Царь Аттолии (ЛП)

Глава 10

— Ваше Величество, — прошептал Костис.

Евгенидис открыл глаза и повернул голову на подушке. Костис стоял на коленях возле кровати. В комнате было темно, лишь узкая полоса света падала из приоткрытой двери в комнату охраны, где стояли на посту бдительные гвардейцы. Они позволили Костису беспрепятственно войти в спальню царя, словно он был прозрачным. Они знали, зачем он здесь.

Царь моргнул.

— Ваше Величество, простите, что разбудил вас, но думаю, что только вы сможете помочь.

— Который час? — хрипло спросил царь.

— Час собаки, час до рассвета.

— Да уж, — пробормотал царь. — Ох, рано встает охрана…

— Ваше Величество, она прикажет казнить их всех.

— Всех, это кого? — его глаза блестели от лихорадки.

— Капитана, моего друга Ариса и все его отделение. Она приказала арестовать их вчера днем, когда ушла отсюда, и сказала, что их казнят до полудня.

— Сегодня?

— Ваше Величество, она произвела старшего лейтенанта в капитаны, но люди говорят, что не будут служить под ним. — он придвинулся с царю. — Ваше Величество, пожалуйста, вы можете остановить ее? Арис не знал об опасности, я клянусь вам. Он думал, что в саду вам ничего не угрожает.

— Почему ты не пришел раньше?

— Вы спали. Они дали вам опиум.

С усилием царь отбросил в сторону одеяло.

— Вспомнил, — сказал он. — Терпеть его не могу. От него начинаешь чувствовать себя покойником. — он потер лицо. — Она уже послала за ними?

— Пока нет, — сказал Костис.

— Ах.

— Ваше Величество, пожалуйста.

— Костис, я не могу открыто отменять ее приказы.

— Но она слушалась вас, — напомнил Костис.

— В частном порядке, может быть, и при соответствующих обстоятельствах. Но сейчас она злится, Костис. Я знал, что она разозлится.

Костис опустил голову. Он видел вчера столько невозможных вещей, что надеялся еще на одну.

— Подожди, — сказал царь. — Просто подожди. — он повернул голову. — Здесь есть вода? От этого опиума глотка становится сухой, как пергамент.

Костис налил ему стакан, а затем наполнил его еще дважды, когда царь выпил все до капли. Чтобы пить, Евгенидис, морщась, сел в постели и оперся спиной на подушку. Он тяжело вздохнул и оценивающе прищурился, словно прикидывал расстояние. Наконец он спросил:

— Ты знаешь архаичный?

Костис почти летел вниз по лестнице и через служебные переходы дворца. Он рассчитывал на ранний час, чтобы преодолеть свой путь без препятствий. Костис пробежал через кухню, сопровождаемый ворчанием и руганью кухонных слуг, уже проснувшихся и приступивших к работе, чтобы добраться до лестницы, ведущей вниз в царскую тюрьму, только для того, чтобы мучиться от бессилия перед закрытыми дверями темницы в ожидании тюремщика. Костис изо всех сил держал себя в руках, чтобы не пнуть окованную железом дверь. Не было никакого смысла ссориться с начальником стражи, не достигнув своей цели. Ключи от камеры были только у тюремщика, и Костису с удовольствием напомнили бы, что он не обладает властью в тюрьме Ее Величества. Тюремщик не станет спешить ради царского гвардейца.

Костис ждал, когда ключ со скрипом повернется в замке, и дверь медленно приоткроется. Затем его терпение закончилось, и он пинком распахнул ее. Первым он увидел Ариса; его друг сидел на полу, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Длинная цепь грудой лежала около его ног. Он поднял голову, чтобы посмотреть на Костиса, а затем снова уронил ее и, протянув руку, осторожно коснулся плеча лежащего рядом с ним человека.

— Время пришло, Легарус, — тихо сказал он.

Легарус плакал. У всех остальных глаза оставались сухими, но Легарус плакал. Неудивительно, подумал Костис. Ведь это якобы Легарус, нашедший неизвестного покровителя во дворце, стал причиной их внезапного продвижение по службе. Но это продвижение было организовано вовсе не в интересах Легаруса. Покровительство оказалось маскировкой. Кому-то понадобилось, чтобы в тот день дежурили новички, способные легко отвлечься от своих обязанностей. Его возлюбленный использовал Легаруса и бросил его умирать.

Костис обратился к поднявшемуся на ноги Телеусу.

— Надежды нет, Костис, — решительно сказал Телеус, заметив его взгляд.

— Есть, — настойчиво возразил Костис.

