Черные дрозды

Глава двадцать четвертая

Здесь умирает Ренди Хокинс

Никто не знает кто такой Ренди Хокинс, потому что он — большое и старое ничто.

Он, безусловно, не является человеком привлекательным: поросячий нос, кудрявые рыжие волосы, джинсовая куртка, которая была в моде пару десятков лет назад. Ботинки всё ещё на нем, но, если кто-то увидит его ступни, отметит, что они, как и его нос, похожи на поросячьи копыта. Очень уж они похожи на копыта.

Его работа ничем не примечательна. Сейчас он работает за мясным прилавком в большом супермаркете, но устроился он туда совсем недавно. До этого Ренди работал оператором на заправке, а ещё до того, тоже оператором, но на другой АЗС. Когда-то он считал, что может стать барабанщиком, но был весьма озадачен, когда узнал, что для этого обязательно нужно уметь играть на барабане.

Может, это из-за его мироощущения? Несмотря на привычки, он мягкий человек. Тихий. В своей голове он отнюдь не скучен, но для всех остальных Ренди туп, как пробка.

Если бы он был бубликом, то самым обыкновенным.

Так что же делает Ренди Хокинса таким особенным? Достаточно особенным, чтобы оказаться подвешенным за руки в морозилке для мяса рядом с говядиной.

Две вещи.

Первая — это одна из его «привычек», упомянутых чуть раньше.

Вторая — его знакомства.

Видите ли, Ренди употребляет мет. В основном для того, чтобы можно было сидеть допоздна, смотреть мультики и плохие фильмы. Кто-то может поспорить и сказать, что Ренди просто боится смерти, а сон для него равносилен ей — более того, сон отнимает жизнь, что приближает смерть. Однако Ренди этого даже не осознает. Кроме того, кто не боится смерти?

Проблема в том, что зависимость Ренди — возможно, нечаянная причина тому, чтобы оказаться казненным, — приведет его к смерти несколько раньше положенного. Видите ли, дилер Ренди всё время повышает цены. Стоимость кристаллического мета ползет все выше, выше и выше. Ренди не из тех, кто раскачивает лодку и уж точно не станет тратить силы на то, чтобы искать нового дилера…

…но что, если это новый дилер ищет Ренди?

Появляется новый парень. Говорит, что у него есть товар. Говорит, что готов его продать по бросовым ценам. Этот новый парень какой-то скользкий; он улыбается, словно пришел обделывать свои делишки. Но даже тогда Ренди думает, несмотря на то, что парень слишком улыбчив, тот торгует нормальным товаром и это хорошо. Ренди нравится новая цена.

Ренди перестает ходить к своему старому дилеру и начинает покупать у нового.

И вот здесь заканчивается исключительность Ренди.

По крайней мере, что касается его похитителей.

Дверь в морозилку гремит, потом открывается. Это пугает Ренди и в носу у него надувается кровавый пузырь. Парень едва не наделал в штаны.

Два человека, выбившие из него всю дурь — приземистая женщина (Ренди не может ничего с собой поделать, но находит её вполне привлекательной) и высокий мужчина — заходят внутрь, но теперь с ними третий.

Он широкоплечий, но худой — слишком худой, похожий на скелет, который облачили в белый костюм, — и что более странно, у него совсем нет волос, никаких. Лысая, блестящая голова. Никаких бровей. Никаких ресниц. Каждая частичка кожи, с нездоровым, но не химическим, загаром, похожим на поджаренную курицу, — гладкая, блестящая, словно смазанная маслом.

— Ренди Хокинс, — говорит мужчина, но у него не здешний акцент, особенно, если в качестве «здешнего» не считать всю Северную Америку. Может быть, мужчина из Германии. Или Польши. Или из какой-то другой страны Восточной Европы. Мужчина показывает пальцем и спрашивает: — Это он?

Ренди пытается что-то сказать, но не может, потому что ему в рот засунут один из его же окровавленных носков, заклеенных изолентой.

Харриет кивает.

— Я с ним поработала.

Ингерсолл кивает, словно любуется картиной. Он пробегает паучьим пальцем по подбородку Ренди, по корке запекшейся крови, по уху, похожему на цветную капусту, по лбу, где лезвием, а не маркером, проведено несколько горизонтальных линий.

Он приподнимает голову Ренди. Видит, что у того на шее есть кусок пожеванной кожи.

— Как интересно, — говорит худой мужчина. Он проводит пальцами по покрытой струпьями, изодранной плоти. Будто расчесали. — Новая техника?

— Новый инструмент, — объясняет Хирриет. — Я прошла по спальне, ванной и во дворе, нашла кое-какие кухонные инструменты. Это от терки для сыра. А чесночным прессом я сломала ему три пальца.

— Инновационно. И со вкусом.

— Спасибо.

Ингерсолл осматривает Фрэнки с головы до пят.

— А твой какой вклад?

— Пончики.

На лице Ингерсолла появляется кислое выражение.

— Конечно. — Его взгляд не являет ничего нового.

— Он готов разговаривать, — говорит Харриет. — Я знаю, ты бы хотел поучаствовать.

— Да. Пора уже вмешаться. Всё слишком уж затянулось.

Ингерсолл вытаскивает из кармана небольшую сумочку и опускается на колени у ног Ренди. Он прижимается лицом к висящей туше говядины, ощущая лбом исходящий от неё холод. Потом Ингерсолл открывает сумочку и опускает её на пол.

Рассыпаются маленькие кости, не больше, чем кусочки мрамора, некоторые не длиннее зуба. Это кости с рук: запястные суставы, похожие на гравий, пястные кости, фаланги, как угощение для собак или кончики зонтов. Все белое, отбеленное, чистое.

Ингерсолл их не трогает. Его палец скользит над ними, словно следует за текстом в детской книге или Библии. Он кивает и бормочет что-то неразборчивое. Для всех остальных это необъяснимо, но для него всё ясно как день, это письмена, начертанные большими белыми буквами.

— Хорошо, — удовлетворенно говорит он. Ингерсолл собирает кости в мешочек и целует его так, как поцеловал бы мать.

Он встает и смотрит Ренди в его красные глаза.

— Ты перестал покупать у нас, — говорит Ингерсолл. Он облизывает губы, качая головой. — Возмутительно. Я предпочитаю думать, что мы предлагаем стоящий товар по доступной цене. Но ты можешь ещё спастись. Просто нашепчи мне на ухо всё, что знаешь о своем новом поставщике. Если меня это удовлетворит, если ты расскажешь, что знаешь, я сохраню тебе жизнь в обмен на руки. Всё ясно?

Ренди кивает, слышится приглушенное хныканье.

Ингерсолл улыбается, большим и указательным пальцем вытаскивает носок и прижимает ухо к губам Ренди.

— Рассказывай, — говорит Ингерсолл и Ренди вываливает ему все.

* * *

Снаружи холодильника для мяса Ингерсолл вытирает руки.

Белое полотенце, переданное ему Харриет, окрашивается красным.

Ингерсолл передает пластиковый пакет. В нем лежат две руки, отрезанные в районе запястья.

— Варите их, — говорит Ингерсолл, — до тех пор, пока мясо не отойдет от кости. Как варят оссобуко. Когда мяса на костях не будет, отбелите их. Обработайте специальным дымом. Потом отдадите мне. Я выберу те, которые подойдут для моего мешочка.

Взяв пакет, Харриет кивает. Фрэнки выглядит так, словно подавился желчью.

— Ты, — говорит Ингерсолл, тыча пальцем в грудь Фрэнки. Этот палец очень тонкий, чуткий. Словно по ноге ползет насекомое. Но у Фрэнки такое ощущение, будто он с легкостью пробьет его грудь и достанет до сердца. — Избавься от тела.

Проглотив тугой узел, чтобы не проблеваться, Фрэнки кивает.

— Теперь мы знаем где живет Эшли Гейнс, — говорит Ингерсолл.

Но теперь он знает, что это лишь вторичный приз. Девчонка. Ему нужна она. Ингерсолл лезет в карман белого пиджака и аккуратно проводит пальцами по переплету дневника Мириам.

У него есть несколько вопросов, которые он очень хочет ей задать.

Интерлюдия

Интервью

Проходит некоторое время, прежде чем Мириам заговаривает снова. Пол тихо ждет, он колеблется, он задумчив, как будто любое его движение может всё разрушить, может перерубить веревку, на которой над головой девушки болтается меч.

— Я забеременела, — наконец, говорит она.

Пол моргает.

— От кто?

— От кого, вообще-то. Ты же студент колледжа, учишь грамматику. От Бена.

— От Бена? — Пол выглядит озадаченным.

— Да. Бен? С которым у меня был секс? Тот, который застрелился? Прости, не я ли тебе рассказала только что эту историю? Я затемняюсь и исчезаю.

— Нет, просто, извините, он же мертв, я подумал, как он может…

Мириам фыркает. К этому моменту она уже на три четверти пьяна.

— Мы же не говорим о сексе с зомби; он не вылезал из могилы, дабы обрюхатить меня мертвячьим ребенком. Секс у нас был один раз, а этого вполне достаточно, чтобы забеременеть. Таков круг жизни, Пол.

— Точно. Понятно. Простите.

— Не извиняйся, всё нормально. Я вернулась той ночью в сопровождении полиции, а моя мать уже знала что к чему. Несколько недель подряд (после того, как застрелился Бен), мы проводили в моей комнате за чтением Библии. Удивлена, как мать не догадалась примотать её к моим рукам скотчем. Она нашла все мои комиксы, которые я хранила под паркетиной вместе с некоторыми CD. Все их унесла. И если бы она могла скрепить мою вагину степлером во имя Господа, то обязательно так и поступила.

— И когда вы узнали?

Мириам прищуривается, припоминая.

— По утрам началась тошнота… не более, чем через пару месяцев после того, как мы сделали своё грязное дельце. Что-то около того. Я проснулась утром и меня стошнило ужином, потом я позавтракала, но не удержала и этого. Я знала причину, потому что боялась этого. Моя мать была большой последовательницей того, что у всего есть свои последствия, как, например, из плохих семян вырастают ядовитые фрукты. О, ты ешь очень много? Это обжорство, как следствие — получи рак кишечника. Что такое? Не можешь остановиться и не оттрахать всех домохозяек в округе? Упс, получи сифилис, от которого сгниет твой член. Удачи!

— Какой-то странный взгляд на карму.

— Не говори ей об этом. Она приставила нож к своему собственному горлу. — Мириам проводит пальцем по горлу. — Рраз! Убить еретика.

— И как она отреагировала на беременность?

— Я скрывала сколько могла. Просто сказала, что потолстела, но это было ложью, ведь я едва ли ела за двоих. Мой живот раздувался, тогда как всё остальное оставалось неизменным, и вскоре я стала похожа на тех африканских детей, у которых по животам ползают мухи.

— Значит она узнала?

— Узнала.

— И… что? Она выгнала вас? Она не похожа на самую лучшую мать.

Мириам вздыхает глубоко.

— Нет. Всё… как раз наоборот. Она изменилась, мужик. Не то, чтобы она стала ласковой, любящей матерью, но она изменилась. Стала более заботливой что ли. Перестала обзывать меня и обвинять во всем. Заходила ко мне в комнату, спрашивала, нужно ли мне что-нибудь. Боже, она даже стала готовить мне то, что я люблю. Это было странно. Наверное, она полагала, что змея обратно в банку не загонишь. Она всё время запугивала меня, чтобы я не допустила ошибки, но я всё равно оплошала. К тому же, может быть, она всё-таки хотела внука. Глубоко внутри, я порой задумывалась, а не так же ли появилась я. Может быть, поэтому она была такой. Конечно, ничего наверняка я не знала.

— Но… — отзывается Пол. — У вас же не было ребенка.

— О нет, был. Он всё это время прятался за твоим стулом.

Пол оглядывается.

— Пол, ты очень доверчив, — говорит она. — Нет, детей у меня не было.

— Так что случилось? Как вы потеряли… — Бип-бип-бип. Пикают часы Пола. Он наклоняет запястье и Мириам видит, что это старомодные часы с калькулятором.

— Не думала, что у кого-то ещё есть такие, — говорит она.

— Я думал, это будет выглядеть иронично, — объясняет Пол. — Однако оказалось, что они весьма полезны. Кому нужен карманный компьютер, когда в часах есть калькулятор? Плюс, они стоили всего пять баксов.

— Экономно и практично, крутые часы с калькулятором. Отлично. Что за будильник? Планируется свидание?

— Ага, — отвечает он задумавшись, но потом качает головой. — Э, не совсем свидание, вернее, совсем не свидание. Мне надо сходить к маме, пообедать, и в тысячный раз объяснить, почему я выбрал колледж ближе к дому отца, несмотря на то, что ближе он всего-то на десять миль.

— Звучит весело, — говорит Мириам.

— Не очень. Продолжим завтра?

— Завтра, — врёт она. — В то же время на том же канале.

Пол выключает диктофон и убирает его в карман. Машет рукой и оставляет Мириам в одиночестве.

Она ждет. Не очень долго. Секунд тридцать, наверное.

Потом выходит за ним следом.

Глава двадцать пятая

Экстрасенс по соседству

Вся фрикаделька исчезает у неё во рту.

— Я до сих пор поражаюсь, — говорит Луис, наблюдая за Мириам с таким выражением лица, словно он смотрит на то, как удав целиком пожирает соседского кота.

— Чему? — интересуется девушка с набитым ртом.

— Как ты ешь. Я вижу это каждый день, но всякий раз это новые впечатления.

— Мм-м, — мямлит она, с усилием проталкивая мясной шарик дальше. — Ничего странного нет в девушке, которая с удовольствием уминает тарелочку спагетти, сэр.

— За исключением того, что сейчас десять утра.

— Не моя вина, что у этой забегаловки одно меню на весь день.

— Как тебе удается оставаться такой стройной?

Мириам ухмыляется и берет Луиса за руку.

— Хочешь похудеть, спроси меня как.

Он не отстраняется, но чувствует себя неловко. Начиная с той ночи в придорожном домике, он ощущает неуверенность. Висит на краю. Луис хочет эту девушку. Но чего-то боится. Или может быть, гадает Мириам, это она боится? А он всего лишь чувствует её страх?

Но они этого еще не сделали. Дело. Горизонтальная мамба. Кинг-конг карабкается на Эмпайр-Стейт-Билдинг. Мириам не знает причины. Она едва не вынесла ему мозг. Так почему не сделать это сейчас? Это ведь её стезя. Это то, что у неё получается лучше всего.

Но Луис другой. Или может, она другая. Всякий раз как эта мысль приходит ей в голову, девушка прогоняет её прочь. Она боится, что пристальное изучение проблемы каким-то образом всё испортит. Словно в этом есть какой-то смысл.

