Черные дрозды

Я выдернула руку.

— Вот и чудненько, — сказал он.

А потом я ушла на кухню.

Подошла к блендеру. Это был старый прибор с двумя скоростями, прочной основой и тяжелым стеклянным стаканом.

Я взяла его за ручку и понесла обратно в гостиную.

Уолтер сидел, откинувшись в своём кресле. Он посмотрел на меня, когда я вошла.

— И что ты собираешься с этим делать? — поинтересовался он.

А я ударила его этим прибором по голове.

Это не вырубило его, но нанесло серьезную рану. Он свалился с кресла, истекая кровью, и не смог встать, сколько бы раз ни пытался.

Я оттащила его на кухню.

Достала набор кухонных ножей, тесак и мясорубку.

Порезала его на куски. Начала и резала, он некоторое время был ещё жив. Отрубила пальцы на руках. Потом на ногах. Голени, бедра, бицепсы. Двести фунтов плоти. Ведра крови на кухонной плитке.

Кости я сложила в мусорные мешки. А мясо спустила в измельчитель.

Он отлично поработал. Единственное, в конце застряли волосы. Они сломали измельчитель, вообще-то. Из устья слива повалил дымок.

Я не знала, что делать, поэтому позвонила в полицию и стала ждать.

Они меня арестовали. Я не сопротивлялась.

Залога мне не назначили. Вероятно, общество было шокировано таким поворотом событий. Наши соседи были тихими, среднего класса; самое громкое, что когда-либо сотрясало округу — это чья-то ругань или визг автомобильной сигнализации, включенной расшалившимся ребенком.

Жена, расчленившая мужа, вот это была новость.

Это даже попало в национальные новости — лишь небольшой, но значительный эпизод.

Это и привлекло ко мне Ингерсолла.

Они пришли, чтобы отвезти меня в суд, но не похоже, что я находилась под усиленной охраной. Я была домохозяйкой едва за тридцать, к тому же делала всё, что мне говорили.

Они не ожидали, что грузовик врежется в фургон.

Они не ожидали, что меня кто-то освободит и увезет.

Но случилось так, что Ингерсолл узнал обо мне и решил, что есть во мне что-то важное, что-то полезное.

Он оказался прав. На протяжении десяти лет он меня холил. Культивировал во мне мою жестокость так же, как подрезают бонсай. Уверяю тебя, что дело в том, какие части стоит отрезать, а не оставить.

И сегодня я такая. Я обязана ему всем. Вот почему все то, что я сегодня с тобой проделываю, доставляет мне страдания. Последнее чего я хочу, разочаровать его.

Вот что он вселил в меня.

Я не выношу конкуренции. Слишком много ртов и мало еды. Понимаешь?

Глава тридцать четвертая

Самоубийство само по себе безболезненно

Кровь Мириам — ледяной талый снег. Протекая по венам она на коже оставляет гусиный след.

— Я понимаю, — тихо говорит она.

— В этой организации нет места для нас двоих.

Мириам наклоняет голову и отирает свой окровавленный подбородок о плечо.

— Этот блокнот, — говорит Харриет, поднимая дневник с крышки унитаза. — Я прочитала всё, что ты здесь накалякала. Мы с тобой родились в похожих местах. Небольшой пригород. Семья со строгими правилами. Стремление сделать что-то и стать кем-то большим, чем позволяли. Только после должного толчка ты можешь полюбить некоторые вещи.

— Я не злая. Не такая как ты.

Харриет снова бьет костяшками по обложке дневника.

— Существует одно отличие, — замечает Харриет. — Даже твердая рука Ингерсолла и мой жизненный опыт не смогут вытащить тебя из того пике, в который ты сама себя загнала.

— Пике.

— Да. Я прекрасно знаю, как читать то, что написано на странице, в том числе и между строк. — Глаза у Харриет сейчас живые. Такие живые, какими не были, когда она причиняла Мириам боль физическую. Эта боль — боль, которая будет причинена, — она ранит гораздо глубже.

— И что я написала?

— Ты задумала самоубийство.

Мириам молчит. Слышно только её дыхание — затрудненное, свистом проходящее сквозь ноздри, втягиваемое через окровавленные губы.

— Ничего подобного я там не писала, — наконец говорит она.

— Не очень убедительно.

— Это правда. Я не писала подобного. Вообще не понимаю, откуда ты это взяла.

— Ты и так даешь это ясно понять, вовсе нет необходимости облекать это в слова. Ты нумеруешь страницы. Как бы намекаешь на обратный отсчет. Что скоро всё закончится. Скоро черта. Если сложить это с тем фактом, что ты ненавидишь себя, ненавидишь всё что делаешь и видишь, весьма несложно прийти к подобному заключению о самоубийстве. Я права?

— Всё это дерьмо собачье.

— Неужели? Полагаю, твоё самоубийство — это последняя попытка показать кто здесь главный. Ты очень много говорила про судьбу. Но ты до сих пор не знаешь, как ты умрешь, верно? — интересуется Харриет. — Самоубийство — вот твоя суперспособность. Это твой способ спасти того мальчика с шариком.

Слезы скатываются по щекам Мириам, согревая синяки и размазывая кровь.

— Все нормально, — говорит Харриет. — Я понимаю.

Мириам думает, что всё сказанное — правда. Таков был план с самого начала. Конец дневника — отличная цель. Всякий раз, когда она предвидела чью-то смерть (и крала, как сорока-воровка), Мириам делала запись в дневнике: еще одна страница прочь, ещё на одну страницу ближе к финалу. Девушка никогда не знала, как это случится. Когда время придет, она сделает это любым доступным ей способом. Мир предлагает своим жителям миллиард способов умереть: нож, пистолет, таблетки, огонь, шаг под машину, прыжок со скалы, заплыв в центр озера, драка с бандой. Мириам может взять горсть камней с обочины и все их просто проглотить. Может украсть у копа пистолет и взять в заложники детский сад. Умереть легко.

У Мириам нет сценария, поэтому девушке кажется, что она способна удивить судьбу, подкравшись к ней на самых цыпочках. По этой причине она никогда не писала об этом в дневнике. Если Мириам не произнесет этих слов вслух, никогда не напишет, судьба ничего не узнает.

«Глупая логика», — думает девушка, но всё же часть её сомневается.

Харриет открывает свой телефон и пару раз нажимает на кнопки.

Потом поднимает его и демонстрирует Мириам.

Размытая фотография. На ней запечатлена задняя часть грузовика.

Мириам понимает чей он ещё до того, как об этом говорит Харриет.

— Они нашли твоего дружка. Сейчас следят за ним. Скоро все закончится.

Глаза. Мозг. Ржавый нож. Маяк.

Мириам смаргивает слезы, но они всё равно льются.

Харриет протягивает дневник.

— Осталось девять страниц.

Потом она начинает вырывать страницу за страницей.

Каждое её действие, словно ножом по сердцу Мириам. Каждый оторванный лист, который Харриет отбрасывает в сторону жестом, подчеркивающим ту музыку, что ласкает её слух, — полосует глубоко.

Оторванные страницы Харриет перебрасывает через плечо.

Она добирается до последней.

— Дорогой дневник, — говорит Харриет, будто читает, — это последняя запись. Мой дружок-дальнобойщик умер мучительной смертью от рук моего нового работодателя. Жизнь очень трудная штука. Судьба есть судьба и бла-бла-бла.

