Что предназначено тебе… Книга первая

4

В дом капо Дель Маро Доминико Таскони прибыл в половине девятого утра — спустя час после того, как адвокат дома Дель Маро появился в участке.

Переговоры об освобождении не заняли много времени — участвовавший в них офицер не решился даже попросить залог.

Капо Таскони, не спавший всю ночь, осторожно забрался на заднее сидение лимузина — один из сопровождавших его бойцов учтиво приоткрыл дверь, а затем закрыл её у капо за спиной.

Сидеть приходилось бочком. Машина тронулась, качнувшись. Доминико негромко выругался. Всю ночь он прокручивал в голове случившееся, а теперь настолько устал, что не мог думать ни о чём. Поездка, и без того продиктованная мрачной необходимостью мести, принимала совсем неприятный оборот. Сержант, безусловно, должен был поплатиться… Это Таскони решил для себя ещё тогда, когда пересёк порог камеры. Но разочарованию Доминико не было предела, когда оказалось, что проклятый коп не дождался, когда Таскони освободят.

Всю ночь Доминико грезил о том, как придавит проклятого сучёныша к стене и, стиснув его яйца в кулак, прошипит: «Хоть слово кому-нибудь шепнёшь — и ты труп» — но даже это нетрудное желание так и не сбылось.

Конечно, Таскони уже приказал своим людям выяснить имя копа, который его задержал. Узнать — но до поры не предпринимать никаких шагов. Это дело Доминико должен был закончить сам, не привлекая вообще никого.

Мысли о том, что проклятый коп может проболтаться, невольно мелькали в его голове — но когда машина наладила ход, Таскони всё-таки задремал — и открыл глаза, только почувствовав на плече горячую руку Мариано Лучи.

— Приехали, босс.

Таскони поднял на него усталый взгляд и кивнул. Осторожно, стараясь не выдать боли, терзавшей тело изнутри, он выбрался из машины и огляделся по сторонам.

Домик Дель Маро вздымался над холмом в паре десятков метров от шоссе. Ажурные ворота перекрывали проход, маскируя под живую изгородь высокий, находящийся под напряжением металлический забор.

В конце дорожки виднелся просторный, красный с белым, дом, выстроенный в георгианско-колониальном стиле. Фасад его смотрел в сторону пролива. Зелёный газон начинался почти у самой воды. Добрую четверть мили он бежал к дому между клумб и дорожек, усыпанных кирпичной крошкой и, наконец, перепрыгнув через солнечные часы, с разбегу взлетал по стене вьющимися виноградными лозами.

Ряд высоких двустворчатых окон прорезал фасад по всей длине. Сейчас окна были распахнуты навстречу тёплому утреннему солнцу. Стёкла пламенели в голубоватых лучах отблесками золота.

Хозяин стоял в дверях — в белом костюме, широко раскрыв объятия — и Доминико не оставалось ничего, кроме как так же точно раскрыть объятия самому.

— Buongiorno mio caro*! — выкрикнул Дель Маро в самое ухо Доминико, и тот поморщился. В Манахате нравы были проще и сдержанней в одно и то же время.

Фактически в Содружестве, объединившем на шатких основаниях условной дружбы северные и южные колонии, функционировало пять языков. Первым из них был итальянский — на нём говорили те, кто причислял себя к лучшим людям Корсиканских домов — и некоторые итальянцы, сумевшие среди корсиканских акул удержаться на плаву. В северных колониях ту же роль играл английский — язык воротил и аристократических домов. Люди попроще — таксисты и букмекеры с одной и другой стороны — говорили на шотландском и корсиканском диалектах. В отличие от первой категории для них важно было доказать, что они тоже имеют с кланами хоть какое-то родство.

Люди же, которые не стремились афишировать связь с Корсиканской Ндрангетой или Аргайлами — а в обеих сторонах таких было большинство — употребляли старый добрый американский английский. Доминико тоже предпочитал его — просто потому что он позволял вести дела с любой из сторон.

