Черные дрозды

Глава тринадцатая

Харриет и Фрэнки

Творец колокола, штат Пенсильвания [12].

Черный Олдсмобиль Cutlass Ciera с номерами Флориды скользит по аллеям и переулкам, петляет по паутине улиц, попадая в выбоины. Город напоминает лунный пейзаж: серый, пыльный, весь в кратерах. Машина с грохотом проезжает дом за домом с их наполовину закрытыми окнами и распахнутыми дверями. Многие кажутся пустыми. Остальные заняты умирающими… или живыми мертвецами.

Машина приближается к гравийной подъездной дорожке. Рядом стоит деревянный почтовый ящик, лишь смутно напоминающий по форме утку. Краска уже облупилась. Флажок безвольно болтается, поскрипывая на ветру. Утка стоит чуть криво, но когда-нибудь и она упадет на землю. Замертво.

Четыре чёрные цифры — железные, покрытые ржавчиной, — указывают, что номер: 513.

Двери машины открываются.

— Это здесь? — спрашивает Фрэнки у своей напарницы Харриет.

— Здесь, — ровным голосом отвечает она.

Оба выходят из автомобиля.

Эти две фигуры совершенно разные.

Фрэнки высокий, как стакан воды, у него лицо Друпи и нос орла. Харриет же метр с кепкой, она похожа на Чарли Брауна [13] — пухлая, кругленькая с маленькими и глубоко посаженными глазками.

Фрэнки Галло до мозга костей сицилиец. Его кожа похожа на приторную, запеченную корицу. У Харриет Адамс же она белая, как не видавшая солнечных лучей задница, как выбеленная океаном кость.

У Фрэнки огромные руки, костяшки похожи на луковицы; ручки Харриет похожи на рукавички, пальчики-червячки переходят в полные ладони. Его брови — две мертвые гусеницы; у неё — каштановые черточки, подрисованные карандашом, и такие острые, что можно уколоться взглядом.

Однако, несмотря на различия, этих двоих окружает аура угрозы. Они принадлежат друг другу. Он в темном костюме, она в водолазке винного цвета.

— Иисусе, твою мать, как же я устал, — говорит Фрэнки.

Харриет молчит. Она стоит и смотрит, будто манекен.

— Который час? — спрашивает он.

— 8:30, - отвечает она, не глядя на часы.

— Рано. Мы еще не завтракали. Не хочешь сходить поесть?

Она опять молчит. Фрэнки просто кивает. Он знает, что такое порядок. Сначала дело, потом удовольствие. А с ней речь всегда идет о деле. Ему это нравится, хоть он никогда ей об этом не скажет.

Дом напротив них превратился в дерьмо. Синий викторианский стиль с разбитыми окнами. За последние двадцать-тридцать лет плющ своими неспешными пальцами разорвал его на части.

Холодный ветер взметает с крыльца листья и бренчит китайским колокольчиком. Два серых кота, переполошившиеся от шума, спрыгивают со ступеней и убегают за угол дома. Фрэнки в ответ издает свой собственный шум.

— Эм. Она кошатница? — спрашивает он.

— Понятия не имею. А это важно?

— Важно. — Фрэнки осматривает дом и замечает то, чего бы видеть не хотел: из окна второго этажа на него смотрит рыжий с полосками кот; из-под висящего над крыльцом желоба выглядывает похожая на обезьянью мордочка черепахового окраса; три белых котенка высунулись из-за куста роз, который давно уже не стригли.

Фрэнки вздыхает, потирает виски.

— Ага. Она кошатница.

— Тогда будем надеяться, что она жива, — говорит Харриет и направляется к крыльцу. Фрэнки останавливает её, схватив за плечо; он один из, может быть, двух человек в этом мире, кому позволено это сделать и не умереть.

— Подожди. Что это значит?

— Я никогда не рассказывала тебе про Кошатницу с Брукард-стрит?

Его глаза широко распахиваются.

— Нет.

Харриет сжимает губы.

— Когда я была маленькой, у нас в городе жила кошатница. Мы называли её Сумасшедшая Мэгги, хотя я не думаю, что так ее звали на самом деле. У женщины была куча кошек, десятки, и она брала ещё. Подбирала дворняг. Могла пойти в приют и взять таких, которые были при смерти. Ходили слухи, что даже воровала кошек, дабы пополнить коллекцию.

— Вот дерьмо. Ненавижу кошек. И не хочу слушать окончание этой истории.

— Женщина была очень, очень старой. Мама говорила, что когда она была маленькой, Сумасшедшая Мэгги уже была старой. У неё был свой распорядок: выйти, забрать почту, полить самые засохшие цветы, что росли у почтового ящика. Но большую часть времени она просто пялилась в окно. Однажды мы её не увидели.

— Господи. Неужели это то, о чем я думаю?

— Вскоре появился запах. Его отнесло ветром от дома. Приторно-сладкий, как испорченное мясо.

— Отлично. Она умерла. Наверное, словила какую-то заразу от кошек или что-то типа того. Давай войдем.

— Это не конец истории. Да, она умерла, и нет, я не знаю от чего. Суть в том, что тело пролежало там несколько дней. У неё не было семьи. Никто не приходил её навестить. Более того, никто не присматривал за кошками. Они начали с конечностей — пальцы, нос, глаза, а потом принялись за внутренности. Мышцы. Органы. Всё остальное.

— Меня сейчас стошнит.

— Кошки слишком расплодились. Даже когда нашли тело, о них никто не позаботился. И они превратились в целую колонию. Сотня одичавших кошек, а может, и больше. Стены и пол были покрыты фекалиями и мочой, в доме появились паразиты. Кто-то решил поступить милосердно и год спустя поджог дом. — Харриет смотрит куда-то вдаль. — Я до сих пор помню треск огня и вопли сгорающих заживо кошек.

Харриет подходит к крыльцу. Фрэнки следует за ней.

— Ты странная, — говорит он.

— Стучи в дверь.

— Ты говорила про паразитов. Что за паразиты?

— Токсоплазма, вызывает токсоплазмоз. Содержится в фекалиях кошки. Попадает к людям через руки. Или с сырым мясом. Часто легко переживает процесс приготовления. Изменят химию мозга своего хозяина. Некоторые полагают, что именно эти паразиты вызывают синдром «кошатницы», изменяя мозг так, что человек начинает любить кошек, берет их всё больше и больше. Ещё может быть связь с шизофренией. А теперь стучи в дверь.

— Ты дуришь меня. Никогда толком не могу сказать, дуришь ты меня или нет.

Она проходит мимо и стучит в дверь.

— Не будут там ничего трогать, — говорит Фрэнки. — Не хочу, чтобы в рот попало кошачье говно и у меня в мозгу власть захватили глисты.

Харриет стучит снова, на этот раз сильнее.

Они слышат какие-то звуки внутри дома; стук, шорох. Потом шаги. По другую сторону гремят замки: один, потом три, а следом и шесть. Внутренняя дверь открывается и появляется голова пожилой женщины, она прижимается лицом к сетке. Из носа струятся трубки. Рядом с ногой стоит тележка на колесиках, на которой располагается кислородный баллон.

— Проваливайте, — раздраженного говорит она. — Мне не нужны ваши дурацкие журналы. Я уже говорила. И не хочу ничего слушать на счет ста сорока четырех тысяч оставшихся в Раю мест… в этом нет никакого смысла! Миллиарды людей живут на Земле, а он любит только сотню тысяч? Что за сумасшедший Бог такой? Ответьте-ка мне!

— Мы не Свидетели Иеговы, — говорит Харриет.

— Черта с два. И кто же вы?

— ФБР, — отвечает Фрэнки и показывает свой значок так, как это делают в фильмах. Женщина косится на жетон. Харриет показывает свой, но не так демонстративно, как Фрэнки.

— ФБР? В честь чего это?

— Мы на счет вашего сына, — отвечает Харриет. — Мы хотели бы поговорить об Эшли.

* * *

Харриет видит фарватер, по которому идет женщина; старуха тот еще «плюшкин», хоть и весьма организованный, а комнаты формируются в каньоны, сооруженные из всякого мусора. Стопки из журналов «National Geographic» образуют горы, каждый пик которой венчает фиалка. Из-за корзины с бельем, гладильной доски и курганов книг в мягкой обложке выглядывают верхушки мебели — они похожи на обломки, плавающие в океане.

В носу запах пыли и плесени. Они не беспокоят Харриет. Чего не скажешь о Фрэнки; он скользит мимо башен из журналов, чтобы отыскать себе диванчик, на который он и опускается. Длинные вытянутые ноги мужчины делают его похожим на долгоножку, пытающуюся устроиться поудобнее.

Его взгляд упирается в лестницу, откуда на мужчину сквозь прутья перил смотрят два золотистых глаза. Ещё одна шелудивая кошка устроилась за кипой журналов.

Женщина, Элеонора Гейнз, садится в кресло и кладет руку поверх кислородного баллона.

— Вы сказали что-то на счет Эшли.

Харриет не садится. Она остается стоять, но при этом не двигается. Женщина совершенно неподвижна.

— Верно. Вы его видели?

— Нет.

— И никак не контактируете?

— Я же сказала, что нет. Я ничего от него не слышала. Ни звоночка. Он исчез. Улетел из гнезда, когда у меня обнаружили эмфизему легких. И я полагаю, он никогда больше не вернется. Мы закончили?

Старая сука врет. Отчасти правда, что у людей есть определенные сигналы, по которым можно понять, что они лгут, но у всех они индивидуальны. Должно быть чутье, чтобы определить, когда человек лжет. У Харриет такое чутье есть. Старуха перегибает в том, как преподносит информацию, насколько сильно она протестует. Как её рука крепче сжимается вокруг баллона с кислородом, подтягивая его чуть ближе. У Харриет какое-то животное чутье. Она практически чувствует запах обмана.

— Миссис Гейнз. Ваш сын. Мне не хотелось бы думать, что вы сейчас препятствуете нашему расследованию. Мы пытаемся ему помочь, поймите. Пытаемся защитить его от кое-каких плохих людей.

Сухие губы старухи подрагивают. Брови сходятся у переносицы.

— Оставьте его в покое, — шипит она. — Он хороший мальчик. Присылает мне деньги.

— Деньги? И как много?

— Достаточно для моего лечения.

— Вам что-нибудь известно на счет чемоданчика? Железного чемоданчика?

Повертев кислородной трубкой, миссис Гейнс отрицательно качает головой.

Харриет наконец шевелится. Она двигается не быстро; просто приближается и вторгается в личное пространство пожилой женщины. Колени едва не касаются кислородного баллона. Харриет сцепляет руки перед собой.

— Я вижу, вы на кислороде, — говорит она.

— Я же говорила вам, эмфизема. Это у меня из-за курения. Большая часть легких не работает. Врачи говорят, функционирует не более двадцати процентов. Оставшиеся проценты вы восстановить не сможете, утверждают они. Чертовы докторишки.

— И кислород необходим вам для дыхания.

Миссис Гейнз теребит потрепанный край одеяла.

— В том и смысл. — Слова произносятся с сарказмом и горечью.

— Интересный факт о кислороде, — говорит Харриет, — я уверена, вы стараетесь держаться подальше от баллона и патрубка…

Харриет достает Зиппо с оттиском лапы на металле.

— …потому что они огнеопасны.

Фрэнки канючит:

— Пойду, сделаю чай или что-нибудь еще. — Харриет не возражает. Для подобно рода вещей Фрэнки ей не нужен. Это её роль, не его. У каждого из них — своя. Тем не менее, она порой задавалась вопросом: не потерял ли он вкус к этой работе? Есть ли у него стержень?

Пока Фрэнки выходит из комнаты, глаза миссис Гейнз по-прежнему прикованы к зажигалке.

— Вы не из ФБР, — шипит старуха, глядя на свое отражение в хромированной стали.

— Должна уточнить, — говорит Харриет. — Кислород не взрывоопасен. Технически, это катализатор. Так горит огонь, он питается кислородом. Именно он помогает пламени распространяться быстро и продуктивно. Проблема воздуха, который нас окружает, в том, что кислород в нем растворен. Другое дело, чем дышите вы. Он невероятно чистый. Концентрированный.

— Пожалуйста, — говорит пожилая женщина.

Лицо Харриет не выражает никаких эмоций, но внутри, словно газель, скачет сердце. Это её любимая часть работы. Внутри мозга пульсирует маленький центр тепла.

— Если я зажгу огонь в зажигалке, — продолжает Харриет, — в присутствии баллона с драгоценным кислородом, то трубочка очень быстро разнесет пламя по всему вашему хрупкому иссушенному телу. Вы когда-нибудь видели, как человек сгорает заживо?

— Мой сын…

— Забудьте о нем. Подумайте о себе. Я была… на месте аварии, когда горела машина. Мужчина и его жена оказались в ловушке, их зажало покореженным металлом и оплавившимися ремнями безопасности. Смерть была не быстрой. И крики. Вокруг все бегали. Вот только весь этот кипиш волнует кислород и дает огню больше пищи.

Миссис Гейнз тихо всхлипывает, когда Харриет вытаскивает трубки из носа пожилой женщины. Из свободного конца слышится шипение: фссссс, некогда животворящее, ныне смертоносное. Харриет подносит зажигалку ближе, откидывает крышку, поглаживает пальцем.

— Итак. Ваш сын. Где он?

— Я не могу…

— Говорите. Ваш сын. Или вы сгорите. И этот дом тоже.

Старуха рыдает, кричит:

— Он невиновен!

— Невиновность — это миф. — Харриет высекает огонь, но держит зажигалку в стороне, медленно приближая; так мать игриво подносит ложку с едой расшалившемуся малышу. — Скажите, где ваш сын или умрете в стенах, что распирает от ваших дурацких кошек.

— Северная Каролина, — доносится из-за спины Харриет голос Фрэнки. Женщина хмурится и оборачивается, закрывает зажигалку и укрощает пламя.

Напряжение покидает миссис Гейнз и она просто заваливается вперед; она плачет и стонет.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Харриет.

В одной руке у Фрэнки банка с имбирным элем, из которой он делает большой глоток, словно желая убедиться, что его губ не коснется никакая зараза. В другой же он держит почтовую открытку.

— Тупой придурок отправил ей открытку из Северной Каролины, а эта идиотка повесила её на холодильник, как какой-то рисуночек. Штемпель недельной давности. — Фрэнки хмурится и снова читает содержимое открытки. — Как она и говорила, он присылал ей деньги.

Харриет берет открытку. Просматривает. На лицевой стороне приветствие из Северной Каролины! С названием штата нарисованы горы, океан и холмы. На обратной стороне Эшли пишет: «Мама. Я в городе Провиденс. Недалеко от Эшвилля. Познакомился кое с кем, кто присоединится к команде и повысит мои продажи. Скоро все изменится к лучшему. Не болей. Скоро пришлю деньги. Люблю тебя. Эш».

