Чёрный прах

Глава 14 Неизбежность

Наверное, я знала, что намереваюсь выехать туда той же ночью.

Я знала это до того, как положила трубку после разговора с другом Блэка, Мэнни.

Я даже говорила себе, что Мэнни сказал мне приехать.

Какая-то подсознательная часть моего разума была убеждена, что именно это означали его последние слова — это его упоминание того, где он держал ключ от входной двери, а также фраза о том, что мне рады в любое время.

Я сказала себе, что все это было лишь способом сказать мне, что надо ехать ночью, не ждать утра.

Я не сказала Ковбою или Энджел.

Я сказала, что планирую встать спозаранку и добраться до резервации как можно раньше. Я сказала, что возьму внедорожник, так что им завтра понадобится одна из других машин Блэка.

Теоретически ничто из этого не было неправдой.

Однако когда они отправились в главный ресторан курорта, чтобы заказать нам столик на патио, я подошла к стойке консьержа и попросила той же ночью подготовить для меня внедорожник и проследить, чтобы там был полный бак бензина.

За ужином мы втроём обсудили результаты анализов и то, что случилось с Блэком и Мэнни у Шипрока. Я рассказала им все, что сообщил мне Мэнни, почти слово в слово. Я рассказала им то, что Блэк сказал о двери.

Я не была уверена, стоит ли говорить им, как Блэк впервые пришёл на нашу Землю, или что-либо о прошлом Блэка. Энджел уже знала, что он родом не отсюда, вырос в другой версии нашего мира, в другой версии нашей истории. Она знала, что в том другом месте он был рабом, потому что мы говорили об этом и о том, как это даже сейчас влияло на личность и мировоззрение Блэка.

Однако я не знала точно, рассказывал ли он ей когда-нибудь, как он сюда попал, и были ли у неё какие-то мысли на этот счёт. Я знала, что комментарий о двери без этого покажется ей практически бессмысленным, но в итоге я решила, что не мне рассказывать эту историю.

Я понятия не имела, что Ковбой знал и не знал о прошлом Блэка.

Я знала, что он в курсе того, что Блэк — экстрасенс.

Я знала, что Блэк прямо сказал ему об этом, в отличие от большинства его сотрудников, даже Декса и Кико, которые все ещё могли не знать о способностях Блэка так детально.

Я почти уверена, что Ковбой знал, что я экстрасенс и схожа с Блэком в этом отношении.

Ковбой определённо знал, что мой дядя и большинство его сотрудников были экстрасенсами.

Он обобщённо называл моего дядю и его людей «экстрасенсами» и, казалось, знал, что их отличия простирались дальше простой способности читать мысли — и Блэк, как минимум, был таким же, как они. Однако какие бы теории у него ни имелись на тему видящих и их относительных различий с людьми в целом, он не делился ими со мной.

Я знала, что они с Блэком довольно близки — ближе, чем Блэк общался с большинством своих человеческих сотрудников, может, отчасти из-за их общего опыта в той тюрьме. Из-за этого я знала, что Блэк с высокой вероятностью поделился с ним значительной долей правды.

Однако Ковбой в принципе склонен держать язык за зубами; за ужином во время нашего разговора он не выдавал ничего конкретного, кроме вопросов.

Пока мы ели чимичангу, рыбное и говяжье тако, фаршированный чили и гуакамоле в том открытом саду с видом на второй, более крупный плавательный бассейн курорта, он спросил меня о результатах анализов, о команде, которая целенаправленно отправилась за Волком в утёсы к юго-западу от Шипрока, и о том, что копам известно о Волке.

Я сумела ответить на большую часть его вопросов.

После ужина мы все забросили рабочие разговоры и вернулись в номер. Устроившись на различных частях массивного секционного дивана, мы стали смотреть экшн-фильм.

Энджел и Ковбой уснули примерно на 3/4 фильма.

Когда они задремали, я поднялась.

Пройдя к двери с сумочкой, я схватила ботинки и открыла дверь, выйдя наружу в носках и прикрыв за собой дверь перед тем, как обуться.

Я сказала себе, что все равно не смогла бы спать.

Я сказала себе, что с таким же успехом могу сэкономить время, поехав туда прямо сейчас.

Я сказала себе, что если уеду сейчас, а не около полудня, после завтрака с Энджел и Ковбоем, то первым делом с утра смогу побеседовать с детьми.

Я сказала себе, что сейчас движение будет менее оживлённым.

Я забрала внедорожник от швейцара, который наполнил бак, как я и просила. Они также убрались в салоне после последнего использования машины и положили туда бутылки с водой. Сидя в машине на подъездной дорожке к курорту, я вытащила указания, которые прислал мне Мэнни. Вместо того чтобы срезать по открытой земле, как это сделал Блэк на спине лошади, я должна была отправиться более объездным путём, по шоссе, а потом по дорогам резервации, некоторые из них не были заасфальтированы и обладали минимальным количеством дорожных указателей.

Я вбила в GPS машины маршрут, который порекомендовал Мэнни, и оказалось, что это займёт у меня примерно четыре с половиной часа при условии соблюдения скоростного режима. Сверившись с часами, я осознала, что сейчас ещё нет и одиннадцати, но я все равно приеду адски поздно.

Швейцар постучал в окно моей машины, и я опустила стекло с помощью электрической кнопки.

— Вы будете долго ехать, миссис Блэк?

Я моргнула, затем кивнула.

— Около четырёх часов. Может, пять.

