Четверги мистера Дройда

Глава I КАК ВЫ ДОПУСТИЛИ?

В следующие за ликвидацией конфликта с СССР месяцы Капеостар служил объектом необычайного внимания всей прессы Америки и Европы. Тысячи журналистов писали об обольшевичении Капсостара. В тысячах строк они ежедневно захлебывались от негодования по поводу высылки из республики эмигрантов-белогвардейцев. Тысячи карикатур издевались и над президентом, и над армией Капсостара.

Затем это прекратилось.

Капсостар как будто перестал существовать для всего цивилизованного мира, но это только казалось: теперь он сделался центром ожесточенных споров на разных заседаниях фашнационала.

Голоса виднейших представителей «Черного Креста» всех стран разделились в оценке положения Капсостара, но зато все как один пришли к выводу, что грандиозный опыт, затеянный мистером Флаугольдом, безусловно наметит путь к настоящему, полному искоренению большевизма.

По всему миру раскинулись ложи Комитета человеческого спасения, в которые вошли исключительно лица с незапятнанными гербами и с чековыми книжками солидных текущих счетов,

Центром являлся Комитет человеческого спасения в Капсостаре. Секретарь комитета Арчибальд Клукс наслаждался своей властью. Он был после мистера Флаугольда четвертым человеком в республике.

Вторым был Корнелиус Крок, ассистент профессора Ульсуса Ван Рогге, дьявольской изобретательностью затмивший даже успехи своего учителя.

Ульсус Ван Рогге, человек науки, скромно отошел на третье место, рассматривая с удовольствием в тиши своего кабинета диаграммы успешности действия своих лучей гаммы К.

Президент только числился властью. Парламент был простой игрушкой в руках мистера Флаугольда.

Проведение в жизнь лучей гаммы К шло под лозунгом рационализации работы, и для того, чтобы не вызвать восстания среди рабочих, опыты начались с армии и низших служащих всех учреждений и потом только начали производиться с рабочими.

Опыты были обставлены с научной торжественностью. Человека исследовали со всех сторон: измеряли, взвешивали, просвечивали рентгеновыми лучами, и только после этих ненужных манипуляций испытуемого подвергали минутному действию лучей гаммы К.

Женщины, клерки, солдаты, привыкшие всю жизнь безропотно подчиняться, безропотно гнуть спину, автоматизированные службой и вековыми традициями гнета, как загипнотизированные, смотрели на небольшой аппарат, излучавший таинственные ультрафиолетовые лучи.

Лучи действовали великолепно: все уходили подавленные и обстановкой, и лучами, и даже зданием Карантина Забвения.

Они обращались в идеальные машины, в манекены службы.

Слухи о лучах и об их истинном назначении наполнили город волнением. Прекрасный результат дали опыты над десятками тысяч рабочих.

Захлебываясь от радости, республика окунулась с головой в наслаждения жизни.

Корнелиус Крок, неутомимо работавший целые сутки, в последний месяц наглухо заперся в своем кабинете. Его видели только тогда, когда нужно было провести новую партию рабочих перед аппаратом лучей К. Он их самолично пропускал, не доверяя никому этого дела. Клерков, женщин и солдат он всецело предоставил своим ассистентам.

Его некоторые странности и избегание людей приписывали работе и переутомлению. Даже журналист Дройд никак не мог познакомиться с ним, несмотря на все старания.^:

После первого месяца успехов правительство перестало стесняться, и очень часто рабочих под конвоем препровождали в Карантин.

Мерилом благонадежности для населения стала карточка Карантина Забвения с отметкой о прохождении курса. Всякий, кто не имел карточки, брался на подозрение, арестовывался и пропускался все равно через Карантин.

Среди рабочих масс было тихо. Никаких митингов, никаких демонстраций, никаких забастовок. О партии ничего не было слышно. Это было необычайно странно для Капсостара, но, восхищенные и ослепленные лучами гаммы К, представители власти и это исчезновение партии приписывали только Карантину.

Осмелевшие фабриканты прибавили час работы — ничего! Сбавили плату — ничего! И только на некоторых заводах единичные рабочие пробовали устроить митинг протеста, но это им не удавалось. Конечно, они потом попадали в тюрьму, и их арест проходил совершенно незаметно, не вызывая никаких эксцессов.

Эти единичные выступления заставили задуматься руководителей Карантина над вопросом об усилении действия лучей и усовершенствовании аппаратов.

Фабриканты распоясались вовсю, стараясь перещеголять один другого в снижении платы, но это продолжалось недолго: приказом правительства были нормированы десятичасовой рабочий день и оплата труда.

Жестокие штрафы заставили фабрикантов подчиниться воле всемогущего мистера Флаугольда.

Он играл большую игру, но уверенность в победе как-то ослабила его волю, и он в последнее время, предоставив республику Комитету человеческого спасения, отдыхал и наслаждался покоем.

Улицы центра изменили лицо. Они стали теперь местом наслаждения, веселья, неожиданных карнавалов. Деловое лицо улицы исчезло, заменившись вечным праздником.

Но на окраинах, на которых раньше чувствовалась жизнь, было мертво и тихо. По грязным тротуарам молчаливой толпой двигались призраки людей. Это были безработные, которые благодаря великому изобретению Ульсуса Ван Рогге потеряли способность к протесту.

Больные, голодные, изможденные женщины с худыми, истощенными детьми на руках двигались толпой к муниципальным столовым получить ужин.

Катя, стоя у ворот дома, с тоской смотрела на эти тени.

«Сколько горя, сколько ужаса, — думала она, — кроется в этой толпе, лишенной сознания своего положения!»

— Проклятые! — не вытерпев, громко вскрикнула она.

— Тсс… тише, — остановился около нее рабочий, из-под изорванной майки которого выглядывало исхудавшее тело. — Тише, не надо говорить громко, еще рано.

— Но почему, Том, почему?

— Сейчас не могу говорить. Потерпи.

Захрипел, заговорил громкоговоритель, выкрикивая объявления о получке партии чулок, пудры, а на громадной стене рабочего дома засветились слова: «“Сумерки большевизма”. Лекция знаменитого журналиста Дройда. Спешите слушать, спешите!»

«И он здесь», — подумала Катя.

— Простите, Том, я задумалась.

— Никаких разговоров, — повторил рабочий. — Можно говорить только вот что. — И он громко сказал: — Какая прекрасная погода! Как это интересно! — добавил он, указывая на светящуюся рекламу.

— Я не думаю, чтобы вас так сильно интересовали погода и очередной трюк мистера Дройда.

— Черт возьми, конечно, нет, — засмеявшись, сказал Том вполголоса. — Я забыл, что вы недавно у нас и еще не все знаете.

Катя внимательно взглянула в улыбающиеся глаза рабочего.

— Зайдемте ко мне, поговорим, — предложила она.

— Вы одни?

— Кто это? — спросила Катя, указывая на приближавшуюся черную фигуру фонарщика, согнувшегося под тяжестью черной палки, увенчанной матовым светящимся кубом.

— Алло, Джим! — позвал Том. — Иди сюда.

Фонарщик повернулся и медленно подошел к ним. Катя с любопытством рассматривала его совершенно невозмутимое лицо и ясные, умные глаза. Ее взгляд остановился на белой металлической табличке с цифрами 59721 К. З., висевшей на груди.

— Алло, зачем звал, Том? — И, поставив фонарь на землю, протянул руку Кате, а потом Тому.

— Хочешь покурить, Джим? Прекрасный табачок, — и Том протянул кисет.

— С удовольствием. Так трудно бессмысленно стоять долгие часы без табаку.

И Джим стал набивать свою трубку.

— Вот она ничего не знает, — чуть усмехаясь, проговорил Том.

— Так-так.

— Просит зайти к ней поговорить.

— Я думаю, Том, ей нечего и знать. Все в порядке, — закуривая трубку, проворчал Джим.

— А я думаю, Джим, что ей надо знать и даже очень надо знать, — сказал Том, делая какой-то знак рукой и выразительно глядя на фонарщика.

— Простите, товарищ, — серьезно сказал Джим, — не обижайтесь на меня за излишнюю осторожность.

— Так вы?..

— Так же, как и вы, — улыбнулся Джим.

— Ну расскажите, расскажите мне все, я ничего не знаю и не понимаю, что здесь делается.

— Мы зайдем к вам. Вы одна живете?

— Нет, нас трое.

— Вы откуда?

— Из Союза…

— Все оттуда?

— Да, но они сейчас в породе, и я ожидаю их.

— Ну, подождем пока здесь. Так хорошо жить в такие ночи.

— Добрый вечер! — произнес Том, а Джим успел только вынуть трубку изо рта и снять свою черную шляпу в почтительном поклоне перед проходившим мимо полисменом.

— Добрый вечер, господа, вы правы: в такую ночь просто грешно спать.

Катя инстинктивно отодвинулась назад, в тень.

— Гуляйте, господа, — снисходительно сказал полисмен и прошел дальше, важно отвечая на поклоны.

Из-за угла неожиданно подлетел автомобиль. Тзень-Фу-Синь нажал сирену и улыбнулся, увидев, как вся стоящая группа вздрогнула.

Джон Фильбанк живо выскочил из автомобиля, а Тзень-Фу-Синь, махнув приветственно рукой, уехал обратно.

— Джон, почему долго? Я…

— Пустяки, Катя, пустяки. О нем я ничего не узнал.

Обернувшись, Джон увидел Тома и Джима.

— А, ты уже познакомилась с Джимом, очень рад, — и Джон крепко пожал всем руки.

Спустились в подвал.

Катя нетерпеливо отворила дверь, повернула выключатель, и комната осветилась мягким светом спускавшейся над столом лампы, закрытой абажуром.

Из тьмы сразу вынырнули уютный мягкий диван, пара глубоких кресел, ширмы, закрывавшие походную кровать, и подоконник со стопкой книг.

— Вы недурно устроились.

— Прошу садиться. Я тороплюсь узнать…

— Тише, — прошептал Джим, отойдя от угла, в который поставил фонарь, — тише, нас могут подслушать. Ни в одном доме нельзя быть гарантированным от скрытого микрофона.

— Ну, смею уверить, у меня чисто, никаких микрофонов, — засмеялся Джон, — никаких…

— Он специалист, все стены исстукал, — добавила, улыбнувшись, Катя.

