Черные дрозды

Глава первая.

Смерть Дель Амико

Автомобильные фары мелькают за сломанными жалюзи мотеля.

Когда свет задерживается в комнате, Мириам смотрит в зеркало.

«Такое ощущение, что меня потрепало на пыльном шоссе», — думает она. Грязные, порванные джинсы. Тесная белая футболка. Обесцвеченные волосы, у корней тёмные, цвета земли.

Мириам кладет руки на бедра и крутится туда-сюда. Тыльной стороной ладони она стирает помаду с тех мест, где, целуя её, размазал Дель.

— Свет должен быть включен, — ни к кому не обращаясь, говорит Мириам, предсказывая будущее.

Она включает лампу на прикроватной тумбочке. Желтый свет цвета мочи освещает жалкий номер.

В центре, словно парализованный, сидит таракан.

— Кыш, — говорит Мириам. — Вали отсюда. Пшел прочь.

Таракан не заставляет себя долго ждать. Его тельце с облегчением скрывается под кроватью.

Итак, вернемся к зеркалу.

— Они всегда говорили, что у тебя ветхая душа, — бормочет Мириам. Сегодня она действительно это ощущает.

В ванной шипит душ. Время почти подошло. Мириам садится на кровать и зевает, потирая глаза.

Она слышит, как скрипит ручка от душа. Трубы за стенами заикаются и стенают, словно отходящий поезд. Мириам сильно-сильно сжимает свои обезьяньи пальцы. Хрустят костяшки.

В ванной напевает Дель. Какой-то сраный захолустный мотивчик кантри. Мириам ненавидит кантри. Тупая, пульсирующая музыка Хартленда. Подождите. Это же Северная Каролина, верно? Разве Северная Каролина — это Хартленд? Да какая разница. Хартленд. Конфедерация. Широко Распахнутое Нигде. Разве это важно?

Дверь в ванную открывается и в призрачных клубах пара появляется Дель Амико.

Когда-то он был привлекательным. Да и сейчас еще тоже ничего, если смотреть на него при этом освещении. Средних лет, худой, как соломинка. Жилистые руки, крепкие лодыжки. Дешевые боксеры обтягивают костлявые бедра. «У него приятный подбородок, — думает Мириам, — и щетина совсем не жесткая». Он широко улыбается и проводит языком по зубам — блестящие жемчужины, язык проходит по ним со скрипом.

Мириам ощущает мятный запах.

— Полоскалка для рта, — говорит он, причмокивая губами и выдыхая горячее свежее дыхание в её сторону. Вытирает полотенцем голову. — Нашел немного под раковиной.

— Супер, — говорит Мириам. — Слушай, я тут придумала новый цвет для восковых мелков: тараканий.

Дель выглядывает из-под капюшона скрученного полотенца.

— Чего? Восковые мелки? Какого черта, ты, вообще, о чем?

— Крайола делает мелки всяких сумасшедших цветов. Ну, ты знаешь, например, жженная умбра [1]. Жженная охра. Отбеленный миндаль. Цвет детского дерьма. И так далее и тому подобное. Я просто хочу сказать, что у тараканов какой-то свой собственный цвет. Он особенный. Крайоле следует об этом подумать. Детишки такое любят.

Дель хохочет, но он явно немного смущен. Он продолжает вытираться, но вдруг останавливается. Смотрит на Мириам искоса, словно пытается разглядеть тех дельфинов на стереокартинках из серии «Волшебный глаз».

Он оглядывает её сверху вниз.

— Мне казалось, ты говорила, что останешься здесь… устроишься поудобнее, — говорит Дель.

Мириам пожимает плечами.

— Ох. Нет. По правде говоря, мне нигде не бывает удобно. Прости.

— Но… — его голос затихает. Ему хочется это сказать. Губы образуют слова еще до того, как они вылетают изо рта. Потом, наконец: — Ты не раздета.

— Очень наблюдательно, — говорит Мириам, показывая ему большой палец и подмигивая. — У меня плохие новости, Дель. Я ведь не шлюха с большой дороги, поэтому этим прекрасным вечером мы трахаться не будем. Или утром. Думаю, уже утро? В любом случае, никакого секса. Нет тела, нет дела, как говорится.

У него напрягается челюсть.

— Но ведь это было твое предложение. Ты мне должна.

— Учитывая, что ты мне еще не заплатил, и учитывая, что в этом штате проституция вне закона, хоть я и не такой уж приверженец морали; честно говоря, я вообще считаю, то, чем люди занимаются, это сугубо их личное дело, но не думаю, что я тебе что-то должна, Дель.

— Черт побери, — говорит он. — А ты любишь слушать свой голос, да?

— Люблю. — Она любит.

— Ты лгунья. Обманщица с поганым маленьким ротиком.

— Мама всегда говорила, что у меня рот как у матроса. Не по манере, а по тому, какое дерьмо из него льется. И таки да, я большая жирная лгунья. Даже мои рваные джинсы горят на мне.

Такое ощущение, он не знает, что делать. Мириам это видит; она реально его завела. Ноздри раздуваются, как у быка перед броском.

— Леди должна быть вежливой, — это все, что он может процедить сквозь зубы. Дель отбрасывает полотенце в угол.

Мириам фыркает.

— Так это же про меня. Я и есть прекрасная долбаная леди.

Дель глубоко вздыхает, подходит к комоду и надевает на запястье дешевый Таймекс. Почти сразу он видит то, что Мириам положила рядом с часами.

— Какого?..

Он собирает фотографии в стопку, берет их в руки, перелистывает. Женщина и две девочки стоят в Сирс [2]. Те же детки на детской площадке. Женщина на чьей-то свадьбе.

— Я нашла их у тебя в машине, — объясняет Мириам. — Твоя семья, верно? Я подумала, это весьма забавно, что ты ведешь проститутку… эм, предполагаемую проститутку, в мотель. Не очень-то ты похож на добропорядочного супруга или папочку, но откуда мне это знать? С другой стороны, может быть, поэтому ты прячешь их в бардачке. Это вроде как с зеркалом: если ты их не видишь, то и они тебя тоже.

Он поворачивается, перемещаясь с пятки на носки, держа фотографии дрожащими руками.

— Кто ты такая, чтобы судить? — вскипает он.

Мириам машет на него в ответ.

— Ох, да не пыли, я и не сужу. Просто жду. А поскольку мы ждем, я должна тебе все-таки рассказать, что слежу за тобой уже пару недель. — Дель прищуривается и смотрит на нее так, словно узнает, или пытается это сделать. Она же продолжает говорить: — Я знаю, ты любишь шлюшек. Проституток и заядлых шлюх. И всех вместе! Ты из тех людей, что съедают из коробки с конфетами все сласти. Разнообразие — вот перчинка твоей жизни. Еще мне известно, что за всеми этими скучными сексуальными наклонностями скрывается человек, который любит бить женщин. Четыре проститутки. У двух фингалы под глазами, у одной рассечен подбородок, а у четвертой разорвана губа…

Дель двигается быстро.

Бум. Жесткий кулак врезается Мириам прямо в глаз и опрокидывает спиной на кровать. Лопаются капилляры. Фейерверк на темном фоне. Жадно ловя ртом воздух, Мириам отползает назад, думая, что Дель продолжит её избивать, но к тому времени, как она уже готова пинаться, кусаться и вцепиться ему в глотку, она замечает, что тот стоит и не двигается ни на дюйм.

Он просто стоит. Его трясет. Злой, жалкий, обескураженный; ей сложно сказать.

Мириам ждет. Но Дель не идет к ней. Он сейчас даже на неё не смотрит — взгляд Деля устремлен в никуда за тысячи миль от этого места.

Мириам осторожно протягивает руку к тумбочке и поворачивает будильник так, чтобы его видеть. Это старые часы, из разряда таких, где цифры переворачиваются. Ну, наподобие тех, что были у Ванны Уайт [3]. Каждая цифра меняется со щелчком.

— Сейчас 12:40, - говорит она. — А это значит, что у тебя три минуты.

— Три минуты? — Дель прищурившись смотрит на Мириам, пытаясь разгадать, что за игру она ведет.

— Всё верно, Дель, три минуты. Поэтому сейчас самое время задать себе вопрос: Есть какие-нибудь мыслишки, которыми ты хотел бы поделиться? Рецепт бабушкиного печева? Где пиратские сокровища зарыты? Любые поэтичные последние слова? Ну, или что-нибудь про обои? — Она отмахивается. — Знаю-знаю, отсылочка к Оскару Уальду [4]. Я зашла слишком далеко. Я нечаянно.

Дель не двигается, но весь напрягается. Каждый мускул твердеет до самых костей.

— Ты полагаешь, тебе удастся меня прикончить? — интересуется он. — Ты так считаешь?

Мириам прищелкивает языком.

— Нет, сэр, я так не думаю. Я не убийца. Я скорее пассивно-агрессивна, нежели просто агрессивна. Я просто жду и наблюдаю, я же девочка. Скорее стервятник, а не сокол.

Они смотрят друг на друга. Мириам испытывает страх, боль и немного восторга.

Щелк.

Ноль перепрыгивает в единичку.

— Тебе хочется ударить меня еще раз, — говорит Мириам.

— Вполне себе могу.

— Ты думаешь: «Сейчас я дам ей в глаз еще раз, а потом трахну так, как она этого заслуживает». Это, конечно, при условии, что ты сможешь заставить своего маленького друга встать. Я видела в бардачке пилюли для него. Рядом с Оксиконтином.

— Заткни свой поганый рот.

Она поднимает палец.

— Позволь задать тебе один вопрос. А жену и дочек ты тоже бьешь?

Он мнется. Мириам не уверена наверняка, что это значит. Испытывает ли он чувство вины? Или он никогда даже не думал о том, чтобы хотя бы волосок тронуть на их прекрасных головках, и умрет, если они обо всем узнают?

— На данный момент, — говорит она, — это не так уж и важно. Мне просто любопытно. Ты спишь со шлюхами, бьешь их, так что мы уже доказали — звание «Отец года» ты не получишь. Я просто пытаюсь понять всю глубину твоего характера…

Он с досадой вскрикивает и замахивается на Мириам — неуклюжий, размашистый выпад, сопровождаемый громким и четким, словно через рупор, криком. Мириам уворачивается. Кулак у неё перед носом вспарывает воздух.

Она выставляет пятку и бьет его в пах.

Дель отшатывается, охает и, упираясь задом в стену, пытается за неё схватиться.

— От меня ты можешь получить только одно бесплатное угощение, — шипит Мириам. — Замах и промах, козлина.

Щелк.

Сейчас на часах 12:42.

— Одна минута, — говорит Мириам, сползая с кровати.

Он так и не понимает. Они никогда не понимают.

— Заткнись, — скулит он. — Гребаная шлюха.

— Вот как всё будет. В любую секунду мы услышим автомобильный клаксон со стоянки…

Снаружи гудит машина. Один раз, потом еще, потом в третий раз, когда водитель изо всех сил налегает на сигнал.

Дель переводит взгляд с Мириам на окно, потом обратно. Она уже видела такие глаза прежде. Это взгляд загнанного животного. Он не знает, куда идти, куда бежать, но правда в том, что он не может никуда убежать. Он в ловушке. Не может понять, как или почему.

— Ты спросишь, что дальше? — Мириам щелкает пальцами. — Где-то снаружи кто-то начнет кричать. Может, это парень из машины. А может, это тот, кому он сигналил. Кого это волнует? Потому что…

Она позволяет своему голосу утихнуть лишь для того, чтобы уступит место кому-то, орущему на парковке. Слова неразличимы, они приглушены, просто неандертальская речь.

Глаза Деля распахиваются от удивления.

Мириам складывает пальцы в подобие пистолета и направляет «ствол» на будильник. Дергает пальцем.

— Бум, — говорит она, и…

Щелк.

Время на часах 12:43.

— У тебя эпилепсия, Дель?

Вопрос озвучен, Мириам понимает, что права. Это объясняет, что должно произойти. Деля одолевает мгновение спокойствия, своего рода безмятежное недоумение, а потом…

Его тело деревенеет.

— А вот и она, — говорит Мириам. — Нападающий проводит мяч и сезон окончен.

Сокрушающей волной на Деля обрушивается приступ.

Его тело замирает, он запрокидывается назад, ударяясь головой об угол мотельного комода. Дель издает придушенный звук. Он опускается прямиком на колени, но потом у него прогибается спина и выпирающие лопатки крепко прижимаются к матовому Берберу.

Мириам потирает глаза.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — говорит она, когда глаза Деля начинают вылезать из орбит, словно пробки, готовые вылететь из бутылок шампанского. — Господи, почему бы этой распутнице на засунуть мне под язык хотя бы бумажник? Разве не может она сделать мне одолжение? Или может быть, ты думаешь, что у тебя и раньше было приступы, но не один из них ведь тебя не убил. Мужик не может подавиться своим собственным языком, так? Или это просто миф? А может быть, ну а вдруг, ты думаешь, что я какая-то ублюдочная тварь, ведьма с большой дороги.

У него булькает в горле. Щеки краснеют. Потом становятся фиолетового оттенка.

Мириам пожимает плечами, морщится, наблюдая с каким-то мрачным очарованием. Не впервые она видит подобное.

— Не сосем, мой милый любитель проституток. Такова твоя судьба, подавиться собственным мясом, подохнуть здесь, в богом забытом мотеле в самом центре адова пекла. Я бы сделала что-нибудь, если бы могла. Если бы я попыталась подложить бумажник тебе под язык, я бы лишь еще дальше его засунула. Видишь ли, мама мне всегда говорила: «Мириам, что есть, то есть». Так что, Дель Амико, что есть, то уж есть.

На пепельных губах Деля пузырится пена. В глазах лопаются кровеносные сосуды.

Все как она запомнила.

Его твердое тело становится вялым. Вся борьба выходит из него. Жилистая оболочка Деля слабеет, голова наклоняется под неестественным углом, щека упирается в пол.

Следом, из-под кровати выбегает обнаглевший таракан. Он использует верхнюю губу Деля в качестве стремянки и, прежде чем исчезнуть в ноздре, сжимает своё тельце.

Мириам делает глубокий вдох и вздрагивает.

Она пытается заговорить, сказать, как ей жаль, но…

Ей не по силам это остановить. Мириам бежит в туалет и её рвет.

Некоторое время она стоит на коленях, её голова прислонена к ножке раковины. Фарфор холодит кожу, действует успокаивающе. Мириам чувствует запах мяты. Свежий аромат дешевого ополаскивателя.

Такое часто с ней случается. Словно вместе с ними в Мириам умирает какая-то часть; часть, которую она должна закупорить, исторгнуть и смыть.

И как обычно она прекрасно знает от чего ей может стать лучше.

