Черная камея

16

У фермы Блэквуд два въезда – одни ворота открываются на ореховую аллею, ведущую к парадному крыльцу, а через вторые, побольше, на восточной окраине поместья, въезжают грузовики и тракторы.

Именно там, у больших ворот, Папашка посадил два дуба в память о Милочке.

Видимо, туда он и отправился после полудня с ящиком рассады разноцветных бальзаминов, собираясь посадить их вокруг деревьев, о чем он давно твердил. Позже Обитатели Флигеля рассказывали, что события на острове Сладкого Дьявола вызвали у него недоумение и какую-то странную тревогу. Одна сторона лица у Папашки выглядела не так, как всегда, поэтому они собирались поехать попозже и взглянуть, как он там.

Пэтси отправилась к дальним воротам на своем новом грузовичке, чтобы поговорить с Папашкой, но перед выездом успела ругнуть его в присутствии Обитателей Флигеля за то, что вновь приходится клянчить у него деньги, а она это ненавидит, и вообще такое положение дел несправедливо, и так далее. Сеймора она с собой не взяла, ибо он не пожелал быть свидетелем очередной сцены и остался пить пиво с Обитателями флигеля.

Вскоре Пэтси вернулась и подняла тревогу. Выяснилось, что она успела вызвать "скорую" по телефону из машины. Когда Обитатели Флигеля рванули с Пэтси к дальним воротам, то нашли Папашку мертвым прямо рядом с клумбой. Руки у него были испачканы землей.

Мы с Большой Рамоной, Жасмин и тетушкой Куин появились там почти одновременно с бригадой медиков. Врачи оказались бессильны, и мы, рассевшись по машинам (тетушка Куин забралась в "скорую", чтобы сопровождать Папашку), поехали в маленькую больницу Руби-Ривер-Сити.

Но для Папашки было все кончено. Мы сразу это поняли, когда только увидели его лежащим под деревом. Тетушка Куин, беспрерывно всхлипывая, отдала распоряжения насчет вскрытия, заявив, что она просто обязана узнать причину, и мы отправились хлопотать насчет похорон.

В этом деле от тетушки Куин толку не было, поэтому в похоронное бюро Макнила отправились мы с Жасмин. Я дрожал и что-то бессвязно бормотал, но тем не менее договорился обо всем: когда заберут тело, кто будет читать молитвы во время ночного бдения, каким маршрутом процессия направится в Новый Орлеан на похоронную мессу в церкви Успения Богоматери и о месте захоронения на кладбище в Метэри.

Милые люди из бюро ритуальных услуг сказали, что я мог бы отложить остальное на потом – все равно на вскрытие уйдет два дня, – но я подумал, что лучше уж покончить со всем сразу. В общем, я выбрал красивый темный гроб из твердой древесины, который, думаю, понравился бы Папашке, ведь он сам был умельцем на все руки, потом я выбрал места из Библии для чтения во время мессы и договорился, чтобы исполнили любимые гимны Папашки – как католические, так и протестантские.

Вернувшись домой, я обнаружил, что тетушка Куин совершенно сломлена и не способна ровным счетом ни на что, но я ее и не винил. Всхлипывая, она все время повторяла, что несправедливо, когда приходится хоронить своего внучатого племянника, что так не должно быть, что все это ужасно неправильно.

Мы позвонили ее любимой сиделке Синди, и та согласилась приехать немедленно. Тетушка Куин не была по-настоящему больна, но она часто вызывала Синди то померить давление, то сделать анализ крови перед очередным путешествием за границу. Вот и сейчас тетушка обратилась к Синди за помощью как к дорогому и любящему человеку.

Что до меня, то я был вновь охвачен холодной паникой – той самой, что временами накатывала на меня после смерти Линелль. Впрочем, самой тяжелой стадии я пока не достиг. Я все еще испытывал приподнятость духа, вызванную чудом смерти, и в своем юношеском невежестве принял на себя роль "заправилы".

Я прошел в комнату Папашки и выбрал его лучший выходной костюм, хорошую рубашку, ремень, галстук и отдал Клему, чтобы тот отвез все это в город. С одеждой я послал и нижнее белье, не зная, нужно ли оно вообще. У меня почему-то возникла странная идея, что Папашке оно понадобится.