— Ну, тогда дело другое, но все-таки нужно соблюдать осторожность.

Том хотел сострить, но, встретив серьезные глаза Джима, сконфузился и уселся удобнее в кресло.

— Вы недавно здесь, вы не успели еще ознакомиться с «великой колыбелью человеческого спасения», — иронически подчеркнул последние слова Джим.

— Нет, но я уже задыхаюсь. Я не понимаю, товарищи, как вы допустили этот ужас. Как допустили, чтобы они сделали из людей манекены? — неожиданно прорвалась Катя, сверкая глазами и топнув ногой.

— Слышишь, Джим, — подмигнул Том.

— А почему вы думаете, что мы допустили? — спокойно сказал Джим, усаживаясь за стол и с довольным видом снова набивая трубку табаком.

— Но Карантин, этот проклятый Карантин!

— А вы убеждены, что Карантин и в самом деле производит действие, которое ему приписывают? Что он уничтожает в людях способность протеста? — спросил, вдруг сделавшись серьезным, Том. — Вот Джим прошел через Карантин… Как у тебя насчет способности к протесту? — хлопнул он по плечу Джима.

Они весело переглянулись с Джоном, и все трое тихонько засмеялись.

— Но не забывай, Том, случаи были.

— Да, были, но это не их дурацкие лучи, а просто внушение. Слабые ему поддавались, сильные — никогда.

Катя с недоумением смотрела на них и, наконец, поняв все, вся бледная вскочила.

— Так, значит, нет массового уничтожения людей? Значит, люди остаются людьми? — с коротким рыданием восторга спросила она.

— О, Джон, — продолжая плакать, с упреком сказала Катя, — отчего же ты мне не сказал об этом? Это такой ужас, я измучилась за это время.

— Ну, ну, Катя, успокойся, — погладил ее по руке Джон. — Ты, однако, сделалась плаксой. Когда-то она не была такой, — сказал он, обращаясь к Джиму и Штейну, — когда ей наступали на хвост, она не плакала, а кусалась. Помнишь, как ты меня укусила за руку, когда мы пришли освобождать тебя и Энгера из тюрьмы?

— Да, плаксой, — улыбаясь, с необсохшими слезами на глазах, ответила Катя. — Это я расплакалась от неожиданной радости. Мне было так тяжело, так больно, и вдруг неожиданная радость, что нет этого кошмара…

— Ничего, ничего, — мягко сказал Джим в свою очередь, положив свою руку на руку Кати, — самому мужественному революционеру нечего стыдиться таких слез.

Катя благодарно улыбнулась ему и принялась энергично вытирать глаза.

— Но постойте, товарищи, — снова спросила она, — как же все-таки эта масса покорных людей? И вы, Джим…

— Видите ли, — не торопясь, начал объяснять Джим, снова занявшись своей потухшей трубкой, — нам стало известно, что при массовом применении лучи потеряли значительную часть своего эффекта и что этот старый душитель Ван Рогге работает над усилением их действия; ну, мы и решили помочь ему, — поднял он улыбающиеся глаза на Катю.

— Ну, как же вы это сделали? — напряженно смотрела на него Катя.

— Был дан лозунг: всем, прошедшим через Карантин и подвергнутым действию лучей, притворяться безвольными, быть послушными и ни в ноем случае не выражать протеста против чего бы то ни было, — спокойно и медленно продолжал Джим, и только в глазах его светилась искорка не то света, не то торжества.

— Хорошо, как это хорошо! — хрустнула пальцами Катя. — И лозунг был усвоен массами?

— Как видите… Не без того, однако, — помолчав, добавил он, — по-видимому, есть слабые головы, на которые лучи действуют. Вот Том говорит, что это не лучи, а внушение.

— Да, я так думаю, — решительно подтвердил Том. — Если бы лучи разрушающе действовали на мозговые центры, то результат их действия у всех был бы одинаков. На самом же деле только очень немногие из получивших «лучевое крещение» действительно превращаются в живые манекены, а на психику огромного большинства всех остальных лучи совершенно не влияют. Интересно, что больше всего поддаются женщины.

— Но как вам удалось сохранить тайну этого «заговора притворства»? — спросила Катя.

— Комитет человеческого спасения нам сам помог в этом. В первую очередь подвергли действию лучей наиболее сознательных рабочих, как самых революционных и опасных, а они почти все члены нашей партии. Сохранить среди них тайну было нетрудно, а остальную массу по мере прохождения через Карантин мы подвергали тщательной индивидуальной обработке, разъясняя, какая опасность грозит им, если действие лучей будет усилено. Помогло нам и то, что своих агентов среди рабочих Комитет человеческого спасения не пропускал через Карантин.

— Замечательно, — радостно засмеялась Катя. — Какие вы молодцы, товарищи!

— Значит, не допустили? — добродушно усмехнулся Джим.

— Извините, товарищи, — серьезно, но вся вспыхнув, сказала Катя, протягивая обе руки Джиму и Тому.

— Ладно, мы не сердимся, — засмеялись оба и крепко пожали ей руки.

— Ну, мне пора, — заторопился Джим. — Иду выполнять обязанности фонарного столба.

— Пойду и я, — сказал Том, — у меня сегодня еще много дела.

Вышли.

Катя вышла за ними, остановилась и с облегченным сердцем, бессознательно улыбаясь, наблюдала причудливую игру света от цветных ночных солнц, бросавших блики на карнизы и крыши домов.

Глава II В ПОИСКАХ ЭНГЕРА

Все время после разгрома полпредства Джон, Катя и Тзень-Фу-Синь тщетно производили поиски исчезнувшего Энгера, но ни расспросы оставшихся сотрудников, ни выяснение обстановки разгрома не дали им никакой нити.

Осталось одно — белогвардейцы. Ключ к разгадке надо было искать там, но это было почти невозможно: белогвардейцы исчезли из Капсостара.

Последние дни Джон обследовал тщательно кабаки, подвальчики, притоны, надеясь найти хоть одного белогвардейца.

Он почти отчаялся и в душе проклинал Флаугодьда, выславшего их из республики.

Превратившись в молодого англичанина-туриста, Джон направился в самый отдаленный район, над которым господствовала мрачная средневековая тюрьма. Он не рассчитывал уже ни на что, но надо было перед разработкой другого плана поисков закончить обход всех вертепов.

Сел в угол, против эстрады с кривляющимися танцовщицами и, потребовав себе соды-виски, наблюдал за столиками, медленно прихлебывая освежающий напиток.

Кругом все было так же, как и везде. Такие же апаши и кокотки, спившиеся старые клерки, мидинетки, рыцари карманов и легкой наживы, — все это было привычно, буднично.

Джон со скукой оглянулся и, взяв бутылку, стал наполнять бокал, но услышал неожиданно русское ругательство, и бутылка звякнула о стекло бокала.

У окна стоял в вызывающей позе апаш, удерживая от нападения на себя нескольких клерков. Все в нем было обычцо, но Джон с радостью увидел галифе с малиновым кантом.

— К чертовой матери, кляксы, назад, я говорю, — и снова раздалось хлесткое русское ругательство.

На подмогу клеркам подоспело еще два, и они угрожающе двинулись на русского. Не теряя ни минуты, Джон бросился между ними и офицером. Его появление несколько охладило пыл клерков. С ругательствами они вернулись на свое место.

— Кто вас звал? Я бы и без (вас справился с ними.

— Я не сомневаюсь в вашей храбрости, сэр, но стоит ли здесь проявлять доблесть, когда по всему видно, что вы имели боевые подвиги, господин…

— Капитан, — дополнил офицер. — Черт побери, вы славный парень.

— Сядем ко мне, капитан. Что вы пьете?

— Кроме воды — все.

Офицер грузно опустился на стул и, уставившись пьяными глазами на бутылку виски, долго раздумывал.

— Это виски, — и щелкнул пальцами по горлышку бутылки.

— Да. Разрешите налить?

— Нет, я сам, — и, взяв с соседнего столика пустой бокал, наполнил его прямо из бутылки.

— Содовую, капитан?.. Так не…

— Пью все, кроме воды, — был довольный ответ, и в мгновенье жидкость цвета расплавленного топаза булькнула в горле капитана.

— Ничего, как вас там, ничего. И медведя пил, и ерша.

— О, yes, — почтительно произнес Джон.

Почтительный англичанин начинал нравиться капитану. В общем он когда-то ненавидел и англичан за их холодное презрение к русскому белому офицерству, и французов, и греков, но воля судьбы — он теперь был бы рад и снисходительному жесту румынского офицера, быть может, того самого, которого он бил когда-то на ясском вокзале, отправляясь на румынский фронт.

— Ну, — вызывающе подмигнул капитан.

— О, yes, — почтительно проговорил Джон, теряясь и не зная, как приступить к расспросу о разгроме полпредства этого безусловного участника погрома.

К их столику подсел стройный молодой человек; вызывающая поза, некоторое ухарство не гармонировали с его выражением глаз, смотревших куда-то вглубь себя.

— Вот и я, синьоры, угощайте; я не останусь в долгу: я могу спеть.

— Ол-райт, прошу.

— Тоже певец нашелся.

— Капитан, я тоже гость. Благодарю, сэр! — и он выпил залпом сода-виски из бокала капитана.

— К черту церемонии! — закричал капитан, увидев, что Джон с интересом повернулся к новому собеседнику.

Это был Хозе. Он опустился, но, несмотря на постоянное посещение низкопробных кабаков, в нем осталось еще некоторое непринужденное изящество и благородство манер.

— К черту твои песни, Хозе. Послушайте…

— О, yes, — повернулся к нему Джон.

— Не слушайте его, — перебил Хозе, — я сначала спою, а потом он пусть хоть до утра рассказывает о своих подвигах, которых не было.

— Хозе, ты забыл?

— Во всех кабаках знают тебя, как в плен полки брал, как…

— Хозе!..

— Господа, будем пить, я вовсе не намерен требовать платы за угощение.

Джон стукнул ложкой по бокалу и подбежавшему официанту коротко приказал получить заказ. Капитан закатил глаза и театрально поднял руку к сердцу. Хозе мучительно покраснел и встал.

— Простите, мне надо идти, сэр.

