Цветы зла. Безумная ботаника. 1894-1911

Джон Блант Ужас орхидей[21]

Итак, мы вчетвером — Хелен Чедвик, Дюфресне, наш хозяин, Лоринг и я — отправились в оранжерею. Следовало разрешить спор, начавшийся за обедом — о том, реагирует ли чувствительное растение на дыхание так же, как и на прикосновение. Дюфресне рассмеялся и пообещал, что скоро мы увидим, насколько мы ошибаемся и как мало на самом деле знаем.

Теплая сырость оранжереи была мне немного неприятна. Я предпочел бы остаться за столом, по соседству с портвейном и сигаретами, а не участвовать в этой псевдонаучной экспедиции. Но если я поначалу лишь лениво вмешался в дискуссию, теперь мне ничего не оставалось: Дюфресне твердо вознамерился втоптать в землю мои случайные высказывания силой своих наглядных примеров.

Они с девушкой остановились у дверей оранжереи, любуясь цветущим рододендроном; я шел немного позади по вымощенной кирпичом дорожке, когда все это случилось. Ничего более неожиданного нельзя было и представить. Лоринг, обогнавший всех, внезапно повернулся и бросился к нам с отвисшей челюстью, выпученными глазами и выражением безумия на лице!

Я шагнул вперед.

— Что, во имя...

И тут он оказался рядом с ними у куста, усыпанного розовыми цветами. Дюфресне, сбитый с ног, дико взмахнул руками и со сдавленным криком скрылся из виду в водовороте шуршащих листьев кустарника. Мисс Чедвик, отброшенная к противоположному краю дорожки скользящим ударом Боринга в плечо, на мгновение пошатнулась, безуспешно попыталась восстановить равновесие, ухватившись за ближайший куст, затем неуклюже упала на колени во влажный суглинок.

— Лоринг! — закричал я. — Ради Бога, парень...

Быстро отступив в сторону, я протянул руку и попытался удержать его. С таким же успехом можно было пытаться задержать мчащийся экспресс. Моя рука мигом слетела с его плеча, и он огромными, быстрыми шагами направился к двери оранжереи.

Еще мгновение, и он исчез.

Ошеломленный, я уставился на дверь. Позади меня толстяк Дюфресне завозился, стараясь выпутаться из ветвей; я смутно услышал, как он наконец выбрался и подошел к девушке, заботливо осведомляясь о ее состоянии.

Лоринг был в здравом уме, когда вошел в оранжерею. Еще тридцать секунд назад он был совершенно здоров. А потом — сошел с ума.

Что, черт возьми, происходит?

Потом я, вздрогнув, пришел в себя. Лоринг был моим другом. Я привел его в этот дом сегодня вечером. В каком-то смысле я отвечал за него. Дьявол его побери!

И все же он поступил так не потому, что решил вдруг проявить эксцентричность. С ним что-то случилось. Что-то там, на дорожке, сильно испугало его. Что-то, достаточно ужасающее, чтобы вывести его из равновесия.

Господи, теперь он был на свободе, в переполненных гостиных дома! Что ему может прийти на ум? А я, как его друг, отвечал за него перед хозяином и хозяйкой дома.

Я быстро повернулся и вышел за дверь. Никаких следов Лоринга. Похоже, он ничем не нарушил веселья гостей в комнатах первого этажа. Я поднялся по лестнице в гардеробную, отведенную для мужских шляп и пальто, и там нашел вещи Лоринга. Очевидно, он не выходил из дома.

— Прошу прощения, сэр! — Привратник встретил меня у подножия лестницы. — Джентльмен, который пришел с вами сегодня вечером, сэр. Я подумал, что должен вам сказать. Ушел с непокрытой головой, совсем как вы сейчас, мистер Мердок, минут десять назад. Сначала я решил, что он забыл что-то в машине, на которой вы приехали. Но он не вернулся. Я думал...

Я взбежал по лестнице, надел пальто и шляпу и через две минуты уже спускался по ступенькам крыльца. Лоринг явно сошел с ума! Что бы ни расстроило его в оранжерее, это заставило его в паническом испуге выбежать из дома без шляпы и пальто.

Я ужасно волновался. Бессознательно я направился к нашему клубу — полагаю, у меня было некое подозрение, что он мог скрыться там. Я вошел в клуб, и первым же человеком, которого я увидел, был... Лоринг!

Он сидел за столиком, ближайшим к открытой двери кафе. Фрак он сменил на смокинг; перед ним стоял стакан с каким-то напитком. Я подошел к нему сбоку. Он не поднял глаз. Внешне он выглядел, как всегда, хладнокровным и собранным.