Она вырывает страницу.

Глупо, но Мириам тяжело не смотреть.

Девушка слышит, но не видит, как Харриет бросает в воздух страницу за страницей. Потом раздается звук удара обложки о пол.

Мириам открывает глаза. Харриет стоит прямо перед ней, держа в руке пистолет и небольшой нож.

— Что ты делаешь? — интересуется Мириам.

— Пришло время становиться покорной.

Одним быстрым движением Харриет приподнимается на носочках и обрезает стяжки на руках Мириам, прикрепленные к душу. Девушка к подобному не готова. Её ноги, всё ещё связанные, — она стояла на цыпочках и только на цыпочках — не способны удержать равновесия, поэтому падает вперед. Мышцы болят, конечности затекли, кровь в них застоялась, поэтому Мириам не может предотвратить падения…

Бам.

Мириам бьется головой о край крана и падает на живот в ванную. Взгляд расфокусирован. Перед глазами плавают темные пятна. Девушка чувствует, как её ноги поднимаются вверх, но не по её воле: что-то тянет их, а потом — щелк. Ноги касаются фарфора, стяжка распадается на две части.

— Я… — заикается Мириам. — Я не по-понимаю.

Над ухом она слышит голос Харриет:

— Я же сказала, что мне нужна твоя покорность.

На ключицу Мириам опускается рукоять пистолета. Тело взрывается болью. Харриет переворачивает девушку и начинает её избивать рукояткой оружия — буквально. Женщина держит ствол в своей пухлой руке, снова и снова опуская рукоять, словно пытаясь вбить в доску гвозди. Пистолет бьет по ребрам Мириам, по животу, сбоку по шее, повсюду. Её тело отзывается тысячью агонизирующими точками боли.

Кровь уже вновь циркулирует по рукам и Мириам делает это прежде, чем сама осознает…

Она бьет Харриет прямо по уху.

Маленький Наполеон вываливается из ванны, схватившись руками за голову. Мириам пытается перебраться через край фаянса и падает, ударившись плечом, на плитки пола.

— Возможно, тебе неизвестно, — рычит Харриет, — определение покорности.

Она хватает Мириам за волосы и бьет головой о стенку ванны.

Мир девушки обращается в звон, словно это какой-то сраный колокол. Даже уже и не больно. У неё такое ощущение, что она мешок с песком, который кто-то несет в руках. Часть Мириам думает, что с болью покончено, но тут оказывается, что это чувство совершенно не точное.

Прежде чем Мириам успевает осознать, что происходит, она оказывается на своих нетвердых ногах; девушка удивляется, почему это она видит себя стоящей перед самой собой. Это такое предсмертное испытание? Она некоторое время просто смотрит в свои глаза.

А потом она летит навстречу другой Мириам, словно собирается поцеловать себя в пьяные, размазанные, покрытые кровью губы…

Трах.

Череп Мириам похож на яблоко, которое разрубили напополам походным топориком. До неё доходит: Харриет просто ударила её о зеркало.

Ну конечно же, она видит тысячу себя в маленьких осколках — паучок в центре рваной паутины. Фрагменты зеркала разлетаются в стороны. Кровь заливает Мириам лицо.

Харриет, на удивление ласковая, кладет девушку на пол лицом вверх.

— Вот так, — говорит Харриет. — Маленькая покорная девочка.

Мириам пытается что-то ответить, но на губах лишь пузырится кровь. Влажным губам удается издать только чмокающий звук. Но и тот достигает ушей девушки слишком поздно и как-то искаженно, словно она лежит в бочке с маслом. Каждый раз, когда сердце бьется, складывается ощущение, что кто-то колотит снаружи по бочке кувалдой. Мириам — кусок испорченного мяса. Она чувствует себя лишенной кожи.

Девушка пытается приподняться, но даже руки её не слушаются. Они просто ускользают, распластываются в стороны, будто крылья, пальцы скручиваются, будто лапки сдохшего жучка.

Голова Мириам поворачивается на бок, щека касается плитки пола — движение самопроизвольное, не по воле девушки.

Пол отдает прохладой, и Мириам хочется просто лежать, закрыв глаза, и никогда не вставать. «Может, я здесь и умру», — думает она, а потом замечает на батарее чистый лист, вырванный из её дневника. Может быть, это и есть предел черты.

Может, это и хорошо.

Внезапно ей на грудь опускается непомерная тяжесть.

Мириам приподнимает голову, слегка повернув в сторону, и видит улыбающуюся Харриет.

На груди девушки лежит пистолет. С каждым биением сердца оружие вздрагивает.

— Считай, что пистолет — это подарок, — говорит Харриет. Такое ощущение, словно она разговаривает с Мириам, находясь по другую сторону стекла аквариума. — Дневник закончился. Твой дальнобойщик на закате умрет. Ты избита. Заставь боль уйти.

«Заставь боль уйти».

Слова отдаются эхом.

Харриет улыбается и выходит из помещения, аккуратно затворив за собой дверь.

Пистолет лежит на груди Мириам подобно якорю.

Её рука, онемевшая, похожая на большую подушку, падает на грудь и чувствует оружие. Мириам пытается положить пальцы на спусковой крючок, но это трудно, очень трудно для подобного простого действия. Вместо этого палец опускается на предохранитель.

«Всё кончено», — думает она.

Луис скоро умрет. Мириам не видит который сейчас час, но с каждым ударом сердца чувствует, что конец близок.

С дневником покончено.

Она была свидетелем множества смертей.

Так почему бы не поприсутствовать на своей собственной?

Это её сила. То, что она может забрать у самой судьбы. Может взять свою жизнь в свои руки, вырвать из хватки рока.

Палец девушки ложится на спусковой крючок.

Из далекого сна, плывущий, словно песня, принесенная легким бризом, до Мириам доносятся слова матери:

— Не поддавайся жалости! Жизнь за жизнь. Глаз за глаз. Зуб за зуб. За руку — рука. За ногу — нога.

Она поднимает пистолет.

* * *

Харриет прислушивается, подставив ухо к двери.

Она слышит, как глупая девчонка шевелится, медленно и вяло. Шелест запястья по полу. Стон. Слабое бряцанье пистолета в слабеющей ладони.

Харриет улыбается.

Этот момент станет венцом её творения.

Она и раньше причиняла людям боль, но такую никогда.

Какая-то часть её чувствует себя плохо. Это ощущение поражает Харриет. Да, она несколько симпатизирует этой девочке, но вина? Она не испытывала чувства вины с тех пор… И когда же последний раз Харриет чувствовала себя виноватой? А случалось ли такое вообще когда-либо?

Кишки стягивает тугим узлом. Вина. Этому нет места.

Песню внутреннего раскаяния обрывает звук: щелчок пистолетного затвора.

«Хорошая девочка, — думает Харриет. — Оттянуть затвор проще, чем просто воспользоваться спусковым крючком. Девочка на пределе. Наверное, ей едва хватает сил».

Она даже с трудом сможет поднять пистолет. Лишь только легкий поворот руки, пока дуло не упрется в подбородок, а потом…

На этой внутренней мысли раздается выстрел.

Бах.

Улыбка Харриет становится шире.