— Ни за что, я уйду тогда вместе с вами.

— Сиди, Хозе. Посмей уйти — я с тобой поговорю, — и капитан, для крепости схватив Хозе за руку, продолжал давать заказ официанту. Окончив, он повернулся к Джону: — Вы мне нравитесь. Хозе, как думаешь, рассказать мне ему о моем последнем приключении?

— О полпредстве?

— Ну, конечно.

Джон, стараясь сделать непринужденный вид, чуть-чуть побледнел, ожидая ответ Хозе. Равнодушный вид ему дорого стоил, а Хозе, как на грех, не торопился с ответом.

— Да, пожалуй. Но лучше расскажи о графе.

Джон с досадой оглянулся на соседний столик.

— Держу пари, черт подери, что никто не знает, какой граф запрятан в тюрьму, даже и ты, Хозе, этого не знаешь.

Джон обернулся и встретился с внимательными глазами Хозе, которые приглашали слушать.

— Все думают, что в тюрьме сидит граф Строганов, а не знают того, что, тысяча чертей, вместо него сидит большевик.

У Джона упало сердце. Поиски пришли к концу. И вместо возбуждения, вместо радостного восторга Джон ощутил усталость, бесконечную усталость. Эта реакция, неожиданная для него, помогла ему сохранить невозмутимый вид.

— Very good, — пробормотал он.

— Да что там говорить, когда я его стукнул по черепу…

У Джона сверкнули глаза, и он вдруг почувствовал на своем колене предупреждающий легкий толчок, и снова его глаза встретились с глазами Хозе. Он приглашал молчать и указывал на дверь глазами.

Джон понял. Едва сдерживаясь от желания отлупить бравого капитана, небрежно бросил на стол несколько бумажек.

— Я должен спешить.

Капитан не возражал против его ухода, тем более, что его глаза были прикованы к бумажкам, и он едва сдерживался от желания их схватить.

— Я с вами, сэр, — сказал, поднимаясь, Хозе.

На улице Хозе, схватив за руку Джона, прошептал;

— Я вас сразу узнал, вы помните Тома?

Джону ясно вспомнилась комната, в которой он очутился после своего спасения, и в Хозе он узнал того человека, который за ним ухаживал.

— Я вас тоже узнаю.

— Ну и хорошо, все в порядке. Капитан, наконец, сказал имя графа. Теперь дело в шляпе. Я сделаю все. Этот мнимый граф сидит в этом замке, — и Хозе указал на массивную громадину, нависшую над улицей.

— Располагайте мной, как угодно, Хозе.

— У меня гениальный план. Он родился сразу. Я его проведу: ваш товарищ сидит у капитана Хода, а этот капитан обожает белогвардейцев. Вы знаете всю историю? Я доскажу.

И Хозе быстро рассказал Джону о всем происшествии с Энгером.

— Какая наглость! — пробормотал Джон.

— Я не жалею о том, что я ушел от Тома. Все-таки и здесь, мне кажется, я смогу оказаться полезным вам. Видите? Кое-что я уже узнал.

— Но если это правда…

— Не надо горячиться.

Джон шел и чувствовал, как снова энергия наполнила сердце, и чувствовал, что: радость вот-вот вырвется наружу, но, сдерживая себя, он шел, холодно, равнодушно слушая план Хозе.

Глава III ПРОЕКТЫ, МЕЧТЫ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

В своем кабинете, за большим столом, Арчибальд Клукс углубился в изучение десятидневных сводок Бюро охраны внутреннего порядка.

Он сопоставлял их с донесениями местных комитетов человеческого спасения и вычерчивал «графику движения революционных организаций». Эта графика была придумана им самим, и Клукс, никому не доверяя, составлял ее.

— Я велел никого не принимать, — резко сказал он появившемуся в дверях адъютанту.

— Мистер Флаугольд.

Флаугольд вошел в кабинет, не дожидаясь разрешения, как человек, которому не могут отказать в приеме. Арчибальд Клукс вскочил и почтительно пошел к нему навстречу.

— Не беспокойтесь, Арчибальд, я на минутку, а вы все за работой?

— Каюсь, мистер Флаугольд, я так увлекся работой, что забыл о времени.

— Да, вы умеете работать.

— Рад услышать это именно от вас.

Флаугольд всегда хвалился, что достиг всего собственным трудом, и своим ответом Клукс только польстил ему.

— Ну, ну, вы мне льстите, — самодовольно улыбаясь, потрогал он по плечу Клукса и, чтобы скрыть удовольствие, принял серьезный тон. — Кстати, для меня не совсем понятен ваш последний приказ.

— Это об институте живых фонарей?

— Да, да. Я не совсем понимаю, для чего нужен; этот архаический институт, не вяжущийся ни с темпом жизни, ни с современным состоянием техники. Для чего нужен этот отрыв рабочих рук от производства? Для чего это бессмысленное стояние на улицах и площадях с фонарями, — ведь не для освещения, надеюсь?

— Конечно, нет. Цель тут совсем иная. Представьте себе, мистер Флаугольд, море рабочих, в котором тонут сотни моих агентов. Кто может поручиться за то, что их сведения правильны? Никто. Им лично я верю, как предателям, наполовину. Мне нужен инструмент, который отражал бы настроение массы, и таким инструментом и являются живые фонари. В любой момент я могу прочитать по этим фонарям, что чувствует масса. Именно потому, что стоять фонарем бессмысленно и унизительно для рабочего, привыкшего к производительному труду, живые фонари становятся особенно чувствительным инструментом. Всякое недовольство, всякий назревающий протест прежде всего скажется на поведении фонарей.

— Вы, пожалуй, правы, — подумав, сказал Флаугольд. — Но не переоцениваете ли вы, Арчибальд, эти живые фонари?

— Нет, я хорошо знаю психику массы. Пока живые фонари стоят, как изваяния, на своих постах, я спокоен. Прочитывая сводки, я проверяю их относительную правильность на фонарях.

— Пусть так, но что скажет весь культурный мир?

— Пустое, мистер Флаугольд, одно интервью с Дройдом — и все будет в порядке. Совсем ведь нетрудно представить дело так: в борьбе с безработицей правительство выдумывает для рабочих какую-нибудь работу, но, поскольку промышленности невозможно использовать всех, приходится прибегать к таким мерам, как институт живых фонарей. Институт особенно подчеркивает гуманность и истинную заботу правительства нашей страны о рабочих.

— Браво, Арчибальд, браво! Вижу, что вас подстегивать не нужно. У вас бездна инициативы и находчивости. Продолжайте действовать и можете всегда рассчитывать на мою поддержку, — сказал Флаугольд, подымаясь и пожимая Арчибальду Клуксу руку.

— О, мистер Флаугольд, при вашей поддержке я справлюсь со всеми врагами культуры и человечества, — говорил Клукс, почтительно провожая миллиардера к дверям и едва справляясь с радостью от своей удачи. Он все еще не мог привыкнуть к своему положению.

Проводив Флаугольда, Клукс несколько минут ходил по комнате.

Младший сын знатного рода, потомок целого рода корсаров, колонизаторов и завоевателей диких стран, авантюрист по природе, Клукс с детства мечтал о подвигах, завоеваниях и борьбе. Кипучая натура и честолюбие, соединенные с холодным расчетливым умом, не позволяли ему удовлетвориться скромной судьбой, предназначенной «младшему сыну».

Выбирая себе карьеру, Клукс, вопреки традициям своей семьи, пошел не в армию, а в политическую разведку, понимая, что именно здесь арена самой жестокой борьбы за старый мир, за господ против восстающих рабов.

С молоком матери всосал он презрение к людям, стоящим ниже его на общественной лестнице, убеждение в своем праве господствовать над ними и их обязанности подчиняться. Презрение превратилось в ненависть, когда он убедился, что низы не признают его права на господство. Никакие средства не казались ему жестокими. Все было позволено в этой борьбе не на жизнь, а на смерть.

Клукс с восторгом приветствовал открытие Ульсуса Ван Рогге и деятельно помогал устройству Карантина Забвения.

Когда Карантин начал действовать, Клукс часто отрывался от работы, приезжал в Карантин и подолгу простаивал в операционном зале, наблюдая, как вереница рабочих проходила перед аппаратом лучей К. Несколько секунд приготовлений — и человек получал в затылок разряд лучей.

«Одним врагом меньше», — хладнокровно отмечал про себя Клукс.

Он присматривался к людям, проходившим «курс обезвреживания», и ему казалось, что он замечает, как после каждого сеанса их лица становятся все равнодушнее, глаза все более тусклыми и безразличными.

«Что, голубчики, пропадает охота бунтовать?» — весело думал Клукс.

Несмотря на свое увлечение лучами К, Клукс понимал, что одними лучами нельзя уничтожить революцию, и не соглашался с Флаугольдом, который считал, что над рабочим движением можно поставить точку.

Клукс прослоил всю страну, все предприятия и учреждения армией своих агентов, переплел свои бюро с местными комитетами фашнационала, создал штаб, в который из всех концов страны стекались сводки.

Союз с могущественным миллиардером, фактическим владыкой Капсостара, открывал перед ним горизонты, невероятные возможности, которые даже не рисовались ему в мечтах.

Третий месяц, как он работает на своем посту, но теперь только он осознал вполне свою силу и власть. Теперь он — правая рука Флаугольда. Он ни перед кем не должен будет отчитываться, но сам всех будет держать в руках. Он покажет всем, этим мелким людишкам, что такое власть в руках сильного человека.

Теперь есть над чем поработать.

Великая идея профессора Ульсуса Ван Рогге — вот что должно спасти старый мир и цивилизацию, превратить в покорную рабочую силу всю эту грязную, всегда недовольную и готовую к бунту толпу, сделать из людей придатки к машинам, войти в историю как спаситель мира, навеки покончить с революциями, периодически потрясающими человечество. Ради этого стоит жить и бороться!

Капсостар — только начало. Надо победить здесь, и тогда откроется весь мир. Но для этого надо работать, работать и работать.

Клукс снова уселся за стол и принялся за вычерчивание графики, но через минуту понял, что работать он не сможет.

— Надо проветриться, — вслух подумал он и принялся укладывать незаконченные дела в бронированный шкаф.