— Мда, — разочарованно говорит Хирриет. — Больше вопросов нет.

Она понимает, что должна быть довольна. У них есть ответ на вопрос и получили они его без всяких усилий. И нет тел, чтобы подчищать за собой. А огонь — это неуправляемая, хаотичная стихия.

И тем не менее, так хочется порой сжечь старуху.

— Эшли, — бормочет пожилая женщина.

Харриет пытается найти способ вывести своё настроение из штопора. Она думает о том, чтобы воткнуть его в старуху, рассказав, чем её сын зарабатывает на жизнь. Но пожилая женщина уже и так догадывается и, кроме того, Харриет устала.

Вместо того она говорит:

— Убей её, Фрэнки. Я жду в машине.

* * *

Снаружи Харриет крепко сжимает открытку в ладони.

Позади неё раздается два выстрела. Оружие Фрэнки.

Она напоминает себе, что это и есть дар Фрэнки. У каждого инструмента своё предназначение. А Фрэнки подчищает следы. Может, он и жалуется. Может, он брезгливый. Однако сейчас, он делает то, что велено и Харриет ему за это благодарна. Она знает, что сама бы не смогла, и не потому, что ей не хватило бы мужества, как раз наоборот. Ей вполне достает смелости. Она бы справилась. И ей бы понравилось.

Фрэнки выходит из дома с видом, словно ничего не случилось.

— Спасибо, — говорит она.

Он приподнимает бровь. Обычно Харриет его не благодарит.

— Мы должны ввести Ингерсолла в курс дела. — Она бросает ему телефон. — Звони.

— Но ты ему нравишься больше.

— Звони ему.

— Дерьмо.

Он берет в руки мобильник.

Глава четырнадцатая

Вокзал

Мириам оказывается в самом эпицентре.

Стоит ночь. Она уже не уверена, который сейчас час. Мириам вдыхает выхлопные газы, когда один за другим проезжают автобусы, выплевывая людей, словно у них булимия. Через дорогу на синей скамейке сидит Эшли, нетерпеливо водит указательным пальцем, будто говорит: двигайся, двигайся, двигайся.

Мириам снова подумывает о побеге. Может, просто запрыгнуть в автобус и уехать; не то чтобы она такого не проделывала прежде. Но ноги девушки по-прежнему приклеены к земле. И она не понимает почему.

(Он тебе нравится. Ты всё это любишь. Ты это заслужила)

Автобусный вокзал Шарлотты напоминает гигантский ангар для самолетов — открытое небо, большой арочный навес, мансардные окна, пропускающие внутрь слабое лунное свечение. От этого Мириам чувствует себя совсем крошечной.

Выставив руки, она продирается через толпу.

Тот же план, что и час назад, и два часа и три часа — её руки пасутся среди других рук или дотрагиваются до плеч, когда кто-то проходит мимо. Мириам делает шаг и…

Три года спустя. Женщина хватается за края больничной кровати, она исходит потом; тужится, тужится, пытается вытолкнуть шар с кулачок. Появляется головка ребенка, увенчанная скудными черными мокрыми волосенками. Видно лицо, но оно закрыто чем-то похожим на салат из красной амброзии. Однако потом показатели начинают сходить с ума, а доктор, чем-то похожий на Зулу из фильма «Звездный путь», говорит: «Она истекает кровью». Льется кровь, женщина кричит, ребенок выходит полностью, скользя по красному ручью.

Мириам смаргивает картинку. Она успокаивается, ведь раньше тоже такое проворачивала. Она поражена тому количеству больниц, что успела увидеть изнутри. Мириам позволяет своему оголенному плечу соприкоснуться с плечом мужчины, который тянется, чтобы обнять жену…

Мужчина один, прошло тридцать три года, он в больнице. Совершенно лысый. Его, словно крысы стены, поедает рак. Мужчина сидит в кресле в углу, тянется к тумбочке и берет пузырек с таблетками. Достает одну, потом вторую, медлит. Он смотрит на эти две таблетки, потом просто опрокидывает пузырек и высыпает на ладонь около десятка. Закидывает их все в рот. Он сидит некоторое время, ничего не чувствуя и просто разглядывая плиточный пол, потолок. На его лице печать одиночества; мужчина начинает плакать. В тело закрадывается онемение. Голова мужчины опрокидывается вперед. Челюсть опускается. Сочится слюна. А потом…

«Хорошо, пусть так», — думает Мириам. Парень постарел, заболел и покончил собой. Она не будет сожалеть. Он достаточно пожил и хорошо. Большинство доживает. Вот что осознала Мириам. Многие доживают до шестидесяти и страдают от какой-нибудь болезни «пожилых людей»: рак, инсульт, инфаркт, рак, инсульт, инфаркт — и так далее и тому подобное. Немного сахарного диабета. Немного воспаления легких.

Большинство людей, по крайней мере, здесь, в Америке, не умирают молодыми. Трагедия неизбежна, но обычно в этой стране она происходит не из того, как человек умирает, а из того, как он живет. Разрушенные браки, испорченные дети, надругательство над собой, надругательство над женой, надругательство над собакой, одиночество, депрессия, ненависть, скука и прочее. «Поздравляю, — думает Мириам, — большинство из вас, придурков и мудаков, проживет свою дерьмовую жизнь, наслаждаясь лишь своими золотыми годами».

Безусловно, это лишь затрудняет ей работу.

Эшли хочет, чтобы она нашла метку. Метку того, кто скоро умрет, а они смогут забрать у него все, чем он владеет. Что более важно, Эшли хочет найти место, где бы можно было остановиться. Как оказалось, тот дом ему не принадлежал; он украл ключи у парня в аэропорту, тот улетал за границу. Воспользовался домом, сделал своей резиденцией, спрятал все фотографии.

Эшли считает, если они найдут кого-то, кто скоро умрет и у кого есть деньги и дом, там они и смогут поселиться, пока находятся в городе. Он просмотрел календарь Мириам. В нем не нашлось ничего, что смогло бы удовлетворить его. Эшли жаждет не только еды.

И он сказал, что нужно пойти в такое место, где много народа.

Мириам предложила дискотеку. Там много людей, большинство из них молодые и ведут себя рискованно. Кокаинщики, незащищенный секс, пьяные водители и много кто еще. Эшли ответил отказом. Автобусный вокзал. «Давай пройдемся по автовокзалу».

За исключением того, объяснила Мириам, что это не лучшее место, потому что, по крайней мере, половина людей не стоит, а идет. А это значит, если только она не найдет того, кто захочет её укусить, они с Эшли окажутся вне игры. Конечно, если они не сядут на автобус до Де-Мойн. Но никто не захочет ехать в Де-Мойн.

Но Эшли не согласился. Он считает, что всё знает. Думает, что он чертовски умен. Мириам проворачивает это на протяжении многих лет, неужели он собирается ей указывать? Приструнить её, помочь играть в «её игру»?

Хорошо. Автовокзал. Мириам уступила. Всё равно.

И вот они здесь.

На той стороне Эшли выглядит нетерпеливым. Постукивает ногой. Голова откинута назад. Рот открыт. Сидит мух считает, как будто для него это пытка. Что за засранец. Пытка. Для него.

Вот умора.

Сейчас Мириам устала и сердится. Она сходит с тротуара, чтобы перейти дорогу перед автобусом, и тут…

Он едет на своём велосипеде. Это шоссейный велосипед, у которого покрышки такие тонкие, словно их выдавили из пипетки. На парне облегающий костюм из лайкры, как будто его спонсирует Goodyear или Kellogg's, или еще какая-то херня. Колесо напарывается на камень, его заносит, он переворачивается. Слышится визг тормозов, в него врезается бампер, дробя бедра, и тело (как будто у марионетки обрывают нити) скользит по капоту. На шлеме трескается визор. Потом все становится размытым, темнеет, в мозгу начинается кровотечение и…

…она оборачивается и находит взглядом мужчину. Он машет другому, прощается. Они могут быть просто друзьями или любовникам, да и неважно это. Подобного Мириам не ожидала. Она просто шла сама по себе, заблудившаяся в собственных мыслях, и его рука, должно быть, случайно коснулась её. Это не помогает. Да, он умрет. Но не завтра. Через год… ну, вернее, через один год, два месяца и тринадцать дней. Но все же. Похоже, у него есть деньги. Он достаточно близок к тому, чтобы Мириам записала его в свой календарь (если ты окажешься рядом, потом…).

Стряхнув с себя видения, она перебегает перед отходящим автобусом (гадая в этот момент, не собьет ли он её? пришло её время?) и идет к Эшли, который одаривает её пронзительным взглядом.

— Есть что-нибудь? — интересуется он.

— Это как рыбачить без наживки.

— Это значит нет.

— Да. Нет.

Он пожимает плечами.

— Ну, возвращайся туда. Делай свои… экстрасенсорные штучки.

— Так вот в чем состоит твоя идея о партнерстве? Ты сидишь на заднице ровно, пока я делаю всю работу?

— Мой дар не может вступить в игру, пока ты не поймаешь рыбку, милая.

— Твой дар? Ты серьезно? Не смеши меня. До сих пор, единственный твой дар — это улыбка победителя. В остальном ты лишь переводишь драгоценный воздух и пространство.

— Улыбка — это просто показуха. Но при этом, исключительное оружие в моем арсенале обаяния.

— Арсенал обаяния, — повторяет Мириам. — Я проголодалась.

— Мне всё равно.

— Но не должно быть.

Эшли зевает.

— Послушай, нам негде ночевать. Нам нужно место, где остановиться. Когда у нас появится укрытие, тогда мы подумаем о еде. Кроме того, ты же не хочешь, чтобы я, эм, не знаю, бросил тебя на произвол судьбы, позвонил в полицию, позвонил твоей матери или что-то типа того?

— Понятно. Все козыри у тебя на руках. Прекрасно. Но вот тебе небольшой урок биологии — девочкам нужно есть. Я человек. Мы, люди, жадные до еды, не говоря уже про выпивку и сигареты. У меня есть деньги. Давай заглянем в Ваффл-хаус? А потом уже мотель. Это на мне.

Он размышляет. Потом кивает.

— Хорошо. Ладно. Давай так.

Интерлюдия

Интервью

— Мальчик с красным шариком, — говорит Мириам и её лицо становится непроницаемым.

— Да, — подтверждает Пол. И ждет.

Она ненавидит эту историю. Ненавидит думать об этом. А пересказывать её — самая ненавистная для Мириам часть.

— Это случилось примерно через два года.

— После того как вы…

— После того как я заслужила эту уникальную способность.

Пол вскидывает бровь.

— Интересное слово. Заслужила?

— Ага. Не бери в голову, — отвечает Мириам и отмахивается от него. — Я проголодалась, разъезжая по пригороду этих яппи в округе Колумбия, поэтому решила заехать к Венди за их… этим молочным-продуктом-без-всякого-молока. Навозная жижа.

— Морозная свежесть.

— Да по фигу. Я расплатилась. Получила в чашке свой химический-подслащенный-продукт-производственной-пены-смазки и пошла, как порядочный гражданин, выбросить мусор. А там был он.

— Он?

— Остин. Маленький светловолосый человечек с веснушками. И у него был красный шарик с изображением синего праздничного торта с желтыми свечками. Ему было девять лет. Я знаю, потому что он сам мне сказал. Подошел ко мне и говорит: «Привет, меня зовут Остин; сегодня мой день рождения, мне исполнилось девять лет».

Мириам переживает за свой ноготь. Она знает, если продолжит в том же духе, сгрызет его до кутикулы, поэтому, чтобы это предотвратить, она достает очередную сигарету и закуривает.

— Я ответила, ну и прекрасно. Парень, это просто отлично. Я вообще-то не сентиментальна, но Остин мне понравился. У него был тот дерзкий, глуповатый взгляд на мир, что бывает у детей, когда все вокруг твои друзья и лучшее, что может с тобой случиться — твой день рождения. В том возрасте, днюха — это… большая корзина возможностей — пиньята разрывается конфетами и игрушками, всё это падает на пол. Ты становишься старше и начинаешь смотреть на день рождения, как на очередную пройденную веху, что затягивает тебя дальше и дальше, глубже и глубже. Внезапно день рождения становится не потенциалом, а неизбежным событием.

— А потом вы его коснулись, — говорит Пол.

— Их твоих уст это звучит так, будто я затащила его в фургон. Для протокола, он меня коснулся. Парень схватил меня за руку и принялся её трясти, словно мы были деловыми партнерами или что-то типа того. Вероятно, этому его научил отец. Как надо пожимать руку, будто ты уже взрослый. Он пожал, тогда я и увидела.

Мириам описывает:

Остин выбежит на проезжую часть. Маленькие кроссовки будут топотать по земле.

Он потянется. Посмотрит наверх. Пока он бежит, его маленькие пальчики потянутся вверх, попытаются поймать.

Он погонится за воздушным шариком.

Белый внедорожник появится из ниоткуда.

Он собьет его с ног и отправит тело мальчика кувыркаться по дороге, словно сломанную куклу.

И это случится через двадцать две минуты после того, как Мириам с ним познакомится.

Пол притих. Он хочет что-то сказать, но не говорит.

— Вот именно, — говорит Мириам. — Мертвый малыш. До того момента, я много раз видела, как умрет куча людей. Да, я видела, что с этим столкнуться и другие дети, и они всё равно умрут… лучшего слова не найти. Но через сорок, пятьдесят лет. У них вся жизнь впереди. Печально, но мы все вынуждены выкуривать свою трубку. Но этот парень. Умереть в девять. В свой день рождения.

Мириам глубоко затягивается.

— И это должно было случиться у меня на глазах. Я была там. И я поняла, вот он, мой шанс. Я могу это предотвратить. Я могу действовать… как это называется? Проактивно. До того момента, я вела себя пассивно. Чувак должен был умереть через два года в автомобильной аварии, где он был пьяным. Я ему говорила: «Эй, тупой придурок, не пей и не води пьяным, по крайней мере в июне», и он мог делать с этой информацией что захочет. Но здесь? И сейчас? Парнишка должен был выбежать на дорогу? Насколько сложно не пустить его на дорогу? Я подумала, что надо увлечь его чем-нибудь. Я просто… или взять и опрокинуть его на землю. А может, засунуть его мусорный бак. Что-нибудь. Хоть что-то.

Понимаешь, во мне поселилась эта чертова надежда. Как мыльный пузырь. Я внезапно поняла… вот оно. Вот моя цель. Всё то ужасное, что со мной случилось, этот сраный «талант», может быть, всё это было ради одного момента. Если мне удастся остановить маленького идиота и не позволить ему удариться о бампер, значит всё случившееся того стоило.

Мириам закрывает глаза. Она всё ещё чувствует, как внутри растет гнев.

— А потом я встретила ту манду.