— Почему сразу не пришёл ко мне? — спросил Дель Маро, отстраняясь от гостя и внимательно разглядывая его. Перед этим они виделись, может, три-четыре раза — на свадьбах и крестинах. Одна из кузин Дель Маро была замужем за старшим братом Доминико — до тех пор, пока его корриера не взорвалась при входе в порт.

— Не успел, — честно сказал Доминико. Он отстранился, чтобы разглядеть Сартенского дона. Винченсо Дель Маро вряд ли был старше его. С первого взгляда можно было узнать в нём человека, настолько уверенного в себе, что уверенность эта доходила наверняка до самодовольства. Резкие, властные черты лица и нос, ставший неудачей какого-то хирурга, делали его похожим на индейца или мексиканца, но Доминико мог бы поклясться, что в венах Дель Маро текла корсиканская кровь. Кожа его была бронзовой от солнечных и морских ванн — в отличие от самого Доминико, которого тусклое светило Манахаты сделало бледным, как тень.

Дель Маро явно питал слабость к демонстрации собственного успеха. Лиловая его сорочка не слишком гармонировала с пиджаком, зато стоила не меньше тысячи лир. Глядя на него, с трудом можно было поверить, что человек этот родился в Орентино — корсиканском гетто в Альбионе, в двух шагах от Центрального вокзала.

— Хорошо я устроился? — спросил он и широким движением руки обвёл открывающуюся с крыльца панораму, включив в неё итальянский, террасами спускавшийся до самого моря, сад, пол-акра пряно благоухающих роз и небольшую моторную яхту с округлым носом, покачивавшуюся в паре ярдов от берега.

— Я купил эту усадьбу у Томазо Бускетино, помнишь его?

Доминико кивнул. Томазо Бускетино он помнил достаточно хорошо — на похоронах его год назад собралось две сотни человек, и шестеро мужчин несли гроб, усыпанный цветами, к последнему пристанищу на плечах.

— Он был хороший человек, — продолжил Дель Маро, поймав взгляд Доминико.

— Да, это так.

— Устал?

Доминико кивнул.

— Копы не дали мне поспать.

Дель Маро причмокнул губами и покачал головой.

— Что за люди… В городе какой-то бардак. Без обид, Доминико, я разберусь.

— Без обид.

Больше Доминико не смог выговорить ничего. К горлу вдруг подступила тошнота при воспоминании о том, что произошло с ним не так давно.

— Можно мне отдохнуть? — произнёс он после паузы, рассчитывая, что за несколько часов отдыха это пройдёт.

— Конечно. Альберто! — крикнул Дель Маро, и тут же молодой мексиканец показался в дверях. — Проводи гостя. Это наш дорогой друг.

Они молча миновали холл и поднялись на второй этаж. Не собравшись с силами даже для того, чтобы погрузиться в ванну, Доминико сбросил с себя одежду, рухнул на кровать и уснул.

Открыв глаза, Доминико обнаружил, что время уже перевалило далеко за полдень. Всё тело ныло так же, как и с утра — даже сильней.

Кое-как поднявшись на ноги, он подобрался к окну и некоторое время рассматривал открывающийся из него вид на пролив.

Долгое время считалось, что в Сартене, за исключением полицейского участка и скотобоен, не на что смотреть. На протяжении двух без малого сотен лет было принято ругать здесь всё: мусор, шум, жителей, климат — слишком жаркий и сухой. Большой парадности здесь не наблюдалось и теперь: путешественники продолжали ругать висевшую в воздухе пыль и будто бы сделанные из грязи дома.

Однако с холма, на котором располагался дом Дель Маро, вид открывался несколько иной. Далеко-далеко, на другой стороне залива, виднелась серебристая линия реки, а дальше, за чертой города, раскинулись долины и горы Гуадаррамы.

В самой гуще черепичных крыш вздымались над городом белые башни неоготического собора La Madre Terra.

Центральная площадь — носившая имя «La Porta del Sole» — Ворота Солнца — темнела открытым пространством перед ним.