Мириам выползает из ванны мимо остывающего тела Деля и хватает с противоположной стороны кровати свою сумку. Покопавшись в ней, она находит то, что ищет, и достает мятую пачку сигарет Мальборо Лайт. Вытягивает одну, зажимает губами и прикуривает.

Мириам через ноздри выдыхает дым. Она похожа на огнедышащего дракона.

Тошнота отступает; волна септика смывает яд обратно в море.

— Так-то лучше, — говорит она тому, кто слушает. Призраку Деля, может быть. Или таракану.

Потом Мириам опять роется в сумке, чтобы отыскать Предмет Номер Два: черный блокнот с красной ручкой, засунутой в спираль. Блокнот уже почти исписан. Осталось лишь страниц десять. Десять пустых страниц — огромная бездна внушающих страх возможностей: неписанное будущее, которое уже предопределено.

— Ой, подожди, — говорит Мириам. — Становлюсь небрежной. Не стоит забывать…

Мириам встает, хватает брюки Деля и шарит по карманам в поисках бумажника. Внутри она находит только пятьдесят застенчивых баксов и MasterCard. Достаточно на дорогу, еду по пути и переезд в другой город.

— Благодарю за пожертвование, Дель.

Мириам приподнимает подушки у изголовья кровати и откидывается на них. Открывает блокнот и пишет:

«Дорогой дневник, я опять это сделала».

Глава вторая

Падальщики и Хищники

Четверть второго ночи.

Дождь только что закончился. Шоссе блестит.

Воздух пахнет мокрым асфальтом, этот запах ассоциируется у Мириам с выползками [1], ползущими по влажному щебню.

Мимо, шелестя покрышками, пролетает машина. Смазанный свет фар в одном направлении, стоп-сигналы в другом.

Мириам топчется здесь уже почти двадцать минут и не понимает, что не так. Вот же она: обтягивающая футболка — облегающая, белая, мокрая футболка, под которой нет лифчика; большой палец поднят вверх. «Первоклассная, высококлассная сраная дорога», — думает она. И всё же никто не останавливается.

Мимо проносится Лексус.

— Мудак, — говорит она.

Урчит белый внедорожник, тоже мимо.

— Настоящий мудак.

Приближается ржавый-прержавый пикап, и Мириам думает: «Вот оно». Кто бы не сидел за рулем этого ржавого ведра, думает, что может позабавиться с такой придорожной киской. Машина приостанавливается; водитель желает присмотреться поближе. Но потом он начинает набирать скорость. Раздается сигнал клаксона. Пустая коробочка из-под куриного сэндвича пролетает по воздуху, едва не задевая голову Мириам. Мимо проносится громкий ржач.

Мириам меняет большой палец на средний и кричит:

— Отсоси и сдохни!

Она ожидает, что они поедут дальше.

Но: красная вспышка. Тормозные огни. Пикап останавливается, поворачивает.

— Дерьмо, — произносит Мириам. Только этого ей и не хватало. Она уже почти готова увидеть на ступенях машины, как минимум двойника недавно почившего Дель Амико, выползающего наружу и почесывающего пузо. Но она никак не ожидает увидеть парочку парней.

Они усмехаются.

У одного телосложение пожарного и пара ясных, но недоброжелательных глаз, смотрящих из-под копны белокурых волос. Второй гораздо ниже — приземистый, скорее. Толстый, на щеках веснушки. Под шапочкой пара поросячьих глазок. Чистая одежда провинциального мальчика.

Мириам кивает.

— Отличный автомобиль. Тетанус-экспресс.

— Отцовский, — отвечает Блондинчик, направляясь прямиком к Мириам, пока мимо проносятся автомобили. Коротышка — так она думает про второго парня, закатывается ей за спину.

— Отличная штука, чтобы прокатиться, — говорит она.

— Хочешь прокатиться? Подвезти? — спрашивает коротышка у неё за спиной. И тон его отнюдь не дружелюбный.

— Неа, — отвечает она. — Я просто чертова птичка, что топчется здесь, чтобы скоротать время.

— Янки, — говорит Блондинчик. Иронично, поскольку в его речи почти не слышен южный говор. Ледяные глаза скользят по всей фигурке Мириам. — Симпатичная янки.

Мириам потирает виски. Она на мгновение задумывается о том, чтобы не сопротивляться этим двум маразматикам, но, по правде говоря, она намокла, устала и синяк под глазом начинает болеть.

— Слушайте. Я знаю, как это обычно бывает. Вы двое, ребята, думаете, что сможете оторвать кусочек. Может, захотите поиметь меня с обоих концов, может, пустить по кругу, может, просто проверить, есть ли у меня деньжата. Все ясно. Как любой падальщик, я узнаю хищников, когда с ними сталкиваюсь. Вы же понимаете, да? У меня просто нет на это всё времени. Я, вашу мать, устала, по-настоящему устала. Поэтому. Залезайте-ка обратно в ваш драндулет и валите туда, куда ехали.

Блондинчик делает шаг к Мириам. Он её не касается, но уже стоит нос к носу.

— А мне нравится то, как ты пользуешься своим ротиком, — смотрит он искоса.

— Последнее предупреждение, — говорит Мириам. — Вы видите фингал и думаете, что со мной легко справиться, но дело в том, что девушка порой сама позволяет себя ударить по разного рода причинам. Однако сегодняшним вечером я подобного больше не допущу. Вы догоняете, о чем я толкую?

Вероятно, нет, потому что коротышка кладет свои пальцы-сосиски ей на бедра.

Мириам реагирует.

Её голова откидывается и затылок сталкивается с носом коротышки…

Коротышка: ему за пятьдесят, он ещё толще, нос — один огромный бутон. Он кричит на какую-то женщину в желтом платье, по его лбу струится пот, мужчина брызжет слюной. Но внезапно он опускает жирную руку на кухонный стол в то время, как инфаркт сжимает всю левую сторону его тела, и боль пронзает мужчину до последнего нерва.

…он воет, и Мириам, думая о том, как бы сделать звук погромче, протягивает назад руку и когтями вцепляется ему в промежность. Блондинчик в ступоре, но она-то знает, что это ненадолго. Мириам плюет ему в глаза, выигрывая тем самым еще немного времени, и свободной рукой бьет его по горлу раз. Потом второй…

Его пожирает рак, вытягивая все соки из мешанины, что некогда была желудком, но он старый, по крайней мере, ему лет семьдесят. Он лежит в окружении больничного оборудования, а рядом семья. Маленький мальчишка держит его за руку. Пожилая женщина наклоняется, чтобы поцеловать в лоб. Женщине за сорок, у неё светлые волосы, туго стянутые сзади, и умиротворенное выражение лица. Она гладит его по груди один раз, потом еще и… старик вскрикивает, гадит кровью и умирает.

Коротышка пытается ударить Мириам, но он похож на медведя гризли, поэтому, когда девушка делает шаг в сторону, его мясистая ладонь лишь вспарывает воздух. Локоть Мириам врезается аккурат в уже разбитый нос, и коротышка опускается на корточки.

Блондинчик с красным лицом, все еще задыхаясь, бросается на неё с изяществом валуна. Мириам откидывается немного назад, чтобы увернуться, однако её колено приподнимается и попадает ему прямиком в солнечное сплетение. Блондинчик хрюкает, тяжело хватая ртом воздух, и поскальзывается на гравии. Мужчина падает.

— Вы считаете, я притопала сюда, не зная, как себя защитить? — кричит на них Мириам. Она загребает в горсть гравия и бросает в Блондинчика, который стонет и пытается защитить голову. Мириам ястребом кидается за следующей горстью камней и отправляет их следом. В завершение, она срывает с коротышки шапочку и выбрасывает её далеко на шоссе. — Ублюдки.

Следом: суровый белый цвет. Вспышка фар. Движение крупной тени.

Раздается шипение гидравлического тормоза.

Бобтейл — часть восемнадцати колёсного грузовика, но без прицепа, останавливается, проделывая своими массивными шинами дорожку в гравии на обочине.

Мириам прикрывает глаза и видит силуэт водителя. «Господи, — думает она, — это же долбаный Франкенштейн. Где факелы и вилы, когда они так нужны?»

В руках Франкенштейна лом.

— Здесь все нормально? — спрашивает Франкенштейн. Его голос гудит так, что перекрывает грохот грузовика на холостом ходу.

— У нас тут небольшая дружеская потасовка, — пытается перекричать Мириам грузовик.

Она не видит лица Франкенштейна, но замечает, что он поворачивает свою квадратную голову, чтобы присмотреться к Коротышке и Блондинчику.

— Подвезти?

— Меня или эти две стонущие жопы?

— Тебя.

— А, к черту, — бормочет она, пригнув голову, чтобы залезть в кабину.

[1] — Выползок — крупный земляной червь.

Интерлюдия

Интервью

Мириам отпивает из бутылки с водой. «Неа, опять не водка», — думает она.

У неё над головой в карнизах склада шуршат крыльями воробьи, шевелятся призрачные тени.

Мириам прикуривает еще одну сигарету. Передвигает пепельницу туда-сюда, словно кошка играет с мышкой. Выдувает из дыма колечки. Барабанит ногтями (одни обкусаны почти до мяса, другие очень длинные) по столешнице карточного стола.

Наконец, дверь открывается.

Входит парнишка, у него под мышкой блокнот, на плече висит рюкзак, а с шеи на грудь свисает диктофон. Волосы у парня взъерошены.

Он подтягивает к себе стул.

— Извините, — говорит он.

Мириам пожимает плечами.

— Да ладно. Пол, верно?

— Пол. Ну да. — Он протягивает руку для пожатия. Мириам таращится на неё так, словно к руке привязал член с мошонкой. Парнишка поначалу ничего не понимает, но потом его осеняет. — О. Ах. Точно.

— Ты действительно хочешь знать? — интересуется она.

Пол одергивает руку и отрицательно качает головой. Он садится, не сказав ни слова. Достает блокнот, свой журнал (с заголовками, написанными вырезанными буквами, как делают при похищении; эти флуоресцентные буквы выполнены в цвете фукси, «вырви-глаз» лимона и ядовитого лайма) и деликатно кладет диктофон в центр стола.

— Спасибо, что согласились на интервью, — говорит он. В голосе мальчишки слышаться нервические нотки.

— Да без проблем. — Мириам посасывает сигарету. Выдохнув дым в его сторону, она добавляет: — Я не против того, чтобы об этом поговорить. Это ведь не тайна. Просто никто не слушает.

— Я слушаю.

— Знаю. Ты принес, что я просила?

Он достает мятый коричневый пакет и со стуком ставит на стол.

Мириам щелкает пальцами.

— Она сама же не откроется, верно?

Пол торопится достать бутылку виски — Джони Уокер с красной этикеткой.

— Для меня? — вопрошает Мириам, отмахиваясь. — Не стоило.

Мириам откручивает крышку и делает глоток.

— Наш журнал называется «База Повстанцев», у него около сотни подписчиков. И скоро у нас будет своя страничка в интернете.

— Добро пожаловать в будущее, да? — Она проводит пальцами по влажному горлышку бутылки. — Да мне всё равно, кстати. Я просто рада поболтать. Я люблю поговорить.

— Понятно.

И они сидят, уставившись друг на друга.

— Из тебя не очень хороший репортер, — говорит Мириам.

— Извините. Просто вы не та, кого я ожидал увидеть.

— А кого ты ожидал?

Он делает паузу. Осматривает её с ног до головы. Сначала Мириам кажется, что он хочет её, хочет встряхнуть её старые кости. Но дело не в этом. На лице мальчишки то же самое выражение, что можно было бы встретить, дивись он на двуглавого ягненка, или изображение Богоматери, выжженной на кусочке тоста.

— Мой дядя Джо говорил, вы то, что надо, — объясняет он.

— Твой дядя Джо. Я бы спросила, как у него дела, но…

— Это случилось, как вы и сказали.

Мириам не удивлена.

— Я никогда еще не ошибалась. Для протокола, мне нравился Джо. Мы познакомились в баре. Я тогда пьяная была. Он в меня врезался. Ну я и увидела, как его поразит удар. «Твою мать», — подумала я и всё ему рассказала. До мельчайшей детали… вот где кроется дьявол, ты же знаешь, — в мелочах. Я сказала: «Джо, ты поедешь на рыбалку. Через год»… ну, формально через 377 дней, так что мне потребовалось несколько салфеток, чтобы высчитать правильную дату. Я сказала: «Ты будешь в своих болотных сапогах. И поймаешь большую рыбу. Не большущую, не самую огромную, а просто большую». Я не знала, что это за сорт рыбы такой, ведь, дерьмо, я не рыбовед…

— Ихтиолог, мне кажется.

— А еще я не спец в английском и становится одним их них не горю желанием. Он сказал, что это, наверное, форель. Радужная. Или окунь. Спросил, какой наживкой он пользовался, и я ответила, что она похожа на блестящий пенни, по которому проехал поезд, поэтому он такой гладкий. Джон назвал это спиннером, сказал, что на него он ловит окуня. Короче, я же не из этих, ихти, ифти, фу, не из рыбоведов.

Она кладет сигарету в пепельницу и сминает.

— Я сказала: «Джо, ты будешь стоять с рыбой в руке, будешь улыбаться и насвистывать, хотя вокруг никого, показывая окуня Богу и остальным рыбам, а потом у тебя случится удар. Оторвется тромб и помчится по твоим артериям, будто пуля по нарезному стволу. Бум! Прямо в мозг. Ты потеряешь способность мыслить. Свалишься в воду. И никто тебя не спасет. Ты умрешь, а рыба уплывет».

Пол сидит тихо. Он обкусывает губу белыми зубами, какие могут быть только у подростка.

— Так они его и нашли, — говорит Пол. — С удочкой в руке.

Мириам хихикает.

— С удочкой в руке.

Пол удивленно моргает.

— Ну, понимаешь? Удочка? В руке? Ну, как будто с членом в руке? — Она отмахивается и достает еще одну сигарету. — Да и фиг с тобой. Джо бы понравилось. Джо бы оценил этот тонкий двойной смысл.

— Вы с ним переспали? — спрашивает Пол.

Мириам притворяется, что шокирована. Она обмахивается рукой, словно приехавшая с юга на бал оскорбленная дебютантка.

— Почему, Пол, ты так обо мне думаешь? Я само воплощение целомудрия. — Он на это не покупается. Мириам прикуривает сигарету и машет ему. — Дружище, я выбросила ключ от своего пояса верности давным-давно… просто взяла и зашвырнула его в реку. Однако, нет, Пол, я не спала с твоим дядей. Мы просто вместе выпили. Посидели в баре. А потом пошли каждый своей дорогой. Я вообще не была уверена, что он мне поверил, пока ты меня не отыскал.