Пол краснеет.

— Что? — интересуется Мириам. — Не нравится слово?

— Это… плохое слово.

— Плохое слово в тяжелые времена, Пол. Не веди себя, как девчонка. В Англии они постоянно так говорят. Это лишь часть языка.

— Мы не в Англии.

— Неужели? — Мириам щелкает пальцами. — Тогда, полагаю, надо перестать ездить по левой стороне дороге. Это объясняет то, что мне все сигналят. Да и смертельные аварии тоже объясняет.

Губы Пола складываются в мрачную линию.

— Так значит вы встретили какую-то… женщину.

— Стерва и сука, мать-шлюха. Одетая как сумасшедшая проститутка. Со своей дизайнерской сумкой, ботексной улыбочкой и волосами, стянутыми так сильно, что она не сможет моргнуть, не порвав веки, её крутым телефоном, приложенным к уху или к заднице. Я подошла к ней и сказала: «Леди, мне нужна ваша помощь. Ваш сынишка. Он скоро умрет, если вы не поможете мне его спасти».

— И как она отреагировала? — спрашивает Пол.

— Я не пойду с «не очень хорошим» за 200 баксов, Алекс.

— Мне кажется, это на самом деле было что-то типа: «Все это не очень хорошо». Это из игры Jeopardy.

Мириам делает последнюю затяжку, появляется вишневый огонек.

— А ты знаешь, как сделать рассказ энергичнее, да, Пол?

— Простите.

— Эта манда посмотрела на меня так, будто я только поссала на её набор для интимных игрищ и DVD, так что я подошла ближе и повторила свои слова ещё раз. Тетка пробормотала что-то на счет того, что я сумасшедшая, поэтому я схватила её за руку — я вцепилась в рубашку, до кожи не дотронулась, — а ей это не понравилось.

Двадцать минут спустя я ору на копа, она орет на меня, а коп пытается понять в чем смысл…

— Подождите. Коп? — переспрашивает Пол.

— Да, Пол, коп. Я сказала, все случится через двадцать минут. Она позвонила в полицию и сказала, что какая-то сумасшедшая угрожает её сыну.

— И вы не убежали?

Мириам стряхивает пепел в сторону Пола; тот отмахивается.

— Нет, помнишь, я пыталась спасти парнишке жизнь? Решила, что полицейский скорее поможет, чем навредит. Вдруг он утащит нас в центр, а это в принципе решит проблему, хоть и несколько иначе. Я не собиралась просто… простоя взять и уйти, позволить этому случиться.

Рука Мириам сжимается в кулак, девушка бьет костяшками по столу.

— Однако не стоило. Нужно было убежать. Потому что, пока мы все стояли и орали друг на друга возле этого сраного Венди, Остин увидел на земле пенни. Даже сейчас, когда я слышала его голос, я не придавала этому значения, понимаешь? Я была так увлечена тем, чтобы достучаться до его тупой мамаши, что полностью упустила из вида происходящее.

Остин говорит: «Видишь пенни, подними!» и нагибается, чтобы подобрать этот… этот пенни. А потом воздушный шарик выскальзывает у него из рук. Сейчас я и не знаю, как долго он ходил с этим шаром, но гелия уже было недостаточно, чтобы улететь. Вместо того шарик просто парил в воздухе, пока ветер не подхватил его и не понес прочь.

Пол пытается сглотнуть ком в горле.

— Шарик набирает скорость. Остин бежит за ним. Я вижу его. Пытаюсь кричать, но мать орет на меня и не смотрит на сына. А коп пялится на мать, потому что она выглядит так, словно вот-вот выцарапает мне глаза. Я кричу и делаю шаг, чтобы бежать, но коп меня отталкивает.

Эта картинка всё ещё там. В моей голове. Шарик уплывает. Внедорожник. Его тело. Его ботиночки. Все как-то не по-настоящему. Как будто ты всё это увидел в интернете. Словно это шутка какая-то.

Тишина.

Мириам смаргивает выступившие слезы. Она не позволит себе расплакаться.

— Всё пошло наперекосяк, — наконец говорит Пол.

Мириам скрипит зубами.

— Нет, наперекосяк всё пошло потом. После того, как всё закончится, как ты прогонишь прочь из головы картинки случившегося, твой мозг продолжит с тобой играть, ты начинаешь проводить параллели. Ты понимаешь, что вся наша жизнь записана в книге, у каждого она одна, и когда книга заканчивается, мы умираем. Хуже того, у некоторых из нас книги короче, чем у других. Книга Остина была простой брошюркой. Она заканчивается и всё кончено. Выбрось её прочь. Пока-пока, Грейси [14].

— Это ужасно.

Мириам встает, ногами отодвигая стул, потом берет его и подбрасывает — тот тяжело падает на пол и разлетается на кусочки.

— Пол, ты не понимаешь, да? Я пыталась спасти жизнь этому глупому мальчишке, а пока пыталась, стала той, кто обрёк его на смерть. Я убила его. Если бы у меня не было этого видения, если бы я не стала ничего предпринимать, его долбанная мамашка, возможно, затащила бы его в очередной обувной магазин или увезла домой. И её не стала бы отвлекать сумасшедшая девка, а сын никогда не выбежал бы на шоссе. Это похоже на какую-то змею, кусающую свой собственный хвост. У судьбы есть план и я была частью этого плана, хоть и думала, что смогу её перехитрить и вывернуться из хватки. Пытаясь предотвратить, я лишь позволила этому случиться.

Стул сейчас далеко, поэтому Мириам усаживается прямо на пол. Она молча курит, сгорбившись и тяжело дыша.

— Вот именно поэтому я не пытаюсь спасать людей, — наконец говорит Мириам.

— О.

Мириам растирает окурок о железобетонный пол.

— Итак, — говорит она. — Что ты хочешь знать по-настоящему, так это то, откуда у меня эта особенность?

Глава пятнадцатая

Уроборос

Ваффл-хаус — основной продукт юга Америки, по сути он является засаленным желтым гробом. Он маленький. И квадратный. Половина людей внутри — не более, чем ходячие трупы, набивающие свой рот оладьями, сосисками и, конечно же, вафлями. Их тела раздуваются, а сердца умирают. Мириам считает, что это потрясающе. Она ест здесь, потому что это еще один гвоздь в крышке гроба; девушка почти слышит, как засоряются артерии, они становятся ломкими и хрустящими, как жареная курица.

«Ирония в том, — думает Мириам, — что теперь здесь нельзя курить. Теперь только официантка торгует здесь смертью».

Мириам стоит снаружи. Льет проливной дождь. Мимо проезжают автомобили. Сквозь пелену смога девушка видит Серкит-сити [15] и небольшую корейскую забегаловку на противоположной стороне автострады рядом с магазином тканей Джо Анны. Вдалеке виднеются желтые огоньки и темный силуэт горизонта Шарлотты, а рядом аккуратным штакетником выстроились небоскребы, которые едва ли напоминают тех монстров, что растут в Нью-Йорке или Филадельфии.

Мириам чувствует себя так, словно балансирует на краю. Ненадежно. Она не хочет думать о будущем — она так редко что-то делает, обычно она позволяет судьбе нести её по течению, как пластиковый стаканчик плывет по ленивой, чокнутой реке. Но это гложет её. Беспокоит своими острыми маленькими зубками.

Мириам слышала, что в научных лабораториях крысы и обезьяны, которым внушали иллюзию выбора, доживают свои жизни вполне здоровыми. Даже если у них только два варианта: рычаг, который бьет током, и рычаг, который бьет током, они всё равно довольны и счастливы. Крысы и обезьяны, которых бьют током произвольно, и у которых нет выбора, начинают волноваться, жевать свою шкурку, прежде чем умирают от рака или сердечного приступа.

У Мириам такое ощущение, что у неё не осталось самообладания. Она гадает, сколько времени пройдет до того момента, как она начнет жевать свои пальцы.

Или же всё дело в Луисе.

Он преследует её. Несмотря на то, что он ещё жив, она видит его призрак. Небольшой шанс встретиться с ним существует, а Мириам видит его повсюду: вот он стоит в толпе, сидит за рулем минивэна, отражается в витрине Ваффл-хаус…

— Мириам?

Она оборачивается.

К ней обращается призрак.

— Привет, — говорит призрак-Луис. За исключением того, что обычно у привидения глаза перемотаны изолентой. А на этих глазах её нет. Они настоящие. Теплые. Они смотрят.

— Ты не привидение, — вслух говорит Мириам.

Луис молчит. Похлопывает по телу руками, словно желает убедиться в своем физическом присутствии.

— Неа. Как и ты, если судить по тому, что я вижу.

— Это спорно. — Она чувствует себя разбитой.

У неё в голове Луис уже мертв. Так проще. Сейчас тяжелее.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Мириам.

Луис смеется.

— Ем.

— Полагаю, в этом есть смысл. — Девушка чувствует себя неловко. К её щекам подкрадывается краска; такого никогда прежде не случалось. Она пытается придумать остроумный ответ. Но не может. Мириам чувствует себя пристыженной, беззащитной. Обнаженной.

— Хочешь присоединиться?

Она хочет сбежать.

Вместо этого Мириам говорит:

— Только что поела.

— Конечно, — соглашается Луис.

А потом они просто стоят, разделяя молчание и шепот дождя.

— Слушай, — наконец говорит он, — думаю, я, наверное, тогда в грузовике всё неправильно понял. Думаю, может, я неправильно выразился, как какой-то идиот. И черт побери, я такой и есть. Я просто… я не часто встречаю хороших людей. Я не хотел выглядеть странным или вести себя странно, и я не хотел давить на тебя и настаивать на встрече.

Мириам пытается не засмеяться, но тут же хохочет. Луис выглядит обиженным, Мириам отмахивается от него.

— Я не над тобой смеюсь, чувак, я над собой смеюсь. Над ситуацией. Ирония жива и здорова. Ты очень далеко от того, кого можно назвать странным. Ты в миллионах миль от странности. Уж поверь мне. Я точно знаю. Только не ты. Ты просто парень. Очень хороший парень. Это я сумасшедшая сука, у которой случился припадок.

— Нет, я всё понимаю — длинная ночь, длинный путь, стрессовая ситуация, все понятно. — Луис тянет из кармана скомканный счет и достает ручку. Он прижимает бумагу к витрине и что-то пишет. — Это мой номер. Мобильный; домашнего у меня больше нет. Я не смогу в ближайшее время взять новый груз (экономика странны свалилась с лошади и это больно ударило по таким парням, как я), но это значит, что я буду здесь поблизости.

— Да, ты всё ещё поблизости, — говорит Мириам. Нож в глаз. Чмокающий звук. Мириам? — Хорошо.

— Кто это? — интересуется Эшли, выходя из Ваффл-хаус и держа руки скрещенными, будто защищаясь. — Твой друг?

— Нет, — отвечает она. — Да. Не знаю. Он просто меня подвез.

Луис возвышается над Эшли. Столп, монолит. Эшли — трава в его тени. Но это не останавливает его от того, чтобы выпятить грудь и подбородок. Двое мужчин сверлят друг друга взглядами.

— Это твой прежний парень? — спрашивает Луис.

— Что? Парень-фингал? — Мириам не может удержаться, чтобы не засмеяться. — Нет, Господи. Нет.

— Приятно познакомиться, здоровяк, — говорит Эшли. — Нам пора. Увидимся.

— Окей, — говорит Луис. — Я понял. Пойду, зайду, поем вафель.

Эшли улыбается.

— Очень умный поступок, дружище.

Луис ухмыляется и это похоже на то, будто кто-то всосал воздух. Он здоровый парень, как и сказал Эшли, но внезапно он как-то съеживается. Луис бросает на Мириам грустный взгляд и направляется внутрь заведения. Эшли машет ему рукой.

— Пока-пока, придурок, — смеясь говорит он.

Глава шестнадцатая

Гравитация

Всё ещё ночь. Всё ещё идет дождь.

Эшли прижимает Мириам к кирпичной стене. Он припарковал машину. Сказал, что хочет что-то показать. Они вышли и вот теперь стоят здесь. Вокруг них играет городской шум — мягкий для города, но всё ещё громкий: автомобильные гудки, крики, смех, музыка.

Мириам спиной чувствует кирпичи. Эшли плотно прижался к ней.

— Отвали от меня, — говорит она, отталкивая молодого человека. Но он возвращается обратно, как один из тех клоунов, что если ударить, то обязательно поднимется.

— Ты знакома с ним, — хихикая шепчет он. — Дальнобойщиком.

— Он меня подвозил. Просто парень.

Мириам чувствует дыхание Эшли. Мята. Девушка удивлена, заметив у него на языке леденец. Мириам надеется, что у неё изо рта пахнет не как их пепельницы.

Эшли носом касается носа Мириам; его щека у её щеки. У него гладкая кожа. Никакой щетины. Почти как у женщины. Дыхание обжигает Мириам ухо.

— Просто парень? Я на это не куплюсь. Он тебе нравится.

— Он мне не нравится.

— Нет, это я тебе не нравлюсь. А он нравится.

Он прикусывает её мочку уха. Недостаточно, чтобы пошла кровь. Но довольно ощутимо.

Мириам отталкивает его. Эшли смеется. Его руки держат девушку за бедра.

— Срать я хотела на того парня. Срать мне вообще на всех.

Эшли всматривается Мириам в лицо. Она чувствует, как он смотрит на неё. Его взгляд бродит, словно пара рук. Мириам кайфует. Её сердце трепещет, будто птичка со сломанным крылом.

— Кое-что все-таки происходит, — говорит он. Его большой палец находит кнопку на джинсах девушки. Пальцы лениво бороздят пояс. Глаза Эшли широко открыты. Откровение. — Это и есть твоя метка.

— Пошел ты. Убери руки от моих штанов.

Она произносит это, но не всерьез.

Он задает неуместный вопрос.

— Когда он умрет?

Рука Эшли скользит глубже. Пальцы дразнят Мириам. Она становится влажной, как в солнечный день; промокает, будто в болоте. Мириам это ненавидит.

— Катись в ад.

Его пальцы орудуют внутри неё. Мириам ловит ртом воздух.

— Позволь, я помогу.

— Мне нужна твоя помощь. — Мириам хочет застонать. Она душит этот порыв.

— Он дальнобойщик. А у дальнобойщиков есть деньги. Я помогу тебе достать их.

— Я же говорила, мне не надо… — К большому пальцу присоединяется указательный. Мириам затыкается. Она чувствует себя слабой. Контролируемой. Как будто она робот, а у Эшли пульт управления.

— Тебе определенно кое-что нужно.

Его пальцы напирают всё сильнее.

Эшли смеется.

* * *

Комната мотеля. Цветочный принт на покрывале. Зеркало в золотой оправе со старомодными светильниками по периметру. Картина с магнолией на стене. Комната чистенькая, но пахнет плохо скрытым дезинфектантом.

