, произнесший это, был странным — глубокий и ровный, он был лишен всяческих эмоций. Человеческий, но совершенно не выразительный. Он звучал, как если бы множество людей говорили друг другу эти слова в монотонном ритме.

Джарльз обратил свой взгляд к говорящему. Перед ним стоял жирный священник в грязной рясе из мешковины, украшенной эмблемой с изображением человеческого мозга. Этот герб указывал на принадлежность к психосоциологическому отделу Шестого круга Иерархии.

Джарльз перевел взгляд с его одежды на лицо. Странно, но и лицо его было абсолютно невыразительным, несмотря на двойной подбородок, толстые подвижные губы и редкие брови. Будто солидографы спроецировали в одном и том же месте дюжину похожих друг на друга мужчин, но в то же время у каждого из них была своя отличительная черта.

Если и было в его облике что-то действительно необычное, так это глаза. В них сквозила почти влюбленность, когда они жадно впивались в Джарльза. Будто он для этих глаз был самым интересным экземпляром человеческой породы в целом мире. Но Армон Джарльз был сильной личностью. Находясь под воздействием гипнотического взгляда брата Домаса, он все-таки смог оглянуться на маленького человека в черном, появившегося у него за спиной. Это был дьякон Дез.

— Здесь он в вашем распоряжении, брат Домас. — сказал Дез. — Первосвященник Гонифаций попросил меня предупредить вас, что этот экземпляр не должен быть испорчен. Слишком больших трудов стоило его заполучить. Он нам дорого обошелся. У вас будут большие неприятности, если с ним что-нибудь случится.

Не сводя глаз с жертвы, брат Домас торопливо ответил:

— Меня не так легко испугать, маленький человечек. Ты знаешь не хуже меня, что мои методы еще только в стадии эксперимента и результаты их непредсказуемы. Если его мозг не выдержит — значит, не выдержит! Таковы мои условия, я не даю гарантий!

— Я предупредил вас, — сказал Дез.

Брат Домас подошел к брату Джарльзу, двигаясь довольно проворно для столь тучного человека.

— Я подробно изучил твое досье и имел возможность внимательно прослушать твою речь на Великой площади, — он указал на солидографический проектор, продолжая смотреть на Джарльза. — Ты очень интересно рассуждаешь. Ты идеалист.

Его тон походил на тон хирурга, рассматривающего необыкновенную опухоль.

— Я оставляю вас, — сказал Дез. — Пойду сообщу его первосвященству о вашем намерении отнестись к этому случаю как к обычному эксперименту .

Брат Домас оглянулся.

— Ты, маленькая злобная рептилия! Твой ограниченный самодовольный мозг тоже чрезвычайно интересует меня. Хотел бы я на досуге покопаться в нем. Или хотя бы мозгу твоего господина Гонифация. Там уж есть над чем поразмыслить. Чего бы я не отдал, чтобы поработать с таким мозгом!

Лицо Деза стало каменным.

— Маска, маска, я тебя знаю! — брат Домас разразился грохочущим смехом. — Разве тебе не известно, что больше всего меня интересуют люди, скрывающие свои мысли и чувства под маской равнодушия? Это дает прекрасный материал для работы! Огромное поле деятельности!

Дез вышел в сопровождении дьяконов, которые только что привели сюда Джарльза.

— Домас снова впился взглядом в Джарльза. И теперь, напряженно изучая его, он, казалось, весь растворился в нем.

— Искренности в тебе более чем достаточно, — продолжил брат Домас, будто читая по его глазам, как в книге. — И негативизма тоже хватает, к тому же достаточно сильного.

Джарльз сделал над собой усилие и отвернулся.

— Нет, я не собираюсь гипнотизировать тебя, — сказал Домас, продолжая смотреть на него в упор. — Гипноз только мешает моей работе. Он, как и анестезия, уничтожает те реакции, которые необходимы мне для исследований.

Теперь он перестал рассматривать Джарльза.

— Лучше уж садись, — священник указал на стул.

Тут Джарльз заметил приближающихся к нему священников. Эмблемы на их рясах, с переплетающимися нервной и кровеносной системами, указывали на то, что они принадлежат к Третьему кругу Иерархии, кругу докторов и психиатров невысокой квалификации.

Двое из них подхватили Джарльза за локти и потащили к креслу. Уже не надеясь на спасение, он все-таки оказывал им сопротивление. Ему удалось ударом кулака сбить одного из священников с ног. Остальные схватили его за руки и усадили в кресло, стоящее в центре комнаты. Зажимы защелкнулись.