— Он рассказал мне за месяц до смерти или около того, — говорит Пол, пробегая рукой по взъерошенным волосам. Он некоторое время, вспоминая, смотрит в никуда. — Он поверил. Я сказала ему, чтобы он не ходил на рыбалку. Но он лишь пожал плечами и ответил, что очень хочет поехать. И если ему суждено умереть там, так тому и быть. Мне кажется, он испытывал некоего рода волнение.

Пол тянется и включает диктофон. С опаской смотрит на Мириам. Ищет её одобрения? Или думает, что она сейчас его укусит?

— Итак, — говорит он, — как это работает?

Мириам глубоко вздыхает.

— Эта штука, что у меня есть?

— Ну да. Она.

— Видишь ли, Пол, у этой особенности есть свои правила.

Глава третья

Луис

Одно сплошное шоссе. Все остальное черное, исчезает в тени. Существует только то, что высвечивают фары автомобиля — светящаяся разделительная полоса, сосна, дорожный знак — они появляются из темноты и в ней же исчезают.

Дальнобойщик выглядит в точности так, как и его тень: руки размером с ветчину, плечи как куски гранита, грудь — гроздь бочек, связанных между собой. Но мужчина чисто выбрит, у него нежное лицо и добрые глаза, а волосы цвета песка на пляже.

«Наверное, насильник», — думает Мириам.

В кабине тоже чисто. Даже слишком чисто: ни пылинки, ни соринки. «Урод, любящий контроль; урод-чистюля; серийный маньяк-насильник-убийца, который носит-кожу-убитых-им-женщин», — думает Мириам. Радиоприемник крепится на хромированной пластине. Сидения обтянуты коричневой кожей («наверное, человеческой»). Пара игральных костей — полых, алюминиевых с выбитыми точками — свисают с зеркала заднего вида и лениво крутятся.

— Вся жизнь — это игра в кости, — говорит она.

Франкенштейн смотрит на Мириам так, словно находится в недоумении.

— Куда едешь? — изучающе на неё глядя, спрашивает он.

— Никуда, — отвечает она. — Куда-нибудь.

— Тебе всё равно?

— Не то чтобы. Просто убираюсь подальше от мотеля и тех двоих придурков.

— А что если я еду до другого мотеля?

— Если только это не тот же самый мотель, то нам по пути.

Франкенштейн выглядит задумчивым. Его огромные руки плотно лежат на руле. Мириам гадает, не думает ли он том, что планирует с ней сделать. Или может быть, задумался, что сделает с её отполированным черепом. Мириам представляет, какая хорошая получилась бы из него конфетница. Или лампа. Она была в Мексике, сколько, два года назад? Во время празднования Дня мёртвых? Все эти ofrendas [5] — бананы, хлеб de muerto, бархатцы, манго, красные и желтые ленты. Но что действительно овладевает её вниманием — это сахарные черепа: застывшая меренга, усыпанная разноцветными конфетами; у каждой черепушки широкие глазницы и ухмыляющиеся рты, блаженствующие от своей кончины. Может, этот парень достаточно хорош, чтобы сделать нечто подобное и с её головой. Можно залакировать сахаром. Вкуснотища.

— Я Луис, — говорит Франкенштейн, прерывая фантазии Мириам.

— Чувак, — отвечает она, — я не собираюсь заводить друзей. Просто хочу убраться подальше.

«Это его заткнет», — думает Мириам. Так и происходит. Он лишь становится более задумчивым. Франкенштейн — Луис — покусывает губу. Он стучит пальцами по рулю. Злится? Грустит? Готов её изнасиловать? Ей трудно понять.

— Хорошо, — говорит Мириам, — желаешь поговорить, прекрасно. Конечно. Да. Давай поболтаем.

Он удивлен. Молчит.

Мириам решает, что всю тяжелую работу будет делать сама.

— Хочешь узнать про фингал? — спрашивает она.

— Про что?

— Синяк. Фингал. Ты заметил его, как только я залезла в грузовик, не ври. — Мириам прокашливается. — К слову, отличный грузовик. Такой блестящий. — Она думает: «Ты, наверное, полируешь его волосами таких красивых девушек, как я». Мириам находит время, чтобы похвалить себя. Обычно, она бы сказала нечто подобное вслух, последствием чего стал бы пинок под зад в сторону залитого дождем шоссе.

— Нет, — говорит он. — Я хочу сказать, да, я видел. Но тебе не обязательно рассказывать…

Мириам открывает сумку и начинает в ней копаться.

— Ты выглядишь смущенным.

— Смущенным.

— Да. Смущение. Хорошее слово, правда? Звучит, будто оно выдуманное, словно его использует трехлетка в каком-то другом мире. Ну знаешь, что-то типа: «Мамочка, моя смущенность болит, думаю, я съел очень много пасгетти».

— Я… никогда не думал об этом в таком ключе.

Мириам зажимает сигарету губами и начинает щелкать зажигалкой.

— Не возражаешь, если я закурю?

— Возражаю. Ты не можешь здесь курить.

Мириам морщится. Она могла бы использовать курение в свою пользу. Насупившись, она убирает зажигалку, но оставляет сигарету свисать с губ.

— Ну и фиг с тобой. Твой грузовик. Короче. Фингал, об этом ты хотел поговорить.

— Один из тех парней тебе его поставил? Надо было позвонить в полицию.

Мириам фырчит.

— Неужели похоже, что те задроты могли поставить мне фингал? Я тебя умоляю. Сама могу справиться. Нет, этот синячище мне организовал мой парень.

— Тебя бьет парень?

— Больше нет. С этим подонком я разобралась. Поэтому я не хочу возвращаться в мотель, понятно? Потому что этот мудак всё еще там.

— Ты бросила его.

— И дерьмо всё это оставила вместе с ним. Понимаешь. Ну вот лежит он на кровати, весь такой самодовольный от того, что дал мне в глаз, жует печенье (по крайней мере, печеньем мне в глаз не запулил), и вот этот тупой засранец засыпает. Оо-о. Вот это он зря. Он начинает храпеть как пьяный медведь и думает, что всё закончилось. А я чертовский устала получать тычки и затрещины. Устала от сигаретных ожогов, ремня и клюшек для гольфа… и всего этого дерьма.

Луис смотрит строго вперед, будто не зная, как реагировать на рассказ. Мириам продолжает:

— Я хватаю пару наручников… извини за подробности, но этот засранец любит извращения и у него куча всяких таких штучек. Короче, беру наручники и осторожно, чтобы не разбудить, приковываю одно его запястье к спинке кровати. — Мириам берет сигарету и мнет её большим и указательным пальцами. — Беру ключ и иду в туалет, чтобы его там смыть. Писаю на него для пущего эффекта. Но это ещё не все, как говорят по ТВ, не отходите от экранов.

Стоит сказать, что Мириам любит приврать. Она в этом весьма хороша.

— Я беру пластиковую банку в форме мишки, ну, в которых мёд продают, знаешь? Еще раз прости за детали, но парень любил ролевые игры с едой. Намазать взбитые сливки мне на грудь, засунуть леденец в рот, пучок брокколи ему зад, да что угодно. Короче, беру я мёд и обмазываю его в самом интересном месте…

Мириам делает круговое движение указательным пальцем в области своей промежности. Чтобы добавить драматизма, она свистит.

— Господи, — произносит Луис.

— Погоди, еще не конец. Когда я оттуда рвала когти, оставила дверь широко открытой. И окна тоже. Я подумала, какой бы зверь не захотел прийти и полакомиться его медовыми орешками, так тому и быть. Мухи, пчелы, бродячие псы.

— Господи, — повторяет Луис, сжав челюсти.

— Надеюсь, он сможет порадовать и какого-нибудь Винни-Пуха. — Мириам откашливается и снова зажимает сигарету губами. — Или бездомного какого.

В первую минуту Луис ничего не говорит. Дальнобойщик просто сидит задумавшись. Его плечи напряжены. Он выглядит пьяным. Он знает, что она только что ему соврала? Вот сейчас он ударит по тормозам, Мириам вылетит сквозь лобовое стекло, потому что не пристегнула ремень безопасности, и изнасилует её изломанное тело, распластанное на мокрой щебенке?

Бум. Он бьет по рулю ладонью.

Мириам не находит, чего бы такого умного сказать. До неё медленно доходит: «Я не смогу с ним сладить. Он раздавит меня, словно букашку».

— Чертовы придурки, — говорит он.

Она прищуривается.

— Что? Кто?

— Мужики.

— Ты гей? — Из-за его тона, каким было сказано.

Луис поворачивается к ней и смотрит прямо в глаза.

— Гей? Что? Нет.

— Я просто подумала…

— Мужики не осознают своей силы. Мужчины такие… дети. Свиньи.

— Поросята, — тихо предлагает Мириам.

— Мы никогда не замечаем того, что у нас под самым носом. Женщины, которые достаточно сердечны, чтобы быть рядом с нами, а мы относимся к ним, как к мусору. Бред какой-то. Простой, незамысловатый бред. А мужики, которые бьют женщин? Которые осознают свое превосходство? Которые не ценят того, что имеют, а злоупотребляют… жестоко обращаются с тем, что им дано? Моя жена… когда ушла от меня… я не мог в полной мере оценить…

Он снова бьет рукой по рулю.

Именно в этот момент Мириам понимает, что ей нравится этот человек.

Это впервые, когда она почувствовала нечто подобное к кому-то за… много лет. Нечто такое… ласковое, грустное, разрушенное. Она знает, кого он напоминает ей («Бена он тебе напоминает, Бена»), но Мириам не хочет вспоминать, поэтому засовывает эту мысль подальше в темные углы своего сознания.

А потом она просто не может удержаться. Она должна знать. Должна увидеть. Это какой-то пунктик. Зависимость. Девушка протягивает руку.

— Меня зовут Мириам.

Но он всё ещё кипит от злости. И не пожимает предложенную руку.

«Черт, — думает Мириам, — давай же. Бери Пожми. Я должна увидеть».

— Мириам, красивое имя, — говорит Луис.

Она нерешительно убирает руку.

— Приятно познакомиться, Лу.

— Не Лу, а Луис.

Мириам пожимает плечами.

— Твой грузовик, твое имя, твои правила.

— Извини, — говорит Луис. — Я не должен был выходить из себя. Просто… — Он отмахивается. — Последние несколько недель были длинными. Еду из Цинциннати до Шарлотты за следующим грузом.

Он втягивает воздух через нос, словно пытается раздуть своё мужество.

— Дело в том, что у меня будет пара дней до следующей поездки. У меня не слишком много выходных, я обычно работаю на износ, но… я тут подумал. Может быть, ты побудешь там. Это всего в часе езды на юг отсюда. И может быть, если ты там будешь и у тебя случится свободный вечер, ну… Мы могли бы поужинать. Сходить в кино.

Она протягивает руку.

— Заметано.

Он не принимает руку и Мириам гадает, насколько смелой она может быть. Дотянуться и подергать за ухо? Ей нужно всего лишь прикоснуться кожей к коже.

Но потом Луис улыбается и берет её руку в свою, и…

Освещенная комната усыпана стеклом. Одно окно полностью разбито и ветер гоняет по помещению сквозняк. В отдалении грохочет гром. Сквозь грязные окна просачивается серый свет, он освещает лицо Луиса — лицо, покрытое коркой запекшейся крови.

Где-то шумит океан.

Луис привязан к деревянному креслу рядом с лампой. Над головой установлено ошеломляющее количество всякой разной оптики. Одни коричневые шнуры крепят запястья мужчины к подлокотникам, другие — ноги к ножкам. Голова крепко удерживается обмотанной вокруг лба черной изолентой, прикрепляя череп к основанию какого-то часового механизма.

Подходит высокий худой человек. У него совсем нет волос. Нет бровей. И даже ресниц нет.

В одной своей гладкой паучьей руке он держит филейный нож.

Мужчина какое-то время восхищенно смотрит на лезвие, хотя оно покрыто ржавчиной и несет от него рыбьими потрохами.

— Уйдите от меня, — лепечет Луис. — Кто вы? Кто вы, люди? У меня нет того, что вам надо!

— Это уже неважно, — говорит мужчина. У него акцент. Мутный. Европейский.

Мужчина двигается неестественно быстро. Он втыкает Луису нож в левый глаз. Не до мозга, а чтобы выбить: решение, которое безволосый принял сейчас. Луис кричит. Напавший вынимает нож. Раздается чавкающий звук.

Тонкие губы мужчины складываются в невеселую улыбку.

Он медлит. Он любуется.

Целый глаз Луиса смотрит куда-то за плечо этого мужчины.

— Мириам? — спрашивает Луис, но уже слишком поздно. Мужчина бьет его снова, в правый глаз. И на этот раз по рукоять. До самого мозга.

Глава четвертая

Вопрос на миллион долларов

У Мириам в ушах всё еще стоит звук, с которым нож выходит из одного глаза и погружается в другой. И его голос, произносящий её имя… Мириам? Оно отскакивает от её черепа, словно отрикошетившая пуля.

В руке такое ощущение, будто Мириам касается раскаленной плиты. Девушка ловит ртом воздух и отдергивает руку.

Её затылок бьется о пассажирское стекло. Недостаточно, чтобы разбить, но достаточно для того, чтобы в глазах засверкали звездочки. Не прикуренная сигарета падает с губ на колени.

— Ты меня знаешь? — спрашивает Мириам, пытаясь сморгнуть белые пятна. Луис, конечно же, выглядит озадаченным.

— Я вообще не уверен, знает ли кто-нибудь кого-нибудь, — отвечает он.

— Нет! — рявкает она пронзительно, слишком пронзительно, и качает головой. — Я имею в виду, мы раньше встречались? Мы знакомы?

Рука Луиса всё еще висит там, где Мириам её пожимала, но сейчас мужчина медленно её убирает, как будто из-за быстрого движения он может её лишиться.

— Нет, мы не знакомы.

Девушка потирает глаза.

— Ты знаешь кого-нибудь по имени Мириам?

— Не думаю. Нет.

Луис смотрит на Мириам, как на гремучую змею. У него одна рука лежит на руле, другая свободна — на случай, если он решит ударить, как думает девушка. Он, вероятно, подозревает, что Мириам под наркотой. Если бы.

Черт. Она прекрасно понимает, как всё складывается. Отвратительное уравнение. У Мириам сводит желудок.

— Останови машину, — просит она.

— Что? Грузовик? Нет. Давай доедем…

— Останови чертов грузовик! — срывается на хриплый крик Мириам. Ей бы не хотелось, чтобы он получился таким, но ничего не поделать. Это напоминание о том, насколько слаба она, чтобы подобное контролировать. Мириам невесома, у неё кружится голова, затягивая в разверзнутую черную дыру.

Луис достаточно добр, чтобы не врезать резко по тормозам. Он сбрасывает скорость. Скулит гидравлика. Мужчина съезжает на обочину и останавливается.

— Хорошо. Спокойно, — говорит он, вытягивая перед собой руки.