— У меня метаболизм как у обкуренного кролика, — объясняет Мириам. — Всегда такой был. Могу есть что захочу, а тело не меняется.

— Некоторые женщины убили бы, лишь бы оказаться на твоем месте.

— Некоторые женщины просто тупые ослицы.

— Ох, ну хорошо, — смеется Луис.

Это один из тех самых моментов, что Мириам любит больше всего. Большинство мужчин в её жизни (черт, большинство людей в её жизни вообще) восприняли бы подобные слова, как воинственность и что-нибудь ответили в том же ключе. И дальше пошла бы игра в словесный бадминтон, когда каждый колет другого нелестным комментарием. Но Луис, он просто улыбается. Смеется. Он не подбрасывает дров в костер её злобы. В нем есть умиротворенность Тай-Чи, благодаря которой мастера Дзен направляют агрессивный дух в верное русло. И в результате этот дух не разрастается до размеров зверя, а рассеивается в ничто, в пар.

Мириам подавляет отрыжку, поднеся кулак к губам. Отодвигает тарелку и ухмыляется.

— И куда мы едем дальше, папуля? И где вообще мы находимся? Я не обратила внимание.

Они ехали уже неделю и один день. Рейс начался с Северной Каролины до Мэриленда (везли банки с краской), потом из Мэриленда в Делавер (мебель для вечеринок) и вот теперь из Делавера (снова краска) приехали куда-то в… Огайо? Да, это должен быть Огайо. Приглаженный. Фу. С деревцами. Автомагистралями. Бе.

— Бланчестер, штат Огайо, — говорит Луис, вынимая из кармана карту и раскладывая её на столе. Потом тычет пальцем в населенный пункт. — Примерно сорок-пятьдесят миль от Цинциннати.

— Бла-а-а-а-анчестер, — тянет Мириам, словно зомби, почуявший свежие мозги. — Прямо из Бланчестера, сумасшедшего городишки, в честь мальчишки-педофилишки [1].

— Ты очень странная.

— Привыкай, здоровяк. Такая уж я есть, опровергаю научный подход. — Она тянется через стол и целует мужчину. Они не сливались в зверя с двумя головами, нет — только поцелуи. Это Мириам раздаривала поцелуи. На неё так непохоже. Обычно, девушка не целуется с мужчинами, которых встречает по пути. Они суют свой язык ей в рот и похоже, их единственная цель — откусить его от самого основания.

— Твоя версия науки весьма приятна на вкус.

— У меня пятерка с двумя плюсами по анатомии и сексуальности.

Отстраняясь от Луиса, Мириам бросает взгляд в окно. Напротив закусочной припаркован пикап. Совершенно безобидный, ничего не показывающий на радаре опасности Мириам… но потом водитель садится в машину и уезжает.

За грузовиком Мириам видит неоновую вывеску.

«Гадание. Читаю по ладони. Раскладываю на Таро».

Луис оплачивает счет и оставляет щедрые чаевые… но Мириам продолжает таращиться в окно. Она давно думала об этом, но мужества никогда не хватало.

— Подожди здесь, — говорит она и встает.

— В дамскую комнату?

Мириам трясет головой.

— Неа. Гадалка тут рядом. Всегда хотела попробовать.

— Я с тобой.

— Нет… побудь здесь. Это… личное.

Мириам видит как Луис изучающе на неё смотрит, словно пытаясь собрать кусочки воедино. Он периодически возвращался к этой головоломке по имени Мириам, как какой-нибудь другой человек смотрит в книжку Волшебный глаз, ожидая, когда же появится скрытое там изображение. И как обычно, Луис сдается. Ни дельфинов, ни парусников не видно за изображенным хаосом и шумом. Но это пока.

— Вполне справедливо, — говорит он. Луис держит в руке один из своих многочисленных конвертов с наличными (как Эшли и предполагал, такие конверты припрятаны им по всему грузовику; его «сбережения», как он сказал Мириам) и достает из него три двадцатки, вложив их в ладонь девушки. — По крайней мере, позволь за это заплатить.

Мириам не может соврать самой себе. Деньги жгут ей пальцы, они словно вымазаны кровью. Девушка опускает взгляд и вместо Джексона на банкноте видит Луиса с выколотыми глазами, заклеенными изолентой.

Она молчит.

Выдавливает слабую улыбку.

Потом уходит.

* * *

Мириам знает, чего ожидать, но тут она не права. Девушка ждет модных завитушек и псевдо-оккультного антуража: магические кристаллы, фиолетовая бахрома, колокольчики, ладан, что разъедает глаза, толстая кошка на подушке. Вместо этого под неоновой вывеской открывается магазинчик вязанных вещей. Коричневые полки заложены вязанными шерстяными платками, детскими шапочками, мотками пряжи. И никакой кошки. Вместо неё под столом разместился пузатый бигль. Он похож на шарик.

Женщина же, сидящая за столом, скорее похожа на «нотариуса», нежели на «цыганку мошенницу». Черт, она вообще похожа на настоятельницу в церкви. Светло-синий кардиган. Копна рыжих волос. На переносице очки.

— Так, и какого хрена? — первое, что говорит Мириам.

Женщина сурово на неё смотрит.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Я… подумала, что иду к гадалке. Извините. — Она разворачивается, чтобы уйти.

— Я и есть гадалка, — говорит женщина. — Меня зовут мисс Ненси.

— Мисс Ненси, гадалка, которая вяжет?

— Да, вяжу и крючком тоже. Леди зарабатывает как умеет.

Мириам пожимает плечами.

— Ага, кричи громче, кто-нибудь да услышит, сестренка. Я сяду?

— Присаживайтесь. Пожалуйста.

Мириам садится. Девушка барабанит пальцами по столешнице.

— И что дальше? Как это произойдет? Сколько эта афера будет мне стоить?

— Плата сорок долларов, но уверяю вас, это не афера. — Голос у женщины серьезен. Она курит или курила когда-то, как думает Мириам, и от этой мысли девушке хочется достать сигарету. С тех пор как она катается с Луисом, её перекуры канули в прошлое.

— Уверяю вас, это и есть гребаная афера.

— Не используйте подобных выражений при мне.

Где-то в глубине её голоса Мириам слышит тон своей матери. Девушка кивает.

— Простите.

— Это не афера и не жульничество. Духовное измерение существует.

— Это мне известно.

— Неужели?

— Я сама экстрасенс. Неужели вы этого не знаете?

Женщина цокает языком.

— Если бы вы были экстрасенсом, вы бы знали, что так это не работает и редко всё бывает очень просто.

— Хорошо сыграно, мисс Ненси. Хорошо сыграно. Отлично, сорок баксов, значит. — Мириам кладет на стол две двадцатки. — И может быть, если вы действительно так хороши, я куплю у вас вязаную шапочку или милую пепельницу.

Мисс Ненси забирает деньги и, что удивительно, прячет их куда-то в недра кардигана под воротник — по сути, в декольте.

— И что выбираете? Таро? По ладони вам посмотреть? Я читаю по чайным листьям.

— Я обычно читаю по дну рюмки. Ничего из вышеперечисленного меня не устраивает, благодарю.

Мисс Ненси выглядит озадаченной.

— Я сама экстрасенс, — говорит Мириам, — помните? Да ладно, Ненс. Вам эти штучки не нужны. Может, конечный результат и не выглядит как афера, но все эти прибамбасы таковыми и являются, разве нет? Красивые карты. Тайны, якобы начертанные на прелестной ладошке. Вам нужно просто прикоснуться кожей к коже. Только касание и сработает. Я ведь права?

Мириам не уверена, что на самом деле права… ведь она здесь, потому что никогда не встречала кого-то, кто заявлял бы, что он настоящий экстрасенс. Но так происходит с ней самой, а девушка предполагает, что судьба действует по определенным правилам и на мисс Ненси распространяются те же законы.

Под столом ворчит бигль.

— Правда, — наконец говорит мисс Ненси и от улыбки у неё образуются морщинки. Она раскрывает ладонь. — Кладите свою руку в мою.

— Я хочу, чтобы вы были честны на счет того, что увидите.

— Буду, клянусь. Обещаю вам.

— Без пизд… эм, чур, без вранья.

— Просто положите свою руку на мою.

Мириам протягивает руку и опускает её на ладонь женщины.

У Ненси теплая рука. Рука Мириам кажется холодной.

Они просто сидят несколько минут. В тишине. Внезапно Мириам озаряет — она не видит как умрет эта женщина. Никаких видений. Никакой смерти. Словно эта женщина агент, выключенный из потока судьбы и времени…

Пальцы Ненси, словно мухоловка, сжимаются вокруг ладони Мириам.

— Ой… — лишь произносит девушка.

Хватка становится крепче. Шея женщины напрягается так, что становятся видны сухожилия. Мириам пытается выдернуть руку, но у неё не получается. Глаза Ненси распахиваются. Белки глаз наливаются кровью из-за лопающихся сосудов. Зубы гадалки стиснуты так сильно, что Мириам опасается, они могут раскрошиться.

Девушка ещё раз пытается выдернуть руку, но та словно попала в тиски… рука Ненси становится теплее, горячее, словно её что-то жжет.

Из носа гадалки идет кровь. Она капает Мириам на руку. Кап, кап, кап. Мириам надеется, что эта жидкость позволит выдернуть руку. Однако её не повезло.

Ненси начинает стонать. Её голова раскачивается и крутится в разные стороны.

Под столом своим лаем ей вторит бигль.

— Господи, — говорит Мириам, по-настоящему испугавшись. Это из-за неё? Или у женщины случился приступ? Мириам упирается второй рукой в стол и отталкивается. Столешница упирается женщине в живот, та хватает ртом воздух.

Пальцы гадалки разжимаются. Мириам одергивает руку. Кожа покраснела, девушка замечает, что уже начали образовываться синяки.

Ненси выглядит хреново. По лбу женщины стекает пот. Она облизывает губы и достает небольшой носовой платок, чтобы вытереть кровь. Глаза гадалки стали абсолютно красными.

Мириам тихо спрашивает:

— Мисс Ненси, вы в порядке?

— Что ты такое? — шипит та.

— Что? Что вы имеете в виду?

— Что-то внутри тебя умерло. Глубокое, тёмное, сморщенное, и это нечто рыдает, словно потерянный ребенок в поисках своей матери. Ты рука смерти. Ты её механизм. Я слышу, как вращаются колеса, как тянут шкивы. — Ненси роется в недрах кардигана в поисках двух двадцаток. Она сминает деньги и отталкивает их обратно к Мириам. — Забери. Мне не нужны твои кровавые деньги. За тобой идет смерть, а внутри тебя сидит монстр — его присутствие ощущается, — он внутри твоего сердца и разума. Я не хочу в этом участвовать. Уходи отсюда.

— Подождите, — умоляет Мириам. — Подождите! Нет, помогите мне, помогите понять, расскажите, как это всё остановить, как от этого отказаться и…

— Убирайся отсюда! — кричит мисс Ненси. Бигль вторит ей своим воем.

Мириам вскакивает на ноги и пятится к двери.

— Пожалуйста…

— Уходи.

Плечи девушки упираются в дверь, она вываливается наружу, испытывая головокружение.

* * *

Мириам сидит пятнадцать минут в небольшом переулке рядом с химчисткой, что совсем недалеко от гадалки. Девушка курит. Её всю трясет. В голове полная неразбериха.

Мириам успокаивается и возвращается обратно в закусочную.

— Предсказала она тебе будущее? — спрашивает Луис.

Мириам слабо улыбается.

— Аферистка. Она ничего не рассказала из того, о чем бы я не знала. Может, пора уже сваливать?

Глава двадцать шестая

Глухой переулок

Вонь удивляет Харриет. Это запах свежей, скошенной травы. Но также пахнуть может и разлагающееся тело — труп в водосточной канаве, в котором скоро появятся жуки и личинки. Для Харриет это запах гниения. Вонь полнейшего застоя. Все её мускулы стягиваются в тугой узел.

Ингерсолл, сидящий в Кадиллаке сзади (а его присутствие моментально обновило Cutlass Ciera до машины статусом повыше), видит насколько напрягаются плечи женщины и говорит:

— Как это все для тебя знакомо, Харриет.

— Да, — отвечает она. Слово лежит там, совершенно лишенное эмоций.

Их окружает пригород. Побеленные бордюры, тучи птиц. Солнечный свет, вокруг растет и цветет клематис. Пастельных цветов сайдинг. Яркие белые водостоки.

Харриет очень хочется всё здесь предать огню и посмотреть, как всё сгорит до самого основания.

— Думаю, поверну здесь, — говорит Фрэнки и следует своим словам. — Нет, дерьмо, черт, подождите. Вот здесь. Сюда. Эти сраные маленькие улицы похожи друг на друга. Дома, газоны. Формочки для печенья, скопировать-вставить. — Харриет чувствовала взгляд Фрэнки до поворота, во время и после него.

— Он не знает, — говорит Ингерсолл.

— Он это кто? — интересуется Фрэнки. — Вы обо мне?

Харриет нерешительно мнется.

— Нет, не знает.

— Сколько времени прошло с тех пор, как я поставил вас работать в пару? — спрашивает Ингерсолл.

Фрэнки нужно время, чтобы подумать. Харриет оно не требуется.

— Два года и три месяца.

— Чего я не знаю? — спрашивает Фрэнки.

— Ничего, — отвечает Харриет.

— Всего, — говорит Ингерсолл.

— Скажите мне, — просит Фрэнки. — Я хочу знать. Вы всё обо мне знаете. Я для вас как открытая книга. Я ничего от вас не скрываю.

— Ты ему скажешь? — интересуется Ингерсолл, пока Фрэнки доезжает до тупика глухого переулка. Фрэнки смотрит на Харриет.

Она чувствует его взгляд.

Странно, учитывая, что Харриет никогда ничего не чувствует. Нравится ли ей это ощущение; не потому ли, что она тогда может хоть что-то почувствовать? Издеваться над другими для неё так же весело, как мучить себя саму?

Она предпочитает не отвечать на вопрос Ингерсолла. Или свой собственный.

Вместо этого она говорит:

— Приехали, — и выбирается из машины.

* * *

— Он их не убивает? — интересуется Ингерсолл, водя ловкими пальцами по держателю для почты, стоящему в коридоре.

— Нет, — отвечает Харриет. — Он аферист. Обдирает их как липку.

— Здесь никого. Его нет, — кричит Фрэнки из другой комнаты.

Ингерсолл кивает.