— Ну?

Я облегченно вздохнул, опустился на стул напротив и, потеряв дар речи, уставился на этого человека. И что это был за человек! Шесть футов три дюйма, геркулесово телосложение, загорелое до цвета бронзы и гладко выбритое лицо. При взгляде на такого непроизвольно расправляешь плечи, выпячиваешь грудь и вообще пытаешься «увеличиться» — инстинктивно пытаясь соответствовать его великолепным физическим данным. Настоящий образчик мужской красоты!

И его охватил такой сильный приступ страха, что он по неосторожности сбил с ног хозяина вечера и хрупкую женщину, затем выскочил из дома и побежал по улицам, не останавливаясь и не думая об укрытии, на время утратив рассудок от чрезмерного испуга! Что могло так испугать этого громадного человека, почти гиганта?

— Ну? — нетерпеливо повторил я. — Что все это значит?

Он ничего не сказал.

— Ты что, не хочешь поговорить? — изумленно выпалил я. — Имею я право на объяснение или нет?

Его глаза еще не встретились с моими.

— Разве ты не видишь, — процедил он сквозь стиснутые зубы, — что я пережил потрясение, и довольно сильное? Я пытаюсь держать себя в руках. Это нелегко. Я был бы тебе очень признателен, если бы ты не задавал вопросов. Во всяком случае, не сейчас.

Я откинулся на спинку стула, покусывая ус. Только самый сильный человек мог так хорошо владеть собой после того, как менее получаса назад буквально развалился на куски. И все же, если у него хватило силы воли для этого, что могло так потрясти его в доме Дюфресне? Я просто должен был удовлетворить свое любопытство!

— Так ты мне скажешь? — спросил я через некоторое время. — Что повергло тебя в такой ужас?

Он молча разорвал в клочки чек из бара, зажатый между пальцами.

— Ты увидел в оранжерее рептилию? — рискнул предположить я. — Может, на каком-нибудь пересаженном кусте прятался тарантул? Ничего подобного?

Он презрительно махнул рукой в знак отрицания.

— Ну и что, черт возьми, это было? — произнес я. — Дюфресне, девушка и я были единственными живыми существами в этом месте, кроме тебя самого. Конечно, мы не сделали ничего такого, что могло бы тебя встревожить. Ты что, совсем обезумел из-за каких-то дурацких цветов?

Наконец он посмотрел на меня в упор.

— Что бы ты сказал, — в волнении он почти шептал, — если бы я признался, что в самом деле обезумел из-за цветов? Кучки экзотических растений в дальнем углу помещения, которых вы не заметили, да и я тоже, однако ощутил их запах? Что именно цветы заставили меня на несколько минут сойти с ума? А?

Он откинулся назад.

— Что бы ты сказал? — продолжал он. — Тебе было бы нечего сказать, потому что ты бы не понял. Ты не знаешь моего прошлого. Рассказ будет неприятным, я тебе обещаю. Но ты должен знать. Очень хорошо. Слушай.

Девять лет назад я сидел в этом самом клубе. В то время мне было тридцать, и я реализовал все свои жизненные амбиции, кроме одной. У меня были деньги, много денег, и все они были заработаны мной самим. Располагать состоянием в тридцать лет, как ты понимаешь, означает тяжелую работу. Я усердно трудился. Полагаю, я работал больше, чем кто-нибудь другой; но я был создан для трудностей.

Единственное достижение, которого мне не хватало, — это жена. До тех пор мне не сумела понравиться ни одна женщина. Если это звучит эгоистично, помни, что финансовый успех кое в чем меня убедил. Я принадлежу к тому роду мужчин, что способны питать к женщине так называемую «великую страсть»; я хотел найти и избрать себе в спутницы девушку, которую мог бы окружить заботой и бесконечной любовью. Поэтому я ждал все эти годы, ждал ту единственную женщину.

Но я устал ждать. И в тот вечер пришел незнакомец, сел в соседнее кресло в бильярдной и подал мне надежду, что, возможно, мое ожидание закончилось. Странный он был тип. Думаю, новый член клуба. Он напомнил бы тебе труп: желтая кожа туго обтягивала скулы; на конечностях было слишком мало плоти, чтобы сделать его фигуру привлекательной для созерцания; а его глаза — мне и сейчас не нравится вспоминать о прожженных дырах в овчине.

