Царь Аттолии (ЛП)

Глава 8

Вернувшись к себе, Костис обнаружил Аристогетона, улыбающегося от уха до уха.

— Меня уволили, — сказал Костис, давая понять, что находится не в настроении для шуток, но Арис почти одновременно с ним объявил:

— Меня повысили. — И переспросил: — Что?

— Меня уволили, — повторил Костис.

— Ты рассказал ему о Сузе, не только о царице?

— Да.

— И он пришел в ярость?

— Нет, он извинился передо мной и очень вежливо сказал, что я могу идти.

— Извинился?

— Очень вежливо.

— Вот ублюдок.

Костис кивнул головой в знак согласия.

— Я ненавижу его.

— Так ты не получил свою каплю самоуважения?

— Нет, — сказал Костис. — Ни капли, ни полкапли, ни песчинки. Если бы он впал в ярость и отправил меня в какую-нибудь Сракию…

— Ты чувствовал бы, что заслужил наказание, и с тобой обошлись как с человеком. И ты сказал ему, что если бы сознательно продал секрет Сузе, то полностью утратил бы свою честь, но этот гаденыш только посмеялся над твоим серебром?

— Я оставил его на алтаре Мираса по дороге сюда.

Арис застонал.

— Мне жаль, что я омрачаю твою радость. Тебя повысили?

— Меня и все мое отделение, — сказал Аристогетон, — зачислили в третью сотню. Завтра я приступлю к своим обязанностям.

— В третью? Ты будешь служить во дворце?

— Я назначен самим царем. — Арис улыбался недоверию Костиса. — Я так мечтал посмотреть, как он будет издеваться над тобой.

— Но это невозможно. Ты не имеешь права на подобное повышение.

— Большое спасибо за оценку моих заслуг.

Костис улыбнулся.

— Прости, друг. Я свинья. Конечно, ты заслужил третью сотню. Ты достоин стать даже сотником, уж не ниже лейтенанта.

— Ну, — признался Арис, — подозреваю, что мы все обязаны честью нашему красавчику Легарусу.

— Ах, — Костиса озарила внезапная догадка. — Повышен за красивую мордашку?

— Хоть он и из благородных, и слишком глуп, чтобы выслужиться честно, но если он поспособствовал мне и всему отделению…

— Значит, Легарус получил повышение, чтобы иметь доступ во внутренний дворец и к кому-то, кто живет во дворце.

Арис согласился:

— Да, я тоже так думаю, но у меня нет извращенного понятия о чести, так что ты не услышишь от меня ни одной жалобы на то, что меня повысили незаслуженно. Я буду покорно нести свою службу в третьей сотне и даже намерен это отпраздновать. — он поднял кувшин, который держал в руке. — Я буду праздновать, а ты можешь утопить в вине свои печали, — предложил он Костису.

— С удовольствием, — сказал его друг.

Много позже он задал Арису вопрос, который давно крутился у него в голове:

— Как ты думаешь, вор хотел стать царем?

— Конечно, — Арис даже не сомневался.

Костис, приняв его слова за прямой ответ, совсем не был готов, когда Арис добавил:

— Кто же не захочет жениться на женщине, которая отрубила вам правую руку?

Костис испуганно вытаращился на него.

— Все считают это блестящей местью, — продолжал Арис, — но я бы самолично перерезал себе горло, чтобы не жениться на ней, режь она меня хоть на кусочки.

— Но ведь ты…

— Ее верный солдат? Конечно. Я в ад пойду за нее. Я никогда не забуду, что бегал бы по базару с лотком до конца моей жизни, если бы не она. При ее отце я бы в лучшем случае служил рядовым, жрал грязь и тянул бы солдатскую лямку, пока не помер бы от дизентерии или вражеской стрелы, и даже не мечтал бы стать командиром отделения гвардии Ее Величества. Посмотри на меня сейчас, я командир отделения в третьей сотне! Мирас ведет нас, и я молюсь за нее всем богам. Но я же не слепой, Костис. Я думаю о ней то же, что и все мои товарищи. Она абсолютно безжалостна.

Он наклонился вперед и убедительно помотал пальцем перед носом Костиса.

— И это хорошо. Это правильно, потому что иначе она не стала бы царицей. Она ослепительна, прекрасна и ужасна. Не дай бог мне такую жену, — заключил он.

Костис моргнул.

— В ней нет ничего женского, и ты не можешь верить, что хоть один здравомыслящий человек захочет жениться на ней. Если бы вор хотел стать ее настоящим мужем, он уже давно поставил бы вопрос о наследнике. Он это сделал? Если тебя интересует мое мнение, — Арис разошелся не на шутку, — это был план царицы Эддиса. Я слышал, что ее народ слушается ее, потому что любит, но нам следует лучше понимать людей. Если бы она не была такой же умной и безжалостной, как наша Аттолия, у нас не было бы царя из Эддиса. Держу пари на любую ставку, что вор был так же предан своей царице, как мы нашей.

Арис пожал плечами.

— Это Эддис послала его, чтобы он стал нашим Аттолисом. Бедняга. Будь я проклят, если хочу оказаться на его месте.

Он взглянул на Костиса и снова пожал плечами.

— Это всего лишь мое мнение. А теперь давай выпьем.

Костис глядел на дно своего кубка, пытаясь представить себя на месте царя.

— И все это не твое дело, — добавил Арис.

— Это не мое дело, — согласился Костис.

Царица была взволнована, но не выказывала признаков беспокойства, разбирая бумаги, грудой лежащие перед ней на столе.