Когда звучит выстрел, дверь содрогается… женщина думает, что, вероятно, это ноги девчонки. Скоро появится ужасный запах опорожненного кишечника, который вызывает у Харриет приятные ассоциации.

Она отходит от двери и чувствует боль в голове.

Женщина пошатываясь, едва не падая, тянется к дверной ручке.

Она пытается спросить:

— Почему у меня мокрое плечо?

Но слова так и не появляются. Не могут появиться. Рот не способен среагировать на сигналы мозга.

Харриет ощущает запах горелых волос.

В двери зияет небольшая буква «о». Отверстие слегка дымится.

Харриет дотрагивается до уха и смотрит на мокрую, красную руку.

Она что-то пытается сказать… нечто, что должно прозвучать как гнусное ругательство, дикий крик на эту глупую девку в дурацкой ванной, что выстрелила Харриет в бестолковую голову, — но все проводки в её голове совсем запутались.

Единственное, что ей удается произнести, это бессмысленное:

— Лапша на ковре.

Потом она падает на пол.

Глава тридцать пятая

Выбирая жизнь

Для Мириам выбрать жизнь вовсе не означает увидеть перед собой всю череду несбывшихся возможностей. Перед её мысленным взором не возникает ребенок на качели или собака во дворе, или теплый свет, исходящий от золотистого пруда.

Нет, как это часто бывает с Мириам, её желание жить основано на злобе и ярости — рот наполняется кислотой, которая приводит девушку в чувство, способное саботировать её собственные планы.

Она на самом деле хотела покончить собой.

В этом есть смысл. Харриет была права.

Её жизнь была полным дерьмом. Мириам была сучкой судьбы. Мухой, летящей на дерьмо, плесенью, пожирающей отличный банан.

Она решила, что пришло время умереть.

Лежа на холодном, окровавленном полу, Мириам ощутила на груди тяжесть пистолета. Легонько подталкивая, затрачивая слишком много усилий, она повернула его так, чтобы дуло упиралось ей в подбородок.

Мириам взвела курок. Чтобы уже наверняка не промахнуться, она поплотнее прижала дуло к подбородку.

Но потом она увидела…

Две тени под дверью ванной.

Две тени, равные двум ногам. Ногам Харриет.

Мириам решила, что та подслушивает под дверью.

И это разозлило девушку.

Это было её мгновение. Её смерть. Харриет обставила всё довольно поэтично, но сейчас эта дура топчется по другую сторону двери, шныряет, высматривает.

Мириам поднимает пистолет. У неё такое ощущение, что мышцы готовы оторваться от кисти и уйти в собственное плавание по осколкам зеркала.

Она не стала прицеливаться, не стала представлять, где и как именно стоит Харриет. Всё случилось инстинктивно. Автоматически.

Она выстрелила: бах.

Пару секунд спустя раздалось бормотание («лапша на ковре») и грохот.

* * *

Мириам переступает через труп. Её измученному телу требуется масса усилий, чтобы с этим справиться. Прежде чем выйти из ванной, девушка смотрится в зеркало — лицо похоже на серую наволочку, набитую мягкими шариками. Бледная кожа резко контрастирует с красными кровавыми подтеками.

Мириам похожа на сцену убийства.

Но она жива, думает Мириам, стоя над телом Харриет.

Коренастая женщина лежит, открыв рот, кровь и мозги уже довольно прилично впитались в ковер.

Мириам переводит взгляд на перчатки Харриет.

— Похоже, мы всё-таки узнали, как ты умрешь, — говорит она. Такое ощущение, что у Мириам рот забит камнями или патокой. Девушка пытается засмеяться, но это слишком болезненно. Она кашляет. И опасается, что может выплюнуть свои собственные легкие. Каждый квадратный миллиметр тела отдает болью.

Мириам слегка пинает Харриет, опасаясь, что маленький Наполеон вцепиться зубами ей в ахиллово сухожилие, но женщина не являет чудесного воскрешения.

Итак: Луис.

Мириам не особо верит, что сможет его спасти. Но она знает, что будет там, когда всё случится. Так было в её видении.

Вопрос в том: где?

Нет. Стоп. Первый вопрос: когда?

Мириам нагибается — ой-ой-ой — и находит телефон Харриет в кармане брюк.

16:30

Луис умрет через три часа.

С мобильным телефоном в руке Мириам проходит через гниющую кухню в стиле 70-ых годов, и выходит через полуоткрытую дверь. Снаружи над длинными рядами тощих сосен протянулось серое небо.

Гравийная дорога, огибающая коттедж, исчезает среди деревьев.

Рядом на кривом заборе уселась толстая ворона, она пялиться на девушку.

— Понятия не имею где я, — обращается Мириам к птице. — Спасибо за помощь.

«Хорошо, думай, — размышляет она. — Сосновая пустошь Нью-Джерси. Вроде бы так, да? Какой-то миллион акров низкорослого кустарника и супеси. А Луис умирает на маяке. В Нью-Джерси их не так уж и много… ох-х-х-х, где-то примерно пара десятков. Думаю, смогу обшарить их все за оставшиеся три часа, как только доберусь до цивилизации. Которая вот там, стоит только за угол завернуть, а под «завернуть за угол» я подразумеваю «до хрена километров»».

Невыполнимое задание.

«Это не может быть невыполнимо! — думает она. — Я же здесь. Но должна каким-то образом показаться там. Что судьба хочет, судьба получает, а судьба хочет, чтобы моя задница оказалась на маяке. Думай!»

Но Мириам не может думать. Её мозг попал в западню, бьется о стену, подобно пчеле у оконного стекла. Может, дело в боли, притупившей способность мыслить. Может, это шок и раны, прыгающие в тандеме и пытающиеся побороть весь мыслительный процесс.

Мириам ищет знак. Если судьба желает, чтобы Мириам отсюда выбралась, она должна дать ей зацепку.

В руке Мириам оживает телефон.

Он звонит и вибрирует. Последнее пугает её настолько, что она готова зашвырнуть телефон подальше в лес, словно это живая граната.

К счастью, Мириам удается подавить этот порыв. Она смотрит на экран.

Фрэнки.

Сердце скачет галопом.

Мириам отвечает на звонок.

— Чего? — интересуется она, пытаясь сымитировать тон Харриет. Похоже, опухшие губы и разбухшее горло весьма этому способствуют.

— Как девчонка? — спрашивает он. Сигнал слабый, но Мириам его слышит.

— Никаких неприятностей, — отвечает она. И немного приукрашивает: — Этот коктейль вырубил её.

Фрэнки молчит.

«Черт! Идиотка. Не стоит приукрашать. Харриет бы не стала».

— Ты в порядке? — подозрительно спрашивает он.

— Я в порядке.

— Ты другая.

— Сказала же: я в порядке.

Еще одна пауза.

— Ты говоришь так, как будто собираешься что-то сделать с девчонкой. Например, сделать больно.

— Не вынуждай меня…

— Ладно! Ладно. Господи, не стоит так нагнетать.

Мириам вздрагивает и решает, что это её единственный шанс.

— Ты где? — интересуется Мириам.

— Мы взяли дальнобойщика. Я и забыл какой он здоровый. Понадобилось две дозы, чтобы его вырубить. Ингерсолл засунул его в Эскалейд, а я возвращаюсь забрать грузовик и сжечь его.

— Куда вы его повезете?