Мириам сидит на краю кровати и курит. У неё перед глазами железный чемоданчик, девушка гадает, что же внутри.

Мириам обнажена, она трет пальцами ноги ковер. Другой мотель. Другой партнер. Другая сигарета. Снова и снова, вращающаяся карусель. Она хочет утопиться в алкоголе.

Из спальни выходит Эшли, он чистит зубы одной рукой, держа в другой трусы.

— Насильник, — говорит она.

— Нельзя изнасиловать ту, что сама согласилась, — огрызается Эшли, подмигивая.

— Я знаю. Однако я могла бы сломать тебе челюсть. Я просто хотела, чтобы ты почувствовал себя мерзко, вот и всё.

С зубной щеткой во рту он радостно бормочет:

— Я не почувствовал.

— Это я тоже знаю.

В ванной Эшли сплевывает пасту, полощет рот, снова сплевывает.

— Нет, значит нет, — бросает она ему в спину.

— Так не всегда, — отвечает он, прежде чем выйти из ванной. Эшли стирает остатки зубной пасты с подбородка тыльной стороной руки. — Давай-ка обсудим детали.

— Детали.

— Смерти дальнобойщика.

— Луис. Его зовут Луис.

— Угу. По фиг. Его первое имя Отметка. Второе — Жертва. У него есть деньги, это мне известно. У дальнобойщиков всегда есть деньги. Они получают много, но тратить им их некуда… если только они не женаты. Он женат?

— Сказал, что жена от него ушла.

Мириам чувствует, что её тошнит. Ощущает себя вероломной тварью. Грязным предателем.

— Значит деньги у него есть. И в банке он их, вероятно, не хранит, потому что сегодня ты в Толедо, завтра в Портленде, послезавтра в Заднице, Нью-Мехико. Деньги нужны, ведь надо оплачивать разные сборы. К тому же половина всех этих дальнобойщиков сидят на амфетаминах, которые покупают на стоянках. Дилеры и барыги не принимают кредитных карт. Уж поверь мне.

— Он не наркоман.

Эшли пожимает плечами.

— Ага, ты его лучше знаешь. Поэтому возвращаемся к первоначальному вопросу: Как всё случится? Автоавария? Это стрёмно, потому что он, скорее всего, хранит наличку в машине. Если всё это сгорит, нам от этого никакого толка.

— Он умрет на маяке. Через… — Мириам подсчитывает в уме. — Две недели. Четырнадцать дней.

— Как?

— Не скажу.

— Как это по-взрослому.

— Это личное. Это его смерть.

— Но ты же знаешь.

Мириам втягивает сигаретный дым.

— Хотела бы не знать.

— Ну и ладно. Маяк. Из него открывается живописный вид. Хорошо для дальнобойщика. Мы в Северной Каролине, на побережье, где, как я полагаю, хренова гора маяков. — Эшли принимается ходить по номеру. — Хорошо, план такой. Ты подберешься к нему поближе. Позвони ему завтра. Пойдешь с ним куда-нибудь. У нас две недели, нам надо узнать, где он последний раз выкурит трубку.

— Это и есть твой гениальный план? За этим я тебе нужна?

Эшли пожимает плечами.

— Ты же ничего лучше не предложила.

— Тогда скажи мне, почему нам просто не украсть у него деньги, пока он ещё жив?

— Потому что живые люди не очень любят, когда у них что-то воруют. Мертвые не станут звонить 911.

Мириам осторожно смотрит на Эшли.

— И тебя ничего не беспокоит? Ты не ревнуешь даже?

— Не возражаю немного позеленеть от зависти, если смогу позеленить себе руки пачкой сотенных купюр, — отвечает он. — А теперь пора на боковую. Я выдохся.

Глава семнадцатая

Кровь и шарики

Мириам просыпается, словно от толчка. Мимо её взгляда пролетает тень.

Девушка садится. Её глаза пытаются привыкнуть к темноте. Эшли лежит рядом не двигаясь.

Глаза Мириам снова ловят тень — та сгущается в углу, потом пробирается в ванную. Раздается шепот, что-то хрустит.

Девушка тянет руку к краю кровати, ищет сумочку и ищет внутри нож-бабочку, тот, что она купила в штате Делавэр за шесть баксов. Мириам неслышно открывает лезвие.

Ступни девушки касаются ковра. Мягкие крадущиеся шаги.

Свободная рука скользит по стене, пока не натыкается на дверной проем ванной комнаты. Пальцы находят выключатель.

Щелк. Яркий, резкий свет.

Сердце замирает.

В верхнем углу ванной плавает красный воздушный шарик. Он покачивается, дрейфует. На шарике нарисован торт, а над ним мультяшными свечками написано: «С Днем рождения, Мириам».

— Сегодня не мой день рождения, — говорит она, обращаясь к шарику.

Воздушный шарик двигается, снова тихое шуршание, и он выплывает в центр комнаты. Мириам смотрит на свое отражение в зеркале. Под обоими глазами фингалы. Носом идет кровь.

— Это сон, — говорит она.

Шарик медленно поворачивается — на обратной стороне другая надпись.

На месте торта — череп с костями. Из открытого рта сквозь корявые зубы, словно пузырьки, струится надпись: «Счастливого Дня СМЕРТИ, Мириам».

— Мило, — отвечает Мириам и вскидывает нож.

Шарик лопается.

Брызги крови повсюду. Черной крови. Со сгустками. Мириам стирает её с лица, отплевывается. Струйки бегут по зеркалу, ржавые капли. Кусочки бледной ткани плывут в этих потоках, как личинки в древесном соке. Она видела подобное прежде, видела такую кровь (на полу, на полу в ванной комнате).

Мириам не знает зачем, но она проводит ладонью по зеркалу, вытирая его, чтобы увидеть своё отражение.

То что она видит, удивляет.

Это всё ещё она, её отражение. Но она в юном возрасте. Каштановые волосы зачесаны назад и собраны розовой резинкой. Никакого макияжа. Огромные глаза, чистые, полные невинности.

Потом движение за её спиной, в отражении, сгустившаяся глыба.

— Ещё девять страниц, — произносит голос. Голос Луиса.

Мириам крутится колесом, но не успевает. У него в руках красная лопата.

Луис смеясь бьет девушку по голове. У неё темнеет в глазах. Когда она проваливается в колодец беспамятства, слышит крики ребенка, но и они пропадают.

* * *

Мириам приходит в себя в больнице от вони антисептика. Он заползает ей в нос. Гнездится там.

Руки Мириам вцепились в простыни. Она пытается слезть с кровати, опустить ноги, но простыни запутались, а кровать окружена металлическим рельсом, который она не может преодолеть. Словно он образует невидимый периметр. Мириам трудно дышать. Легким не хватает воздуха. Девушка чувствует себя в ловушке, словно она лежи в коробке, в гробу. Втягивает воздух, горло сжимается.

Внезапно появляются руки — крепкие, тяжелые — они хватают Мириам за лодыжки, и как бы она не отбивалась, заковывают её в стальные хомуты. Ладони жирные и влажные. Из-за края кровати появляется лицо, поместившись у неё между ног.

Это Луис. Он стягивает окровавленными пальцами зеленую хирургическую маску.

— Там было очень много крови, — говорит он.

Мириам отбивается. Но простыни оборачиваются вокруг её рук.

— Это сон.

— Может быть. — Луис протягивает руку и почесывает край изоленты на правом глазу. — Прости. Чешется.

— Сними с моих ног эти кандалы.

— Если это всего лишь сон, — говорит он, — почему бы тогда не проснуться.

Она старается. На самом деле старается. Мириам кричит, пытаясь себя разбудить.

Ничего. Мир не меняется. Луис склоняет голову на бок.

— Все еще думаешь, что это сон?

— Иди на хрен.

— Какой грязный ротик. Ты будешь плохой матерью.

— Твою мать.

— Ты похожа на девчонку из того фильма, где в неё вселяется дьявол. Ты его знаешь. Блевотина какая-то. Вся та ярость, что порочит благословение Господа нашего Спасителя.

Мириам снова тянется к ногам. По лбу стекает пот. Она хрипит от бессилия, ярости, страха. Почему она не может проснуться? «Вставай, глупая девчонка, просыпайся».

— Мы собираемся тебя зашивать, — говорит Луис. Он искоса смотрит на пространство между ног Мириам и облизывается. — Сошьем крепко, хорошо и надежно.

— Ты не Луис. Ты фантом в моей голове. Ты у меня в мозгу, играешь со мной.

— Доктор Луис, чтоб ты знала. Относись с уважением. — Он достает иглу. Она огромная, похожа на крючок. На детский пальчик. Луис от усердия высовывает язык и, даже будучи слепым, продевает через ушко грязную нить. — Ты ведь даже не знаешь какая у меня фамилия.

— У тебя нет фамилии, — фыркает Мириам, пытаясь высвободить руки. — Ты вымысел. Обрывок. Мне нет до тебя дела. Нет дела ни до призраков, ни до гоблинов.

— Ты чувствуешь себя виноватой. Это нормально. Я тоже себя чувствую виноватым. Мы сможем поговорить об этом, но прежде, чем мы сможем это сделать, я зашью твоё шаловливое место. Кстати, это вполне себе медицинский жаргон. Но я знаю, ты предпочитаешь конкретику, поэтому позволю себе перефразировать: мне нужно сшить твою манду, чтобы оттуда больше никогда не вылез еще один ребенок, потому что последнее, что нужно этому миру, чтобы какая-то шлюшка выпустила в него свою личинку.

Мириам в ужасе — она напугана словами, вылетающими из его (её?) рта. Она хочет что-то сказать, но её голос слаб, похож на писк, хриплый визг. Мириам пытается сказать «нет», пытается дотянуться и остановить его…

Но его голова опускается вниз, и толстая игла пронзает её половые губы. Мириам чувствует, как идет кровь, пытается закричать, но у неё не получается…

* * *

Длинная автострада — ни к чему не сужающаяся в одном направлении, ни к чему не сужающая в другом. Серая, выжженная, тусклая, с трещинами. Пустынная в обе стороны: красная земля, бледная поросль. Наверху синее небо, но вдалеке висит грозовая туча, похожая на наковальню.

Мириам стоит на обочине шоссе. Она пытается перевести дыхание, словно только что вышла из ледяной воды зимнего озера.

Она нормально ощущает свои бедра и промежность. Никакой боли. Никакой крови.

— Иисусе, — охает она.

— Не совсем, — раздается голос позади неё.

Луис, снова, со своими мертвыми глазами.

Он улыбается.

— Не приближайся ко мне, — предупреждает Мириам. — Если подойдешь ближе, я сломаю тебе шею, клянусь всеми святыми.

Луис усмехается, качая головой.

— Да ладно, Мириам. Ты же уже решила, что это сон. Ты же знаешь, что я в тебе. Так зачем ты говоришь, что сломаешь мне шею? Это контрпродуктивно. На самом деле даже суицидально. Ты должна обратиться за профессиональной помощью.

Луис начинает ходить и тогда Мириам видит двух ворон на дороге. Темные клювы клюют сбитого броненосца, вытягивая красные жилы. Мертвое животное похоже на потрескавшееся пасхальное яйцо. Птицы нападают друг на друга.

— Может, я не ты, — говорит Луис, медленно переплывая с одной пыльной обочины на другую. — Может, я Бог. Может, я Дьявол. Может, я живое воплощение судьбы, рока, того, что ты проклинаешь каждое утро как просыпаешься, и каждый вечер перед тем, как кладешь голову на подушку. Кто может сказать наверняка? Всё что я знаю, пришло время встретиться с монстром.

Мириам присоединяется к Луису, и они ходят уже вдвоем. Они напоминают двух хищных кошек, следящих друг за другом по разные стороны решетки одной клетки.

— Вытащи меня из этого сна, — говорит она.

Он игнорирует её просьбу.

— Может быть, я настоящий Луис. Может быть, я в его спящем мозгу, зовущем тебя ментально, ведь ты такая чувствительная. Бедная маленькая девочка экстрасенс. Может, я и знаю, что грядет, и умоляю тебя предотвратить это. Пожалуйста, Мириам. Плак-плак.

— Я не могу заставить это остановиться.

— Может быть. Может быть, нет. Но у тебя до сих пор есть выбор. Я скоро умру, но вместо того, чтобы это предотвратить (или, по крайней мере, попытаться сделать мою жизнь лучше, хотя бы на эти две недели), ты собираешься охотиться за мной и красть у мертвого, лишенного глаз тела.

— Девушке нужно что-то есть, — с издевкой говорит Мириам.

Луис останавливается.

— Это так ты себя оправдываешь?

— Ты не знаешь, что я делаю и зачем я это делаю, — говорит она, хотя и думает, что всё как раз наоборот. — Я буду с Луисом и, поверь мне, ты не он, и может быть, я сделаю его жизнь несколько лучше в эти две недели.

— Минет пришелся бы в самый раз, — соглашается Луис. — Попробуй как-нибудь.

— Да иди ты. Я могу сделать его счастливым на это время. Но не проси меня спасать его…

— Спаси меня.

— …потому что этому не суждено случиться. Не может просто. Оно мне не позволит.

— Оно?

— Судьба. Ты. Бог. Не важно.

Луис пожимает плечами. Потом смотрит куда-то Мириам за плечо.

— Эй, — говорит он. — Что это там?

Мириам попадается и оборачивается.

Это воздушный шарик. Он дрейфует вдоль дороги, его подхватывает разгоряченный воздух; с шарика на асфальт шипя, будто на сковородку, капает кровь.

Мириам поворачивается, чтобы сказать что-нибудь Луису или не-Луису, или тому, кем бы он ни был, но…

Его нет.

Вместо него белый внедорожник, который бьет Мириам прямо в грудь, и она чувствует, как что-то ломается внутри.

Карканье воронья. Плач ребенка.

* * *

Когда Эшли просыпается, то находит Мириам в углу, истекающую потом. Она сидит, упершись спиной в обе стены и что-то строча в блокноте.

— Что ты делаешь? — хрипит он.

— Пишу.

— Я вижу это, Хемингуэй. Что пишешь-то?

Девушка поднимает взгляд. У неё в глазах вспыхивает безумие, на губах играет сумасшедшая улыбка.

— Накатала две страницы, вот что. Осталось только семь. — И она возвращается к своей писанине.

Глава восемнадцатая

Месть Жирного Чувака, в некоторой степени

Трейлерный парк напоминает Харриет кладбище. Один передвижной дом и два сцепленных трейлера. Серые и белые коробки. Все выстроились друг за другом. «Похожи на надгробия», — думает Мириам. Или ряд гробниц, каждая из которых отмечена мертвыми или умирающими цветами.

Фрэнки пинает камень. Тот рикошетит от ржавой лейки и попадает в грязного садового гнома в грибоподобной шляпе.

