Что предназначено тебе… Книга первая

9

Квартира Джессики располагалась на пятом этаже многоквартирного дома и походила на номер в гостинице среднего звена. Мальчик-лифтёр проводил их на пятый этаж и, получив свои пятнадцать чентезимо*, оставил вдвоём.

Стены гостиной величиной восемнадцать на тридцать футов были отделаны панелями под вишнёвое дерево, вдоль которых стояла мебель в модном стиле Шерамона. Смотрелось помещение свежо, но довольно уютно. В углу у окна рядом с колыхавшимся кружевным тюлем стоял рояль, видимо, привезённый издалека. Придавали комнате известный шарм и другие изысканные вещи: люстра с газовыми рожками, аквариум со скаляриями, отполированные морские раковины причудливой формы и гипсовый купидон с корзиной цветов в руках. В распахнутые окна заглядывали, радуя взор, бугенвилии. Каштаны в лучах закатного солнца отбрасывали длинные тени на кирпичные тротуары.

— Здесь две спальни, — сказала Джессика, отходя с прохода и пропуская Стефано вперёд, чтобы тот мог заглянуть в каждую дверь, — моя вон та, с кремовыми занавесями — другую можешь взять себе.

Стефано кивнул, отставил в сторону чемодан и, повернувшись, посмотрел на свою случайную знакомую. Нужно было что-то сказать, но он не знал что.

— Спасибо, — произнёс Стефано осторожно, — ты очень выручила меня. И я хотел сказать… — он собирался предупредить, что за ним могут следить, но не успел. Джессика шагнула вперёд и, оказавшись вдруг опасно близко, немного отвела в сторону ворот его рубашки-поло.

— Что это? — спросила она и кончиками пальцев очертила белый узкий шрам.

Стефано вздохнул.

Когда Стефано ещё не исполнилось восемнадцать, до того ещё, как он оказался в полиции — и даже до того, как началась война, у него был друг — Тонио Спинелли.

Тонио Спинелли появился на свет на виа Файко, в пяти минутах ходьбы от городского парка Палермо. Он был на два года старше Стефано, и когда ему стукнуло шестнадцать лет, оказался принят в мафиозную семью Occhio d’Oro, которая владела землёй в паре миль от того места, где мальчики росли. Территория клана относилась к восточной части Палермо, раскинувшись от Апеннинского дворца до подножия горы Celeste Cacciatore. Склонность Тонио заводить неподходящих друзей закончилась для него ссорой с отцом, порядочным потомственным мебельщиком. Тонио легко отказался от небольшого наследства и написанной ему на роду судьбы ради более весёлого общества разудалых корсиканских друзей.

То, что в начале можно было принять за бахвальство избалованного городского пацана, не желающего подчиняться запретам, довольно быстро оказалось окончательным выбором профессии.

Однако для корсиканских братьев сицилиец Тонио Спинелли так и не стал своим. Всего несколько месяцев длился его недолгий взлёт — Тонио Спинелли погиб в перестрелке, прикрывая отход других, более ценных и более умелых людей.

Стефано смотрел, как постепенно угасают его глаза. Он сидел на жёстком стуле в больнице Порта Нуовы, а Тонио к тому времени едва мог дышать.

«Я отомщу за тебя», — думал Стефано, сам не замечая, как повторяет древний сицилийский закон: «Кровь за кровь».

Впрочем, отомстить оказалось не так легко. Ему потребовалось достаточно много времени, чтобы подобраться к тому, кто отдавал приказы — дон Томео звали этого корсиканского сеньора.

Стефано успел уже немного повзрослеть, а дон Томео все так же правил в Палермо и зазывал на роль прикрывающих отход маленьких глупых сицилийцев. Стефано к этому моменту уже поступил на службу в полицию — желающих пойти на эту работу было немного. Полицейских в Палермо недолюбливали точно так же, как это было на Старой Земле.

Никогда и ни у кого не было доказательств преступной деятельности дона Томео. Впрочем, Стефано и не собирался доказывать ничего. Он просто встретил Томео в переулке и всадил три пули в одутловатое тело немолодого уже мафиози — одну под ребро, одну в разбухший живот и ещё одну — в лоб.