Первое время город действительно опоясывала каменная стена, и сквозь городские ворота можно было наблюдать восход — солнечные лучи шаг за шагом вступали в город, когда солнце заглядывало на площадь через проём. Теперь же и стену, и ворота снесли, и площадь служила по большей части для отправки грузовых и пассажирских платформ. Однако и теперь на востоке её виднелась приземистая красно-кирпичная церквушка, украшенная белыми изящными башенками колоколен — церковь Ун Гранде Сучессо, построенная первыми поселенцами в благодарность Ветрам. Однако различить её в тени каменных стен L’edificio delle Poste было нелегко. Башня последнего вздымалась высоко вверх, а над башней высилось нечто вроде беседки со сферической крышей. Под ней на вертикальном металлическом стержне был укреплен серебристый шар. Когда наступал полдень, шар спускался вниз будто бы сам собой — и сотни приезжих собирались, чтобы поглазеть на это чудо Ветров.

Эти старинные часы представляли собой целую астрономическую обсерваторию — они показывали движение планет, месяцы и времена года, восход и заход солнца, атмосферное давление. Часовые стрелки указывали время на двадцати циферблатах, под каждым из которых значилось название одного из корсиканских городов.

Здесь, в L’edificio delle Poste, когда-то располагалось Министерство внутренних дел, а теперь разместился центральный офис Винченсо Дель Маро. А возле него в мостовую был вмонтирован бронзовый ноль, от которого начинался отсчёт расстояний по всей Корсике.

Наконец, Доминико надоело стоять. Он развернулся и направился в ванную. В доме Дель Маро был локальный водопровод. Включив горячую воду, Доминико нырнул в полукруглый бассейн и, закрыв глаза, некоторое время лежал так, выжидая, когда утихнет боль. Было паршиво — но не настолько, как можно было ожидать. Доминико подумал, что просто исчерпал какой-то лимит. Когда проблемы следуют одна за другой, наступает момент, когда становится всё равно.

Он расслабился и тут же увидел перед собой копа, который испортил ему прилёт. Невысокий. С узкими — для его профессии — плечами и несвойственными южанам голубыми глазами.

Проклятый сукин сын был небрит, но даже эта небритость была ему к лицу. «Жаль, что не видел его целиком», — промелькнула мысль у Таскони в голове, и, не успев удивиться самому себе, он потянулся рукой к паху.

Воображение услужливо подсказало ему, как будет выглядеть сержант, если его раздеть. Расклячить ноги и растянуть так, чтобы он стонал.

Таскони принялся медленно двигать рукой. Вопроса — какого чёрта творится у него в голове — он себе не задавал. Всё было просто и легко — коп заслужил, чтобы Доминико его отодрал. Он должен был ползать перед Доминико, просить пощады сквозь слёзы, расстёгивать штаны и предлагать себя. И Доминико не сомневался, что это ещё ждёт их впереди.

Думать о сержанте было приятнее, чем о цели, которая привела его в Сартен — и потому Доминико предпочёл сосредоточиться на нём.

Он представил, как снимет полицейскую дубинку с ремня обнаглевшего сержанта и тщательно — дюйм за дюймом — запихнёт внутрь него. Необыкновенно живо он услышал, как коп стонет — и прогибается, и просит ещё.

— Сука… — выдохнул он, изливаясь в пенную воду. Грудь его вздымалась высоко-высоко. — Порву тебя… и брошу умирать…

Едва семя покинуло ствол, Доминико стало божественно легко. Он глубоко вдохнул аромат орхидей, которым пахла вода и, потянувшись, стал выбираться из неё.

Одевшись — его чемоданы уже доставили сюда, так что Доминико смог поменять свой костюм на более соответствовавший месту и моменту и тоже одеться в белый цвет, который, правда, как он считал, не очень-то ему шёл, но зато не притягивал солнечных лучей — Доминико вызвал мальчика-мексиканца и при его помощи спустился на первый этаж.