Мириам скрипит зубами.

— Это самое худшее, что ты можешь сказать человеку, который очень даже не спокоен. Это как поджечь фитиль, Луис.

— Прости. Я не… очень в этом разбираюсь.

В этом? Он хочет сказать, в общении с сумасшедшими. Каковой она и является, вообще-то.

— Я тоже в этом не очень разбираюсь. — Тут же Мириам думает: «Но я становлюсь лучше. Неделя за неделей, месяц за месяцем, год за чертовым годом. В один прекрасный день всё это стекать с меня, как с гуся вода».

— Что случилось? — спрашивает Луис.

— Вопрос на миллион долларов.

— Скажи мне.

— Не могу, правда, не могу. Ты не… — Мириам делает глубокий вдох. — Мне нужно идти.

— Мы же в самом центре нигде.

— Это же Америка. Нигде — это везде. Везде — это где-нибудь.

— Я не могу позволить тебе уйти.

Мириам вылавливает с колен сигарету и трясущимися руками засовывает за ухо.

— Луис, ты очень хороший человек. Но ты выпустишь меня из грузовика, потому что понял, что я чокнутая. Я вижу выражение твоего лица. Ты уже думаешь: она не стоит никаких неприятностей. И это так. Я проклята. Я как фурункул у тебя на шее. Лучшее, что я могу для тебя сделать — уйти. А лучшее, что можешь сделать ты — вскрыть фурункул.

Схватив сумку, Мириам дергает дверь.

— Подожди! — кричит он.

Она не обращает на него внимание и тащится к шоссе. Ноги тут же промокают в первой попавшейся луже.

Луис пересаживается на пассажирское сиденье и открывает бардачок.

— Стой, подожди, — говорит он, роясь внутри. Луис вытаскивает белый конверт и когда вскрывает его, Мириам видит, что внутри:

Деньги. Толстая пачка Эндрю Джексонов.

Мозолистыми пальцами он вытягивает пять банкнот и протягивает Мириам.

— Возьми.

— Да пошел ты.

Он выглядит обиженным. Прекрасно. Ей и нужно было его обидеть. Мириам не любит это делать, но каждому нужно лекарство. Всякому необходимо своё лекарство. Горькое. Творящее чудеса.

— У меня много.

Это последнее, что ей надо знать. Это словно ставит на нем клеймо. Теперь в воображении Мириам он лежит мертвым, а его внутренности клюют вороны.

— Я не нуждаюсь в благотворительности, — говорит она, хотя это не так.

Его обида воплощается в нечто иное. Сейчас он злится. Луис хватает Мириам за руку достаточно сильно, но так, чтобы не сделать больно, и вдавливает деньги ей в ладонь.

— Здесь сто долларов.

— Луис…

— Слушай. Просто слушай. Иди в ту сторону, куда мы ехали. Примерно полчаса или около того. Ты наткнешься на мотель, моторные домики, что-то типа… бунгало на берегу. Там есть заправка и бар. Просто иди прямо и найдешь. Но с дороги сойди. Ты понятия не имеешь, какие странные типы здесь появляются по утрам.

— Я как раз знаю, какие странные типы здесь появляются, — отвечает она, потому что сама к ним относится. Мириам берет деньги. Она смотрит Луису прямо в глаза: он старается быть твердым, но даже сейчас его злость тает, засыхает словно короста и отваливается.

— С тобой все будет хорошо? — спрашивает он.

— Со мной всегда все хорошо, — отвечает она. — Тебе лучше вообще забыть, что мы встречались.

Мириам отстраняется и уходит. «Опусти голову. И не оглядывайся, тупица».

Ей нужно выпить.

Интерлюдия

Интервью

— Первое правило, — говорит Мириам, — я вижу то что вижу, когда кожа касается кожи. Если я дотронусь до твоего локтя в рукаве, тогда ничего. Если я надену перчатки, что и делаю, поскольку не хочу быть постоянным свидетелем этого безумия, тогда никаких видений.

— Это, наверное, ужасно, — говорит Пол. — Я хочу сказать… печально. Я имею в виду, снова и снова, и ты никогда не сможешь быть с кем-то по-настоящему близко, вот…

— Расслабься, Пол. Я справляюсь. Я же большая девочка. Но это подводит нас к правилу номер два. Или, может быть, номер три. Мне бы надо их записать. Правило в том, что видение случилось и закончилось. Оно не повторяется снова и снова… хотя, могу тебе сказать, что некоторые, очень неприятные видения, могут преследовать меня всю ночь. — Мириам замолкает и пытается ни о чем не думать. Перед её мысленным взором всплывает столько крови, столько страданий, столько последних мгновений жизни. Театр мрака, занавески которого всегда открыты. Танцующие скелеты. Щебечущие черепа.

— И как вы это всё видите? — интересуется Пол. — Вы как будто, что, ангел, парящий над сценой? Или вы оказываетесь на месте умирающего?

— Ангел. Забавно. Я с крылышками. — Мириам протирает уголки глаз. — Это подводит нас к следующему правилу. Я просто сторонний наблюдатель. Я будто парю над всем происходящим или смотрю чуть со стороны. Я посвящена в детали, но не во все. Знаю, когда человек становится на шаг от того, чтобы покинуть сей бренный мир. Это интимный момент. Смерть не всегда очевидна, понимаешь… парень хватается за голову и валится с ног, причин может быть много. Но я точно знаю, что именно. Знаю, опухоль ли это мозга или оторвавшийся тромб, или шмель ввинчивающийся в кору головного мозга.

Мне еще кое-что известно. Год, день, час, минута, секунда. Вот как будто во Вселенную воткнули красную канцелярскую кнопку, и я её вижу. Единственное, как ни странно, я не вижу того, где это происходит. Местоположение остается загадкой. Если не брать во внимание визуальные подсказки, конечно. Вижу, например, как раскалывается голова одной чики на парковке Макдака, что у пересечения Мудачьего бульвара с Засранец-лейн, а на девке футболка с надписью: «Не связывайся с Техасом», включаю дедуктивные способности Шерлока Холмса и разгадываю эту шараду. Или же просто использую Google. Я, черт побери, обожаю Google.

— И насколько долго?

— Насколько долго что?

— Насколько долго… хм, как много вы видите? Одну минуту? Пять минут?

— Ах. Это. Ну. Я привыкла думать о минуте. Шестьдесят секунд на часах, отсчет пошел. Оказывается, это не так уж и много. Похоже у меня ровно столько времени, сколько и должно, если в этом есть какой-то смысл. Автомобильная авария может случиться за тридцать секунд. Сердечный приступ или нечто подобное длиться пять. Я вижу то, что мне позволено. Самое странное то, что, даже если бы я видела что-то в течение пяти минут, в реальной жизни это займет не более секунды. Вот я улетела и тут же вернулась. Это, конечно, раздражает.

Пол хмурится, и Мириам уверена, несмотря на то, что случилось с его дядей, он не до конца ей верит. Да она его в этом и не винит. Ей порой и самой кажется, что такое невозможно. Самый простой ответ — она свихнулась. Она летучая мышь. Она паук из сортира.

— Вы становитесь свидетелем последних минут жизни человека, — говорит Пол.

— Отлично сказано, — отвечает Мириам. — Многих жизней. Ты знаешь, со сколькими людьми ты сталкиваешься в подземке на протяжении лета? И все с короткими рукавами. Дело в локтях, Пол. Смерть и локти.

— Ну, а почему вы это не останавливаете?

— Не останавливаю что? Смерть?

— Ага.

Мириам хихикает. Звук получается из разряда «я-знаю-то-чего-не-знаешь-ты». Ирония грустного грубияна. Девушка подносит бутылку к губам, но не пьет.

— Почему я это не предотвращаю, — размышляет она, водя губами над горлышком бутылки. — Что же, Пол, это подводит нас к последнему — и жестокому — правилу.

Она делает глоток Джони Уокера и начинает объяснять.

Глава пятая

Свет фонаря

Мириам шла полчаса и все это время у неё в голове крутились серьезные размышления. Ужасные мысли только и делали, что наворачивали круги.

Мужчина, дальнобойщик, Франкенштейн. Луис. Он умрет через тридцать дней в 19:25.

И это будет ужасная картина. У Мириам перед глазами смерть играет на сцене. Кровь, разбитое стекло и мёртвые глаза — всё это на задворках её сознания. Но она очень редко предвидит убийства. Самоубийства, да. Проблемы со здоровьем — постоянно. Автомобильные аварии и другие личные катастрофы, снова и снова.

Но убийство. Это редкая пташка.

Через месяц Луис назовёт её имя прежде, чем умрет. Хуже того, он смотрит на кого-то до того, как нож проходит сквозь глаз прямо в мозг, и называет имя. Он видит её. Он обращается к ней.

Мириам думает об этом опять и опять, но смысла так и не видит.

Она кричит что-то смешанное из «херня» и «дерьмо», — она и сама не уверена, хватает кусок отломанного асфальта, замахивается и швыряет в центр дорожного знака. Раздается лязг. Знак покачивается.

Пройдя мимо, Мириам замечает надпись: «Закусочная Свифти».

Неоновые пивные надписи светятся в предгрозовом ночном небе. Бар — это свет фонаря, а Мириам — мотылек (разжиревший на смерти). Она меняет свой полет в сторону закусочной.

Она уже почти ощущает во рту вкус еды.

Внутри бар похож на злобное дитя, порождение лесоруба и байкерши. Он извивается. Темное дерево. Головы животных. Хромированные колесные диски. Бетонный пол.

— Оазис, — произносит вслух Мириам.

Внутри не многолюдно. Несколько дальнобойщиков сидят за столом, играю в карты вокруг кувшина с пенистым напитком. В задней части бара вокруг одинокого бильярдного стола неторопливо кружат байкеры. Слева от двери над горкой старого, до состояния лака высохшего жаренного сыра, кружат мухи. Из музыкального автомата воет Iron Butterfly. Inna Gadda Da BlahBlah, малышка [6].

Мириам видит бар, края которого обозначены тяжелой цепью.

Девушка решает, что до тех пор, пока её не выгонят, это место станет ей домом.

Она говорит бармену, одетому в грязную черную футболку и похожему на недопеченное тесто Пиллсбери [7], что хочет выпить.

— Пятнадцать минут до закрытия, — бормочет он, а потом добавляет: — Малышка.

— Забудь про «малышку» к чертям, бледнолицый. Если у меня только пятнадцать минут, тогда мне нужен виски. Самый дешевый и самый дерьмовый. Думаю, что-то типа бензина для зажигалки, смешанного с мочой. Можешь рядом поставить стопарь, а если ты еще и ответственный, то и нальешь сам.

Он смотрит на неё бесконечное количество секунд, потом пожимает плечами.

— Конечно. Все, что угодно.

Бледнолицый с громким шлепком ставит на стол пластиковую канистру, в которой некогда был налит антифриз, а судя по цвету виски внутри, антифриз было бы пить куда безопаснее. Он отгоняет мошек. Они, вероятно, слетелись на запах паров.

Бармен откупоривает канистру. Закашлявшись, мужчина отшатывается и потирает глаза. Запах долетает до Мириам несколькими секундами позже.

— Такое ощущение, что кто-то мне ссыт в глаза, — говорит она. — И под нос.

— Его делает мой друган по ту границу от Теннесси. Он использует старые бочки вместо дубовых. И называет это бурбоном, но я не особо в курсе.

— Дешевое?

— Никто никогда его не пил. Вся бутыль твоя за пять баксов, если хочешь.

От виски пахнет так, словно кто-то обжигает дно лодки, освобождая его от налипших ракушек; Мириам даже представить не может, что он сделает с её желудком. Но ей именно это сейчас надо. Ей надо очиститься. Она шлепает на барную стойку пятерку и стучит по столешнице.

— Все что мне нужно, это стакан.

Бледнолицый ставит стопку рядом с пятеркой, которую потом и забирает жирной своей рукой.

Мириам поднимает канистру из-под антифриза и наливает в стопку. Она проливает немного жидкости на барную стойку и удивляется, почему её не прожигает насквозь.

Мириам таращится на мутный вискарь. На поверхности плавают какие-то ошметки. Но на поверхности видно что-то еще: Луис. Его лицо. Два выбитых глаза. Рот, произносящий её имя.

«Пей», — велит она себе. Ничего нового здесь нет. Так происходит на протяжении восьми лет. Она видит смерть повсюду. Все умирают равно так же как и срут. Этот парень ничем не отличается от других («за исключением того момента, — говорит тоненький голосок, — где он получает удар в глаз ржавым ножом и произносит твоё имя, прежде чем его мозг насаживают на вертел»), так что, с чего бы ей переживать? Мириам пофиг (так и есть) и чтобы это доказать, она пьет. Залпом.

У неё такое ощущение, что в горле и животе взрывается петарда. Мириам чувствует, как та бьет по печени. Это самое худшее, что девушка когда-либо вливала себе в рот.

Отлично. Мириам наливает еще.

Бледнолицый пораженно наблюдает.

Она пьет вторую стопку, по телу начинает расползаться онемение. Оно разливается до самых краев. Берет эти ужасные мысли, что мельтешат в голове и веревкой оборачиваются вокруг шеи. Тащит их к самому краю детского бассейна. Держит их головы под водой. Они пинаются и пытаются вырваться. Начинают тонуть.

В этой пачке извивается одна последняя мысль.

Мириам думает о воздушном шарике, парящем над шоссе.

Девушка закрывает глаза и наливает еще. Мириам не слышит, как открывается входная дверь. Даже не замечает, что кто-то усаживается рядом.

— Ты пить будешь или это всего лишь игра?

Мириам поднимает взгляд. У него мальчишеское лицо. Сальные черные волосы похожи на вигвам, собранный из вороновых крыл. Ясные глаза. С отчетливыми границами улыбка, вызывающая ответную.

— Я всегда допиваю свою выпивку, — отвечает Мириам.

— Когда допьешь, я куплю тебе еще. — Он смотрит на канистру. — Что-нибудь такое, что не похоже на воду, куда окунали грязную швабру.

— Просто дай девушке спокойно умереть.

— Да ладно, — говорит он. — Ты слишком хорошенькая, чтобы оставить этот мир. Даже с фингалом под глазом.

Она не может ничего с собой поделать. У Мириам замирает сердце. Между ног начинает покалывать. У парня приятный голос. Мелодичный, похожий на пение крыльев ангела. Но в тоже время не женственный. В нем царит уверенность в себе. Никакого южного акцента. И похож он на тот, что несет плохие вести. Это её заводит. Её нравятся плохие новости. Это заставляет Мириам чувствовать себя нормальной, какой бы эта нормальность не была.

Впрочем… его лицо кажется ей знакомым. Но Мириам никак не может вспомнить откуда.