— Ничего неожиданного. Он должен оставить какие-то следы. Некий знак того, что был здесь. Но более важно то, что я хочу увидеть следы девчонки. И вы их найдете. А я подожду, пока будете искать.

Он присаживается в уголок для завтрака на кухне и складывает руки перед собой. Сидит там совершенно неподвижно и абсолютно тихо.

Харриет с Фрэнки продолжают складывать вместе кусочки паззла.

Дом — улица Платан, 1450 в Дойлстауне, штат Пенсильвания в пригороде Филадельфии — принадлежит Дэну и Мюриэль Стайн.

Дэн увлекается рыбалкой, фондовым рынком и, несмотря на свою кажущуюся консервативность, группами из 80-ых: Poison, Mötley Crüe, Warrant, Winger.

Мюриэль тоже играет на бирже, но своими личными деньгами. Помимо этого, в доме не хранится почти никакой информации о Мюриэль. Это потому, что они разведены. Уже полгода. У них есть дочь, ей восемнадцать и зовут её Ребекка. Фрэнки находит документы в кабинете.

— Дэн живет здесь до сих пор, — говорит Харриет. — Мюриэль переехала туда, где травка позеленее.

— Это место тебя выводит из себя, — говорит Фрэнки.

— Ничего подобного.

— Ты мне врешь.

— Продолжай искать. Ингресолл ждет полезную информацию.

Modus operandi Гейнса заключается не в том, чтобы вынудить людей съехать, а в том, чтобы они рассказали где живут. Он знакомится с ними на каких-нибудь собраниях, в ресторанах и барах. Они же работают. Их нет дома. Тут приходит Эшли, вламывается в дом и живет там, пока хозяин не возвращается. Вот в чем уловка. С одной стороны, всё просто. С другой — всё очень просто. Эшли слишком хорошего о себе мнения, оказывается.

Харриет не может понять, куда делся Дэн — владелец франшизы местной спортивной одежды, — его нет. Может, уехал к любовнице. Может, в командировке выясняет что-то про новые футбольные мячи и оборудование для пилатеса. По сути Харриет всё равно. Этот дом похож на место преступления, но ищет она отпечатки пальцев не Дэна Стайна.

Харриет решает проверить наверху.

На половине пути по покрытой ковром лестнице, она чувствует запах.

Разложение.

В этот раз настоящее. Не метафорическое.

Она зовет Фрэнки. Они стоят и принюхиваются, словно псы.

Хозяйская ванна, второй этаж.

Занавеска душа задернута. Крышка унитаза опущена. Поверх него лежит маленькая стеклянная трубка, потемневшая от сажи. Вонь здесь стоит жуткая.

— Черт. Он мертвый, — бубнит Фрэнки, закрыв рот и нос рукой. Харриет же всё равно. Запах её не волнует. Не так как аромат скошенной травы. Или ароматическая смесь из сухих лепестков. Или запах жаркого из духовки. — Тупой придурок окочурился, попробовав товар. Вот дерьмо.

За занавеской видна тень. Харриет одергивает ткань в сторону.

Тело лежит в ванне. На голове полиэтиленовый пакет. Изнутри в районе задней части головы видна высохшая кровь.

Фрэнки моргает.

— Кто-то убил Гейнса.

— Это не он, — говорит Харриет. — Это Дэн Стайн.

— Откуда ты…

— Просто знаю. — Харриет задерживает дыхание и стягивает с головы трупа пакет. Затылок полностью разбит. — Гейнс его чем-то ударил. Трубой, битой, ломом. Крови не вижу, но, бьюсь об заклад, ты найдешь её внизу. Или снаружи. Но ударом дело не ограничилось. Отсюда и пакет. Пока Стайн был в отключке, Гейнс задушил его пакетом. Может, он это провернул в ванной, а может, просто притащил сюда тело.

Харриет выпрямляется.

— Эшли Гейнс стал убийцей.

* * *

— Ну ладно тебе, — говорит Фрэнки, останавливая Харриет на ступеньках. — Я хочу знать.

— Нет.

— Мы здесь делаем всю работу, Ингерсолл внизу… И я не знаю в чем дело. Наверное, получаем инструкции от дьявола.

— Ингерсолл не берет никаких заказов, — говорит Харриет.

— Да по фиг. Я лишь говорю, что ты можешь мне рассказать. Тебе не обязательно делать это при нем. Ведь именно этого он и ждет. Он хочет увидеть. Любит подбросить поленьев и наблюдать за развитием событий. Так что рассказывай в чем дело. Здесь. И сейчас. Не стоит доставлять ему такого удовольствия.

Харриет смотрит на мужчину.

— А ты заметила, что Ингерсолл похож на богомола? — интересуется Фрэнки.

Харриет протискивается мимо него и спускается вниз.

* * *

— Эшли Гейнс уехал из резервации, — объясняет Харриет, когда её догоняет хмурый Фрэнки.

— Да? — переспрашивает Ингерсолл, лениво барабаня пальцами по журналу «Поле и ручей». [1]

— Он употребляет, как и предполагал Хокинс. И он больше не жульничает с домами. Просто убивает хозяев и занимает их место.

— Он перешел на темную сторону мошенничества.

— Да.

— А мне это нравится. Прям он молодец. Есть новости о девчонке?

Харриет колеблется.

— Нет.

— Есть идеи, куда они направились?

— Нет.

— Значит, вы почти не нашли ничего стоящего.

Фрэнки пожимает плечами. Харриет молчит.

Тонкая улыбка появляется на губах Ингерсолла. В виду отсутствия бровей, трудно сказать, действительно ли ему смешно или это сарказм.

Он достает салфетку из держателя и расправляет её.

Потом вытаскивает из кармана ручку.

Ингерсолл кладет тонкую салфетку на журнал, а потом очень аккуратно что-то пишет по диагонали.

Как ребенок, держащий в руках вырезанную в школе снежинку, он берет салфетку за разные концы и поднимает вверх. На ней написано название компании и номер телефона.

Харриет читает: «Грузоперевозки 321», потом идет номер.

— Не понимаю, — говорит Фрэнки.

Ингерсолл встает.

— Я нашел нужный кусочек информации, даже не вставая из-за стола.

— Поэтому ты босс, — говорит Фрэнки. В его голосе Харриет слышит раздражение.

Ингерсолл передает Харриет салфетку.

— Позвони в эту транспортную компанию. Она приведет нас к нему, нашему кейсу и необычной девочке. Время — деньги, друзья мои.

[1] ‘Field & Stream’ — «Поле и ручей», журнал, в основном предназначенный для мужчин. Публикует статьи об охоте, рыбной ловле, жизни на открытом воздухе

Интерлюдия

Сон

Она писает.

Ничего необычного, за исключением того, что делать ей это приходится каждые тридцать секунд, словно у неё мочевой пузырь меньше наперстка. Врач сказал, что давление на него во втором триместре ослабнет, но мать назвала это ложью. А её мать всегда права. Это огромная ложь.

Мириам поднимает глаза. На стене кабинки кто-то вырезал надпись, а это странно, потому что в этих краях девочки очень женственные и вряд ли стали бы что-то вырезать на стене. Там могло быть что-то вроде: «Я люблю Майка», но маркером, а не ножом.

Послание гласит: «Счастливого Рождества, Мириам».

Девушка находит это несколько странным. Да, уже почти Рождество, но откуда стене в туалете об этом знать? Мириам замечает под первой надписью вторую и читает: «Она идет за тобой».

Мириам несколько озадачена.

Где-то вдалеке она слышит: топ, топ, топ. Стук ботинок.

Мириам тянется оторвать несколько кусочков бумаги (а она такая же плотная, как шепот ангела, поэтому, чтобы не намочить руки, ей нужно побольше слоев) и замечает, что кто-то находится в соседней кабинке. Кто-то, кого там только что не было.

Одна нога заканчивается потрепанной кроссовкой.

На другой ноге отсутствует то, что ниже лодыжки. На плитку капает кровь.

— Счастливого Рождества, — раздается голос Эшли. — Разве ты по мне не скучаешь?

Несмотря на то, что это кажется Мириам странным и непонятным, она трясет головой. Ноги исчезают, как и кровь. Девушка выходит из кабинки, чтобы помыть руки.

Моет.

Мириам смотрит на свои руки, а не на лицо, потому что ей совсем не нравится, как из-за беременности раздуло щеки, подбородок и всё остальное. Она такая же набухшая как те наклейки, что собирала, когда ей было девять. Единороги и радуга.

Снова этот звук: топ, топ, топ.

Мириам домывает руки.

Поднимает взгляд.

Бледное лицо. Каштановые волосы (её родной цвет) собраны в хвост.

Что-то движется у неё за спиной. Темно-синее пятно, потом вспышка красного.

— Ты убила моего сына, — доносится изможденный, страшный шепот.

Позади Мириам стоит миссис Ходж. Запорошенные снегом галоши оставляют на плитке следы. Темно-синяя куртка, старая и грязная, сидит неряшливо на её грузной фигуре. Волосы темные, немытые, сосульками свисают вокруг красного лица.

У женщины в руках красная лопата для снега.

Мириам хватается за края фарфоровой раковины…

Лопата опускается девушке на спину.

Колени Мириам подгибаются, и она падает подбородком на раковину. Когда она бьется лицом о кафельный пол, прикусывает себе язык. Крови Мириам не чувствует, хотя он и наполняет ей рот.

Девушка вытягивает руки и пытается подняться, но пол только помыли, он скользкий, встать не получается. Ладони разъезжаются.

— Маленькая отвратительная шлюха, — говорит женщина. — Ты не заслуживаешь того, что вложил в тебя Бен.

Бах. Лопата тяжело опускается промеж лопаток, а потом опять на голову. Следом снова на спину. Плоский металл врезается глубже и глубже, Мириам чувствует, как что-то внутри (словно хрупкий снежок между пальцев) переламывается, трещит, ломается. Девушка ощущает между ног нечто теплое и мокрое. Она протягивает руку вниз под непрекращающимся градом ударов и, когда подносит руку к глазам, видит, что та окрашена красным. Мириам, пытаясь подняться, оставляет на полу кровавый отпечаток.

Но это ничего не значит, потому что лопата снова опускается на спину.

Мириам слышит плач ребенка, сильным эхом врывающийся в туалетную комнату. Доносится он откуда-то из коридора. Внезапно крики затихают, словно ребенок захлебывается, давится собственными слюнями. А потом замолкают вовсе и всё окрашивается темнотой.

Мириам слышит над ухом шепот Луиса:

— Шесть дней, а потом я умру.

Глава двадцать седьмая

Конец пути

Он шепота, свистящего прямо над ухом, Мириам резко просыпается.

— Прости, — произносит она.

Луис смотрит на неё, крутя руль, пока выезжает вдоль съезда через будку приема платежей.

«За то, что позволю тебе умереть», — думает Мириам. Голова девушки вспотела, волосы липнуть ко лбу.

— Я просто подумала… что захрапела.

— Ты не храпела.

— Хорошо.

Мириам потирает глаза. Уже ночь. Лобовое стекло ещё мокрое от дождя, хотя в свете желтых придорожных фонарей складывается ощущение, будто на него нассали.

— Где мы? — интересуется Мириам.

— Пенсильвания. Направляемся к стоянке дальнобойщиков к Куперсбурге. У меня там приятель, который отлично разбирается в грузовиках. У него просто талант. Обслуживание моего я доверяю ему с удовольствием. Когда бы не проезжал мимо, всегда к нему заскакиваю.

Мириам причмокивает губами. Сигарета. Кофе. Бухло. Хоть что-нибудь из этого пришлось бы сейчас весьма кстати.

— Пенсильвания. Разве мы не в Огайо были?

— Были. Но потом ты заснула.

— Вот дерьмо. Долгая поездка, да?

Он пожимает плечами.

— Не очень. Всего восемь-девять часов. Таковы правила игры. Езжай как можно быстрее и как можно дальше — мы платим за милю.

— Поэтому дальнобойщики водят так же, как слоны ведут себя в посудной лавке.

— Ага. Они пытаются прокормить свои семьи, потому и догоняются чем-нибудь, а то и того хуже. Иногда работают на разрыв аорты. — Его голос становится тише. — У меня нет дома, нет семьи, поэтому мне несколько легче. Но даже так, я зарабатываю примерно по тридцать пять центов за милю. Вот сегодня мы проехали около плюс-минус пятисот миль, это около двухсот баксов. У меня выходит примерно шестьдесят тысяч в год, и это при том, что у меня нет ипотеки и нет никаких счетов, которые нужно оплачивать.

— Тебя это беспокоит? Такая жизнь? Ведь ты же… кочевник. У тебя нет дома.

— Как и у тебя.

— Знаю. И мне нравится… иногда. Мне нравится, что я лишь кусок дерьма, плывущий по течению, куда бы оно меня не понесло. Но и ненавижу я такую жизнь тоже. Никогда не чувствовала себя связанной с чем-то или с кем-то. Никакого якоря. Никаких корней.

— Я чувствую какую-то связь с тобой, — говорит Луис.

— Я тоже, — отвечает Мириам, а сама удивляется, что, чувствуя с ним близость, она ощущает, насколько они далеки. Парадокс, подобное невозможно, но так оно и есть. Вот она рядом, но между ними притаился чудовищный разрыв: зияющая пропасть между жизнью и смертью.

Луис это тоже чувствует. Мириам знает, потому что он молчит. Он не воспринимает это так, как она. Он не знает, что грядет. Но Мириам знает, что где-то внутри себя он это чувствует. Так же, как пауки могут предчувствовать дождь, а пчелы могут сигнализировать о приближающемся землетрясении.

Фонари местного шоссе стробоскопически освещают кабину.

— Мы ночуем в грузовике сегодня? — нарушает молчание Мириам.

— Нет, — отвечает Луис. — На стоянке есть мотель и закусочная.

— Такова моя жизнь. Мотели. Закусочные. Автомагистрали.

— И моя тоже.

Потом тишина возвращается, а грузовик грохочет себе дальше.

* * *

Столы в закусочной чистые, яйца отменные, а кофе ни видом, ни вкусом не похож на мочу. Мотель по соседству тоже опрятен. Не воняет блевотиной или сигаретами. По раковине не бегают тараканы. А двери комнат в мотеле не ведут прямиком на улицу, они выходят в длиннющий коридор. Похоже на отель «Четыре сезона». Неужели всё перечисленное и отделяет мотель от отеля? Здесь, может быть, и есть отель? Останавливалась ли Мириам когда-нибудь в отеле?

Девушка должна чувствовать себя счастливой. Это шаг вперед. Луис — это её шаг вперед.

Но она ходит туда-сюда, курит; она несчастна.

— Ты понятия не имеешь, что делаешь, — бормочет Мириам себе под нос.