После ухода Клема, когда я остался один в комнате Папашки, появился Гоблин и без всяких принуждений крепко меня обнял. Его тело было не менее настоящим, чем мое собственное. Я поцеловал его в щеку и видел его слезы. Между нами вспыхнула искра какой-то особой доверительности и любви.

Это была необычная минута, минута смятения и раскаяния. В темных уголках своего сознания я знал, что это и опасная минута тоже. Но слушал только свое сердце.

"Гоблин, я любил Папашку, – сказал я. – Ты меня понимаешь, ты ведь все понимаешь".

"Пэтси. Плохая", – ответил он мне с помощью телепатии.

Я чувствовал его поцелуи на щеке и шее. Он даже дотронулся до моего паха. Я тут же мягко отвел его руку, но то, что было сделано, уже нельзя было исправить, и мне стоило большого труда побороть желание.

"Нет, Пэтси не виновата, – вслух произнес я. – Пэтси есть Пэтси, только и всего. А теперь ступай и оставь меня одного, Гоблин. Я должен спуститься вниз. У меня много дел".

Он еще раз обнял меня на прощание, и я поразился его силе. В эту минуту в нем не было ничего от призрака. Но он исчез, как я его о том и просил. Подвески на люстре звякнули, словно своим уходом Гоблин поднял в комнате ветер.

Я стоял и смотрел на люстру. До меня еще не дошло, что в этой спальне в задней половине дома больше никто не живет. Но мысль эта все-таки пробивалась к моему сознанию. Как и многие другие. Гоблин вдруг предстал передо мной в образе моей собственной плачущей души. Боже, как я ошибался в Гоблине, но разве кто другой мог бы его понять?

Когда я спустился в кухню, Пэтси, сидевшая за столом, уставилась на меня, а Большая Рамона, занявшая табуретку возле плиты, не мигая смотрела на Пэтси. Еще здесь была Лолли, принарядившаяся для свидания – ее кожа, отливавшая медью, и крашеные светлые волосы выглядели потрясающе, – а в дальнем углу, у задней двери, стояла Жасмин в своем фартуке, курила и смотрела в ночь.

Я слышал плач тетушки Куин, доносившийся из ее спальни. Сиделка Синди успела приехать и сочувственно гудела, стараясь успокоить свою подопечную.

Пэтси смотрела остекленевшим тяжелым взглядом и не переставая жевала резинку, отчего ее челюсть казалась совсем квадратной. Потом она сунула в рот сигарету и щелкнула зажигалкой. Волосы у нее на голове были высоко взбиты, как для выступления, а губы густо намазаны розовой помадой с перламутровым отливом.

"Всем, небось, хочется знать, о чем мы там говорили", – сказала она, и я впервые услышал, что у нее слегка подрагивает голос. Впрочем, другие, скорее всего, этого не почувствовали.

"Сеймор говорит, ты хотела попросить денег", – сказала Жасмин.

"Да, мне нужны деньги, – огрызнулась Пэтси, – и дело не в том, что он не мог их дать. Мог бы. Вот погодите, еще зачитают его завещание. У него было полно денег, а что он с ними делал? Но он вовсе не из-за этого начал кричать на меня и ругаться, а потом, схватившись за грудь, упал и помер".

"А из-за чего?" – поинтересовалась Жасмин. Она опустилась на старую табуретку Папашки, подвинув ее к обтянутой сеткой дверной раме.

"Я сказала ему, что больна, – ответила Пэтси. – Я сказала ему, что ВИЧ-инфицирована".

Наступило молчание. Потом Большая Рамона перевела на меня взгляд и спросила:

"О чем это она?"

"О СПИДе, Рамона, – ответил я. – У нее ВИЧ-инфекция. Это означает, что она подцепила вирус и теперь в любую минуту может умереть от СПИДа".

"Заболела я, – вновь заговорила Пэтси, – а умирает он, и все из-за того, что рассердился на меня, рассердился на то, что я подхватила этот проклятый вирус. А вообще-то, конечно, он умер от горя. От горя по Милочке".

Она замолчала и по очереди оглядела каждого из нас.