— Не было никакой необходимости спрашивать Телеуса, кто командует гарнизонами приграничных фортов на северо-востоке. Ты и так знаешь.

— Я знаю?

— Ты просто провоцировал его.

— Зачем мне это делать?

— И ты десять дней назад просил меня вызвать коменданта из Прокера, чтобы встретиться с ним лично.

— Разве?

Царица покачала головой. Ее совместная встреча с Телеусом и Евгенидисом была крайне неприятной. Телеус стоял неподвижно и прямо, словно проглотил шомпол, а Евгенидис подобрался в кресле, как голодный кот, и она в любой момент ожидала яростно стычки между ними. Царь спрашивал Телеуса, как обстоят дела в крепостях на границе с Магияром, и когда вообще в столицу прибудет военный комиссар провинции, чтобы выступить с докладом. Телеус отвечал на каждый вопрос с едва скрытым презрением, но милостиво согласился придержать Костиса на необременительном графике дежурств, пока царь не придумает, что с ним делать дальше.

Царица приступила к дипломатической почте.

— Я бы хотела, чтобы вы с Телеусом ладили лучше.

— Я бы хотел, чтобы Телеус не был таким идиотом.

Если царица и слышала его, она не подала виду, заканчивая разбирать почтовую сумку, а потом отложив ее в сторону.

В горном Эддисе дни были короче, чем в прибрежной Аттолии. Лампы во дворце уже были зажжены, и летние сумерки уступили место ночной темноте, когда царица Эддиса вызвала в библиотеку халдея Суниса, который считался находящимся у нее в плену. Халдей только что вернулся из поездки в глубинку, куда ездил без сопровождения и где собирал различные версии народных легенд среди людей, живущих в почти изолированных от мира общинах. Старик полностью разделял любовь и уважение, которое царица Эддиса питала к своему бывшему Вору. После того, как халдей уселся в кресло и выпил чашу вина, предусмотрительно поставленную около его руки, царица вручила ему секретное сообщение своего посла в Аттолии, Орнона, и терпеливо ждала, пока он прочитает документ.

— Вот как, — сказал халдей. — Странно, что помощник посла был возвращен домой так стремительно. Полагаю, это Ген поставил ему фонарь под глазом? Наверное, это было эффектное зрелище, пока синяк был свежим.

— Нет, это Орнон, — сдержанно сообщила Эддис. — Как видите, помощник самостоятельно решил вывести Гена из апатии.

— Похоже, он потерпел неудачу, — ответил халдей, переворачивая лист, чтобы прочитать несколько строк на обратной стороне. — Но я не уверен, что понимаю значение моста.

— Клетус и Анакритус являются союзниками царицы. Они платят разорительные сборы третьему барону, Миносу, за право пользования единственным на многие мили вокруг мостом через ущелье. Анакритусу мост нужен, чтобы перегонять стада на горные пастбища, а люди Клетуса возят через него продукты на рынок. Никто из них не может позволить себе роскоши построить собственный мост. Аттолия много лет собирается построить этот несчастный мост, но не может это сделать, не выказывая вопиющего предпочтения своим любимчикам, что, конечно, приведет в ярость Миноса, который формально так же является ее сторонником.

— Значит, теперь вы строите мост для нее?

— У Орнона не было другого выбора, — сказала Эддис с оттенком иронии, — как вежливо предложить помощь эддисийского гарнизона.

Халдей кивнул.

— Стало быть, у барона Миноса нет повода для жалоб, а бароны Анакритис и Клетус больше не будут считать присутствие эддисийского гарнизона обременительным для своего кошелька.

— И все безумно счастливы, — согласилась Эддис.

— А Ген по-прежнему выглядит бестолковым царем, — заметил халдей.

— А помощник Орнона является домой с синяком под глазом, — закончила Эддис. — Довольны все, кроме бывшего помощника посла.

Комната была небольшой с фресками на стенах и изящными резными панелями, закрывавшими низкий потолок и заставлявшими помещение казаться еще меньше. Здесь не было мебели, чтобы присесть, и крюка, чтобы повесить лампу, поэтому Сеанус некоторое время стоял с лампой в руке, дожидаясь прихода своего отца.

— Мне нельзя приходить сюда, — сказал он. — Мы не должны встречаться.

Эрондитес хмыкнул.

— Я должен получить твой отчет.

— Все в порядке.

Сеанус пожал плечами, лампа в его руке покачнулась, и тени дико заметались по комнате. Казалось, сатиры на стенах танцуют, украдкой поглядывая на заговорщиков.

— В царской свите уже не осталось ни одного придворного, не запятнавшего себя перед царем. Он уже готов выгнать их всех.

— Еще рано, — сказал Эрондитес. — Я пока не хочу, чтобы он увольнял их. Сначала он должен взять себе любовницу, а потом она скажет ему, кого следует приблизить к себе.

— Вы продвинулись меньше меня, — заметил Сеанус.

Барон сердито фыркнул.

— Потому что она всего-навсего красивая, недавно овдовевшая и глупая задница, которая танцует хуже своей сестры.

— Почему бы не использовать сестру, если она приглянулась царю?

— Она читает Софокла и Эврипида. Любит вышивать. Простодушная и бесполезная незамужняя девица. Зато ее сестра успела дважды овдоветь и вполне готова водить царя за нос. Он должен быть с ней. Я сказал ее отцу приструнить обеих, в особенности младшую. Она больше не будет танцевать с царем. А как насчет тебя?

— Что насчет меня?

— Я не хочу, чтобы тебя уволили вместе со всеми. Ты единственный из его слуг, который должен остаться с ним.