Перекладывая одну за другой бумаги, он пробегал по ним привычным взглядом, на лету улавливая их содержание. На мгновение приостановился, нахмурив брови.

«Опять бесследно пропал агент, которому было поручено проверить сведения о существовании подземного города Звезды — убежища революционеров. Гм… это уже второй случай. Надо будет этим заняться. Ага! О Кате! Ни слуху ни духу. Досадно. Идиоты не могут найти. А интересный бабец. Попадись она мне только…»

Тщательно запирая шкаф и выходя из кабинета, вспоминал мимолетные часы любви с неизвестными женщинами, с которыми почти никогда больше не встречался, и сокрушенно-весело думал, что его единственная слабость — женщины.

Но ему не удалось далеко отойти от кабинета. Затрещал телефон, не робко, как привык Клукс слушать вызовы, а настойчиво, властно, отчаянно. Не спеша Клукс подошел и снял трубку.

— Что за пожар? Алло!

Но сразу побледнел и покачнулся: он услышал невероятную вещь, он не верил ушам; но перепуганный голос продолжал кричать: «На тюремный замок напал отряд взбунтовавшихся солдат».

— Взбунтовавшихся солдат, — повторил Клукс, кладя трубку на место.

Он не мог представить себе этого, не мог. Солдаты армии Капсостара, доведенные до автоматизма, прошедшие через Карантин, испытанные уже в делах, и вдруг… взбунтовались.

— Бунт, — прошептал он побелевшими губами.

Не привыкши к долгому раздумыванию, он опрометью выскочил из кабинета. Он снова был полон энергии и на ходу набрасывал четкий план ликвидации бунта.

Глава IV БУНТ

Хозе когда-то, в прошлом, неплохой актер, но робкий, не смог выдвинуться на первое место, но после жизненного краха, после попытки к самоубийству, после дней бездомной жизни, скитания по кабакам его робость стала пропадать. Чем ниже опускался он, тем храбрость все более вытесняла робость. Ему нечего было терять: только жизнь, но и она после ухода Аннабель потеряла ценность.

План, предложенный Джону, был исключительно смел и дерзок. Джон был поражен дерзостью Хозе и почти не сомневался в успехе.

Оживленно беседуя, они шли по улице по направлению к тюремному замку. Джон по обыкновению был одет английским туристом, но зато Хозе блестел орденами, звенел саблей и гордо поводил плечами, украшенными полковничьими эполетами.

Хозе держался изумительно — походка, жесты и даже интонация голоса приняли начальственный оттенок.

— Вот моя армия, — усмехнулся Хозе, указывая Джону на маршировавшую роту, и, оставив Джона, быстро пошел навстречу ей.

Лейтенант лихо скомандовал: «Смирно!», и солдаты, отчетливо повернув головы, еще усерднее затопали ногами.

— Стой!

Рота остановилась.

— Следовать за мной! — бросил Хозе и, не глядя, прошел вперед.

У Джона перехватило дыхание, когда он увидел, как четко рота повернулась кругом и зашагала за новым командиром. Лейтенант старался вовсю, подсчитывая шаг.

Джон медленно последовал за ротой и, только пройдя квартал, догадался нанять такси.

Все шло, как и предполагал Хозе, но заминка вышла у ворот тюрьмы: роту ре пропускали внутрь.

Дружный напор сразу раскрыл решетку ворот тюрьмы, и рота под командой Хозе, четко отбивая шаг, вошла во двор и остановилась против выскочившего караула.

Капитан Ход, уже давший знать по телефону о нападении на тюрьму, полный смятения и страха, выскочил вперед и, отдавая честь полковнику Хозе, представился:

— Смотритель тюрьмы, капитан Ход. Что прикажете, полковник?

— Немедленно освободить графа Строганова.

— Но это совершенно невозможно.

— Через пять минут я начну атаку тюрьмы.

— Но, господин полковник, поймите…

Хозе сделал жест лейтенанту, и тот, откозыряв, повернувшись к роте, скомандовал: «На изготовку!» Ружья звякнули, затворы щелкнули, как один.

— Поймите, графа нет.

— Мы найдем его сами.

— Но его увезли… его взяли в Карантин месяц назад… Вы поймите, полковник, я уважаю ваши требования… я сам давно ждал, что такого героя, как он, придут освобождать, но, увы, вы опоздали, полковник.

И капитан Ход, увлекшись, стал рассказывать о всех своих чувствах к такому прекрасному офицеру, как граф Строганов.

За оградой послышался предупреждающий звук сирены такси Джона, а через секунду, заглушая его, с грохотом во двор тюрьмы въехало несколько военных автомобилей.

Хозе быстро оглянулся. Из машины выскакивал отряд, вооруженный пулеметами и бомбами. Схватив капитана под руку, Хозе пошел к воротам.

— Одно слово — и смерть.

Капитан Ход улыбнулся.

— Я не враг вам, вы не знаете капитана Хода, полковник. Друзья графа Строганова — мои друзья.

И, доведя Хозе до ворот, бросился к подъехавшему Арчибальду Клуксу.

Хозе не стал дожидаться окончания заваренной каши и вскочил в такси Джона.

— Ну что, сорвалось?

— Не совсем. Его взяли в Карантин месяц назад.

Джон нервно повернул руль и пустил машину полным ходом.

Арчибальд Клукс, вошедший во двор, наткнулся не на сцену восстания, а на две воинские части, стоявшие друг перед другом в сомкнутом строю. Бунтовщики, как на параде, вытянулись правильной ровной линией.

Лейтенант оглянулся, отыскивая глазами Хозе, но наткнулся на взгляд Арчибальда Клукса.

Отряд с пулеметами и бомбами выстроился сбоку. Все части ждали команды.

— Лейтенант, почему ваша рота здесь?

— Не могу знать, господин секретарь.

— Чего солдаты требуют?

— Ничего.

Капитан Ход, взяв под козырек, торопливо доложил Клуксу о требовании Хозе. Арчибальд весело засмеялся. Бунт оказался анекдотом, и если даже руководитель, исчезнувший полковник, требовал освобождения, то он требовал освобождения не большевиков, не рабочих, а освобождения графа Строганова, организатора разгрома полпредства СССР.

Клукс не догадался о том, что, быть может, полковник знал, кто именно скрывался под фамилией графа. И если бы он это знал, он не отнесся бы к этому эпизоду, как к анекдоту.

Отпустив роту бунтовщиков даже без выговора, Арчибальд Клукс поехал к мистеру Флаугольду рассказать о том, что даже солдатский бунт у них в республике идет по линии защиты ярых ненавистников большевизма.

Глава V АРЧИБАЛЬД ЗНАКОМИТСЯ С БОКСОМ

Катя и Тзень-Фу-Синь, узнав от Джона о неудачном освобождении Энгера, несколько минут сидели в подавленном молчании. Оставалась только надежда, что Энгер, как всегда, выйдет победителем из этой истории.

— Значит, даешь Карантин! — сказала Катя, выражая вслух общую мысль, и, присев к столу, стала просматривать иллюстрированные журналы, чтобы найти фото этого таинственного здания.

— Шибко шанго. Очень хорошо. Совсем Джон, только нет очков и нет шляпы, — сказал вдруг Тзень-Фу-Синь, заглядывавший через плечо Кати в журнал, и ткнул пальцем в портрет Корнелиуса Крока.

— А в самом деле, Джон, посмотри. Правда, здорово похож на тебя.

— Действительно, — подтвердил Джон. — Вот не ожидал, что я похож на такую сволочь. Но на этот раз это, пожалуй, поможет мне пробраться в Карантин под видом Корнелиуса. Давайте подумаем.

Наклонившись поближе друг к другу, заговорили шепотом.

— Ну, решено. Значит, Джон, ты будешь Корнелиусом, Тзень-Фу-Синь — шофером, а я — продавщицей цветов. Я думаю, меня никто не узнает. Вот, посмотрите!

И Катя, быстро повернувшись к зеркалу, зачесала волосы назад, быстро подвела брови, и, когда повернулась к друзьям, то те раскрыли рот от изумления. На них смотрело милое, наивное лицо молоденькой девушки, младшей сестры Кати.

— Очень хорошо.

— Шибко шанго.

— Правда, совсем не похожа. Купите цветы, джентльмены, купите цветы! — защебетала Катя и засмеялась, не выдержав роли. — Значит, я буду часовым. Чуть что… — и, всунув два пальца в рот, сделала вид, что собирается свистнуть.

— Все хорошо. Я уверен, что нам удастся освободить Энгера.

— Сегодня прорепетируем.

— Идет.

Вечером все разошлись в разные стороны.

Катя, купив корзинку цветов, пошла по улицам, довольно бойко расторговывая свой товар. Она старалась избегать главных улиц и довольствовалась более скромными.

Джон отправился к Карантину, держа под мышкой сверток со шляпой, такой же, как у Корнелиуса, и с очками в кармане. Нужно было присмотреться к манерам и походке Корнелиуса, который часто прогуливался по переулку около Карантина. А Тзень-Фу-Синь, нацепив фальшивый номер на свой автомобиль, отправился на улицу Ульсуса к ресторану «Черная Бабочка».

Из окон, задернутых тюлем с черными бабочками, неслись звуки нового танца — ленсберри-скотта.

Над подъездом раскачивалась громадная черная бабочка, вздрагивая тонкими крыльями от каждого стука отворяемой двери.

Сильный, властный стук дверью человека, привыкшего везде чувствовать себя хозяином, заставил обернуться Тзень-Фу-Синя, и он увидел вышедшего Арчибальда Клукса, напевавшего ариетку.

— Шибко хорошо, — прошептал Тзень-Фу-Синь и еще глубже влез в поднятый воротник пальто.

— Алло! — позвал Клукс, подняв стек кверху.

Тзень-Фу-Синь плавно подкатил машину.

— По улице Ульсуса вверх, — сказал небрежно Клукс, садясь на мягкие подушки паккарда.

Клукс с удовольствием отдыхал после приятно проведенного дня. Была только одна маленькая неприятность: он ожесточенно думал о том, почему ему не улыбнулась мистрис Аннабель. «Разве я перестал нравиться женщинам?» Раскрыв портсигар, он посмотрел в маленькое овальное зеркальце, вделанное в крышку.