Он же заказывает себе пива. Получает его. Но глаз с Мириам не сводит. Изучает.

— А что ты говоришь девушке, у которой синяки под обоими глазами? — интересует она.

— Ничего такого, что ты ей уже дважды не сказал, — быстро отвечает он.

— Отличный способ запороть всю шутку, — говорит Мириам. — Со мной ты уже прокололся.

— Неа. Только не я. — Опять эта улыбка. Острая. Очень острая. Очень сексуальная. Вот дерьмо. — Кроме того, я вижу только один фингал.

— Тогда, возможно, я так и не выучила свой урок.

— Меня зовут Эшли. Эшли Гейнс.

— Эшли — это девчачье имя.

— Именно так и сказал бы отец, прежде чем пройтись ремнем по моей спине. — Он говорит подобное, но улыбка не сходит с его лица. На самом деле, она даже становится больше, шире.

Губы Мириам образуют букву О. Она щурится и смеется.

— Дерьмово, чувак. Ты понимаешь всю соль моей шутки и добиваешь меня своей про детство? Знаешь, что? Отлично. Когда придет апокалипсис, я позволю тебе остаться в живых. Меня зовут Мириам.

— Мириам — это старушечье имя.

— Ну, я так себя и ощущаю.

— Я могу сделать так, что ты почувствуешь себя моложе.

Она закатывает глаза.

— Вот черт. А так хорошо все начиналось.

— Знаешь, что я тебе скажу? — интересуется Эшли, лениво отрывая этикетку с бутылки. — Я пойду в комнату маленького ковбоя и окрашу там водичку в желтый цвет. Потом подойду к зеркалу, буду прихорашиваться, потому что хочу выглядеть для тебя привлекательным. Помою руки, конечно же. Я грязнуля, но не до такой степени. Когда закончу, вытрусь и вернусь.

— Вот спасибо за подробности. А ты свои яйца лапать будешь?

Он не обращает на неё никакого внимания.

— Если ты всё ещё будешь здесь, значит все в порядке. Я приударю за тобой, как детишки за пиньятой [8]. Ты будешь смеяться. Я буду смеяться. Ты коснешься моей руки. Я коснусь твоего бедра. И ты уедешь ко мне домой.

Эшли ухмыляется, комкает мокрую этикетку и бросает её прямо в стопку Мириам.

— Засранец, — говорит Мириам.

Он встает и идет в дальнюю часть заведения.

Мириам пялится на его зад. Костлявый. Хотя вполне достаточно, чтобы было за что схватиться.

Она наблюдает, как Эшли проходит мимо трио байкеров, кружащих у бильярдного стола. Из-за занавески седых волос выглядывает лицо старика. Парень рядом с ним невысокий и коренастый, всё его тело похоже на пачку хот-догов. Третий, похожий на Громовержца, — живая, монументальная скала. Его огромные кости обросли мышцами и жиром, парень размером шесть на шесть. Стволоподобные руки набиты чернилами: лицо старушки, дерево в огне, букет черепов, мотоцикл в огне. Это Жирный Чувак.

Жирный Чувак готовит удар. Прилаживает кий, из-за которого торчит его гигантская голова.

Эшли проходит мимо. Его костлявые бедра задевают кий.

Тот царапает зеленое сунко и подбивает шар в сторону лузы.

Мимо.

Жирный Чувак поворачивается к Эшли. Если бы они стояли на улице, померкло бы солнце. Задрожала земля. А магма начала бы выплескиваться из разверзнувшейся земли.

Эшли улыбается. Жирный Чувак клокочет. Муха, откормленная на засохшем сыре и застрявшая между ними, как меж двух огней, спешит убраться оттуда к чертовой матери.

— Болван, — говорит Жирный Чувак. — Ты испоганил мне удар.

Эшли улыбается той самой улыбкой и тогда Мириам понимает, что у них неприятности.

Глава шестая

Пора закрываться

— Так переиграй, — говорит Эшли, лукаво глядя на байкера.

— Не могу, — отвечает Жирный Чувак, как будто ему предложили переспать с собственной матерью. — Правила есть правила, засранец.

Старый байкер с занавеской из волос, которого Мириам прозвала Серый лобок, заходит Эшли за спину. Второй, Хот-дог, встает с боку, как один из велоцирапторов из парка Юрского периода.

Бледнолицый исчезает за барной стойкой и больше не появляется.

Мириам рассматривает это как очередной плохой знак.

— Я уверен, что твои друзья будут рады дать тебе возможность переиграть, — говорит Эшли.

Серый лобок отрицательно качает головой. Хот-дог что-то бормочет.

— Мои друзья не нарушают гребанных правил, — говорит Жирный Чувак.

Эшли лишь пожимает плечами и говорит:

— Хорошо. Тогда иди в жопу.

Жирный Чувак двигается быстрее, чем могла подумать Мириам. Серый лобок поворачивает Эшли вокруг своей оси, а Жирный Чувак в это время просовывает кий ему под подбородок. Трахея пережата.

Байкер поднимает Эшли в воздух, как бобовый стебель маленького Джека.

— Я выбью из тебя всё дерьмо, — грохочет Жирный Чувак.

Когда затылок Эшли вдавливается в гору мышц Жирного Чувака, у него в горле начинает булькать. Ноги уже дергаются. Губы синеют, а Мириам ничем не может с собой поделать, кроме как думать про Дель Амико.

Девушка понимает, что лучше не вмешиваться. Лучшее что она может сделать, выйти из бара с канистрой виски и идти не оглядываясь. Конечно же, она никогда не была Королевой Правильных Решений.

Она не торопится. Мириам тянет время, а когда оказывается рядом, губы Эшли уже стали фиолетовыми, похожими на дождевых червей.

Мириам рывком дергает Жирного Чувака за подол его жилетки.

— Прошу прощения, — говорит она со всей своей девичьей вежливостью. — Великан? Можем мы поговорить?

Тот поворачивает к девушке свой огромный череп. Мириам почти слышит скрип камней, когда гора пытается найти надоедливого комара.

— Что такое? — спрашивает он, словно ничего больше не происходит.

Ноги Эшли безвольно повисают.

— Вы хотите, чтобы этот парень задохнулся?

— Угумс.

— Это мой брат. У него… проблемы. Первая — это плохие манеры. Вторая — его зовут Эшли, а с таким имечком он запросто может носить в кармане пару вагин, не так ли? Третья — он наполовину дебил. Хотя, я не против поставить деньги, что и на две трети. Мама подкармливала его удобрениями для лужайки, когда он был ребенком, полагаю, это была некая попытка аборта.

Глаза Эшли закатываются куда-то к затылку.

— Сейчас, — продолжает Мириам, — если вы будете столь добры, что перестанете его душить и расскажете, что вы, джентльмены, пьете, я бы купила вам еще, пока заведение не закрылось.

— Да неужели? — интересуется Жирный Чувак.

Мириам поднимает вверх два пальца: жест скаута, хотя его можно истолковать и как молчаливую угрозу.

Девушка наблюдает, как под кожей мужчины начинают передвигаться тектонические плиты. Кий отрывается от шеи Эшли и тот тяжело падает на колени, задыхаясь, хрипя и потирая горло.

— Покорнейше благодарю, — говорит Мириам.

Жирный Чувак кряхтит в ответ.

— Тебе стоит держать своего братца на поводке. И достань ему каску.

— Я подумаю.

— Мы пьем пиво. Светлое. Но, думаю, нам стоит выпить чего-нибудь другого. Текилы.

— Текила, ясно.

— И хорошую. А не кактусовый сок.

Мириам показывает ему большой палец, а потом протягивает руку Эшли. По большей части задыхаться он уже перестал. Только покашливает. Но руки не принимает.

Он поднимает на неё глаза и улыбается. Мириам понимает, что грядет, но, как и с машиной-развалюхой, ничего с этим поделать не может.

Эшли бьет Жирного Чувака в пах.

Разумеется, это ни к чему не приводит, поскольку у парня яйца из базальта. Жирный Чувак даже не вздрогнул. Хотя он выглядит несколько удивленным.

— Это не очень хорошо, — говорит Жирный Чувак.

Потом он замахивается и наотмашь бьет Эшли по лицу, всё ещё находящемуся на уровне промежности.

Эшли, однако, оказался к этому готов. Он откидывается назад и кулак Жирного Чувака вспарывает воздух, врезавшись в угол столика на двоих. Мириам видит, что столешница ломает два пальца на руке байкера; они оттопыриваются, похожие на прищепку. Девушка слышит хруст. Как будто кто-то переломил веточку через колено.

Жирный Чувак, к его чести, не кричит. Он лишь медленно подносит руку к лицу и смотрит на неё так, как горилла может разглядывать степлер или iPod.

Начинается хаос.

Седой лобок тянет руки к шее Эшли, но Мириам действует быстро: она пинает ближайший стул и тот врезается прямиком байкеру в живот, мужчина сгибается пополам. Эшли тем временем врезается плечами в колени Хот-дога, и парень падает на пол.

И тут: хрясть. На голову Эшли опускается кий. Жирный Чувак держит отломанную половину в здоровой руке. Байкер смеется. Для него всё происходящее сплошное развлечение.

Прежде, чем она это понимает, Мириам оказывается в самой гуще. Кулак уже летит, но она не знает куда. Девушка чувствует, как возле её челюсти колышется воздушный поток — миллиметровый промах. Эшли на ногах, глаза перекосило, но Жирный Чувак возвращает его обратно, бросая на двухместный столик, который раскачивается, будто качели.

Мириам замечает отблеск: Серый лобок, прикрывая пах одной рукой, второй достает нож.

Руки Хот-дога толкают Мириам вперед.

Жирный Чувак заносит над черепом Эшли обломок кия.

Всё происходит так быстро и в то же время так медленно. Мириам какая-то вялая. Вернее, говоря, полупьяная.

Пришло время покончить с происходящим. Пришло время мамочки, спасающей жизни.

Когда Серый лобок идет в её сторону, Мириам лезет в карман. Она обходит Хот-дога. Жирный Чувак что-то рычит и его пальцы — даже сломанные, искалеченные — плотно ложатся на оружие. Рука Мириам находит то, что искала. Девушка достает из кармана предмет и использует его.

Перцовый баллончик. Кристаллический. Бьет струей, а не распыляется. Хорош против собак, медведей и Жирных Чуваков.

Она бешено размахивает баллончиком. Струя попадает Жирному Чуваку в глаза, он воет, пытаясь отмахнуться от струи, словно это поможет. В воздухе проносится лезвие и Мириам направляет струю в сторону Серого лобка. Хот-дог, вступая в игру, хватает девушку рукой за запястье…

Олененок на подгибающихся ещё ножках выбегает на дорогу и там замирает, стоя в темноте, обрамленный лишь окружностью мотоциклетных фар. Хот-дог слишком занят, он целует какую-то старую чику, всю в татуировках и с ореолом герпеса вокруг рта. К тому времени, как его язык выныривает из вулканической ловушки, становится слишком поздно. Он отворачивает мотоцикл, пролетая в миллиметрах от белого хвостика. Шины врезаются в гравий обочины. Байк заносит, и он переворачивается. На Хот-доге нет шлема. Лицо встречается с дорогой. Гравий совместно с асфальтом превращаются в шлифовальный станок. Они сносят половину лица как ни в чем не бывало, и оно становится похожим на бифштекс. Глаза вываливаются из глазниц. Тело похоже на тряпичную куклу, позвоночник складывается и раздается щелчок. Чика кувыркается через голову, словно споткнувшийся супергерой, её руки похожи на колеса. Женщина кричит. Олененок скрывается в кустах.

…Мириам делает шаг в сторону, втыкает баллончик ему в рот и наполняет его перцем. Проходит всего две секунды, прежде чем он падает навзничь на холодный бетонный пол. Лицо байкера красное, глаза похожи на волдыри, сопли и пот выходят ровным потоком.

Мириам вздергивает Эшли вверх.

— Надо бежать, — говорит она.

Жирный Чувак царапает глаза сломанной рукой.

Эшли подбирает обломок кия и бьет им Жирного Чувака по голове. Мириам его одергивает.

— Я сказала, бежим!

Эшли хохоча удирает.

По пути Мириам бросает за барную стойку, где прячется бледнолицый, двадцатку. Плечи девушки врезаются в дверь, широко её распахивая. Снаружи запахом асфальта и пролитого пива по телу бьет воздух. У Мириам начинает кружиться голова. Она едва не спотыкается на стоянке. Фонари, проливающие свой желтый свет, расплываются. Голову наполняет удаленный гул автомобилей, едущих по шоссе. Мириам чувствует себя потерянной. Куда идти? Куда бежать?

Рука Эшли опускается Мириам на поясницу.

— Сюда, — говорит он.

Мириам идет следом. Эшли роется в кармане в поисках ключей и, прежде чем Мириам замечает, он дергает водительскую дверь белого Форда Мустанг, выпущенного в конце восьмидесятых.

— Залезай! — кричит он.

Как и тот таракан в комнате Дель Амико, она делает то, что велено.

Салон автомобиля темный, весь заваленный, грязный. В некоторых местах винил разорван. Кофейные стаканчики и пластиковые бутылки из-под содовой кучкой лежат на коврике у ног. Пара игральных карт, свисающих с зеркала заднего вида, уже давно не освежает воздух от сигарет и пота.

Эшли вставляет ключ в замок зажигания, но двигатель не заводится. Он крутится снова и снова — тра-тра-тра-тра, словно заикающийся астматик, — но не заводится.

— Какого хрена? — вопрошает Мириам. — Давай же!

— Да знаю я, — лает в ответ Эшли. Его ступня давит на педаль газа.

Тра-тра-тра-трррр-тра-та-та.

Двери бара, расположенные в сотне, а может, и меньше шагов, распахиваются.

Появляется Жирный Чувак. Даже в неверном свете парковочных фонарей Мириам видит белое кольцо ярости, обрисованное вокруг рта, из ноздрей и уголков глаз, словно у разъяренного быка, свисает слизь.

В его руке Мириам видит дробовик. Она понятия не имеет где он его взял (за стойкой?), но это и не имеет знания, потому что он существует наяву и он в руках разозленного байкера.

— Поехали, поехали, поехали! — кричит девушка. — Дробовик!

Автомобиль слышит панику в её крике и оживает. Двигатель чихает и кашляет, но не глохнет, самое время. Эшли дает задний ход и разворачивается… к сожалению, слишком близко от разозленной горы с готовым к стрельбе дробовиком.

Раздается выстрел.

Заднее окно рассыпается по сидению. Слышится звон и дребезжание разбитого стекла.

Мустанг, подобно коню, в честь которого назван, ревет, когда Эшли топит педаль в пол. Машина оставляет за собой облако камней и выхлопных газов. Она скачет вперед так, словно кто-то пытается воткнуть ей хлыст в задницу. Раздается еще один выстрел и Мириам слышит, как дробь пробивает заднюю часть автомобиля, но для Жирного Чувака всё уже слишком поздно.