— Ингерсолл притащил свою жукообразную задницу куда-то на высоту. Говорит, что грядет буря, поэтому он хочет использовать всю её мощь и, эмм-м… как он там сказал… прочитать небеса. Мы на маяке, который будут перестраивать. Наверное, соорудят новый… огромный новый маяк. Или что они там, к чертям собачьим, меняют на этих маяках.

— Где находится маяк?

— А что?

«Твою мать! Понятия не имею что!»

Мириам закрывает глаза и делает попытку:

— Я перед тобой не отчитываюсь.

— Извини, — отвечает Фрэнки. — Эм. Барнегат, мне кажется. Остров Лонг-Бич. Где бы это не было, тут воняет дохлой рыбой и медицинскими отходами.

— Мне пора. Девка очнулась.

— Поцелуй её за меня, — говорит Фрэнки.

— Не стоит быть таким милым.

Мириам обрывает звонок.

Она держит телефон в руке. Боль всё ещё присутствует в теле девушки — бьет, словно в барабан, — но больше её не беспокоит. Мириам чувствует себя живой. Она существует.

Глубоко вздохнув, она выходит на подъездную дорожку.

Сделав шагов десять, Мириам оборачивается.

Она возвращается в дом буквально на тридцать секунд.

Когда Мириам появляется на улице снова, у неё в одной руке пистолет, в другой — дневник, а мобильный телефон лежит в кармане.

Она уходит.

Глава тридцать шестая

Первый час

Мириам чувствует себя так, словно идет уже несколько часов. Она проверяет телефон и всякий раз видит, что прошло лишь пять минут, а то и меньше.

Дорога из щебня (хотя дорога — это слишком смелое название для того, что является сплошными ямами и колдобинами) тянется лентой через склоненные к ней сосны и слабые кусты ежевики; лентой, которую, кажется, раскатали в саму бесконечность. Такое ощущение, что ходьба Мириам ни на йоту её не продвинула вперед. Адреналин пропал; с каждым шагом мышцы деревенеют, а тоненькой внутренний голосок задается вопросом: «Я и правда умерла? Может, уже началось трупное окоченение».

Вдоль дороги очень разрослись деревья, образуя навес из скелетоподобных рук. Воробьи и скворцы перелетают с ветки на ветку. Где-то вдалеке продолжает греметь гром.

— Вот она какая эта девушка, — говорит Луис, вышагивая рядом. — Я знал, что в тебе это есть. Эдакий дух сопротивления. Ты знаешь, когда погибнет Луис. Поэтому движешься вперед. Мне нравишься новая ты. Я всегда говорю, что надо бить фонтаном, а не сливаться в сточную канаву. Надо быть листом, который плывет в бурном потоке, а не плотиной, что ему противостоит. Я прав?

У Мириам почти нет больше сил терпеть. Она лишь бросает мимолетный взгляд на свою галлюцинацию и хрипло мычит.

— И больше никакого меткого комментария? — интересуется Луис. Желтая изолента слетает с его глаза и облетает голову, прежде чем упасть куда-то под деревья.

— Мне нужно покурить.

— Ты не очень разговорчива. Я разочарован.

— И выпить хочу.

— Всё ещё не впечатлён. Это какая-то новая ты.

— Чтоб ты дерьмом подавился.

— Ну, вот опять, — говорит Луис. — Снова мимо.

Глава тридцать седьмая

Второй час

Она слышит шоссе прежде, чем видит его.

Знакомый шум машин. Рев пролетающих мотоциклов.

Мириам в одиночку бредет по пустой бесконечной дороге (будущий призрак Луиса её уже оставил, хотя она время от времени видит его среди деревьев).

Дорога в две полосы. Серый щебень. Разделительный барьер сломан.

Мириам прячет пистолет за пояс.

Она была здесь раньше. Несчетное количество раз. Стояла на шоссе, вытянув перед собой большой палец в надежде поймать попутку, словно она рыбка-прилипала, охотящаяся за акулой (акулой в поисках еды; стервятник, рыбка-прилипала, ворона… такова Мириам — мусорщик, падальщик).

Она снова ищет за счет видения чьей смерти ей прокатиться.

Но сегодня автостоп не сработает. Слишком медленное развитие событий. Большинство людей прекрасно понимает с чем может столкнуться, если подберет попутчика: зависимые, сумасшедшие, серийный насильник, — огромный вопросительный знак, ответ на который лучше не знать.

У Мириам совершенно нет времени.

Она видит приближающийся автомобиль. Субару, уже пару лет как отживший свое.

Мириам оказывается перед несущимся изделием японского автопрома. Медленно, слишком медленно проплывают по лобовому стеклу серые блики и Мириам замечает за рулем женщину, разговаривающую по мобильному телефону, которая, по всей вероятности, больше уделяет внимания разговору, нежели не дороге.

Мириам по-прежнему не двигается с места.

Машина продолжает ехать. Не останавливается.

Потом, в последний момент, слышится визг тормозов. Зад автомобиля заносит, словно виляющие бедра старого пса, но уже поздно, слишком поздно.

Машина врезается в Мириам.

К счастью, когда это происходит, скорость всего каких-то пару миль в час.

Становится больно (прямо сейчас болит каждый миллиметр кожи Мириам; даже, кажется, болят волосы), но это резкая боль, не такая как раньше.

И всё-таки это дает Мириам новый толчок адреналина в крови, второе дыхание.

Женщина в автомобиле ошарашена. Ей несколько за пятьдесят. Она блондинка; короткая стрижка предполагает, что она или лесбиянка, или из тех женщин, которые не тратят время по утрам на прическу.

Телефон выпадет у неё из руки, но ладонь остается возле уха. Это было бы смешно, если бы у Мириам остались силы смеяться.

Женщина, похоже, восстановила ориентацию в пространстве и потянулась к рулю. Мириам видит в её глазах взгляд затравленного кролика.

Вздохнув девушка достает пистолет и направляет его на лобовое стекло.

Руки женщины взлетают вверх.

— Хорошая лесбияночка, — бормочет Мириам, обходит машину и опускает свои измученные кости на пассажирское сидение.

Женщина от удивления открывает рот. Мириам нетвердой рукой держит пистолет.

— Маяк Барнегат [22], - говорит Мириам.

Губы женщины шевелятся, но слов не слышно.

— Прости. Это был вопрос. Маяк Барнегат?

— Чт-чт-что на счет него? — говорит женщина таким пронзительным голосом, будто пытается перекричать кофемолку. Наверное, курит. Мириам гадает, неужели и у неё лет через двадцать будет такой же голос.

— Где он?

— Ло-Лонг-Бич. На северной оконечности.

— Как мне туда добраться и сколько времени это займет?

— Вам нужно ехать туда, — женщина показывает в сторону, противоположную той, откуда приехала сама, — пока не доедете до автострады Гарден-стейт. Потом повернете на юг… нет! Север, на север, простите, до 72 автострады. Оттуда нужно будет перевернуть на восток к дамбе. До маяка ведет только одна дорога, так что дальше поезжайте на север. Ехать примерно минут сорок пять, может быть, час.

— Последний вопрос. Куришь?

Женщина поспешно, неуверенно кивает.

— Отдай мне свои сигареты.

Женщина передает ей из подстаканника пачку Вирджинии слимс.

