Черная камея

34

Я поспешил в дом. Дел предстояло много, и я собирался действовать быстро, а потому очень обрадовался, когда увидел, что тетушка Куин и Нэш уже начали обдумывать план нашего европейского приключения.

"А Томми может с нами поехать? – спросил я. – Я доставлю его сюда за час вместе с его свидетельством о рождении и полным гардеробом".

Тетушка Куин глубоко и надолго задумалась, а потом, прежде чем я начал излагать суть дела, поинтересовалась:

"А он достоин этой поездки, Тарквиний?"

"Хорошо сказано, – заявил я. – Ты выбрала единственно подходящее слово. Именно достоин, и поездка пойдет ему на пользу. Готов поклясться, ты придешь от мальчонки в восторг. А если нет, мы подыщем ему няню, и она будет им заниматься целый день по собственной программе, но этого не случится".

"Что ж, в таком случае я скажу, конечно, давай возьмем его с собой".

"Мне понадобится немного наличных, – сказал я, – на тот случай, если Терри Сью заупрямится".

"Ты хочешь сказать, что она продаст ребенка!"

"Тетушка Куин, деньги мне нужны, чтобы подсластить сделку. За такого парнишку не жаль заплатить целое состояние. Терри Сью – всего-навсего практичная мать шестерых голодных малышей".

Меня тут же снабдили наличными, и я сразу выбежал из дома. Рядом появился Гоблин.

"Этот раунд должен быть наш, старина, – сказал я. – Ты со мной согласен? Ребенок наделен блестящим умом. Я не могу его оставить".

"Ты всегда знаешь, что сказать, Тарквиний, – ответил Гоблин. – Но как я смогу поехать с тобой в Европу? Тарквиний, я боюсь".

Я почувствовал внезапный укол сочувствия и страха.

"Ты сейчас очень счастлив, Тарквиний, – продолжал Гоблин. – Помни обо мне. Помни, что я люблю тебя. Помни, что я здесь".

"Я всегда помню, – заверил я Гоблина. – И помню, как обещал, что буду держать тебя за руку. Всю дорогу в Европу я буду держать тебя за руку. Так мы и поступим. В самолете ты будешь сидеть рядом со мной".

Я вновь метнулся в дом – решил убедиться, что тетушка Куин не забыла заказать дополнительный билет в первом классе для Гоблина. На мой вопрос она ответила, что у нее и в мыслях не было сажать такого важного члена нашей компании в эконом-классе. За кого я ее принимаю? – возмутилась тетушка.

Я вновь ехал по знакомому маршруту к старому трейлеру, но Гоблин, сидевший рядом, все еще мучился неуверенностью.

"Европа далеко, Тарквиний", – он.

"Это не важно, приятель", – ответил я.

"Стирлинг говорил, существует два типа привидений, – продолжал Гоблин. – Те, кто привязаны к какому-то человеку, и те, кто привязаны к определенному месту".

"Господи, выходит, ты все слышишь?" – удивился я.

"Не все, Тарквиний, – прозвучало в ответ. – У меня не получается находиться одновременно в двух местах, о чем я иногда жалею. Я бы отправился в Обитель Таламаски, Тарквиний, и узнал там все насчет духов, чтобы стать самым лучшим духом, когда-либо существовавшим. Я понимаю, мне нужно, чтобы ты меня видел, Тарквиний. Я понимаю, что люблю тебя. Я понимаю, что все это правда, даже когда ненавижу тебя, Тарквиний".

"Разумеется, все не так, Гоблин, – резко ответил я. – Просто у тебя случаются приступы дурного настроения, только и всего. А теперь помолчи. Мне предстоит очень важное дело".

Я подъехал к трейлеру и обнаружил там все вверх дном, так как "дамы" Грейди Брина перевозили "все вещи" в новостройку "Осенние Листья", в предместье Руби-Ривер-Сити. Как чудесно, что все произошло так быстро! Я сам так распорядился, но не верил, что все это осуществится. И кто же вышел ко мне навстречу, как не мой черноголовый кудрявый мальчик в синем форменном блейзере своей католической школы!