Он не переставал расхваливать замечательную коллекцию экзотических растений, которую видел в одном доме у Вашингтон-сквер. На мои односложные выражения вежливого интереса он ответил приглашением посетить этот дом и осмотреть коллекцию. Я уклонился, заявив, что ничего не понимаю в ботанических вопросах. Это не имеет никакого значения, сказал он. Он был уверен, что осмотр коллекции доставит мне удовольствие. Кроме того, у коллекционера была дочь. Я, конечно, захочу увидеть ее.

А потом, в течение целого часа, изможденный незнакомец шептал мне на ухо описание женщины, подобного какому, готов поклясться, никто никогда не слушал с момента сотворения мира. Страстно вдохновленный своей темой, он разжег мое воображение образом своей подруги, дочери ботанического маньяка.

Я вскочил на ноги.

— Отведите меня туда! — воскликнул я. — Я хочу посмотреть... на эти чудесные растения.

Мы направились прямо к дому, большому коричневому каменному зданию старомодного типа. Оранжерея находилась в задней части здания. У меня перехватило дыхание, когда я вошел в натопленную комнату. Орхидеи и ничего, кроме орхидей. Тысячи, десятки тысяч струящихся разноцветных цветов свисали со стен и потолка. Не увидев никого, кроме слуги у двери, мой похожий на труп спутник сказал мне, что коллекционер, несомненно, в данный момент слишком занят, чтобы выйти к нам; однако он заверил меня, что это было в порядке вещей и что я мог оставаться, сколько захочу. Потом он ушел.

Стоя там и оглядывая оранжерею, я ощущал, как чувства колышутся внутри меня в такт томному покачиванию цветов, простиравшихся повсюду ряд за рядом. Что это были за чувства? Я посмотрел вниз, на свою вытянутую руку. Тверда, как камень. Но все внутри моей руки — нервы, ткани, кровь, мышцы — находилось в движении, в покачивающемся движении.

Не могу сказать, как долго я стоял зачарованный, восхитительно взволнованный внутренним движением, вызванным ритмичным шевелением цветов. Возможно, прошло пять, десять минут — а может, час или два, — пока я стоял завороженный, загипнотизированный, неспособный ни к какому другому ощущению, кроме внутреннего движения. И затем...

На моих глазах ряды орхидей раздвинулись. Медленно, с изысканной грацией: это было похоже на то, как ветер раздвигает просеку на пшеничном поле. Но в оранжерее не было ни ветерка, ни малейшего дуновения. Проход в сомкнутых рядах цветов стал шире. Внезапно в конце его я увидел ее — дочь коллекционера.

Человек, который привез меня туда, солгал. Она была в миллион раз совершеннее, чем можно было представить по его рассказам. Она превосходила само понятие красоты. Высокая, черноволосая, стройная, с округлыми изгибами фигуры. В ту минуту я не разглядел черты ее лица; мне запомнились только глаза и губы. Я почувствовал любовь с первого взгляда — наконец-то вспыхнула моя великая страсть! — едва посмотрев на нее, эту богиню орхидей.

Медленно, с томной грацией покачивающихся цветов, она двинулась ко мне по дорожке, образованной разошедшимися в стороны, как по мановению ее царственной руки, орхидеями. Она протянула руку. Я взял ее в свои. Слова, которые я хотел произнести, чтобы объяснить свое присутствие в оранжерее, замерли у меня на губах. Какой прок от слов — между нами? Глаза в глаза, рука в руке, как будто нас давно представили друг другу и все слова в мире были уже произнесены.

Через некоторое время мы поговорили. О чем — не имеет значения. Несколько часов спустя я вышел из дома — один. На следующий день после полудня я вернулся. Следующий день застал меня там же. Дни складывались в недели, недели — в месяц. Мы были помолвлены. Я не признавался в своей любви. У меня не было в этом необходимости. Это было ясно без слов — как и ее чувства ко мне.

— Когда ты выйдешь за меня замуж, моя Богиня Орхидей? — прошептал я.

Сначала она колебалась. Она не могла оставить своего отца; он был очень стар; она была для него всем, и он был бы несчастлив без нее. Я заметил, что он вряд ли станет долго горевать, если она уедет со мной, поскольку он никогда не проявлял достаточного интереса к ее благополучию и даже не удосужился увидеться со мной с тех пор, как я впервые переступил порог его дома.

— Ты не понимаешь, — мягко сказала она мне. — Быть может, поступки моего отца странны, но он любит меня. Я занимаю лишь второе место в его сердце после цветов. Если он потеряет меня, он будет страдать. Я не могу причинить ему боль. Есть только один способ...