Машина плавно катилась по длинной улице. Тзень-Фу-Синь крепко сжимал руль, едва сдерживая желание пустить машину полным ходом, умчаться с Клуксом в какую-нибудь глухую улицу, чтобы расправиться с ним за все.

— Алло, стоп! — раздался над его ухом голос Клукса.

Тзень-Фу-Синь вздрогнул и послушно застопорил мотор. Клукс выскочил из машины и направился к стоявшей у витрины Кате.

— Не угодно ли цветов, сэр? — с заученной улыбкой обратилась она к Клуксу. — Не угодно ли цветов? — и осеклась.

«Генрих Штубе!» Кровь бросилась ей в лицо, и, преодолевая волнение, она протянула Клуксу букетик.

Клукс молчал, в упор рассматривая ее и стараясь вспомнить, где он встречал эту девушку.

— Карточку! — наконец сказал он.

Катя вздрогнула, и ее мгновенное смущение не укрылось от зорких глаз Клукса.

— Пожалуйте карточку, — еще настойчивее повторил он.

— Я забыла ее дома, сэр, право забыла.

— Ну, нет, девочка, этому я не поверю. Впрочем, это пустяки. Что мне карточка, когда я вижу такой цветок! Вас, милочка, зовут Дэзи?

— Нет, Кетти.

Клукс засмеялся. Наивность этой девушки приятно пощекотала его сластолюбие.

— Вы очаровательны, малютка.

— Простите, сэр, мне надо идти.

— Нет, дорогая, я вас не отпущу. Найти такой цветок на асфальте наших улиц — да это необыкновенно. Черт возьми, мне повезло. А ты, малютка, знаешь меня?

— Нет, сэр.

— Ну, вот видишь, зачем ты пыталась обмануть меня? Если бы ты прошла Карантин Забвения, то знала бы меня: ведь все сначала проходят через мой кабинет.

— Так вы?..

— Ну, да.

— Корнелиус Крок!

— Нет, черт возьми, я Арчибальд Клукс, секретарь Комитета человеческого спасения. Ты себя выдала с головой, девочка, идем.

— Простите, сэр, но я не хочу в Карантин, вы славный, вы хороший, не надо меня в Карантин!

— Какой у тебя приятный, ласкающий голос! Вот это встреча! — восхищался Клукс. — Не бойся, малютка, я не возьму тебя в Карантин, я хочу тебя спасти. Ведь ты же знаешь правила, знаешь, что тебя могут арестовать каждую минуту.

— Простите, сэр!

Проходившие мимо люди косились на них и, узнав Клукса, спешили пройти дальше.

— Где ты живешь, девочка? Я тебя отвезу домой. Хорошо?

— Благодарю вас, сэр. Вы очень добры.

Тзень-Фу-Синь, с равнодушным видом наблюдавший за ними, еще крепче сжал кулаки, узнав в подходившей цветочнице Катю.

Катя вошла в авто, испуганно взглянув на обернувшуюся к ней маску шофера. Очки скрывали лицо Тзень-Фу-Синя, и она не могла узнать его-.

Он отвернулся от нее и, устремив черные очки на Клукса, спросил:

— Куда, сэр?

— Квартал Комитета.

Катя вскочила с места, но тяжелая рука Клукса, стоявшего на подножке, не грубо, но с силой легла ей на плечо и заставила снова опуститься на сиденье.

Тзень-Фу-Синь поднялся и повернулся.

— Полный ход, — сказал Клукс, занося ногу в машину, но вдруг тяжелый удар кулаком в подбородок опрокинул его на тротуар и на мгновение лишил сознания.

Когда Клукс пришел в себя и, преодолевая головокружение, вскочил на ноги, автомобиль был уже в двадцати шагах от него и набирал скорость. Ругаясь сквозь зубы, выхватил револьвер, но не выстрелил, поняв, что это бесполезно — руки дрожали. Спрятав револьвер, поднял с земли шляпу, счистил пыль с платья и, сплевывая кровь из разбитых зубов, поспешил к ближайшему телефону.

Глава VI КОРНЕЛИУС КРОК

Корнелиус Крок, ассистент знаменитого профессора Ульсуса Ван Рогге, методически запер дверь картотеки, поправил квадратные темные очки и пошел твердым шагом по коридору в вестибюль Карантина Забвения.

Он принадлежал к категории людей без возраста. Временами он был молод, временами казался стариком. Но всегда его лицо было невозмутимо, как будто на него надели маску спокойствия. Только во время сна лицо расправлялось, и тогда переставало казаться маской, а становилось обыкновенным человеческим лицом.

Корнелиус Крок очень усердно работал. Нелегко быть ассистентом профессора Ульсуса Ван Рогге. С раннего утра и до поздней ночи Корнелиус Крок делил свое время между картотекой и лабораторией. Эти работы нельзя было доверить никому, их выполнял сам Крок. С постоянством и беспощадностью машины он ежедневно откладывал анкетные карточки, вызывал в лабораторию Карантина Забвения № 11 очередных людей выпуска и подвергал их мозг губительному действию лучей К.

И изо дня в день, из часа в час он наблюдал, как его пациенты из живых людей превращались в штампованные маски.

Лаборатория пропускала еженедельно тысячи людей, признанных годными к несению той или иной службы в учреждениях Капсостара. Рабочие из концлагеря были первыми, над которыми произвел опыт профессор Ульсус Ван Рогге. Ульсус Ван Рогге сделал их счастливыми машинами, блестящими механизмами, рабски преданными работе.

Задумавшись, Корнелиус Крок снял с вешалки широкополую шляпу левой рукой, ударился локтем о перекладину и, схватившись за ушибленное место, невольно застонал. Старая рана около локтя давала себя чувствовать.

— Что прикажете, мистер? — угодливо наклонился швейцар, подавая пальто.

— Ничего.

— Прикажете вызвать дежурного врача?

— Не надо. Благодарю вас… Немного болит: вероятно, от разбитой колбы осталось стекло в ране…

И, провожаемый почтительным поклоном швейцара, он вышел на улицу.

Он шагал зловещей тенью за спинами счастливых пар, ловил радостные улыбки, которые сразу блекли при виде его бледного лица.

Лица мертвели при его проходе.

О, Корнелиус Крок был очень известен в городе. Его энергичное, бесстрастное лицо заставляло трепетать не одно мужественное сердце.

— Корнелиус Крок…

— Этот…

— Да, да. В черной шляпе…

Встречные испуганно расступались, и десятки шляп слетали в почтительных поклонах. Корнелиус Крок скупым жестом приподнимал свою шляпу и размеренным шагом продолжал свою прогулку. О чем думал, что чувствовал этот человек-автомат, превращающий других людей в машины?

Неожиданно остановился перед кафе, где за столиками чернели фраки, голубел шифон и розовели обнаженные плечи женщин.

Один из столиков выделялся пестрым пятном. Там сидела богема. Пили, смеялись. Один из сидевших, поэт, вскочил, взъерошил волосы и стал скандировать:

Глупо ревущий авто

Яростно мчал.

Все было то, да не то.

Чего-то я ждал…

Дымная мгла фонарей,

Лента толпы,

Женщина, греза о ней…

Ты, иль не ты?..

Отошел. Ироническая усмешка искривила губы Корнелиуса.

— Идиоты. Они счастливы… У них есть профессор Уль-сус Ван Рогге, у них есть Корнелиус Крок, — прошептал он, хрустнув пальцами, быстро повернул в переулок и в тени дома долго стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу витрины. Оторвался и с глубоким вздохом медленно пошел вперед.

— Good night, мистер. На одно слово…

Остановился и молча смотрел.

— Вы свободны?

Пожал плечами.

— Свободен.

— Very good. Мистер Дройд просит вас пожаловать на его четверг.

— Как? Что?.. Опять Дройд! — и спохватился: — Я не знаю никакого мистера Дройда.

— Все равно. Мистер Дройд просит вас пожаловать на его очередной четверг, — как затверженный урок, повторил незнакомец и, приподняв одной рукой кепи, другой указал на освещенный подъезд.

Глава VII ОЧЕРЕДНОЙ ЧЕТВЕРГ МИСТЕРА ДРОЙДА

Корнелиус Крок скользил взглядом по чайным столикам, разбросанным в большой гостиной, с оазисами из ковров, в которых утопали ноги и причудливо изогнутые ножки мебели.

За гостиной мягко освещенный кабинет. Проводник Корнелиуса Крока уверенно вел его к уютному уголку, уставленному мягкими креслами. В креслах замерли в спокойных позах элегантные проборы с тройными подбородками. На Корнелиуса Крока взглянуло умное, немного ироническое лицо вице-президента Комитета человеческого спасения, мистера Барлетта.

Корнелиус его знал по многим фото всевозможных журналов.

Рядом с Барлеттом, оскалив блестящие белые зубы, сверкая белой костяной оправой круглых очков, сидел мистер Эюб Бу — изобретатель сыворотки смерти, единственный профессор-негр, признанный равноправным в этом городе.

В глубине сидел магистр богословия, пастор Ян Спара. На его худой шее болталась золотая цепь со свастикой вместо креста; на левой стороне сюртука был приколот университетский значок, из-под черной шапочки выбивались белые волосы.

Остальных Корнелиус Крок не знал. Подошел, молча оглядывая всех. Шевельнулась злобная и насмешливая мысль: «Попались бы вы мне в лаборатории…»

Навстречу ему поднялись великолепный пробор и высокая фигура мистера Дройда.

— Кого имею честь приветствовать на своем четверге?

— Я не так знаменит, как, вы, мистер Дройд, и как все здесь сидящие джентльмены. Я бы хотел остаться безымянным.

— Ол-райт! Ваше мнение, господа?

Барлетт, не торопясь, попыхтел сигарой, выпустил изо рта струйку дыма и лениво улыбнулся.

— Я думаю, Виллиам, что ассистента Ульсуса Ван Рогге можно и не представлять.

— Мистер Корнелиус Крок? — живо обернулся в его сторону мистер Дройд.

— К вашим услугам, — поклонился Крок.

Эюб Бу немедленно завладел им и, усадив рядом с собой, оживленно заговорил об открытии доктора Фуан-Сю-Чая и его работах по теории лучей К.

— Вам не наскучили еще разговоры о лучах К, мистер Крок?