— Вы бы хотели взять в поездку кофе? Может, несколько банок газировки с кофеином? — он помедлил. — Или, может, водителя? Чтобы вы смогли поспать сзади?

Я нахмурилась, размышляя.

— Водителя — нет, — сказала я. — Но кофе и газировка — просто фантастика.

— Эспрессо или фильтрованный?

Я улыбнулась.

— Если есть возможность выбрать, то американо. Большая порция. Четыре ложки кофе, немного сливок, без сахара.

— Секундочку.

Кажется, он вернулся всего через минуту, держа сумку и большой стакан кофе. Он налил его не в обычный бумажный стаканчик, а в фирменный дорожный стакан курорта, наподобие термосов, которые продавались в кофейнях,

Я не смогла сдержать благодарность в голосе.

— Спасибо вам.

— Все что угодно, миссис Блэк, — радостно отозвался он. — Я закинул туда немного еды, поскольку это тоже поможет вам оставаться бодрствующей. Надеюсь, это нормально.

— Великолепно. Ещё раз спасибо.

Он улыбнулся и помахал мне. Когда он отошёл и встал на обочине, я заглянула в сумку, которую он мне протянул. Он положил мне кусок морковного торта, слоёное пирожное, печенье с шоколадной крошкой и свежий сэндвич — кажется, с ветчиной, сыром, томатами, латуком и чем-то вроде дижонской горчицы.

Поставив сумку на переднее пассажирское сиденье и пристроив кофе в держатель для напитков, я снова благодарно выдохнула.

Иногда иметь деньги — это правда изумительно.

Заведя мотор внедорожника, я вырулила с парковки, въехала в Старый Город и последовала за голосом GPS, пока он направлял меня к выезду на шоссе.

Странно, но поездка прошла быстро.

Я даже не устала.

Четыре часа для меня — не безумно длинная поездка, но в такое время ночи я ожидала, что мне понадобится куда больше кофеина.

Я все равно выпила кофе, который был приготовлен абсолютно идеально. Я также съела сэндвич, который оказался с прошутто и сыром бри, и совершенно изумительным на вкус. Я съела его полностью, хоть и плотно поужинала с Энджел и Ковбоем, а до этого съела поздний ланч в спа, где они накормили нас примерно двадцатью видами самых вкусных закусок в моей жизни.

Я не слушала музыку.

Вместо этого я осознала, что смотрю на звезды.

Я ехала быстро, по крайней мере, там, где могла.

Большую часть 40-го шоссе на запад я, наверное, ехала на двадцать-тридцать миль выше скоростного лимита.

Я не позволяла себе думать о месте назначения или о том, почему я ощутила нужду уехать именно сейчас, или что я собиралась делать, когда доберусь туда.

В итоге я оказалась в городке Мэнни через четыре часа с небольшим.

Дороги резервации немного меня замедлили. Они оказались более неровными, чем я ожидала, и здесь было чертовски темнее и сложнее видеть из-за малочисленных знаков и недостаточного количества отражателей. И все же по указаниям Мэнни было легко ехать, поскольку как только я съехала с шоссе, осталась всего одна дорога.

Я добралась до окраины поселения прежде, чем полностью осознала, что дома и подъездные дорожки по обе стороны дороги расположились намного ближе друг к другу. Прежде чем я успела осознать увиденное, я заметила здание суда, полицейский участок, о котором рассказывал мне Блэк, несколько магазинов и кафе, ряд зданий со спутниковыми тарелками, затем небесно-голубой почтовый ящик на белом шесте, который Мэнни описал как опознавательный знак в конце его подъездной дорожки.

Я свернула на гравийно-земляную дорожку прямо за почтовым ящиком, снова съехав с асфальта, и через доли секунд я увидела наружные стены небесно-голубого домика Мэнни с небольшой спутниковой тарелкой наверху — все так, как он мне описывал.

Увидев справа от дома конюшню и огороженное пастбище, я заметила дерево, возле которого он сказал мне припарковаться — между домом и забором пастбища.

Я припарковала внедорожник рядом со старым грузовиком «Тойота» и мотоциклом, выключила двигатель и фары.

Было невероятно тихо.

Используя своё зрение видящей, я просканировала местность вокруг дома и конюшен, отыскивая тёмные места, а также светлые — то есть места, которые не содержали живого света, стирали все живое, что должно быть там. Я подождала и проверила всю местность дважды, ища любые признаки, что там могли находиться вампиры и наблюдать за домом.

Каждое место, которого я касалась, казалось равномерно наполненным присутствием.

Шторм света здесь определённо был ярче.

Прилив золотого, оранжевого, белого и синего света омывал окружающую пустыню вместе с домом и конюшней. Этот свет окутывал двух спящих людей, которых я почувствовала в доме, и даже лошадей в конюшне, и несколько коз и овец.

Он умножал каждое живое создание в пределах видимости, но особенно — двух людей в доме. Я невольно заметила, что один из этих светов был существенно ярче другого. Во всем этом свете я заметила кристальный контур, сияющий как маленькое солнце внутри прокатывавшихся волн Барьера, плывшего поверх одноэтажного дома-ранчо, через него и вокруг.

Убедившись, что меня не подстерегает Волк или кто-то из его вампирской стаи, я сделала вдох и открыла дверцу. Подойдя к дому, я нашла ископаемый камень, о котором мне говорил Мэнни, и ключ, который он держал в намагниченной коробочке под ним, наполовину покрытой красной пылью и землёй.

К счастью, светила луна.