Она остановилась.

— И в чем же заключается этот единственный способ? — спросил я.

— Существует орхидея, — ответила она, — за обладание которой он отдал бы свою жизнь, если бы мог. Она так редка, что ни один белый человек никогда ее не видел; только слухи о ней доходили от туземцев в районе, где она растет. Если бы мой отец получил экземпляр этого редкого вида Cattleyea Trixsemptia — то, как ты понимаешь, он был бы так счастлив и настолько поглощен обладанием им, что не испытал бы потрясения, отказавшись от меня, а если бы и пожалел позднее, мы во всяком случае успели бы пожениться.

— Я должен привезти ему эту орхидею, не так ли? — улыбнулся я.

— Ты любишь меня? — спросила она с тревогой.

Мы сидели на парапете бьющего в центре оранжереи фонтана. Я встал и взял ее за руки.

— Ты сама увидишь, — ответил я. — Скажи мне, где растет этот цветок. Я достану его. Пока я не докажу тебе свою любовь, я снова не посмотрю в твои глаза.

Мы расстались. В тот вечер я был на обеде, устроенном в честь одного знаменитого англичанина, профессионального охотника за орхидеями. На следующий день он уезжал в Южную Америку, в ту часть континента, где, как мне сказали, произрастал искомый цветок; и я решил, что было бы неплохо убедить этого опытного путешественника позволить мне сопровождать его в незнакомые для меня земли. Понятно, что после прибытия в Венесуэлу наши пути должны были разойтись: он охотился за другими орхидеями, и мы собирались двинуться вглубь страны разными маршрутами.

Он искренне обрадовался моему предложению присоединиться к нему. Я объяснил, что хочу отправиться на охоту за орхидеями просто ради приключений. На следующее утро мы вместе сели на пароход; через неделю добрались до Южной Америки, и тут — произошла странная вещь.

К англичанину явился какой-то индеец, рассказав о поле орхидей, лежащем за Ориноко. Это было то самое место, куда я направлялся. По рассказу туземца, путь туда был рискованным и крайне тяжелым и занимал по крайней мере месяц. Но орхидеи там были очень красивые и редкие. Если охотник-профессионал захочет предпринять такую попытку...

— Послушайте, — сказал он мне, — я собираюсь попробовать добыть некоторые из этих цветов.

Удача вторично улыбнулась мне. Поскольку речь шла о целом поле этих растений, я смог, наконец, сказать правду: именно за этими орхидеями я охотился. Больше не было никаких опасений, что англичанин станет разыскивать нужный мне цветок и, возможно, опередит меня в поисках. Очевидно, орхидей хватило бы на всех, а в компании опытного охотника я мог бы добраться до места с гораздо меньшими трудностями, чем в одиночку.

— Но я не возьму вас с собой, — продолжал англичанин. — Вы сами слышали слова его превосходительства — нашего туземного вождя. Путешествие очень опасное. Вы его не выдержите. Извините, старина, но вас нельзя впутывать в это дело.

— Мне все равно, — сказал я ему. — Я еду.

И я рассказал ему о поручении, по причине которого отправился в путь.

— Вот и все, я еду с вами, — добавил я.

— Нет, — отрезал он. — Я не возражаю против того, что вы собираетесь охотиться за этим видом орхидей. Не знаю, где вы услышали о нем и что натолкнуло вас на мысль найти его. Но вы должны отказаться от этого. Вы не знаете, что делаете. Для новичка такое путешествие — верная смерть!

— А для вас? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Не могу сказать. Хотя шансов добраться до места у меня больше, чем у вас. Я более или менее привычен к таким испытаниям. И все-таки, не скрою, я предпочел бы не отправляться в это путешествие. Судя по картам и сведениям о маршруте, это будет что-то вроде броска через Гадес.

— Тогда зачем вам это нужно? — не отставал я.

— В моем случае есть стимул. За мной стоит группа коллекционеров, их сундуки открыты, и они готовы выплатить приз за все, что я найду. Так что причины ясны. Но причин вашего упрямого и страстного желания отправиться со мной я не понимаю.

Наступила моя очередь пожать плечами.

— О, — сказал он, — так дело в девушке? Вас бросила какая-то женщина, не так ли, и вы решили подвергнуть себя опасности, чтобы забыть?

— Напротив, — и я улыбнулся. — Я делаю это, чтобы доставить удовольствие девушке, которую я завоевал.