У Стефано не было плана — он никогда не умел заглядывать вперед. В тот же день Стефано дал показания, в которых сказал, что дон Томео сам пытался убить его. Не помогло…

Стефано загремел в тюрьму за превышение полномочий. Однако полный срок отсидеть не успел. Началась война — и старые обиды не интересовали уже никого.

Стефано ушёл добровольцем в полк для осуждённых — и после войны вернулся назад. Палермо тогда сильно пострадал, столица переместилась в Сартен. Но кое-что эта история помогла Стефано понять: правила были созданы для того, чтобы их нарушать.

В Палермо, однако, больше не хотели видеть его в полиции, и Стефано отправился на Сардинию — и там всегда не хватало служащих органов правопорядка. Их не хватало везде.

— Я воевал, — коротко ответил Стефано, — как этот… боксёр.

Настроение продолжать разговор мгновенно прошло, и, извинившись, он попросил отпустить его в душ, где надолго застрял, рассчитывая на то, что Джессика забудет о его присутствии.

Собственные его мысли вертелись вокруг двух дел.

Первым был найденный на скотобойне труп — дело так и не удалось распутать, и Габино продолжал убеждать Стефано, что как бы ни старались, убийцу они не найдут. Стефано и сам подозревал, что это висяк. Единственную ниточку обрезали. Оставалась ещё семья убитого, но стоило ли трогать её — он не знал. Дочь и жена пострадавшего рассказали всё, что могли знать. Стефано уже дважды опросил его коллег — но и это результатов не дало.

Второй проблемой стал недавний звонок — своеобразное продолжение письма, после получения которого он потерял дом. Страха не было, хотя Стефано и догадывался, что впереди ждёт ещё больше проблем. Зато было лёгкое раздражение — как будто Таскони был его старым знакомым, который всё и всегда умудрялся делать не так.

Против воли Стефано ловил себя на мысли, что поход в оперу для него — не столько деловая встреча, без которой нельзя обойтись, сколько возможность ещё раз увидеть корсиканца.

Стефано откинулся на кафельную стену и снова увидел перед мысленным взором высокую фигуру, закутанную в чёрный плащ. На Таскони было приятно смотреть.

«Он корс!» — напомнил себе Стефано, едва обнаружив, что рука начинает машинально поглаживать член, и открыл глаза. Зуд в промежности, впрочем, от этого не прошёл. Даже попытка представить Марту в открытом купальнике ни к чему не привела. Зато Стефан вспомнил, что ничего не сказал ей о своём переезде, и всякое желание плескаться напрочь прошло.

Стефано смыл с тела мыльную пену и, закутавшись в полотенце, стал выбираться из душа.

Когда он вышел в гостиную, Джессика сидела в кресле у столика — то ли читала журнал, то ли ждала его. Спросить об этом Стефано не успел, потому что раздался звонок в дверь.

Девушка, едва поднявшая было на него взгляд, извинилась и пошла открывать, однако уже через секунду заглянула в комнату и, подняв бровки, произнесла со скептическим удивлением:

— Кажется, это к тебе.

Стефано и сам был удивлён. Он вышел в коридор и увидел курьера, державшего в одной руке дорогой костюм в целлофановом пакете, а в другой — выведенное золотыми буквами на красной бумаге письмо.

— Ваш костюм, — сказал он.

— Я… — Стефано хотел было возразить, но покосился на Джессику и замолк. — Благодарю, — буркнул он. Забрал у курьера письмо и пробежался глазами по строчкам. Там значилось всего лишь: «Не ударь в грязь лицом. Четверг. Восемь часов». Стефано принял из рук посыльного костюм и спросил ещё более мрачно: — Я что-нибудь должен?

— Всё оплачено, сеньор! — курьер высоко поднял нос. Чаевые он, впрочем, взял.

— Чудесный костюмчик, — стоя на Ла Пьяцца дель Театро, корсиканец насмешливо смотрел, как Стефано выбирается из такси, — под ним ты подготовился так же хорошо? — рука Таскони скользнула по бедру Стефано и замерла, наткнувшись на пистолет.

Стефано обжёг его ненавидящим взглядом и, перехватив руку, отобрал пушку назад:

— Не боишься, что весь город узнает, как я натягивал тебя?

Взгляд Таскони мгновенно стал серьёзным.

— Если скажешь кому-то, bimba, я с тебя шкуру спущу. Не стоит со мной шутить. Мог бы постараться и вежливо ответить на комплимент.