Бледно-голубой лунный свет лился на ископаемый камень, на квадратную чёрную коробочку и на ключ, который я вытащила оттуда и поднесла к двери. Смахнув часть пыли, я вставила серебристые зазубрины в замок под ручкой.

Казалось реально странным входить в дом, в котором я прежде никогда не бывала.

Стало ещё страннее, когда я закрыла за собой дверь, заперла её и осознала, что понятия не имею, куда мне идти и безопасно ли включать свет.

Я различила контуры глиняного камина, который прогорел до углей. Рядом с ним стоял длинный диван из коровьей шкуры и такое же кресло. Я знала, что любой из этих предметов мебели являлся наиболее вероятным местом, где я могла свернуться клубочком и перехватить несколько часов сна.

Положив ключ и чёрную намагниченную коробочку на маленький столик у двери, я сняла с плеча сумочку и поставила её на тот же столик.

Затем я сняла ботинки, один за другим, все ещё стараясь не шуметь.

Однако разувшись, я не направилась к дивану.

Вместо этого я простёрла свой свет.

Я нашла его ещё быстрее, чем снаружи — практически до того, как я направила взгляд своего света.

Он находился в той же спальне, где я видела его этим утром, только теперь я действительно видела, где эта спальня находится в доме. Наверное, раньше эта комната была спальней одного из детей Мэнни. Мэнни или его жена, должно быть, переделали её в гостевую спальню, когда дети повзрослели и съехали.

Я почувствовала Мэнни, спавшего в другой комнате, дальше по коридору и за гостиной, в кровати, которая была ненамного большей той, в которой спал Блэк.

Они оба дрыхли без задних ног.

Не считая меня, они были двумя единственными людьми в доме.

Я постояла там ещё несколько секунд.

Затем, почти прежде, чем я осознала принятое решение, я зашагала вперёд.

Я прошла мимо кухонного стола, освещённого льющимся через длинное окно лунным светом. Справа от него располагался проход, дававший мне вид на маленькую кухню с газовой плитой и допотопным холодильником. Пройдя мимо кухонной зоны, я вошла в узкий коридор с поношенным светлым ковром и очутилась лицом к трём дверям.

Две из этих дверей находились слева от меня. Одна находилась прямо впереди, в конце коридора.

За ней находился Мэнни — за этой дверью в конце коридора.

Комната за средней дверью пустовала.

Сделав вдох, я преодолела расстояние, отделявшее меня от ближайшей двери.

Стиснув ручку, я поколебалась всего мгновение перед тем, как открыть её как можно тише. Сделав ещё один вдох, я вошла внутрь, ступая ногами в одних носках.

Он оставил шторы задёрнутыми.

Даже свет луны не пробивался через плотную ткань.

Обернувшись, я закрыла дверь так же бесшумно, как открыла.

Моё сердце тяжелее забилось в груди.

И все же я не полностью проанализировала свои мотивы. Я не хотела делать это или думать о том, как он может отреагировать, обнаружив меня здесь, так что я не думала.

Мне приходило на ум, что поначалу он может не узнать меня.

По мне ударил проблеск воспоминаний о том, как он просыпался посреди ночи от одной из своих травм — как он атаковал меня во сне, когда вернулся из той тюрьмы в Луизиане и все ещё боролся с последствиями. До меня дошло, что в этот раз я рискую пострадать по-настоящему, учитывая, что он не догадывался о моем присутствии в доме.

Нахмурившись при этой мысли, я подумала, не попытаться ли мне сначала разбудить его.

Отсюда, то есть вне непосредственного радиуса его конечностей.

Я прочистила горло. Тихонько.

— Блэк? — позвала я.

Мой голос прозвучал практически шёпотом.

— Блэк, — позвала я чуть громче.

Он не шевельнулся.

Я бы могла все ещё сомневаться, в ту ли комнату зашла, учитывая, как тут было тихо, но я чувствовала его свет всюду вокруг меня. Я слышала его дыхание. Черт, да я чувствовала его запах — ещё одна странность видящих, которая обострилась с тех пор, как я начала тренироваться по-настоящему.

Отпустив свой свет, я также увидела его.

Его силуэт проступил из тьмы, гипер-резкий и кристально чёткий в деталях, и все же мерцающий и размывающийся волнами из-за всего этого золотого и белого света. Глядя, как он лежит на кровати, я осознала, что из-за всего этого света он может спать крепче обычного. Это может вытаскивать его дальше из тела, делая менее восприимчивым к пробуждению из-за нового присутствия в комнате.

Вздохнув при этой мысли, я провела рукой по своим длинным волосам и приблизилась к кровати.

Чем ближе я подходила, тем сильнее убеждалась в своей правоте.

Он находился в полной отключке.

Я задалась вопросом, проснётся ли он, если я улягусь рядом с ним и попытаюсь поспать, разделив с ним матрас. Там, где он лежал, оставалась масса свободного места вопреки тому, что матрас был слишком коротким для его роста.

Когда я взглянула на него, меня поразило, каким он был большим.

Я почти забыла, каким большим мужчиной он был — в физическом смысле. По крайней мере, из Барьера он выглядел крупнее, чем при нашей последней встрече — наверняка из-за поднятия тяжестей и всего остального, что он делал со своим телом после Нью-Йорка. Я сомневалась, что в нем осталась хоть одна унция жира. Судя по его Барьерному силуэту, его бицепсы выглядели толще моих бёдер, а талия оставалась худой вопреки тому, как расширялась грудь к его широким плечам.

— Блэк, — повторила я более мягко.

Он не шевельнулся.