— Не беспокойтесь. Я с удовольствием отдыхаю в вашем обществе, джентльмены. У меня ведь… — и Корнелиус иронически улыбнулся, — общество манекенов.

— Которых вы сами делаете.

— Для их счастья.

— Для нашего спокойствия, — сказал Барлетт.

Все лица расцвели снисходительными улыбками. Барлетт был слишком крупной персоной, и ему приходилось прощать некоторые вольности — результат иронического склада его ума.

Генерал Биллинг с нескрываемым любопытством и некоторым страхом осматривал знаменитого ассистента, который специализировался на калечении людей.

— Да, — солидным басом сказал генерал, чтобы скрыть от себя самого неприятное чувство страха перед этим человеком, — вы, можно сказать, благодетель человечества.

— Прошу пожаловать ко мне, генерал, и вас тоже облагодетельствую.

Все весело расхохотались. Лицо генерала налилось кровью, он запыхтел, но не нашел ответа.

— Не мешало бы, — начал пастор, — Комитету человеческого спасения провентилировать вопрос о целесообразности сделать ряд выпусков из нашего класса. Внушить им принципы веры и вернуть в лоно церкви.

— Уставом наших четвергов проповеди не предусмотрены, ваше преподобие, — улыбнулся Дройд. — Джентльмены, предлагаю четверг считать открытым.

— Послушаем.

— Very good.

— Просим.

— Четверг, согласно нашего устава, открывается рассказом. Предлагаю начать гостю, попавшему к нам в первый раз.

Корнелиус Крок посмотрел на часы и встал.

— Прошу извинить. К сожалению, я принужден покинуть ваше чрезвычайно интересное общество и лишить себя удовольствия выслушать рассказ одного из джентльменов. Я должен быть в лаборатории: лучи не любят ждать.

— За вами считается вечер, — сказал Дройд, пожимая ему руку.

— Охотно, прощу считать за мной, — раскланялся и пошел к дверям.

На улице у самого выхода Крок натолкнулся на темную фигуру.

Поднял глаза и увидел перед собой близко-близко широкополую шляпу и бледное лицо с глазами, закрытыми квадратными очками.

Корнелиус поднял руку, фигура — тоже.

— Я начинаю бредить, — подумал вслух Корнелиус и, опершись рукой о стену, закрыл глаза.

Открыл глаза и снова посмотрел на то место, где увидел своего двойника. Никого!

Вытер платком лоб и снова повторил:

— Я начинаю бредить, — и отшатнулся, услышав позади себя ответ:

— Нет.

Между лопатками пробежал холодок. Вдруг представилась камера Карантина Забвения № 725. «Неужели он освободился?»

Почувствовал за спиной упорный взгляд и повернулся. Увидел ту же фигуру, бледное лицо и глаза, закрытые квадратными очками. Галлюцинация!

Бессознательно снял шляпу и поклонился. Двойник, точно копируя его движения, снял шляпу с поклоном.

Корнелиус Крок повернулся и, спотыкаясь, быстро скрылся в темноте.

Глава VIII ЛЮБЕЗНЫЙ ГЕНЕРАЛ

Автомобиль мчался в бешеном беге, кружа по переулкам и избегая людных улиц и площадей. Катя, прижавшись в уголке, думала о только что избегнутой опасности. Она была спокойна. Шофер не может быть ее врагом, раз он враг Клукса и защитил ее от него.

В глухом переулке, где не видно было ни одного прохожего, машина сразу остановилась, шофер быстро снял скрывавшие его лицо очки и шлем, и Катя увидела перед собой сияющую физиономию Тзень-Фу-Синя.

— Тзень-Фу-Синь! Так это был ты?

И, откинувшись на сиденье, Катя принялась хохотать.

Тзень-Фу-Синь усердно вторил ей, но вдруг принял серьезный вид.

— Ну, довольно. Не время теперь смеяться. Через четверть часа вся полиция будет искать меня, да и тебя тоже. Беги, Катя, домой и больше сегодня никуда не выходи, а я покачу тут в одно место и оставлю там машину. Ее нужно теперь снова перекрасить и вообще изменить ее внешний вид.

Тзень-Фу-Синь быстро снял с автомобиля номер, заменил его другим, махнул рукой и умчался.

Катя, проводив глазами автомобиль, прошла несколько улиц, но, увидев, что ее внимательно осматривают прохожие, взглянула в зеркальную витрину и увидела там цветочницу. Корзина с цветами безусловно обращала на нее внимание.

В первом же подъезде оставила корзину цветов, быстро стерла подрисованные брови и своей прическе придала обычный вид.

Теперь она могла спокойно идти домой.

Привыкнув к странностям города, Катя уже не обращала внимания на идущих по улице штампованных людей. Помня о «заговоре притворства», она уже не волновалась, видя живые манекены, только люди со свастикой на левом лацкане сюртука заставляли ее хмурить брови и сжимать губы. Не доходя ресторана «Черная бабочка», Катя столкнулась лицом к лицу с вышедшим из ресторана генералом Биллингом.

Увидев Катю, он на минуту опешил, затем напыжился, щелкнул шпорами и ироническим тоном сказал:

— Вот не ожидал вас увидеть. Какая встреча!

Катя, не отвечая, хотела пройти мимо него, но генерал схватил ее за руку.

— Постойте, сударыня, постойте. У нас имеются кое-какие счеты с вами.

— Я вас не знаю. Что вам угодно? — холодно сказала Катя.

— Однако, у нас короткая память. А вы помните Одессу?

Катя вырвала руку.

— Я никогда не была в Одессе. Я не знаю, что такое Одесса. Что вам нужно?

— Неужели и вы прошли Карантин 'Забвения? Нет, не думаю. Ну, на этот раз вы меня не проведете.

Он снова схватил ее за руку.

— Пойдемте со мной.

— Оставьте меня в покое, или я позову на помощь.

— Зовите, тем хуже будет для вас, — и генерал Биллинг сделал знак проезжавшему такси.

— Вы уж извините, сударыня, но я вас доставлю в Комитет человеческого спасения.

Катя поняла, что сопротивление бесполезно, и молча вошла в автомобиль. По дороге генерал пытался завести разговор, но Катя, полная досады на свою неудачу, упорно не отвечала и, отвернув голову, смотрела на мелькавшие дома, козырявших полисменов, немногочисленных уже прохожих. Знакомое лицо. «Тзеиь-Фу-Синь, милый». Он успел уже снять костюм шофера и с деловым видом спешил куда-то. Споткнулся, как будто натолкнулся на что-то, смотрит, удивленно раскрыв свои узенькие китайские щелочки. Глазами показала ему на генерала. Кивнул головой — значит, понял. Катя вздохнула полной грудью и к удивлению, даже обиде Биллинга, тихонько засмеялась.

Глава IX ДВОЙНИК КОРНЕЛИУСА КРОКА

Возвращение Корнелиуса Крока вызвало изумление, но, прежде чем он приблизился, перед ним появился, низко кланяясь, лакей и, осведомившись, не он ли Корнелиус Крок, сказал, что его хочет видеть дама.

«Чертовски хорошо! И это только первый выход», — подумал двойник и повернул вслед за лакеем.

Очутился в уютной комнате, целиком задрапированной коврами и портьерами.

— Здесь вам придется подождать, мистер, — сказал лакей и вышел.

— Недурственно, — почти вслух произнес двойник и привычным движением вытянул из кармана хорошо прокуренную трубку. — Ей-богу, этот парень как сыр в масле катается, — и старательно стал раскуривать трубку.

— Вы Корнелиус Крок?

Двойник обернулся. Из-за боковой портьеры появилась высокая женская фигура. С гневным лицом, обрамленным черными волосами, в черном, глубоко декольтированном платье с золотистым солнцем, лучами обхватывающим грудь и талию, стояла она с высоко поднятой головой.

Двойник в изумлении застыл с трубкой в губах. Не говоря ни слова, женщина протянула руку, схватила трубку и швырнула ее на пол.

— Прошу извинить, я не знал…

— Отвечайте, вы Корнелиус Крок?

— Как будто я…

— Вы негодяй!

И если бы двойник не поймал ее за руку, то получил бы полновесную пощечину.

— Благодарю, не ожидал, — не теряя хладнокровия, сказал двойник, крепко сжимая руку женщины.

— Вы ждали другого, — саркастически засмеялась женщина, пытаясь вырвать свою руку из железных пальцев двойника. — Быть может, поцелуев и объятий манекенши? Вы — человек, заселивший город призраками людей, убивающий лучшее, что есть в людях, сделавший из людей машины, чего, кроме пощечины, можете вы ждать?

— Позвольте…

— Ничего не позволю. Вы негодяй, вы…

— Но…

— Отпустите мою руку, — топнула она ногой и, вырвав руку, стала оттирать посиневшие пальцы.

— А вы кто? Если судить по вашему поведению, то здесь еще не все потеряли склонность к буйству, — со спокойным юмором сказал двойник.

Женщина выпрямилась, и, с презрением глядя на него, произнесла:

— До меня вам не добраться. Я Аннабель Флаугольд.

Двойник сложил губы, как бы собираясь свистнуть, но удержался.

— Я презираю вас, я ненавижу вас <за> всех и за себя.

— И это только первый выход, — пробормотал двойник, косясь на лежащую трубку.

— Извините, сударыня, вы звали меня только для того, чтобы сделать мне это приятное сообщение?

— Да, для того. Я хотела встретиться с человеком, обратившим всех в уродов, заставить его понять всю гнусность его дела, опомниться и прекратитъ свою ужасную работу.

— Ну хорошо, предположим, что он уже понял, — как бы говоря сам с собой, сказал двойник, задумчиво, серьезно глядя на Аннабель. Только в глазах предательски сверкала насмешливая искорка.

— Как это?.. — сразу остывшим тоном спросила Аннабель.

— Ну, понял всю гнусность своего дела, опомнился и готов прекратить свою ужасную работу, — все так же предательски-серьезно пояснил двойник.

Аннабель уже изумленно-радостно смотрела на него.

— Неужели вы согласны?

Двойник молча кивнул головой.

— Какой вы милый, какой хороший! — молитвенно сложила руки Аннабель. — Простите мне оскорбления, что я вам нанесла. Мне так стыдно теперь, но ведь я не знала. Так вы обещаете положить конец?