"Хочешь завтра вечером отправиться в путешествие по Европе? – спросил я. – Без шуток!"

Мальчик онемел. Потом, побледнев и заикаясь, произнес:

"Я не могу оставить Бриттани". – И покачал головой.

"Клянусь, я все ей восполню. И сам сообщу ей новость. Договорились? Я не могу сейчас увезти ее от Терри Сью, сам понимаешь".

Я поймал Бриттани за ручку, когда она подошла поближе. Она слышала весь наш разговор.

"Я все тебе восполню, ягодка моя, обещаю, – заверил я девочку. – Позволь мне сейчас увезти Томми, и, клянусь Богом, я все сделаю, чтобы и ты скоро куда-нибудь съездила. Честно-пречестно. И у тебя тоже будет праздник".

"Все нормально, – сказала девочка. – Томми, поезжай. Ты ведь у нас единственный, кто всегда говорит о книгах и всем таком прочем".

"Бриттани, в новом доме тебе будет хорошо, – продолжал я. – У тебя будут новая школа и новые друзья, а в доме появится служанка, которая будет делать всю работу, и няня, чтобы помогать с малышами".

Девочка не смогла до конца осознать то, что услышала. Я сразу это понял. Она смотрела на меня как завороженная.

К нам направлялась Терри Сью, держа ребенка на боку. На ней был розовый полиэстровый костюм и туфли-лодочки, волосы вымыты и причесаны, а на пальцах новые накладные ногти.

"Почему твои родные все это делают для нас? – спросила она. – Папашка никогда ничего не делал".

"Не важно. Просто позвольте мне забрать с собой Томми в Европу. Позвольте увезти его прямо сейчас. Все, что понадобится, – свидетельство о рождении и его вещи. Я хочу успеть попасть в новоорлеанский Федеральный офис по выдаче паспортов, пока он не закрылся".

"Нет у меня никакого свидетельства о рождении, – ответила Терри. – Томми, ступай собери вещички. Ты тут что-то сказал насчет Европы – что, в самом деле, Европа?"

"Поторапливайся, Томми, – крикнул я вслед убегавшему мальчику. – А свидетельство я смогу получить в суде. Спасибо, Терри Сью. Здесь пять тысяч долларов".

Она уставилась на конверт.

"Это еще зачем?" – спросила женщина.

"Я собирался отдать вам эти деньги, если бы вдруг вы заспорили. Видимо, они все равно вам причитаются, раз вы не стали спорить".

"Ты не в своем уме, Квинн Блэквуд. Папашка всегда так говорил. Он был уверен, что из тебя ничего не получится. Но лично я считаю, что уже получилось!"

"Что ж, спасибо, Терри Сью, – сказал я. – Меня это действительно утешает. Когда-нибудь вы расскажете мне, что еще говорил Папашка. Кстати, а это не его младенец?"

"Я ведь не жалуюсь, так? Не знаю, чей это младенец, так что попридержи свой язык", – ответила Терри.

Томи уже летел ко мне на всех парах, держа в одной руке все свои книжки, а в другой – наволочку с одеждой, перекинув ее через плечо. Я, смеясь, попятился и поймал его одной рукой.

"Теперь слушайся Тарквиния, Томми Харрисон, вот что я тебе скажу, – строго наставляла сына Терри Сью. – И не забывай про уроки".

Я обнял ее правой рукой и чмокнул в лоб.

"Я буду хорошо за ним присматривать, – сказал я. – И в школьный комитет напишу. Грейди Брин обо всем позаботится. Он держит свое слово".

И мы уехали.

Разумеется, ни в какой офис в Новом Орлеане мы уже не успевали, зато мне удалось получить свидетельство о рождении в городском суде Руби-Ривер-Сити.