Миновав просторный холл, они ступили в сияющее розовое пространство, едва закреплённое в стенах дома высокими окнами справа и слева. Окна были распахнуты и сверкали белизной на фоне зелени, как будто враставшей в дом. Лёгкий ветерок гулял по комнате, трепал занавеси на окнах, развивавшиеся точно флаги — то вдувал их внутрь, то выдувал наружу, то вдруг вскидывал вверх к потолку, похожему на свадебный пирог, облитый глазурью, а по винно-красному ковру рябью бежала тень — как по морской глади под бризом.

Единственным неподвижным предметом в комнате оставалась тахта — на ней, как на гигантском плоту, маневрирующем среди морских волн, лежали два мальчика не старше двадцати. В отличие от давешнего мексиканца, довольно крепкого на вид, эти были настолько хрупки, что казалось — их вот-вот унесёт воздушной волной.

Один из них растянулся во весь рост на своём конце тахты и лежал, не шевелясь и чуть запрокинув голову, так что и ему, и сидевшему в кресле неподалёку Дель Маро было хорошо видно его белоснежное горло в вырезе накрахмаленной сорочки.

Другой при виде незнакомца сделал попытку встать, слегка подался вперёд — и тут же рухнул обратно на кровать, расплескав по ней золотистые пряди коротких волос. Этот, второй, был Доминико смутно знаком.

— Уже проснулся? — поинтересовался Дель Маро так, как будто давно его знал.

— Да. Нужно подумать о делах.

— Чем теперь занимаешься?

Доминико повёл плечом.

— Плациус. Как и всегда.

— Плациус… — капризно протянул один из мальчишек, тот, который лежал во весь рост на тахте, — как пошло. Теперь его не любит никто.

Доминико промолчал. Когда он перевёл взгляд на Дель Маро, то различил в его взгляде те же слова — пусть и не произнесенные вслух. И всё же он решил не отвечать.

Второй мальчик всё-таки поднялся на ноги и, покачиваясь, подобрался к кофейному столику. Тонкими пальчиками, на одном из которых красовался драгоценный перстень, он подцепил треугольный бокал — всего таких на столе стояло пять, и ещё четыре были пусты.

— Не пей перед соревнованиями! — донеслось с тахты.

Доминико прищурился. Теперь он, кажется, понял, где мог видеть его.

— Теннис.

— Очень модная игра, — подтвердил блондин и залпом осушил бокал.

— Не давай им себя заболтать, — посоветовал Дель Маро и встал. — Идём. Я покажу тебе дом.

Доминико хотел было возразить — меньше всего ему хотелось сейчас погружаться в водоворот сомнительных светских радостей — но он подумал и махнул рукой. В конце концов, Дель Маро ему помог. А добрую волю следовало уважать.

— Кто эти мальчики? — спросил он, когда оба уже покинули дом и двигались по посыпанным щебнем дорожкам парка.

— Один — Джованни Молинари. Он мой. Другого зовут Матео Симонетти — его можешь забирать. Он здесь просто так.

— А как же жена? — Доминико приподнял бровь, хоть и не был особенно удивлён.

— Не стоит начинать, — Дель Маро махнул рукой. — Смотри. Это то, что мне привезли из Ромеи на днях.

Доминико с неподдельным интересом посмотрел на белоснежного, словно сошедшего со страниц детской книги, коня.

— Орловский боевой. Может вести трёхсотпудовый вес — в упряжи или верхом.

— Хорош, — Доминико погладил скакуна по щеке, а про себя сделал закладку в голове — до сих пор он не знал, что Дель Маро любит лошадей.

Дель Маро показал ему ещё трёх — Ганноверскую, Тракена и обычного на вид каштанового жеребца, который оказался представителем очень редкой породы.

— Можешь себе представить — он не с Земли. Такую породу выращивают кочевники — и по качествам они не хуже лучших арабских скакунов.

Доминико слушал его вполуха — стараясь в то же время отмечать всё, что Дель Маро мог ненароком рассказать о себе. Ночное происшествие всё ещё полностью занимало его мысли, так что даже когда он услышал, будто сквозь туман:

— Этот паршивец сбежал.

Не сразу понял:

— Кто?