— Боже милостивый! — воскликнул англичанин, вытаращив на меня глаза. — Боже милостивый, вы хотите сказать, что девушка, девушка, которой вы небезразличны, позволила вам приехать сюда, чтобы поохотиться за трофеем в этом опасном месте? Знает ли она что-нибудь о том, как добывают орхидеи? Ах, ее отец коллекционер? Значит, она знает.

Он продолжал пристально смотреть на меня.

— Послушайте, Лоринг, — внезапно сказал он. — Не возражаете, если я задам вам вопрос? Вас ведь представил избраннице тощий, как скелет, человек с желтой кожей и глубоко посаженными горящими глазами — этакий парень, вылезший из склепа?

— Да, — вскричал я, и мои глаза расширились.

— Я так и думал, — сказал он.

И через мгновение добавил:

— Все понятно. Все та же старая игра. Я знаю женщину, которая отправила вас сюда. Все, кто связан с коллекционированием орхидей, знают ее или слышали о ней. Она помешана на цветах. Это тот же вид мании, что нападает на людей при посредстве наркотиков, алкоголя и так далее. Вы видели ее собрание? Это лучшая коллекция в мире; в ней представлены почти все известные орхидеи. Рассказать вам, как она их раздобыла? Он наклонился ко мне. — С помощью таких же дураков, как вы, Лоринг.

Я в ярости вскочил на ноги.

— Спокойнее! — воскликнул он. — Выслушайте меня. Я хочу оказать вам дружескую услугу, старина; клянусь душой, я так и сделаю. Слушайте. Говорю вам, эта женщина — исчадие ада. Мы все ее хорошо знаем. Думаю, мне известно, каким образом она обвела вас вокруг пальца. Она говорила вам, не так ли, что ее отец никогда не будет счастлив, если она выйдет замуж и уйдет от него; что только одно может отвлечь его от такой горестной потери — некая редкостная орхидея? Именно это она снова и снова твердила другим мужчинам. Все они тоже отправились в путь, чтобы привезти ей цветы. Некоторые успешно вернулись. А награда? Она смеется над ними, а потом говорит правду. Нет никакого любящего отца. Орхидеи нужны ей для коллекции. Все, что ее волнует, — это цветы. Мужчины для нее ничто. Орхидеи дорого обходятся этим мужчинам — и она хочет орхидеи.

Такова судьба людей, которые добиваются успеха. А те, кто терпит неудачу? Лоринг, кости десятка или дюжины людей, пытавшихся выполнить ее миссии, лежат сейчас в болотах и джунглях по всему миру. Только один человек не смог привезти орхидею, за которой его послали, но до сих пор жив. Знаете, кто он такой? Это тот человек, который свел вас с королевой орхидей.

Вы помните его внешность. Она поставила на нем это клеймо три года назад. С тех пор он пытается завоевать ее единственным способом, который кажется ему возможным, — через ее страсть к цветам. Он разыскивает и приводит к ней таких мужчин, как вы, больших и сильных, чтобы она могла отправить их на охоту и пополнить свою коллекцию. Он надеется, что она выйдет за него замуж, когда в ее коллекции окажется по экземпляру всех известных орхидей. Такова истинная, отвратительная правда, старина, клянусь жизнью.

Поверьте мне, вы предназначены стать жертвой, как и все остальные. Я говорю вам правду и умоляю вас повернуть назад, пока еще не поздно. Вы можете поверить мне на слово и вернуться домой?

— Нет, — взревел я. — Ты, лживый пес...

В ту минуту я хотел убить его собственными руками. Но внезапно разум пришел мне на помощь. Было очевидно, что неопытному белому человеку будет нелегко в одиночку добраться до места, где растут нужные мне орхидеи. Я поклялся невесте, что привезу их. С помощью англичанина мне будет легче это сделать. Да, он осмелился опорочить женщину, которая должна была стать моей женой. Я был готов на время закрыть глаза даже на это. Позже я кулаками заставлю его проглотить всю ложь, что он мне наговорил. Видимо, ложь эта основывалась на каких-то дошедших до него слухах о дочери коллекционера, и он пересказал их мне, чтобы вынудить меня уехать и уступить ему славу первооткрывателя растения. Что ж, посмотрим!

— Прошу прощения, — сказал я, приняв по возможности спокойный вид. — Не обращайте внимания на то, что я только что сказал. Я очень расстроен тем, что вы рассказали мне. Я... я не сомневаюсь, что вы хотели быть со мной откровенным.

— И вы откажетесь от планов охотиться за орхидеей? — нетерпеливо спросил он.