— Конечно, — сказал Сеанус. — Он не отпустит меня.

— Кажется, я слышал иное.

— Он зависит от меня. Остальные слуги не понимают, но мы с каждым днем все больше сближаемся с царем. Он не уволит меня, когда решит выкинуть всех остальных.

— Постарайся убедиться в этом, — предупредил барон.

— Обязательно, — сказал Сеанус.

Когда они ушли, Евгенидис немного передвинулся на одной из балок, поддерживающих стропила крыши. Деревянный потолок являлся, по сути, просто экраном, скрывающим чердак, но не задерживающим звуки. Он сидел в темноте, скрестив ноги, над комнатой, находящейся в стороне от жилья, но при этом недалеко от апартаментов царя. Абсолютно пустая и неподходящая для какого-либо использования, она была гарантирована от внезапных визитов нежелательных свидетелей. Зато архитектор, спроектировавший ее и использовавший деревянный экран вместо потолка, был пра-пра-прадедушкой Евгенидиса. Он назвал эту комнату «гадюшником для заговорщиков».

Бесшумно, как сова, Евгенидис пробрался в свою комнату и скользнул в постель. Уже лежа в темноте он прошептал:

— Итак, Сеанус, мой дорогой. Странно, что я не знал. И бедную Хейро отец наказывает за танцы со мной. Сеанчик, в какую игру ты играешь, а?

Следующим вечером он снова танцевал с маленькой сестрой леди Фемиды, Хейро.

— Это было красиво сделано, — сказал царь.

— Простите, Ваше Величество?

— То, как вы пытались избежать танца со мной и заставили меня настоять на своем приглашении. Только это.

Он указал на танцующих и они расстались. Когда они снова встретились, он сказал:

— Знаете, я слышал, как кое-кто назвал вас простодушной девушкой?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, Ваше Величество.

— Он не понимал, насколько ошибается, — продолжал царь.

— Ваше Величество…

— Отец бил вас, моя дорогая?

Она слегка споткнулась. Он взял ее за руку.

— Вы устали. Позвольте проводить вас на место.

Танцоры вокруг них расступились, и он повел ее к стулу у стены.

— Я могу закончить танец с вашей сестрой.

Ее пальцы крепче сжались на его запястье.

— Всего один танец, дорогая, — пообещал царь. — Потом, клянусь вам, я пойду дальше. Я не могу позволить, чтобы вас избивали, потому что вы пытаетесь спасти меня от хищных когтей вашей сестры. Хотя мне удивительно, почему вы решили, что я стою вашей доброты?

— Может быть, потому что у меня есть глаза на голове, Ваше Величество, — сказала Хейро.

Евгенидис опешил.

— Ну, я рад, что обо мне заботятся. Придется указать вашему отцу, как хорошо иметь умную дочь, восхищающую царя, даже если это не та дочь. Вы всегда можете позвать меня на помощь, если понадобится.

Евгенидис склонился над ее рукой. Он почувствовал, как она вздрогнула и, посмотрев через плечо, увидел ее приближающегося отца.

— Он обязательно спросит, почему вы так пристально на меня смотрели, — предупредила Хейро.

— Пустяки, — сказал царь Аттолии. — Скажите ему, что мне понравились ваши серьги.

— Ваше Величество могли бы потанцевать с моей подругой леди Юнис. Она красивая девушка, — быстро проговорила Хейро.

— Мне нравятся красивые девушки. Кто еще?

Она назвала еще несколько имен, но замолчала, когда ее отец с горящими яростью глазами подошел ближе.

— Она утверждает, что плохо себя чувствует, — раздражительно проворчал царь. — Она предлагает мне закончить танец с ее сестрой.

Лоб ее отца разгладился. Он повел Хейро прочь. Царь вернулся в круг танцующих с леди Фемидой.

Две недели спустя Костис сидел на крыльце столовой, наслаждаясь теплым солнышком, скользящим между стенами двух высоких зданий дворца. Скоро оно должно было скрыться за одним из них. Светило с бесконечным терпением продвигалось по небу, а прохладная тень все удлинялась, постепенно подкрадываясь к лестнице. Скоро она коснется его ног, и ему придется либо передвинуться либо терпеть холод. Если повезет, Аристогетон придет раньше, чем Костису придется принять решение. Арис немного задерживался. Они с Костисом получили трехдневный отпуск и собирались провести его на охоте в горах, выбравшись из суматошного города.

Костис давно собрал свои вещи и провел в ожидании большую часть дня. Странно, теперь Арис был по горло занят своими новыми обязанностями, а жизнь Костиса превратилась в одни сплошные каникулы.

Телеус объяснил, что его положение остается неясным, пока его будущее находится на стадии рассмотрения. Возможно, его переведут в какую-нибудь крепость на границе, а может быть, вернут на старую должность командира отделения. Это обещание озарило надеждой жизнь Костиса и наполнило его дни тревожным ожиданием. В то же время он продолжал в качестве лейтенанта нести вахту на стенах и наблюдать за обучением кадетов на плацу и в учебной казарме.

Тень подползла ближе. Костис услышал звук быстрых шагов, он ожидал, что из-за угла здания сейчас выбежит кадет со срочным сообщением, но этот мальчик был явно не из казармы. Это был служащий из охотничьего департамента, ученик псаря, судя по ливрее. Он, задыхаясь, остановился перед Костисом.

— Мой хозяин послал меня попросить помощи. Охотничьи собаки вырвались во двор. У нескольких сук течка, и собаки грызутся. Мы не сможем без посторонней помощи загнать их обратно. Вы можете привести стражников, сэр? Мой хозяин боится, что скоро через двор пойдет царь, и собаки его покусают.