После этого я вернулся домой и засел с Алленом за планы реконструкции Хижины Отшельника Работы должны были проводиться во время моего отсутствия. Я ни секунды не сомневался, что делаю это все ради себя самого. Я презирал, я ненавидел таинственного незнакомца! Хижина Отшельника так и стояла у меня перед глазами, и эта Хижина была только моя.

Благодаря тому, что накануне ночью я составил подробный список требований, Аллен успел к моему приезду доставить образцы краски и мрамора, и я выбрал самые красивые цвета и плитку для новых полов. Что касается бронзовой лестницы, то я набросал несколько эскизов, мы согласились, что она будет похожа на стиль барокко и что Аллен пригласит местных архитекторов – Басби, Бэгота и Грина, которые провели всю послевоенную реставрацию и могли посоветовать, как отделать окна, как пристроить ванную, в чем я совершенно не смыслил.

"Действуй без страха, – сказал я. – Ты знаешь мои вкусы, у тебя есть мои эскизы и список требований. Не дожидайся моего одобрения каждого шага. Для меня более важно поскорее закончить работу. Я буду время от времени тебе звонить. Начинай действовать".

Я видел, Аллен был в восторге от предстоящего интересного дела. Тем не менее он покачал головой и сказал, что дело трудное и я должен это понимать – ведь предстоит перетащить на остров весь этот мрамор. Зато он точно знает, как нужно его уложить, и эту работу никому другому не доверит. Что касается окраски, то здесь тоже сложная подготовительная работа, по-настоящему сложная, и ее он тоже никому не доверит, кроме себя.

"Ты мой герой, – сказал я. – Ты со всем справишься. А теперь еще одно предупреждение напоследок никогда не оставайся на острове после темноты".

"Ну, это могли бы и не говорить. К трем часам наш след там уже простынет".

"Обещай мне", – сказал я.

"Даю слово".

"Ладно, на следующей неделе я позвоню".

Вот так было покончено со всеми задачами Возмужания.

Около четырех часов дня, когда начало темнеть, у меня начался приступ паники небывалой силы. Мне казалось, что болото подползает к дому – Бирнамский лес, наступающий на Дунсинан[27]... – и желание увидеть Мону стало абсолютно неуправляемым.

Все это время я не забывал о ней ни на секунду, понимая, какая это будет для меня мука сказать ей "до свидания". Я ведь даже не предупредил ее о своем отъезде. Да, впереди меня ждали нелегкие минуты.

Я попытался дозвониться до нее в Мэйфейровский медицинский центр, но безуспешно. На коммутаторе сказали, что она не принимает звонки, и мое неведение, где она и что с ней делают, стало невыносимым.

Я поставил лазерный диск с "Гамлетом" Кеннета Брана и сразу перескочил на сцену смерти Офелии, когда она утонула в прозрачном ручье. Я снова и снова проигрывал эту сцену, переключаясь на монолог Гертруды, матери Гамлета, в котором она описывала, как все произошло. Ее слова буквально преследовали меня:

...ее одежды,

Раскинувшись, несли ее, как нимфу;

Она меж тем обрывки песен пела,

Как если бы не чуяла беды...

А потом в конце концов, когда тьма за окнами совсем сгустилась и в памяти вновь всплыли предостережения Стирлинга Оливера, когда я вспомнил о Ревекке и ее уловках, когда я вспомнил о Петронии, то спустился вниз и сообщил тетушке Куин, мило болтавшей с Томми и Нэшем, что нам необходимо немедленно уехать в Новый Орлеан.

К этому времени Жасмин успела сложить вещи тетушки Куин, Нэш тоже был готов к отъезду, Большая Рамона закончила возиться и с моим багажом, а скромный гардероб Томми (на первое время, конечно) был сложен в один из многочисленных свободных чемоданов тетушки Куин.

Я объявил, что мы все должны отправиться в гостиницу "Виндзорский двор", занять там люксы, а затем поехать поужинать в "Гранд-Люминьер". Так как мне не удалось дозвониться до Моны, я все равно был обязан поехать, ведь она наверняка меня ждала, судя по заверениям Стирлинга.