Это правда. Не понимает.

Она раньше плыла по течению. «Так стань же счастливой. Обрети благодать. Сделай Луиса счастливым. Не беспокойся о завтрашнем дне. И всё будет хорошо, очень хорошо».

— Но нет, тебя же, черт подери, потянуло к гадалке, что, будто гейзер, начала истекать кровью и сказала, что ты разновидность Enola Gay [17]. А между тем, Луис умрет через пять дней, так что ты планируешь делать? Ничего? Пусть случится? Будешь сидеть на заднице ровно, смотреть и покуривать гребаную сигаретку?

Словно злясь на раковую опухоль, она пинает палочку, пинает ещё раз…

Эшли приходится наклониться, когда веточка вишневого дерева пролетает у его плеча.

— Говоришь сама с собой? — интересуется он.

Мириам словно увидела привидение. Оно как будто появилось из ниоткуда. Девушка не может не задаться вопросом, а на самом ли деле Эшли реален. Он какой-то не такой. В голосе появилась дрожь. Парень всё время почесывается. Даже его поза какая-то согбенная — никакой уверенности в себе.

Мириам хлопает по карману джинсов. Ножа там нет. Конечно, нет. Она же оставила его в ноге той тетки, когда этот ублюдок кинул её одну.

— Ах ты сраный кусок дерьма.

— Это такой странный способ приветствовать старого друга? — хихикает Эшли. Звук получается каким-то нездоровым. Призрачным.

— Старый друг. Какой молодец. Подойдешь ко мне, укушу. Пальцы откушу. Нос откушу. — Дабы усилить эффект от слов, она щелкает зубами: клац, клац.

Эшли всё равно подходит ближе. Он вступает в ореол призрачного света. Прежде гладкое лицо заросло щетиной. В глазах поселилась пустота. Волосы взлохмачены, но не так, как это было раньше, сейчас они образуют засаленный клубок.

— Мне нужна твоя помощь, — умоляюще говорит он. — Ты нужна мне.

— Тебе нужна ванна. От тебя несет… — Мириам принюхивается. — кошачьим лотком. Иисусе, Эшли. Ты воспользовался. Ты воспользовался товаром.

— Я же в бегах.

— Так и вали от меня подальше.

— Они гонятся за мной. Идут по самым следам. Я обычно нормальный. Это только сейчас.

Мириам смеется.

— Только сейчас. Я могу завязать в любое время. Я не знал, что ей всего четырнадцать, офицер.

— Да пошла ты, алкоголичка, сама ведь покуриваешь.

— А вот это легально. — Как будто стремясь это продемонстрировать, Мириам достает сигарету и зажимает её губами. — Поэтому от меня пахнет как в баре, а не несет, как от перевернутого мусорного бака.

— Мы можем куда-нибудь уехать. Хоть куда. Сесть на самолет и улететь.

— Где кейс?

Его глаза мечутся туда-сюда.

— Я о нем позаботился. Но, когда он нам понадобится, я его заберу.

— Ты не сможешь пронести на самолет чемодан, полный кристаллов мета, долбанный придурок.

— Значит поедем на автобусе.

— О, я же просто обожаю автобусы, — отвечает Мириам. — Нет ничего лучше, чем двенадцатичасовая поездка в душном гробу с немытыми шизоидами. Очень мило. Пойми вот что: я никуда с тобой не поеду. Ты сам по себе. Ты бросил меня там одну с той теткой. Она могла меня убить. — Наверное, это и стоило сделать.

Девушка вынимает незажженную сигарету изо рта и затыкает её за ухо. Приподнимается на цыпочки и разворачивается, чтобы уйти.

— Подожди, — говорит Эшли и идет следом. Служащий мотеля — лысый парень в зеленой бейсболке — следит за их разговором сонным взглядом. Мириам не собирается устраивать перед ним шоу. Она заходит в коридор, где проходит мимо машины для льда.

Эшли преследует её.

Он кладет руку девушке на плечо. Она подумывает над тем, чтобы укусить его, но не знает, где успела эта рука побывать за неделю.

Вместо этого, она его отталкивает.

Эшли снова к ней тянется. Мириам хватает парня за рубашку и с силой толкает.

— Я ему всё расскажу, — пошатываясь, говорит Эшли.

Мириам замирает. Через плечо она интересуется:

— Расскажешь кому и о чем?

— Твоему дружку, дальнобойщику. Всё ему расскажу.

Ноги несут Мириам вперед, подальше от Эшли. Она направляется к своему номеру. Ключ оказывается в её руке прежде, чем она успевает о нем подумать. Внезапно она понимает, что поступает неправильно. Но девушка не знает, куда ещё ей идти или что делать. Маленькая напуганная девочка внутри неё хочет лишь одного — добраться до Луиса и свернуться в его объятиях, позволить им защитить её от ошибок.

Она открывает дверь и спокойно заходит внутрь.

Она закрывает за собой дверь и запирает её на замок.

Она дрожа садится на кровать.

Луис проснулся, он встревожен. В его взгляде сквозит беспокойство.

— Что такое? Что-то случилось в коридоре?

Мириам смотрит прямо перед собой. Девушка прикусывает губу. Пытается что-то сказать, но не находит слов.

Потом: грохот в дверь.

— Что такое? — спрашивает Луис. — Кто это?

— Не открывай, — отвечает Мириам.

— Не открывать. Но почему? — Он направляется к двери.

Девушка хватает Луиса за руку, когда он проходит мимо.

— Не надо. Просто не обращай внимание. Пожалуйста.

Потом он задает вопрос. Говорящий вопрос. Говорящий о том, что Луис думает о ней, заботится, если точнее, боится за неё.

— Что ты наделала? — спрашивает он.

— Я… — Слова остаются где-то там, будто их никогда и не было.

Луис подходит к двери, открывает.

Эшли вламывается в комнату, словно никакого Луиса перед ним нет. Руки скрещены на груди, молодой человек, раскачиваясь взад-вперед, будто какой-то дурачок, встает перед Мириам.

— Я должен знать, как я умру. Расскажи, как я умру. Они меня не убьют. Скажи, что они меня не убьют. Я знаю, Мириам, они близко. Ты можешь мне помочь; мне нужна твоя помощь…

— Эй, — окрикивает его Луис. Но потом понимает, кто это. — Брат твой что ли?

Эшли смеется.

— Я ей не брат.

— Что? Мириам?

— Не смотри на неё. Смотри на меня. Мы здесь, чтобы обокрасть твою задницу. Это афера. Мошенничество.

Мириам молчит.

Луис хмурится.

— Будет лучше, если ты, сынок, мне объяснишь, что происходит.

— Мы знаем, что у тебя есть деньжата. В конвертиках. Отдай их нам. Или…

— Или что?

Эшли достает пистолет… на самом деле складывает в пистолет большой и указательный пальцы.

— Это, козел. А теперь гони деньги. — Он большим пальцем делает движение, похожее на то, будто взводит курок.

Луис сбивает Эшли с ног одним ударом. Бам.

Это похоже на то, как огромный шар разрушает здание. Эшли отбрасывает на кровать. Он пытается встать — такой удар должен был вырубить его по крайней мере на час, но остатки мета, всё ещё ползающие по его организму, рады помочь и оживить его тело, похожее сейчас на марионетку.

Огромными руками Луис поднимает тело Эшли и перекидывает на тумбочку. На пол падает лампа, погружая угол комнаты во тьму. Потом Луис берет Эшли за лодыжки и тащит его мимо кровати к двери; голова парня бьется о ножки стола, об углы комода, о подставку под телевизор и даже о резиновый ограничитель для двери.

Луис вышвыривает Эшли из комнаты, потом закрывает дверь.

Ощущение безумного восторга наполняет сердце Мириам. Он спас её. Сделал это, не задавая никаких вопросов. Увидел угрозу и устранил её. Девушка чувствует его защиту. Чувствует, что в безопасности.

Мириам вскакивает на ноги и руками обхватывает огромный торс Луиса.

Он не отвечает на объятия.

Аккуратно мужчина отодвигает её от себя.

— Это правда? — спрашивает он.

Сердце Мириам сжимается.

— Луис…

— Просто скажи, это правда? Он тебе не брат? Вы планировали меня ограбить?

— Сначала нет, потом… может быть, потом… но не сейчас, не сейчас, я бросила его, поэтому бросила, ты должен мне поверить, я никогда не хотела…

Но Луис отходит от девушки и начинает бросать свои вещи обратно в сумку.

— Ты куда?

— Прочь, — говорит он. — Подальше от тебя.

— Луис, подожди.

— Нет. Мой грузовик еще не в боксе для обслуживания. Я просто уеду. Комната твоя на всю ночь, если захочешь. Мне всё равно. Но я терпеть не могу лжецов.

Мириам хватает Луиса за запястье, но он перехватывает её. Его хватка достаточно мягкая, но девушка понимает, сделай он хоть малейшее движение, рука будет сломана.

— Ты была права. Ты яд. И ты пыталась мне это сказать. Мне стоило прислушаться.

Он делает глубокий вдох, а потом произносит слово, которое, словно ножом, пронзает девушке сердце.

— Прощай.

Забросив сумку на плечо, Луис выходит из комнаты, переступает через бесчувственное тело Эшли и молча идет по коридору, пока полностью не пропадает из вида.

Мириам давно не плакала, но плачет сейчас.

Яростные, нескончаемые рыдания. Глаза у неё горят. Ребра болят. Она плачет так, как плачет ребенок: задыхаясь, хватая ртом воздух.

Сквозь рыдания Мириам слышит, как отъезжает грузовик.

Звук нарастает до рычания, потом исчезает.

* * *

Луис выводит свой грузовик со стоянки на автостраду.

Он не обращает никакого внимания на черный Эскалейд, заезжающий на парковку.

Глава двадцать восьмая

Ужасные события

У Мириам не занимает много времени, чтобы горечь кристаллизовалась в острый штырь гнева. Слёзы превращаются в кислоту. Хмурый взгляд в изогнутое лезвие. Дрожащие руки вытягиваются в лезвие пилы, готовое кромсать ненавистную плоть.

Девушка на ногах. Она стоит в дверном проеме. Эшли сидит у стены, словно какой-то кусок дерьма, прибившегося ветром. На его лице размазана мутноватая, пьяная улыбочка. Один глаз полностью заплыл.

— Теперь мы можем ехать?

Мириам пинает его прямо по губам.

Затылок парня врезается в стену. Каблук девушки выбивает один из передних зубов Эшли, который скачет по ковровой дорожке, словно боб.

На губах выступают красные капли.

— Ой, — говорит Эшли.

Через несколько номеров открывается дверь, из-за которой появляется лицо бледного человека, похожее на слюнявую собачью морду. Мириам уведомляет его, что если он не засунется обратно, она оторвет ему голову и нассыт внутрь.

Эшли на карачках быстро заползает в комнату.

— Дальнобойщик. Он уехал, да?

Мириам молчит. Внутри неё тлеет вулкан.

Эшли вытирает губы.

— Тогда это становится проблемой.

— Катись к черту.

— Ты меня любишь, — говорит он, сплевывая кровь.

— Продолжай мечтать.

— Я тебе нужен.

— Раньше да. Не сейчас.

Он ухмыляется. У него красные зубы, как будто он ел малину.

— Ты хочешь меня.

— Мне тебя жаль.

Мириам собирает во рту слюну. Она уже голова плюнуть в эту ухмылку.

А потом…

В конце коридора появляются они. Словно две тени. Два демона.

Фрэнки в темном костюме. На Харриет нет привычной водолазки, она одета в темно-красную блузку, — рождественский вариант, хотя на дворе стоит июль.

И у них пистолеты.

Мириам их видит, Эшли поначалу нет. Но его глаза прослеживают взгляд девушки и тогда он осознает…

— Мы покойники, — хриплым испуганным шепотом говорит Эшли.

Мириам к такому не готова. Обычно у неё есть место, где укрыться. Она знает все входы-выходы. Свои личные укромные местечки. Надежные и неуязвимые. Но проживание с Луисом сделало девушку медлительной и ленивой. Когда Мириам была ребенком, мама в магазинах обычно очень крепко держала её за руку, сжимая так сильно, что девочка опасалась за свои кости. Но потом она научилась не сопротивляться, потому что тогда мама ослабляла хватку и… упс, Мириам выскальзывала из захвата и сбегала в кондитерский или хлебный отдел. Вот так. Мириам ослабила хватку.

Сейчас у неё только один вариант: аварийный выход справа от неё в конце коридора. Пока они идут по коридору, Мириам успеет выскользнуть.

Всё становится таким, как в замедленной съемке, как будто цепи сковали руки, ноги, запястья девушки. Они тянут её назад, мешают вырваться.

Она поворачивается…

Эшли пытается подняться, но он слаб, избит…

Мириам бежит, но позади нее двое убийц с пистолетами и без всякого колебания…

Они в двадцати шагах от неё и всё приближаются…

Эшли не может подняться. Он на четвереньках пытается убежать. Молодой человек кричит…

Пятнадцать шагов, может, меньше. Трудно сказать; всё кажется девушке нереальным…

Мириам чувствует, как что-то пролетает мимо уха; она дергает головой влево, когда проволока с двумя металлическими щупами впивается в настенный бра. Девушка понятия не имеет, что это такое, пока…

Эшли кричит, звук заикаясь вылетает сквозь стиснутые зубы; все тело молодого человека застывает, вытягивается, глаза широко распахнуты, похожи на две фары…

«Шокер, — думает она. — Электрошокер, они промазали…»

Плечо Мириам врезается в дверь аварийного выхода. Сигнализация не срабатывает; она никогда не срабатывает, несмотря на все развешенные предупреждения. В местах подобных этому они, похоже, вообще в сеть не подключаются. Мириам вдыхает вечерний воздух; перед собой она видит автомагистраль…

Бух.

Рука в белом рукаве хватает девушку за горло. Земля уходит у Мириам из-под ног. Она спиной со всей силы врезается во входную дверь, захлопнув её.

Мириам поднимает глаза, хватая ртом воздух.

— Ты, — хрипит девушка.

Человек выглядит озадаченным. В уголках рта играет улыбка.

— Мы не знакомы, — говорит он.

Бум. Кто-то — Фрэнки, Харриет или оба — врезаются в дверь аварийного выхода с другой её стороны, но они не ожидают, что с этой к ней прижата Мириам, поэтому с первого раза открыть у них не получается. Девушка ощущает себя пташкой, пойманной в сеть и бешено хлопающей крыльями. Она понимает, ей надо вырваться, надо освободиться, чтобы они не… ну, она не знает, что им от неё нужно, но, Мириам уверена, что ничего хорошего ей происходящее не сулит.