— Нет, — похоже, Телеус твердо решил умереть. — Я никогда бы не согласился оправдать команду Аристогетона. Я не сделал бы этого для телохранителей царицы, и я не должен делать это для царя.

— Вы отказываетесь от его людей? Они тоже должны умереть?

— Мы все виноваты.

Костису очень хотелось схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть.

— А гвардия? Вы знаете, что она назначила Энкелиса? Люди не пойдут за ним.

— Они присягнули своими мечами царице.

— Но они не просто мечи. Это люди. Они следовали за вами. Без вас может пострадать не только их дисциплина, но даже, может быть, преданность. Гвардия является краеугольным камнем армии. А вы — краеугольный камень гвардии. Царица не может позволить себе потерять вас.

— Ты думаешь, я этого не знаю? — спросил Телеус.

— Тогда вы должны остановить ее.

— Она тоже это знает, Костис, — грустно сказал Телеус. — Даже если бы я мог остановить ее, кто я такой, чтобы это делать? Это ее решение.

— Что, если она совершает ошибку?

— Кто я такой, чтобы подвергать сомнению решение царицы?

— Она человек, как и все мы, капитан. — Костис вспомнил, как Аттолия упала ему на руки днем раньше. — Даже она иногда может ошибиться.

— О, да, — горько согласился Телеус. — Иногда нам приходится вкушать плоды ее ошибок. И все же мы не можем подвергать сомнению ее приказы. Она наша царица.

— Но можно попросить ее пересмотреть решение. Только это. Попросите ее отложить приговор, чтобы убедиться, что ее решение правильное.

— Каким образом? — спросил Телеус.

Тронный зал был освещен множеством огней. Горела каждая свеча в настенном светильнике. Люстры казались огненными колесами, парящими в воздухе. День еще не начался, но в толпе платок негде было уронить. Никто не желал пропустить возможность увидеть, как всесильного капитана гвардии пошлют на казнь. Это позволило Костису относительно незаметно проскользнуть в зал и затаиться около двери. Царь предупредил его, что передав сообщение Телеусу, он должен поспешить в свою комнату и ждать, когда минует буря, но Костис просто не мог уйти. Он не был уверен, решится ли Телеус. Тюремщик вернулся слишком рано, и остальные стражники уже стояли в коридоре, чтобы вести арестованных к царице. Времени на убеждение не оставалось. Торопясь, Костис быстро произнес эту фразу на архаичном языке и перевел на простонародный. Он понятия не имел, знает ли Телеус архаичный и в состоянии ли он сейчас запомнить последовательность незнакомых звуков. Никто понятия не имел, почему эта фраза, начальная строфа из гимна Гефестии, которую поют в Эддисе на весеннем празднике, может напомнить царице о прошлых ошибках. Костис знал одно: царь обещал, что так оно и случится. Все, что мог сделать Костис, это следовать за заключенными и их тюремщиками, а затем отойти в сторону, когда пленных ввели в тронный зал. Он будет ждать, пока не поймет, умрет его друг или нет. Если Ариса приговорят к смерти, Костис не оставит его.

Глаза всех присутствующих были устремлены к трону. Аттолия сидела на нем одна. Место рядом ней, неизменно занятое в течение нескольких предыдущих месяцев, опустело, но никто не замечал этого, потому что внимание всех людей было сосредоточено исключительно на царице.

Она посмотрела на стоящих перед ней мужчин. Только Телеус имел право говорить от их имени. Он огляделся, как человек, который колеблется, прежде чем выбрать свой путь. Затем он поднял лицо к царице.

— Oxe Harbrea Sacrus Vax Dragga Onus Savonus Sophos At Ere.

Внезапный порыв ветра ворвался в открытые окна и задул часть огней на люстрах, в зале стало темнее. В колеблющемся свете свечей царица, казалось, вспыхнула от ярости, готовая разгореться вместе с ними, как пламя, одновременно неподвижное и всегда готовое к взрыву. Ткань платья на коленях слегка сморщилась, когда держащие ее руки сжались в кулаки. Костис вздохнул, пытаясь втянуть в себя глоток внезапно затвердевшего воздуха.

— Что? — спросила царица, словно интересуясь, хватит ли у Телеуса смелости повторить свои слова.

— В нашей беде мы взываем к Великой Богине в ее мудрости и милости, — сказал Телеус на простонародном.

— «Ere» переводится не как милость, а как любовь. Безжалостная любовь, Телеус. Великой Богине из Эддиса не знакомо милосердие.

— Моя царица… — начал Телеус.