— Бе. Ты это куришь? — спрашивает Мириам, а потом отмахивается. — Да и без разницы.

Она забирает пачку и её пальцы касаются…

Женщина через двадцать три года от сего дня спускается с крыльца. Она похожа на мешок с костями; женщина колышется в мерцающем свете дрейфующих по ветру снежинок. Она подходит к почтовому ящику, достает почту, а потом поскальзывается на льду. Нога подгибается, голова бьется о почтовый ящик и женщина падает. И лежит. Проходят часы. Наступает вечер. На её лице скапливается снег, но она ещё не мертва. Женщина достает тонкую сигарету из своей розовой толстовки и прикуривает, прежде чем отдаться во власть гипотермии.

…руки женщины, когда пачка переходит из рук в руки.

Мириам моргает. Стряхивает видение, трясет зажигалкой и вставляет одну тоненькую сигарету в рот.

— А теперь, — мямлит Мириам, — убирайся из машины к чертовой матери, пока я не врезала тебе пистолетом и не переломала все косточки в ухе. Однако курить не бросай. И ты молодец.

Женщина распахивает дверь и пулей выскакивает из машины, словно кошка, получившая пинка под зад.

Мириам прикуривает, проскальзывает на водительское кресло и бросает Субару вперед.

Легкие девушки наполняются сладостным никотином. Ступня жмет на педаль газа.

Движение. Такое сладостное движение.

Глава тридцать восьмая

Третий час, он же последний

Никакого движения.

Говеная мертвая рыба.

Сначала Мириам пролетела с ветерком. А потом, когда добралась до дамбы, застряла в пробке.

И вот машина стоит за машиной. Каяки, прицепы с лодками, бледные яппи и дети, смотрящие на задних сидениях Спанч Боба на DVD. Даже в конце дня люди отчаянно желают вкусить запах побережья, песка и прибоя (прибоя, воняющего гниющими моллюсками, и песка, усеянного использованными иглами и презервативами). Солнце почти село, мутными мазками окрасив темные облака.

Мириам ложится на гудок.

Последняя сигарета докурена. Девушка комкает пачку и выбрасывает в окно. Та отскакивает от капота серебристого мини-вэна, стоящего рядом.

Мать на переднем сидении — жирный бегемот, успевший загореть так, словно сорок дней и сорок ночей бродил по пустыне, — стреляет в Мириам угрюмым взглядом.

Девушка раздумывает, не выстрелить ли в ответ. Пулями.

Локоть Мириам снова опускается на гудок. Она начинает чувствовать клаустрофобию. Слишком долго девушка сидит в пробке.

Ей нужен знак.

— Мне нужен знак, — начиная паниковать, говорит Мириам.

— Вот один, — отзывается Луис с заднего кресла. Он сдирает изоленту. Появляется не обычная пустая глазница, а нечто, скорее похожее на сморщенный виноград. Для пущего эффекта Луис подмигивает.

А потом исчезает.

Мириам отчаянно оглядывается в поисках того, о чем он говорит.

Угрюмая загорелая дамочка? Нет.

Стая собак и орущие дети? Нет, вряд ли.

Над головой пролетает небольшой самолет. Но поскольку у Мириам на поясе нет никакого подходящего бэтменского зацепа, план улететь катится в задницу.

А потом она видит.

Байкер… нет, велосипедист.

Он худой, весь в обтягивающем, одетый в красно-синий спандекс, будто он супермен среди толпы велосипедистов.

Когда он пролетает по тротуару, Мириам распахивает пассажирскую дверь.

Переднее колесо встречается с препятствием.

Велосипедист перелетает через открытую дверцу. Мириам слышит, но не видит, как он бьется головой о мостовую. По крайней мере, хорошо, что у него на голове шлем.

Мириам выходит из машины и оказывается в седле прежде, чем сама успевает это осознать. Переднее колесо немного погнуто, но на функциональность велосипеда особо не влияет.

Мириам проверяет сотовый телефон.

У неё осталось менее часа.

— Мой велик! — кричит велосипедист.

Мириам неуверенно рулит вперед.

Глава тридцать девятая

Фрэнки

Маяк Барнегат — старый Барни — высится впереди.

Извилистая песочная дорожка окружена шаткой оградой, обвитой черными кустами с желтыми цветочками.

Над головой кричат и жалуются чайки. Далекие облака похожи на сбившихся в стаи черных дроздов.

Волны набегают, откатываются, спешат куда-то.

Мириам подлезает под полицейской лентой, натянутой для того, чтобы оградить доступ внутрь. Девушка проходит мимо таблички с надписью: «Реконструкция» и ещё одним щитом, где объясняется, что в скором времени этот маяк станет домом для нового фонаря и поликарбонатных окон.

У Мириам такое ощущение, словно она катается на американских горках. В животе словно извивается угорь. Нутро то расширяется, то сжимается. Всплывает и тонет.

Ноги увязают в песке. Мириам делает глубокий вдох и скидывает туфли. Её опережает чувство неизбежности, оно бежит вперед, словно гончая. Девушка чувствует себя маленькой девочкой, которую ждет мать, держащая в руках кожаный ремень.

Она идет.

Такое ощущение, что это не она приближается к маяку, а он становится всё ближе.

«Ты ничего не можешь изменить. — Это её голос в голове, не Луиса. — Просто помни. Ты здесь не для того, чтобы что-то менять. Ты просто свидетель. Так ты поступаешь. Такова твоя сущность. Ты стая ворон на поле боя. Выбор убиенных».

Мириам добирается до конца живой изгороди. Дорожка из песка бежит к маяку, который стоит на белом основании, а сам выстроен из красного кирпича.

Фрэнки мелькает снаружи. Он похож на высокий стакан, наполненный моторным маслом, стоящий на ярком берегу; на темный силуэт, просвеченный рентгеном; на длинную тень, стремящуюся в небо. Он ходит туда-сюда. Потирает нос. Почесывает ухо.

Безволосого человека, которого Харриет называла Ингерсоллом, нигде не видно.

Время почти пришло. Мириам не надо смотреть на циферблат телефона, чтобы это понять.

Но она всё равно достает телефон. Держа пистолет в одной руке, мобильник в другой, заткнув дневник за ремень штанов, она нажимает кнопки.

Идет дальше.

У Фрэнки звонит телефон. Так и должно быть. Это звонит Мириам.

Он отвечает, и девушка слышит его как стерео — голос в телефоне и голос впереди.

— Харриет?

Мириам швыряет телефон ему в голову, словно какой-то долбанный бумеранг. Тот попадает Фрэнки в переносицу, и мужчина отшатывается.

Девушка подумывает над тем, чтобы пристрелить его, но… нет. Ингерсолл услышит выстрел. Не стоит стрелять.

Вместо этого она быстро идет вперед и бьет Фрэнки стволом пистолета прямо в солнечное сплетение.

— В солнечном сплетении находится большое количество нервных окончаний, — шипит Мириам.

Фрэнки шарит в поисках своего пистолета, но Мириам выбивает его из руки мужчины.

Он хрипит, лицо покраснело, девушка бьет его по горлу пистолетом.

— Сосцевидный отросток играет роль кляпа.

В подтверждение выданной информации, Фрэнки сгибается пополам, начинает давиться. Его рвет чем-то похожим на не до конца переваренный сэндвич.