— Ты тоже ничего. Правда, похож на чёрта, который вылез из коптильни, — Стефано оглядел Доминико со всех сторон и заставил себя отвести взгляд.

Вообще-то корсиканец выглядел очень даже «чего». Чёрный с синей искрой костюм идеально подчёркивал волосы и глаза, делая Доминико похожим на дьявола, выбравшегося из земных недр на свет, чтобы изуродовать его.

— Идём, — корсиканец кивнул на вход.

При возведении «Ферназе Театре» приглашенный для этого архитектор Салваторе Аладжо несколько переменил устоявшиеся формы, которым следовали в театральном зодчестве его предшественники. Зрительный зал театра был вытянут в длину, амфитеатр имел полукруглую форму, и его размеры в два раза превышали размеры амфитеатра в «Олимпико» на Старой Земле. Зал этого храма Мельпомены протянулся в длину в восемьдесят ярдов, в ширину — тридцать, а в высоту — двадцать два. Он делился на две части — сцену со всеми служебными помещениями и авансценой — и зрительский зал на четыре тысячи мест. Портал сцены изобиловал колоннами, барельефами и скульптурой и своей помпезностью напоминал портал «Олимпико».

Амфитеатр «Ферназе Театре» состоял из четырнадцати рядов и был построен на высоком цоколе в форме прямоугольника, завершённого полукружием. Орхестру окружала балюстрада, расположившаяся на высоте первого ряда, к которому вели двенадцать ступеней. Позади амфитеатра располагались два яруса арок: с ложами и галереей.

На сцене в окружении пышных декораций разыгрывалась непростая история любви четверых итальянцев, каждый из которых особенно высоко ценил свою честь.

Ни для кого не было секретом, что мафиози испытывали к этой истории особую любовь — потому что в ней находили столь лестную им старинную истину: «мафиозо живёт в каждом итальянце».

— Тебе нравится, amore mio?

— Сплошное враньё.

Доминико, кажется, поперхнулся словами и выжидающе посмотрел на него.

— Ветра, какие «рыцари лупары», о чём это всё? — взорвался Стефано и, только заметив, что сидящие рядом оглядываются на него, снизил тон, чтобы продолжить уже шёпотом: — Думаешь, я полный идиот? Не знаю про вас ничего? Мафия шлифовала свои методы в период бурного подъема производства цитрусовых. Сицилийские лимоны были нужны всем ещё много веков назад, когда англичане, предки альбионцев, использовали их для лечения цинги в дальних плаваньях. Ну и, конечно, добавляли в чай. Ничего не изменилось. Они по-прежнему обожают свой туман — и летать. А лимоны и бергамот есть только у нас.

— Торговать лимонами — не запрещено, — попытался вклиниться Доминико, чувствуя, что Стефано несёт, но тот и не думал прерываться и слушать капо.

— Лимоны выращивать очень нелегко — с этим трудно спорить. Нужно убрать камни с территории, возвести террасы, построить амбары, провести пути сообщения, организовать систему водоснабжения… нужно сделать и стены, чтоб ветры не повредили саженцы и воры не собрали урожай раньше тебя. А чтобы появились первые плоды — приходится ждать восемь лет. Какая-либо прибыль появится в лучшем случае еще через несколько сезонов. Но так же верно и то, что корсиканские лимонные сады — самое доходное аграрное производство в Содружестве. Прибыль при разведении цитрусов несоизмерима с любой другой. И что мы имеем — вложения требуются большие, а лимонные деревья — очень капризны. Вся плантация может погибнуть из-за того, что «случайно» повредится водопровод. А мы оба знаем наших людей… Вандализм никто не отменил. Именно эта комбинация уязвимости и высокорентабельности явилась объектом повышенного интереса для таких, как ты. Мафиозное покровительство росло, как на дрожжах. Мафия в Содружестве возникла в ближайших окрестностях Палермо. Рассказать тебе — как?

— Просвети меня, коп.

— Палермо тогда насчитывал двести тысяч жителей и был торговой, правовой и финансовой столицей Корсики. Через руки здешних банкиров и маклеров, торгующих жильем и землей, проходило больше денег, чем где бы то ни было ещё в провинции. Палермо был центром торговли и крупным портом. Именно там совершались все виды сделок с землей — как рядом с городом, так и в других областях. Кроме того Палермо диктовал для Корсики правила политической игры. То есть, мафия родилась не из бедности и провинциального захолустья, но из сверхбогатства и власти. Я даже мог бы рассказать, кто стал первой вашей жертвой — но как-нибудь потом.

