Что предназначено тебе… Книга вторая

15

Выйдя с задней улицы у дома Доминико, Стефано первым делом проверил карманы плаща. В фильмах, идущих в салонах Манахаты, герои часто надевали чужие вещи по разным поводам — и всегда находили там если не ключ от банковского сейфа или древний артефакт, то крупная сумма денег была им обеспечена. Стефано тоже нашел деньги — мелочью собралось чуть меньше двух шиллингов, кроме них он стал обладателем рекламного флайера стриптиз-клуба и грязного носового платка. Он сомневался, что флайер или платок могут послужить пропуском на корабль — а что надо уносить ноги отсюда, он понимал очень хорошо. Денег же могло хватить добраться до порта и выпить кофе в зале отлета. Ему отчаянно были нужны деньги и документы. И он знал, где может их найти.

Любой не самый дорогой отель мог ему предложить на выбор тех, кто горит желанием расстаться и с тем, и с другим — подвыпившие туристы из других стран всегда пользовались повышенным вниманием мошенников и воров. Все свое они обычно носили с собой. А полиция Манахаты вряд ли работала лучше корсиканских коллег в этом вопросе — в этом Стефано был абсолютно убежден. Опрос, заявление, обращение в посольство, распространение сведений о паспорте — все это занимало по крайней мере неделю на Корсике, в Манахате, может, на пару дней меньше, учитывая техническое обеспечение.

Добравшись до туристического района, Стефано запахнул плащ получше, чтобы скрыть немного странную одежду на себе, и повернул к бару, который с началом вечера уже заполнялся людьми. До вступления сухого закона в силу оставалось чуть больше недели, и народ стремился вкусить плод, который скоро ему запретят.

Оглядев присутствующих и увидев минимум две уже хорошо загрузившиеся виски компании, говоривших с альбионским акцентом, Стефано нашел среди них человека, хоть как-то похожего на него цветом волос и возрастом — и отправился ждать к туалету. Через минут двадцать он понял, что не ошибся — его «двойник», покачиваясь и смеясь неизвестной шутке, направился как раз туда. Стефано встал и пошел за ним, в дверях слегка ударив по ногам туриста. Тот споткнулся, Стефано, извиняясь, подхватил его, помог устоять на ногах, подержал дверь и едва ли не помог зайти в кабинку. Парень отправился заниматься своими делами, а Стефано покинул бар. На улице он открыл бумажник, оказавшийся в кармане его плаща. Звали его теперь Арчибалд Койен, тридцати лет, уроженец Альбиона, в бумажнике был билет до туда и пара сотен фунтов. Оставалось всего-то сменить билет и сесть на корабль — и Стефано незамедлительно отправился в порт, на ходу репетируя рассказ о внезапно заболевшем дедушке, жившем на пенсии на Корсике.

Когда Стефано Бинзотти добрался до Палермо, город встретил его лихорадочным волнением и удушающим маревом пустынного зноя. Жители были взбудоражены слухами о скором приезде Изабель Аргайл. Он ещё не знал, что город находится на пороге одного из тех кризисов, разрешить которые может только война.

Впрочем, Стефано об этом приезде знал заранее — и приехал сюда в непосредственном расчете на него.

Едва покинув космопорт Промонторио ди Сперанца, Стефано костным мозгом ощутил зачатки умопомешательства, которое обступало дома и улицы со всех сторон. Один только этот космопорт, срока жизни которому был едва ли год, стоявший на узкой полосе между скалами и линией морского прибоя, выглядел характерной чертой того, как жил и строился этот город, одолеваемый алчностью и отсутствием страха перед смертью. Любой — даже самый устойчивый — звездолёт при его приближении к земле качало как корабль в бурных волнах сицилийского моря.

Ещё не до конца восстановив самообладание после посадки, которая, как ему казалось, только по высшей воле Ветров не превратилась в приводнение, Стефано разглядел в конце взлётной полосы сооружения со стеклянными окнами, благодаря которым космопорт и носил гордое имя межпланетарного. Сойдя с ферибота, он утонул в ощущениях, казалось, повернувших время вспять: в самом воздухе витали ароматы родной земли. Пока Стефано пробивался сквозь толпы пассажиров, получавших багаж, жара немного спала — тусклые лучи вечернего солнца уже не согревали, но лишь окрашивали стёкла и мостовые розоватыми отсветами и напоминали о едва отступившем палящем зное сицилийского дня. Город изменился — и в то же время остался таким же, каким был десять лет назад.

Порою город этот называли воротами, которые были открыты для всех, пропускали всех и не выпускали никого. Здесь шуршали длинные одеяния кочевников. Собирали милостыню иммигранты с севера. Приезжали покупать краденые, но такие редкие ценности со Старой Земли богатые альбионцы. Каждый из ступавших сюда оставлял в городе свой след — и потому напыщенные барочные арки мешались здесь с остатками ромейских колонн, золочёные минареты властителей Ветров перемежались спиральными храмами новых церквей, и над всем этим архитектурным попурри возвышались высотки новостроек, предназначенные не для всех. Некоторые из них вздымались прямо из разбитых мостовых, напротив заброшенных трущоб, испещрённых тысячами надписей, и полуразвалившихся построек первых колонистов, оставшихся после бомбёжек гражданской войны.