Мириам думает над тем, как его убить. Фрэнки же, согнувшись в позе борца Сумо, блюя под себя, пытается отползти назад.

«Хер с ним, — думает девушка. — Задушу его».

Мириам заходит Фрэнки за спину, подсовывает локоть ему под горло и изо всех сил напрягает спину. Она тянет так сильно, что можно задушить пони…

Прошло сорок два года. Фрэнки сидит в темном зале театра вместе со своим внуком. Мальчишка напряженно наблюдает за происходящим, его лицо освещено действием на сцене. Фрэнки видит, как парень сияет. Мужчина откидывает голову назад, закрывает глаза и позволяет сердечному приступу, который пытался побороть последние шесть часов, овладеть собой. Рот Фрэнки приоткрывается, мужчина ловит последний вдох, а мальчишка ничего не замечает; продолжает смотреть представление.

…и она отпускает. Фрэнки ловит ртом воздух, поскальзывается на своей собственной желчи.

Он пытается встать, но Мириам прижимает ствол к его затылку.

— Когда-нибудь ты станешь дедушкой, — говорит она.

— Хорошо, — хрипит он, смаргивая слезы.

— Тебе ведь не нравится такая жизнь, правда?

— Нет. Господи, нет. Ненавижу её.

— У тебя ключи от машины?

Он кивает.

— Бери их. Уезжай. Убирайся прочь. Ты не хочешь быть здесь.

Еще один кивок.

— Увижу ещё раз, — говорит Мириам, — сделаю так, что дедом ты никогда не станешь.

Она проходит мимо него, направляясь к маяку, когда удар за ударом где-то поблизости гремит гром.

Глава сороковая

Старый Барни

Вся комната маяка обрамлена стеклом… или, скорее всего, в каких-то окнах стекло, а в некоторых уже поликарбонат.

Но фонарь пока ещё не поменяли.

Луис привязан к деревянному стулу рядом с ним. Фонарь по форме похож на луковичку или на огромный глаз насекомого. Луис удерживается тремя коричневыми проводами, опутывающими его руки и ноги. Голова мужчины зафиксирована у основания фонаря, такое ощущение, целым рулоном изоленты.

Ингерсолл играется со ржавым ножом. В ноздри бьет запах рыбьих потрохов.

Он украл его у рыбака, уснувшего на соседней пристани. Сломал ему шею и бросил в волны прибоя… но прежде успел выхватить нож.

Ингерсолл высыпает из мешочка кости. Они со стуком раскатываются на полу у его ног, и мужчина перебирает их с таким тщанием, с каким можно отделять бобы от камней. Он проводит пальцами над костями туда и обратно. Словно читает их.

Но конечно же, это не так. Он не может их прочитать. Просто не владеет даром своей бабушки в той мере, в какой бы хотел. Он притворяется и иногда делает это так умело, что убеждает даже сам себя.

Сейчас он изо всех сил пытается узреть будущее.

Одно из окон над его головой разбито. Сквозь него гуляет ветер.

— Грядет буря, — говорит он.

Его цель — Луис. Он сидит ещё с затуманенным взглядом, избитый, не отошедший от наркотиков. Ингерсолл склоняет голову, словно проявляет некую настороженность.

Мужчина вздыхает. Кости ничего ему не сказали. В очередной раз, как и всегда, он должен сам обрести истину и направить своё будущее в нужное русло.

— Зачем мне тебя убивать? — вслух интересуется он. — Ты для меня не важен. Но ты видел моё лицо. А мой новый сотрудник, Мириам, без ума от тебя, а этого я допустить не могу. Ты всегда будешь заслонять её видение. Она принадлежит только мне, мой друг. Она не твоя.

Он вертит нож в своих тонких пальцах.

— Кроме того, мне нравится делать тебе больно, и я в восторге от того, что Мириам все это уже видела в своём видении, не так ли?

Ингерсолл восхищенно смотрит на нож. Тот пахнет ржавчиной.

— Уйдите от меня, — лепечет Луис. — Кто вы? Кто вы, люди? У меня нет того, что вам надо!

— Это уже не имеет значения, — пожимая плечами, говорит Ингерсолл.

Он двигается очень быстро — сжатая пружина. Он втыкает Луису нож в левый глаз. Не до мозга, а чтобы выбить: решение, которое безволосый принял сейчас. Луис кричит. Напавший вынимает нож. Раздается чавкающий звук.

Тонкие губы мужчины складываются в невеселую улыбку.

* * *

В маяке Барнегата 217 ступеней.

Каждый шаг — агония. Каждый шаг — перерождение, выходящий из почек камень, укус черной вдовы.

Ступени представляют из себя рифленую сталь, окрашенную в желтый цвет. Они закручиваются вверх по спирали вокруг черного кирпича.

Похоже на восхождение внутри горла какого-то огромного существа.

То, что скоро увидит Мириам, проигрывается в её голове снова и снова, словно какой-то ролик на YouTube. Сломанное окно. Ветер гуляет сквозь щели. Ржавый нож. Звук, с которым будет проткнут глаз. Её имя, произнесенное Луисом с печалью и удивлением.

Снова и снова. Бесконечный круг ступеней и видений.

Снаружи снова гремит гром. Он несколько приглушен кирпичной кладкой. Мириам гадает: «Неужели я опоздала? Этот тот самый раскат грома, который я слышала в своем видении?» Когда она становится свидетельницей смерти наяву, она частенько пытается подобрать ключи — визуальные, аудиальные, какие угодно. Автомобильный клаксон. Реклама на телевидении. Чей-то разговор.

Когда она наконец поднимается и оказывается в помещении маяка, чтобы стать свидетельницей воплощенного ужаса, диорамы смерти, увиденного Мириам не ожидает.

Она захвачена врасплох и ей едва удается перевести дыхание, хотя она понимает, что вся её жизнь вела именно к этому моменту.

* * *

Ингерсолл не слышит, как входит Мириам, но когда она появляется, он одаривает её чуть большим, чем просто мимолетный взгляд или подобие улыбки.

К тому моменту, когда девушка входит в помещение, кончик ножа уже возле левого глаза Луиса. Он ещё пока в него не погружен. Пока. Это лишь дуновение смерти. Смертельный удар будет следующим.

«Это хорошо, что она здесь, — думает Ингерсолл. — Она увидит всё сама. У неё будет доказательство». Он понимает, что её присутствие здесь было необходимо с самого начала, чтобы она смогла стать свидетельницей его славы, его жестокости.

Луис видит её одним целым глазом. Прекрасно.

— Мириам? — спрашивает он, но Ингерсолл уже нацелил на второй глаз и мозг дальнобойщика свой нож.

* * *

Всё происходит очень быстро. После этого складывается ощущение, что время течет размеренно, как в замедленной съемке.

Всё идет, похоже, как-то не так.

Пистолет у неё в руке кажется теплым.

Пахнет чем-то горьким, едким. Дым щиплет глаза.

Ингерсолл крепко держит нож. Его рука начинает дрожать.

Он оборачивается и тянется, чтобы коснуться дырки в виске. От раны бежит вниз тонкий ручеек крови, похожий на ржавую воду из сломанного крана.

Луис моргает одним целым глазом.

«Он не мертвый», — думает Мириам.

В её видении всё было не так. Всё должно было случиться совершенно не так.