Разумеется, на меня обрушился шквал вопросов и возражений. Но я держался стойко и в конце концов победил, просто потому, что все были крайне возбуждены предстоящей поездкой, и единственное, что мешало нам немедленно сесть в самолет, – отсутствие паспорта у Томми, который нам предстояло получить вместе с билетом на следующий день.

По правде говоря, было еще одно важное дело. Пока оставался нерешенным вопрос, кто будет в наше отсутствие управлять фермой Блэквуд. И это действительно было очень важно. После многочисленных сетований было решено, что за дело возьмется Жасмин; но, чтобы как-то умерить ее страхи, было также решено, что ей не придется принимать новые заказы, а исполнять только уже сделанные плюс обслуживать тех случайных клиентов, которые приедут взглянуть на то место, где когда-то состоялась их помолвка или свадьба, или просто посетить красивый дом, о котором они прочли в путеводителе.

Жасмин, надо сказать, была очень расстроена. Ей не хотелось этим заниматься. Но тетушка Куин была уверена, что Жасмин справится. Я тоже. А самое главное, в ней не сомневались Большая Рамона и Клем. Жасмин была образованна. Жасмин была умна. Жасмин прекрасно владела речью и отличалась утонченностью.

Лишь одного Жасмин не хватало – уверенности.

Так что последний час нашего пребывания в Блэквуд-Мэнор мы пытались убедить Жасмин, что она прекрасно справится с задачей, нужно лишь только взяться, – хотя она и без того выполняла девяносто девять процентов всей работы. Что касается зарплаты, то она будет получать в три раза больше. Тетушка Куин была готова отчислять ей процент с выручки, но такая система отчислений пугала Жасмин, не желавшую взваливать на себя еще и эти расчеты.

Наконец было решено, что наш поверенный Грейди Брин возьмет всю бухгалтерию на себя, чтобы Жасмин занималась только общим руководством и приемом гостей. Последнее решение вроде бы успокоило Жасмин. При таком раскладе она могла бы получать свой процент, не боясь, что заключила сделку с дьяволом. А тем временем мы все в один голос твердили, как она красива, как воспитанна, уверяли, что она знает гораздо больше, чем нужно для этой работы. Однако все наши старания, вопреки надеждам, принесли мало результатов.

Клем и Большая Рамона пообещали во всем ее поддерживать и после долгих поцелуев, объятий и слезных (со стороны Жасмин) прощаний мы наконец выехали в Новый Орлеан на длинном лимузине тетушки Куин.

Мы сделали короткую остановку в отеле, где заняли фантастические номера, и сразу отправились в "Гранд-Люминьер". Заметив меня, Мона вскочила из-за стола и бросилась в мои объятия, так что мне позавидовал каждый мужчина, видевший это. На ней была одна из ее свободных белых блузок, вся в оборочках и бантиках на запястьях, но я все равно разглядел на воспаленной правой руке пластырь с прикрепленной под ним трубочкой для внутривенного вливания.

Я сел за ее столик, присоединившись к компании Мэйфейров, и поведал вполголоса о том, что доктор предупредил тетушку Куин – это будет ее последняя поездка в Европу.

"Я абсолютно не против, чтобы ты ехал, наоборот, я полностью за, – сказала Мона. – Ты должен, просто должен поехать. У меня все хорошо. Состояние стабильное. Смотри, сегодня меня вновь подключат к аппаратуре. – Она подняла забинтованную руку. – Не хочешь пройти в мою палату? Должна тебя предупредить, зрелище не очень приятное..."

"Я пойду. Никогда еще не занимался любовью с кем-то, подключенным к аппаратуре".

"Хорошо, – сладостно прошептала Мона, – потому что я приготовила три или четыре детских одеяльца, чтобы их испортить, а потом мы почитаем друг другу "Гамлета". У меня здесь режиссерская копия Кеннета Брана со всеми его пометками, так что мы сможем притвориться, будто заново смотрим картину. Ты прочтешь монолог Гертруды, где она рассказывает, как утонула Офелия, а я вытянусь на подушке как мертвая. Я успела раскидать цветы по всей кровати. Я навсегда останусь Офелией", – вздохнула Мона.