— Ваше Величество! — прорычала Аттолия.

Все в зале отпрянули на шаг назад, за исключением Телеуса.

— Нет, — сказал он. — Релиус был прав, а я ошибался. Вы моя царица. Даже если вы прикажете снести мне голову с плеч или повесить на стене дворца, до моего последнего вздоха, до последнего удара сердца, вы останетесь моей царицей. То, что я не смог хорошо послужить вам, не умаляет ни моей любви к вам, ни моей преданности.

— И все же ты предпочитаешь его милость моей справедливости.

Она имела в виду царя. Она знала, от кого исходит это послание.

— Нет, — Телеус тупо покачал головой и в мольбе протянул к ней руки. — Я только… — но она прервала его.

— Тогда я уступаю. Освободить его. — она кивнула тюремщикам. — Освободить их всех.

Потом она поднялась с трона и бросилась к дверям, оставив за спиной служанок и охранников, оцепеневших, пораженных силой ее гнева.

Стражники у двери пришли в легкое смятение, не зная, может ли царица покинуть тронный зал без своей свиты.

— Откройте дверь! — крикнула она, и солдаты стремительно повиновались.

Она бурей пронеслась под аркой и скрылась за пределами зала. Ее женщины и гвардейцы ожили и бросились вслед за ней. Единственным раздавшимся в тишине звуком был звон упавших на пол цепей, после чего придворные, вдруг вспомнив о своих срочных делах, как вода из разбитого кувшина, начали просачиваться прочь из зала через все двери, за исключением той, через которую удалилась царица.

Костис, зажатый в толпе, развернулся и тоже поспешил убраться восвояси. Ни в битве при Тегмисе, ни даже в саду с убийцами ему не довелось испытать такого беспредельного ужаса. Царица пронеслась мимо него так близко, что его коснулась волна горячего воздуха, и если бы она повернула голову, хоть немного, и встретилась с ним взглядом, его испепелило бы на месте, настолько могучим был ее гнев.

Не останавливаясь и не говоря никому ни слова, он, как барсук, устремился к своей норе. Он поспешил вдоль коридора казармы и юркнул в узкий дверной проем своей квартиры. Затем он бросился на кровать, прижался спиной к стене и подтянул колени к груди, как в детстве, когда боялся страшилищ в темном углу. Потом он крепче обхватил колени и через некоторое время зевнул. В казарме стояла мертвая тишина. Звук случайных шагов в коридоре и во дворе, но ничего из ряда вон выходящего. Ни криков, ни звона оружия, ни топота ног отряда, спешащего арестовать одного маленького непослушного гвардейца. Костис снова зевнул. Он не спал всю ночь. Он приложил голову к стене и заснул сидя.

Голод и ноющая боль в затекших мышцах разбудила его несколько часов спустя. Болезненно морщась, он потянулся и решил, что ему все равно придется либо покинуть комнату либо умереть с голоду. Кроме того, ему нужно было проверить расписание дежурств. Официально он все еще наслаждался трехдневным отпуском, предназначавшимся для охоты с Аристогетоном, но, возможно, из-за чрезвычайной ситуации, график изменили, и раз его не арестовали, то ему надлежало нести службу. Может быть, его участие в трагедии, разыгравшейся в тронном зале, на некоторое время упустили из виду и забудут в будущем? Ему оставалось только надеяться. Он пошел в столовую.

Там было почти пусто. Несколько небольших компаний, близко склонив головы друг к другу, говорили вполголоса, создавая тихое гудение. Костис отрезал себе ломоть хлеба и сыра, насыпал полную плошку оливок и зачерпнул миску тушеного мяса. Он положил хлеб на рагу, сыр на хлеб и аккуратно водрузил чашку с оливками на вершину этого сооружения, освободив вторую руку для кружки разбавленного вина. Он сел в одиночестве в сторонке, но прежде, чем успел прикоснуться к еде, был окружен товарищами.

— Есть новости? — спросили мужчины, усаживаясь на скамье по обе стороны от него.

— Я с рассвета сидел у себя в комнате, — сказал Костис.

— Тогда у нас есть новости для тебя, — ответил кто-то.

— Наверное, я их знаю. Телеус и остальные освобождены.

— Ты там был?

— Ты не был на дежурстве?

— Я был в толпе.

— Ай, глупая затея. Тебе нечего было там делать.

— Это точно, — согласился Костис. — Больше я такого не повторю.

— Значит, ты вернулся к себе? И ничего больше не слышал?

— А что еще было? — осторожно спросил Костис.