"Горе его и прикончило, – продолжала Пэтси, пожав плечами. – Не я его убила. Видели бы вы, чем он там занимался. Наехал на клумбу своим грузовиком, перемял все цветы, и тут же, рядом, занимался устройством еще одной клумбы, словно даже и не заметил, что натворил. Я сказала: "Посмотри, что ты наделал, старый безумец". А он сразу и завелся: "Ты продала ее свадебное платье!" Словно это было вчера, а не сто лет назад, старый дурак, и заявляет при этом, что не даст мне ломаного гроша, вот тут-то я ему и сказала, что мне нужно оплачивать счета за лечение".

Я был слишком поражен, чтобы думать, но все-таки спросил:

"Как ты заразилась?"

"Откуда мне знать? – буркнула Пэтси, глядя на меня все тем же колючим, остекленевшим взглядом. – От какого-то ублюдка, наверное, наркомана, – не знаю. Вариантов много. Но это не Сеймор, так что нечего сваливать на него. Да, и не смейте ничего ему рассказывать. И вообще, держите язык за зубами о том, что я сказала. Тетушке Куин тоже не проговоритесь. У нас с Сеймором сегодня вечером концерт. Но дело в том, что мне нечем заплатить остальным лабухам, если я не раздобуду немного денег".

Лабухами она называла гитаристов, которые подыгрывали ей на концертах.

"И теперь ты ждешь, что кто-нибудь из нас войдет в комнату тетушки Куин и попросит у нее денег? – подала голос Большая Рамона. – Отмени свой проклятый концерт. Какая может быть музыка, когда твой отец лежит мертвый в городском морге?"

Пэтси покачала головой.

"Я абсолютно на мели, – заявила она. – Квинн, ступай туда и раздобудь мне деньжат".

Я сглотнул, это я помню, зато не помню, сколько времени мне понадобилось, чтобы ей ответить. Потом меня осенило, что в кармане моих джинсов лежит пачка банкнот, которую мне выдали в больнице вместе с Папашкиными ключами и носовым платком.

Я вынул пачку и взглянул на нее. В основном двадцатки, но среди них затесались и несколько сотенных. Папашка всегда откладывал стодолларовые бумажки на тот случай, если вдруг что подвернется. Я пересчитал деньги – ровно тысяча – и отдал ей.

"Ты правду говоришь насчет ВИЧ-инфекции?" – спросила Жасмин.

"Да, и, как вижу, вы все безутешны по этому поводу, – хмыкнула Пэтси. – Папашка так прямо взорвался, когда услышал. Вы все одна большая семья, полная сочувствия".

"Кто-нибудь еще знает, кроме нас?" – продолжала расспросы Жасмин.

"Нет, – ответила Пэтси. – Я ведь только что велела вам никому не болтать. Уже забыли? И с чего вдруг такой интерес, ты боишься за свой драгоценный отель? А между прочим, если ты не заметила, то управлять им больше некому. Правда, вы можете все заниматься этим по очереди. – Она вновь оглядела каждого. – Полагаю, наш маленький лорд Тарквиний теперь станет самым молодым на юге владельцем отеля?"

"Мне очень жаль, Пэтси, – сказал я. – Но в наше время ВИЧ – это еще не смертный приговор. Есть лекарства, много всяких лекарств".

"Хватит, надоело, маленький лорд Тарквиний!" – огрызнулась она.

"Ты теперь все время будешь так меня называть? Мне это не нравится, – тем же тоном рявкнул я. – Я всего лишь пытался рассказать о медицине, достижениях, надеждах. При Мэйфейровском медицинском центре есть специальная исследовательская клиника".

"Ну да, конечно, исследовательская клиника. Уж кто-кто, а ты со своим чудесным образованием разбираешься в подобных вещах, – прогремела Пэтси. – Линелль – маленький гений. Ты как, в последнее время не сталкивался с ее призраком?"

"Пэтси, ни на какой концерт ты сегодня не поедешь", – объявила Большая Рамона.

"Ты получаешь приличное лечение? – поинтересовалась Жасмин. – Скажи нам хотя бы это".