Визжа покрышками, машина вылетает с парковки. Эшли хохочет.

Глава седьмая

Оргазм

Ночь.

На извилистой проселочной дороге стоит небольшой дом. Глициния — по-своему красивое растение, но признанное в Северной Каролине сорняком — закрывает половину дома, связывая её толстыми лианами, словно пальцами, и фиолетовыми цветами, подобно гроздьям светлого винограда.

Где-то лает собака. Скрипят сверчки.

Небо черное, с мириадами звезд.

На подъездной дорожке стоит Мустанг, заднее стекло у которого отсутствует, а на багажнике виднеется россыпь маленьких отверстий.

Внутри дома кромешная тьма. Всё совершенно неподвижно. Предметы и тени органично сливаются в тихую неподвижность.

А потом: звук.

Снаружи у входной дверь слышится звон ключей. Потом кто-то их роняет. Кто-то хихикает, и кто-то говорит: «Дерьмо». Ключи подняты и вставлены в замок. Очередное хихиканье. Снова1йцуто19 возня.

Дверь распахивается, едва не слетая с петель. Тени двух человек то приближаются, то отдаляются, то снова приближаются. Между ними сумасшедшее притяжение, они сминают друг друга. Два тела врезаются, становятся суперновой звездой; находят точку опоры, далее следует пируэт, потом бедра бьются о стол, на пол опрокидывается стопка писем, туда же в скором времени отправляется и картинка, упавшая со стены. Звенит разбившееся стекло.

В поисках выключателя ладонь бьет по стене.

Щелк.

— Черт, — говорит Мириам, — так ярко.

— Заткнись, — говорит Эшли и прижимает её к бледной микрофибре дивана; его руки у Мириам на бедрах, держат её твердо.

Он приближается лицом к её лицу. Губы встречаются с губами, зубы с зубами, язык…

Эшли сидит в инвалидном кресле, он старый, его безволосый скальп — шахматная доска из пигментных пятен и разного рода других отметин. Немощные руки спокойно лежат на коленях поверх одеяла и…

…с языком. Мириам прикусывает его нижнюю губу, Эшли кусает в ответ. Она вскидывает ноги, охватывает ими костлявые бедра и крепко сжимает, а потом резко переворачивает Эшли так, что он оказывается на спине.

Одним махом Мириам сдирает с себя футболку. Руки Эшли держат её крепко, жестко, болезненно…

на полу рядом с ним стоит кислородный баллон, трубки которого протянуты под розовое одеяло и дальше до носа пациента. Он маленький, похожий на скомканный стаканчик, на мешок с медленно разлагающимися костями, но его глаза, его глаза всё ещё молоды, сверкают как злобные зеркала. Эти глаза мечутся то влево, то вправо, они глядят подозрительно или же пытаются разглядеть кого-то подозрительного рядом, и…

…скомканная рубашка исчезает за её плечом. Они снова целуются.

Одежда слетает, тканевый след тянется из гостиной в спальню.

Проходит совсем немного времени, и вот уже кожа касается кожи, а когда молодые люди оказываются на кровати, у Мириам перехватывает дыхание…

он следит за двумя санитарами, болтающими в углу, чтобы скрасить свою рутинную работу и помочь себе забыть, сколько раз им приходится тереться в душе, чтобы смыть с себя запах пожилых людей. Но они ни за кем не следят. Палату населяют древние, глубокие старики, они все находятся в разной степени апатии; женщина с рыжими волосами вяжет спицами, между которыми нет и следа ниток. У восьмидесятилетнего тощего старика тонкой струйкой течет слюна. Тучный мужчина поднимает край футболки и царапает себе пузо, невидящими глазами уставившись в телевизор, где идет мультфильм про Спанч Боба.

…и вот уже становится недостаточно кровати; они падают на пол. Мириам кусает Эшли за ухо. Он щиплет её за соски. Девушка вонзает ногти ему в спину. Руки Эшли оказываются на горле Мириам и она чувствует, как к голове приливает кровь, пульс учащается с каждым ударом. Девушка закрывает глаза и засовывает палец Эшли в рот…

и всё время, пока Эшли сидит, его тело неподвижно, двигаются только глаза. Он подтягивает одеяло к подбородку, открывая ноги. На правой ноге болтается шлепанец, левая ступня отсутствует. Нога заканчивается пеньком, торчащим из-под выцветшей пижамы. Протеза нет. Эшли задумчиво, хмуро и печально смотрит на ногу.

Нога Мириам касается ноги Эшли и между молодыми людьми проносится электрический разряд, сотрясающий всё тело девушки. Она чувствует одновременно и восторг, и отвращение, словно она из тех людей, что просто бесятся, когда попадают в дорожную аварию, но ей всё равно. Она в прострации. У Мириам кружится голова. Руки Эшли на её горле становятся тверже. Он смеётся. Она стонет. Ногу Мириам сводит судорогой. Пальцы немеют.

Девушка поддевает ногой свисающее с кровати покрывало и замечает какой-то отблеск — металлический чемоданчик, кодовый замок, черная лакированная ручка, — но потом перед её взором появляется Эшли, в ушах слышится лишь пульсация крови.

Мириам убирает руки Эшли со своего горла и переворачивает молодого человека на спину. Он бьется головой о ножку стоящего рядом стола, но они не обращают на это внимания. Теперь уже Мириам душит Эшли. Он же вскидывает голову и кусает девушку где-то рядом с ключицей. Мириам чувствует себя живой, более живой, чем никогда прежде. Её подташнивает, у неё кружится голова, она вся мокрая, словно волна, выброшенная на берег. Мириам сжимает своими бедрами Эшли и чувствует его внутри себя…

его веки опущены, а когда они поднимаются, под ними нет уже никакой ясности. Остается только мутная дымка. Эшли стягивает с лица кислородную маску и позволяет той упасть рядом с креслом. Веки старика трепещут. Грудь вздымается раз, потом другой. Из горла доносится хрип, похожий на звук, когда из шины выходит воздух. Хрип становится влажным; легкие заполняются жидкостью и Эшли начинает хватать ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Губы двигаются, но ничего не находят. Он тонет в своем собственном теле, когда наконец один из санитаров — худой темнокожий парень с серебряным кольцом в носу — не замечает и не подбегает к нему, аккуратно встряхнув старика. Он поднимает маску и смотрит на неё так, словно не понимает, что перед ним, потом санитар зовет:

— Мистер Гейнс? Эшли? — Теперь до него доходит. Он понимает, что происходит. — Вот черт. Старик, ты еще с нами? — Эшли с ними последнюю секунду. А потом его нет. Санитар говорит что-то еще, но его слова тонут во тьме, потому что смерть — это смерть, хрипящий стон.

Мириам кричит. Не всхлипывая, а с надрывом, внутри неё взрывается смесь эмоций, которая приводит к оргазму.

Это удивляет её.

Интерлюдия

Сон

Красная лопата для снега бьет её прямо по центру спины. Мириам падает на пол. Она больно бьется подбородком; сильно прикусывает язык. Рот Мириам наполняется кровью. Лопата вновь летит вниз, на этот раз бьет по затылку. Ломается нос. Брызжет кровь.

В ушах звенит, в глаза всё расплывается. Звук высокий и пронзительный.

Мириам смотрит сквозь слезы вверх.

На унитазе в туалетной кабинке сидит Луис. С надетыми штанами. Покосившиеся переборки едва вмещают его широкие плечи, огромное тело. Обоих глаз нет, они залеплены изолентой. Луис прищелкивает языком.

— Ты настоящая пожирательница мужиков, — говорит он и присвистывает. — Дель Амико. Я. Тот старый хрыч из Ричмонда. Гарри Ослер в Пенсильвании. Брен Эдвардс. Тим Стрезневский. Видишь пенни, обязательно подберешь. Я прав? О, и не стоит забывать про того паренька на шоссе. Так много мертвых мальчиков. Имена лишь множатся, начиная с… какого? Восемь лет назад. Бен Ходж.

Мириам сплевывает кровь.

— Женщины тоже. И я их не убиваю. Я никого не убиваю.

Луис смеется.

— Продолжай себя успокаивать, маленькая леди. Что угодно, лишь бы спать по ночам. Помни, если ты не нажимает на курок, это не значит, что ты не убийца.

— Это судьба, — говорит Мириам, у неё с нижней губы свисает кровавая ниточка. — Это не я. Такова судьба. Чего судьба хочет…

— То и получает, — договаривает Луис. — Я знаю. Ты часто это говоришь.

— Мама обычно говорила…

— Что есть, то есть. Фраза с бородой.

— Да пошел ты. Ты не настоящий.

— Пока нет. Но через месяц стану настоящим. Еще одним скелетом в своем шкафу, еще одним призраком в твоей голове. Он болтается, покачивается, стенает, ноет.

— Я не могу тебя спасти.

— Очевидно, что нет.

— Катись в ад.

Он подмигивает.

— Там и встретимся. Берегись вон той…

Мириам в спину упирается лопата. Девушка чувствует, как она входит глубоко. Бедра становятся влажными. Боль сводит с ума.

— …лопаты.

Глава восьмая

Выгодная сделка

На следующее утро.

Пять человек (считая студентов-санитаров). Одна смерть. Много насилия. Заголовок крупными буквами специально для Мириам Блэк.

Упершись руками о раковину в ванной Эшли, она смотрит на своё отражение в зеркале. Мириам курит, выдувая дым в лицо своей визави, наблюдает как дым встречается с дымом.

Всё дело в том, что её беспокоит случившийся оргазм.

И дело не в сексе. Секс случается… черт побери, он часто у неё происходит, ведь это для неё как хобби; как скрапбукинг или коллекция бейсбольных карточек для других людей. Кого это волнует. Тело Мириам отнюдь не священный храм. Когда-то он им был, но свой статус святыни потерял много лет назад (восемь, подсказывает внутренний голос), пролив на алтарь слишком много крови.

Значит, оргазм. Это что-то новенькое.

У неё его не было… Мириам достает еще одну сигарету из пачки Мальборо, пытаясь подсчитать. Не может. Для неё это, будто что-то из разряда высшей математики. Как же давно это было.

Так что же на счет прошлой ночи? Бум. Бах. Фейерверк. Вырвавшийся на волю фонтан. Салют из двадцати стволов, ракета, летящая к луне, концерт Паваротти, взрыв Вселенной, которая взрывается снова и снова, и снова.

Мигающий красный свет. Сигнал тревоги гаснет.

И с чего же он случился?

Мириам прижимает голову к зеркалу. Стекло холодит кожу.

— Если на чистоту, — обращается она к отражению, — ты разбита. Тебя нельзя починить. — Перед глазами встает образ фарфоровой куклы, которую сначала протащили по лужам крови, грязи и дерьма, а потом, подбросив в воздух, отправили под колеса встречного восемнадцати колёсного грузовика. Эта кукла похожа на Мириам.

(Красный шарик улетает в небо).

Пора делать то, что у Мириам получается лучше всего.

— Пора перекрасить волосы! — щебечет она.

Таков её истинный дар: способность выбросить подобное из головы. Прогнать мысли ударом локтя. Дзен и немного репрессий.

Мириам открывает сумку и достает две коробочки. Она приобрела их пару дней назад в Роли-Дарем [9], и под «приобрела» подразумевалось «стянула».

Это краска для волос. Дешевенькие цвета для девочек-панков. Взрослая, уважающая себя женщина, никогда не купила бы ничего подобного и никогда не стала бы красить волосы такими цветами как «Черный дрозд» и «Вампирский красный». Но, несмотря на то, что Мириам юридически считается взрослой, у неё нет ни грамма самоуважения, не правда ли? От слова «совсем».

Мириам высовывает голову из ванной. Эшли лежит на кровати, тяжелые веки полуприкрыты. По телевизору показывают какое-то дневное телешоу.

— Тяжелый день на работе, милый? — интересуется она.

Он моргает.

— Который час?

— Девять тридцать. Десять. Пожму плечами.

— Ты только что сказала, что пожмешь плечами, вместо того, чтобы реально ими пожать?

Мириам не обращает внимания на вопрос и вместо этого протягивает перед собой две коробочки.

— Посмотри. «Черный дрозд». Или «Вампирский красный»? Выбирай.

— Выбирай что?

Мириам раздраженно фыркает.

— Кандидата в президенты Луны и всех её провинций.

Эшли недоуменно таращится в ответ.

— Цвет волос, бестолочь. Я хочу перекрасить волосы. «Черный дрозд»… — Мириам трясет одной коробочкой. — Или «Вампирский красный»? — Она трясет другой.

Эшли щурится, его лицо расслабляется, а это говорит о том, что он ничего не понимает. Мириам рычит и топает к нему, бросив сумку. Она подносит обе коробочки к подбородку молодого человека и исполняет некое подобие танца Let's All Go To The Lobby [10]

— Черная, красная, черная, красная, — перебирает она.

— Ага, мне вообще-то все равно. Слишком рано для подобного дерьма.

— Чушь. Для того, чтобы перекрасить волосы никогда не рано.

— Понятия не имею, — брюзжит он. — Я не из жаворонков.

— Так, давай-ка разберемся, — говорит Мириам. — Вампиры ведь клёвые, так? По крайней мере, современные, ведь они затянуты в чёрную кожу, такие сексуальные, живут в роскоши и достатке. К тому же, они бледные. А я бледная. Однако стоит обратить внимание, что они еще те жулики. Обходительные. Знойные. Во мне ничего такого нет. Плюс, не хочу быть похожей на шлюху из борделя Дракулы или Готов с Эмо со всем их дерьмом.

Девушка протягивает другую коробочку.

— С другой стороны, Черные дрозды птички прикольные. В мифологии они обозначают смерть. Говорят, что черные дрозды — психопаты. Как воробьи, они из тех, кто помогает переносить души из мира живых в мир мертвых. — Внутренний голос что-то пытается пропищать, но Мириам его затыкает. — Конечно, с другой стороны, у этого рода, или вида, я постоянно путаю понятия, есть общее с видом Turdus [11], в произношении которого, разумеется, есть часть «какашка». Как-то не очень идеально.

Эшли наблюдает и слушает.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Из википедии.

Он бодро кивает.

— Так и что?

Эшли трясет головой.

— Чувак, я серьезно. У тебя появился такой шанс повлиять на мою судьбу. Если ты придерживаешься мысли, что взмах крыльев бабочки в Толедо может вызвать ураган в Токио, ты должен понимать, что сейчас ты обладаешь огромной властью, в твоих руках сосредоточена сила и возможность облечь судьбу в форму, направить ход человеческой истории. И сделать это ты можешь здесь и сейчас.

Он моргает.

— Прекрасно. Вампирский красный.