— О драке между царем и царицей.

Костис поставил кружку. Торжественным шепотом ему передали эту новость.

Царица прямо из тронного зала отправилась в апартаменты царя.

— Я хочу видеть моего господина Аттолиса, — сердито сказала она.

Никогда прежде она не обращалась к нему этим официальным именем.

— Я здесь, — ответил он, выходя к двери в ночной рубашке и халате, помятый и бледный, но решительный.

Он ждал ее. Царь прислонился к дверному косяку, в то время как его перепуганные слуги разлетелись по углам, как пучки соломы при первом порыве бури.

Царица набросилась на него, а он отвечал сначала спокойно, а потом со все большим раздражением.

— Ты позволишь мне наказать хоть одного преступника? — кричала Аттолия. — С чего ты вдруг так полюбил Телеуса, что стремишься сохранить его жизнь любой ценой?

— Я только попросил тебя пересмотреть твое решение.

— Там нечего пересматривать!

— Ты знаешь, почему он нужен мне.

— Не так уж и нужен, — заявила она категорично.

Царь проигнорировал ее категоричность.

— Сейчас больше чем когда-либо, — настаивал он.

— Он провинился.

— Это не совсем его вина!

— Значит, ты собираешься отменять мои решения? — Аттолия словно предлагала ему пойти на риск.

— Ты сказала, что я могу, — решительно ответил Евгенидис.

Он зашел слишком далеко, и царица замахнулась на него. Царь не пытался избежать удара. Его голова резко откинулась назад, и он ударился виском о дверной косяк. Он пошатнулся, но удержался на ногах. К тому времени, когда он открыл глаза, она уже подошла к дверям, а затем исчезла.

Прежде чем его слуги вышли из оцепенения, царь вошел к себе в спальню и закрыл дверь. Она захлопнулась с треском, похожим на выстрел из пистоля, и они услышали, как поворачивается ключ в дверном замке.

Сеанус попытался отпустить язвительный комментарий, но его острота притупилась о неожиданно пробудившуюся симпатию к царю.

— Вчера я подумал, что она его любит, — жалобно сказал Филологос.

— Я тоже. И что он любит ее, — подхватил кто-то еще.

— А теперь…

— А теперь я думаю, — сказал Иларион, прерывая дальнейшие рассуждения, — что нам всем незачем толкаться здесь, как прошлой ночью, и некоторые из нас могут лечь в постель.

Он положил руку на плечо Филологосу и подтолкнул его к двери небольшой комнаты за царской гардеробной, которую использовали как спальню для находящихся на дежурстве придворных.

— Кто знает, может быть, проснувшись, ты обнаружишь, что мир перевернулся еще раз?

Он оглядел остальных слуг, находящихся в комнате, как бы предупреждая, что обращается не только к Филологосу:

— Помните, что любовь царей и цариц непостижима для нас, простых смертных.

Если кто-нибудь и заметил, что он назвал вора из Эддиса царем, то предпочел ничего не говорить.

— Она не любила его, — сказал охранник справа от Костиса. В его голосе звучало облегчение. — Это был обман.

Прежде чем Костис успел возразить, человек слева от него сказал:

— Конечно, обман. Разве наша царица будет смотреть коровьими глазами на жулика, укравшего ее трон? Вы что, с ума сошли?

Костис снова открыл рот.

— Но ты все равно был бы верен ей? — теперь заговорил человек, сидящий за столом напротив.

Костис закрыл рот. Мужчины вокруг него презрительно пожали плечами. Этот вопрос казался им спорным. Их царица в их глазах никогда не могла быть ничем иным, как красивая и бесстрастная владычица, и их нелицеприятное мнение о царе ничуть не изменилось даже после того, как тот человек проявил безумное мужество, столкнувшись с гневной Аттолией.

— А я был бы, — флегматично сказал Костис.

Его товарищи уставились на него в замешательстве. Выдвинутый вопрос казался таким нелепым, что о Костисе уже забыли.

— Она моя царица, — Костис игнорировал взгляд сидящего напротив Лепкуса, который нахмурился, не ожидая возражений. — Остальное не важно. Я буду верен ей до самой смерти.

Кто-то втянул в себя воздух. Вопрос уже не казался простой болтовней. Под сомнение была поставлена их верность, и возможен был только один ответ.

— Конечно, — подтвердили все как один.

Теперь этот вопрос казался им оскорбительным, и все они готовы были подтвердить непоколебимую верность гвардии.

— Конечно.

— Не все, — сказал кто-то на другом конце стола.