Костис отправил мальчика к дежурному офицеру, а сам собрал в столовой свободных от службы солдат и повел их к псарне.

— Куда мы спешим? — проворчал кто-то из мужчин. — Зачем портить хорошую шутку?

— Потому что это уже не шутка, — сказал Костис.

— Да уж, совсем не смешно, — сказал кто-то еще, когда они вышли во двор.

Они прошли через дворец и стояли на крыльце у дверей, распахнутых в охотничий двор. Оттуда ступени вели вниз прямо в рычащее месиво извивающихся собачьих тел. Рычание и визг иногда перекрывались криками мужчин, работающих во дворе. Конюхи и псари с палками и веревками пытались по одной выловить собак из воющего клубка и затащить их обратно в собачий вольер. Со всех сторон бежали дворцовые охранники. Некоторые стояли на ступенях ниже портика, отгоняя собак, стремящихся прорваться во дворец. Охотничья собака, конечно, не достигала Костису до пояса, но была выше колена и весила вполовину взрослого мужчины. Тому, кто попытается схватить и удержать ее, будет не до смеха, особенно когда эта взбесившаяся шавка укусит его пару раз.

Одна из собак помчалась вверх по лестнице прямо на Костиса, направляясь к открытой двери за его спиной. Костис и его люди дружно закричали и замахали руками, отгоняя ее обратно. Пес скатился по ступеням и снова ринулся в драку.

— Закройте дверь! — взревел Костис, стараясь перекричать шум, но ему пришлось сделать знак, чтобы его поняли.

Двое гвардейцев налегли на тяжелые двери в двенадцать футов высотой, закрывая вход во дворец. Потом Костис проверил другие выходы из охотничьего двора. Их было всего четыре: двое больших ворот и два маленьких арочных проема.

Одни большие ворота были открыты, они вели к собачьим вольерам и конюшням. Через эти ворота животных выводили во двор перед выездом царской охоты. Вторые ворота находились в наружной стене и выходили на дорогу к царским заповедникам. Они были накрепко заперты, но лестницы по обеим сторонам от них вели на стены дворца. Костис вздохнул с облегчением, увидев, что дежурная стража уже перекрыла и верхнюю площадку и нижние ступени лестниц. Размахивая руками и хрипло крича, Костис послал людей блокировать выходы в дворцовый сад. Вопя во всю силу легких, он отправил солдат на конюшню за граблями, вилами и метлами. Вряд ли псари успеют до прибытия царя по одной перетаскать в вольеры всех собак. Им придется оттеснить всю эту рычащую и воющую кодлу в конюшенный двор и справиться с проблемой там.

Не было никакого способа узнать, сколько времени находится у них в распоряжении, но Костис предполагал, что царь должен пройти здесь очень скоро, иначе собак не выпустили бы.

Два сцепившихся друг с другом пса бросились ему под ноги, и он чуть не упал. Кто-то из конюших подхватил его под локоть и помог выпрямиться. Костис объяснил свой план, и двое слуг начали расставлять псарей и солдат вокруг собак. С граблями и метлами, они стояли плечом к плечу и постепенно теснили животных со двора за его пределы. Новые стражники из дворца спешили присоединиться к ним. Оглянувшись влево, Костис сильно удивился при виде Аристогетона, лупящего собак ножнами меча.

— Что ты здесь делаешь? — крикнул он.

— Что?

Постепенно тон собачьего лая изменился, теперь псы дружно рычали на загонщиков. Костис решил попробовать снова.

— Я думал, ты на дежурстве?

— Так и есть, — ответил Арис.

— А где царь?

— В саду. Он должен был встретиться с адъютантом адмирала, но встречу отменили. Мы оставили его в саду, чтобы помочь вам, — крикнул Арис и кивнул через плечо в сторону маленькой арки.

Шум стихал, они уже могли слышать друг друга, хоть и вынуждены были повышать голос.

— Царь отменил встречу?

— Нет, адъютант.

Если царь не собирался идти через охотничий двор, то для чего выпустили собак? Кто-то заранее знал, что адъютант отменит встречу. Ноги Костиса развернулись, прежде чем голова отдала им приказ. Он вдруг почувствовал дурноту, его желудок резко сократился. Костис поднял глаза к дворцовой стене, где стражники выстроились вдоль лестниц, преграждая путь собакам, и смотрели во двор, а не в сад. Его руки задрожали.

— О, мой Бог, — взмолился он Мирасу. — Боже, Боже мой.

— Что? — Арис по-прежнему ничего не понимал.

Костис уронил грабли и схватил его за плечи.

— Где ты оставил царя?

— На аллее прямо за фонтаном с Наядой и отражающим бассейном. В чем дело? Я оставил на входе Легаруса.

— А на другом конце?

— Там ворота. Они закрыты. Костис, ради бога, они закрыты, а в пятнадцати футах над ними на дворцовой стене стоит наряд стражи.

Костис попытался ухватиться за соломинку.

— Они знают, что царь в саду? Ты послал кого-нибудь на стену?

Нет, Арис не посылал.

— Бери своих людей. Дай мне свой меч.

Костис дернул пряжку пояса и, сорвав его с Ариса вместе с мечом и ножнами, начал дико озираться в поисках Телеуса. Он тоже должен был прийти сюда с охранниками.

Телеус оглянулся на его крик. Их с Костисом глаза встретились на мгновение, а затем он повернулся и посмотрел на стражников на стене, оценив ситуацию с первого взгляда. Костис уже мчался с обнаженным мечом к ближайшему входу в сад.