Мириам издает шипяший звук.

— В жопу. — Она бросает коробок цвета Вампирский красный Эшли в голову. — Я изначально хотела выбрать Черного дрозда, дурачок. Ты не можешь противоречить судьбе. Ц-ц-ц. И это, милый мальчик, урок, который мы выучили сегодня.

И с этими словами она возвращается обратно в ванную и хлопает дверью.

Глава девятая

Блокнот

Эшли слышит, как открывается кран.

— Прекрасно, — говорит он. Молодой человек спрыгивает с кровати, хватает сумку Мириам, лежащую там, где та её бросила, и забирается обратно в постель.

Он бросает еще один параноидальный взгляд на дверь. Мириам задержится там на какое-то время. Домашняя покраска волос дело не быстрое. Нужно всё помыть, все внимательно осмотреть, подождать.

Удовлетворенный, Эшли роется в сумке.

Предмет за предметом он перебирает их и складывает на кровать. Бальзам для губ. Резинка для волос. Небольшой МР3 плеер, поцарапанный и помятый, словно его пропустили через измельчитель. Пара любовных романчиков (на обложке одного Привлекательный Белый Фабио, другого — Темный с козлиной бородкой Фабио). Жевательная резинка со вкусом Тибери (он не знает, что такое «тибери»). Игрушка-пищалка для собак; похожа на белку, зажавшую в зубах орех. Прежде чем Эшли успевает подумать, появляется оружие. Перцовый баллончик. Нож-бабочка. Еще один перцовый баллончик. Ручная граната…

— Боже милостивый, — произносит Эшли. Тяжело сглотнув, он аккуратно кладет гранату на подушку позади себя. Утроив её поудобнее, он глубоко вздыхает и возвращается к сумке.

Наконец он находит то, что ищет.

Дневник.

— Вот и бинго на букву Б.

Это черный блокнот, его полимерная обложка покрыта трещинами. Он весь вздулся, словно вместо слов наполнен кровью. Эшли быстро пролистывает дневник: потрепанные страницы, некоторое оторваны, исписаны всевозможными цветами и видами ручек (красный, черный, синий, фломастер, шариковая ручка, даже по виду сраный цветной карандаш). На каждой странице проставлена дата, а запись начинается словами: «Дорогой Дневник», а заканчивается: «С любовью, Мириам».

— Ну а ты что? — спрашивает Мириам и Эшли едва не напускает от страха в штаны. Он поднимает глаза вверх, его сердце бешено колотится, он ожидает увидеть её перед собой, но Мириам нет. Она всё ещё по другую сторону двери ванной — просто кричит, пока красит волосы.

Он делает глубокий вдох.

— Что я, что?

— Откуда ты? Чем занимаешься по жизни? Кто ты?

Он пролистывает дневник до титульной страницы.

— Ээ-э, — говорит Эшли, пытаясь сосредоточиться на словах. — Я из Пенсильвании. Я, ээ-эм, коммивояжер.

— Ага, конечно, — отвечает она. — А я цирковая мартышка.

— У меня никогда не было раньше секса с цирковой мартышкой.

Он переворачивает ещё несколько страниц. Глаза Эшли плывут по словам. Его сердце скачет галопом. В этом есть смысл, но… Он переворачивает очередные десять страниц и читает дальше. Эшли шевелит губами, но слов вслух не произносит…

Так же как невозможно на ходу остановить поезд или запнуть волну обратно в океан, так и я не могу остановить всё это дерьмо, ничего не могу изменить.

Взмах.

Что судьба хочет, судьба получает.

Взмах.

Я зритель, смотрящий на кончину людей.

Взмах.

Брен Эдвардс раздробил таз и умер в канаве. У него в бумажнике было двести баксов… сегодня я отменно поужинаю.

Взмах.

Что есть, то есть.

Взмах.

Ты почти закончился, Дорогой Дневник, значит ты в курсе, что происходит.

Взмах.

Мне просто нужен богатый парень, чтобы со всем разобраться. Тот еще будет денек.

Взмах.

Дорогой дневник, я опять за своё.

Эшли замечает что-то выпавшее из сумки. Он тянется и достает небольшой годовой планер.

— Я тоже из Пенсильвании, — кричит из ванной Мириам.

— Прекрасно, — бормочет он. Эшли пролистывает календарь. Большинство дней пусты, но что с остальными? В остальные вписаны имена. Время. Маленькие символы — звездочки, крестики, знаки доллара.

И причины смерти.

Шестое июня, Рик Трилби/16:30/сердечный приступ

Девятнадцатое августа, Ирвин Бригэм/2:16 ночи/скончался от рака легких

Тридцать первое октября, Джэк Берд/20:22/ловит пулю, суицид

И так далее.

— Ищешь что-то интересное? — спрашивает Мириам.

Эшли испуганно роняет блокнот и поднимает глаза. Мириам стоит, прищурившись и переводит взгляд с него на дневник, лежащий рядом, на гранату, примостившуюся на подушке, и упавшую сумку.

— Слушай, — начинает Эшли, но Мириам перебивает его.

Кулаком. Прямой удар прямо в нижнюю губу. Бам. Стучат зубы. Эшли удивлен, хотя и удивляться не стоило. Она много лет провела на дорогах. Где-то там Мириам научилась бить точно; и судя по фингалу, знает каково это.

— Ты коп, — говорит она. — Не-е-ет. Ты не коп.

— Не коп, — мямлит Эшли, прижимая ладонь к кровоточащей губе. Он убирает руку и смотрит на красную отметину.

— Преследователь. Психопат.

— Я следил за тобой от самой Вирджинии.

— Как я и сказала. Преследователь. Психопат. Знаешь, что? К черту. — Мириам проходит мимо Эшли, собирает блокнот, оружие, другие вещи и засовывает всё это в распахнутое нутро своей сумки. Эшли хватает девушку за запястье, но она ускользает. Высвобождается с легкостью. Он тянется снова, но Мириам бьет его наотмашь, опрокидывая на кровать.

К тому моменту, как Эшли понимает, что случилось, входная дверь распахнута, а Мириам уже нет.

Глава десятая

Солнце может идти на хрен

Щебечут птицы. Гудят пчелы. Солнце сияет, а воздух пьянит запахами жимолости. Мириам морщится от яркого света, жалея, что у нее нет солнцезащитных очков. У неё такое ощущение, что в желудке что-то прокисло; в кишки же будто насыпали льда. Мириам ненавидит солнце. Ненавидит голубое небо. Эти чертовы птицы и пчелы, чтоб они повзрывались. Бледная кожа девушки вот-вот треснет, как кожура хот-дога в микроволновке. Она ночная пташка. Сова. День не её сфера, что приводит Мириам к мысли, может быть, стоило выбрать все-таки Вампирский красный.

Ботинки Мириам стучат по пустынной проселочной дороге. Она идет уже пятнадцать минут, может, дольше. Такое ощущение, что прошла целая жизнь.

Она чувствует себя уязвленной. Как будто её обыграли. Мириам давненько уже не ощущала чего-то подобного. У неё свои секреты. Она на самом краю. Нервы девушки источают электрические разряды. Её грызет тревога. Мириам не знает почему. О чем, собственно, беспокоиться? Что он сделает?

Она продолжает идти.

Дорога крутится и извивается. Идет вверх. Опускается в рощу. За поворотом стоит столб и забор; почтовый ящик, подписанный вручную; почти рухнувший сарай и фермерский дом. Идеальная пастораль. У Мириам такое ощущение, словно в глаза песка насыпали, девушка их энергично трет. Она даже не понимает, почему настолько зла.

Мириам слышит, как сзади приближается автомобиль. Он сбрасывает скорость.

Белый Мустанг. Вонючий трусливый врун.

Он медленно едет рядом, пассажирское стекло опускается. Эшли наклоняется, оставив одну руку на руле. Он всматривается в Мириам. Улыбки больше нет. Он очень серьезен.

— Залезай, — зовет он.

— Да пошел ты.

— Тебе некуда идти.

— У меня есть волшебные палочки. Они могут перенести меня в любое место.

— Я знаю кто ты. Знаю, что ты делаешь.

— Ты ничего не знаешь, трусливая крыса из захолустья. Даже если думаешь, что знаешь, то, черт побери, ты и на половину не понимаешь в чем здесь дело. Уезжай. Вали от меня.

Мириам идет дальше. Эшли продолжает ехать рядом.

— Я не собираюсь, как мудак, ехать так вечно, — говорит он. — Я не хочу спорить, просто садись в машину. Не будь дурой.

Мириам роется в сумке и быстрым, ловким движением достает нож-бабочку; сверкает металлическое лезвие, оно свободно вылетает из разъемной рукояти.

— Эй… — произносит Эшли.

Мириам чуть отстает и опускается на корточки. Эшли пытается разглядеть, что она делает, но к тому моменту, как он высовывает голову в окно, уже слишком поздно. Один удар, и нож прокалывает заднюю покрышку Мустанга. Из разреза шипя выходит воздух.

— Какого?.. — кричит из машины Эшли. — Что ты… о, Боже!

Едва он упоминает имя Господа всуе, Мириам уже на другой стороне проделывает отверстие во второй покрышке. Оттуда тоже слышится шипение.

С каждым оборотом колеса слышится: чоп, чоп, чоп, чоп.

Мириам проходит мимо водительского окна, пока Эшли всё ещё пялится в пассажирское, и кричит:

— Видишь? Я же говорила, что у меня палочки волшебные. Не надо ездить в этой машине. У неё проблемы с колесами.

С этими словами она показывает Эшли средний палец и уходит, оставляя Мустанг позади.

Глава одиннадцатая

Кафе «Солнечный свет»

Тоже может идти на хрен

Мириам наслаждается едой дровосека.

Вокруг неё слышатся звуки завтрака: ложки позвякивают в кружках; шипит сковородка; вилки царапают дно тарелки. Мириам опустила голову, сосредоточившись на монстре перед собой. Два яйца в крутую. Две оладьи размером с люк. Четыре колбаски. Пшеничный тост. А на отдельной тарелке лежит булочка с корицей. Всё, кроме колбасок, щедро полито кленовым сиропом. Настоящим, будто только выкачанным из дерева, а не той ароматизированной сранью, что продается в магазинах.

«Ты выражаешься, как матрос, — часто говорила мама. — А ешь, как дровосек».

Тем не менее, несмотря на набиваемые кишки и приятный вкус еды на языке, Мириам не поднимает взгляд, она не хочет смотреть на окружающую её радость.

Кафе «Солнечный свет». Тьфу.

Ярко-желтые стены. Солнечные лучи проникают сквозь прозрачные занавески. Голубые табуреты у стойки. Фермеры, мигранты, дальнобойщики и яппи толкутся все вместе. Каждый из них, по всей вероятности, ходит в церковь, оставляет там пожертвования и пытается быть хорошим гражданином Америки, не снимая с лица улыбки. Мириам качает головой. Она вспоминает, как однажды напилась и помочилась на картину Нормана Роквелла [1].

Мириам кусочком тоста разрывает яичный желток, позволяя жидкой текстуре смешаться с кленовым сиропом в том болоте, что она создала.

Внезапно кто-то садится напротив девушки.

— Ты должна мне за эвакуатор, — говорит Эшли.

Мириам закрывает глаза. Глубоко дышит через нос.

— Я просто сделаю вид, что ты — розовый слон. Пожалуйста, воспользуйся этой возможностью, чтобы встать и сбежать отсюда, как крыса с корабля, до того, как я открою глаза. Потому что, если я их открою и увижу тебя, то, о Плод моего больного воображения, я воткну тебе вилку прямо в шею.

Эшли щелкает пальцами.

— Или же есть альтернативный вариант: я звоню в полицию.

Глаза девушки распахиваются. Она внимательно смотрит на Эшли. Он щерится, середину нижней губы прорезает трещина. Он такой чопорный. Такой самодовольный.

— Не позвонишь. Ты такой же отброс общества, что и я. Они тебе не поверят.

— Может быть, — отвечает Эшли. — Но они поверят фотографиям. Всё верно, у меня есть фотки. И совпадения покажутся им более, чем странным, не так ли? Начиная с Ричмонда, ты присутствовала на сцене скольких, трех, разных смертей?

Челюсть Мириам сжимается.

— Я не убивала тех людей.

— Однако у всех пропали деньги из бумажников. Я уверен, если кто-нибудь поглубже покопает, то обнаружит, что исчезли ещё и кредитки. Кредитки, которые иногда используются, а потом выбрасываются в мусорные ямы и канавы. А если копнуть ещё глубже, можно раскрутить целую цепочку мертвецов, правда? А твои отпечатки пальцев уведут их далеко-далеко. Они найдут твой дневник. И найдут твой несколько странный маленький календарь.

У Мириам внутри всё холодеет. Она чувствует себя в ловушке. Её загнали в угол. Бабочка, которую прикололи к пробковой доске. На секунду она действительно раздумывает над тем, чтобы воткнуть Эшли в шею вилку и прокрутить там.

— Я их не убивала, — говорит Мириам.

Эшли смотрит на неё.

— Знаю. Я всё это прочел в дневнике.

— Но ты во всё это не веришь.

— Может, и верю, — говорит он. — Моя мать верила во всякую мистическую бла-бла-бла. Хрустальный шар, телефонная линия с экстрасенсами и прочая ерунда. Я считал это ерундой, но порой меня терзали сомнения. Я всегда хотел верить.

Кроме того, я видел тех трёх, каждый из них умер по-разному, ведь так? Велосипедист-курьер в Ричмонде… черный парнишка. Автокатастрофа. Сложно назвать это убийством, хитрая ты маленькая сучка.

— Прелестно. Этим ртом ты ублажаешь свою мамашу?

Эшли заметно напрягается. Его улыбка не исчезает, но становится не такой радостной.

— Не смей говорить о моей матери. — Он продолжает: — Самый последний, похоже, подавился своим собственным языком во время приступа эпилепсии. И снова не похоже на убийство, ведь у парня такое случалось и прежде, верно? А тот, что из Рэли, старик, как там его звали? Бенсон. Крейг Бенсон. Тут я не уверен, как он умер. Важная шишка, куча охраны, копов и всего такого; я не смог подобраться поближе. А ты смогла. Он был просто старым?

Мириам отставляет тарелку. Она больше не голодна.

— Его убил его собственный член, — говорит она.

— Ну да, член.

— Эрекция, если точнее.

— Ты трахнула Большого Начальника?

— Иисусе, нет. Я показала ему сиськи. Он был так накачал пилюлями для своего друга (и не по рецепту они были куплены, а заказаны из Китая), что это его убило. Моя грудь, конечно, не настолько впечатляющая, но её вполне достаточно, чтобы убить старикашку.

— Значит его ты все-таки убила.

— Враки.

— Пистолет или сиськи, какая разница из чего ты произвела выстрел.