Один из таких новых муравейников и стоял напротив окон деревянного домика с провалившейся крышей, где обосновался Стефано на эти несколько недель.

Поскольку «телеграф», охвативший все подразделения структуры корсиканских семей, как он догадывался, уже разнес весть о его побеге с Манахаты, Стефано Бинзотти, прибыв в Палермо, пришлось придерживаться некоторых правил, призванных обеспечить его безопасность.

Он знал к тому же, что для человека Таскони, которого теперь ищут и Ндрангета, и органы правосудия, лучше Палермо ему не найти: во время войны между семьями количество объявленных в розыск членов группировок, спокойно гуляющих по бульварам и проспектам, было не сосчитать. Для спокойного существования в Палермо на положении нелегала надо было всего лишь соблюдать пару-тройку простых условий: не задерживаться надолго в одной квартире, обладать фальшивыми, но надёжными документами, а главное — быть особенно осторожным при передвижении по улицам.

Стефано Бинзотти принял решение свернуть количество своих перемещений до санитарного минимума, и главное — не ходить пешком. Он знал, что если возникнет необходимость выбраться из дома, лучшей возможностью для этого будет время в промежутке от тринадцати до шестнадцати пополудни. Как бывший сотрудник полицейского департамента он был в курсе, что сразу после двенадцати — и до раннего вечера — вероятность увидеть на улицах города слуг правопорядка близилась к нулю: после полудня все предавались сладкой дреме.

Приняв все это во внимание, Стефано смог повидаться с несколькими давними друзьями: большая часть из них, как и он теперь, находилась вне закона.

Когда Стефано покидал этот город, отправляясь в колонию, Палермо занимал семьдесят девятое место среди корсиканских провинций по объёму промышленной продукции, теперь же, когда город стали восстанавливать после войны, для него наступил своего рода золотой век.

Впрочем, это не меняло того, что, как и в довоенные годы, Палермо оставался одним из самых дорогих и самых небезопасных для жизни городов в Содружестве.

Семьи этого города, как узнал Стефано в первые же дни, почти что полностью игнорировали Капитул.

— Мы были столицей до того, как Сартен построил свой первым дом! — говорил один из товарищей Стефано по двору, рассказывая о том, как изменилась в последние годы их жизнь. — Пусть мнят себя королями, но мы-то знаем, кто они — и кто мы. Пусть продолжают торговать лимонами и прочей ерундой. У нас есть кое-что ещё.

Стефано кивнул, предлагая ему продолжать, и Томми, как звали его товарища по духовной семинарии, жестом фокусника извлёк из нагрудного кармана куртки пакетик с белоснежным порошком.

— Пусть и дальше возятся со своими грёбаными традициями, — сказал он, — у нас уже достаточно автоматов, чтобы можно было не бояться этих дураков.

Стефано молча сидел на ступеньках дома, где укрывался в эти дни, и курил.

За проведённые рядом с Доминико недели мнение его относительно мафии не стало лучше. Если говорить откровенно, всё это время у него не было возможности думать о мировых проблемах вообще.

Теперь же он довольно-таки отчётливо понял, что семьи, в которые верил Доминико, при всей их жестокости были, пожалуй, не самым большим на свете злом. Томми и его ребята даже не пытались прикрываться кодексом чести. Они не уважали никого. Стефано мог лишь гадать: не страшно ли им самим, что в следующий раз пуля покинет ствол, чтобы убрать одного из них.

Здесь, в Палермо, как и прежде, людей убивали каждый день. И у Стефано не было особых иллюзий относительно того, может ли полиция это остановить. Если некоторое время назад он ещё надеялся вернуться в ряды своих, то теперь оно напрочь прошло.

Торговля наркотиками смела с пути все договоры и нормы, регулировавшие жизнь старых семей.

Об имевшем место в Сартене разделении труда между семьями было забыто. Отныне каждый занимался чем хотел, как хотел и с кем хотел.

Кровные узы и принадлежность к общине больше не имели значения, так же как и не имела значения репутация в Капитуле или омерта.

Главой местных наркоторговцев стал Гаэтано Ганталагетти, который решением Капитула был исключён из Ндрангеты с год назад — этот факт его биографии вызывал у Томми только смех.

— Он пользуется влиянием на своей территории, — говорил Томми, — от космопорта Промонторио ди Сперанца до самых окраин всё принадлежит ему. Это всё, что нам с тобой надо знать.

— Копы нам не мешают, — спокойно продолжал Томми, — они давно уже никто. Схема отработана до мелочей, ну, не мне тебе объяснять.

Стефано кивнул, а Томми продолжал:

— Они, конечно, могут посадить карманника или замести в обезьянник выводок проституток, но дураков в департаменте нет. Никто из них не станет связываться с серьёзными людьми.

Стефано снова кивнул.

