Черные крылья Ктулху. Истории из вселенной Лавкрафта

Жуткое дело Адам Нисуондер ^{Перевод С. Лихачевой}

Я прямо в себя прийти не могу.

Я не любитель приключений, если вы понимаете, о чем я. По правде сказать, скучноватая обыденность — как раз по мне.

Еще вчера я жил нормальной, довольно-таки предсказуемой жизнью и был счастлив. Жена меня любила, дети — уважали, у меня была хорошая работа, и все наши знакомые мне вроде бы симпатизировали — или, точнее, нам. Все счета оплачивались точно в срок, в доме царили мир и уют, а главная неопределенность моего бытия сводилась к тому, приготовит ли жена к ужину стейк на кости или спагетти.

И тут нынче утром жду я автобуса, гляжу себе под ноги — а на краю тротуара лежит маленький такой металлический кругляшок. Вот вы могли бы себе представить, что такая чепуха, как бросовая латунная железяка, вам всю жизнь испортит, а?

В тот момент мне эта штуковина необычной не показалась. Ну, белый металлический кружок, на нем гравировка: что-то такое со щупальцами, а посредине — громадный красный глаз. Я железяку подобрал, рассмотрел и подумал, что Арни, сынишке моему, она, пожалуй, покажется занятной. Я положил находку в карман и тут же о ней позабыл.

Ну, пришел я в офис, взял в киоске при входе стаканчик кофе, поднялся на лифте на девятый этаж. Уселся за рабочий стол и принялся за коммерческое предложение, — его до конца недели надо было закончить. Клиент-то важный, один из основных наших заказчиков.

Не просидел я там и пяти минут, как вдруг чувствую в правом бедре острую боль — прямо-таки нестерпимую… словно от меня кусок откусили или какое-то гигантское насекомое ужалило. Я вскочил на ноги, хлопнул по бедру, запрыгал по комнате, но боль не утихала. Она жгла меня, как огнем.

Она распространялась все дальше.

Я рухнул на пол.

Я завопил как резаный.

Несколько сотрудников подошли узнать, из-за чего сыр-бор. Несмотря на то что я явно страдал, никто не понимал, что со мной не так. То, что меня язвило, таилось под одеждой, а я так извивался и бился, что подойти ко мне ближе чем на расстояние вытянутой руки возможным не представлялось. Боль казалась осязаемой: как будто вверх по моей ноге ползло пламя, оставляя после себя мучительную агонию. И я ничего с этим не мог поделать — совсем ничего.

Боб Шоу опустился на колени рядом со мною и попытался добиться от меня, что происходит.

— Томпсон, да что с тобой?

А я чувствовал… ну, что-то такое… странное. Даже сквозь боль мне почудилось, что правая нога внезапно перестала быть ногой. Теперь она ощущалась, как… как будто из нее все кости вынули. Я вцепился в нее сквозь брючину, но пальцы не нащупывали ничего твердого. Я сдвинул левую руку ниже, к колену, но и колена не нашел. И здесь, и выше под ладонью обнаруживалось одно и то же — нечто до странности мягкое и упругое. И ощущение это одновременно распространялось по ноге вверх и вниз. Я прям света не взвидел от страха!

Если до того я вопил от боли, теперь я кричал от ужаса. Я опустил глаза и вижу: с меня ботинок свалился. Носок был по-прежнему на месте, а вот ступня внутри его сделалась чудовищно бесформенной, и теперь вся моя правая нога изгибалась каким-то противоестественным образом.

Мои сотрудники на всякий случай отошли подальше.

Я слышал, как Боб Шоу орет в телефонную трубку:

— Нет, я не знаю, что с ним, но немедленно пришлите «скорую помощь». Человек умирает!

Но боль все не утихала. Она растекалась в паху едкой кислотой. Я даже описать не в силах, какой ужас испытал, когда она проникла в мои гениталии, просочилась в левую ногу и снова хлынула вниз, — ощущение было такое, словно она выжигает мне кости. Я орал не умолкая.

Между тем боль, похоже, распространялась все быстрее. Секунда-другая — и вот уже моя левая нога, в точности как и правая, странно обмякла, и я обнаружил, что уже не в силах держать спину прямо. Я завалился назад — а жгучая боль поползла вверх по позвоночнику.

Я забился в судорогах, замолотил ногами, только это были уже не ноги. Они извивались и корчились, они словно бы скользили по полу. Теперь уже и правый носок с меня свалился: а обнажившаяся непристойно розовая плоть на ступню ничем не походила. Куда подевались пальцы и ногти, лодыжки и подошвы? Из-под брючины торчала бесформенная мясистая кишка, мерзко утончающаяся к закругленному кончику. Хуже того, она невыносимо раззуделась.