Мириам слегка отклоняется, как раз в тот момент, когда Фрэнки с другой стороны всем своим весом и движущей силой налегает на дверь. Он вылетает из коридора, как пробка из бутылки.

Фрэнки спотыкается и оказывается между Мириам и высоким безволосым мужчиной.

Девушка со всей силы толкает Фрэнки на Безволосого Ублюдка. Они оба летят вниз, а тоненький внутренний голос Мириам в восторге от того, что сукин сын, скорее всего, испачкает свой сияющий белый костюмчик.

Как олень, убегающий от охотников, она несется в сторону автострады.

* * *

Скоростное шоссе. По две полосы в обе стороны.

Несущийся металл, яркие фары. Скорость потока не менее 70 миль в час.

Мириам не думает. Она просто бежит. В самую гущу потока.

Ноги упираются в центральный разделитель прежде, чем девушка успевает это осознать. Позади нее раздаются автомобильные гудки. Визг тормозов.

Мириам ступает на другую полосу — позади проносится автомобиль, боковое зеркало едва не задевает её, когда она слышит тяжелый удар металла о металл, звон стекла, визг подушек безопасности, скрип гравия и крик. Девушка слышит, как кто-то произносит: «Срань Господня!», — когда видит, что произошло на дороге. А Мириам знает, что всё это из-за неё. Эта авария, возможно, с ужасными последствиями, из-за неё. Но она не оглядывается, потому что оглянуться — потерять время; потерять время — умереть.

«Ты плохой человек», — думает она.

«Ты только что организовала автомобильную аварию».

«Но крошечная часть тебя этому рада, ведь для них это означает промедление, препятствие».

«Ты потребитель. Даже тогда, когда сама того не желаешь».

«Могут пострадать люди. Ты должна остановиться и помочь…»

Но другой голос напоминает ей: «Что есть, то есть; чего судьба хочет, судьба получает; все уже предначертано, так что не останавливайся, вперед, вперед».

Ноги Мириам ступают на обочину противоположной стороны шоссе. Голос рефери в голове кричит: «Спасена!» Сзади гудит автомобильный сигнал. Бесконечно. Девушка представляет, что бездыханное тело упало головой на руль, но она надеется, что это не так, что просто машина сломалась.

Однако судья в её голове неправ. Она ещё не в безопасности. Это лишь иллюзия.

Мириам продолжает бежать.

Впереди показывается помещение со складами. Ряд за рядом стоят оранжевые контейнеры.

Доступ здесь круглосуточный, но на воротах установлена пропускная система. Пройти непросто, учитывая, что весь периметр обтянут колючей проволокой. Однако для Мириам это не помеха. Девушка прыгает. Подобно акуле вцепляется в забор.

Карабкается вверх.

Колючая проволока старая. Её не обслуживали. Тока в ней тоже нет. Железо мнется под руками. Но она всё равно жалит, отрывает кусочки джинсов и кожи. Мириам напоминает себе, что очень давно не делала прививок и будет весьма забавно подохнуть не от рук наёмных убийц, а от столбняка. Но она всё равно упрямо перелезает на другую сторону.

От удара о землю по голени и колену распространяется боль; нехорошая боль (возможно, что-то сломано), но девушка не останавливается. Тот факт, что она может бежать несмотря на боль, означает, что ничего не сломано, разве не так? (думает девчонка без медицинского образования).

Контейнеры купаются в свете, но тени кое-где всё равно залегают.

Мириам бежит в самое сердце хранилища. Через семь рядов, минуя пять контейнеров.

Её едва не сшибает с ног вонью от протухшего фастфуда, но девушке всё равно; она опускается на корточки позади мусорного бака, пытаясь сложиться так, чтобы поместиться между двумя контейнерами.

Она ждет.

* * *

Это был он.

Безволосый ублюдок с филейным ножом. Тот, который вырезал Луису оба глаза и вспорол ему мозг.

Очередное доказательство тому, что вся причина в Мириам. Цепочка событий раскручивается: жестокий и насмешливый диафильм, щелк, щелк, щелк — серия за серией: если бы она не села к нему в грузовик, если бы она не связалась с Эшли, если бы она не вернулась к Луису…

Но она пока всё равно не может собрать все кусочки воедино. Не понимает. Пока не понимает. Луис уехал. Они остались. Он нет. Как они свяжут её с Луисом? Что за незаконченное дело?

В этом нет никакого смысла.

Единственное, что Мириам знает наверняка — судьба никогда не проявит себя раньше положенного. Она всегда ждет до последнего, прежде чем выложить на стол все карты.

Шоу еще не окончено.

* * *

Её заметили.

Единственное оружие Мириам — сломанная палка, которую она подобрала с земли. Девушка решает, что без боя не сдастся. Она воткнет эту палку кому-нибудь в глаз. Как расплату. Некое подобие ответного удара за поступок, что ещё сам по себе не свершился. Месть путешественника во времени, доказательство дара предвидения.

— Вы в порядке? — доносится голос.

Мужчина. Не Фрэнки. Не Безволосый Ублюдок.

Ему за тридцать. Светлая борода. Очки. У лба волосы слиплись от пота, бейсболку держит в руке. Мужчина осматривается, заглядывает за мусорку.

— Мисс.

Мириам поднимается на ноги. Она не знает, как долго просидела здесь. Полчаса? Час? Дольше? Сирены появились и исчезли. Всё тихо, но некоторые автомобили всё же появляются и уезжают (и с каждым из них сердце девушки замирает).

Когда мужчина видит, как выглядит Мириам, его глаза широко распахиваются.

— У вас кровь идет, — говорит он.

Девушка не знает, что на это ответить. Мириам напоминает сэндвич, где она — в центре, между двух элементов; раскрыть себя — значить умереть. Не о смерти она переживает. Она боится того, что будет до неё.

— Да, — говорит Мириам. Стремно. Но это все, на что она способна.

— Вы попали в аварию?

— Да, — врёт она. Хотя, может быть, это и не ложь вовсе. Она очень похожа на жертву аварии.

— Помощь нужна?

— Вы на машине? — отвечает она вопросом на вопрос.

— Ага. Я перевозил некоторые вещи на склад, пока мы не переехали в новый дом, и… простите. Вам это не интересно. Мой Форестер припаркован за углом.

— Отвезете меня куда-нибудь?

Мужчина колеблется. Он сомневается, и он прав в своих сомнениях. Мириам понимает, что кусочки не складываются. У неё в волосах нет осколков стекла. Порезы на ногах не из-за аварии. Мужчина ещё не задал в своей голове правильного вопроса, но обязательно сложит два и два. Мириам лишь надеется, что к тому времени, когда он это сделает, они будут уже далеко от этого места. «Ты проскочишь… выберешься, как крыса из норы, но чуть подальше, совсем чуть-чуть…»

— Ага, — наконец говорит он. — Безусловно. Вот сюда. Меня зовут Джеф…

Мириам делает шаг.

Мужчина, Джеф, бросает взгляд влево.

Потом его тело дергается и падает, сопровождаемое фонтаном крови и пистолетным выстрелом.

Мириам пинает мусорку и разворачивается, чтобы сбежать в другую сторону, проскользнув за контейнером и выйдя с другой стороны.

Но так не получается.

Вместо этого Мириам оказывается лицом к лицу с Безволосым Ублюдком. Он кивает.

— Как легко мы отвлекаемся на раздражители, — говорит мужчина.

Потом он делает шаг в сторону и стреляет Мириам в живот из электрошокера. Каждая клеточка её тела загорается, как гирлянда на новогодней ёлке. Жар и холод. Стена фейерверков. Такое ощущение, что все кости Мириам сейчас сломаются. Всё становится белым, ярким и страшным.

Интерлюдия

Интервью

Тело Пола лежит на нижних ступенях лестницы. Голова парня повернута под неестественным углом, подбородок смотрит вверх от плеча на девяносто градусов. Глаза открыты, уже остекленели. Рот закрыт, как будто Пол о чем-то задумался. Сумка парня лежит в нескольких шагах от него. Мобильный телефон валяется ещё чуть дальше.

Мириам спускается по ступенькам.

Минуту назад она видела, как он выходит из помещения склада.

Химическая вонь — мутный кислотный дым, поднимающийся из канализационных люков и плывущий вниз сквозь дождь, напоминающий смесь канализационных газов и запаха пестицидов — жжет Мириам нос, глаза. Она чувствует, что её вот-вот вырвет, но она убеждает себя, что это исключительно из-за городской вони.

Когда испарение рассеивается, Пол переходит дорогу.

Он смотрит на часы давно ушедшей эпохи.

Его не сбивает машина. Не поражает сердечный приступ.

Он подходит к обочине. У него звонит телефон.

Перед ним железобетонные ступени. Пол отвечает на звонок и говорит: «Привет, мам», — и вероятно, этого достаточно, чтобы отвлечься, потому что его нога подгибается, и он начинает падать.

С ним бы всё было в порядке, но в подобных ситуациях мозг и тело редко, когда действуют сообща. Туловище бы среагировало, попытавшись смягчить падение. Но мозг протестует. Поединок и полет. Паническая реакция. Вот что происходит с Полом. Он коченеет. Сжимается. Скручивается

Это его не спасло.

Пол пролетает весь лестничный пролет, где внизу сворачивает себе шею. Ломается кость. Позже Мириам прочитает, что это называется «внутренним обезглавливанием». Всё случилось очень быстро.

Мириам не обязательно находиться там, чтобы увидеть. Она уже видела. Пришел его час.

Она спускается. Приостанавливается у его тела.

«Ты могла его спасти», — укоряет внутренний голос. Он всегда так говорит. Словно по команде, над головой проплывает тень. Мириам думает, что это шарик, воздушный шарик. Но когда девушка поднимает взгляд, видит лишь проплывающие мимо солнца облака.

— Мне очень жаль, Пол. Я бы не возражала, чтобы ты рассказал миру обо мне. Они бы, конечно, не поверили. Никто не верит. Но этому не суждено было случиться, приятель.

Мириам обыскивает его вещи. Забирает диктофон. Шарит в портмоне, словно стервятник, объедающий кости. Пол из состоятельной семьи, это очевидно, поскольку в кошельке у него пара сотен баксов, подарочные карты и несколько кредитных.

Ловкими пальцами она отстегивает с руки Пола такие прелестные часы с калькулятором и надевает их на своё запястье. Острый ремешок всегда будет напоминать ей, откуда появились эти часы.

Ещё какое-то время Мириам сидит рядом с Полом. Что-то попадает девушке в глаз, и она трёт его. Соринка или пылинка. Или же просто городская вонь.

Глава двадцать девятая

Непрошеный советчик

— Я бизнесмен.

От этих слов Мириам приходит в себя.

Голос принадлежит Безволосому Ублюдку.

Он разговаривает не с ней. С Эшли.

Они в машине. Нет, во внедорожнике. Кремовый кожаный салон. Чванливый; сзади на подголовниках встроены DVD экраны, USB разъемы. На передней консоли светится GPS и камера заднего вида.

Мириам сидит на заднем сидении. Она не знает чем ей заклеили рот, но не удивится, если это окажется черная изолетна, прилепленная крест-накрест.

Руки девушки крепко связаны. Ноги тоже. Мир вокруг покачивается. Всё дело не только в шокере. В памяти всплывает воспоминание — её держат руки, укол, шприц, теплое и мягкое небытие. Мимо автомобиля проносятся сосны. Темная зелень на фоне серого неба. Всё пролетает очень быстро, как-то размазано. Какие бы наркотики не ввели Мириам, они всё ещё не вывелись из её организма.

Эшли сидит перед Мириам лицом вперед.

Безволосый расположился рядом с ним.

За рулем Харриет. Фрэнки на заднем сидении чистит пистолет. Запах оружейного масла — пьянящий, насыщенный, механический — заполняет салон автомобиля.

— Бизнес, — продолжает Безволосый, — похож на экосистему. Имеет свою иерархию, свою систематику. В нем есть пищевая цепочка, иерархический порядок. Это очень естественно.

Рот Эшли заклеен. Мириам не видит, но, судя по тому, как молодой человек дергается, он тоже связан. И руки, как и у неё, за спиной.

— Мы думаем о природе определенным образом. Думаем, что она сбалансирована. Думаем, что она по-своему справедлива. Но в ней нет справедливости. Нет баланса. Она перевешивает в пользу того, что мы определяем, как зло. Жестокость вознаграждается. Понимаете? Вот Харриет знает.

Харриет вступает в разговор. Она необычайно воодушевлена. И куда подевалась монотонность из голоса? Безупречный картонный выговор робота уступил место кровожадному ветреному тенору, в котором с каждым мгновением растер восторг.

— Мамочки-пингвинихи очень добры к своим деткам. Волки подобны знати. Шимпанзе благородны и мудры. Ложь, кругом одна ложь. Человек хочет, чтобы в природе было заложено благородство, потому что она вынуждает его самого быть благородным. Человек знает, что он стоит в цепочке выше животных, поэтому если животное может проявить благородство, то человек это сделать просто обязан. Но дело в том, что подобного нравственного эталона не существует, — говорит Харриет. В её словах сквозит сплошное презрение. — Животные по сути своей подлые и жестокие. Кошки насилуют друг друга. Муравьи порабощают других насекомых, включая даже свой собственный вид. Шимпанзе устраивают войны между своими стаями — беспричинно убивают, мочатся на трупы своих врагов, крадут их детей и бьют о скалы. Воруют женских особей и принуждают их к размножению. А порой и едят поверженных самцов.

Харриет оборачивается и Мириам замечает в её глазах маниакальный блеск.

— Природа жестока и абсурдна. Таков единственный эталон. Таков прецедент. Мы животные и, будучи частью природы, тоже должны вести себя жестоко и абсурдно.

Мириам кажется, что она замечает легкое подергивание плеча Харриет. От необъяснимого приступа удовлетворения.

Женщина возвращается к дороге.

Безволосый одаривает её аплодисментами. Мириам пытается рычать, насколько позволяет заклеенный рот.

Безволосый ублюдок оборачивается к ней и прикладывает длинный палец к своим губам.

— Шш-ш. Твоя очередь придет. Сейчас я хочу поговорить с твоим дружком. — Он переключает своё внимание на Эшли, который бледен, вспотел и похож на бутылку молока, выставленную на теплый прилавок. Он смотрит на что-то за спиной Мириам, на что-то, что совсем рядом с его сидением. — Вот, мистер Гейнс, как всё будет. Я задам вам два вопроса. Если ответите на оба честно и откровенно, я вас не убью.

Безволосый держит что-то в руках, но Мириам не видит, что именно. Она слышит металлический звон, скрип петель.