Это не был сравнительно небольшой Царицын сад. Это были гораздо более обширные дворцовые сады. Еще никогда они не казались такими огромными и загроможденными бессмысленными кустами, фонтанами, скамьями, цветниками, мешавшими ему бежать так быстро, как требовало его отчаяние.

«Если он подавится костью и помрет, я волноваться не стану…»

Это было неправдой.

На бегу Костис молился. Он просил своего бога Мираса и Филию, богиню милосердия, сохранить царя от вреда.

— О, Богиня, пожалуйста, пусть с маленьким ублюдком все будет в порядке, — просил он. — Пусть с ним не случится ничего плохого. Пусть это будет ошибкой. Лучше я буду выглядеть дураком, но сохрани его живым и невредимым, десять золотых кубков на твой алтарь, если он останется жив.

Боги в небесах знали, что царя сможет заколоть даже младенец с вилкой. У него нет ни единого шанса спастись от убийцы с острым мечом, отточенным с одной целью — зарезать царя. Костис мог только молиться, чтобы не прийти слишком поздно.

Кровь на цветах, на зеленой траве, кровь, красная, как розы, отраженные в спокойных водах пруда. Костис уже видел ее перед собой. О чем будет думать царь, когда его настигнут убийцы? Он позовет свою охрану, но его не услышит никто, кроме дурака Легаруса.

Костис уже не чуял под собой ног. Он скатился вниз по лестнице и побежал вдоль длинного прямоугольника отражающего бассейна. Затем Костис спрыгнул с верхней ступени на дно и пересек бассейн несколькими длинными прыжками. Кто-то за его спиной споткнулся. Он услышал плеск и ругань.

Наконец он обогнул изгородь и очутился лицом к лицу с Легарусом, который услышал топот ног и выступил ему навстречу. Он держал перед собой меч, и Костису очень повезло не напороться прямо на острие.

— Прочь с дороги! — взревел он, и Легарус отступил в замешательстве.

— Аттолис! Аттолис! — кричал Костис продвигаясь вдоль изгороди.

Задыхаясь, он выскочил на лужайку и помчался через нее.

Царь сидел на каменной скамье посреди посыпанной песком площадки между двумя высокими изгородями и цветочными клумбами. Перед ним в мелком бассейне журчал фонтан. Его перекрещенные в лодыжках ноги отдыхали на выложенном плиткой бортике бассейна. Без сомнения, он рассматривал облака, отражающиеся в воде, или любовался на золотых рыбок. Костис мог видеть веселую улыбку на его лице и приподнятую бровь. Никаких причин для паники не было. Никаких убийц, только царь, сидящий у фонтана, и Костис, стоящий перед ним с обнаженным мечом и выглядящий как идиот, испугавшийся собственной тени.

Царь был в безопасности и, как обычно, потешался над Костисом. Хотя это Костиса совсем не волновало. Он с облегчением наклонился вперед, стараясь выровнять дыхание. Все еще держа меч в руке и упираясь кулаками в колени, он улыбнулся царю и в тот же миг увидел убийц.

Наверное, они прятались в кустах, но при появлении Костиса выскочили словно из-под земли. Секунду назад их здесь не было, и вот они уже возвышались над маленькой фигуркой на скамье. Костис выкрикнул что-то невнятное и бросился вперед, но с таким же успехом мог и остаться в охотничьем дворе. Все бесполезно, понял он, только сделав свой первый шаг и еще не успев преодолеть и половины пути по узкой аллее между двумя высокими живыми изгородями. Он ничего не мог сделать.

По мере приближения к фонтану, его шаги замедлились сами собой. Он уставился на тело, лежащее перед ним в медленно расплывающейся луже крови. Все было так, как он и представлял, и все же ничего подобного он не мог себе представить. Он снова посмотрел на кровь, уже впитавшуюся в песок и на мертвое тело. Еще больше крови было на траве. Но это не была кровь царя. И это тело не принадлежало царю. Костис услышал шаги за спиной и оглянулся, чтобы увидеть Телеуса, промокшего после падения в бассейн. Телеус выглядел таким же ошеломленным, каким, вероятно, был и он сам. Стоя бок о бок, они смотрели на лужи крови у своих ног, а потом дружно перевели взгляд на царя, стоящего с рукой на бедре спиной к ним.

— Ваше Величество? — почему-то Костис говорил шепотом.

Царь повернул голову. Его обычно смуглая кожа была настолько бледной, что казалась светлее шрама на щеке. Он казался почти таким же зеленым, каким его когда-то описывал Сеанус. Но не от страха. От злости.

С мягкой угрозой в голосе царь произнес:

— Я думал, что став царем, не буду вынужден убивать людей лично. Теперь я понимаю, что это было еще одно заблуждение.

Телеус и Костис стояли, не шевелясь, как два садовых истукана.

— Где моя охрана, Телеус?

Царь все еще говорил тихо. Три трупа, а он даже не задохнулся, подумал Костис.

— Где моя гвардия? — крикнул царь.

В наступившей тишине слышался только нервный щебет птиц в кустах.

— Здесь, Ваше Величество.

Это был Аристогетон, его люди толпились у него за спиной у входа в аллею.

— И где же они были? — почти шепотом царь обратился к Телеусу.

— Они отвлеклись на шум собак, выпущенных во двор, Ваше Величество. Они ушли помочь убрать собак, прежде чем вы вернетесь во дворец. — Телеус был смертельно спокоен.