Выдохнув — то ли от облегчения, то ли от раздражения, то ли и от того, и от другого — я приняла решение. Если он проснётся и нападёт на меня, значит, так тому и быть. Обычно его рефлексы достаточно быстры. Он почувствует мой свет и, будем надеяться, поймёт, кто я, до того, как полностью перейдёт в режим обороны.

Обойдя кровать, я скинула с плеч куртку, затем кофту, которую я надела поверх майки, как только на патио курортного ресторана стало прохладно. Уронив оба предмета на пол, я решила остаться в брюках и майке, но сняла лифчик.

Затем я забралась на матрас, стараясь не слишком его тревожить и не издавать ни звука. Перекатившись на спину рядом с ним, я выдохнула, уставившись в потолок.

Только тогда мне пришло в голову спросить себя, что я делаю.

Какого хера я тут делала?

Прикусив губу, я уставилась немигающим взглядом в потолок. Я не пыталась по-настоящему ответить на вопрос, но чувствовала это поверх собственного света, изучая свои чувства.

Я помнила, как Блэк рассказывал мне, что видящие инстинктивно хотят находиться в свете других видящих после того, как побывали в физической опасности, особенно если они пережили непосредственную близость смерти. Блэк вызвал меня сюда после того, что случилось с ним сегодня?

Я сама вызвала себя сюда, почувствовав, что моя жизнь может находиться в опасности, когда я ощутила риск для его жизни?

Я чувствовала тягу и в моем, и в его свете, но я все ещё недостаточно понимала эти тяги, чтобы иметь возможность правильно их проанализировать.

Прежде я не раз замечала, что в этих импульсах света присутствовал элемент, напоминавший мне поведение и рационализацию, которые я замечала у наркоманов, с которыми имела дело во времена работы консультантом и практикующим психологом.

Даже сейчас я чувствовала, как его свет реагирует на близость моего.

Я чувствовала, как мой свет реагирует на него.

Я также чувствовала, что реакция была бы чертовски сильнее, если бы мой свет не был настолько закрыт, если бы я не закуталась в щиты в попытках держать его на расстоянии даже сейчас.

Подумав об этом и глядя в потолок, я осознала, что задышала тяжелее.

Я хотела отрицать это — отрицать то, что это значило, что я чувствовала, все те проклятые эмоции, что я ощущала — противоречивые вещи, которые сталкивались друг с другом и делали меня иррациональной. Я хотела отрицать ту часть меня, что хотела наорать на него, что хотела коснуться его, что хотела ударить его.

Я хотела винить здешний свет, этот проклятый золотой, белый и оранжевый свет, который морочил мне голову, который путал мысли, заполняя мой разум приливами и волнами света.

Я хотела винить его.

Я хотела винить его за все, что хотело подняться во мне, каждый образ и мысль, каждый фрагмент времени, которое мы разделили.

Я хотела винить его за напоминание.

Я хотела винить его за напоминание, каким бл*дским ублюдком он был.

Я не осознавала, что плачу, пока моё дыхание не перехватило.

Боль заполонила мою грудь, отчего стало сложно дышать, сложно наполнить лёгкие воздухом. Этот золотой свет врезался в эту боль, в моё сердце, моё горло, мой живот. Он душил меня, распалял мой свет, сбивал меня с толку, выбивал меня из баланса, из моего сознания.

Я ненавидела его. Бл*дь, я ненавидела его.

Его боль полыхнула во мне дугой.

Она ударила по мне как нож, словно он пырнул меня в центр груди.

Боги, это больно. Это было охереть как больно.

Я прикрыла глаза от этого золотого света, от шока этой боли, от его силуэта во тьме. Я постаралась молчать, не ахнуть, когда боль усилилась. И все же я издала тихий звук, поворачиваясь на бок и частично съёживаясь в позу эмбриона.

Даже тогда я повернулась к нему лицом.

Даже во тьме я повернулась к нему лицом.

Я не повернулась к нему спиной. Я не отвернулась.

Я не знала, почему.

— Я тебя ненавижу, — прошептала я ему. — Я тебя ненавижу.

Думаю, я знала, что он проснулся.

И все же его голос шокировал меня, пусть даже лишь тем, как низко он звучал.

— Я знаю, — произнёс он так же тихо.

Я прикусила губу, не ответив. Я знала, что он проснулся.

Хуже того, я хотела, чтобы он проснулся. Я хотела, чтобы он меня слышал. Я хотела, чтобы он чувствовал меня, знал, какую сильную боль он мне причинил. Я хотела, чтобы ему было не все равно. Более того, я хотела, чтобы он чувствовал себя так же, бл*дь, ужасно, как я. Я хотела, чтобы для него это было реальной вещью, а не какой-то абстрактной, непостижимой, теоретической штукой; реальной — такой же реальной, какими реальными для него были его собственные чувства.

Бл*дь, я хотела, чтобы он меня увидел.

Я хотела, чтобы он меня увидел.

Его боль снова полыхнула горячим неконтролируемым облаком, от которого я стиснула челюсти.

Я ощутила его усилия. Я слышала, как его горло шевельнулось при сглатывании, видела, как его губы приоткрылись, когда он постарался заговорить. Я чувствовала, каким он был потерянным, насколько он находился не в своей стихии. Я чувствовала, как эта боль в нем усиливается до невыносимых пределов, когда он прокручивал то, что я сказала, что он услышал в моем сознании.

Я чувствовала, как он старается контролировать это, скрыть от меня.

Я чувствовала, как он проигрывает это сражение.

Его свет ощущался таким невероятно юным.

Он ощущался таким невероятно юным.

