Царская свара

Глава 3

Западнее Шлиссельбурга

Санкт-Петербуржского гарнизона

Капитан Федор Салтыков

после полудня 8 июля 1764 года

— Эх-ма, все никак в люди выйти не могу. Все никак возможность отличиться не дается!

Федор Михайлович тяжело вздохнул, мысленно оплакивая в который раз свою карьеру. И все началось с того рокового дня 28 июня два года тому назад, когда в столице начался переворот, возведший на престол Екатерину Алексеевну, супругу Петра Федоровича, который вскоре «предусмотрительно» помер, оставив ее вдовой.

Тогда, в те суматошные дни он служил в лейб-гвардии Измайловском полку поручиком — до следующего чина всего год осталось, и стал бы капитан-поручиком, роту бы принял. А в армии такой чин уже секунд-майору равен — дорога к начальству над полком открыта. Так все гвардейцы поступали — получив под командование роту и дождавшись капитанского чина, тут же переходили в армию, а там быстро становились уже подполковником. А так как за годы службы в столице все обрастали нужными и полезными связями, да еще имея поддержку влиятельной родни, то карьерный рост в провинции, где размещались дивизии, был обеспечен. Так что спокойно и без волнений с переживаниями, служили до бригадира, и в скорую отставку выходили уже в чине генерал-майорского ранга, а то порой и выше оного.

По такой же накатанной дорожке и у него бы пошла карьера, вот только выбрал он не «ту сторону». Пытался он вместе с братьями Воронцовыми, воспрепятствовать выступлению своего полка, уговаривал не нарушать присягу императору Петру Федоровичу даденую, но кто тогда подумать мог, что сам полковник Кирилл Разумовский в сговоре с Катькой участвует. А когда на полковой двор преображенцы с семеновцами ввалились, и пошли по улицам, что «ротами» называются, было уже поздно.

«Соблазнили» почти всех к мятежу, вкатив бочонки с водкой и вином — дрогнула душа гвардейская, в обещаниях царицы серебром и златом усыпанная, и присоединились измайловцы к мятежу против законного императора. Соблазна «взлететь» в одночасье не выдержали…

Вместе с командиром лейб-кирасирского полка генералом Измайловым, полк которого тоже за «матушку Екатерину» поднялся (заговор везде пустил свои щупальца), подался он с братьями Воронцовыми в Ораниенбаум. Надежда была, что государь Петр Федорович поднимет полки армейские и флот, да железной хваткой раздавит мятежников.

Вот только неспособен оказался на такой шаг «голштинец», он только прощение у супруги вымаливал и вскоре сдался на ее «милость» — через несколько дней его в Ропше убили «катькины присные» — Алехан, Пассек и прочие. А затем императрица убрала всех тех, кто поддержал ее мужа в дни злополучного для него мятежа.

Канцлера Воронцова отправили в имение, вместе с сыновьями — все же графы и служили как не крути вполне законному монарху, легитимному. Его дочь Елизавету, что была любовницей Петра, страшную как рота солдат со шпицрутенами (сам Федор избрал бы лучше прохождение через строй, чем женитьбу на такой особе) отправили подальше от столицы. А все дело в том, что ее младшая сестра Екатерина, в замужестве за князем Дашковым, стала наперсницей императрицы и приняла самое активное участие в заговоре. Так что графы Воронцовы отделались легко, по сути их просто пожурили, все же Екатерина Алексеевна не грозная царица Анна Иоанновна — мнение дворянства эта осторожная и предусмотрительная немка всегда учитывает, и поступает соответственно.

Генерала Измайлова и прочих военных, что присяге оказались верными, по-тихому отправили в отставку. Пострадал и Федор — из гвардии его убрали, сохранив чин при переводе. Обидно, конечно, но без позора. А вот тут родня похлопотала, и Екатерина Алексеевна предпочла не ссорится с Салтыковыми, учла, что род очень влиятельный. И через царицу Прасковью Федоровну, жену единокровного старшего брата будущего императора Петра Великого, царя Иоанна Антоновича в свойстве самой Анне Иоановне приходились. Старейшего из них Семена Андреевича, обер-гофмейстера и командира преображенцев, грозная царица именовала на французский манер «мой кузен». Да и сейчас фельдмаршал граф Петр Семенович московский губернатор и командующий дивизией, победитель прусского короля под Кунерсдорфом. Троюродный дед самого Федора в свойстве, а отдаленной родни тут не бывает — все помогают друг другу. И объяснение тут простое — если не помогать своим родственникам, то чужие родичи живо займут самые лучшие места близь власти и трона.

Так что к настоятельным просьбам представителей такого влиятельного известного рода, как Салтыковы, императрица Екатерина Алексеевна не могла не прислушаться.