— Ну что, ты со мной? — спросил Томми, заканчивая разговор и выплёвывая окурок на тротуар. Стефано проследил его траекторию. Встал. Тщательно затоптал и, подняв, выбросил в урну.

— Надо подумать, — сказал он.

Томми пожал плечами.

— Решай.

Он уже встал со ступенек и собирался уходить, когда Стефано окликнул его.

— А кто правит в городе? — спросил Бинзотти.

— В смысле… кто?

— Ну, если копы не могут ничего. Мэр, я так думаю, тоже на вашей стороне.

— Ну, конечно, он получает кое-что на пирожки.

— Так кто тогда главный? — Стефано очертил собственной сигаретой полукруг.

Томми пожал плечами.

— Я тебя не пойму.

— Не все же состоят в вашей… группе, так?

— Ну и что?

— Больницы, транспорт, строительство…

— Я же тебе говорил, с недвижимостью работает Большой Джон. Покупает, продаёт. Отбирает у всяких лохов. Туда лучше не лезть. Да тебе-то что?

— Ничего, — Стефано покачал головой и, махнув рукой, направился в дом.

Он поднялся по полуразвалившейся лестнице и замер на втором этаже, увидев на фоне разбитого окна силуэт в просторном чёрном плаще.

Надежда всколыхнулась в груди, а рука непроизвольно легла на пистолет.

— Хочешь меня убить?

Стефано молчал.

Доминико шагнул на свет и остановился в шаге от него.

Стефано с трудом заставлял себя стоять смирно вместо того, чтобы броситься ему на шею и расцеловать.

— А ты хочешь убить меня?

Доминико тоже не ответил.

— Впустишь? — он кивнул на дверь.

Стефано молча отпер замок и пригласил его войти. Пока он ставил чай на небольшой электрической плитке, Доминико стоял, прислонившись плечом, затянутым в дорогущий плащ, к помятому засаленному холодильнику, испещрённому наклейками от жвачки, и смотрел на него.

— Чёрт бы тебя побрал, скажи хоть что-нибудь, — взорвался наконец Стефано, поворачиваясь к нему.

— Я пытаюсь тебя понять, — спокойно произнёс Доминико.

— А я пытаюсь понять тебя!

Доминико, казалось, не слышал его.

— Ты хотел вернуться к копам, да?

— Что?.. — Стефано замер, в недоумении глядя на него. Потом негромко сказал. — Нико, я не хотел тебя предавать. Я бы никогда не сдал тебя. Именно тебя.

— Но Тици ты сдал.

Стефано сглотнул и отвёл взгляд.

— А что, — произнёс он, снова поворачиваясь к Доминико и начиная заводиться, — мне должно было нравиться, что меня обвиняют в убийстве, которого я не совершал? Я должен был сидеть на задних лапках у твоей кровати и радоваться, что ты меня подобрал?

Доминико склонил голову вбок.

— Тебе было плохо со мной?

— Я тебе уже сказал…

— Ты ни черта не сказал.

Стефано закрыл глаза. Молча шагнул вперёд и опустил лоб Доминико на плечо.

— Конечно нет, — совсем тихо сказал он, — Доминико, я сделал это только потому, что он предал тебя.

— Но ты сдал его копам. Не мне.

Стефано не заметил, как пальцы его стиснули Доминико плечо, но он ничего не сказал.

— Ты такой идиот, Стефано, — устало произнёс Доминико, прижимая его к себе, — я только надеюсь, что это пройдёт.

Стефано запрокинул голову назад и, поймав его губы своими, втянул Доминико в медленный, сладкий поцелуй.

— Ты прощаешь меня? — отстраняясь, спросил он.

— Я и не злился.

— О да, ты избил меня просто так.

— Избил, потому что ты идиот! — раздражение прорвалось в голос Доминико. — Ты что думал, Тици посадят или что?

— Его посадили, разве нет?

— Конечно. Ему дали условно год. Ты мне этим очень помог — особенно если учесть, что я же и выкупил его.

Стефано непонимающе смотрел на него.

— Ладно, — Доминико устало вздохнул и провёл кончиками пальцев по его волосам, — расскажу потом. Меня сейчас интересует только одно — ты хочешь остаться здесь или поедешь со мной?

Стефано пристроил голову ему на плечо и молча уставился в окно. Он думал о Томми и о том богатстве выбора, что стоит перед ним.

— Я могу сделать так, что обвинения снимут, — сказал Доминико, отвечая на его мысли. — Звание тебе вернут.

— Зачем тебе это?

Доминико пожал плечами.

— Просто так, — сказал он. — Что мне ещё делать с тобой?

Стефано плотнее прижался к нему щекой.

— Договорись, — сказал он.

Доминико кивнул.

— А я, наверное, поеду с тобой. Если нужен тебе.

— Если не будешь вести себя как идиот.

Какое-то время царила тишина, а потом Стефано произнёс:

— Только у меня есть ещё одно дело здесь.

Доминико ощутимо напрягся и попытался поймать его взгляд.

— Не бойся, — Стефано ещё раз поцеловал его, — я просто хочу тебе помочь.