Сердце Мириам замирает. Она ощущает слабость. Тошноту. Дурман.

Пистолет в руке. Рука вытянута.

Она роняет оружие, и оно со стуком падает на пол.

— Я… — начинает было говорить Мириам, но у неё не хватает слов.

Ингерсолл покачивается.

А потом бросается вперед с ножом в руке, словно тигр.

Ингерсолл оказывается рядом, сжав горло Мириам пальцами, словно челюстями, и девушку по инерции сносит с места. Она падает на металлические ступени и чувствует, что мужчина сверху, потом уже она лежит на нём, и мир переворачивается. Черный кирпич и белые линии сливаются в одну спираль, а лицо девушки встречается с желтым металлом…

Мышцы Мириам воют от боли, кости трещат. Она раскидывает конечности в стороны, чтобы замедлить падение.

Мириам останавливается примерно через тридцать футов вниз.

Рядом с ней стена окрашена свежей кровью.

Под ней Ингерсолл, его глаза смотрят вверх.

Голова мужчины повернута под каким-то неестественным углом, подбородок смотрит куда-то за плечо, позвонки спрессованы так, словно шея смялась как перезрелый фрукт. Мертвый взгляд Ингерсолла, кажется, впивается в Мириам. Картина, взор на которой никогда не потухнет.

Мириам едва не начинает смеяться.

Но смех — даже смех — причиняет боль. Очень плохо.

Она опускает взгляд и видит у себя в груди ржавый нож. Рукоять торчит из левой стороны.

Мириам пытается сделать вдох. Такое ощущение, что легкие горят огнем.

— Дерьмо, — говорит она.

Её уносит темнота и девушка продолжает падать по винтовой лестнице маяка.

Интерлюдия

Сон

— Теперь ты понимаешь? — интересуется Луис, прогуливаясь рядом.

Они вместе шагают по песчаному пляжу, каждая песчинка которого, ловя солнечный свет, мерцает. Песок под ногами Мириам теплый. Прилив лижет берег. В воздухе пахнет солью, но запах не морской и от него не несет рыбой.

— Я понимаю, что сдохла, но, слава Господу, это место не очень похоже на Ад.

— Ты не сдохла, — отвечает Луис, почесывая один заклеенный изолентой глаз. — Хотя, должен заметить, что ты умираешь.

— Прелестно. Значит это некое подобие промежуточного состояния. Просто покажи мне где идти на свет, и я туда помчусь.

— Ты упускаешь суть.

— Упускаю?

— Да. Только подумай. Что произошло?

Она и правда должна подумать, потому что оглядываться не стоит. Мириам предпочитает просто быть здесь, на этом пляже. Под этим ярким солнцем.

Ей не требуется много времени, чтобы вспомнить.

— Я победила в игре, — говорит Мириам.

— Победила, — соглашается Луис.

— В этот раз всё прошло не совсем так, как предполагалось. Мне удалось изменить ход.

— Удалось. И так эффектно. Отличная работа.

— Спасибо. — Мириам улыбается. По-настоящему. Не полуулыбкой, не горькой ухмылкой, не жалким оскалом, а настоящей улыбкой, которую невозможно стереть с лица. — Я не знаю, что я сделала по-другому. Но точно очень старалась. Может быть, это потому, что я люблю тебя. Или его. Я полагаю, ты не он.

Улыбка Луиса исчезает.

— Я не он, а ты так ничего и не поняла. Ты же знаешь, почему это случилось. Ты знаешь, как тебе удалось разорвать круг.

— Не знаю! Правда не знаю.

— Желаете подсказку?

— Желаю.

Мириам моргает и вместо Луиса появляется мать Мириам. Сморщенное личико, маленькое ссохшееся тело.

— Не поддавайся жалости! Жизнь за жизнь. Глаз за глаз. Зуб за зуб. За руку — рука. За ногу — нога.

Потом — бах — опять появляется Луис со своими заклеенными глазами.

— Я всё ещё не…

Нет, подождите. Понимает, она понимает.

— Я кого-то убила.

Луис щелкает пальцами.

— Динь, динь, динь. Отдайте-ка этой девочке медвежонка.

Мириам останавливается. Мимо солнца проплывают облака. Где-то над водой бушует ураган, с мелководья доносится шум дождя.

— Я обычно просто… посланник. Стервятник, пирующий на костях. Но не в этот раз. Я… мне удалось всё изменить. Я убила Ингерсолла.

— Ты уравновесила весы. Они всегда стремятся к равновесию. Ты захотела что-то изменить, многое изменить. Изменение настолько сильное, что ты будто переписала смерть и пнула судьбу по роже, так что будь готова за это заплатить.

— Кровью, — говорит Мириам. У неё во рту стало сухо, всё внутри похолодело. Под стальными облаками молния облизывает океан. — Кровью, желчью и опорожнением кишечника.

— Кто ты такой? — Её голос очень тих.

— Вернее, что я такое?

Мириам не отвечает на вопрос.

Луис опять превращается в мать. Потом становится Беном Ходжем с затылком, похожим на цветущую орхидею. Потом появляется Эшли, прыгающий на одной ноге.

Затем возвращается Луис.

— Может быть, я есть судьба, — говорит он. — Может быть, просто, может быть, я противоположность судьбе, как у Господа в противовесе есть Дьявол. А может, я — это просто ты, просто голос в твоей голове.

Он широко улыбается. Вместо каждого зуба у него маленький череп.

— Но одно я знаю точно, нам с тобой еще много чего надо сделать.

— Нам? — переспрашивает Мириам и её сердце замирает…

Глава сорок первая

Враг судьбы

Хватая ртом воздух, Мириам приходит в себя. Она словно запуталась в водорослях. Девушка пытается оторвать от себя душащие её растения — они обвивают её горло, стягивают руки и грудь, — но внезапно что-то начинает пищать: то быстрее, то медленнее; где-то вообще гудит не переставая. Мир появляется в поле зрения Мириам, заползая в ноздри девушки вонью антисептика.

Луис нависает над ней, крепко удерживая.

— Эй, — говорит он. — Эй, брыкающаяся лошадка, успокойся. С тобой всё хорошо. Всё хорошо.

На правом глазу у него белая повязка, удерживаемая желтой лентой.

— Иди на хрен, — шипит Мириам. — Катись к чертям. Ответь мне на вопрос. Ты кто такой? Что значит нам? Пошел вон из моей головы. Я хочу сдохнуть или очнуться. Я хочу сдохнуть или очнуться!

— Ты уже очнулась, — отвечает Луис и гладит девушку по волосам. — Шш-ш.

Она моргает.

От Луиса пахнет мылом.

И один глаз у него целый.

У Мириам в груди болит так, словно её туда кто-то пырнул ножом. Хотя, насколько она помнит, так и случилось.

— Я не сплю? — тихо спрашивает Мириам.

— Неа.

— Это не сон?

— Не думаю, хотя и могу сказать, что очень на него похоже.

Мириам не знает, что сказать. Говорит лишь:

— Прости.

— Прости?

— За всю эту ситуацию… такую сложную. Это моя вина.

Луис садится на кресло, стоящее рядом с кроватью.

— Сложная, да. Но не уверен, что ты виновата.

— Ты не понимаешь и вряд ли поверишь, если я расскажу…

— Я прочел твой дневник, — перебивает Луис.