Костис не мог увидеть, и наклонился вперед, чтобы посмотреть. Это был Экзис, первый командир Костиса. Он был рассудителен, образован и славился своим умом.

— Эддисиец может призвать своих людей для поддержки, — продолжал Экзис. — Не забывайте, что он царь, и захочет укрепить свою власть. Мы должны стоять за царицу.

— Кто выиграет, если царь с царицей будут не в ладах?

Никто не сомневался, что нелады уже начались. Ни одна женщина не сможет ударить мужа по лицу, а потом делать вид, что любит его. Ни один мужчина не может снести оскорбление и по-прежнему претендовать на уважение.

— Кто выиграет? — повторил Экзис, пожав плечами. — Барон Эрондитес.

Если царь с царицей начнут воевать друг с другом, барон Эрондитес подождет, пока они не станут слишком слабы, чтобы противостоять ему, а потом атакует. Это неизбежно. Люди за столом закивали с горестным видом.

— Куда идешь, Костис? — спросили они, когда он поднялся из-за стола.

— Проверить расписание дежурств. Если меня там нет, то пойду к себе в комнату. Буду ждать свою судьбу там.

— Думаю, твоя судьба сама пришла к тебе. Вот идет наш новый капитан, и он знает, куда направить твой путь.

— Новый капитан?

— А ты не слышал? Энкелис уже собрал вещички и переехал в капитанскую квартиру. Он говорит, что царица освободила Телеуса, но не восстановила его в должности. Он пытался выгнать Аристогетона, но тот сказал ему прямо в лицо, что не был освобожден от присяги и не уйдет, пока сама царица не прикажет. Мы все ждем царицу, чтобы она пришла и лишила Энкелиса звания капитана, но день почти закончился, а она так и не вышла из своих покоев. Аристогетон с его парнями назначены в четвертую смену, но никто не знает, где сейчас Телеус.

Новый капитан подошел к их столу, и люди почтительно встали. Энкелис кивнул Костису.

— Тебя ждут. Приведи себя в порядок и иди за мной.

Костис стоял между охранниками в караульном помещении перед спальней царя. Сеанус улыбнулся.

— Наш дорогой мальчик для биться снова среди нас? Что привело тебя сюда, Костис? Надеюсь, не жажда мести?

— Я на дежурстве. И останусь на посту, пока не сменюсь или до тех пор, пока царь не освободит меня.

— И чей же это приказ?

— Моего капитана, лорд Сеанус. Чьи еще приказы я могу выполнять?

Филологос встал с постели, чтобы найти мир не перевернутым, а прежним, пребывающим в печали и унынии. Царица не покидала своих покоев. Царь, когда они наконец постучали к нему, из-за закрытой двери велел им убираться куда подальше и не беспокоить Его Величество. Он сделал единственное исключение для посла Эддиса, но их разговор прошел не совсем гладко, и Орнон вышел из царской спальни, пыхтя от ярости.

Царские служанки не соглашались никого пропускать к Аттолии и даже отказались передавать сообщения, хотя некоторые из них выходили от царицы с поручениями. Министры были брошены на произвол судьбы. Советники совещались между собой. Организованная рутина раз и навсегда заведенного порядка не нарушалась, но весь дворец был охвачен беспокойством.

Костис наскоро поел прямо в караулке и проспал несколько часов ночью на узкой скамье, окаймляющей стены. Потом его сменяли царские придворные, спавшие на более широких скамьях по обе стороны от двери в спальню. Они были под рукой, на случай, если царь призовет их посреди ночи, но царь молчал.

На следующий день посетителей было больше. Костис, разрывающийся между двумя полюсами преданности, мысленно принимал к сведению приходящих. Это были люди, готовые поддержать правление нового царя. Они ожидали в караулке, а царские слуги выходили спросить, желает ли царь их видеть. В основном, он отказывал, хотя позволил Дитесу посидеть у его постели некоторое время. Леди Фемиду завернули прямо с порога. Но час спустя в коридоре перед охранниками остановилась ее младшая сестра. Она была очень бледна, когда спросила дежурного, может ли она увидеть царя.

— Его Величество не принимает.

— Пустите ее, — сказал царь из спальни.

Удивленно приподняв брови, стражники расступились перед Хейро. Она подошла к кровати и присела на краешек стула. Некоторое время они разговаривали вполголоса. Царь, взяв ее за руку, сказал:

— Надеюсь, ваш отец оценит, каким хорошим другом вы стали мне.

— Спасибо, Ваше Величество, — тихо сказала она и ушла.

Царь проспал всю оставшуюся часть дня.