— Первой нашей жертвой… — задумчиво повторил Доминико, — ты многое знаешь, я удивлён. Но не понимаешь ничего.

— Что же я, по-твоему, не смог понять?

— Слабые будут умирать. Так было и будет всегда. Таковы правила игры.

— Надо думать, их установил ты?

— Нет. Но и не мне их нарушать.

— Ты просто не был на месте того, кто оказывается беззащитным перед лицом мафии.

Доминико расхохотался.

— Молокосос, — почти что ласково сказал он, — ты ничего не знаешь обо мне. А ещё коп.

Он повернулся вполоборота и посмотрел на Стефано в упор:

— Но я не для того позвал тебя, чтобы обсуждать историю и мои дела.

Стефано обнаружил, что рука корсиканца не только оказалась у него на бедре, но и, огладив его внутреннюю, нежную сторону сквозь непривычно тонкую ткань, поползла вверх.

— Я уже спрашивал, — спросил Стефано внезапно охрипшим голосом, чувствуя, как в паху разгорается жар. — Чего ты хочешь от меня?

— Ты обидел меня, — Доминико ещё пододвинулся к нему, так что Стефано чувствовал горячее дыхание корсиканца на своей щеке. Пальцы его продвинулись немного вверх и, едва прикасаясь к телу, закружили по набухшему мешку на штанах, вычерчивая круги.

— Думаю, — глухо ответил Стефано, внимательно наблюдая за этими движениями и силясь преодолеть желание поймать руку корсиканца и плотнее прижать к своему члену, — если я скажу, что не хотел — ты не поверишь. К тому же это будет ложь.

Пальцы Доминико резко опустились, обхватывая его член, и стиснули так, что Стефано едва не взвыл на весь зал.

— У тебя есть выбор, — Доминико приблизился к нему ещё плотней и легонько цапнул зубами за ушную дугу, — ты можешь сползти вниз, встать на колени и мне отсосать.

Доминико сделал паузу, искоса наблюдая за лицом копа.

— Я хочу, чтобы это видели все, — продолжил корсиканец, насладившись зрелищем, — чтобы все знали, что у меня отсасывает коп. А потом я выну член из твоего сладкого ротика и кончу тебе на лицо. Ты пойдёшь домой, и все будут знать, что ты — подстилка мафиози, и не более того.

Рука Стефано рванулась к штанам, намереваясь сдавить пальцы Доминико, снова вернувшиеся к своей игре. Он сам не знал, чего хочет больше — запихнуть эту руку к себе в штаны или к чёрту отбросить ее, а потому лишь накрыл ладонью и с удивлением ощутил тепло. Рука Доминико была совсем не такой, как тогда, когда Стефано касался его в прошлый раз.

— Или ты будешь умирать по частям. Ты уже потерял дом — теперь ты потеряешь лицо. Потеряешь друзей. Потеряешь всё, во что верил, и всё, что было важно для тебя. Ты понял меня?

Даже сквозь шум крови в ушах Стефано расслышал эти слова, и в нём закипела злость.

Он повернул голову и выдохнул Доминико в лицо:

— Тебе так понравилось, когда мой член прочищал твой зад, корсиканец? — Стефано с усмешкой посмотрел на Таскони и отвёл его руку от себя. — Я сразу это понял, когда увидел тебя. Ты всегда мечтал, чтобы настоящий сицилиец вставил свою пушку в твой зад. Каждый раз, когда иду в душ, вспоминаю, как ты подо мной стонал…

Таскони дёрнулся. Лицо его исказилось злостью, но Стефано поймал его в ладони и, скользнув носом по щеке Доминико, приблизил губы к его уху.

— Попроси ещё и, может быть, я оттрахаю тебя, поганый корс.

Он сдавил зубами мочку уха** Доминико и дёрнул на себя, так что капо не смог сдержать болезненный вздох. Затем резко поднялся на ноги и стал протискиваться между рядами прочь.

* монета, в 1 лире 100 чентезимо

** укус за мочку уха — старинный итальянский обычай: «вызов принят»