Мириам лишь смотрит на него в ответ.

— Что?

Он вытаскивает его из-за пояса и кладет Мириам на колени.

— Прости. Я знаю, так делать нехорошо, но мне нужны были ответы. Надеюсь, ты меня поймешь. Я думал, ты хочешь меня ограбить — наверное, когда-то так и было, — но потом… я на маяке, а какой-то лысый чувак желает выколоть мне глаза. И вот появляешься ты, полумертвая, и лысый хер подыхает, и… мне нужно было понять, что происходит. Ты отсутствовала в этом мире, я не мог у тебя спросить. Всё что у меня было, — этот дневник, который выпал у тебя из кармана.

Мириам делает глубокий вдох, всё внутри адски болит.

— Значит, ты в курсе. Знаешь, что я такое. Что я вижу.

— Знаю.

— Веришь?

— Думаю, да. В противном случае, придется признать, что ты разыгрываешь самую длинную, самую странную аферу в истории.

— Что такое, неужели я вижу некое подобие улыбки?

— Может быть. Даже после всего случившегося, может быть.

Мириам колеблется, но она никогда не была сильна в сглаживании острых углов.

— Удалось спасти глаз?

Луис прикусывает ноготь большого пальца.

— Неа.

— Мне очень жаль.

Он отмахивается.

— Всякое в жизни случается. Иногда происходит что-то хорошее, иногда что-то плохое. Если ты ничего не можешь поделать, особенно с последним, надо просто смириться.

— А что делать, если ты можешь что-то изменить?

— Тогда ты прилагаешь в этому все свои усилия.

Перед глазами Мириам пролетает простреленное тело Ингерсолла, в ранах которого пузырится кровь.

— Полагаю, ты так и поступаешь.

— А то, — говорит Луис, откидываясь чуть назад. — По крайней мере, у меня теперь есть крутая повязка на глаз.

— Это точно. Если тебе не позволят больше водить грузовик, можешь стать пиратом.

— Жизнь пирата очень по мне.

Мириам смеется.

— Не хочешь здесь задержаться? — спрашивает она. — Я знаю, тебе надо куда-то ехать, но, я полагаю, меня тут еще подержат какое-то время.

— Продержат. По крайней мере, еще неделю. У тебя сломано несколько костей, а из ребер все-таки торчал нож.

— Просто, думаю, мне нужен сейчас кто-то рядом.

Луис кивает.

— Мне тоже.

— Значит ты никуда не уйдешь?

— Только туда, куда пойдешь ты. Ты спасла мне жизнь… ну типа того. Так что, я полагаю, тебе должен.

Мириам улыбается.

— Можешь мне сделать еще одно одолжение?

— Говори.

Ей больно, но она всё равно, как фрисби, бросает дневник Луису. Тот едва не упускает его, но успешно ловит.

— Всё ещё пытаешься осознать глубинность бытия, — говорит он.

— Ой, прости.

— Какое одолжение?

— Выброси вот это, — говорит Мириам.

— Не против, если брошу его в океан?

Мириам хмурится.

— Я не стала бы поступать так с бедными рыбками. К тому же, мне всегда были ненавистны подобные сцены в фильмах. Бросишь в океан, он там навсегда и останется. Или его прибьет к берегу, где кто-нибудь его найдет. Надо избавиться от него. Ото всех страниц. На них написана история, о которой я не желаю никому рассказывать. Найди мусорку и выбрось. А лучше найди печь, огромную печь, похожую на те, в которых сжигают тела.

Луис встает и целует её. У него сухие губы, но они всё равно мягкие. И это, черт побери, лучший поцелуй, что когда-либо случался в жизни Мириам.

— Я выброшу, — говорит он.

— Мне больно.

— Я знаю.

— Думаю, мне надо поспать.

— И об этом тоже знаю. Ты в порядке? Выглядишь несколько огорченной.

Мириам пожимает плечами, насколько это возможно в её положении.

— Что есть — то есть, Луис. Что есть — то есть.

Сноски и примечания

[1] Умбра — минеральный коричневый пигмент из глины, окрашенной о́кислами железа и марганца (здесь и далее прим. переводчика).

[2] Sears (Sears, Roebuck and Company, Sears Holdings) — американская компания, управляющая несколькими международными сетями розничной торговли.

[3] Ва́нна Мари́ Уайт (англ. Vanna Marie White) — американская актриса и телеведущая. Наиболее известна как ведущая телевизионного игрового шоу «Колесо Фортуны» (англ. Wheel of Fortune) с 1982 года. 20 апреля 2006 года получила «звезду» на Голливудской аллеи славы за вклад в телевидение.

[4] Отсылка к цитате Оскара Уальда: Или я, или эти мерзкие обои в цветочек. Я за то, чтобы жить и умирать в эстетском пространстве.

[5] Ofrendas исп. Пожертвования

[6] In-A-Gadda-Da-Vida — второй студийный альбом американской рок-группы Iron Butterfly, выпущенный 14 июня 1968 года. Альбом примечателен своей одноимённой композицией, которая в своей расширенной версии занимает всю вторую сторону пластинки.

[7] Пиллсбери (англ. Pillsbury) — бывшая компания и брэнд, используемый американскими компаниями General Mills и J.M. Smucker Company. Продает в том числе и выпечку.

[8] Piñata — пиньята, детский праздничный набор (подвешенный в глиняном горшке или горшке из папье-маше, который должен найти и разбить ребенок с завязанными глазами).

[9] Raleigh-Durham — Роли-Дарем: Международный аэропорт штата Северная Каролина

[10] Анимационный мюзикл 1953 года, который проигрывали в качестве рекламы до начала основного фильма

[11] Turdus — часть слова «turd» имеет значение «говно».

[12] Отсылка к Колоколу Свободы — колокол в Филадельфии (штат Пенсильвания, США), один из главных символов американской борьбы за независимость от Великобритании — его звон созвал жителей города на оглашение Декларации независимости Вторым континентальным конгрессом 8 июля 1776 года.

[13] Чарльз «Чарли» Браун, один из главных персонажей серии комиксов Peanuts, созданный Чарльзом Шульцем и впервые появившийся в комиксе 2 октября 1950 года.

[14] Отсылка к фильму «Скажи спокойной ночи, Грейси».

[15] «Серкит-сити» — Сеть магазинов по продаже товаров бытовой электроники, принадлежащих компании «Серкит-сити сторз».

[16] Dagos — даго: прозвище итальянца, испанца, португальца.

[17] Enola Gay — имя собственное стратегического бомбардировщика Boeing B-29 Superfortress армии США, сбросившего 6 августа 1945 года атомную бомбу «Малыш» (англ. Little Boy) на японский город Хиросима в конце Второй мировой войны.

[18] Книга Левит 7:16-17

[19] Иакова 3:6

[20] Матф. 7:2

[21] Второзаконие 19:21

[22] Barnegat Bay — залив Барнегат — Залив Атлантического океана, на востоке штата Нью-Джерси, на маршруте Берегового канала. Отделен от океана полуостровом Айленд-Бич и островом Лонг-Бич, между которыми лежит узкий пролив Барнегат. Длина около 50 км. Пляжи, место отдыха. Известный маяк Барнегат в парке штата на северной оконечности о. Лонг-Бич (с 1930 для оповещения судов используется плавучий маяк).