— Я ненавижу тебя, — сказала я.

В этот раз мой голос надломился. Мои слова застревали во рту, такие тихие, что я даже не знала, можно ли было их разобрать.

Он повернул своё тело.

Он повернулся, чтобы очутиться ко мне лицом во тьме.

Он не пытался меня коснуться, и это тоже меня разъяряло.

Он не говорил, и от этого мне хотелось его ударить.

Он не шевелился, не отворачивался от меня во тьме.

— Я ненавижу тебя, — прошептала я.

— Я знаю.

Я прикусила губу, глядя на слабый контур его лица в этом золотом и белом свете.

Я не решала его коснуться. Я вообще не решала потянуться к нему.

И все же мои пальцы свернулись в его волосах, сжимаясь в кулак.

Он не шевельнулся. Он не пытался увернуться от меня, хоть я и ощутила, как он вздрогнул, словно ожидал, что я его ударю. Я почувствовала, как раскрывается его свет. Я почувствовала, как что-то в нем делается совершенно мягким. Я почувствовала, как его свет раскрывается вокруг этой мягкости, его разума, его сердца.

Это ощущалось как капитуляция.

— Мири, — произнёс он сиплым голосом. — Мири…

— Не надо, — сказала я. — Просто не надо, Блэк, — я сглотнула, качая головой. — Не надо.

Он кивнул, закрывая свои золотые, похожие на тигриные глаза.

Я услышала, как он снова сглатывает.

Я чувствовала его желание коснуться меня. Я чувствовала, как сильно он этого хочет, но он ничего не сделал. Он лежал там, как будто ожидая. Я помнила, как он как-то раз рассказывал мне, что там, откуда он родом, у видящих все принято иначе. Я помнила, как он рассказывал, что мужчины обычно ждали, когда женщины коснутся их первыми. Я помнила, как видела его ребёнком через его разум, через его воспоминания.

Я помнила, как он себя чувствовал.

Тот инстинкт выживания все ещё жил в нем. Он цеплялся за него, за его свет.

Та готовность сделать что угодно, чтобы остаться в живых, выжить, победить мудаков, которые хотели его сломить — это никуда не делось. Та готовность нагнуть любые правила, нарушить все, что нужно нарушить, чтобы выжить, ударить в ответ — это выгравировано в его свете, в его разуме, в его теле.

Это отметило его — точно так же, как они отметили его.

Я чувствовала, как он голодал, умирал с голода.

Я чувствовала его в окружении видящих и людей крупнее него, которые причиняли ему боль, если он не причинял боль в ответ. Я чувствовала, как он рассчитывал, думал, решал жить. Я чувствовала, как он защищал более маленьких видящих, особенно…

Корека.

Особенно Корека. Блэк защищал Корека.

Он называл его братом.

Глядя на хрупкого видящего с огромными темными глазами, я осознала, что знаю его. Я знаю его свет, его присутствие. Я узнала разум маленького видящего, который боготворил Блэка как героя; которого Блэк изо всех сил старался сохранить в живых вопреки тому, что охранники нацелились на него.

Я знала эти сине-черные глаза, эти пёстрые волосы, худенькое тельце.

Они оба выглядели лет на пять-шесть по человеческим меркам — но маленький, Корек, выглядел ещё моложе, потому что был таким крохотным. Не зная, откуда мне это известно, я понимала, что им обоим было ближе к пятнадцати, чем к пяти. Я знала, что они присматривали друг за другом, любили друг друга.

Я знала, что в основном Блэк присматривал за ним.

Глядя в эти тёмные глаза, я знала, что Блэку все ещё снятся кошмары о Кореке.

Я знала, что он нёс в себе стыд из-за Корека. Я знала, он чувствовал себя ответственным за то, что они пришли и забрали Корека, превратив его в…

Эту часть я не понимала.

Они превратили его в… нечто.

Вроде машины, но не машина. Что-то живое, но не живое. Нечто с присутствием, со светом, с разумом, сердцем и душой… но без них.

Что бы это ни было, Блэк был уверен, что это привело его сюда.

Блэк был уверен, что друг его детства — причина, по которой он теперь находится на этой версии Земли.

Машина жила на двери. Корек жил в машине.

Каким-то образом Корек открыл дверь.

В конце концов, это его друг спас его.

Блэк винил себя за то, что потерял этого друга все те годы назад. Он винил себя, хоть они оба были рабами, хоть они оба были практически младенцами по меркам видящих. Он винил тот сильный инстинкт выживания в своём свете за то, что отпустил Корека. Он винил ту пульсирующую, отчаянную нужду жить, веря, что она заставила его пожертвовать другом ради собственного спасения.

Тем самым другом, который спас его, не имея на то никаких причин.

Тот самый друг, которого Блэк позволил забрать охранникам, оказался лучше его, даже в смерти.

Я крепче стиснула его волосы.

Тот золотой свет теперь плыл через нас обоих, ослепляя меня, делая невозможным видеть его, и в то же время каким-то образом привязывая меня к нему. Я чувствовала его так сильно, как никогда прежде, но его омывал тот золотой и белый свет, делая его невидимым для меня.

Он не говорил. Я чувствовала, как он хочет заговорить.

Я ощущала, как его разум мыслит более связно, окончательно проснувшись, хоть и этот прилив света сбивал его с толку, посылал его эмоции по наклонной спирали, пока он старался рассмотреть меня. Я чувствовала, что он гадает, как я сюда попала, как я вошла в дом. Я ощутила его беспокойство о том, что я приехала ночью. Я чувствовала его беспокойство о вампирах, Волке, и что я, видимо, суицидница, раз приехала одна. Я чувствовала, как он гадает, почему я здесь, приехала ли я сказать ему, что все кончено, сказать ему оставить меня в покое.