— Нет, — ответил я и окинул его неприкрыто насмешливым взглядом. — Я еду с вами.

Его лицо покраснело.

— Как вам будет угодно, — коротко ответил он.

Последовала неделя самой напряженной деятельности. Мы закупили снаряжение, наняли носильщиков и проводников. Наша небольшая армия располагала достаточным количеством припасов. Наконец, когда все было готово, мы выступили в поход в неведомое.

Нам потребовался месяц, чтобы достичь устья Ориноко. Затем начались настоящие трудности: маршрут путешествия пролегал через непроходимые джунгли.

Не могу передать напряжение следующих двух недель. Голая хроника испытаний, выпавших на нашу долю, не отразила бы и десятой доли того, что нам довелось пережить. Нам досаждали рептилии и всевозможные отвратительные насекомые; нас атаковали лесные дикари, вооруженные смертоносными духовыми трубками; нас мучила болотная лихорадка, но мы все шли вперед — в неизвестность — в тишине, которая с каждым днем становилась все более гнетущей. Воспоминание об этом путешествии навсегда останется со мной во всех его ужасных подробностях.

Затем умер наш главный проводник. Еще до его гибели исходное число наших туземных носильщиков и охотников уменьшилось на треть. Без проводника, имевшего общее представление о месте, где росли орхидеи, мы оказались беспомощны. Три дня спустя мы встретили группу индейцев, и в ответ на наши вопросы они замахали руками в сторону солнца, указывая направление к «ядовитым цветам». Мы двинулись дальше.

А еще через неделю в воздухе явственно почувствовался запах, который, по словам англичанина, означал, что мы приближаемся к орхидеям. С каждым днем, пока мы продвигались вперед, этот запах становился все более отчетливым. Наконец, он стал определенно неприятным, затем тревожащим и, наконец, угрожающим. Каждый вдох, который мы втягивали в легкие, казался наполненным парами ядовитого, тошнотворно-сладкого наркотика. Пятеро носильщиков упали без чувств на пятый день, когда мы приблизились к источнику ядовитого запаха.

И все же орхидей еще не было видно; казалось, они были не ближе, чем в день начала экспедиции. Прошел еще один день, и зловоние стало невыносимым. Туземцы отказались идти дальше. Мой белый спутник, профессиональный охотник, лежал без чувств. Я сам был близок к обмороку. Когда ветер нес нам в лицо этот яд с поля орхидей где-то впереди, было бесполезно думать о том, чтобы идти дальше.

Тогда, и только тогда, я поверил в истинность того, что слышал о женщине, отправившей меня в эту авантюрную погоню за орхидеями. В самом деле, она должна была что-то знать об опасностях, которым подвергало меня ее поручение. И она позволила мне уехать. Я должен был стать еще одной жертвой.

Я проклял ее до небес, там, посреди этого черного, безмолвного леса, где в воздухе витали спирали незримого ядовитого запаха. И я поклялся, что отомщу — отомщу тем, что принесу ей цветок, ради которого она отправила меня навстречу опасности.

Оставшись один, я предпринял последний рывок вперед в попытке раздобыть цветы. Они казались такими близкими, но в то же время были бесконечно далеки от меня. Мы находились, конечно, где-то поблизости от поля орхидей. Возможно, бегом, пригибаясь к земле... Но все было тщетно. Ветер окатывал мое лицо смертоносными парами, заталкивая их в горло и ноздри. Пошатываясь, полумертвый, я вернулся к остальным.

Мы сразу же двинулись в обратный путь. Мы потеряли более половины нашего отряда, не успев проделать и четверти пути назад. На полпути к побережью от первоначального отряда осталась лишь жалкая горстка. Как выжившие сумели все это пережить, остается загадкой. И, наконец, четыре изможденных человеческих призрака — двое носильщиков-индейцев, англичанин и я — вернулись к цивилизации Венесуэлы.

Но я не сдавался. После месячного отдыха я попытался организовать еще одну экспедицию. Я предполагал двинуться к цели другим путем. У меня был разработан план. Если подойти к этому невидимому полю орхидей с противоположной, подветренной стороны, можно будет добраться до цветов, не подвергаясь воздействию ядовитого запаха.

Никто не решился отправиться в путешествие со мной. Англичанин навсегда — по его словам — покончил с охотой за орхидеями. «Его мотивы теперь не так сильны, как мои», — подумал я с улыбкой. Никакие деньги не могли соблазнить его продолжать поиски Cattleyea Trixemptia. Во мне же энтузиазм только разгорался при мысли о мести; это было все, о чем я мог думать, бодрствуя или засыпая.