"Ну да, да, я только такое лечение и получаю, – ответила Пэтси. – Я ведь музыкант, если ты забыла. Ты что же думаешь, я ни разу в жизни не ширялась? Скорее всего, так я и заработала эту заразу, через иголки, а вовсе не в койке. Для этого только и нужно, что ширнуться разок, а я никогда не колюсь, если не выпью. Так что вот так обстоят дела: мисс Пэтси Блэквуд не долго задержится на этом свете, и все из-за того, что напилась и воспользовалась чьей-то иголкой, но пока что никакие симптомы у нее не проявляются".

Сунув деньги в сумку на плече, она поднялась из-за стола.

"Ты куда собралась, девочка! – Большая Рамона встала и загородила собою заднюю дверь. – Никакого концерта не будет в день смерти твоего отца".

"А вот и будет. Концерт состоится в Теннеси, поэтому мне пора двигать. Сеймор ждет".

"Неужели ты нас оставишь? – возмутился я. – Неужели не придешь на похороны? Так же нельзя!"

"Еще как можно", – фыркнула Пэтси.

Дверь с сеткой громко хлопнула.

Я побежал за Пэтси.

"Ты будешь жалеть всю свою жизнь, – Я бежал рядом с ней к ее фургончику. – Ты просто не думаешь. Ты еще не поняла, что произошло. Тебе придется пройти через это. Все ждут твоего присутствия на похоронах. Пэтси, послушай меня".

"Можно подумать, у меня впереди долгая жизнь, Квинн! Да икакая жизнь? Я сказала старику, что у меня ВИЧ, а он совсем спятил! Слышал бы ты, как он ругал последними словами меня и тех, с кем я вожусь. А хочешь знать, что он сказал мне перед самым концом? "Будь проклят тот день, когда ты родилась". А потом повалился, задыхаясь, на землю, и его вывернуло. Я бы не пошла на его похороны, даже если бы мое присутствие подняло его из могилы. Увидишь его призрак, так и передай, что я его ненавижу. А теперь – прочь от меня".

Они укатили с Сеймором, скрипнув шинами на повороте, а я все стоял и смотрел вслед, чувствуя новый приступ паники, но через несколько секунд меня посетила холодная мысль, что мне уже все равно, появится Пэтси на похоронах или нет. Моя боль в любом случае не уменьшится. Наверное, и другие чувствовали то же.

Просто жителям всего округа будет теперь о чем поговорить.

Мне могло помочь только присутствие рядом Жасмин, или Большой Рамоны, или тетушки Куин.

Я вернулся в дом. Там пахло оладьями, которые жарила Большая Рамона. Голод показался мне хорошим поводом отложить ненадолго разговор с тетушкой Куин о том, что Пэтси не будет на похоронах. А может быть, я вообще не буду сообщать об этом тетушке.

На вскрытие ушел всего один день.

Папашка умер от обширного инфаркта.

Похороны были пышные. Началось все с длинной вечерней службы в городе, на которой кого только не было – и лавочники, и плотники, и столяры, и механики – в общем, многие, многие люди всевозможных профессий, которые знали Папашку и были ему преданы.

Меня поразило, какое количество мальчишек и юношей, глядя на Папашку, говорили, что он был им как отец или как родной дядя. Все уважали Папашку, и, как оказалось, его знало гораздо больше людей, чем я мог себе представить.

Что касается отсутствия Пэтси, то оно породило настоящий скандал. А тот предлог, что она должна была отработать концерт в Теннеси, не снискал ей ни толики сочувствия. Люди ожидали, что она не только придет на похоронах, но и споет.

Нам пришлось нанять престарелую певицу, которая разве что не боготворила Папашку за то, что в течение многих лет он оказывал ей различные мелкие услуги по ремонту, и она справилась со своей задачей отлично.

На следующее утро, когда процессия отправилась в Новый Орлеан, в церковь Успения Богоматери, ту самую церковь, в которой венчались Милочка и Папашка, люди на обеих сторонах городских улиц останавливались.

Один старик в соломенной шляпе прилаживал какую-то штуковину к стене своего дома, стоя на стремянке, а когда мы проезжали мимо, перестал работать, снял шляпу и прижал ее к груди. Этот простой жест останется в моей памяти навсегда.