— Обещаю, что ни одного человека не подвергну действию лучей, — торжественно поднял кверху правую руку двойник.

— Благодарю, благодарю вас, — стремительно протянула ему обе руки Аннабель. — А что вы сделаете с лучами? — заинтересовалась она. — А вас не могут заставить продолжать работу?

— Нет, не могут, — отрицательно мотнул головой двойник. — А лучам мы найдем применение, — важным тоном добавил он.

— Так, значит, мир. И будем друзьями, — протянула она руку.

— Будем, — весело засмеялся двойник, крепко пожимая ее руку.

Аннабель блеснула зубами в радостной улыбке, кивнула головой и исчезла за портьерой.

— И это только первый выход, — склонив голову набок, пробормотал двойник и, не сдержавшись, громко захохотал.

Продолжая смеяться, он подобрал трубку и направился к выходу.

Мимо него прошаркал через комнату одутловатый старик, а за ним прошло три замаскированных женщины в оранжевых платьях с продольными черными полосами. Двойник посмотрел им вслед, плюнул и спокойной походкой продолжал свой путь.

На углу у очередного фонаря двойник на минутку остановился. Перед ним ровной линией переулок с замершими в ночном сне домами. Ни души.

И только две линии одетых в черное фонарщиков стояли как изваяния, держа шесты, с верхушек которых матовые кубы лили ровный свет, испещряя светлыми квадратами плиты улиц.

Двойник вошел в мрачный провал ворот и, быстро сбросив плащ, шляпу, сложил их в ровный прямоугольный пакет. Из кармана вынул измятую кепку, привычным движением встряхнул ее, надел на голову и снял очки, — снова стал Джоном Фильбанком.

С облегчением вздохнул и вышел на улицу.

На башенных часах средневекового храма пробило два часа. С последним ударом часов фонарщики как один повернулись и медленно пошли на середину мостовой, смыкаясь в ряды. Пошли сомкнутыми рядами, казались ползущей по улице громадной черепахой, из-под темного панциря которой лился матовый свет.

Добравшись до своего дома, Джон на угловой доске для газет увидел свеженаклеенное объявление:

«1000 фунтов награды тому, кто укажет личный номер шофера автомобиля, стоявшего у “Черной бабочки” в 10 часов вечера и повезшего Арчибальда Клукса».

— Алло, Джон. Плохо. Очень плохо: Катю увезли, — встретил его у ворот Тзень-Фу-Синь.

— Катю! Говори, говори скорей!

Путаясь и иногда останавливаясь, чтобы подыскать нужное слово, Тзень-Фу-Синь рассказал о столкновении с Клуксом и встрече с Катей, которую вез в автомобиле генерал Биллинг.

— Так, но и тебя ищут. Тысяча фунтов тому, кто укажет твой номер, — несмотря на огорчение от ареста Кати, усмехнулся Джон.

— Уже написано? Очень хорошо.

И Тзень-Фу-Синь, довольный, улыбнулся.

Мимо них прошел отряд солдат, шедший сменять посты. Ровная линия штыков, четкий шаг не могли ослабить неприятного впечатления от однообразного выражения лиц. Глаза без всякой мысли прямо смотрели вперед. Казалось, шли не живые люди, а заводные куклы, мастерски сделанные.

— Видал? — прошептал Тзень-Фу-Синь.

— Черт его знает, — вздрогнув, недовольно пробурчал Джон, — смотришь на них и не знаешь, кто участвует в заговоре притворства, а кто и в самом деле превратился в машину.

— Что же мы будем делать? — повернулся он к Тзень-Фу-Синю и сам ответил: — Катя, конечно, в Карантине. Надо ее выручать. Пойдем сейчас, посмотрим, что можно сделать.

Карантин Забвения возвышался белой махиной высоких зданий, покрытых овальными куполами.

Из-за глухих высоких стен виднелись верхушки деревьев парка, окружающего Карантин. Переулки кругом освещались двумя прожекторами с высокой башни.

Жители города боялись этих кварталов и, попав в этот район и увидев преследующие глаза прожекторов, спешили уйти и свободно переводили дух только на улице Ульсуса Ван Рогге, высокие дома которой заслоняли пронзительные глаза башни Карантина.

Джон и Тзень-Фу-Синь остановились около гладкой, ослепляющей глаза белой стены Карантина Забвения. В пустоте переулка их тихие шаги отдавались гулким звуком.

— Проклятый переулок, — сердито шепнул Джон.

Тзень-Фу-Синь оглянулся по сторонам. Обычная улыбка сошла с его лица. В его настороженных глазах сверкала решимость. Он припал черным пятном к стене и напряженно прислушался.

— Валяй, Джон! — оторвавшись от стены, произнес он. — Никого!

Джон, успевший снова превратиться в Корнелиуса Крока, поправил шляпу и очки, забросил концы плаща через плечо, вскочил на спину Тзень-Фу-Синя и, прыгнув с нее вверх, ухватился за верхушку стены и, подтянувшись на руках, сел верхом на нее.

— Хорошо, — восхищенно сказал Тзень-Фу-Синь, глядя снизу на Джона.

— Ну, до свиданья, — шепнул Джон, — Корнелиус Крок возвращается к себе, — и спрыгнул на двор Карантина.

Тзень-Фу-Синь снова припал ухом к стене и напряженно слушал.

Пустынный двор, прорезанный тенистыми аллеями, казался погруженным в оцепенение, и только свет из окон здания и флигелей Карантина и мерно двигающиеся силуэты в окнах показывали, что внутри шла работа.

Джон огляделся. Никого. Только глаза башни озаряли двор ярким светом. Прошмыгнул от стены в тень аллеи и прижался к толстому дереву.

«Ну, Джон, надо идти в дом», — и вздрогнул, увидев в конце аллеи силуэт Корнелиуса.

Затаив дыхание и ступая совсем бесшумно, Джон догнал его и шаг за шагом шел за Кроком.

Корнелиус, погруженный в свои мысли, ничего не слышал.

— Жаль, жаль, — тихо сказал Крок, останавливаясь и глядя в землю.

Джон бесшумно забежал вперед и стал перед ним, заслоняя собой дверь в Карантин. Корнелиус Крок, вынув из кармана ключ, выжидательно посмотрел на двойника.

— Странная ночь.

— Хорошая ночь, — глухо ответил Джон, отступая от двери.

Корнелиус отворил дверь в пустой, залитый светом коридор.

— Прошу, — учтиво сказал Корнелиус.

— Нет, не время, — ответил Джон.

— Не время, — согласился Корнелиус и вошел в двери.

Не давая ему захлопнуть их, Джон вошел за ним. Не оглядываясь и забыв запереть дверь, Крок быстро скрылся в боковом проходе. Джон минутку стоял, прислушиваясь, затем, пощупав в кармане холодный кольт, решительно двинулся по коридору.

Глава X «ЖЕНЩИНЫ ПОДДАЮТСЯ ЛЕГЧЕ»

Как на экране, пронеслись перед Катей в неумолимой последовательности кадры сценария, в котором она, к своему сожалению, играла не последнюю роль. Павильоны, представлявшие то комнаты следователей, то регистрационные бюро, сменялись натурой улиц, перспективой аллей бульвара Капуцинов, фасадом неумолимо приближавшегося Карантина Забвения.

Вопросы однообразных клерков вспыхивали в сознании, как надписи, и отличались такой же лаконичностью.

И неизменно крупным планом мелькало, как рефрен, глуповато улыбающееся лицо генерала Биллинга.

Щелкнули двери Карантина и закрыли от нее мир, свободу, и она, несмотря на то, что знала и о «заговоре притворства» и о малом действии лучей, со страхом оглянулась на входную дверь, с глухим стуком захлопнувшуюся за ней.

Ей стало немного жутко при мысли, что женщины легче поддаются действию аппаратов. Невольный озноб пронизал ее тело, и она зябко передернула плечами. Еще комната, и она очутилась перед полковником Ферльботом, заведующим приемкой прибывающих в Карантин.

Ни слова не говоря, он быстро взглянул в план корпуса камер и, вынув булавку с флажком, с удовольствием вколол ее в одну из пустых клеток.

— Последняя камера. Вам повезло, мадам.

Генерал Биллинг весело хмыкнул носом и что-то пробормотал.

Катя чувствовала слабость во всем теле и опустилась в мягкое кресло. Полковник Ферльбот покосился на нее, но-ничего не сказал. К ее удивлению, он не задал ей ни одного вопроса и не попросил заполнить еще какой-нибудь бланк.

Кабинет Ферльбота был последним этапом. Это поняла Катя, и снова предательский страх стал овладевать ее сознанием.

«Женщины легче поддаются», — пронеслась мысль, и она живо представила себя одной из «Стеклянного» дома, одной из превращенных в орудие наслаждений, в самку, в покорный желаниям каждого манекен. Голова кружилась, ей становилось трудно дышать, и она почувствовала неприятную сухость в горле.

Полковник Ферльбот, вполголоса разговаривавший с Биллингом, перехватил ее взгляд, направленный на графин с водой, и улыбнулся. Ему было это так знакомо: сколько их просило глоток воды, специально приготовленной для них!

Ведь полковник Ферльбот был гуманным человеком и более всего в жизни не любил женских истерик, криков и сопротивлений. Учтиво поклонившись Кате, он без слов наполнил стакан водой и протянул его ей.

Корректные движения, некоторая мягкость во взгляде приятно подействовали на Катю, но она, преодолев свою жажду, отрицательно покачала головой.

— Прошу, мадам, не отказывайтесь.

И Ферльбот настойчиво и властно сунул стакан в пальцы Кати.

Катя с удовольствием сделала несколько глотков, но, почувствовав, что вода имеет какой-то привкус, поставила стакан на стол.

Стены комнаты качнулись, наклонились, стали падать, из-под ног ушел пол, и Катя почувствовала онемение конечностей. Хотела встать, но потеряла сознание.

Не слышала звонка, не видела ни служителей, поднявших ее, ни коридоров, ни зал, через которые пронесли ее.

Очнулась, с удивлением оглядывая комнату, в которой находилась.