Я чувствовала его желание коснуться меня.

— Боги, Мири, — боль волнами вырывалась из его света. — Просто сделай то, что ты собираешься сделать. Скажи то, что ты собираешься сказать. Просто сделай это, пожалуйста. Пожалуйста.

Я прикусила губу.

Долгое время я просто лежала там, неспособная видеть его по-настоящему, неспособная чувствовать ничего, кроме него. Его мысли и свет метались через меня, стали неотделимыми от моего света.

Я не знаю, когда я снова начала его касаться.

Моя рука очутилась на его груди. Затем я ласкала его, касалась его, массировала его плечо, его шею, его руку, его грудь, его лицо. Я выделила его образ из тьмы своими пальцами, и он лежал там, неподвижно, тяжело дыша под моими пальцами. Его боль сделалась невыносимой по мере того, как я продолжала его касаться, и я ощутила очередной завиток эмоций, вышедший из его света и ударивший по мне почти с жестокостью.

Затем его пальцы очутились в моих волосах, сжимая и отпуская, когда он подвинулся ближе ко мне на матрасе. Его рот нашёл мой, целуя меня светом и губами, а затем его зубы и губы нашли моё горло. Он притягивал меня своим светом, дыша с трудом, и когда я его не остановила, он перекатился на меня сверху, придавливая к матрасу своим весом.

Боль рябью выплеснулась из него, когда он снова укусил меня, крепче, заставляя меня ахнуть перед тем, как он стиснул моё запястье, порывисто расстёгивая мои джинсы и сдёргивая их обеими руками, пока он прижимал мой торс своей грудью.

Он издал надрывный стон, пытаясь стянуть с себя рубашку.

Затем я помогала ему, сдёргивая его шорты, хватая его за спину, вонзая в него ногти и кусая его плечо, недалеко от того места, куда он укусил меня.

От него изошла вспышка света, отчаянности, срочности, которая парализовала мой разум.

Он стиснул майку, сдирая её с моего тела, стаскивая её через голову.

Затем он сжал мои бедра, и я вновь ощутила в нем это стремление к выживанию. Я чувствовала, как он держит меня, и эта ожесточённая нить отчаяния и борьбы усиливается. Он направил своё тело меж моих ног, и его боль сделалась настолько сильной, что я ахнула, стискивая его руки.

Затем я ощутила, как он концентрируется, стараясь убрать шип.

Осознав, что он делает, я издала очередной тихий вздох, впиваясь ногтями в его руки, затем в его плечи. Затем я попыталась помочь ему, используя свой свет и стараясь отвлечь его от меня, от своего тела, от того, что мы пытались сделать.

Я постаралась притянуть его в более логичную часть его разума, ту часть, которой не было до этого дела. Я знала, что какой-то части него не было до этого дела. Я знала это, потому что я знала Блэка.

Я знала ту более логичную часть его света и разума.

Одна вещь, которую я узнала о Блэке за последние несколько месяцев: часть него всегда планирует, думает, просчитывает на миллион миль вперёд меня.

— Иди нах*й, — прохрипел он.

Он поднял взгляд, его золотые глаза отчётливо виднелись через Барьер. Его голос звучал низко, так низко, что это шокировало меня. Он издал низкий стон, и в этот раз я ощутила, что он едва сдерживает слезы.

— …Иди ты нах*й, Мири.

Я стиснула его волосы, но теперь он на меня не смотрел.

Он старался сосредоточиться, старался закрыть свой свет, чтобы суметь меня трахнуть.

Я знала, что так все и будет.

Мы потрахаемся. Мы потрахаемся, потому что мы неизбежно трахаемся.

— Иди нах*й, — прорычал он, и эта боль звучала в его голосе. — Ни хера ты не знаешь. Ни хера ты обо мне не знаешь. Ты совершенно ни черта не знаешь…

Его боль резко усилилась, и он умолк, закрыв глаза.

Его пальцы сжались в моих волосах, так сильно, что причиняли боль.

Даже в тот момент какая-то часть него могла думать лишь о том, чтобы войти в меня.

Я чувствовала, как он работает над этим, старается вспомнить, как делал это прежде. Я ощутила, как отчаяние в нем усиливается, и злость тоже нарастает. Злость на меня. Злость из-за того, что я оставила его. Злость из-за того, что я предала его, что я не поняла, что он ради меня сделал.

Злость из-за того, что он пытался… что он пытался сделать все правильно для меня, для нас.

Злость из-за того, что он пытался сохранить нам обоим жизнь, а я бл*дь ненавидела его за это.

Я стиснула его руки, и он застонал, сильнее стараясь контролировать свой свет, свой разум.

Я не знаю, сколько мы так лежали.

Я не знаю, сколько ему понадобилось, чтобы понять, что он не может контролировать своё тело.

В итоге я ласкала его всего, гладя его лицо, его грудь, его ребра и живот, его член. Я забыла, каким он был большим. Все его бл*дское тело было большим. Его свет был большим, его разум, его сердце, его грудь, его руки, его член. Его присутствие омывало меня, больше чем моё, и я закрыла глаза, обхватывая его руками и ладонями.

Он поглотил меня.

Он поглотил меня с первой нашей встречи.

— Хрень собачья, — боль окрасила его голос. — Ты совсем завралась, Мири.