— Это место просто отвратительно.

Харриет поднимается и стучит в дверь последнего домика.

Человеческая гора, татуированное тело, открывает дверь.

Жирный Чувак. Конкретнее: голый Жирный Чувак. Два пальца в шине.

Его тело полностью заполняет дверной проем. Огнедышащий дракон переплетается с другим, опоясывает кратер живота мужчины. Второй дракон спускается вниз прямиком к…

Фрэнки бледнеет.

— Ох, да ладно, — бормочет он, прикрывая глаза.

— Что? — раздраженно интересуется Жирный Чувак.

Фрэнки морщит нос.

— Слышь, у тебя член тоже в татуировке?

— А ты разглядываешь мой член?

— Так он у меня прямо перед носом! — кричит Фрэнки, тыча пальцем. — Он как огурец. Морской огурец. Мне кажется, это он пялится на меня, если честно.

Толстяк рычит:

— Я тебе в рот плюну, если ты не заткнешься.

— Ах ты сукин сын…

— Нам надо задать вам несколько вопросов, — перебивает Харриет, отодвигая Фрэнки.

— Я не отвечаю на вопросы лесбиянок и даго [16], - говорит Жирный Чувак, довольный собой.

— Иди на хрен, жирдяй! — говорит Фрэнки, делая шаг вперед.

Жирный Чувак тянется левой рукой, той, где здоровые пальцы, чтобы схватить Фрэнки за нижнюю челюсть и оторвать её от головы. Но его рука не добирается до цели.

Харриет медленно вздыхает и выбрасывает руку вперед, хватая Жирного Чувака за яйца своими маленькими пальчиками. Она сдавливает их так, словно пытается открутить голову воробью. Человек-гора визжит таким голосом, будто пнули щенка, и протягивает мясистую руку к голове Харриет. Она отклоняется и ладонь врезается в трухлявый косяк его собственного трейлера. Средний и безымянный пальцы отгибаются назад неестественным образом, слышится треск; так палка хрустит под ботинком. Жирный Чувак воет.

Харриет чертовски довольна. Ещё два сломанных пальца. Симметрия её радует.

Она отпускает яички Жирного Чувака и отталкивает мужчину назад.

Теперь можно увидеть остальную часть трейлера — над горой грязной посуды летают мухи; ткань на диване настолько загрубела, что на ней можно тереть сыр; дверь в ванную, представляющая из себя гармошку, прицеплена к стене ржавым крюком. Настоящий дворец.

У противоположной стены стоит огромная кровать, как предполагает Харриет, обязанная своими размерами большой туше Жирного Чувака. На ней сидит худая девушка лет восемнадцати, может быть, моложе, и наблюдает за всем происходящим одурманенными кокаином глазами. Она держит у подбородка одеяло, будто притворяясь скромницей, однако, из-за простыни видна одна грудь с торчащим соском. Но девушка как будто этого не замечает.

— Держи ему голову, — командует Харриет.

Фрэнки хватает лысую, тыквообразную голову байкера и прижимает к ковру, где покоятся пятна от еды и другой биологической активности.

— Теперь подними голову.

Когда голова поднята, Харриет подносит фото Жирному Чуваку под нос. Его влажные глазки пытаются на ней сосредоточиться.

— Этого парня зовут Эшли Гейнс, — объясняет Харриет. На фото Эшли смеётся, он на вечеринке со стаканом пива в руке. Все стоят в сияющих лучах Рождественских огней. — Бармен сказал, что вы знакомы.

— Да-да, — скрипит Жирный Чувак. — Я его знаю. Вам надо было сразу показать мне фотку. Я бы все про этого засранца рассказал. Это он ведь сломал мне… — он не может заставить себя закончит фразу. Жирный Чувак поднимает руку с ковра и машет ею, как чертов пингвин.

— Наверное, трудновато теперь удовлетворять себя, — говорит Фрэнки, улыбаясь от уха до уха.

— При нем был металлический чемоданчик? — спрашивает Мириам.

— Нет. Никакого чемодана. Только какая-то блондинка.

— Блондинка?

— Блондинка, как блондинка, волосы цвета песка на пляже, крашеная. За рулем Мустанга. Модель начала девяностых. Белый. Заднее стекло разбито.

Харриет кивает Фрэнки и тот отпускает Жирного Чувака. Мужчина валится на пол, как валун, падающий позади Индианы Джонса.

— Пока на этом все, — говорит Харриет. — Спасибо за уделенное время.

— Идите на хрен, — хнычет он.

Прищелкнув языком, Харриет бьет носком ботинка Жирного Чувака по губам, дробя зубы. Он перекатывается на живот, кашляет, с нижней губы капает кровь. Один зуб выплывает по красной реке и падает на ковер.

— Идем, — обращается Харриет к Фрэнки, который посмеиваясь идет за ней.

Глава девятнадцатая

Свидание со смертью

«Да пошел он», — думает Мириам.

Он в любом случае уже мёртв. Его билет прокомпостирован. Часы тикают. Судьба обмакнула палец в черную золу и размазала по его лбу. Никто не пометил его дверь кровью ягненка. У Господа уже есть его номерок. Очень плохо. Sayonara, большой парень.

У чувака много денег. В том конверте достаточно зелени, чтобы накормить Мириам, одеть и обеспечить жильем на несколько недель.

«Не твоя вина. Не ты же выследишь его и убьешь. Ты не хищник. Ты падальщик. Стервятник, не лев. Ты всего лишь обнаружишь труп. Можешь забрать себе его кости».

«Ага. Пошел он к черту».

А потом она видит его.

Мириам стоит на парковке у мотеля, курит, и тут появляется он — шипят тормоза, Луис выбирается из кабины. Девушка видит, что он привел себя в порядок. Это не высокая мода, конечно: синяя клетчатая рубашка, прямые джинсы с потрепанной внизу каймой, огромные черный ковбойские ботинки (потертые).

И вот она, стоит в обычной белой футболке, а волосы выкрашены в цвет воронова крыла. Джинсы, рваные на левом колене с парой косых разрывов на правой ноге. Ботинок нет, просто пара некогда белых конверсов, которые теперь похожи на грозовые облака.

Мириам чувствует себя не в своей тарелке. Во рту становится сухо. И ей это не нравится.

— К черту всё это дерьмо, — бормочет она себе под нос, когда Луис подходит ближе. — Выбрось из головы. Будь жестокой. Не веди себя как лох. Ты не трусиха. Мы все умрем.

Он подходит и Мириам опять чувствует себя маленькой — ей опять напомнили об огромных размерах, широченных плечах, молотоподобных руках, ботинках Германа Мюнстера. Однако лицо у Мириам ласковое. Луис опускает глаза. Он уязвим. Она думает, что его легко будет обвести вокруг пальца, но девушка не уверена.

— Привет, — здоровается Луис. Он нервничает. Это идет на пользу Мириам. Жестоко, конечно, но она всегда чувствует себя увереннее за счет слабости других. — Как тебе это место, всё хорошо?

— Ну да, — отвечает она. Мириам приехала сюда на Мустанге Эшли. Чтобы взять машину, пришлось его уговаривать, как она когда-то просила папочку дать ей покататься по городу на его Бенце.

— Рад тебя видеть.

— Ты выглядишь… чистым.

Эти слова выбивают его из равновесия. Мириам чувствует себя неловко.

— Принял душ, — говорит он.

— Люблю это в мужчинах.

— Не думал, что ты позвонишь.

Мириам выбрасывает сигарету. Та падает в лужу и шипит.

— Да неужели?

— Я думал, что ты с тем…

— С другим парнем? О, нет. Это мой брат Эшли.

Луис смотрит с облегчением. Словно его парус только что поймал ветер.

— Твой брат?

— Ага. Я потому и здесь. Навещаю его. Подумываю найти работу, квартиру. — Ложь течет себе и течет. Как только она поворачивает кран, поток уже на остановить; у крана ломаются переключатели. — Конечно, он безработный, но мама с папой всегда говорили, что из него не будет толка. А у меня внутри самый настоящий соревновательный дух. Я решила, что могу приехать сюда, найти ему работу; показать, кто главный, чтобы этот бездельник уже пристроил свою задницу.

— Надеюсь, все получится. Шарлотта — хороший город.

— Хороший, — повторяет Мириам. — Да, он точно хороший. — Хороший. Она прокручивает слово в голове, оно звучит издевательски, плаксиво. Город красив своей чистотой, ровными линиями и отполированным металлом. Лучше бы Мириам оказалась в Нью-Йорке, Филадельфии или Ричмонде: грязь, сажа, странные углы, химические запахи, вонь отходов смешивается со странными ароматами еды.

— Готова? — интересуется Луис.

Желудок проваливается в пустоту. Она не готова. Действительно не готова.

— Конечно, — говорит Мириам и делает шаг к нему, чтобы взять за руку.

— Колесница ждет.

* * *

Фильм оказался отстойным. Ужин посредственным.

У Мириам такое ощущение, что она сбилась с пути. Они сидели рядом во время киносеанса, потом напротив в итальянском кафе, но они как будто находились за тысячи миль друг от друга. Он смещается — вопрос, взгляд, тянется через стол — она отклоняется — отступает, уводит взгляд в сторону, убирает руки на колени. Два магнита повернулись не той стороной — отталкиваются, а не притягиваются.

«Это не работает», — думает она снова и снова.

Сейчас они опять сидят в грузовике, едут часто останавливаясь в потоке по бульвару Независимости. Но Мириам не чувствует себя независимой. Она в ловушке. В кандалах.

— Моя жена мертва, — внезапно говорит Луис, когда они останавливаются на красный свет.

Мириам моргает. Это так неожиданно — якорь, брошенный за борт, резкий всплеск.

Он продолжает говорить:

— Я соврал тебе тогда. Сказал, что она ушла. Это правда только… немного странная. Она мертва. Вот так она от меня ушла.

Мириам опускает глаза на коврик, ожидая увидеть там свою челюсть и язык, трепещущий, словно умирающая рыба.

— Я не знаю, что сказать, — всё что говорит Мириам.

Луис делает глубокий вдох и, похоже, не собирается выдыхать.

— Я убил её, — говорит он.

Мириам не так-то легко удивить. Она многое повидала и со временем эти вещи стали похожи на старый свитер; они стирают любые предположения об этом мире. Мириам видела пожилую темнокожую леди, которая ходила в туалет прямо на шоссе. Однажды она увидела, как женщина забила мужчину до смерти его собственным протезом, потому что ей показалось, будто он ей изменяет. Она видела кровь и блевотину, автомобильные аварии и рентгеновские снимки, на которых видны разные вещи, которые люди засовывали себе в задницу (например, лампочку, кассету или скрученный рулон комиксов) и, по крайней мере, два случая, когда парни пытались совокупляться с лошадьми и их затоптали на смерть. Сейчас человек-животное вряд ли загадка; его развращенность, его безумие, его печаль — все эти штуки хорошо закаталогизированы в её разуме, а ведь Мириам еще нет и тридцати.

Но Луис. Этого она не ожидала.

Он? Убийца?

— Я был пьян, — объясняет он. — Мы провели хороший вечер. Было тепло. Поужинали в патио нашего любимого ресторана… маленькое кафе, выходящее окнами на реку. Мы разговаривали о том, где были, что делали. Говорили на счет детей. О том, что пришло время… или для детей как раз не время, но, может быть, пора перестать пытаться. Есть ли в этом вообще какой-то смысл. Мы смеялись, у обоих было по маргарите и…

Он замолкает. Обрывается поток; закрываются шлюзы. Глаза Луиса — орудийные стволы, направленные на горизонт, или в никуда.

У Мириам в голове образ Луиса, который своими огромными ручищами душит жену и давит так сильно, как вы выдавливаете прыщ — может, текила заставляет его это делать: червь прополз по горлу и впился в мозг.

— Мы сели в машину, у меня в голове всё кружилось из-за выпитого, но я не думал об этом, потому что считал, что мы неудержимы, а дорога необычайно широкая. Я потерял над машиной контроль спустя пять минут, как мы выехали домой. Не было ни дождя, ни чего-то еще, и ездил я по этой дороге сотни раз, но там был один такой поворот… я вошел в него на слишком высокой скорости, реакция у меня была замедленной, а дорога шла вдоль реки…

Он наконец выдыхает.

— Машина ушла под воду, — говорит Луис. — Окна, двери не открываются. Я не помню, как выбрался. Очнулся на берегу и наблюдал за тем, как вода оборачивается вокруг четырех колес, торчащих из реки. Моя жена, Шелли, она осталась внутри. Она всё ещё была в машине. Они нашли её пристегнутой. Легкие были наполнены грязной речной водой.

Мириам не уверена, что сможет заговорить.

Луис пробегает пальцами по волосам.

— После этого я продал всё, что у нас было, включая дом. Уволился с работы на фабрике, сдал на права водителя грузовика и отправился бороздить дороги. Домой с тех пор не возвращался. И вот я здесь.

— А ты специалист в том, какие приятности надо рассказывать девушке, — говорит Мириам. Это обидные слова, но она ничего не может с собой поделать. Они просто извергаются из неё.

Луис пожимает плечами.

— Я подумал, что вечер и так не очень удался, так что же я теряю.

Она смеется, потом смеется и он. Неожиданные звуки.

— А ты, оказывается, испорченный товар, — говорит Мириам.

Луис кивает.

— Полагаю, что так. А ещё я полагаю, что это не особенно привлекательно.

Мириам чувствует, как кровь приливает к щекам. Он и понятия не имеет, насколько он неправ.

* * *

Мириам лежит на Луисе в комнате мотеля, белое на рисе, хром на бампере, голодный велоцираптор на привязанной козе. Мириам не может отделаться от запаха сломанной души. У неё в носу стоит вонь смерти, и она понимает, что в глубокой заднице, но как говорила её мать, что есть, то есть.

Луис похож на чертов небоскреб — девушке надо карабкаться на него, как на Кинг-Конга. Положив руку ему на плечо, она приближается голодными губами к его уху, проводит другой рукой по груди, обвивает ногами. «Это, должно быть, выглядит комично, — думает Мириам, — да и насрать». Они не порно снимают. Не для публичного потребления.

Он стонет. Он не уверен. Ему не комфортно.

— Я не знаю…

Нет-нет, ему не позволяют закончить предложение. Губы Мириам на губах Луиса, её язык — это змея в траве, червяк внутри яблока. Свободной рукой, не той, которой она, словно за гору, цепляется за его плечо, девушка пытается расстегнуть пуговицы на рубашке, но они упрямятся, поэтому она просто их отрывает. Пуговички бьются о стену, стучат, словно дождь.

Луис протестует, но слова проглатываются её ртом.

Так и есть. Она голодна. Похотлива. Ввергнута в пустословие.

Позади него Мириам замечает тень.