Мужчина чуть приподнимает предмет вверх.

Теперь девушка видит.

Двенадцатидюймовая, цельнометаллическая ножовка. Абсолютно новая. Ещё даже ценник не содран.

Безволосый поддевает лезвие ногтем. Дзынь, дзынь, дзынь.

— Как я уже говорил, я бизнесмен, поэтому, чтобы быть успешным, я должен быть жестоким, так что простите меня за это. Мой первый вопрос на счет девчонки. — Безволосый оборачивается и одаривает Мириам взглядом. Она не может его прочитать. Может быть, потому что он сам не может прочитать её — это понятно по его гладкому костлявому лицу. — Это правда, что она умеет? На самом деле?

Эшли мычит.

— Ой, — посмеивается Безволосый. Он срывает со рта Эшли скотч.

— Думаю, да, — выпаливает Эшли, хватая воздух ртом, вокруг которого протянулась красная полоса. — Думаю, это правда. Она верит в это.

Мириам пытается бороться. Она хочет пнуть ему прямо по лицу. Хочет прокусить свой скотч и заорать, чтобы Эшли заткнулся, что это ничего не значит, не стоит поддаваться им. Если бы у неё был хоть малейший шанс, она откусила бы ему язык. Выбросила бы его в окно. Что-нибудь. Хоть что-то.

Безволосый продолжает спрашивать.

— Теперь о моём товаре. Моём чемоданчике. Моих наркотиках. — Он медлит, делает глубокий вдох. — Где они? Что ты сделал с тем, что принадлежит мне?

Эшли заливается соловьем.

И когда он так делает, сердце Мириам холодеет.

— Он в грузовике, — говорит Эшли. — У дальнобойщика, Луиса. Я спрятал кейс в его грузовике.

Рядом с Мириам сидит Луис. Луис-призрак с залепленными глазами. Он улыбается, прикусывает нижнюю губу, словно девчонка, выпрашивающая пони.

Голова Мириам была похожа на коробку с паззлом. Но теперь всё встало по своим местам.

Мириам чувствует что-то теплое на щеках. Девушка понимает, что плачет.

Безволосый выдыхает.

— Это оказалось так легко, — улыбаясь говорит он. — Я всегда переживаю, что будет трудно. И как часто бывает, мои опасения сбываются. Благодарю тебя за сотрудничество.

Эшли переводит дыхание, посмеивается и кивает. Но потом он кое-что замечает. Его глаза мечутся туда-сюда, парень начинает заикаться:

— Нет, да ладно, не надо. Нет!

У Безволосого Ублюдка в руках пила. Мужчина двигается очень быстро.

Он наваливается на Эшли, прижимается спиной к его груди. Локтем мужчина упирается парню в челюсть так, что тот и сказать ничего не может. Безволосый держит локоть, словно он стул, подсунутый под дверную ручку.

Свободной рукой Безволосый укладывает ногу Эшли так, что она упирается в подголовник водительского кресла. Харриет, похоже, этого даже не замечает.

Безволосый оттягивает брючину своей жертвы.

Эшли вырывается, кричит, но Безволосый похож на сраного профессионала — ковбоя на родео.

— Я же рассказал! — визжит Эшли. Слова получаются неряшливыми, пузырятся, а капли крови попадают на шею и затылок Безволосого. — Я же рассказал тебе всё, что ты просил!

— И я тебе сказал, — заявляет сквозь стиснутые зубы тот, — что природа жестока. Шимпанзе, дельфины, волки. Окровавленные клыки и когти! Они понимают всю соль мести. Вот это месть! Ты испортил мне всю операцию…

Безволосый прижимает лезвие пилы к лодыжке Эшли.

— Поэтому я тебя просто покалечу.

И начинает пилить. Кулак вниз, локоть вверх.

Эшли издает такой звук, которого Мириам прежде никогда не слышала. Это крик на высоких частотах, который издают млекопитающие. Погребальная песнь.

Харриет как ни в чем не бывало продолжает вести автомобиль, несмотря на то, что её плечо орошается кровью.

Побледневший Фрэнки отворачивается.

— Это плата, — говорит он между криками.

Пила не останавливается. Вгрызается металлическими зубьями.

Мириам едва понимает, что происходит. Размытые движения. Красные брызги. Призрак Луиса рядом, насвистывающий мотивчик песни: «Я все знал».

«Сделай что-нибудь», — вопит разум.

Тело замерло. Словно его отключили от сети.

Скрежещет пила — перетирает кость. Веки Эшли трепещут.

«Прекрасно, — думает частичка Мириам. — Хер с ним. Это всё из-за него (Это всё из-за тебя, — напоминает ей другой голос, очень похожий на Луиса)». Но она понимает, когда Безволосый закончит с Эшли, он примется за неё. Что он отрежет у неё? Какими частями Мириам готова пожертвовать? Горячие слезы скатываются по щекам девушки, в мозгу что-то щелкает.

Сделай что-нибудь.

Сделай что-нибудь!

И она кое-то делает.

Мириам упирается подбородком в сидение перед собой, используя его в качестве рычага. Ноги оказываются под девушкой и она, дернувшись вверх, проталкивает себя на кресло, где сидят Безволосый и Эшли. Она едва не соскользнула из-за окровавленной кожаной обивки, но ей удалось прижаться спиной к спинке, выставив ноги вперед.

Безволосый смотрит на неё взглядом, не выражающим ничего, кроме любопытства.

— Боец, — говорит он. — Мне такие нравятся.

Мириам направляет ноги ему в голову. Но она почти потеряла контроль над телом, долгое время пролежав в позе личинки или неуклюжего червя.

Девушка попадает Безволосому в грудь.

Пила выскальзывает у него из рук, но успевает перед этим сделать последний замах. Ступня Эшли повисает на тоненькой полоске кожи.

Мириам снова пинает Безволосого по впалой груди.

Позади них открывается дверь. Может быть, её специально открыл Эшли, может быть, у него это получилось случайно. Может быть, она вообще не была до конца закрыта. Мириам всё равно.

Она лишь видит, как Эшли вываливается из машины. Его тело становится тенью на фоне дверного проема, а потом исчезает. Пространство, где он только что находился, теперь представляет собой пролетающие мимо сосны — темные иголки на фоне стального неба.

Безволосый выглядит не более, чем несколько удивленным; он откидывается назад, держать за чертову ручку над головой, вцепившись в пластик своими костлявыми, почти женскими, пальцами.

В другой руке он держит отпиленную ногу Эшли.

Он взирает на неё так, как учитель смотрит на яблоко, предложенное ему учеником.

Мириам понимает, что у неё есть считанные минуты.

Она пытается оттолкнуться ногами. Если ей удастся добраться до противоположной двери и, прижавшись спиной к дверце, нащупать ручку и открыть её, то она свободна. Но кровь… её слишком много. Так бывает в кошмаре, когда ты пытаешься убежать: ноги скользят по мокрому бетону. Кряхтя, Мириам толкается снова и снова, дергая ногами, надеясь, что они найдут опору…

И у девушки получается. Она спиной бьется о дверь Эскалейда. Пальцы ищут вслепую, пытаются нащупать дверную ручку.

— Нет, — говорит Безволосый так, словно управляет реальностью.

— Пшл ты, — мычит Мириам сквозь заклеенный рот.

— Заблокируй двери! — кричит Безволосый… но уже слишком поздно.

Дверь распахивается и Мириам летит следом.

Она понимает, что дальше всё будет стремно. Удар об асфальт? На скорости в шестьдесят миль в час? Тоже самое, если жучок прыгнет на шлифовальный станок. Гравий сточит всю заднюю часть черепа. Это самоубийство.

Но эта идея не смущает Мириам.

Однако её голова с асфальтом так и не встречается.

Пара рук держит Мириам за лодыжки. Безволосый. Голова девушки болтается за дверью, волосы подметают асфальт. Свист ветра наполняет уши. Мириам ощущает аромат сосен и соленой воды, причудливый химический запах Нью-Джерси. Она обоняет запах свободы, но он не для её мира…

…который меняет направление, словно пленку отматывают назад.

Безволосый затаскивает Мириам обратно в машину. Его лицо нависает над девушкой.

Она подумывает над тем, чтобы врезать ему лбом, но он, похоже, понимает, о чем она думает, поэтому прижимает окровавленную руку ко лбу Мириам.

В другой руке появляется шприц.

Девушка пытается вырваться. С кончика иглы сочится прозрачная жидкость. Пойманная ветром от открытой двери, она дрожит и танцует на весу.

— Скоро поговорим, — обещает Безволосый.

И вгоняет иглу Мириам в шею.

— Нгм-м-м! — вопит девушка сквозь скотч.

Мир содрогается и разламывается на части. Его осколки несут её во тьму.

Глава тридцатая

Пустошь

Мир течет медленно. Все размазано краской по канве, сгустки сползают по холсту вниз.

Мириам ощущает подмышками чьи-то руки. Ноги волочатся по земле. Серое небо освещается послеполуденным солнцем. Летают москиты. Бледные сосны отбрасывают длинные тени, у которых имеются пальцы, что, кажется, хотят разодрать Мириам на клочки.

Впереди идет Безволосый. Его белый блейзер заляпан кровью.

Кровью Эшли.

Отрезанная ступня, качаясь туда-сюда, покоится в прозрачном пакете-холодильнике, который несет Безволосый Ублюдок.

Время растягивается. Потом расширяется.

Они нигде. Ещё больше деревьев. Перевернутая ванночка для ног валяется на мшистом холмике, её половина отдана во власть какой-то черной плесени.

На тяжелой цепи покачиваются качели. На покрышке сидит огромный черный ворон, наблюдая за ходом качели, словно ему нравится за ней следить.

Мириам шагает по ракушкам. Они хрупкие. Ломаются под ногами.

Девушка пытается что-то сказать. Рот по-прежнему заклеен. Раздается только какое-то мычание. Девушка дышит через нос, получается протяжный свист.

Впереди возникает небольшой домик. Белый сайдинг, снизу окаймленный мхом.

«По крайней мере, это не очередной мотель», — думает она.

И ускользает в беспамятство.

* * *

Вжух.

Глаза Мириам распахиваются. Мир врывается в сознание свистом ветра: кровь стучит в ушах, подводное течение тянет девушку обратно в сознание.

Мириам понимает, что подвешена в душевой, выложенной выцветшей плиткой цвета морской пены.

Связанные руки закинуты на душевое крепление.

Ноги, тоже связанные, едва касаются ванны. Девушке приходится стоять на цыпочках. Её не на что опереться, приходится лишь извиваться как уж на сковородке.

Фрэнки стоит в дверном проеме, очень невысоком для мужчины. Ему приходится наклоняться.

Безволосый расслабленно сидит на крышке унитаза. Потеки засохшей крови (словно размазанная тушь) окрашивают его щеки. На коленях мужчины лежит дневник Мириам. Безволосый аккуратно его закрывает.

Харриет машет сорванным с губ Мириам скотчем у неё перед носом — какова насмешка — и пятится.

— Я прочитал, — говорит Безволосый, постукивая пальцем по обложке дневника.

— Пошел на хер, — бормочет Мириам.

Безволосый качает головой, пока Харриет натягивает черную перчатку.

— Такое надоедливое повторение. Пошло на хер это, пошло на хер то, пошла я на хер, пошел на хер ты. Такая грубая маленькая девочка. Харриет, видишь призрачные остатки синяка у неё на глазу? Давай-ка воскресим мертвого.

Харриет делает шаг к ванне и бьет кулаком в перчатке Мириам прямо в глаз. Голова девушки откидывается назад.

— Вот так, — говорит Безволосый. — Это напомнит тебе, что нужно быть вежливой, когда ты находишься в такой уважаемой компании. Кстати, о мертвых. Между тобой и мертвыми существует весьма близкая связь, не так ли?

— Умирающими, — хрипит Мириам. — Еще не мертвыми.

— Да, но мы же все умираем, разве нет?

— Умираем. Верно подмечено.

— Благодарю. Видишь? Вот про эту вежливость я говорил. — Безволосый берет в руки блокнот. — Я верю, все здесь написанное правда. Не думаю, что это просто фантазии невменяемой девчонки. Какой ты, в принципе, можешь быть. Не возражаешь, если я расскажу тебе про мою бабушку, про мою ома?

— Да сколько угодно. Я никуда не спешу.

Безволосый улыбается. В его глазах появляются сполохи воспоминаний о чем-то очень ему дорогом.

Интерлюдия

Ведьма

Моя бабушка Мильба была ведьмой.

Даже будучи маленькой девочкой, собирающей клюкву на болоте, она могла видеть разные вещи. Её видения не приходили непрошенными, так она изучала окружающий мир. Дотрагивалась до чего-нибудь и эти предметы, предметы природы или что-то с того же болота, показывали ей что грядет.

Если она находила кости змеи, могла взять их руки и покатать в своих маленьких пальчиках. Тогда болотная вода отступала и там ома видела то, что случится с её отцом на базаре, или то, что сестра загонит занозу под ноготь.

Она могла катать по ладони красную ягоду и читать по её раздавленным внутренностям. А они рассказывали ей про погоду. Положив руку на кору дерева, бабушка узнавала где свили гнездо птицы, а сломав шею кролику, могла увидеть где прячется остальное его семейство.

Позже, когда я был ребенком и мы переехали в эту страну, моя ома сидела на крыльце нашего дома и точила ножи. Она собирала горох или расщёлкивала бобы и подносила ближе к глазам, чтобы они могли говорить с ней. К старости бабуля стала маленькой и сухонькой, с артритными суставами и носом, похожим на рыбный крючок. Соседи думали, что она странная, поскольку постоянно что-то лепетала, и стали называть её ведьмой.

Они называли её ведьмой и это было как оскорбление. Они ведь не знали, что у неё видения. Они не знали всей правды.

Но однажды они придут, чтобы узнать.

Но потом настал тот день, когда надо мной начали издеваться в школе. Я был ребенком худым и болезненным, а то, что я родился без единого волоска на теле, ситуацию лишь усугубляло. Как и то, что мой английский тогда был не очень хорош, и у меня часто возникали проблемы в произношении.

Мальчик, который надо мной измывался, был евреем и звали его Аарон. Он был широк к талии, у него были крепкие мускулы и вьющиеся волосы. Он сказал, что ненавидит меня, потому что я немец, «чертов наци», хотя я немцем не был. Я голландец, говорил ему я, голландец.

Но это ничего не значило. Сначала он делал именно то, что вы ожидаете. Держал меня и бил, пока из носа не начинала идти кровь, а тело не покрывалось синяками.