Убедившись, что меня никто не будет сопровождать, я отправился к истокам Ориноко в одиночестве. На этот раз я двигался быстрее, так как не был обременен большим грузом и не должен был дожидаться отстающих. До края джунглей я добрался за две с небольшим недели. Однако путешествие по лесу в одиночку заняло больше времени, чем я предполагал: раньше передо мной шли опытные спутники, расчищавшие мачете тропу. Но каким-то образом я все же продвигался к цели.

Часто, пробираясь сквозь густой, почти непроходимый подлесок высотой по пояс, я бормотал вслух: «Значит, тебя выбрали как сильного мужчину, да? Сильный, крепкий мужчина? Хороший кандидат для выполнения трудной миссии, о да... Я ей еще покажу — я привезу этот цветок!»

И наконец, сам не знаю как, я добрался до поля орхидей! Два дня в воздухе витал тот же знакомый ядовитый запах, но уже не такой ощутимый, как прежде, так как я хорошо научился подставлять ветру спину. В течение последнего часа все отравленные ароматы, заставившие нашу партию повернуть назад во время первой попытки, словно слились воедино; ошеломленный, одурманенный наркотическими испарениями почти до бессознательного состояния, я раздвинул листья впереди — и увидел конечный пункт своего путешествия!

Там были цветы — синие, голубые орхидеи! Впервые на них смотрели глаза белого человека. Трепет пробежал по мне; я чувствовал себя в тот миг коллекционером, ученым на нехоженых полях, первооткрывателем чудесного.

А потом на смену мимолетному чувству восторга пришли головокружение, вялая тяжесть и непреодолимое желание опуститься на землю и заснуть. Я должен был сорвать свой цветок, и побыстрее. Аромат этих ультрамариновых цветов, колышущихся перед моими глазами, окутывал меня с головы до ног. Быстрее! Я должен действовать быстро!

Я двинулся вперед. Шаг за шагом я приближался к самому большому скоплению кивающих, покачивающихся отравленных чашечек голубого, темно-синего и синего с голубым оттенков. Еще десяток шагов вперед. Я чувствовал себя, как курильщик опиума, который постепенно поддается влиянию наркотика и старается удержаться от полной капитуляции, чтобы продлить восхитительную агонию. Дотянуться до орхидеи, сорвать ее и уйти, пока... пока не стало слишком... поздно...

— Боже мой, я, кажется, лечу!

Я не мог устоять перед этим всепоглощающим запахом. Я пьяно повернулся, вслепую рванулся вперед. Что-то коснулось моей щеки. Мои веки распахнулись — это была гроздь орхидей, росшая позади. С криком испуга я метнулся вбок, споткнулся о лиану и упал...

Больше я ничего не помню.

Проснувшись, я обнаружил, что ветерок, который дул над крошечной поляной с ядовитыми растениями, изменил направление. Их аромат больше не ощущался в воздухе. Я поднялся, пошатываясь. У меня болела голова, глаза горели. Как я оказался на земле?

Вспомнил! Аромат цветов одурманил меня. Я спал наркотическим сном, но перемена в направлении ветра предотвратила попадание большего количества паров в мои легкие и помогла мне прийти в себя. Теперь у меня появился шанс бежать.

Ни за что на свете я не согласился бы снова попытаться сорвать один из этих цветков, росших так близко. План мести женщине, отправившей меня в этот ад, полностью вылетел у меня из головы. Я должен был бежать, пока еще мог. Оглядевшись по сторонам, я бросился прочь.

Я мчался все дальше и дальше. Постепенно, однако, скорость моего бега уменьшалась. Не от усталости, не от изнеможения. Дело было в чем-то другом. Я перешел на шаг и наконец остановился. Обернулся. Понюхал воздух. Никаких признаков запаха... никаких следов...

В отчаянии я кинулся обратно к поляне орхидей. Я должен был снова ощутить этот запах! Я должен был вновь заснуть под его заклятием. Я не мог сопротивляться импульсу, вернувшему меня к ядовитым цветам, как не смог бы добровольно перестать дышать. Я ворвался на поляну. Встав на цыпочки, я дотянулся до ближайшей грозди голубых бутонов, глубоко вдохнул ужасный, тошнотворный запах — раз... другой...

Я упал как подкошенный, побежденный, с улыбкой на губах.