"Нет, ты моя Бессмертная Офелия, – сказал я, – я так и стану обращаться к тебе в своих письмах из Европы. Это будет твое имя для электронного адреса на компьютере. Мне кажется, лучшего имени я и не слышал".

Я рассказал Моне, как совсем недавно пересмотрел этот фильм по телевизору только ради одной сцены с Офелией.

"Как здорово, что нам обоим это нравится, – сказал я, – но ты будешь Бессмертной Офелией потому, что никогда не утонешь, ты ведь сама это понимаешь? Ты Офелия, которая "почует беду" и всегда будет плыть по ручью, напевая "обрывки песен"".

Мона рассмеялась и ласково поцеловала меня.

"Ты действительно знаешь все слова, – сказала она. – Как я тебя люблю за это. И насчет электронной почты – почему я сама не додумалась? Конечно, мы будем переписываться по электронной почте, а еще посылать обычные письма Нам придется печатать наши послания, и тогда наша переписка станет такой же знаменитой, как послания Элоизы и Абеляра[28]".

"Вот именно, – сказал я, слегка содрогнувшись. – Но я бы не хотел, чтобы это была такая же долгая и невинная переписка, моя любовь. Я вернусь домой, ты вылечишься, и мы скоро окажемся в объятиях друг друга. – Я тут же рассмеялся. – Кстати, ты знаешь, что за любовь к Элоизе Абеляра кастрировали? Мы ведь не хотим, чтобы со мной случилось что-нибудь столь же ужасное".

"Это метафора для твоего обуздания, Квинн, ты ведь понимаешь, что нам не быть с тобой Офелией и Гамлетом при других обстоятельствах, – если представить, что его отца не убили".

Я снова и снова целовал ее с огромной нежностью.

""Как род людской хорош! Прекрасен мир таких людей!"[29] – процитировал я. – В целом мире не найти второй такой юной девушки, которая знала бы так много", – сказал я.

"Ты должен поговорить со мной о фондовой бирже, – заявила Мона, сверкнув прекрасными зелеными глазами. – Я просто обалдеваю от того, что "Мэйфейр и Мэйфейр" настаивают, что и впредь будут управлять моими миллиардами. Я знаю про акции и облигации больше, чем кто-либо в их фирме".

В это время к столику подошел Стирлинг. Только тут до меня дошло, что я даже не поздоровался с красавицей Роуан и здоровяком Майклом. Я поспешно исправил оплошность, наслаждаясь теплотой, с которой мы все обменялись приветствиями, а затем я поспешил объяснить Стирлингу, что семейство покинуло Блэквуд-Мэнор, так что если Петронии захочется отыскать нас, то ей придется проделать путь до отеля "Виндзорский двор".

"А черноголовый маленький джентльмен, сидящий вон там, – это Томми?"

"Совершенно верно. Вскоре он станет Томми Блэквудом. Мы отправимся в Европу сразу, как только получим его паспорт. Если удастся, попробую изменить его имя в паспортном бюро. Посмотрим, что можно сделать с небольшим увещеванием".

"Дайте мне знать, если что-то не получится, – сказал он. – Таламаска способна помочь".

Обед прошел для нас за разными столами, мы не стали объединяться. Я решил, что так будет лучше. Мне хотелось, чтобы Нэш и тетушка Куин получше узнали Томми, тем более что парнишка отлично держался в новой обстановке. Не дичился, не был перевозбужден и проявил тот незаурядный ум, который я в нем заподозрил при нашей первой встрече. Слава богу, любимыми его предметами оказались литература и история. Математика у него шла хуже, но все равно и в ней он делал успехи. В общем, католическое обучение дало свои плоды, и Нэш с тетушкой Куин оба были в восторге от мальчика – впрочем, я на это и надеялся.