Мириам отмахивается от него.

— Все равно.

Подходит официантка — худая, но с огромной задницей, которую Мириам может назвать не иначе, как «чресла», — и спрашивает у Эшли, что он будет. Молодой человек заказывает кофе.

— Так значит, ты следишь за мной около двух месяцев?

Он отвечает, что так оно и есть.

— Как? Как ты меня нашел?

Подходит официантка, наливает ему кофе и наполняет до краев стакан Мириам тоже.

— Курьер на велике. Я видел, как ты обчищаешь его карманы. Просто у меня была такая же идея.

— И ты оказался там совершенно случайно?

— Неа. Я работал курьером около недели. А он был не чист на своей работе. Доставлял всякие разные посылки. Я разработал схему, пытался убедить его стащить одну из них и предложить более высокую цену, но на самом деле, я лишь хотел забрать сверток и сбежать. — Он шумно отпивает свой кофе. — Ясно понятно, что появилась ты и все испортила.

— Так ты мошенник.

— Я предпочитаю слово аферист.

— Я танцовщица, а не стриптизерша. Продолжай так говорить, и, возможно, выдумка станет реальностью. — У Мириам начинает болеть голова, как будто бурбон, вытянувший свои ноги у неё под черепом, желает встать и побродить. Ей надо покурить. Или выпить. Или пустить себе пулю в голову. — Давай перейдем к делу. Ты видел то, что видел, и следил за мной два месяца. Зачем?

— Сначала это было обычное профессиональное любопытство. Я подумал, эй, смотри-ка, еще одна аферистка, как и я. Может, я смогу ещё чему-нибудь научиться или стянуть у неё что-то, или она стянет у меня. В любом случае, было интересно.

— Я не аферистка.

— Может, да, а может, нет. Может, всё это уловка и ты сейчас пытаешься обвести меня вокруг пальца. Дневник, календарь, покраска волос. Может, ты знала о той игре, что я затеял, и решила, что я крупная рыбка. — Эшли качает головой и выставляет указательный палец. — Но я так не думаю. Что-то не складывается. Ты ничего не взяла. Ты лишь обчистила его бумажник. По сути, это единственное, что ты делаешь. Опустошаешь их бумажники, может быть, забираешь пару-тройку вещей — детский шарфик, часы старика.

— Это единственное, что мне было нужно. Я замерзла, поэтому взяла шарф. А часы Бенсона я не трогала. Наверное, забрал коп. У меня есть свои часы… — Мириам вытягивает руку, на запястье застегнуты старые часы с калькулятором. — Конечно, батарейки уже сели, но дело не в этом. У Бенсона я взяла ручку, потому что она была мне необходима. Я хотела есть и спать, так что взяла деньги на еду и мотель.

— И все? Ничего больше тебе не нужно?

Мириам высыпает в свой кофе три пакетика сахара.

— Я не жадная.

— Ты не жадная, — смеясь повторяет Эшли. — Как мило. Мне нравится. Совсем немного для души, что никого не обидит.

Мириам пожимает плечами.

— Будем считать, что всё это правда, — говорит Эшли.

— Это и есть правда, поэтому мы и разговариваем.

— Ты можешь видеть, как человек умрет.

— Ты же прочитал дневник. Там так и написано, надоедливый ублюдок.

Эшли смеётся.

— Хорошо. У тебя есть этот странный дар. Потрогай меня.

— Тебя я вчера потрогала.

— Очень мило. Нет, я хочу сказать, все эти вуду касательно-смертельные видения.

Мириам закатывает глаза.

— И я о том же. Ага, я потрогала тебя своей вагиной, но еще и провернула этот «вуду касательно-смертельные видения» трюк. Для этого много не требуется. Кожа к коже. — Эшли начинает что-то говорить, но Мириам его перебивает. — Ни за что, дружок. Я не скажу тебе, как ты умрешь. Такого удовольствия я тебе не доставлю. Кроме того, ты не хочешь знать. Это будет некрасиво.

Эшли вздрагивает. Его глаза сужаются. Она достала его. Он думает, что это случится скоро. С точки зрения Мириам, люди делятся на две категории: те, кто думает, что их смерть близка, и те, кто считает, что впереди у них долгая и счастливая жизнь. Никто не думает, что она может быть где-то посередине.

Эшли кивает, потом прищелкивает языком.

— Я понимаю, что ты делаешь. Ты пытаешься запутать меня. Это клёво. Знаешь, что? Я не хочу знать. Но вот идет официантка. Посмотри её.

— Ты серьезно?

— Я серьезен, как легочная эмболия.

Официантка, та что с огромными бедрами и вагоном-прицепом, подходит к краю стола и кладет на него счет. В другой руке она держит кофейник.

— Заберу, когда будете готовы, — говорит она голосом сладким, будто мёд. — А пока, дорогая, кофе долить?

Мириам ничего не отвечает, просто с благодарностью придвигает кружку к официантке. Она слабо улыбается женщине и, когда та наливает напиток, Мириам касается её кисти…

Хэтчбэк Хонда трусит по проселочной дороге, продуваемой всеми ветрами. Стоит лето, два года от сего дня. Леса и поля полны светлячков. За рулем сидит официантка, она отрастила волосы — не очень длинные, но их можно собрать в хвост, и два года спустя это позволяет ей выглядеть чуть моложе. Она счастлива. И очень устала. Словно только возвращается из бара. Или с вечеринки. Или с хорошего перепихона. По радио играет Кенни Роджерс, поет про азартного игрока; официантка подпевает:

— Я повстречала игрока, мы слишком устали, чтобы дать храпака. — Машина проходит поворот за поворотом. Гудит мотор Хонды.

Веки официантки опускаются. Она пытается проморгаться, потирает глаза, зевает.

Голова слегка наклоняется. Официантка слишком резко дергает рулем на повороте. Заднее колесо машины съезжает с асфальта, попадает на гравий, теряет точку опоры, женщина просыпается. Она перебирает руками руль, едва не задыхается, но машина возвращается на дорогу; официантка облегченно выдыхает. Она делает громче радио. Высовывает, как собака, голову в окно, только чтобы не уснуть.

Это не помогает. Пять минут спустя её глаза закрываются. Подбородок опускается на грудь.

Колесо попадает в выбоину. Глаза открываются.

Машина выезжает на Т-образный перекресток, на противоположной стороне которого растет огромный дуб. Хонда едет слишком быстро. Пальцы с побелевшими костяшками вцепились в руль. Ступня вдавливает тормоз. Колеса визжат, словно под ними скользит привидение. Зад машины таскает из стороны в сторону, как бедра хозяйки; наконец автомобиль подлетает к дереву и…

Хонда замирает лишь в нескольких дюймах от огромного старого дуба. Машина глохнет. Единственный звук — это звук охлаждающегося двигателя, издающего дзынь-дзынь-дзынь.

Официантка выглядит так, будто вот-вот заплачет, но вместо этого она смеется. Она жива, она сошла с ума, воздух вокруг стоит теплый, никто не видел, что произошло. Женщина смахивает с глаз выступившие слёзы растерянности и радости, а это значит, что она не успевает заметить грузовик. Две огромные фары во тьме. Пикап цвета земли.

Женщина поднимает глаза. Видит, что грядет.

Официантка пытается расстегнуть ремень безопасности. Пальцы не слушаются. Слишком медленно.

Она нажимает на клаксон. Грузовичок неумолимо приближается.

Рот женщины открывается, чтобы закричать, заорать, но к тому моменту как мозг посылает команду голосовым связкам, пикап врезается в неё со скоростью восемьдесят миль в час. Дверь вминается в живот, сдавливает грудную клетку. Голову официантки захлестывает дождем разбитого стекла. Слышатся звуки автомобильного сигнала, визг металла и…

…пальцами. Мириам, которая всё ещё слышит звуки аварии, мягко убирает руку и откашливается.

— Достаточно. Спасибо.

— Не за что, милая.

Мириам глубоко вздыхает.

— Ну и, — интересуется нетерпеливо Эшли. — Как это случится?

— Мне нужно в туалет.

Она встает и прокладывает себе путь в толпе маленького кафе. Её рука задевает локоть фермера…

Старый фермер едет в своей белой футболке с красными пятнами и желто-зеленой шляпе а-ля Джон Дир на оранжевом тракторе Кубота («Американцы, покупайте», — твердят они). У него во внутреннем ухе развилась болезнь, от чего появляется слабость, и он падает с трактора на возделываемое им поле. Старик кричит лишь тогда, когда огромный культиватор, заходя на второй оборот, врезается в его тело, впиваясь когтями в кожу, дробя кости. На вспаханную землю льется кровь.

…она дернувшись отступает, но тут в неё врезается какой-то подросток с красными волосами…

Он уже не подросток, а тридцатилетний мужчина, ощущающий на языке вкус оружейной смазки, когда дуло пистолета скользит в рот. А потом приходит обжигающая вспышка и пуля пронзает мозг

…Мириам крепко прижимает руки к груди так, как это сделал бы огромный тираннозавр, и спешит в туалетную комнату, а сзади кто-то задает вопрос:

— Да что не так с этой девчонкой?

Это вопрос, который крутится у неё в голове постоянно.

[1] Норман Роквелл (англ. Norman Percevel Rockwell; 1894) — американский художник и иллюстратор. Его работы пользуются популярностью в Соединённых Штатах, на протяжении четырёх десятилетий он иллюстрировал обложки журнала The Saturday Evening Post

Интерлюдия

Интервью

— Судьба — это предмет недвижимый, — говорит Мириам, водя пальцем по горлышку бутылки. Теплое марево пропитывает края; виски выполняет свою Богом данную обязанность. — Курс проложен. Всё уже распланировано. Вот взять хотя бы наш разговор. Он уже записан в книгах. Мы думаем, что контролируем его, но нет. Свободная воля — это болтовня, трёп, лапша на ушах. Ты думаешь, что когда идешь покупать кофе, когда целуешь свою девчонку, когда ведешь школьный автобус полный монахинь на фабрику фейерверков, — это твой собственный выбор. Это твоё решение. Ты принял его и действуешь ему соответственно, так? Дзинь. Облом. Вся наша жизнь — череда событий, аккуратно спланированных и ведущих к кульминации, причем такой, какую нам предначертала смерть. Каждый миг. Каждый шаг. Каждый нежный шепот и жест, полный ненависти, — всё это крошечные винтики в механизме будильника, что зазвонит в наш смертный час.

Пол молчит. Он просто смотрит на неё широко распахнутыми глазами. Что-то пытается сказать, но не получается.

— Что? — спрашивает Мириам.

— Это так… мрачно.

— Я не шучу.

Он нерешительно мнется.

— Так значит вы пытались что-то изменить.

— Ага. Первые пару лет очень пыталась. Но скажем так, не сработало.

— И в один прекрасный момент вы перестали пытаться.

— Нет. В один прекрасный момент я встретила мальчика с красным шариком.

Глава двенадцатая

Предложение

Туалетная комната в стиле унисекс, унитаз только один. Кто-то трясет дверную ручку. Мириам что-то бормочет себе под нос, но громко не говорит, чтобы этот кто-то услышал; довольно редкий случай.

Туалет похож на шкаф. Тесный. Яркий. Синий. Всё синее. Синее яйцо Робина. Синее небо. Синий период Пикассо. Некто синий, подавившийся котлетой и задыхающийся.

Мириам слышит лязг красной лопаты для уборки снега. Она чувствует тяжесть на своей спине.

Девушка видит в зеркале отражение призраков будущего и прошлого: Дель Амико, у него опухшее до комичности горло; Бен Ходж, его затылок разнесло как плод граната; старик, Крейг Бенсон, поглаживающий свой член артритными клешнями; Луис, изолента на глазах, он бормочет её имя снова и снова. Сияющий воздушный шарик уплывает вверх и на какое-то мгновение он перекрывает свет над головой Мириам, хоть она и понимает, что это нереально…

Дверь снова трясется. Призраки исчезают. Мириам выходит из туалета и идет мимо девочки-яппи, одетой во всё розовое.

Подходит официантка, она несет просто невероятное количество тарелок за раз.

— Ваш друг сказал, что вы уже поели, это так? — спрашивает она у Мириам, указывая подбородком на тарелки.

— Э. Да. Да, спасибо. — Она замолкает. Слова вылетают изо рта прежде, чем Мириам успевает подумать: — А у вас есть Хонда? Хэтчбек Хонда?

— Нет, — отвечает та и сердце Мириам подпрыгивает как лягушка со стрелой в заднице. Маленький проблеск надежды расправляет крылышки и начинает биться о внутренности, словно пчела об окно. — Но знаете что? Я подумывала над тем, чтобы его приобрести. У старины Тремьяна Джексона, что живет вниз по Орчард-Лейн, стоит одна на подъездной дороге. Принадлежала его дочери, полагаю, но она получила стипендию — первая в семье, кто отправился в колледж, поэтому машина теперь просто стоит там, покрываясь пылью, листьями и ещё много чем. Он сказал, что продаст мне её, но я ещё не решила. Черт, может, я и пойду на это! Я и забыла, пока вы не напомнили.

Мириам холодеет внутри. В её голове раздается крик. Мысль злится, бросает вещи, ломает мысленные двери и бросает кирпичи в окно: видишь, что ты наделала? Понимаешь, как это происходит? Ты говоришь нечто и случаются дерьмовые вещи. Она прежде не была уверена на счет покупки той чёртовой машины, но сейчас ты открыла свой сраный рот и вот у неё в голове уже сидит семя, перерастающее в уродливое дерево. И однажды ночью эта женщина вонзится в ствол, потому что какой-то пьяный придурок въедет в неё. Ты должна продолжать пытаться, да неужели?

Но даже тогда внутренний голос отбивает: Скажи ей. Скажи, что хэтчбеки Хонды при включении радио загораются. Или же сходи на Орчард-Лейн, засунь в бензобак тряпку и пусть машина летит к Тимбукту. Или же можно взять судьбу в свои руки — хватай со стойки нож и посмотри, что у этой глупой женщины в голове. Если ты убьешь её первой, то не считается, ведь так?

Но Мириам лишь улыбается, пожимает плечами и протискивается мимо.

Официантка одновременно удивленно и радостно смотрит, как она уходит.

Мириам садится и Эшли допивает свой кофе.

— Ну и что с ней случится?

— Автомобильная авария. В неё врезался грузовик. — Мириам вскидывает бровь. — Что, хочешь доказательств? Подожди, нам надо только взять мою машину времени, у меня там Делориан припаркован. Мы вернемся в будущее и посмотрим, правду ли я говорю.

— Хорошо, хорошо, скажем, я тебе верю.

— Как же мне повезло.

— У меня есть для тебя предложение.

— Нет, я за тебя не выйду. И ребенок не твой. Он мулат, а ты не похож на эскимоса.