Под окном взвыла сирена и взвизгнули шины, резко затормозив на асфальте. Я надеялся, что врачи ждать себя не заставят.

Мои сотрудники и сослуживцы держались от меня как можно дальше. Ими постепенно овладевала паника.

— О господи! У него кожа идет складками!

— Да что с ним такое?

— У него, похоже, кости плавятся!

— А вдруг это заразно?

Едва прозвучал последний вопрос, несколько человек бросились к лифтам, а остальные попятились еще на несколько шагов.

Я попытался принять сидячее положение и овладеть собою, но не смог. Странная череда превращений продолжалась безостановочно, боль словно бы нарастала. Боюсь, вопли мои превратились в какие-то нечеловеческие звуки. Я совсем обессилел и надсадил горло, крича во весь голос. Теперь я не то стонал, не то хрипло блеял. Как ни странно, сколько бы ни менялось мое тело, я неизменно слышал ровный стук своего сердца. Этот гипнотический ритм одновременно и леденил кровь, и некоторым образом обнадеживал.

Струящийся сквозь меня поток достиг шеи и плеч и стремительно перетек в руки. Я все еще барахтался и бился, но теперь ощущение было такое, будто я заперт внутри собственной головы и вынужден наблюдать, как все остальное во мне — все, что входило в мои представления о себе самом, — неотвратимо меняется.

И тут вдруг, внезапно — о счастье! — боль стихла.

Я поглядел на свою левую руку, что неуправляемо моталась из стороны в сторону — и никакой руки не увидел. Глаза мои расширились от ужаса. Казалось, из рукава моего пиджака выползает гигантский розовый червяк.

У двери возникла суматоха, и в офис, расталкивая толпу, ворвались трое медиков. Двое катили каталку, третий нес санитарную сумку. Но уже при их появлении я почувствовал/услышал/догадался, что превращение завершилось. Голова моя безвольно запрокинулась назад, и я понял, что с черепом моим случилось то же, что и со всеми остальными костями в моем теле.

Старший врач опустился на колени рядом со мною; я попытался заговорить и сказать ему, что мне уже не больно. Голову мне поднять не удавалось, но я все еще пребывал во власти заблуждения, будто могу общаться. Я ошибался. Из моего рта исторглась студенистая баритоновая отрыжка, а вместе с нею — чудовищная вонь.

Кажется, я был шокирован не меньше врача.

В лице его отразилось явное омерзение.

— Это еще что за чертовщина? — сердито осведомился он.

Шоу вышел вперед и в ужасе воззрился на меня. Он откашлялся и раза с третьего наконец выговорил:

— Несколько минут назад это был наш сотрудник, мистер Дэвид Томпсон. Вот его рабочий стол. Томпсон сидел за ним и работал, как обычно, прежде чем… произошло… начало происходить… то, что произошло.

— Вы хотите сказать, что это существо — человек? — уточнил врач.

— Да, насколько мне известно, — подтвердил Шоу.

Если бы я по-прежнему управлял своим телом, я бы его обнял — тотчас же, не сходя с места. Меня переполняла признательность. Я попробовал приподнять руки и обнаружил, что червяки пришли в движение. Розовые отростки взметнулись над полом, словно извивающиеся щупальца, но контроль над ними я утратил.

Врач отскочил назад, лицо его исказилось от страха. Шоу и все прочие тоже попятились назад.

Я снова попытался заговорить, но на сей раз все, что мне удалось, — это с шумом исторгнуть из себя зловонные газы.

Тут я обнаружил, что мне трудно дышать. Казалось, на грудь мне уселся какой-то великан. Я задыхался.

Врач снова подошел ближе. Опасливо потянулся ко мне, попытался взять меня за запястье — вот только запястья у меня уже не было. Врач отдернул руку, а затем приложил к моей груди стетоскоп. Заслышав биение моего сердца, он слегка расслабился.

— Что с ним случилось? — спросил он вслух.

Шоу пожал плечами:

— Не знаю. Он работал за своим столом и вдруг как закричит, словно от резкой боли. Рухнул на пол, забарахтался, заизвивался, и не прошло и нескольких минут, как он весь словно бы обмяк и раскис. Мы поначалу пытались ему помочь, но он так быстро и разительно менялся — мы все перепугались, не знали, что и думать. Он бился и метался — нам пришлось отойти подальше, чтоб не задел. Вот тогда я вам и позвонил.

— Мы его забираем, — заявил врач. И махнул рукой своим спутникам. — Грузите его на носилки.

То, что произошло дальше, показалось бы смешным, не будь оно столь жутким.

Двое санитаров сложили каталку, пристроили ее рядом со мною и стали меня перекладывать. Каждый взял меня за руку — за то, что когда-то было рукой, — и потянул, но видоизмененные конечности просто растягивались до немыслимой длины, а тело лежало на месте.