На заупокойную мессу в церкви собралась толпа, многие из пришедших были сельскими жителями, пристроившимися в конце процессии. Было очень много родственников со стороны Милочки – новоорлеанская компания, собиравшаяся на Марди Гра, а когда процессия двинулась на кладбище Метэри, чтобы опустить гроб с подобающими молитвами в открытый склеп часовни, то я даже со счету сбился – столько там было машин.

Солнце светило немилосердно, от него не нашлось спасения даже в тени раскидистых дубов, но, к счастью, отец Кевинин Мэйфейр был краток, и все, что он сказал в церкви и на кладбище, звучало искренне и неизбито. Кажется, когда я слушал его речи, я снова поверил в вечную жизнь и подумал, что моя паника – это грех против Господа, грех неверия.

Оптимизм – добродетель, а отчаяние, ужас, которые меня часто посещали, – грех. Что касается призраков, то, возможно, это особый дар Всевышнего, что я их видел. Возможно, в будущем я найду применение этому дару.

А вот с таинственным незнакомцем – тут все сложнее. Его или арестуют, или он переместится куда-нибудь с острова Сладкого Дьявола, найдет себе другой медвежий угол.

Все это звучит мелодраматично, но я тогда не понимал, откуда эта паника, да и сейчас не понимаю.

Разумеется, Гоблин тоже присутствовал на похоронах – точно так, как он был на похоронах Милочки – в церкви стоял рядом со мной на коленях, да и потом не отходил ни на шаг, если только его не оттесняли в сторону люди. Когда мы стояли перед маленькой семейной часовней, я кое-что понял: лицо Гоблина с каждым днем все больше отражало сложные чувства. Вообще-то он и раньше строил рожицы, но чаще всего его лицо ничего не выражало, кроме изумления. Только сейчас все было по-другому.

Если я что и помню о похоронах отчетливо, то только одно: лицо Гоблина приобрело характерное выражение, в котором смешались растерянность, удивление и острый интерес к окружающим, – он все время обводил глазами толпу, часто задерживая взгляд на отце Кевинине Мэйфейре.

Я зачарованно смотрел, как Гоблин разглядывает все вокруг, мысленно оценивает размеры склепа. А когда он посмотрел на меня и увидел, что я за ним наблюдаю, то улыбнулся печально и понимающе.

Вот именно – в его облике появилось понимание. А кем раньше был Гоблин, как не клоуном? Но здесь, на кладбище в Метэри, он вовсе не казался клоуном, да и моим двойником уже вроде бы не был, отстранившись от меня и моих переживаний.

Больше я об этом не думал.

Но прежде чем мы покинем кладбище, позволь мне сделать еще одно замечание насчет отца Кевинина Мэйфейра. Этот священник был великолепен. Казалось, он вдохновлен самим Всевышним. Я уже не раз отмечал, что он выглядел слишком молодо для священника, и в тот день он не стал старше. Но я впервые заметил, как он красив. Я вдруг обратил внимание, что у него рыжие волосы, зеленые глаза и отличное телосложение. И росту в нем около шести футов. Говорил он чрезвычайно убедительно. Никто не сомневался, что Папашка отправился на небеса.

То, что молодой священник мог быть таким убедительным, уже внушает надежду. Меня к нему потянуло, я вдруг понял, что могу исповедаться ему, рассказать, что со мной происходит.

После похорон мы вернулись в Блэквуд-Мэнор, где был устроен большой прием. Народу пришло много, в основном сельские жители. Столы ломились от блюд, принесенных соседями, и тех, что приготовили Большая Рамона и Жасмин. Два постояльца, проживавшие в то время в отеле, были очень польщены, когда мы пригласили их присоединиться к нам.

Оба сына Большой Рамоны, вышедшие в люди, как мы всегда говорили, – Джордж, дантист из Шривпорта, и Янси, юрист из Нового Орлеана, – приехали с женами и помогли нам с угощением. А еще приехали с полдесятка других черных родственников Рамоны.

Повсюду сновали охранники, ненавязчиво наблюдая за всеми и каждым в отдельности. Время от времени они совещались со мной по поводу "таинственного незнакомца", но я не видел никого, хотя бы отдаленно на него похожего.