После того как все мы полакомились "обалденными" десертами, я подвел Томми к столику Мэйфейров и Стирлинга, чтобы представить его, и мальчишка вел себя безукоризненно. Потом мы договорились, что моя дорогая компания вернется в гостиницу, а я отправлюсь с Моной в ее палату.

Но прежде я обнял Гоблина и прошептал ему на ухо:

"Ступай с ними. Не отходи от них ни на шаг. И сразу возвращайся ко мне, если появится Петрония".

Гоблин удивился, но, покорно кивнув, сразу исчез.

У Моны была палата люкс, очень похожая на ту, в которой когда-то лежал я, – с огромной больничной кроватью и смежной гостиной. Мона действительно набросала поверх кровати белые детские одеяльца, как говорила. При мне она убрала все засохшие лилии и маргаритки и, собирая пригоршнями свежие цветы из корзин, расставленных по всей комнате, заново украсила ложе.

Потом она прыгнула на кровать и откинулась на огромную гору подушек, игриво мне улыбаясь. Тут мы оба зашлись хохотом.

Доктор Уинн Мэйфейр, стоявший тут же и наблюдавший с серьезным видом за всем происходящим, произнес своим мягким уважительным голосом, который, в свою очередь, у других тоже вызывал уважение:

"Хорошо, Офелия, теперь ты готова, чтобы я включил контакт?"

"Действуйте, доктор, – ответила она. – А потом, без сомнения, можете закрыть за собой эту дверь. Квинн знает, что электрический контакт – единственный контакт, который здесь разрешен, правда, Квинн?"

Кажется, я тогда покраснел.

"Да, доктор", – сказал я.

"Вы полностью сознаете риск, Квинн?" – спросил доктор Уинн.

"Да, сэр", – ответил я.

Мне тяжело было смотреть на иглу в ее руке, на покрасневшую кожу и пластырь, крепивший всю конструкцию, но я чувствовал, что должен, просто обязан вытерпеть все это вместе с ней, и проследил взглядом, как прозрачная жидкость течет по трубке из пластикового мешка, подвешенного на металлическом крючке. Где-то на стыке был установлен крошечный компьютер, издававший писк и сыпавший какими-то цифрами. Рядом стоял агрегат побольше, готовый для более сложных исследований, но, к счастью, сейчас в этом, видимо, не было необходимости.

Мне хотелось о многом расспросить доктора Уинна Мэйфейра, но я был не вправе задавать вопросы – пришлось положиться на заверения Моны, что ее состояние действительно стабильно. Тем более что я знал: завтра придется покинуть Мону, утешаясь только ее словом, что здоровье тетушки Куин сейчас самое для меня главное.

Как только доктор ушел, мы сразу оказались в объятиях друг друга, не забывая о священных трубочках, и я осыпал ее поцелуями, называя вечной любовью, стараясь доставить ей удовольствие, какое она доставляла мне.

Это была длинная ночь нежных поцелуев и любви – на одеялах, наверное, до сих пор сохранились тому свидетельства.

Наступил рассвет, мутный и розоватый, какой бывает в городе, и тогда я попрощался с Моной. Если бы кто-то в тот момент сказал мне, что я больше никогда не увижу ее – эту милую сонную девочку среди кружев и цветов, в ореоле чудесных растрепанных волос, – я бы ему не поверил. Впрочем, я бы тогда многому не поверил.

Впереди меня ожидали хорошие времена. Из больничной палаты, где я оставил Мону сонной, красивой и такой же свежей, как цветы, окружавшие ее в увлажненных корзинах, я прямиком отправился за билетами на самолет, а потом за паспортом Томми (в бюро мы с тетушкой Куин оба подтвердили, что "знаем этого мальчика как Томми Блэквуда"), после чего мы вылетели самолетом в Ньюарк, и Гоблин сидел рядом, сильный и видимый, на собственном дорогом месте первого класса, и уже из Ньюарка мы полетели в Рим.