На помощь пришел старший врач. Мои длинные щупальцеобразные конечности свернули и уложили поверх тела. Все трое подсунули руки под мое туловище и то, что некогда было бедрами, и попытались меня приподнять.

Это было все равно что перекладывать растекшееся желе зубочистками. Санитары попытались еще раз, и еще, пока наконец не поняли, что все бесполезно.

Наконец они просто перекатили меня на носилки, разместили конечности поаккуратнее, а мою одежду использовали как стропы. И помчали каталку к лифту — спасибо, хоть простыней меня прикрыли! — спустились на первый этаж, доехали до ожидающей машины «скорой помощи» и наконец доставили меня под завывание сирен в местную больницу.

Прошло уже несколько часов. Меня зарегистрировали, поместили в отдельный покой, да там и оставили. Хотелось бы мне сказать, что я потерял сознание, — но этого не случилось.

И что самое странное: мой разум оставался при мне. Невзирая на пережитый ужас, когда стихла боль, пришла своего рода отрешенность — как будто я парил в воздухе над самим собою. Сути превращения я не понимал, но тут во мне пробудилось любопытство.

Если черепа у меня больше нет, тогда что же защищает мой мозг? То, что осталось от моего лица, вдавило в матрас мое же собственное дряблое тело, однако у меня было ощущение, что я цел и невредим. Но как мое сердце может продолжать биться, если вокруг него нет ребер? Однако ж оно все-таки билось — со странно успокаивающей размеренностью.

Я сосредоточился и попытался пошевелить одной из конечностей — той, что была когда-то моей правой рукой. Она дернулась.

Я сфокусировался на том, чтобы дотянуться ею до лица. Отросток неуверенно изогнулся в сторону глаза.

Я испытал иррациональное ликование. Впервые с тех пор, как накатила боль, я почувствовал, что хоть немного, самую малость, урывками, контролирую хоть что-то. Очень медленно и старательно я направлял свою правую руку к цели. Когда она наконец неуверенно коснулась моего лица, я сделал два открытия. Во-первых, конечность, даже видоизменившись, способности к восприятию не утратила. На самом деле чувство осязания словно бы обострилось — как будто вся она сделалась чувствительной, как кончик пальца.

Во-вторых, то, что некогда было моим черепом, не исчезло совсем. Плотный, но податливый хрящ образовал защитный каркас вокруг моего бедного человеческого мозга, и такие же бугорки защищали глаза.

Рот, однако ж, превратился в безгубую, беззубую пасть, источающую клейкую жидкость. А нос просто исчез — не осталось даже носовых отверстий.

И все-таки я по-прежнему дышал… каким-то образом.

Тут я снова услышал свистяще-жужжащие звуки и осознал, что доносятся они от того места, где у меня некогда была шея. Я сосредоточился, постарался снова привести в движение руку и провел ею по тому участку, где волнистые складки плоти словно бы приподнимались, когда я выдыхал, и втягивались при вдохе. Внезапно меня осенило.

Жабры? Господи милосердный, у меня жабры!

У дверей послышались торопливые шаги, и в покой вошел мужчина в белом халате. За ним по пятам поспешали две медсестры.

Врач остановился в изножье кровати и посмотрел в медкарту.

— Здесь должен быть Дэвид Томпсон, — саркастически отметил он. Он отдернул простыню, открыв взгляду мое туловище и верхнюю часть бедра. — Это не человек. Это что, шутка такая?

Я почувствовал, как его ладони движутся по тому, что некогда было моим бедром и боком.

— Погодите-ка! — вдруг воскликнул он. — А это еще что такое?

Врач защипнул кожу моего бывшего бедра и нащупал под нею непонятное утолщение.

— Держу пари, я эту штуку вытащу даже без местной анестезии, — пробормотал он про себя. Оглянулся, взял с подноса скальпель и молниеносно сделал крохотный надрез. Легонько надавил — и что-то чпокнуло. Другого слова я просто не подберу. Оно аж запрыгало на подносе.

— Какой-то круглый металлический предмет, — отметил врач, осторожно беря его в руку. — Размером приблизительно с бутылочную пробку. — Он обернулся ко второй медсестре. — Наложите шов. Я пойду гляну на эту штуку под микроскопом.

Но не сделал он и нескольких шагов, как вдруг словно оцепенел.

— Какого хре…

Фразы врач так и не окончил. Он застонал, а в следующее мгновение стон перешел в пронзительный крик. Врач сжал находку в кулаке и тяжело рухнул на пол. И забился в судорогах; вопли его звучали все более пронзительно.

Я не мог приподняться и сесть, чтобы видеть, что происходит, но я и без того сразу же догадался, в чем дело.

Бедолага, подумал я. Теперь нас таких двое.