Тетушка Куин то и дело принималась рыдать, приговаривая, что это неправильно, когда приходится хоронить внучатого племянника, и что она не знает, почему так задержалась на этом свете. Я до того тяжелого длинного дня никогда не видел ее такой сломленной, и почему-то в голову приходило сравнение с растоптанной лилией.

В какой-то момент мне показалось, будто все вокруг обсуждают отсутствие Пэтси, но, скорее всего, я это выдумал. Мне просто слишком часто пришлось объяснять, что Пэтси никак не могла приехать, и каждый раз, говоря эти слова, я ощущал, что во мне все больше укрепляется неприязнь к матери.

Что до ее признания по поводу ВИЧ, то даже не знаю – поверил я ей или нет.

К моему облегчению, длинный день похорон закончился.

Постояльцы выписались пораньше, горячо заверяя, что для них это не составляет труда, все равно они собирались поехать на побережье поиграть в казино.

В Блэквуд-Мэнор воцарилась тишина. Вооруженные охранники разошлись по местам, но со стороны казалось, будто и дом, и земля их поглотили.

Спустились сумерки, с дубов доносились скрипучие песни цикад, взошла вечерняя звезда.

Тетушка Куин рыдала в своей постели. Рядом с ней находилась Синди, сиделка, и держала тетушку за руку. За ее спиной лежала Жасмин и поглаживала ей спину.

Большая Рамона убирала еду в холодильник в кухне.

Я поднялся наверх один, сел в любимое кресло у камина и задремал. Паника никогда не мешала мне дремать. Она хоть и не отпускала меня, но я очень устал и обрадовался возможности побыть одному.

Стоило мне сомкнуть веки, как тут же рядом оказалась Ревекка и зашептала мне в ухо: "Я знаю, как тебе сейчас плохо". Ее образ сразу растворился, и я увидел другую картину: какой-то человек, остававшийся в тени, тащил Ревекку к цепям. Я увидел, как ее зашнурованный ботинок стучит по голым доскам, услышал ее крик.

Вздрогнув, я проснулся.

Стучали клавиши на компьютерной клавиатуре.

Я уставился на письменный стол. Лампа была включена! Я увидел своего двойника – он сидел ко мне спиной и работал за компьютером: стук клавиш не прекращался.

Не успел я подняться, как Гоблин перестал стучать по клавишам, повернулся, как не смог бы повернуться ни один человек, и посмотрел на меня через правое плечо. В глазах его не было ни скорби, ни усмешки – лишь легкий испуг.

Когда я все-таки поднялся из кресла, он исчез.

Письмо на экране монитора оказалось длинным:

"Я знаю все слова, которые ты знаешь, и умею их печатать. Папашка умер, как умерли Линелль и Милочка. Он ушел, он мертв, он покинул свое тело. Печаль. Дух исчез. Тело осталось. Тело помыли. Тело разрисовали. Тело опустело. Дух – значит жизнь. Эта жизнь. Жизнь прошла. Почему жизнь покидает тело? Люди говорят, что не знают. Я тоже не знаю. Квинн грустный. Квинн плачет. Тетушка Куин плачет. Я грустный. Но опасность приближается. Опасность на острове. Я вижу Опасность. Не забудь. Ревекка плохая. Опасность для Квинна. Квинн уйдет от Гоблина".

Я сразу напечатал ответ.

"Послушай меня, – вслух произносил я, набирая текст. – Я тебя никогда не оставлю. Единственное, что может нас разлучить, – моя смерть, и тогда мой дух действительно покинет тело и я уйду, не знаю куда. А теперь снова спроси у самого себя: куда ушел дух Линелль? Куда ушел дух Милочки? Куда ушел дух Папашки?"

Я ждал, но ответа не было.

Через какое-то время клавиши передо мной ожили. Гоблин напечатал: "Откуда взялись эти духи?"

Я почувствовал, как внутри у меня все сжалось, и понял, что должен быть осторожен. Я написал: "Тела рождаются на свет. Помнишь, я тоже когда-то был новорожденным младенцем. Тела рождаются, и внутри них уже находится дух, а когда тела умирают, дух уходит".

Молчание.

Потом клавиши вновь застучали: "Откуда появился я?"