Я крепче обхватила его руками, обнимая его спину, его плечи, обхватывая его ногами, закидывая одну ногу ему на талию.

Несколько долгих моментов мы просто лежали там.

Я не знаю, когда осознала, что он плачет.

К тому времени я едва могла отделить его свет от своего.

Я едва могла отделить его кожу от своей.

Его свет омывал меня, смешиваясь с тем золотым светом и ослепляя меня.

Я осознала, что ласкаю его член, возвращая его боль — в этот раз с ожесточённостью.

Он толкнулся всем телом навстречу мне, моей руке, и его боль ударила по мне с физической силой, выбивая воздух из лёгких и останавливая мой разум. Я продолжала массировать его, уже сильнее, пока он не застонал мне в ухо, наваливаясь всем весом, обхватывая руками моё тело, сжимая пальцы в моих волосах.

Его свет раскрылся. Он раскрылся так сильно, что я потерялась в нем.

Он становился все мягче, чем дольше я гладила его член. Его контроль ускользнул от него, и его тело тоже смягчилось, отяжелев на моём. Его свет скользил в меня словно вода, окутывая меня — сливаясь со мной.

Он просачивался через мою кожу, сбивая моё дыхание, заставляя меня крепче стискивать его руками.

— Я люблю тебя, — сказала я ему.

Я прошептала эти слова.

Я произнесла их так тихо, что не знала, как он это расслышал.

Но он расслышал.

Он кончил.

Я крепче обняла его, почувствовав, как он теряет контроль.

Он прижался ко мне, издавая тихий, надрывный крик. Его член запульсировал под моими пальцами, когда он отпустил контроль, и я продолжила ласкать его той рукой, что не обхватывала его спину, сжимаясь в его волосах. Он кончал долго — казалось, это продолжалось долгое время.

Ещё не закончив, он перекатился всем весом на меня, слегка застонав, стараясь контролировать дыхание, прижимая меня к матрасу, каждой частью тела ловя меня в ловушку под ним. Его руки стиснули мои бедра, дёрнув меня глубже под него, когда он силой развёл мои ноги. Он ласкал моё лицо, вкладывая в меня свой свет, вкладывая в меня столько своего света.

На мгновение он прижался своим лбом к моему.

Я ощутила в нем страх, тоску, прилив боли, от которого у меня снова сдавило горло.

Каким-то образом моя злость ушла.

Вся, полностью — просто ушла.

Когда он вошёл в меня, я издала шокированный всхлип, выгибаясь под ним.

Его руки обвились вокруг меня, сжались крепче, погружая его глубже. Он замер неподвижно на несколько секунд, проникая в меня как можно глубже, хрипло дыша мне в шею. Он держал меня почти осторожно вопреки тому, как много его веса вжималось в меня, вопреки тому, как глубоко он вошёл. Его пальцы запутались в моих волосах, другая рука сжимала мою задницу, и его тело ещё глубже вдавилось в меня.

Когда он поднял голову, я вскинула взгляд.

Каким-то образом я различила его глаза. Он сияли на меня через весь этот свет.

Остекленевшие, они светились золотым светом Барьерного шторма.

Долгое время ни один из нас не шевелился и не говорил.

Затем я поймала себя на том, что нарушаю это молчание.

— Если ты сделаешь это снова, я не вернусь, — сказала я, качая головой. — Если это повторится вновь, я не вернусь, Блэк. Никогда.

Он застыл. Его дыхание остановилось, пока он всматривался в меня.

Затем он задышал тяжелее, его сердце заколотилось у моей голой груди.

— Мири…

Я покачала головой.

— Не надо. Я знаю, ты считаешь это пустой угрозой. Я знаю, ты думаешь, что я не могу говорить серьёзно, что это в принципе невозможно из-за связи…

— Я не думаю, что это пустая угроза, — произнёс он, задыхаясь и прислонившись своим лбом к моему. — Я не считаю это пустой угрозой, Мири. Не считаю.

Я услышала в его голосе страх. Я услышала там отчаяние.

Я также услышала облегчение.

Осознав, что он услышал меня, что он понял, я кивнула.

Я подумывала сказать больше, объяснить больше. Я подумывала спросить его, согласен ли он, заставить его ответить мне словами. Я подумывала заставить его сказать это вслух.

Затем я осознала, что в этом нет необходимости.

Он понял меня. Он прекрасно меня понял.

Его пальцы сжались в моих волосах.

Он осторожно опустил губы, его свет почти выражал вопрос. Когда я приподняла лицо, отвечая ему без слов, он поцеловал меня. Он вкладывал так много света в свой язык, губы и дыхание, что я ахнула ему в рот, впиваясь пальцами ему в спину, сжимая его руку, привлекая его ближе к себе. Я крепче обхватила его ногами, и он задышал ещё тяжелее, наваливаясь всем весом, обхватывая руками мою спину.

Он задвигался во мне, медленно, не отрывая губ или головы.

Он застонал, проникнув в меня до конца. Этот стон сделался ещё интенсивнее, когда он проник под более глубоким углом — таким глубоким, что казалось, будто он пронзает меня насквозь.

Все ещё целуя меня, он удлинился.

Я вскрикнула, прижимаясь к нему, и мы оба покрылись потом.

Он снова застонал, затем принялся жёстче двигаться во мне. Он открылся так сильно, что этот золотой свет хлынул в меня, стирая моё физическое зрение и вызывая у меня головокружение.

— Откройся мне, Мири, — он целовал моё лицо, сжимая руку в моих волосах. — Откройся мне. Пожалуйста. Пожалуйста, черт подери.