Комната была без окон, все стены и потолок были обиты войлоком, а пол застлан ковром. Фонарь, вделанный в потолок, ярко освещал всю камеру. Дверь была совершенно глухая и почти сливалась со стенами.

Мертвая тишина, от которой звенело в ушах, начинала действовать на нервы. Катя ударила ногой по полу, но не услышала стука: камера заглушала всякий шум.

Дверь тихо отворилась, и в комнату вошли два человека в белых халатах, глаза их закрывали большие, круглые черные очки.

— Ну? — резко спросила Катя, отступая назад.

— Комитет человеческого спасения просит вас пожаловать на заседание, — сказал один из вошедших.

— К чему эти комедии?

— Об этом вы скажете на заседании. Наше дело только проводить вас в кабинет.

— Ну что ж, идемте.

Коридор сменялся коридором. Преодолевая подавленность, Катя спускалась и подымалась по лестницам, застланным коврами, заглушавшими шаги. И сколько Катя ни оглядывалась, она не видела ни одного человека. Всюду тишина, безлюдье, и только двери камер холодно сияли медными ручками.

«Сколько несчастных томится здесь!» — думала она, стараясь угадать пленников Комитета человеческого спасения. Но двери молчали и не пропускали ни малейшего шума.

Катя нарочно старалась на ходу сильно стучать каблуками, но скоро убедилась, что это бесполезно.

Спускаясь по лестнице у самого входа в зал заседаний, Катя и не подозревала, что под этой лестницей скрывался Джон, устроившийся не без удобства на пожарном рукаве.

Глава XI ОСЯЗАТЕЛЬНАЯ ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ КОРНЕЛИУСА

Джон посмотрел на часы. «Ого, скоро вечер. Ну что же, мистер Крок, пора вам двигаться».

И, поправив на себе черный плащ, прикрыв глаза очками, имитируя походку Корнелиуса, Джон спокойно вышел из-под лестницы и не спеша зашагал вверх.

Громадное здание Карантина Забвения было сплошь иссечено коридорами. Они переплетались и пересекали друг друга, заканчиваясь то у лаборатории, то у входа в большие залы.

Джон блуждал по коридорам, пока окончательно не запутался. Подумал и решительно пошел вперед. Остановился, попав в тупик, который кончался большой дверью с черной табличкой: «Картотека».

«Это еще что за картотека?» — подумал Джон и, не колеблясь, отворил дверь и вошел в комнату.

Вдоль стен стояли громадные зеркальные шкафы с перенумерованными папками, а посреди комнаты на длинных столах стояли ящики с карточками.

«Посмотрим», — и с видом ревизора Джон вынул карточку из первого попавшегося ящика.

К. З. Форма № 152.

Фамилия: Трамг Джим — слесарь. Анархист-коммунист. Прошел курс в 1919 году. Назначен для обслуживания города: фонарь № 59721. Плохая наследственность,

Отец: рабочий, токарь по металлу, профорганизатор, участник восстания. Уничтожен.

Мать: работница, участница восстания. Уничтожена.

Сестра: Эстерка. Прошла курс в 1919 году. Класс проституции. Назначена в Стеклянный дом на пополнение выбывающих. Личное дело № 457296.

«Мерзавцы!» — сжал кулаки Джон. С отвращением отбросил карточку, но вдруг вспомнил: «Постой, постой!» Снова схватил он карточку. «Это ведь наш Джим» — и, засунув карточку в карман, перешел к следующим ящикам.

Глаза его остановились на ящике с четкими буквами: Э-Эн.

«А что, если Энгер уже прошел их проклятый курс?»

Лихорадочно начал рыться в карточках. «Вот, вот…» — вытянул карточку.

На карточке было только:

К. З. Форма № 152.

Фамилия: Энгер — служащий советского полпредства. Приб…

а дальше большой хвост от лопнувшего пера и брызги чернил.

«Что за оказия, никаких сведений. Значит, он тут, но почему все-таки нет сведений?»

Джон перевернул карточку, надеясь на обороте найти какие-нибудь заметки, но там тоже ничего не было.

«Странно! Раз запись сделана, значит, он тут был».

Джон задумчиво положил карточку обратно в ящик и, сев в кресло, подвинул к себе лежавшую на столе папку и стал ее просматривать.

«Ну и негодяи! Какое дело придумали! Это почище всяких интервенций».

И, закурив трубку, погрузился в чтение, окутывая себя клубами ароматного дыма.

«Ну, пора, надо искать Катю». И, захлопнув папку, Джон решительно встал.

На глаза попались диаграммы и какой-то план, висящий на стене.

«Да это никак план Карантина? Вот здорово!» И Джон стал его рассматривать, стараясь найти картотеку.

«Есть! Вот тут я, а вот и лаборатория мистера Крока; значит, так: надо пройти один коридор прямо, два направо, один налево. Все в порядке».

Вынув блокнот, Джон начертил путь к кабинету Корнелиуса Крока и направился к нему по безлюдным коридорам.

Дверь в кабинет Корнелиуса совершенно бесшумно отворилась. Джон просунул голову, оглядел комнату. Пусто.

Вошел и сел за большой письменный стол и перевел дух. Перевернул на столе несколько блокнотов, заглянул в исписанный листок бумаги, взял ручку и подписался: «К.

Крок».

«Ставка сделана, держись, Джон, а не то ваших нет». И Крок поправил очки и позвонил.

В комнату вошел лаборант.

— Что угодно, мистер Крок?

— Это, как ее, мистер, приведите мне эту особу, вы знаете какую.

— Ту, что вчера доставили? Коммунистку по имени Катя?

— Да-да. Где она?

— Она находится в своей камере после заседания Комитета.

— Приведите ее сюда.

— Слушаю-с, — сказал лаборант и вышел.

Лаборант Грессер — очень серьезный работник и претендует на кафедру, но разве можно пройти мимо комнаты стенографистки Герти и не забежать к ней хоть на минутку?

— Ты свободна сегодня вечером?

— Да, а что?

— Поедем в концертгауз, а потом… — он многозначительно улыбнулся.

— А что потом? Ты будешь писать свою диссертацию? — кокетливо улыбнулась Герти.

— А потом вот что…

Сжав ее в объятиях, он впился поцелуем в ее губы.

— Пусти, пусти меня, это ведь не диссертация…

— Это лучше диссертации, — и выбежал из комнаты.

На первом же повороте он увидел знакомую фигуру Крока, в почтительной позе беседующего с профессором Ульсусом Ван Рогге.

«Вот черт, всюду его носит», — и лаборант поспешил за Катей.

— У вас есть способности, любовь к науке и уменье работать, — говорил профессор Ульсус Ван Рогге, — но я заметил, что в последнее время у вас что-то не ладится, хромают вычисления, дорогой Корнелиус. Вы, вероятно, переутомились, вам надо подтянуться. Не обижайтесь, говорю это, как друг.

— Да, я чувствую себя усталым и хотел бы отдохнуть. Но работа не закончена, я не считаю себя вправе оставить ее, дорогой учитель.

— Я рад, Корнелиус, что не ошибся в вас. Идите, идите, вас ждут ваши пациенты. К вопросу о вашем отдыхе мы еще вернемся.

— Ваше желание — закон, профессор, — и Корнелиус, раскланявшись, пошел к себе.

Впереди себя он увидел лаборанта, сопровождавшего женщину.

Что-то знакомое в фигуре женщины заставило его сердце забиться сильнее.

Он замедлил шаг.

«Что-то со мной неладное; по-видимому, шалят нервы», — и, подойдя к окну, выходившему на прямоугольник двора, остановился. Сердцебиение проходило.

Преодолев недомогание, он повернулся и столкнулся с вышедшим из кабинета лаборантом Грессером, который, увидев его, остолбенел и до неприличия засмотрелся на него, забыв даже поклониться.

Корнелиус прошел мимо него и до самого кабинета чувствовал на своей спине странный взгляд лаборанта.

Вошел в кабинет, читая на ходу книгу, за которой ходил в библиотеку, и, не глядя ни на что, сел на диван.

При его входе Джон и Катя на минуту смутились. Катя растерянно смотрела то на одного, то на другого.

«Какой же из них настоящий?»

Катя решительно подошла к письменному столу.

— Вы меня звали, я здесь.

При звуке ее голоса книга выпала из рук Крока, он вскочил с дивана, но пошатнулся, увидев в своем кресле двойника.

— Неужели он вышел?.. Товарищ Катя, ко мне… Это я…

Катя повернулась к нему, но услышала у своего уха шепот Джона и почувствовала холод револьвера, вложенного в ее руку.

— Сейчас бежим, не обращай внимания на этого полоумного.

— Опять галлюцинация, — сказал Крок и пошел навстречу своему двойнику, выходящему из-за стола.

— Я думаю, что это реальность, — сказал Джон, направляя револьвер на Корнелиуса Крока.

— Так… Что вам угодно?

— Ключ от калитки, которая выходит в переулок к парку, — проговорил Джон, приближаясь.

— Призраки могут выходить и без ключей, — сказал Корнелиус и сделал шаг к столу.

— Ни шагу далее!

— Скорей кончай, Джон, время не ждет.

— Есть! Прошу… — сказал он, взводя курок. — Ну, я жду ключа.

— Я не дам.

Сильным ударом Джон опрокинул Крока на диван.

— Вяжи его скорей, Катя!

Катя сорвала с вешалки два полотенца и связала Кроку руки и ноги, а Джон вынул у него из кармана связку ключей.

— Надеюсь, мистер Крок, что теперь вы скажете, какой ключ от калитки.

— Вон тот, с тройной бородкой.

— Это лучше, и мне кажется, что вы славный парень, — говорил Джон, затягивая покрепче узлы у него на ногах. Потом, как ребенка, взял на руки, отнес за большой книжный шкаф и положил на пол.

— Вы не звали меня, профессор? — просунул в дверь голову лаборант.

— Нет, но все равно, — ответил, поспешно отступая от книжного шкафа, Джон, — ступайте в лабораторию.

— Все приготовить к опыту?

— Да.

Лаборант скрылся. Катя бросилась к Джону.

— Идем, Джон, скорее.

— Сейчас. Не понимаю, почему он не крикнул, — и оба с беспокойством заглянули за шкаф.

Корнелиус со странной улыбкой молча смотрел на них.