Меня сковал страх. Паника прорвалась наружу, но кроме нее было еще что-то. Я напечатал:

"Разве ты сам не знаешь, откуда ты взялся? Разве ты сам не знаешь, кем был, прежде чем стал моим Гоблином?"

"Нет".

"Ты должен что-то помнить, – напечатал я. – Ты ведь где-то был".

"А ты тоже где-то был? – спросил Гоблин. – До того, как стал Квинном?"

"Нет. Я появился на свет, только когда родился, – ответил я. – Но ты – дух. Где ты был раньше? Ты был с кем-то другим? Почему ты пришел ко мне?"

Наступила длинная пауза, очень длинная, настолько длинная, что я хотел уже отойти от стола, когда клавиши вновь защелкали.

"Я люблю тебя, Квинн, – прочел я. – Квинн и Гоблин одно целое".

"Да, – вслух произнес я. – Так и есть, мы одно целое".

Компьютер выключился. Настольная лампа мигнула пару раз и окончательно погасла.

Сердце стучало, как молот. Что творилось с Гоблином? И как мне поделиться с кем-то своими тревогами о нем теперь, когда Папашка мертв и все на ферме Блэквуд вот-вот пойдет кувырком? К кому я мог пойти и сказать, что этот дух приобретает новую силу?

Я просидел за столом несколько минут, а потом включил компьютер и спросил:

"Эта опасность, о которой ты говоришь, связана с незнакомцем, заходившим в мою комнату?"

Но ответа не было.

"Ты разглядел незнакомца? Каким он тебе показался? Наверняка ты помнишь. Лично я видел только темное очертание фигуры. Гоблин, послушай, ты должен мне рассказать о том, что видел".

По комнате пролетел ветерок, что-то холодное коснулось моей щеки, но ответа не последовало. Гоблину не хватило сил. В этот день он многое сделал. Или он не захотел отвечать. Как бы то ни было, в комнате стояла тишина.

Сон у меня как рукой сняло – я ощущал только усталость, глубокое сладостное изнеможение, поглотившее и горе, и панику. Мне хотелось свернуться калачиком в любимом кресле у камина и снова заснуть, чувствуя покой от того, что повсюду расставлена вооруженная охрана и таинственный незнакомец больше не может причинить мне вреда. Но заснуть не удалось.

Маленький лорд Тарквиний стал теперь хозяином Блэквуд-Мэнор.

Я пошел вниз навестить тетушку Куин.

В ее комнате у постели сидел отец Кевинин Мэйфейр и что-то тихо говорил. Он был одет строго, во все черное, с маленьким белым воротничком, как подобало священнику.

Стоя в дверях и глядя на него, я вдруг впервые сделал для себя открытие, что вижу эротическую красоту не только в женщинах, но и в мужчинах. Мне вспомнились Ревекка в постели среди кружев и Гоблин под теплыми струями душа-Отец Кевинин Мэйфейр с темно-рыжими кудрявыми волосами, зелеными глазами и бледным лицом без единой веснушки... Мркчина и женщина...

Я вышел из дома и свернул направо в бунгало, где жили Жасмин, Рамона, Клем и Лолли. Жасмин курила, сидя в кресле-качалке, выкрашенном в зеленый цвет.

Я был как в тумане. Я старался не пялиться на ее грудь, обтянутую рубашкой. Я старался не смотреть на застежку ее джинсов. Когда она отвернулась, чтобы выдохнуть дым, я увидел, как луч света упал ей на шею, прочертив линию до самой груди. Красавица. Женщина тридцати пяти лет. Каковы были мои шансы? Что, если я все-таки ее одурачу, не будет ли это означать, что я сомневаюсь в собственной мужественности???

О, это была чудная мысль. Мне от нее стало как-то покойно. И где бы мы могли устроиться? Пройти к гаражу, подняться на второй этаж и завалиться в кровать Пэтси? Я обдумывал эту возможность несколько секунд. От постели нельзя заразиться ВИЧ. Что, если... и потом... и тогда... но тут я вновь ощутил панику, взглянув на темные окна дома – все забыли о том, что в четыре часа следует включить свет.

"Что теперь будет?" – спросил я.

"Иди сюда, посиди со мной, растерявшийся малыш, – сказала Жасмин. – Я все время задаю себе тот же самый вопрос".