Но с каждым днем мучения становились всё изощреннее.

Он жег мне руки спичками. Засовывал в уши разные предметы — камушки, палочки, муравьев, — пока я не подхватил инфекцию. Он становился всё более наглым и жестоким. Заставлял меня спускать штаны и проделывал всякие разные вещи — резал бедра ножом и колол ягодицы.

Так что я пришел к бабушке. Хотел знать, когда же всё это закончится. Я попросил её показать, показать конец. Я ведь знал какая она, что она умеет, но всегда этого боялся — её боялся, — боялся спросить. Но тогда я был в полнейшем отчаянии.

Ома сказала, что поможет мне. Она усадила меня и сказала: «Не бойся того что я вижу, потому что это всё естественно. Такова природа. Я вижу вещи и это так же нормально, как кости или листья, или крылья, пророчащие о том, что грядет. У природы свой, странный, баланс, и в том, что я вижу не больше волшебства, чем в том, что ты видишь почтовый ящик или идущего человека, когда смотришь на дорогу. Я просто вижу то, насколько всё сбалансированно».

У омы был мешочек с зубами животных, которые она собирала на протяжении многих лет, она высыпала их передо мной. Бабуля заставила меня сорвать одну из корост, появившихся на месте ожога от спички, а когда выступило немного крови, смазала её своими пальцами и провела по разбросанным зубам.

Ома сказала мне:

— Твои страдания скоро закончатся. Завтра ночью.

Я был в восторге и ответил:

— Так скоро?

Она подтвердила. Ведь она это предвидела. Аарон встретит свой конец.

— Он умрет? — спросил я.

Она кивнула. А я не расстроился. Мне не стало грустно. Я ощутил радость.

Той ночью я ждал. Ждал так, как ребенок ждет Рождественское утро. Я не спал. Был слишком взволнован и немного напуган.

Слышал снаружи какие-то звуки. Царапанье. Металл о камень.

Это была Ома. Она взяла один из кухонных ножей, что точила на крыльце, и пошла к дому Аарона, который стоял на нашей улице примерно через милю. Высохшей тенью она прокралась в его комнату. И пока он спал, ударила его ножом. Сто раз.

Она вернулась ко мне в комнату, рассказала, что сделала и отдала мне нож.

— Порой мы должны выбрать свой путь на дороге, — сказала она.

А потом ушла на улицу ждать.

Они пришли за ней рано утром. Она не делала тайны из своего поступка — её платье всё было покрыто кровью того хулигана. Не знаю, зачем они пришли, может, чтобы убить, но они всё равно опоздали.

Она умерла там, на веранде.

Согбенная маленькая фигурка, похожая на плакучую иву. Мертвая.

Я её оплакал.

По Аарону я не скорбел.

Глава тридцать первая

Безволосый Ублюдок подыхает

— Какая замечательная история, — говорит Мириам. — Мне нравится в ней то, что она ни коем образом не доказывает магических способностей твоей бабули. Она утверждает, что всё будет хорошо, а потом просто идет и убивает мальчишку. Это просто супер. Я прекрасно понимаю, почему ты от этого в восторге.

Улыбка Безволосого испаряется. Его тон становится резким, острым.

— Попридержи язык или я его отрежу. Ома — истинный дух. Она спасла мне жизнь, когда у меня на это уже не осталось сил.

Мириам ничего не отвечает. В том месте, куда Харриет её ударила, пульсирует кольцо боли.

Маленькая, приземистая женщина ходит туда-сюда перед ванной, всё ещё сжимая кулаки.

— Еще она научила меня, что у Вселенной есть свои правила. Правила, скрытые от людей до тех пор, пока кто-нибудь один не поднимет бревно и не увидит, что под ним.

Безволосый достает свой мешочек и трясет им. Раздается звук, похожий на стук костей.

— Я собираю кости. По ним я читаю.

Мириам пытается прокашляться.

— Круто, ты тоже владеешь вуду.

Какое-то время Безволосый Ублюдок молчит. Потом кивает.

— Да.

Мириам на его месте не была бы так уверена. Она думает, он врет. Может быть, он сам себя в этом убедил, или же просто пытается убедить остальных.

— Однако, — говорит он, — ты обладаешь способностями, гораздо более ценными, чем владеет большинство. Твои способности равны умениям моей бабушки. Это впечатляет меня. И возбуждает.

— Всегда рада развлечь.

— Мне в моей организации нужны хорошие люди.

— И что это за организация такая?

— Купи-продай.

— Наркотики, наркотики, наркотики, наркотики, секс-рабы, наркотики.

Он сверкает глазами.

— Я не могу тебе помочь, — говорит она.

— Можешь. У тебя видения. И ты отнюдь не человек морали.

— Подобные слова жалят, — говорит Мириам. Так и есть. Она говорит, что всё это смешно, но они и правда жалят. Неужели злой человек решил, что нашел себе певчую птичку? — Я плохая девочка, но не плохой человек.

— А есть разница?

Глаза Мириам похожи на два отверстия, которые сочатся ненавистью.

— Я так не думаю, — говорит Безволосый, перебирая длинными пальцами дневник девушки. — Тогда ты работаешь на меня. Добро пожаловать в команду. Организация высоко ценит твои способности.

— Хотела бы обсудить, какова моя выгода.

Безволосый посмеивается.

— Мне не нужны никакие пособия по здоровью, я слишком много пью, а курю ещё больше. По сути, я бы сейчас за сигаретку руку отдала. Так что в обмен на то, что я сберегу ваши деньги и не потребую страховку (а эти компании ещё те вампиры, знаете ли), я предлагаю, чтобы вы просто оставили моего друга Луиса в покое. Просто не трогайте его.

— А как же мой чемоданчик?

— Я могу его достать. Позволь сходить за ним. Принесу, без вопросов.

— Это ты мне предлагаешь? Это переговоры у нас такие?

— Да. Я буду работать на тебя, если ты его отпустишь.

Мириам видит, что мужчина задумался. Предложение проплывает перед его лицом, словно тень. Он выпячивает подбородок. Проводит рукой по своей сраной безволосой голове. А потом Мириам осознает: он играет с ней. Водит девушку за нос.

— Хм-м-м, — гудит он. — Нет.

— Отлично, тогда я на тебя работать не буду.

— Ты не в том положении, чтобы торговаться. Самый слабый волк в стае не ведет переговоров с альфа-самцом за кусочек покрупнее. Ты не станешь меня уважать, если я удовлетворю твои желания. Мне кажется, ты из тех, как бы это сказать? Строишь из себя милую девочку, а уступи я сейчас, ты и руку откусишь. Я тебе не папочка.

— Да уж, ни хрена. Ты урод, который не может стать отцом даже отцу. Хотя, я думаю, ты очень старался, сраный ты бритоголовый извращенец.

— Кроме того, — говорит Безволосый, не обращая на Мириам никакого внимания, — очевидно, что этот дальнобойщик тебе не безразличен. Так что здесь двойное нет. Я предпочитаю исключать те вещи, которые важны для человека, чтобы он принадлежал только мне.

Он подходит к ванной, оставив дневник на крышке унитаза.

Ставит одну ногу на край ванны. Проводит руками вдоль бёдер Мириам — он не касается их, просто ведет очень близко. Они проплывают вдоль живота девушки, её груди.

— Я единственное, что должно тебя волновать. Моё одобрение. Моя улыбка. Вот они знают.

Харриет и Фрэнки переглядываются. Фрэнки несколько некомфортно, а вот некогда тусклые глаза Харриет мерцают, словно зеркала.

— И вот тебе моё первое задание, — его ловкие пальцы дрейфуют над ключицами и шеей Мириам. Перед девушкой проплывает видение, в котором она освобождает руки (словно она невеста невероятного Халка), отрывает душ от стены и с размаху опускает его на сияющий купол Безволосого. — Сказать, как я умру.

Мириам копит слюну во рту и плюет Безволосому прямо в лицо. В яблочко!

— Нет.

Мужчина вытирает глаза тыльной стороной руки.

— Я знаю, достаточно просто прикоснуться кожей к коже, — говорит он.

И он хватает Мириам за подбородок своими костлявыми пальцами…

Из ночного клуба доносятся звуки ударных; переулок купается в тенях и неоновом свечении вывесок. Безволосый выступает из длинной тени. Он один, без Харриет и Фрэнки.

Костюм нежно-розового цвета, блестящие туфли сверкают, несмотря на то, что стоит ночь.

На лице мужчины пролегли глубокие морщины. Даже кожа на голове со временем натянулась. Прошло лет семь, вернее, почти восемь.

Черные туфли Безволосого направляются к задней двери ночного клуба.

Взгляд Безволосого незаметно скользит по округе: появляется черный сукин сын с такой темной кожей, словно это вулканическое стекло. На мистере Полночь надет черный жилет, расстегнутый спереди так, что видно влажную грудь с африканскими пучками волос, обсыпавшими обсидиановую плоть.

Дверь на верхней площадке лестницы открывается с почти неслышным скрипом. Больше ничего не происходит.

Мистер Полночь двигается совершенно беззвучно. Он уже на ступеньках. Одна огромная нога опускается за другой и вот он уже за спиной Безволосого.

Тот делает вид, что не замечает.

Когда мистер Полночь делает свой шаг, Безволосый Ублюдок к этому готов.

Огромный сукин сын, словно из ниоткуда, достает изогнутый клинок. И опускает его на Безволосого, или должен был пустить. Вместо того лезвие целует воздух, когда мужчина легко поворачивается и прижимается к перилам.

Вспышка металла. Рука Безволосого словно танцует (как рука художника).

Опасное лезвие вырезает на груди мистера Полночь Х-образный узор.

Огромный сукин сын не обращает на это никакого внимания. Его локоть врезается в запястье Безволосого. Лезвие вылетает и падает на металлические ступеньки.

Наверху снова распахивается дверь. Музыка становится громче.

Двумя своими длинными пальцами Безволосый берет голову мистера Полночь таким же образом, как берут огромный гамбургер. И ест. Он кусает громадину за нос, щеки, челюсть. Выворачивает голову и так и сяк. Кровь летит на стены и ступени.

Мистер Полночь кричит.

Потом следует два выстрела.

Кто-то появился на верхней площадке лестницы — наркоман в вязанной шапочке, опущенной почти на глаза. Его щеки мет уже отметил щербинами.

В руке дымится пистолет 38 калибра. Две кровавые розы расцветают на спине Безволосого, и он выпускает мистера Полночь. Огромный сукин сын, закрыв истерзанное лицо руками, идет куда не знает сам. Безволосый с легкостью вырывает у него из рук клинок.

Потом поворачивается к наркоману, высоко вскинув лезвие.

На лице мужчины застыла ухмылка, рот стал пунцовым.

Безволосый делает выпад в сторону наркомана.

Лезвие рассекает голову того прямо по середине.

Пистолет выпадает из рук наркомана.

Мозг порхает в голове Безволосого, словно кто-то выплескивает грязную воду.

На лице появляется кровавый зигзаг. Он оглядывается. Опускается на ступеньки, когда рядом приземляется наркоман. Из носа по губам течет кровь, Безволосый слизывает её и делает вид, словно пробует её на вкус, раздумывает, не стать ли каннибалом. А потом заваливается на бок, мертвый.

…он стискивает щеки Мириам так сильно, что зубы невольно впиваются в них с внутренней стороны.

Но Безволосый не отпускает её, внимательно глядя девушке в глаза.

— Ты видела, — шепчет он. — Ты видела, как я умру.

Мириам кивает настолько, насколько позволяет его хватка.

Сияя, Безволосый её отпускает. Он жаждет. Взволнован.

— Рассказывай. Расскажи мне немедленно.

Мириам выдавливает печальную улыбочку.

— Я тебя убью, — врет она. — Я. Пристрелю прямо в голову.

Безволосый изучающе вглядывается в лицо Мириам. В его взгляде слегка проглядывает паника. «Ты можешь заставить меня видеть, — думает она, — но ты не можешь заставить меня рассказать тебе, что я увидела».

— Она врет, — говорит Харриет. — Я вижу.

Безволосый делает шаг назад.

— Ты мне расскажешь, — говорит он, но всё ещё как-то неуверенно. — Ты мне расскажешь, чтобы я смог всё изменить. Я изменю судьбу. Я избегу смерти с твоей помощью, так или иначе.

— Так это не работает, — говорит Мириам, чувствуя металлический привкус там, где прокусила щеку. — Ты не сможешь сломать систему. Дом всегда выигрывает.

— Я другой.

У Безволосого звонит телефон. Он его достает, смотрит на номер и наставляет палец на Фрэнки.

— Ты. Пусть наш новый сотрудник немного отдохнет.

Безволосый отвечает на звонок, тогда как Фрэнки исчезает за дверью и появляется с новым шприцем.

Мириам пытается вырваться, надеясь сломать душ или, может быть, разрушить весь дом.

Фрэнки втыкает иглу ей в шею.

— Да, — говорит в трубку Безволосый.

Мир по краям обрубается. Становится размазанным и затемненным.

— Место определили? — слышит Мириам голос Безволосого, но он словно доносится из-за стекла. Слова текут медленно. Мед, патока, чёрная смола. — Ты знаешь где дальнобойщик?

«Луис», — думает она.

Но тут её целует тьма. Гаснет свет.

Интерлюдия

Сон

Мать Мириам сидит за столом, но дочери не замечает. Вернее, не может заметить. Очень жаль. Мириам не видела её восемь лет, но это не считается, потому что это сон, и девушка об этом знает.

Мать выглядит измученной, ссохшейся и сморщенной, словно курага. Она не так стара, на самом деле. Время — ненастоящее время, время сна, время в сумасшедшей голове Мириам — сделало своё дело.

— Всё почти закончилось, — говорит сзади Луис.

Изолента на глазах шевелится, поднимается и опадает.

— Ага, — говорит Мириам.

— На что мы смотрим? — Луис бросает взгляд на запястье туда, где обычно застегнуты часы, хотя у него на руке их нет. — Двадцать четыре часа или около того.

Мать открывает Библию, изучает страницы.

— Но если жертва принесена по обету, — говорит мать, — или как добровольное приношение, пусть ее едят в тот день, когда ее принесли, а остаток можно будет есть и на следующий. Однако мясо жертвы, которое останется к третьему дню, нужно сжечь [18].

Мириам безучастно кивает, она погружена в свои мысли.

— Что есть, то есть? Забавно, что ты об этом знаешь, ведь это значит, что знаю я, а я — не знаю. Я не видела часов с тех самых пор как… ехала на машине.

— Может, всё дело в том, что подсознание — это очень мощная штука.

— Полагаю, так и есть.