Она на Луисе, но позади них еще один Луис.

Он стоит там. Отрывает черную изоленту от левого глаза и из глазницы начинают вываливаться опарыши.

— Шш-ш-ш, — произносит призрачный Луис.

Мириам, сама того не желая, прикусывает настоящему Луису язык.

— Ой, — вскрикивает он.

Она морщится.

— Прости.

Мириам хочет накричать на призрака. «Ты лишь плод воображения, кыш, вали спать с тараканами. Здесь торжество жизни. А не наоборот. Ещё ничего не кончено. Всё совершенно нормально».

Призрачный Луис срывает изоленту со второго глаза. Рядом с непрерывающимся потоком личинок струится черная кровь. Он улыбается.

— Ты позволишь мне умереть и стыришь мои деньги, — говорит Луис и Мириам соскакивает на пол, делая шаг назад. Её сердце колотится в грудной клетке, словно железный кулак. Она не понимает, кто из Луисов это сказал.

— Что? — спрашивает Луис, настоящий Луис.

— Опарыш, хищник, паразит, гиена, — хрипло напевает призрачный Луис.

Мириам кричит в отчаянии.

Настоящий Луис выглядит смущенным. Он оглядывается и на мгновение Мириам кажется, что он увидит своё призрачное отражение. Но сейчас призрачного Луиса уже нет и девушка уверена, что и своего разума она тоже лишилась.

— Что такое? — интересуется он. — Я что-то не так сделал?

Она хочет ответить: «Да, ты явился призраком или демоном из моего собственного подсознания, и пытал меня, пока я пыталась что-то предпринять».

— Нет, — вместо этого говорит Мириам, отмахиваясь от него. — Нет, дело во мне. Я не могу. Не могу. Не сейчас. Там снаружи есть машина-закусочная? Или автомат с напитками? Хоть какой-нибудь… автомат?

Луис пытается откашляться.

— Ага, Эм, да. За дверью сразу налево. Там небольшая ниша недалеко от стоянки.

— Клёво, — говорит она и открывает дверь.

— Ты в порядке?

Мириам качает головой.

— Не очень. Я понимаю, что это клише, но дело во мне, а не в тебе. Предлагаю тебе рассматривать это с точки зрения, что я сумасшедшая стерва.

— Ты вернешься?

— Я не знаю, — честно отвечает она.

Интерлюдия

Интервью

— Всё начинается с моей матери, — говорит Мириам. — Отцы развращают своих сыновей, так? Именно поэтому так много историй от лица мужчин, потому что они правят миром, им принадлежит первое слово. Если бы женщины травили байки, то большинство из них было про проблемы женщин. Поверь мне. Папочки — это идеал для девочек, если только не становится насильниками. Однако мы про мамочек. Это целая котомка ярости.

— Так значит вы во всем вините свою мать? Это её вина? — переспрашивает Пол.

Мириам качает головой.

— Не напрямую. Но и не слишком косвенно. Позволь объяснить тебе ситуацию в моей семье. Отец умер, когда я была маленькой, и почти его не помню. У него был рак кишечника, который из всех других видов рака самый отстойный. Порой самые приятные вещи проходят через кишечник, а эту особенность, считай, у тебя украли. Даже представить не могу каково это.

— Девушки обычно не любят говорить о том, как они ходят в туалет, разве нет?

— Меня сложно отнести к обычным девушкам, — таков её ответ.

— И вам это нравится, да?

— Нравится. И не надо подвергать меня психоанализу. Ради Христа, тебе всего девятнадцать,

— А вам всего двадцать два.

Мириам пыхтит.

— А это значит, что я тебя старше, молодой человек. Могу я продолжить свой рассказ? Твои читатели сдохнут от нетерпения.

— Простите.

— Итак, папа умирает, юная девушка остается один на один с очень религиозной, почти менониткой, матерью, Эвелин Блэк. Мать — репрессивная сила… знаешь, как говорят: Мужчина прижмет тебя к ногтю. Моя мать — тот самый мужчина. Её указующий перст заставлял юную девушку читать Библию и одеваться как сорокалетняя тетка. Так что можно было ожидать, что от неё будет пахнуть пыльными коврами и древними книгами.

Но это вряд ли вся правда о ней. Она хотела, чтобы о ней так думали, такой представляли. Так ей говорила в свою очередь её мать, что всё это правильно и подобающе. Целомудрие и милосердие, чопорность и пристойность, рот и вагина — всё это стянуто так туго, что вот-вот лопнет, выбив кому-нибудь глаз. Ах, но у девочки все эти маленькие секреты есть. Для тебя, как и для любого другого, это вряд ли прозвучало бы ошеломляюще, но для матери стало бы сраным апокалипсисом. Девочка любит воровать комиксы. Она любит стоять рядом с другими детьми, слушая их — ах, какой ужас, — рэп и дьявольский тяжелый металл. Она испытывает трепет, наблюдая за ребятами в школьной курилке. А потом она приходит домой и не смотрит телевизор, потому что у них нет чертова телевизора. Она тайно читает свои комиксы и слушает очередную лекцию матери о морали, вечер за вечером, снова и снова, конец.

— Конец?

— Не совсем. Очевидно, это самое начало. Молодой подросток, работающий библиотекарем — назовем её Мэри, — начинает страдать расстройствами. Не на виду у всех, а когда возвращается вечерами в свою комнату и плачет перед сном. Её одолевают те мысли, когда она вырывает волосы с корнем, выбивает зубы молотком или ещё какие другие ужастики. Она ничего подобного не делает, что в некотором смысле даже хуже: расстройство затягивает её, сжимает до того, что она готова взорваться.

Дело в том, что эта мать не похожа на плохую мать. Она не проявляет физического насилия — не бьет девушку проволочной вешалкой, не лупит по сиськам плойкой для завивки волос. Но и приятной её не назовешь. Она ежедневно унижает девочку. Грешница, грязнуля, шлюха, да что угодно. Девочка представляет собой одно сплошное разочарование. Большое черное пятно. Плохая девочка, даже если на самом деле она хорошая. Может, мать чувствует обещание греха. Может, мать чувствует душок погребенного в ней зла.

— И, — спрашивает Пол, — что вы сделали? Вы ведь что-то сделали. Вы больше бы не выдержали и что-то сделали.

— У меня был секс.

Пол удивленно моргает.

— И что?

— Точно. И что? Ты из того мира, где двенадцатилетние девочки эсэмэсят, прости, сексэсят друг другу о том, как сделали парню твинет.

— Твинет?

— Да ладно, ты серьезно? Одна делает ему минет, тогда как он ублажает вторую. Поэтому твинет.

Пол бледнеет.

— Ой.

— Ага. Дело в том, что ты из тех мест, где детки делают это постоянно, и это никого не удивляет. Я же приехала оттуда, где мать говорит, что твои женские части — рот Дьявола, а ты не должна кормить Дьявола. Накормишь раз, он захочет еще и еще, и еще.

— Вы накормили дьявола.

— Лишь однажды. Его звали Бен Ходж. Мы сделали дело. И потом он покончил собой.

Глава двадцатая

Клуб врунишек

Мириам так безумно хочет Фанты, что почти ощущает её химический вкус на своём языке. Но перед ней автомат Mello Yello, некоего рода обдираловка от Маунтин-Дью. Но девушке всё равно. Она хочет того, что хочет, и не желает думать о том, о чем не хочет. Это неважно по сравнению с тем, что у неё нет денег на автомат. Упс.

Она думает: «Я хочу оранжевую содовую. И я хочу плеснуть в неё водки. И пока мы здесь я хочу перестать наблюдать за тем, как люди отходят в мир иной. Ах, и пони. Я хочу себе сраного пони».

Её мысли настолько громкие, что Мириам не слышит шума подъехавшего автомобиля.

Мириам опирается рукой на аппарат. И вот она видит — долларовая банкнота.

— Бонус, — мычит она и тянется за деньгами.

Это уловка. Наглая ложь. Поддельный доллар, на котором, если его расправить, нарисован христианский комикс Джека Чика. Какая-то история игры в «Подземелья и Драконы».

Мириам мнёт её, отходит, чтобы выбросить, поворачивается и оказывается лицом к лицу с нескладным, костлявым итальянцем в аккуратном чёрном костюме.

— Господи, — говорит Мириам.

Итальянец кивает, хотя не похож ни на Господа, ни на Спасителя (некоторое сходство всё же имеется, благодаря носу, который настолько низко посажен и выглядит таким тяжелым, что похож на багор). Мириам видит, как к ним направляется невысокая женщина, круглолицая, с чёрными глазами, похожими на раскаленные угли, и челкой, которую подстригали, словно по линейке.

— Добрый вечер, — говорит женщина.

— Скалли, — обращается Мириам к женщине. Кивает мужчине: — Малдер.

— Мы из ФБР, — говорит высокий ублюдок.

— Я догадалась. Это была шутка. — Она откашливается. — Не берите в голову.

— Я агент Харриет Адамс, — объясняет женщина. — Это агент Франклин Галло. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

— Конечно. Спрашивайте. Если ищете христианских проповедников, то у меня вот что есть, — Мириам раскрывает ладонь и показывает им фальшивую банкноту. Сердце девушки скачет в груди, словно испуганная газель — она слышит, как кровь стучит в ушах; она чувствует, как, будто барабан, в шее колотится пульс. Что же такое? Её настигло прошлое? Мириам гадает, сколько сигарет она сможет протащить в тюрягу? А все эти нестриженые тётки в оранжевых робах. Дерьмо! Твою мать!

Каковы её шансы здесь? Вырубить высоченного ударом в промежность? Провести поддельной банкнотой по шее коренастой сучки, надеясь, что край бумаги её порежет?

Мириам замечает, что женщина смотрит влево; потом слышатся шаги на тротуаре. Тяжелые шаги.

Шаги Луиса.

— Всё в порядке? — интересуется он, приблизившись.

Оба агента измеряют его взглядами.

— Мы кое-кого ищем, — говорит женщина, доставая фотографию.

У Мириам сжимается горло. Она рада, что они не смотрят на неё, ведь на фото изображен Эшли. Какая-то вечеринка. Красные рождественские огни. Смех. Самодовольный изгиб бровей. Губы, изогнувшиеся в вечно идиотском оскале. Это он.

Луис тоже её видит. Мириам ждет, что он заговорит. Если они найдут Эшли, он всё свалит на неё. А это значит, что найдут и её. С этим ей не справиться.

— Вы знаете этого молодого человека? — интересуется итальянец.

Женщина добавляет:

— Его зовут Эшли Гейнс.

— Это мужик, а не телка, — уклончиво говорит Мириам.

— Это мужчина, да, — хмурясь, соглашается женщина.

— Но его зовут Эшли.

Они смотрят на нее так, словно хотят прикончить.

Мириам вытягивает руки вперед.

— Ох. Я просто подумала… а, не важно.

— Так вы его видели? Или нет?

— Эм-м-м. Неа. Я повидала много мужиков. Но этого не встречала.

Женщина поднимает фотографию вверх так, что она становится видна Луису.

— А вы, сэр? Вы видели этого человека?

Луис выглядит раздраженным. Он сжимается.

— Прошу прощения, кто вы такие?

Мириам наклоняется и говорит с южным акцентом, очень похожим на его:

— Малыш, они сказали, что из ФБР.

— Могу я увидеть ваши значки?

Итальянец закатывает глаза. Женщина ничего не отвечает, но показывает свое удостоверение. Мужчина раздраженно следует её примеру.

— Нет, — говорит Луис. — Я его не встречал. Простите.

Итальянец делает шаг вперед и выпячивает подбородок.

— Посмотрите на фотографию ещё раз и подумайте лучше…

— Фрэнки, — говорит женщина, кладя свою маленькую ручку ему на грудь, — не надо тревожить этих людей. Они ничего не знают. Спасибо, что уделили время, ребята.

Эти двое разворачиваются и направляются к черной Cutlass Ciera, припаркованной чуть дальше от управления отеля. Они кажутся странной парой, как думает Мириам. Похожи на двух дворняжек: маленький бульдог семенит рядом с костлявым догом.

— Они ищут твоего брата, — говорит Луис. И его голос отнюдь не радостный.

— Моего брата. Ага. Спасибо. Ну, знаешь, за то, что не сдал его.

— Мне не очень приятно обманывать представителей закона, — говорит он, наблюдая за тем, как черный Олдсмобиль выезжает с парковки. Машина спускается вниз по улице и теряется в темноте.

— Это потому что у тебя куча благородных черт характера: честь, порядочность, благородство и другие положительные качества, которые чужды мне. А это много для меня значит. Правда.

Луис делает глубокий вдох.

— Так и что там произошло?

— Эти двое агенты ФБР…

— Нет. В комнате.

Она знала, ей так хотелось этого избежать.

— Я не знаю. Я просто психанула. Хочу оранжевой содовой.

— Оранжевую содовую.

— Я же говорила, что мы, сучки, просто сумасшедшие.

— Существует хоть малейший шанс, что мы об этом поговорим? Или просто потусуемся, телек посмотрим?

«Он пытается наладить отношения, — думает Мириам. — Это мило. Но…»

— Не могу. Мне пора. Я должна поговорить с братом и напинать его за то, что из-за него пришлось соврать федералам.

— Мы можем повторить? — спрашивает он.

На его лице грусть и мольба. Мириам думает, что он очень одинокий человек; он, должно быть, хочет проводить с ней время. Но вот оно опять: вспышка, тень на его лице — пара заклеенных изолентой глаз, текущая кровь, личинки, ржавчина, отпадающая от говенного тесака. Мириам содрогается.

— Я ужасный человек, — заявляет она. — Безобразная негодница. Меня одолевают ужасные мысли. Я делаю отвратительные вещи. Ругаюсь матом, пью, курю. У меня голова, как и рот, забита дерьмом, и оно постоянно из меня льется… — «Как поток опарышей», — думает Мириам. — Тебе это всё не нужно. Ты отличный парень, Луис. Хороший человек. И ты не захочешь быть со мной. Ты окунешься в полное дерьмо. Моё дерьмо. Мои проблемы, мои эмоции, во всё моё. Я как ушат нечистот, что выльют тебе на голову. Найди себе лучше хорошую девушку. Какую-нибудь, что носят сарафан. Такую, которой чужды такие слова, как «твою мать», «петушина», «говнюк» и «ублюдок».

— Но…

— Никаких «но». На этом всё. Ты хороший.

Мириам поднимается на носочки и целует Луиса в подбородок.

— Проживи нормальную жизнь, — говорит она и очень хочет рассказать ему правду. Девушке хочется сказать, что ему осталось не так уж и много; пусть пойдет и снимет проститутку, съест самый вредный и дорогущий чизбургер, какой только сможет найти, и, ради Бога, пусть держится подальше от маяков. Но Мириам ничего подобного не говорит. Маленькая часть её надеется, что, если он будет держаться от неё подальше, всё останется тайной. Эдакой уловкой. Так она его спасет. Это ленивая и инертная теория — но поскольку активность никогда пользы ей не приносила, это всё, что у неё есть.