— Понимаю, — сказал Евгенидис. Он посмотрел на мертвое тело у своих ног. — Пусть они уберут этот мусор. Вон тот, — он кивнул в сторону тела, лежавшего чуть дальше, — может быть еще жив. Вы с Костисом можете забрать его и передать специалистам, пусть узнают, кто их послал. Я возвращаюсь во дворец… теперь, когда собаки мужественно разогнаны с моего пути… чтобы принести извинения царице.

Он шагнул вперед.

— Ваше Величество не должен идти один, — сказал Телеус.

Евгенидис оглянулся.

— Я ценю твою заботу о моем здоровье, Телеус, хотя она несколько запоздала, — произнес он.

— Пожалуйста, — смиренно попросил капитан, — Возьмите Костиса и начальника караула.

Евгенидис поморщился.

— Хорошо, — согласился он с холодной неохотой.

Аристогетон и его люди поспешили к Телеусу, отвечая на его призывный жест. Костис подождал, пока капитан даст приказ начальнику стражи, после чего они с Аристогетоном догнали царя, который уже направился ко дворцу. Он шел медленно, все еще держа руку на бедре. Костис никогда не видел, чтобы царь держался с таким достоинством. Правда, впечатление от его величественного спокойствия несколько рассеялось, когда они приблизились настолько близко, чтобы услышать проклятия, которые царь бормотал себе под нос. Он был менее изобретательным, чем обычно, и к тому времени, когда они добрались до отражающего бассейна, он твердил одну и ту же фразу, как заклинание.

Так они шли достаточно медленно, у Костиса было время подробнее обдумать его обещание богине Филии. Десять золотых кубков.

На все те деньги, которые он скопил, а также те, которые сможет занять в городе у ростовщиков, он мог позволить себе один золотой кубок. У его отца, возможно, найдутся средства на второй. Жрецы не будут требовать все их сразу. Костис рискует вызвать недовольство богини, только если будет ждать слишком долго или умрет прежде, чем выполнить обещание. Тогда ее обида распространится на всю семью, и в этом случае дядя согласится дать золото еще на две, а может быть, даже и на три чаши. Если земля оскудеет, или проявятся другие признаки злой воли богини, он может опустошить семейную казну и купить целых четыре кубка. Где взять остальные четыре, было неясно, и Костиса угнетала мысль просить денег у дяди.

Но он думал о полноразмерных чашах, сделанных ювелиром и украшенных фигурами. Что, если вместо них он предложит богине символические кубки, маленькие и самые простые. Тогда его денег хватит на большее количество. Он сможет купить три маленьких (совсем крошечных) кубка, а его отец еще три. Если он будет откладывать каждый грош, носить только казенную одежду и питаться только в столовой, если не будет тратить медь в винном погребке с друзьями, лет через десять-пятнадцать он сможет заплатить за оставшиеся четыре небольших (совсем маленьких) чаши. Хотя, он мог просто забыть свою клятву и надеяться, что богиня не заметит его хитрости.

Царь достиг вершины лестницы над бассейном и остановился. Все еще упираясь рукой в бок, он слегка повернулся лицом к Костису.

Царь был ранен, и Костис в ужасе ахнул:

— Десять кубков! Больших, клянусь!

Царский кафтан переливался темным золотом, как осенние холмы в предгорье, богато затканный шелковыми нитями. Туника под ним, напротив, была контрастного цвета зрелой шелковицы. На ткани кровь была не видна, но она просочилась между пальцами и тонкими струйками стекала по тыльное стороне запястья.

— Костис, — произнес царь голосом врача, разговаривающего с сумасшедшим пациентом, — мне нужно немного помочь на лестнице.

Конечно. На лестнице. С раной в боку спуститься по лестнице будет трудно. Костис взял себя в руки и посмотрел на Ариса, бледного, как сам царь.

— Иди за врачом, — сказал он.

— Нет! — резко возразил Евгенидис.

Костис и Аристогетон с удивлением уставились на него.

— Черт побери всех богов, — тихо сказал царь.

Он поднял руку, чтобы вытереть пот на лбу, увидел залитую кровью ладонь и положил ее обратно на бедро. Потом он повернулся и пристально осмотрел стену дворца. Над парапетом уже были видны головы зрителей, толпящихся за спиной охраны. Царь опустил взгляд к подножию стены. Там стояло еще больше людей.

— Так, так, так, — согласился он, побежденный. — Зовите врача. Пусть он сразу идет в мою спальню.

Арис исчез. Евгенидис стоял, опустив плечи и склонив голову.

— Сколько кубков, Костис? — спросил он, не поднимая головы.

Костис покраснел.

— Десять.

— Серебряных?

— Золотых.

— Десять золотых кубков за меня? — Царь выглядел удивленным. — Я думал, ты меня ненавидишь.

— Так оно и есть.

Евгенидис попытался засмеяться, но смех перешел в короткий стон. Костис положил руку на плечо, чтобы успокоить его.

— Не могу побороть суеверный страх падения, — признался Евгенидис. — Позволь мне опереться на твое плечо, пока мы спускаемся по лестнице.

Костис быстро наклонил голову и подставил плечо. Царь не двигался.

— Не та рука, друг мой, — спокойно сказал он.

Здоровой рукой он должен был зажимать свою рану. Смущенный Костис обошел царя и встал с другого бока. Рука Евгенидиса тяжело опустилась на его плечо. Когда Костис выпрямился, крюк торчал прямо перед его лицом. Он впервые увидел острый кончик протеза. На нем был ясно виден мазок крови, и кровью была пропитана кожаная манжета в месте присоединения металлического стержня.