Все это время брат Домас не замолкал ни на минуту.

— Правильно, все правильно. Сопротивляйся, преодолевай трудности! Мне это только облегчит работу.

Священники Третьего круга отступили на несколько шагов от кресла. Сидение оказалось на удивление удобным, но тело Джарльза было так закреплено, что он не мог повернуть головы. К его телу подключили всевозможные пневматические и электрические датчики. После этого ему сделали внутримышечную инъекцию. Брат Домас недовольно заворчал.

— Нет, это не настоящая сыворотка. Узнать правду — это только часть дела. От тебя нам нужно больше, чем просто правда.

С этими словами Домас занял место у клавиатуры солидографа.

— Что такое личность? — произнес он; в его голосе послышались новые нотки. — Этого всего лишь мировоззрение или система мировоззрений, и ничего более. Мы изменим твое мировосприятие. Разве тогда не изменится личность? Наш ответ будет таков: человек непременно изменится. Конечно, это произойдет постепенно, так, что сам он ничего не ощутит. Твои взгляды и раньше менялись. Даже из досье видно, что они у тебя менялись чаще и в большей степени, чем у других. И все-таки ты считаешь себя полноценной личностью. Меня это смущает, — казалось, он выступает перед аудиторией, где сидят послушники. — Для думающего человека нет более неприятных ощущений, чем те, которые вызваны осознанной им самим переоценкой ценностей. Возможно, что при этом он во всех подробностях вспоминает и сам процесс изменения собственных взглядов. Но прежние выводы его уже не интересуют. У него новая система отсчета, которая может оказаться полной противоположностью старой. И все же память и интуиция подсказывают ему, что и тогда и теперь он являлся одной и той же личностью. Итак, мы возвращаемся к нашему сложному и запутанному вопросу.

Ответ довольно прост. Память — только связующее звено между прошлым и настоящим. Но память может соединить любые, даже самые разнородные части целого. Ведь она холодна и бесстрастна и у нее нет морали. Теперь подумай о человеке, которым ты больше всего восхищаешься, а затем обрати свои мысли к тому, кого ты больше всего презираешь. Представь их обоих, как две стадии жизни одного человека. Представь, что эти две стадии соединяет между собой память. Ты видишь — это возможно.

Да, личность изменчива. Проблема состоит лишь в том, как ускорить эти изменения.

Теперь ты понимаешь, что мы хотим сделать с тобой, не так ли? Ну конечно же, ты все понимаешь!

Не слушать рассуждения брата Домаса Джарльзу мешал его собственный страх.

— Нет-нет, — продолжал Домас, — не думай, что твое прошлое будет заменено каким-нибудь другим. Это было бы убийством в самом буквальном смысле. Забудь все, что я говорил тебе о памяти. Личность изменяется, но память — осознание личностью своего «я» — останется при этом прежней.

После этих слов Джарльз почувствовал нечто, похоже на облегчение. Теперь он по крайней мере знал, откуда ему ждать удара и собрал все свои силы на борьбу с невидимым врагом. Он вспомнил свою ненависть к Иерархии, зарождающуюся веру в колдовство и задрожал при мысли, что может потерять эти новые для него ощущения. Он вспомнил о своей любви к Нории и презрении к людям вроде дьякона Деза. Но самое главное, что у него было за это твердая вера в право каждого простолюдина на свободу, на равенство, на распределение земных богатств по справедливости. Он почувствовал в себе непримиримую вражду к любой тирании. Нет, такие убеждения им не удастся изменить, брат Домас его запугивает.

— Это верно, — сказал брат Домас. — Эксперимент кажется тебе невозможным. Но посмотри на мое лицо. Разве я не похож на человека, который изменял свою личность несколько раз? Неужели ты не понял этого, взглянув на меня и услышав мой голос? А как еще, по-твоему, я мог достичь столь высокого мастерства, накопить достаточно опыта и развить в себе столь безошибочную интуицию, если бы не экспериментировал над собой? Скажу тебе по правде, я еще не разгадал тайны телепатии. Мои знание о человеческом разуме — о твоем разуме — основаны на дедуктивном методе, огромных эмпирических познаниях и богатом жизненном опыте.

Я не побоялся экспериментировать со своим собственным разумом. Но душа моя болит, оттого что я не осмелился в достаточной степени изменить свой характер, который не вписывался в основную сферу моих занятий — психологию. Мне пришлось довольствоваться лишь частичным вмешательством в свою умственную деятельность.