Знаю, мне не суждено было вновь встать на ноги. И все же это случилось. Сколько времени прошло, я не могу сказать. Все еще было светло — или это был другой день? Я был тяжелым, вялым, глубоко подавленным. Внезапно мне стало так страшно одному на этой поляне, среди этих отвратительных, насмешливых растений, раскачивающихся вокруг меня, что я бросился на землю, крича, колотя по мху руками и ногами, обезумев от ужаса своего одиночества, своего жуткого положения.

Потом это чувство прошло. Я решился бежать оттуда — сорваться с места и бежать, не останавливаясь, пока между мной и этими кошмарными растениями не встанет во всю длину и ширь стена джунглей. Я вскочил. С диким воплем — своего рода прощанием с этим страшным местом — я ринулся в соседний лес.

На сей раз я действительно бежал до тех пор, пока физически не выбился из сил. Я опустился на поваленное, поросшее мхом бревно, пытаясь отдышаться. Я просидел там час или больше. И когда я встал... я снова заковылял в сторону Cattleyea Trixsemptia. В моих глазах горел похотливый огонек опиумного наркомана, возвращающегося в курильню, пьяницы, бредущего в свою забегаловку!

Я был пойман. Бесполезно было даже пытаться освободиться от чар. Ядовитый аромат голубых орхидей навсегда приковал меня к этому месту. Следующий промежуток времени — три дня, насколько я мог судить, — я провел в центре поляны, одурманивая себя ароматом цветов, просыпаясь и снова одурманивая себя.

Почему я не умер? Я молился о смерти, об избавлении от мучительной агонии. Я был слаб, находился на грани прострации, но все же продолжал жить. Я знал, что исхудал, превратившись в скелет из кожи и костей — я никак не мог сомкнуть губы над зубами — что был истощен от недостатка пищи, а также вредного воздействия яда, который я вдыхал, почти заменив им кровь в моих венах — и все-таки я продолжал жить.

Каким будет конец? Я испытывал лишь легкое любопытство по этому поводу и мечтал, чтобы это произошло поскорее. Прошел еще один день. Я совсем ослабел. Шестнадцать часов из двадцати четырех, по моим подсчетам, я провел в наркотическом сне, лежа на спине посреди поляны.

Остекленевшими глазами я огляделся вокруг. Бросил еще один взгляд.

Неужели я наконец сошел с ума?

Передо мной стояла моя Богиня Орхидей — та, которая послала меня в этот ад!

Она медленно приближалась, бесшумно ступая по мху. Она протянула руку. Я с трудом поднялся на ноги. Похожие на когти пальцы на конце моей иссохшей руки распрямились и притронулись к ее руке — настоящей руке из плоти и крови!

— Выпей это, — прошептала она мне на ухо.

К моим стучащим зубам поднесли фляжку. Что-то обжигающе горячее потекло по моему пересохшему горлу.

— А теперь... обопрись на меня, — снова ее голос, удивительно мягкий.

И медленно, осторожно она начала уводить меня с поляны через джунгли. Пройдя немного, мы встретили носильщиков и проводников ее кортежа. Пока для меня мастерили грубые носилки, она стояла, а я сидел на земле, прислонившись к ее коленям. Как ни странно, теперь, оказавшись среди людей, я не испытывал тяги к дурманящему дыханию голубой орхидеи, чьим рабом я стал.

Обратного пути к побережью я не помню. Но помню, как приходил в себя в Венесуэле. Именно там женщина, спасшая мне жизнь, поведала мне о том, как искала меня.

Она действительно испытывала колоссальную страсть к орхидеям и много лет обходилась с мужчинами примерно так, как рассказывал мне англичанин. Со мной она собиралась поступить не лучше и не хуже, чем с остальными. Но случилось так, что только меня, одного из всех, она по-настоящему полюбила. Послав меня за орхидеей, она вспомнила судьбу своих многочисленных поклонников, отправлявшихся раньше в дикие места, и поняла, что не может позволить мне умереть или страдать.

Во всем этом есть одна странность. Понимаешь, она знала об опасностях, грозящих любому, кто отправился бы в джунгли за голубой орхидеей. И, зная о них, она решилась спасти меня, если сможет. При всей ее любви к орхидеям, она ни разу не осмеливалась сама заняться поисками редких растений. Со мной, однако, было иначе — похоже, она сочла, что я достоин опасного путешествия.

— Итак, я полагаю, — заметил я, — что ты женился на ней и живешь с тех пор счастливо?

Он посмотрел на меня безумными глазами.

— Женился на ней?

И он вздрогнул.