— Постой! — кричит Луис ей вслед, но уже слишком поздно. Мириам уже в Мустанге. Она заводит машину.

Девушка вылетает со стоянки, из-под колес летит гравий.

* * *

— Очередная неудача, — говорит Фрэнки, потирая глаза. Зевает. — Мы никогда не найдем этого мелкого ублюдка. Ингерсолл сожрет наши яйца на завтрак.

— У меня нет яиц, — отвечает Харриет, ведя машину как раз мимо входа в мотель. Она не глушит автомобиль, но фары гасит.

— Ты что делаешь?

— Жду.

— Чего?

— Девчонку.

— Какую девчонку? Которую опрашивали?

— Да. Они соврали.

Фрэнки моргает.

— Что? Кто? Пол Баньян [1] со своей маленькой сучкой?

— Оба. Девка врет лучше мужика. Так хорошо, что почти обвела меня вокруг пальца. Но она слишком сильно старалась. Ложь мужчины, с другой стороны, была абсолютно очевидна.

— Как это у тебя всегда получается?

— Глаза. Ингерсолл меня научил. Когда они лгут, они моргают. Или смотрят вверх и право, то есть задействована творческая часть головного мозга. Зрачки сокращаются. Веки дрожат. Это паническая реакция. И я её чувствую. Большинство животных, за которыми идет охота, реагируют поворотом головы, внезапным смещением взгляда. Ложь — это страх. И те двое были испуганы.

За звуком холостого хода их автомобиля, они слышат скрип гравия.

В момент, со скоростью гоночного болида, вылетает белый Мустанг. Мелькают стоп-сигналы.

— И вот лошадка покидает стойло, — говорит Харриет.

Она, подобно акуле, выводит автомобиль на дорогу, молчаливо и смертоносно.

[1] Paul Bunyan — Пол Баньян (англ. Paul Bunyan) — вымышленный гигантский дровосек, персонаж американского фольклора.

Интерлюдия

Интервью

— Бен Ходж.

Мириам произносит имя, позволяя ему повиснуть, словно грязному белью на веревке.

— Давай разделаемся с этим по-быстрому: Бен был слаб. Такой же слабый, что и я. Таким он был в школе. Не страшила, но и не квотербек. Копна грязных светлых волос. Веснушки на розовых щеках. Тусклые, но приятные глаза. У нас было много общего. Мы оба одиночки, больше по необходимости, чем по желанию быть таковыми на самом деле. Этакие домоседы-никто. У обоих нет отцов, зато деспотичные матери — о моей ты уже знаешь, но его… Фу. Дикая, ужасная женщина. Пещерный человек. Она была, ты только подумай, лесорубом. Ну знаешь, они залезают на деревья, обнимая бедрами ствол и расшвыривая бензопилой опилки.

Она делает паузу, потому что вспоминает.

— Продолжайте, — торопит Пол.

— Мы не дружили, нет. Едва ли когда-либо обмолвились парой слов. Но иногда я ловила на себе его взгляд или он видел, что на него пялюсь я. Мы проходили мимо друг друга по коридорам, украдкой бросали взгляды и все такое. И вот однажды ночью это случилось. Моя мать не была пьяницей. Она считала алкоголь молоком Сатаны. А ещё я знала, что иногда под луной она отпивает глоток из зеленой бутылки, что прячет под кроватью. Я украла её, направилась к дому Бена и принялась делать то, что обычно делают подростки, чтобы выманить кого-то из дома — бросать всякое говно в окно, но я взялась за веточки, потому что с моим везением я чем-нибудь другим просто разбила бы стекло. А его дом был из разряда тех, старых, с искривленными окнами. Хрупкими.

Он вышел. Я показала ему бутылку. И мы отправились в лес. Сидели среди сверчков в темноте, рассказывали всякие разные истории, издевались над другими учениками, а потом… мы это сделали. Шуры-муры, зверь с двумя спинами. Прислонившись к дереву, словно пара неуклюжих, загнанных животных.

— Романтично, — говорит Пол.

— Вот вы детишки со своим сарказмом. Ты шутишь, но на какой-то странный манер, однако, это правда было романтично. Я хочу сказать, если ты о той фантазии, что романтика — это открыточки, десятки роз и все те бриллианты, которые друзья девушек, то сейчас не о том. Но это была… честная связь. Два заблудших идиота в лесу, смеющиеся, блуждающие, пьяные. — Мириам открывает пачку сигарет, но видит, что уже всё выкурила. Она комкает её и выбрасывает через плечо. — Конечно, я моментально всё испортила. Как у меня обычно и получается.

— Ого. Это как так?

— Мы направились обратно к его дому, я чувствовала себя такой парящей, легкомысленной, я улыбалась, будто кошка, только что поймавшая мышь. А его ждала мать. Нас ждала. А рядом с ней стоял один из копов, лысый хер по имени Крис Штумпф. Парень был похож на необрезанный член. Итак. Мать начинает читать Бену нотацию, а мне говорит, что если ещё раз меня увидит, я пожалею, она до меня доберется и бла-бла-бла.

Мириам прищелкивает пальцами.

— Вот тогда до меня дошло. То, что мы сделали в лесу. Эта такая прекрасная вещь превратилась в сущий позор. Меня затопил стыд. Мы как Адам и Ева, и это заставило меня ощутить свою наготу. Моей матери там не было, но мать Бена отлично её заменяла — идеальный дублер. Я почти слышала голос матери, ясно, как небо, он лишал меня моего достоинства, подталкивал к вратам Ада. Я почувствовала себя одновременно использованной и потребителем, бесполезная ленивая шлюха, отдавшая свою девственность засранцу с большой дороги. И это был конец моим с Беном, так и не начавшимся, отношениям — надо пропитать их мятным ликером, поднести огонь и бежать домой.

Пол неловко ерзает на месте.

— И вы никогда с ним больше не разговаривали?

— Разговаривала, но мимоходом. — Мириам лениво теребит бутылку, ей очень хочется курить. Она говора прерваться на минуту и сбегать за сигаретами, но не может. Всё должно идти определенным образом. Порядок и всё такое. — Он пытался со мной заговорить, но мне это не надо было. Я сказала ему, то, что мы сделали, было неправильно, но он никак не мог принять отказа. Этот идиот сказал, что любит меня, ты можешь в это поверить? Вот тогда и открылись шлюзы.

— Что случилось?

— Я позволила себе наговорить ему такого дерьма, какого ты себе и представить не можешь. Я вылила кислоту ему в глаза, помочилась в уши. Назвала его идиотом, дебилом, каким он на самом деле не был; он не был заторможенным, наоборот, умным, просто… пошел неправильным путем. Я сказала ему, что у него безвольный член, не смог меня трахнуть, и не сможет этого сделать ни с калекой, ни девкой, лежащей в коме. Я имею в виду, что вела себя, будто одержимая. Даже не уверена в том, что вообще когда-то раньше слышала такие слова, но они запросто слетали с моего языка — мне хотелось прикусить язык и перестать нести эту хрень, но не смогла. Желчь текла. Её было не остановить.

Мириам бросает последний взгляд на стоящую перед ней бутылку. Наполовину уже пустую. Девушка свистит протяжно и низко и тянется за бутылкой, и пьет. Пьет. Пьет. В горле набухает с каждым глотком. В голове у Мириам шумит. Речь и так уже заплетается. Девушка думает, что пора идти ва-банк.

У неё во рту всё горит.

Но потом быстро цепенеет.

Мириам ловит ртом воздух и кидает бутылку через голову Пола. Тот морщится, нагибается и снова морщится, когда стекло разбивается о бетон.

— Той ночью, — продолжает девушка, отрыгнув, — Бен идет в ванную, его голова забита всей той херней, что я ему наговорила, садится в душевую кабину и стягивает носок с левой ноги. Потом вставляет ствол сраного дробовика меж зубов — двойной ствол похож на восьмерку, бесконечность, какая ирония, — а большой палец ноги кладет на двойной спусковой крючок. Нажим пальца. Бум. Он был весьма любезен, чтобы сделать это в душе, — матери было легче всё убирать. Был хороший мальчик, пока не пустил себе пулю в голову.

Мириам даже не пытается побороть очередную отрыжку. Она выпускает алкогольные пары. На глазах девушки выступают слезы. Она убеждает себя, что все это из-за виски. Мириам почти удается себя в этом убедить.

— Настоящая соль в том, что он оставил записку. Ну, не совсем записку, а, не знаю, открытку что ли. На клочке бумаги черным маркером написал: «Скажите Мириам, я сожалею о том, что сделал».

Она смотрит в пустоту, девушка непривычно молчалива.

Глава двадцать первая

Чемодан

Мириам открывает дверь номера в мотеле (мотель, мотель, мотель один за другим, следующая автострада, другая остановка на её пути от побережья к побережью в никуда) и видит Эшли, совершенного голого. Он на кровати с членом в руке. Девушка не видит, что идет по телевизору, но слышит порнографические стоны, которые женщины в обычной жизни не издают.

Эшли в негодовании пытается схватить брюки, лежащие на озере из покрывала рядом с кроватью. У него это не получается, и он скатывается на пол, падая на одежные плечики.

— Дерьмо! Тебя не учили стучаться?

Штаны он не надевает, просто прячется за кроватью, чтобы скрыть свою наготу.

Мириам влетает в комнату и опускает жалюзи.

— Я заплатила за комнату, — говорит она, оглядываясь. Две светловолосые девушки с сиськами как у коровы лежат в позе шестьдесят девять. Они наскакивают друг на друга, словно кошки. — И, похоже, я заплатила ещё и за лейсбийское порно.

— Я думал, ты на свидании.

— Натяни штаны. Пора валить.

— Валить? Чего? Что ты наделала?

Мириам достигает точки кипения. Она чувствует себя загнанным в ловушку кроликом, готовым лягаться и брыкаться.

— Что я наделала? — интересуется она. — Я? Как это по-взрослому. Вопрос в том, что наделал ты? Какого рожна тобой интересуется ФБР?

Его реакция удивляет: Эшли смеётся.

— ФБР? Я тебя умоляю. Неужели у них нет дел поважнее, например, педофилы или террористы? Или педофилы-террористы?

Мириам вырывает из рук Эшли джинсы и бросает их ему в лицо.

— Ничего, твою мать, смешного. И перестань ухмыляться. Это серьезно. Я была в мотеле или в придорожном домике, или как там их называют, там ко мне подошли два агента ФБР. Эшли, у них была твоя фотография.

Ухмылка Эшли тает. Впервые Мириам видит, насколько он ошеломлен.

— Что? Моё фото? Ты серьезно?

— Да! Идиот!

Он прикусывает щеку.

— Как они выглядели?

— Высокий, смуглый мудак был… ну, высоким. Итальянец, наверное. Темный костюм. Второй была невысокая женщина, эдакий Наполеон в водолазке. Адамс и… Галло, мне кажется. Как дешевое вино.

Эшли бледнеет.

— Дерьмо, — говорит он. Его глаза рыщут по комнате. — Дерьмо!

Он хватает с кровати пульт и бросает его в телевизор. Приборчик разлетается на кусочки. Телевизор мерцает — порно вспыхивает и гаснет.

— Может быть, теперь ты осознаешь всю серьезность ситуации?

Эшли, схватив Мириам за запястье, огрызается:

— Нет, это ты не понимаешь всей серьезности ситуации. Эти двое не агенты ФБР. И не копы. Они вообще никто.

— О чем ты, черт побери, говоришь?

— Они демоны, дьяволы, призраки. Они чертовы отморозки. Убийцы.

— Убийцы? Что ты лепечешь. Перестань мямлить.

Эшли не обращает на неё никакого внимания. Он думает; Мириам это видит. Молодой человек начинает ходить туда-сюда.

— Собирай своё дерьмо, — говорит он. Эшли подходит к углу, отбрасывает свою сумку в сторону и достает железный чемоданчик. Хрюкнув, он кладет его на кровать.

— Всё дело в чемодане, — говорит, как ни в чем не бывало Мириам, поскольку знает, что это правда.

— Вероятно. — Эшли хватает сумку девушки и кидает ей. Мириам ловит её, будто мяч. Охает. — Ключи. Отдай мне ключи.

— Нет.

— Отдай мне ключи от Мустанга. Немедленно.

— Нет, пока не расскажешь, что происходит.

— У нас нет на это времени!

Мириам стискивает зубы.

— Рассказывай.

— Клянусь Богом, — руки Эшли сжимаются в кулаки, — ты отдашь мне эти ключи немедленно.

Мириам достает ключи, висящие на брелоке из кроличьей лапки.

— Эти? — интересуется она. Мириам звенит связкой у Эшли перед носом. — Давай. Забери.

Он тянется.

Мириам хлещет Эшли ключами по лицу. Они оставляют у него на лбу глубокий порез. Молодой человек отшатывается, прижимая руку к ране. Убрав ладонь, он видит кровь; на лице появляется удивленный взгляд. Во второй раз он выглядит напуганным.

— Ты меня порезала, — говорит Эшли.

— Ага. Желаешь снова распускать руки? Разожми кулаки, дружище, и начинай говорить. Потому что, если не начнешь рассказывать, я перережу тебе этими самыми ключами сраную твою глотку, а в жопу воткну кроличью лапку. На удачу.

Мириам наблюдает за ним. Эшли думает. Скорее всего вот что: «Я могу забрать их у неё или соврать, я всегда могу соврать». Но потом все шестеренки поворачиваются как надо, встают по своим местам и Эшли принимает решение.

Ловкими пальцами он касается кодового замка на металлическом чемоданчике.

Замок с щелчком открывается.

Эшли отбрасывает крышку и Мириам вздыхает.

Внутри находятся маленькие мешочки, один лежит на другом, каждый из них не больше кошелька для монет или пакетика с чипсами. Но в этих пакетиках нет ни печенья, ни мелочи. В каждом, с кулачок младенца, лежит кристаллический порошок, похожий на разбитый кварц или раздробленный камень.

Мириам знает, что это. Сама не пробовала, но видела.

— Мет, — говорит она. — Метамфетамин.

Эшли тупо кивает.

— Рассказывай.

— Что рассказывай?

— Рассказывай, как этот огромный сраный чемодан попал тебе в руки.

Эшли тяжело втягивает воздух через нос.

— Хорошо. Хочешь терять время? Хочешь, чтобы нас прикончили? Отлично.