Его пальцы причиняли боль, но я хотела, чтобы он потянул ещё сильнее.

Я хотела, чтобы он тянул сильнее, трахал меня сильнее, кусал меня, причинял боль. Я хотела полностью прочувствовать в себе ту острую часть его члена.

Он издал тяжёлый стон.

— Откройся мне, — его голос сделался гортанным, приобретая тот низкий, тяжёлый тон, который сводил меня с ума и проявлялся только тогда, когда он был в таком состоянии. Он прижался своим лицом к моему лицу. — Мири, откройся… открой свой бл*дский свет… открой свой свет сейчас же…

Я чувствовала за этим смысл.

Если я вернулась, значит, я вернулась.

Он хотел свою жену обратно.

Не просто часть меня. Он услышал мои условия. Он услышал мой ультиматум. Он услышал, что я говорила серьёзно. Он услышал ту линию, которую я прочертила между нами, чтобы больше никогда её не переступать.

Он принял это.

Он согласился на это.

Теперь он хотел меня всю. Он хотел меня всю сейчас же.

Нет, не хотел. Это было не желание. Это слово ощущалось неправильным.

Это не ощущалось желанием — может, даже для нас обоих.

Нужда казалась слишком абсолютной, но это слово было более близким.

Когда я закрыла глаза, чувствуя это в нем, во мне, все ощущалось так, будто он полностью утратит контроль, если я не пройду с ним весь путь до конца. Как будто он потеряет самообладание, как будто его свет выйдет из-под контроля, сместит его разум с нормальной оси.

Я понятия не имела, как это могло выглядеть.

Я не боялась его. Я не боялась, что он навредит мне. И все же я чувствовала, что это будет плохо. Я чувствовала интенсивность этого, уязвимость, отчаяние.

Я чувствовала это стремление к выживанию.

Я чувствовала молодого Блэка и осознавала, что он тоже нуждался во мне.

Он нуждался во мне. Он дал бы мне все, о чем бы я ни попросила.

Он готов был отдать мне что угодно — без вопросов, без споров, без условий, о чем бы я ни попросила. Вместо того чтобы тронуть меня или заставить чувствовать себя в большей безопасности с ним, это осознание напугало меня. Я не была уверена, что хочу иметь над кем-нибудь такую власть.

Я не была уверена, что хочу иметь такую власть над ним.

Это также заставило меня задаться вопросом, какую власть он имел надо мной.

Но этот ответ уже мне известен.

Я покинула Гавайи и прилетела в Нью-Мехико, когда он позвонил. Ранее я оттолкнула его, сказав не связываться со мной, не звонить, не приезжать, но когда он позвонил, когда он действительно попросил, я добралась к нему за считанные часы. Я села на самолёт через считанные часы, даже не поколебавшись. Я прилетела к нему на двух рейсах, ехала посреди ночи, чтобы побыстрее добраться сюда — вопреки тому, что он сделал, вопреки тому, как я была на него зла.

Вот настоящая причина, по которой я не разрешала ему звонить мне.

Вот настоящая причина, по которой я сказала ему оставить меня одну, не звонить, не приезжать ко мне, не посылать мне ничего, не разговаривать со мной в моем сознании, не пытаться убедить меня вернуться. Вот настоящая причина, по которой я отправилась на Гавайи. Я знала, что это случится. Я всегда знала. Единственная имевшаяся у меня защита — это отрезать его полностью, убрать его голос из своей головы.

И даже сейчас это я пришла к нему.

Даже сегодня ночью я пришла к нему.

Я ехала полночи, а накануне летела всю ночь, чтобы добраться до него.

— Мири, — он целовал моё лицо, источая жар в мою грудь и заставляя меня закрыть глаза. — Если ты не можешь быть со мной вот так, скажи мне, — его голос звучал грубовато и так низко, что мои пальцы крепче сжались на его руках. — Скажи мне, если ты не можешь, Мири. Скажи мне, и я остановлю это.

Подняв голову, он отвёл взгляд перед тем, как вновь посмотреть на меня.

— Я не могу сейчас просто трахаться, — грубо сказал он. — Знаю, ты думаешь, что я могу, но я не могу. Я выйду из себя. Я с ума сойду нахрен… так что если ты хочешь от меня только этого, скажи мне остановиться. Я удовлетворю тебя. Обещаю, я удовлетворю тебя, но я не могу сделать это вот так. Я вылижу тебя, использую свои пальцы… все что захочешь. Но я не могу сделать это так. Не могу. Пожалуйста, не проси меня об этом.

Мои пальцы нашли его лицо.

Я сделала это бездумно, не пытаясь думать.

Отпустив его руки, я провела пальцами по его скулам, скользнув рукой в его волосы.

Я коснулась его подбородка, возвращая его лицо и глаза обратно ко мне, безмолвно прося посмотреть на меня. Он сделал это, и его боль мгновенно усилилась, на секунду останавливая моё сердце и сжимая его в груди.

Боги. Как же он красив.

Он так охрененно красив, даже в темноте.

Эта боль в моем нутре усилилась, смешиваясь с его болью, когда он отреагировал на мои мысли, на мою боль, может, на мои пальцы и руки на его теле, может, на тот факт, что он находился во мне. Было так больно, что я понимала — я тоже вот-вот утрачу контроль. Эта мысль привела меня в ужас.

Ещё это казалось неизбежным.

Может, это даже казалось правильным.

Закрыв глаза, я сглотнула.

Затем, встретившись с ним взглядом…

Я открыла свой свет.