— А может, просто я что-то такое огромное и подлое. Может, я сама Смерть. Может, Абаддон, Властелин Преисподней, Шива, Разрушитель мира. А может, я просто пучок ниток, обрезанных безвкусными ножницами Атропоса — спутанный клубок судеб, лежащий у твоих ног.

— Это просто замечательно. Вот спасибо тебе, что издеваешься надо мной в моем собственном сне.

Мать Мириам начинает говорить снова:

— Все звери, птицы, пресмыкающиеся и морские животные могут быть укрощены и укрощаются человеком, но язык никто из людей укротить не может. Он — необузданное зло, полное смертоносного яда [19].

— Мам, замолчи. — Потом, обращаясь к Луису, Мириам говорит: — Так она всегда давала понять, что у меня нечистый рот.

— Это ты говоришь, что он у тебя нечистый.

— Без разницы.

— Что случится дальше? — интересуется Луис.

— Полагаю, ничего. Последний раз как себя помню, я была подвешена в грязном душе заплесневелого коттеджа где-то в самом центре задницы Нью-Джерси. А посему я не строю никаких планов.

— Значит больше спасать меня ты не намерена?

— Ну, судя по моим возможностям…

— Отдавай и тебе воздастся, — перебивает девушку мать.

— Мам, я разговариваю.

— Ибо какою мерою мерите, такою и вам будут мерить, — продолжает мать [20].

— Как я уже сказала! — рявкает Мириам, надеясь вывести свою воображаемую мать из библейского равновесия. Женщина не двигается с места. Она как камень в почке — никуда не выходит. — Как я уже сказала, у меня нет такой возможности. Я перестала играть в спасителя, перестала думать, будто могу что-то изменить.

— Звучит ужасно фаталистически.

— Фаталистически. Фатально. Фат, судьба. Ты только посмотри, разве язык не играет с нами? Вот я глупая, никогда прежде не замечала связи. Рок и судьба. Это тебе о чем-то говорит, не так ли? Это говорит о том, что вся наша судьба — телега, запряженная ослом, который тянет её вдоль края. Судьба всякого — умереть, так зачем это предотвращать? Мы все падаем в пропасть вместе с ослом и все… игра окончена. Я вижу смерть людей. Я вижу, как играет с ними судьба. Я и раньше ничего с этим не могла поделать. Это тоже самое, что пытаться остановить поезд, подложив на рельсы пенни.

— Это сработает.

— Нет, так что заткнись. Я проклята, а это значит, ты проклят тоже.

— Он выкалывает мне глаза.

У Мириам холодеет сердце.

— Я знаю.

— Перед смертью я называю твоё имя. Разве это не странно?

— Нет, — врёт она.

— Я умру.

— Все умирают.

— Я умру с болью, меня запытают до смерти.

— Что есть, то есть.

— Это ты со мной сделала. Ты должна это предотвратить.

— Что судьба хочет, судьба получает.

Мать поворачивается к Мириам.

Она заглядывает дочери в глаза. Несмотря на то, что женщина сидит, она дотягивается своими удлиняющимися руками до Мириам. Тянется через всю комнату и тащит девушку к себе. Мир смещается, растягивается, размывается в полосках света.

Мать в это время говорит:

— Не поддавайся жалости! Жизнь за жизнь. Глаз за глаз. Зуб за зуб. За руку — рука. За ногу — нога. [21]

— Я не понимаю, — запнувшись на словах, говорит Мириам.

И тут сон резко обрывается.

Глава тридцать вторая

Разве не грандиозная пытка?

Резко обрывается ударом кулака.

Кулаком Харриет. Прямо в солнечное сплетение Мириам. Воздух, словно высасывают из легких. Она хотела бы раздвоиться, если бы могла, но не может, поэтому кашляет так сильно, будто желает изгнать из своей грудной клетки стаю горностаев.

— Очнулась? — интересуется Хирриет.

Мириам пытается сморгнуть дымку от наркотиков, которые ей вколол Фрэнки. Она обращает внимание на то что на Харриет надеты черные перчатки. «Значит я не увижу, как она умрет? Неужели она привыкла всё настолько контролировать?»

— В некоторой степени… — хочет произнести Мириам, но у неё лишь получается хрипеть и мычать, она пытается отдышаться.

— Солнечное сплетение — отличное место, куда надо бить, — объясняет Харриет. — По крайней мере, если твоя цель не тренирована. Здесь сосредоточено колоссальное скопление нервных окончаний. Бойцы умеют напрягать и защищать эту область. Они укрепляют мышцы, делая из них некое подобие брони. Но у всех остальных это прекрасная и легкая мишень для удара.

Мириам делает ещё один вдох, чувствуя, что тело пришло в норму.

— Спасибо за урок боёв ММА, Тито Ортиз.

— Я не знаю кто это.

Мириам облизывает сухие потрескавшиеся губы.

— Не удивлена. Всё же благодарю за то, что вырвала меня из забытья. Там становилось слишком жутко; похоже, моя голова уже не то место, где чувствуешь себя в безопасности, как мне кажется. Так и чем я обязана такому удовольствию?

Харриет поворачивает руку торцом и бьет Мириам по шее.

Девушка опять задыхается и ловит ртом воздух. Лицо становится красным. Такое ощущение, что глаза либо сейчас втянутся в мозг, либо вывалятся наружу прямо на пол.

— Сосцевидный отросток, — уточняет Харриет. — Защищает трахею. Ударь по нему и получишь своего рода кляп. Рвотный рефлекс — отличное подспорье в бою. У тела начинается паника, а это дает нападающему определенные преимущества.

Когда Мириам может снова дышать нормально и ей удается подавить порыв выплюнуть пыль и песок из своего живота, она говорит:

— К чему этот… — Мириам откашливается, — прямой репортаж с места событий?

— Просто я хочу, чтобы ты знала, я понимаю, что делаю.

— И всё же, зачем?

— Чтобы выработать у тебя инстинкт страха передо мной. В конце концов, само моё присутствие станет для тебя пыткой. Если человек будет жестоко обращаться с собакой, она будет бояться людей. Собака становится слабой. Существо живет от схватки до схватки, всегда готовое обоссаться и поджать хвост.

Мириам едва не смеётся.

— Поверь мне, я тебя боюсь. Боюсь всего того дерьма, что льется из тебя. Хотя, по правде говоря, я и твоей прически боюсь. Выглядит так, словно кто-то прошелся по голове тесаком. Иисусе, ты могла бы этой челкой перерезать кому угодно горло.

Харриет в ответ просто наносит три удара по подмышкам Мириам.

Тело девушки вопит от боли. Мириам кричит.

— Подмышка. Ещё один центр большого скопления нервных окончаний.

— Что тебе нужно? — кричит Мириам. — О чем ты хочешь спросить? Я скажу тебе! Просто спроси. Пожалуйста, хватит. Остановись.

— Умоляешь. Что-то новенькое для тебя.

Мириам чуть не плачет.

— Мне нравится чувствовать себя разносторонней. Словно я акула, плыви вперед или умри. Просто спроси то, о чем хочешь спросить. Я как открытая книга.

— Мне нечего у тебя спрашивать.

— Ты не пытаешься вытянуть из меня, как умрет Безволосый?

Харриет качает головой.

— Тогда зачем всё это делаешь?

Харриет улыбается. Это страшное зрелище. У неё мелкие, крошечные белые зубки.

— Потому что мне это нравится.

«Дерьмо. Она тебя убьет».

Мириам должна найти выход. Упредить и предотвратить.

До неё доходит:

— Безволосый хочет, чтобы ты мучила меня бесконечно? Выглядит несколько странным, что ты издеваешься над своей новой коллегой, избивая её до кровавых соплей.

— Он ни о чем не знает. Это моя инициатива. Только моя. — Глаза Харриет мерцают. — Иногда девочке нужно просто уделить время себе любимой.

— Сделать маникюр-педикюр?

Харриет закидывает ногу на ободок ванны.

— Ты и я, — говорит она, — мы похожи.

— Это точно, — соглашается Мириам. А сама думает, что это возможно лишь в каком-то параллельном мире.

— Мы обе из тех, кто стремится выжить. Мы обе поступаем так как должны, чтобы для нас настал следующий день. Но что более важно, нам обеим нравится то, что мы делаем. Ты чудовище, и я чудовище, и мы это принимаем. Конечно, я в несколько большей степени, чем ты. Ты всё ещё делаешь вид, что ты в беде, измучена, что ты королева мелкой драмы, чья рука так элегантно прижата к затылку… о, горе мне. Я это проходила.

— Тебя ничего не беспокоит и не мучает? — интересуется Мириам.

— Ничего, что меня бы тревожило. Я давным-давно всё это пережила.

— И как ты справляешься?

— Ингерсолл указал мне способ.

— Безволосый? И как? Бьюсь об заклад, это очень интересная история.

Харриет рассказывает ей.

Интерлюдия

История Харриет

Я изрубила мужа на кусочки и выбросила его в измельчитель для мусора.

Глава тридцать третья

Коротко, но не ясно

Мириам ждет продолжения.

Харриет стоит сжав челюсть и разминая кулаки.

Где-то верещат сверчки. Перекатывается перекати-поле. Между Мириам и Харриет располагается огромная пучина, широкое пространство, на котором лишь завывает ветер.

Для попытки оттянуть время уже неплохо.

— И всё? — говорит Мириам.

Харриет выглядит сбитой с толку.

— Что ты имеешь в виду?

— Это не история. Это конец истории.

— Мне подходит.

— Мне кажется, — говорит Мириам, — что-то здесь не чисто. Ты не можешь в один день взять и покрошить своего мужа, спустив его в… измельчитель? Правда?

— Это вполне выполнимо, — без всяких эмоций говорит Харриет. — Я не про кости. А про всё остальное.

— Своего мужа.

— Моего мужа.

И снова тишина. Дом оседает: скрипит, трескается, — звук похож на тот, когда десертной ложечкой разбивают слой жженого сахара на крем-брюле.

— Я просто… мне кажется, что это не вся история.

Харриет подходит к Мириам и бьет её локтем в лицо. Вернее, в челюсть. У девушки перед глазами проносится белая вспышка, словно вихрь космического пространства всасывается в черную дыру. Она снова ощущает во рту кровь. Язык лениво гоняет в полости рта зуб.

Мириам поворачивает голову и сплевывает алую жидкость на бледные плитки пола. Плюет еще. Сначала она думает о том, чтобы прицельно попасть в Харриет, но не может даже представить, каковы будут последствия. Может быть, чуть позже.

— Хоо-о-орошоо-о, — говорит Мириам, уже чувствуя, как раздувается губа, — значит в один прекрасный день ты, бац, и запихнула мужа в измельчитель.

— Вполне заслуженно, если ты об этом.

— Не об этом. Однако, вопреки всему сказанному тобой ранее, это не конец истории. — Мириам моргает. — Мне кажется, у меня кровь стекает изо рта.

— Так и есть.

— О, просто отлично.

У Харриет вибрирует мобильный телефон. Она открывает его так, чтобы Мириам не был виден экран. На её лице нет абсолютно никаких эмоций, но женщина медлит, словно что-то обдумывая.

Потом наконец Харриет пожимает плечами и рассказывает историю целиком.

Интерлюдия

История Харриет

На сей раз со всеми чувствами

Уолтер никогда ничего для меня не значил.

Я вышла за него, потому что так положено. Так сделала моя мать. Моя бабушка. Так поступали все девчонки по соседству. Они находили парня и жили с ним и в горе, и в радости. В мои времена женщина была опорой. Ходячим стулом. Пылесосом с сиськами.

У моего мужа никогда не было чувства элегантности, ни следа понятия о следствии и последствии.

Когда на побережье приходит шторм, он оставляет за собой лишь мусор. Унесенные доски, бумажные стаканчики, обломки, обрывки. Ничего, кроме мусора и поломанных вещей.

Таким был Уолтер. Он приходил с работы домой (менеджер по продажам на заводе по производству краски; продавал красители и пигменты косметическим производителям) и целью его было уничтожение всего, что я создавала.

Вот что я помню про Уолтера. Следы его пребывания.

Его ботинки были испачканы пигментом, они оставляли следы на ковре.

Он скидывал их под кофейным столиком и бросал прямо там.

Грязные отпечатки пальцев на рубашке, занавесках, подлокотниках кресла.

Галстук висит на дверной ручье или в изголовье кровати.

Стакан с жирными отпечатками на углу прикроватной тумбочки.

Его прикосновение было подобно раку. Он касается какой-нибудь хорошей вещи — порядка, чистоты, идеальности — и разрушает её, ослабляет, делает грязным.

Наша интимная жизнь ничем от этого не отличалась. Он ложился на меня, сопел и кряхтел. Всегда с громкими хлопками, похожими на хор аплодирующих лягушек.

Его руки всегда были липкими от пота. Как и волосы к концу акта. Я чувствовала себя так, словно тону. В течение дня он жрал сэндвичи. Масло, уксус, лук, чеснок. И всё это выходило вместе с потом; как бы он до меня не дотрагивался, везде оставался этот запах. Я всегда чувствовала себя жирной. Залапанной. Растленной.

Уолтер был неуклюжей обезьяной.

Спустя три года Уолтер захотел детей. Он сказал мне об этом прямо за ужином. Вместе мы никогда не ели; он всегда сидел за кофейным столиком, а я была в другой комнате, в укромном уголке для завтрака. Ждала, когда он закончит, чтобы я могла приступить к уборке того говна, что он после себя оставит.

Тем вечером я приготовила ригатони в розовом соусе, водочном соусе. Я прекрасно это помню. Одна из лапшичек выпрыгнула на край тарелки — он всегда ел очень неряшливо — и упала на ковер. Она была похожа на червяка. Расплавленный пармезан уже застывал на ворсе. Розовый соус почти впитался. Я подумала, что придется чистить весь ковер. Снова.

Вот тогда он это и сказал.

Он встал, положил мне руку на поясницу, когда я нагнулась, чтобы подобрать лапшу, и сказал, как само собой разумеющееся:

— Давай заведем детей.

Три слова. Каждое из них — кусок грязи. Каждое из них — грязная лапша на ковре.

Я встала и совершила свой первый акт неповиновения.

Я сказала:

— Я заведу детей тогда, когда ты перестанешь вести себя как маленький чумазый ребенок.

У Уолтера был шанс. Он мог спастись. Мог сказать что-нибудь приятное или просто промолчать.

Но открыл свой рот и сказал:

— Следи за своим поганым языком.

И он сделал… это. Схватил меня за запястье — запястье той руки, которой я держала ту дурацкую лапшичку — и сжал так сильно, что стало больно. Он хотел сделать больно. Я видела это в его глазах.