Костис вздрогнул и отвернулся от этого страшного напоминания о ранении царя и тут же обнаружил, что смотрит Его Величеству прямо в лицо. На взгляд Костиса, царь никогда еще не выглядел так плохо, выражение его лица было чрезвычайно мрачно, а глаза казались двумя черными безднами, глубже, чем может представить человеческое воображение. На мгновение Костису показалось, что он может увидеть нечто, скрытое от глаз других людей, но это была тайна, которой царь не собирался делиться ни с кем на свете. Подобные вещи не предназначались для внимания Костиса. Совсем не понимая этого непостижимого царя, Костис уже знал, что готов идти за ним в ад, как за своей царицей. Оставалось беспокоиться только об одном: как бы они не двинулись туда разными путями. Костис не мог представить, что ему делать, если это произойдет.

Рука царя сжала его плечо, и Костис очнулся от своих печальных мыслей и начал спускаться по лестнице. Левая нога Евгенидиса неловко опустилась на ступеньку, и он зашипел. Костис потянулся, чтобы поддержать царя правой рукой, и его беспокойство, должно быть, отразилось на его лице.

— Надеешься, что я оплачу эти чаши? — спросил царь.

Костис отдернул руку в сторону, и Евгенидис рассмеялся.

— Маленькие?

— Полный размер, — буркнул Костис упрямо.

— Ты сделал это, чтобы защитить меня от боли? Потому что это, — он остановился, мучительно переводя дыхание, — действительно больно.

— Я не уверен. Кажется, я молился, чтобы вы были в безопасности, Ваше Величество.

— Это неоднозначная формулировка, — заметил Евгенидис. — Мне придется умереть, чтобы освободить тебя от этого обещания.

— Я принесу чаши, Ваше Величество.

Царь покачал головой.

— Ты будешь зарабатывать на них всю свою жизнь.

Костису никогда не погасить этот долг. Он бы предпочел сразу отправиться на тот свет, но этот выход был ему недоступен. Странно, что можно так злиться на человека и одновременно приносить жертвы за него.

— Я их добуду, — просто сказал он.

— Костис, у меня нет слов.

— Не заметно, Ваше Величество.

Вся его жизнь, которую, как он надеялся две последние недели, можно было возродить из пепла, снова полетела к чертям. Оставалось надеяться, что царь хотя бы не будет смеяться над ним.

Они шли вдоль отражающего бассейна. После падения Телеуса среди зарослей кувшинок осталась зиять большая черная дыра. Лужа воды, которую он выплеснул, выбираясь на мраморный бортик, сохла на солнце. Одна вырванная с корнем лилия свисала с камня в воду. Евгенидис нерешительно повторил попытку:

— Так как ты действовал в моих интересах, ты мог бы обратиться с запросом в казначейство для получения субсидии.

Царский казначей вряд ли будет считать десять кубков невосполнимой потерей. Костис сглотнул.

— Я обидел тебя? Я не хотел.

Костис покачал головой.

— Нет, Ваше Величество. Спасибо, Ваше Величество.

— Какой богине мы должны посвятить их?

— Филии.

Это была аттолийская богиня. Евгенидис не поклонялся ей.

— Понимаю. Думаю, будет правильно, искать помощи везде, где это возможно. Никогда не знаешь, кто спасет тебя, когда ты зайдешь слишком далеко.

Костис верил в своих богов, молился им и приносил жертвы, но Евгенидис, если верить слухам, говорил с ними и даже слышал, что они отвечают. От этой мысли Костису стало не по себе. Возможно, в легендарные времена боги и разгуливали по земле, но он предпочитал думать, что сейчас они прекрасно чувствуют себя на своих алтарях и не покидают пределов храмов.

— Конечно, при условии, что я выживу, — добавил царь. — А я могу и умереть.

Он вздохнул.

— Возможно, я даже не доберусь живым до своей спальни.

Если это и была агония, то совсем недостоверная, подумал Костис и пребывал в этой уверенности, пока они не подошли к короткой лестницы у дальнего конца бассейна. Ни один человек на грани жизни и смерти не найдет в себе сил, чтобы ругаться, как самый распоследний дерьмовоз.

Он был обеспокоен, когда шаги царя замедлились перед охотничьим двором, и эта остановка уже не сопровождалась проклятиями и жалобами. Потом он услышал приближающиеся голоса и понял, что это уже не шум боя, а ропот придворных, обеспокоенных долгим ожиданием. Толпа надвигалась, топча клумбы: гвардейцы, дворяне, слуги. Евгенидис что-то забормотал. Костис наклонил голову, чтобы услышать.

— Шла собака через мост… четыре лапы, пятый хвост… если мост провалится… то собака свалится.

Их быстро окружали. Со всех сторон звенели голоса, надвигались лица. Руки, неизвестно кому принадлежащие, попытались оттащить царя прочь. Костис отстранился, и царь закричал от ярости. Вдруг Костиса пронзила мысль, что в толпе может находиться человек, желающий закончить работу, начатую убийцами.

— Эй, — громко сказал он богато одетому мужчине средних лет, который стоял перед ним, но смотрел на царя. — Эй! — повторил Костис, и человек повернулся.

Костис вытянул ладонь вперед и оттолкнул его с дороги. Напрягшись всем телом, нагнув голову, как баран, он двигал этого человека перед собой, пока тот не столкнулся с другим придворным, стоящим сзади, и они оба не упали на дорожку. Чтобы не повалиться на землю вместе с ними, те, кто мог, отступили, тесня тех, кто стоял у них за спиной, и оставляя перед Костисом открытое пространство.

— К царю! — крикнул он, и гвардейцы, настороженно переглянувшись, чтобы убедиться, что обращаются именно к ним, бросились вперед.