— Этот ромей, Чеботарёв. Мне очень жаль — мы держали его у себя и так хорошо устроили допрос, но…

Доминико молча смотрел на него.

— Мне очень жаль, — повторил Дель Маро и развёл руками, как будто был здесь абсолютно ни при чём.

— Тебе не следовало допрашивать его без меня, — очень тихо произнёс Доминико.

— Да какая разница… Он всё равно всё врал. Если бы этот скотт был жив, Аргайлы давно бы нашли его.

Доминико стиснул зубы.

— Полагаю, мне лучше вернуться домой, — он развернулся к Дель Маро спиной, но тут же ощутил, как рука дона легла ему на плечо.

— Завтра, — спокойно, но требовательно сказал тот. — Не могу позволить, чтобы ты обиженным ушёл от меня.

Доминико скрипнул зубами, но спорить не стал.

— Пойдём, — сказал Дель Маро и подтолкнул его вдоль дорожки назад, к дому, — нас уже ждут.

На розовой веранде, обращённой к закату, в самом деле уже был накрыт стол. Четыре свечи горели на столе, и затихающий ветер, дувший с моря, едва заметно колебал их пламя.

Оба мальчика уже сидели за столом — они подобрались и теперь казались драгоценными куколками, выточенными из алебастра и адаманта — один, темноволосый, был одет в белый смокинг. На другом, игравшем в теннис, был чёрный фрак. Аккуратные ручки лежали на столе, и когда Дель Маро потянулся к своему — тот прогнулся, подаваясь навстречу и послушно целуя корсиканца в ответ.

Матео выжидающе смотрел на Доминико, но тот не спешил подходить к нему. Он и сам не знал, чего хотел. Сладкие мальчики всегда были лишь игрушками для него — впрочем, он никогда и не старался думать о них всерьёз.

Доминик был женат — всего один раз. Этого брака ему хватило на долгие годы, последовавшие затем. Миранда умерла — потому что кое-кто хотел дотянуться до неё — и остался лишь Пьетро, сын, которого она успела Доминико подарить. Теперь не было и его.

Доминико подавил рваный вздох и, отогнав от себя мрачные мысли, попытался сосредоточиться на разговоре.

— Я люблю розы, — говорил Джованни, — роза — это… бриллиант среди цветов. Скажите, дон, это так?

Дель Маро явно был погружён в свои мысли и потому просто погладил мальчика по голове. Джованни изогнулся и поцеловал его ладонь. Впрочем, взгляд его оставался так же далеко. Казалось, никто не смотрел ни на кого за этим столом, и Доминико вдруг задумался — что он делает здесь? «Ты здесь, чтобы не думать ни о чём», — тут же пришёл ответ, и он заставил себя перевести взгляд на Матео, который по-прежнему не отводил взгляда от него.

Доминико нагнулся и на пробу коснулся губами виска мальчика, вдыхая запах его волос — терпкий запах дорогих духов.

— Скажите, капо, а что любите вы? — мурлыкнул тот, как котёнок притираясь к его щеке.

— Я ещё не решил, — ответил Доминико честно, — может быть, тебя, а может — хорошее вино.

— Альберто! — крикнул Дель Маро. — Где вино? Настоящее корсиканское вино!

Доминико не стал возражать. Только бросил косой взгляд на Мариано, стоявшего в тени.

— Одну секунду, — сказал он и выпутался из рук Матео. Миновав спуск на следующую террасу, Доминико подошёл к своему бойцу и тихонько спросил: — Нашли этого отморозка?

— Да, босс. Его зовут Стефано Бинзотти. Желаете, чтобы его доставили к вам?

— Пока нет. Но скажи Луиджи, чтобы был готов.

Мариано кивнул, а Доминико повернулся, помахал рукой следившему за ним взглядом Матео и так же тихо продолжил:

— Думаю, я тут задержусь. На всякий случай подтяните людей. Но не больше, чем требуется — внимание не привлекать. Понял меня?

— Да, босс.

— Хорошо, — Доминико отвернулся и, приклеив улыбку к лицу, направился к столу.

* Здравствуй, мой дорогой!