Хотя поступила совершенно в своем характере, унизив его образно — оставила в столице, но перевела не в армейский, а гарнизонный полк — такое назначение было пощечиной, и Федор Михайлович возненавидел ее всеми фибрами души. А потому в мятеж против нее на стороне освобожденного из «секретного каземата» Шлиссельбургской крепости молодого царя Иоанна Антоновича, абсолютно легитимного по всем законам, и к тому же уже правившего, пошел не просто охотно, с превеликой радостью. Ведь взошедшему снова на трон императору он сам тоже будет в определенном свойстве приходиться. Одно плохо — по приказу полковника Бередникова, коменданта лейб-гарнизона, что бригадирскому чину ровен, оставили его здесь тылы стеречь. Поручение важное — но тут не будет случая удачу схватить, как в баталии представляется, вот где беда!

— Господин капитан… Там это…

Федор Михайлович с недоумением посмотрел на запыхавшегося капрала — тот с очумелыми глазами только разевал рот, стараясь отдышаться. Наконец с трудом выдохнул:

— Там сама царица Катька в карете едет! Узнал я ее! А с нею конвой кавалергардов, с два десятка, все каски в перьях!

Капитана Салтыкова подбросило на месте — придерживая шпагу рукой, побежал к засеке, которой перегородили дорогу за поворотом. Чтоб сразу было ее увидеть, а, значить, успеть повернуть лошадей или карету с повозкой. Таким макаром они с десяток столичных фурьеров и «гостей» переловили — под дулами двух трехфунтовых пушек, скрытых в кустах, и полусотни фузей, все живо покладистыми становятся и руки покорно дают связывать заранее нарезанными веревками.

Федор Михайлович успел добежать — знакомая карета с императорскими гербами и запряженная шестеркой только въезжала в поворот тракта, пыля колесами — лето ведь стоит жаркое. И оценил обстановку мгновенно — такой подарок судьбы выпадает всего один раз в жизни. Теперь сам государь Иоанн Антонович будет ему сильно обязан, что освободил его от докуки, и руки царские остались не замаранными кровью.

— Бить по карете! Только по карете — все беру на себя — там Катька приблудная с выблядком своим! Такую нашу услугу самодержец наш Иоанн Антонович оценит по достоинству — быть вам вечером офицерами! Да и награды деньгами последуют! Как в поворот карета войдет — пали по ней сразу, без команды моей! Я ее сейчас вам отдал — палите по карете только, не промахиваясь! А кавалергардов мы и так прижучим!

Канониры радостно ощерились, и со сверкающими глазами поднесли к затравочным трубкам пальники с дымящимися фитилями. И через секунды обе пушки оглушительно рыкнули, пламя вырвалось из стволов, выпустив клубы белого порохового дыма. И тут же загремели фузеи — окутав кусты и засеку густыми дымками.

— Бей кавалергардию!

Солдаты полезли густо и зло, вот только сражаться было не с кем. Истошно ржали от невыносимой боли лошади, их тут же добивали, избавляя от мучений. Кавалергарды, еще минуту назад нарядные, а сейчас в изодранных и окровавленных мундирах лежали в пыли — лишь несколько всадников быстро удалялись, нещадно нахлестывая коней.

Фомичев бросился в карете, сжимая шпагу в руке — если царица выжила от убойного залпа осьмушки пуда картечи, то ее нужно добить немедля, чтобы никто ничего не понял.

Рванул отломанную дверцу, заглянул вовнутрь кареты и тут же отшатнулся, сдерживая тошноту. Залпом картечи «матушке-царице» почти снесло голову, в кровавом месиве видны были только черные волосы, разобрать больше ничего толком нельзя. А вот лицо у фрейлины уцелело, зато тело было истерзано, залито дымящейся кровью.

А вот цесаревича Павла в карете не было — видимо в столице остался. Ничего, жить ему недолго — если император пожалеет, то Миних ошибку исправит незамедлительно.

— Императрица умерла! Нет ее ныне!

Радостный крик вырвался непроизвольно. Дрожащими руками Федор Михайлович снял голубую ленту (порядком залитую кровью), отцепил с нее орденской знак, оторвал от платья большую серебряную звезду. Пока никто не видел, плюнул в кровавое месиво, что было женским лицом — так прорвалась накопившаяся за два года злоба.

— Виват императору Иоанну Антоновичу!

Солдаты моментально просекли, что они совершили во благо царя, и что всех ждут награды. А потому подошедший поручик лишь завистливо вздохнул, получив от Салтыкова приказ:

— Принимай командование и неси тут службу дальше как следует! Украшения драгоценные под опись соберешь с присланным от царя офицером! А я к самому императору Иоанну Антоновичу с известием поскачу немедленно, о таком случае неожиданном нашему государю знать надобно как можно быстрее…