Внимательные глаза священника показались Джарльзу бездонной пропастью, в которой таится опасность. Но что бы там ни говорил брат Домас, он врал. Ему не удалось изменить своей первоначальной сущности. Не удастся ему изменить и Джарльза.

— Правильно, — сказал брат Домас. — Оставайся таким же уверенным в себе. Это сделает тебя более ранимым, когда ты заново начнешь познавать мир. Итак, приступим!

Один за другим пришли в действие все аппараты в комнате. На Джарльза нахлынули галлюцинации, неизвестные звуки, странные запахи, таинственные прикосновения. Вызванные всем этим эмоции оказались куда сложнее и ярче, чем просто симпатические и парасимпатические, с которыми он уже был знаком. Возможно, та инъекция, которую он получил, вызвала обострение его и без того развитой чувствительности. Джарльз боролся изо всех сил. Ему пришлось до боли сжать челюсти и закусить губу, чтобы сдержать рвущийся наружу истерический хохот. Но все усилия оказались тщетны, и он громко и бессмысленно рассмеялся. Он потерял над собой контроль. Потом по его лицу потекли слезы беспричинной тоски, и он зарыдал так горько, будто у него разрывалось сердце от безвозвратной потери.

Потом он сдерживал злость, сдавливающую грудь; боролся со страхом, парализовавшим каждую клеточку его организма. Но все эти усилия были напрасны. Создавалось впечатление, что он полностью потерял власть над собственным телом. Джарльз беспомощно взирал на себя со стороны, мучаясь от стыда и отчаяния. Тем временем брат Домас, подобно искусному музыканту, проверяющему возможности своего клавикорда, извлекал из Джарльза по очереди всевозможные чувства и эмоции.

Теперь комната погрузилась в полумрак. От приборной панели, располагавшейся позади брата Домаса, тянулись в этой темноте не менее дюжины световых столбцов, переливающихся различными оттенками всех цветов. Столбцы меняли цвет в зависимости от ритма физиологических и нервно-психических реакций Джарльза. Домас непрерывно следил за ходом эксперимента. Не поднимая рук от контрольной панели, он постоянно сверял состояние Джарльза с показаниями световых столбцов.

От чувств к мыслям, от тела к разуму, вторжение в чужую жизнь развивалось успешно. Джарльзу почудилось, будто его разум — планета, а сознание — это освещенная ее сторона, на которую воздействует безжалостная сила. Пытаясь спастись, он старался осознать те идеи, которые составляли сущность его натуры, но они навсегда пропадали во мгле обратной стороны сознания. Так, слова, которые необходимо было вспомнить, никак не приходили на ум.

Но другая, темная часть разума посылала ему множество давно забытых мыслей и явлений, о которых в былое время он не вспоминал даже во сне. Это были тончайшие антипатии, мелочные обиды, мимолетная зависть — все, что когда-то на мгновение охватывало его, а затем бесследно гасло.

Перед ним пронеслась вереница воспоминаний. Детство, первое признание в любви, трели соловья. Шарлсон Нория, еще незнакомая ему девушка, только что приехавшая в Мегатеополис. Страх перед хулиганами, драка, работа в поле. Затем, воспоминания раннего детства. Он лежит в каком-то «ящике», удивленно рассматривая мир гигантов. Лицо юной женщины, склонившейся над ним — это лицо матери. И вот, наконец, то ужасное сумрачное место, где неодушевленные предметы живут собственной жизнью и являются символами незримых сил, где слова — магические формулы заклинаний и приказов.

Потом исчезли и слова. Остались только проблески мысли. Джарльз стал неотъемлемой частицей космоса…

Мрачные воспоминания отступали медленно. Чуждые ему эмоции покидали тело. Какое-то время он чувствовал только слабость, изнеможение и безразличие. Затем их сменили облегчение и ликование — оттого, что он снова почувствовал себя Армоном Джарльзом. Он верил и думал как прежде!

Брат Домас проиграл.

— Ты ошибаешься, — произнес Домас. — это было лишь обычным обследованием перед «лечением». Я вслепую искал твои слабые места. Записи стимулов, которые тебе предлагались, будут теперь автоматически сравниваться с записями твоих реакций. Скоро на экране появятся первые результаты. Честно говоря, я работаю в основном чисто интуитивно.

К тому же мне было необходимо, чтобы этот эксперимент выиграл ты. Так я узнал о скрытых возможностях твоего разума. Теперь мы сможем работать эффективнее. Я использую твое же сопротивление эксперименту против тебя самого.