Они решительно пробились сквозь толпу. Костис приказал:

— Не позволяйте никому к нему приблизиться.

Костис продолжал поддерживать царя, ноги которого уже подгибались. Костис чувствовал, как он дрожит. Похоже, не было смысла обходить клумбы, раз все цветы уже вытоптаны, и Костис направился напрямик к арке охотничьего двора.

В отчаянии он склонил голову к царю, который, казалось, начал задыхаться. Костис сердито фыркнул. Евгенидис смеялся.

— Ты столкнул с дороги барона Анакритуса. Ты его знаешь?

— Нет. И мне все равно. Где ваши слуги? — горько спросил Костис.

— Я отослал их, чтобы не мешали мне спокойно гулять. Не сомневаюсь, что им уже сообщили, как они пропустили все веселье. Скоро они буду здесь.

— Что-то они не торопятся, — пробормотал Костис.

— Торопишься избавиться от меня?

— Почему вы не можете вести себя, как настоящий царь? — прошипел Костис ему на ухо.

Наконец они добрались до охотничьего двора.

— О, боги, опять лестницы, — в отчаянии пробормотал Евгенидис.

Костис вздохнул. Царю предстоял еще долгий путь со многими лестницами. Царские апартаменты находились на противоположной стороне дворца. Наверное, было бы лучше по ближайшей лестнице подняться к прогулочной дорожке на крыше. Так можно будет дойти до внутреннего дворца, а оттуда царь мог спуститься вниз и попасть в свои комнаты.

Размышляя, кто еще должен сопровождать Его Величество, Костис двинулся по выложенной плиткой дорожке, которая привела их к крыльцу над охотничьим двором. Евгенидис смотрел себе под ноги. Он не заметил появления царицы.

Она появилась из дверей дворца впереди своих служанок, которые поспешно следовали за ней парами. Толпа на лестнице бесшумно раздалась в стороны перед Аттолией, и она увидела царя, который все еще не поднимал головы. Размеренным шагом она начала молча спускаться вниз по лестнице. Признав ее, стражники расступились.

Она потянулась к Евгенидису и коснулась его лица. Ни один человек не шелохнулся во дворе, даже воздух застыл в ожидании. Царица смотрела на царя, а царь смотрел себе под ноги. Сердце Костис сжалось от боли за царя и царицу, а так же за себя самого, так неудачно отдавшего свою преданность двум людям одновременно.

Царица начала медленно отступать к лестнице, когда царь схватил ее за запястье и дернул вперед. Он так же потянул Костиса. Костис был выше царя, так что ему пришлось немного склониться и обхватить царя за спину, чтобы не дать ему потерять равновесие. Ему пришлось снова переступить с ноги на ногу, когда царь отпустил руку царицы, чтобы перехватить ее локоть и потянуть к себе.

Царь приложил руку к ее щеке и поцеловал Аттолию. Это не был поцелуй двух чужих людей и даже не поцелуй жениха и невесты. Так мужчина целует свою женщину, и когда поцелуй закончился, царь закрыл глаза и опустил голову на плечо царицы, как человек, пришедший домой в конце дня.

— Ты не застала меня в саду, — сказал он. — Извини.

Костис понял, что стоит с разинутым ртом, и поспешно захлопнул его. Он не мог отойти, не сбросив руку Евгенидиса со своего плеча, но он мог отвернуться в сторону, что и сделал. Он посмотрел на людей во дворе, которые были не так расторопны как он, и потому все еще стояли с открытыми ртами. Надо же, сколько ошеломленных лиц сразу. Костис, может быть, и рассмеялся бы, но все еще был слишком потрясен.

— Мне жаль, если я испугала тебя, — тихо сказала Аттолия.

— Ты не испугала, — сказал Евгенидис. — Ты повергла меня в ужас.

Царица поджала губы.

— Ты не должен признавать этого вслух, — поучительно заявила она.

— Не могу спорить, — ответил Евгенидис.

Костис по голосу определил, что он улыбается.

— Тебе очень больно?

— Невыносимо, — ответил царь, в этот момент казавшийся совершенно здоровым. — Меня выпотрошили. Просто-таки вывернули мясом наружу, странно, что никто этого не замечает.

Он снова протянул руку к ее лицу, пытаясь вытереть кровавые отпечатки, но размазал их еще больше.

— Моя прекрасная царица. Все твои придворные пялятся на нас, и я не могу их в этом винить.

Действительно, похоже, в охотничьем дворе собрался весь двор. Царица обернулась, чтобы посмотреть. Ее взгляд прошел над головами, словно серп над колосьями пшеницы. Все рты дружно захлопнулись. Послышалось шарканье подошв, задние ряды сместились, пытаясь исчезнуть из ее поля зрения. Царица посмотрела на широко ухмыляющегося царя.

— Где твои слуги? — спросила она.

Она словно впервые заметила Костиса и с внезапной подозрительностью посмотрела на солдат.

— Где твоя охрана?

— С Телеусом, — быстро ответил Евгенидис. — Костис и эти люди оказались под рукой. Я оставил других прибраться в саду.

— Понимаю. Тем не менее тебе не следует стоять здесь. — она подала знак охраннику. — Возьмите его на руки.

— Думаю, я смогу идти сам, — заметил царь.

— Может быть, носилки? — невинно предложила царица. — Ты мог бы прилечь.

— Как Патрокл под Троей? Пожалуй нет, — сказал Евгенидис.

Его рука крепче оперлась на плечо Костиса, и они начали подниматься по лестнице.