Интерлюдия

История Эшли

— Джимии ДиПиппо был моим дилером марихуаны в школе. Он и так был богатеньким ребенком, но мы делали его ещё богаче. Ездил он на БМВ, у него были дорогие часы и пара золотых колец. Он бы хорошим парнем, этот Джимми, но, богатый или нет, он был тупым как мешок с тормозами, а курение марихуаны мозгов ему не добавляло. Короче, в прошлом году я… проезжал через мой родной город… и до меня дошли слухи, что Джимми всё ещё там, что он по-прежнему дилер и такой же тупой, как пень.

Естественно, я решил наверстать упущенное и немного разжиться у него деньгами.

Я выследил его на вечеринке. У какой-то девки в доме в конце тупика посреди пригорода Скрантона, города, что такой же потрясающий, как и его название. Вечеринка была полна малолетних засранцев — кальян пивной, обычный и детишки с каким-то супер-кальяном, сделанным из противогаза времен Второй мировой войны. Отвратительная музыка техно и парни, надушенные сладким одеколоном. Обычная деревенская вечеринка, ничего особенного.

Я отыскал его во внутреннем дворике, он накуривал милую красотку и её толстожопого дружка-полузащитника, пытался продать им ещё травки. И тут я говорю ему «привет», а он, похоже, очень удивлен, увидев меня, очень удивлен, даже как-то слишком. Но я об этом не задумываюсь, потому что Джимми всегда был каким-то дерганным. И потливым — парень в школе всегда был похож на мокрую крысу, и сейчас ничем от того мальчишки не отличался. Пот промочил основание бейсболки — такой уродской кепки, в которой он был похож на деревенского героя, и я решил, что если стянуть с него штаны, которые мешком висели у него на заднице, но, к счастью, закрывали плавки, то можно обнаружить, что его яйца тоже все вспрели.

Я подождал пока он завершит свою сделку, но мы не стали возвращаться в дом, а пошли к бассейну. Джимми рассказывает, что продолжает торговать, но работает теперь на себя, а я говорю, что устроился брокером на Уолл-стрит и я понятия не имею, почему он мне верит. Я убедителен, полагаю. Всегда убедителен. К тому же, знаешь, он немного туповат.

Дело в том, что с каждой минутой он всё больше и больше нервничает. Притопывает ногой. Облизывает губы и всё время оглядывается, тогда я не понимал из-за чего. Сначала я решил, потому что он встретился со мной. Но дело было в чем-то другом.

«По фигу», — сказал я сам себе, потому что мне не было никакого дела до Джимми. Он продает наркоту детям и обрастает властью, но мы же не о священной корове толкуем. Я решил провернуть одну аферу.

Афера довольно проста, я проворачивал её несколько раз. Я подумал, если я как бы играю на бирже, то могу притвориться, будто у меня есть крутая инсайдерская информация. Например, что фармацевтическая компания планирует выпустить на рынок новый антидепрессант или что скоро из Японии появится новый концепт-кар. Без разницы что. Я мог бы сказать Джимми, что Мэл-март разрабатывает новый амортизационный анальный тампон, и парень бы мне поверил. Я скажу ему типа, если ты захочешь, я сделаю тебе одолжение, как его много раз мне делал ты (он правда делал, подгонял бесплатную травку, много), и я был бы счастлив инвестировать его деньги без какой-либо комиссии для меня самого.

Я его заинтересовал, это могу сказать точно. Но потом он что-то замечает краем глаза и говорит, что у него встреча с какими-то людьми и он свяжется со мной попозже. И потом, вжух, и улетает, как пробка из бутылки. Я за ним. На минуту его потерял — какая-то грудастая телка (грудастая, потому что полная, но это нормально) хочет со мной опрокинуть стопку, а я и не возражаю против хорошей-то выпивки. Мы пьем текилу с лаймом и солью, пока вокруг грохочет техно: бум, бум, бум; в такт подмигивают красные рождественские огоньки, хотя стоит середина лета и… да ладно. Короче, она фотографирует нас на свой мобильный. Все хорошо проводят время и на минуту я вообще забываю, зачем туда пришел.

А потом я вижу, как Джимми спускается по лестнице с металлическим чемоданчиком.

Ага. С этим самым металлическим чемоданчиком.

Я отступаю и следую за ним — он прошел через кухню и зашел в гараж на две машины. Я следом нырнул за Range Rover и тут, бум, включился свет.

— Черт, мужик, — слышу, как говорит Джимми. — Мои глаза, как ярко.

Оттуда где я сидел, я видел только ноги. Три пары ног. Высокие кеды Джимми. Пара потертых черных мокасин. И белые кроссовки на маленьких, коротких ножках.

Все молчат, поэтому тишину заполняет Джимми.

— Круто, вы просто меня удивили и всё. Эй, что такое? Я получил ваше сообщение, притащил чемодан. Не понимаю в чем проблема, если только вы не хотите отозвать товар… — он смеется, такое нервное хи-хи-хи. — Так в чем дело? Я готов идти, если вы…

А потом говорит та женщина. У такой неё монотонный голос.

Она говорит:

— Я слышала, ты завел новых друзей, Джеймс.

И это странно, потому что я не слышал, чтобы кто-то называл Джимми Джеймсом. Даже его родители. Я всегда думал, что Джимми — это имя в его свидетельстве о рождении.

Джимми выталкивает из себя что-то вроде:

— Ага, ребята, я… я очень дружелюбный чувак, все знают Джимми. — Но он понимает, что-то здесь не так. Мне его не видно, но мне кажется, он просто истекает потом.

— Даже полиция, — говорит женщина. И это не вопрос. Это обвинение.

— Нет, — говорит Джимми, но как-то не очень убедительно.

— О, да, — говорит парень, у него акцент Бронкса или Бруклина. — Джимми, ты разговаривал с ними. Так удобненько устроился рядом с копом.

— С копом? — переспрашивает Джимми. Он реально не понимает.

И это были его последние слова. Самые стремные последние слова во всем мире. Тот, на ком были белые кроссовки, быстро перемещается Джимми за спину, и я слышу, что он начинает задыхаться, а ноги парня танцуют джигу на цементном полу. А меня, черт побери, одолевает страх. Хочу закричать, убежать, обоссаться и проблеваться, но сижу тихо. Челюсть у меня отвисла, а руки, словно онемели.

Потом капли крови падают на пол. Кап-кап-кап.

Ноги Джимми откидываются, он пинает чемодан. Тот оказывается недалеко от меня. Вот, просто протяни руку…

У меня в голове что-то происходит. Щелкает выключатель. Я вообще не понимаю, зачем это сделал. В сознательном состоянии я бы так не поступил.

У меня с левой стороны стоит швабра. Я хватаюсь за нее и встаю.

Теперь я их вижу: засранец итальяшка и невысокая, коренастая сучка. Именно она обернула вокруг шеи Джимми удавку, концы которой держит ручками-шариками в черных перчатках. И эти ручки еще больше вспухли.

Удавка врезалась ему в шею. Вот откуда кровь.

Они все смотрят на меня. И очень удивлены. Даже Джимми, потому что в тот миг он всё ещё жив, хоть и осталось ему недолго.

Это дает время, которое мне так необходимо.

Даго лезет куда-то в недра пиджака, а я в это время засовываю швабру в лампу. Та гаснет, нас окутывает темнота. Я хватаю чемоданчик и со всех ног бегу обратно на кухню. Захлопываю за собой дверь, просовываю в ручку шнур от микроволновки и это дает мне достаточно времени, чтобы запрыгнуть в Мустанг, кинуть кейс на пассажирское сидение и свалить из города. Только позже я увидел, что внутри… он был не заперт, Джимми никогда не заморачивался с кодовыми замками.

И вот мы здесь.

Я не думал, что они меня когда-нибудь найдут. Никогда.

Мы в заднице.

Глава двадцать вторая

Все в полной заднице

— Нет, в заднице ты, — говорит Мириам.

— Надо валить отсюда, — говорит Эшли. Его улыбка исчезла. Мириам возвращается к истории, рассказанной ей про дилера Джимми, который оказался на краю, на грани, — и вот теперь Эшли. Он выглядит крайне напуганным. Фасад треснул.

Мириам крутит ключи в руке.

— Успокойся, пупсик. Они за мной не следили.

— Уверена?

— Уверена.

— Нам по-прежнему надо выбраться отсюда.

— Отлично. Так давай выбираться.

Мириам переминается с ноги на ногу.

— Наркотики. Что ты собирался с ними сделать? Чемодан похоже тяжелый.

Эшли бросает взгляд на окно, на дверь.

— Да, тяжелый. Фунтов пятьдесят или около того. И оно того стоит.

— Сколько стоит?

— Понятия не имею. Десять тысяч за фунт. Может, больше.

— Иисусе. Десять тысяч за фунт, за мет? — Мириам быстро подсчитывает в уме. — Ты смотришь на полмиллиона, лежащие в этом чемодане. Так за коим хером тебе нужна я? Ты сидишь на жирном куске банковского счета. Ты сидишь за столиком с высокими ставками, но при этом рыщешь в поисках мелочи.

— Да какой я наркодилер! — кричит Эшли — его терпение и обворожительная улыбка полностью испарились. — Я даже не догадываюсь, как избавиться от такого количества мета. От любого количества мета? Хочешь честно? Ты правда хочешь знать? Я подумал, что ты сможешь его толкнуть.

— Я? Да ты шутишь?

— Ты выглядишь так… будто умеешь обращаться с метом. Ну, или умела.

— Нет, — кипятится Мириам, — если я похожа на героинщицу, это не значит, что я употребляю героин. У меня все зубы и от меня не воняет, как от обоссанной кошки, так что не стоит думать обо мне как об обдолбанной наркоманке-дилерше.

Эшли разводит руками.

— Хорошо. Прошу прощения, что оскорбил твои нежные чувства. Мы можем теперь ехать?

С разочарованным стоном она бросает ему ключи и вешает на плечо сумку.

— Пошли, — говорит Эшли, подталкивая девушку к двери.

Мириам выходит первой.

Она её не видит — машина матово-черная, а темнота такая густая, что почти проглатывает её целиком. А потом, бам, включаются передние фары, бьют девушку по глазам: Cutlass Ciera стоит там, прямо на подъездной дорожке. Прикрыв глаза рукой, Мириам всё равно не видит ни пассажира, ни водителя, но точно знает, что они там. Ждут.

У себя за спиной она слышит:

— О, нет. Дерьмо. Нет-нет-нет.

Машина еще движется, когда открываются передние двери. Харриет Адамс и Фрэнки Галло выбираются из автомобиля. Никакой суеты. У обоих в руках пистолеты.

Мириам строит в уме маршрут: обратно внутрь, вернуться в комнату мотеля, выбить окно в ванной, побежать через поле, которое опоясывает заднюю часть мотеля, и, может быть, скрыться дальше в лесу, что расположился справа, — она оборачивается, чтобы реализовать свой план, но…

У неё на пути стоит Эшли, у которого в руках железный чемоданчик. Взгляды молодых людей пересекаются.

Она видит, как что-то щелкает у него в мозгу — часы в комнате мотеля Дель Амико так перескакивали с одной цифры на другую. «Твое время вышло», — звенит в голове девушки голос.

Эшли отталкивает Мириам и хлопает дверью. Лязгает замок.

Девушка остается снаружи одна. С ними. С парочкой взведенных пистолетов.

Мириам кричит, зовет его по имени. Её кровь — бурлящий поток. Девушка колотит в дверь. За спиной у неё вышагивает Харриет, медленно и спокойно, серийный убийца, непреодолимая и неизбежная сила. Харриет машет мужчине, Фрэнки, кричит, чтобы тот шел на другую сторону.

Мириам разворачивается, чтобы попытаться сбежать, но женщина каким-то образом оказывается прямо перед ней.

Мириам думает: «Я с ней справлюсь. Только посмотри на неё. Я смогу перехитрить эту маленькую задницу».

Хрюкнув, она замахивается сумкой, будто оружием, но женщина откидывается назад и баул просто вспарывает воздух. Бум. У Мириам перед глазами появляются разноцветные огоньки, Харриет ударила её пистолетом — мушка прицела вспарывает девушке щеку.

Каблук Мириам подгибается на неровной парковке. Она навзничь падает на асфальт, больно ударившись копчиком.

Прежде чем она успевает осознать произошедшее, ей в щеку упирается ствол пистолета, прямо туда, где уже есть порез. Рабочая часть ствола холодит кожу. Он жалит, когда Харриет прижимает его сильнее. Мириам морщится.

— Сиди тихо, — говорит женщина и Мириам замечает в её глазах сумасшедший отблеск.

— Просто отпусти меня. У меня ничего нет. Это не мое дело.

— Тс-с-с.

— Я просто девчонка, глупая девчонка, связавшаяся с тупым парнем…

Харриет качает головой.

— Не стоит пытаться взывать к моему состраданию, уверяю тебя, у меня его нет. Поднимайся. Медленно. — Свободной рукой Харриет лезет в карман брюк и достает белую пластиковую стяжку. — Мы прогуляемся до машины, ты залезешь внутрь, и мы проедем до…

Хлоп-хлоп: два быстрых выстрела по другую сторону мотеля. Мириам знает, что Эшли жив, потому что Эшли сейчас отнюдь не восьмидесятилетний старик с ампутированной ступней в доме престарелых, а ещё она знает, что и сама жива, так как до сих пор слышит стук сердца, отдающего в барабанные перепонки.

При звуке выстрелов Харриет вздрагивает. Не более того. Её глаза сужаются, а взгляд заостряется: это взгляд ястреба, увидевшего мышь. Но этого времени вполне достаточно.

Рука Мириам ныряет в сумку, находит одно приобретение. Девушка выдергивает руку обратно, откидывает запястье… и втыкает нож-бабочку в бедро Харриет.

Пистолет стреляет, но на пути пули головы Мириам уже нет.

Девушка нащупывает ладонью кусок асфальта. И сильно бьет им по руке Харриет.

Пистолет рявкает ещё раз. Мириам слышит, как пуля попадает в землю рядом с её головой, но ей уже всё равно — оружие отлетает из рук Харриет метров на десять.

Мириам не ждет.

Она бежит.

Её волшебные палочки уносят её вперед, несмотря на головокружение, тошноту и путы. Мириам всё оставляет позади: Харриет, пистолет, нож в ноге женщины и свою сумку. «Дерьмо, — думает она, — моя сумка. Мне нужна моя сумка. Там же дневник; в нём вся моя жизнь. Вернись, вернись и…»

Ещё два выстрела. Харриет успела добраться до пистолета. Мириам чувствует, как мимо головы пролетает ещё две пули, едва не задевая щёку. Ей нельзя останавливаться. Если остановится, умрёт. Девушка добегает до конца L-образного мотеля, вот уже последняя комната, заворачивает за угол и видит, что лес всего лишь в каких-то десяти футах.

Ещё один выстрел. Когда Мириам ныряет за ряд деревьев, пуля, выбивая щепки, попадает в дуб в районе головы девушки.