Видишь ли, радиация, излучаемая этими приборами, изменяет твою восприимчивость. Она воздействует на нервные окончания, меняя мощность нервных импульсов и скорость передачи сигналов в мозгу. В результате чего определенные мысли и воспоминания выходят в сознание, в то время как другие уходят в глубь подсознания. На собственном опыте ты убедился, что человеческий мозг обладает огромными ресурсами. Из этого материала можно вылепить любую личность, состряпать любой тип человека.

У каждого бывают приступы ярости или ненависти, и, если их культивировать, то можно превратить любого из нас в кровожадного монстра.

А если в жизни человека была хоть одна значительная неудача, то его отчаяние можно развить до невообразимых пределов, и тогда он захочет уничтожить весь мир. Ты понял?

Над твоим мозгом придется сильно потрудиться. Тут понадобятся все мои знания и проницательность. Потом мы стабилизируем твое сознание внезапной интенсивной вспышкой излучениями, оно закрепит привитые тебе мысли, сделав их неотъемлемой частью тебя. Если же я сделаю ошибку и зафиксирую твой мозг в состоянии безумия, то эксперимент провалится.

Наши теперешние исследования будут столь же целенаправленными, сколь предыдущие были интуитивными.

И снова началась игра на нервах. Это были те же психологические пытки, но они давали ощущения не столь хаотичные, как в первый раз, и воздействовали не так мгновенно. Вызываемые ими эмоции почти не беспокоили Джарльза. Он почувствовал какое-то странное единение страха и удовольствия, как будто даже способствующей самоконтролю. При этом он мог сознательно улыбнуться, сознательно выразить свое презрение брату Домасу. Но очень скоро это чувство стало вызывать у Джарльза тревогу. И эта тревога, в свою очередь, повлекла за собой раздвоение личности.

Он не знал, откуда в комнате возникло солидографическое изображение его самого, изображение, говорящее с ним, и с которым он говорил как сам с собой, слыша свой собственный голос, отвечающий ему самому на его же собственный вопрос его же собственными словами.

— Армон Джарльз, есть только космос, состоящий из элементарных частиц, не имеющий ни души, ни цели. Только разум навязывает цель.

— Армон Джарльз, Иерархия олицетворяет собой высшую форму гармонии.

— Армон Джарльз, сверхъестественное и идеализированное имеют нечто общее — они не существуют. Существует только реальное.

Это продолжалось целую бесконечность.

Эти высказывания могли быть взяты из его школьных уроков, выступлений перед прихожанами, устных ответов на экзаменах. Вдруг он услышал, что его голос стал вкрадчивым и нежным.

— Посмотри-ка на меня, Армон Джарльз. Я — это ты. Таким ты будешь, когда увидишь реальность, отбросив сентиментальные мечты. Посмотри-ка на меня! Я, Армон Джарльз, смеюсь над тобой, смеюсь над таким, каков ты есть сейчас.

Этого он сказать никак не мог. Им удалось каким-то образом слепить эту фразу, собрав отдельные слова и выражения и соединив их своим дьявольским мастерством. Нет, этого он сказать никак не мог. Или сказал?

Теперь солидографический Армон Джарльз начал строить ему гримасы. Они могли быть только отражением быстро меняющегося выражения его собственного лица, которое машины Домаса улавливали и усиливали.

Все это было ненавистно Джарльзу, и он закрыл глаза.

Кто-то подошел к нему. На голове укрепили холодный металлический обруч. Оттянув верхнее веко, они приклеили его какой-то липучкой, которая не давала возможности закрыть глаза.

— Мы не хотим мучить тебя, — донесся откуда-то издалека голос брата Домаса. — Боль создаст ядро, вокруг которого ты соберешь свои ощущения и мысли. Это могло бы помочь тебе сохранить индивидуальность. А мы лелеем надежду раскроить твое сознание и разрушить тебя как личность.

Джарльз по-прежнему сопротивлялся, стараясь не смотреть на гримасы своего двойника. Забытые чувства и далекие воспоминания начали возвращаться из потаенных уголков памяти. Они наступали на него четким строем, как хорошо вымуштрованная армия. Однотипные, плоские, приземленные. Мысли, которые составляли основу его сознания и могли помочь в борьбе с этим наваждением, бесследно растаяли.

Наконец ему удалось уцепиться за свое главное убеждение — идею свободы, равенства и ненависти к тирании в любых ее проявлениях. Не смотря ни на что, эта мысль не исчезала. Ей удалось остановить грозные волны, идущие из подсознания.

Снова он испытал сенсорное успокоение и тогда услышал слова брата Домаса.

— Что такое идеализм? Это извращение. Это значит, что ты видишь мир сквозь розовые очки. Приукрашаешь вещи, которые в действительности ничего не стоят. Личности отличаются друг от друга системой ценностей. Если ценности фальшивы, то личность неустойчива.

В который раз он снова оказался в темноте. Его заставили вернуться к борьбе за свободу. Он знал — свобода и равенство прекрасна. Но почему? Почему человек нуждается в них гораздо больше любого животного? Неужели только потому, что он — вершина эволюции? Но быть выше означает только быть более сложным», а что за достоинство в сложности? Почему люди думают, что заслужили свободу и равенство? Почему бы этим прекрасным не быть привилегией избранных?

На этот раз проделанной над ним работы оказалось достаточно. Человеческие достоинства превратились для него в идеалистическую фикцию. Он понял, что никто никому ничем не обязан.

Джарльз неистово пытался восстановить концепции, согласно которым он жил прежде. В былые времена, когда его одолевали сомнения, он искал опору в собственной ненависти к угнетению, но сейчас эти чувства не принадлежали ему. Он больше ничего не ощущал. Сухой и мертвый мир фактов окружил его со всех сторон.

Напрасно он старался вызвать в памяти образы страдающих людей, он сочувствовал и хотел бы помочь. Они казались ему теперь всего лишь гротескными физиологическими машинами. Они больше не трогали его душу.

Как отступающий солдат, он метался в поисках укрытия, но, как только находил его, убежище рушилось.

Его мать и отец, например. Бессердечные животные, которые предали его. Приятно было бы понаблюдать, как они корчатся в предсмертных судорогах.

Или дьякон Дез. Джарльз ненавидел Деза всей душой. Но откуда эта ненависть? Ведь Дез — весьма чувствительный человек, хорошо понимающий реальность, желающий лишь удовлетворить свои скромные потребности. Правда, он не любит тебя, Джарльза. Но ведь тебя никто не любит. Ибо не существует привязанностей вне расчета. Основа всему — только забота о собственной личности.

Новое Колдовство. Конечно, хорошо бы оказаться среди них в случае их победы над Иерархией. Но они подвержены идеализму, им не выстоять.

Шарлсон Нория. Он любил ее. Это чувство не поддается разрушению. Пожалуй, на это он мог бы опереться. И он вот-вот мог встретиться с ней. Он любил ее. Он хотел ее. Но если ее уговорят или заставят силой вступить в общину Падших сестер, то он и так сможет обладать ею.

Иерархия. В конечном счете, безопасность была только в ее рядах. И почему он считал ее неподходящим местом для себя? И действительно, почему? Он не мог вспомнить.

Иерархия. Она расцвела в его мыслях в образе огромного золотого солнца.

Со всех сторон доносился разрывающий барабанные перепонки грохот. Джарльз будто оказался в эпицентре взрыва, всколыхнувшего космос. Этот взрыв заглушил все его чувства, с ужасающей силой разорвав нейронные связи. Джарльз был совершенно уничтожен.

Совершенная смерть всех чувств.

Затем медленное возвращение к жизни.

Он все еще находился в той же комнате. Полулежал в том же мягком кресле. И тот же брат Домас стоял рядом, рассматривая его. Нет, ничего не изменилось.

Чего добивался в процессе эксперимента брат Домас? Переиначить его «я»? Ho ведь он не изменился. Он остался братом Джарльзом. Старый болван проиграл!

Конечно, кем он был, тем он и остался, — братом Армоном Джарльзом, священником первого круга. Но в Первом круге ему больше не бывать! Для начала подойдет местечко в Четвертом круге. Третий и Пятый круги не так привлекательны.

Несомненно, кем, тем он и остался — братом Армоном Джарльзом. Преданным слугой Иерархии. Это лучший способ свить себе теплое гнездышко. Дьякон Дез — его лучший друг, поэтому-то он и оказал именно Джарльзу эту услугу, приведя его сюда. А любой, к кому Дез благосклонен, далеко пойдет. —

Затем словно вспышка озарила сознание Джарльза. Нехотя, с обостренным чувством стыда и смущения, он вспоминал другого, прежнего Армона Джарльза. Какой презренный, капризный, сентиментальный дурак был тот Армон Джарльз! Нет, брат Домас не проиграл, он сделал свое дело! Личность Джарльза изменилась.