Боги, пиво и дурак

Глава 14. Посадил бог репку

Через три недели я стал достопримечательностью школы.

Конечно, не настолько популярной, как мой наставник, но тем не менее на меня уже приходили поглазеть и похихикать. В светлой рубахе, с закатанными штанами и гирляндой репок на шее я выглядел, как безумный монах из комиксного шао-линя. В какой-то момент я даже пожалел, что Та’ки выбрал не чеснок — так я бы выглядел еще безумней и колоритней. Но зато хоть мог бы объясниться — ну а что, имеет человек право бояться вампиров?

А так мне в спину все чаще звучали вопросы, не собираюсь ли я вскоре взять в зубы яблоко, а в уши вставить зелень — для полноты картины. Или где я прячу святилище своего репкобога.

Мой репкобог с явным удовлетворением на пятнистой морде слушал все эти нагоны в мой адрес и беззаботно хрустел своими стеблями.

Я на него не сердился.

Ведь он единственный обратил на меня внимание не как на уборщика или третью рябину во втором ряду, а как на возможного ученика! А ученик полубезумного бога просто не имеет права быть нормальным. Я в этом находил даже что-то веселое и провокационное, так что в целом полет был нормальным. Только один чудак на букву «м» с торчащими наружу передними зубами и погонялом «Бобер» меня порядком достал.

Но что поделаешь? Бобер — он и в Африке бобер. С таким прозвищем только пилой работать — или по дереву, или по нервам.

Каждое утро я вставал затемно, взваливал на плечи мешок с горохом и шел на двор, по пути продирая глаза и окончательно просыпаясь. Поприседав немного во дворе со своей ношей, я шел к ограде и делал вдоль нее круг пенсионерской рысцой. Потом отжимался, сколько мог, бегом с двумя ведрами в руках таскал воду из дальнего колодца в баню и наполнял большой таз, в котором потом ополаскивался и шел на работу. А вечером меня ждала двухчасовая тренировка с моим зеленым наставником, спарринг и очередная репка.

Пару раз поздно вечером я замечал нашего аристократа: он что-то наигрывал на лютне и тихонько напевал себе под нос. И то ли наша альма-матер не оправдала его надежд, то ли несчастная любовь поразила беднягу в сердце, но напевы его были грустными и протяжными, как пьяные песни нашего бога.

В первую неделю такого режима я думал, что сдохну. Каждое утро, вытряхивая себя из постели, со стоном разравнивая спину и выпрямляя колени я завидовал тем, кто уже умер, и потому не мучился. Помню, как я пытался поднять на плечи этот чудовищный мешок с ядрен-горохом, упираясь плечом в стену и вытирая навернувшиеся на глаза слезы.

В какой-то момент мне даже захотелось скинуть его ко всем чертям, рухнуть на пол и заявить всему миру, что я неизлечимо болен — по крайней мере, на ближайшие пару лет.

Но тут я вспомнил себя на арене. И презрительный взгляд Ленки. И вонючего урода, обложившего меня и в хвост и в гриву за то, что я посмел его пигалице руку помощи протянуть.

И, матерясь на чем свет стоит, я плелся с этим мешком вокруг школы, едва переставляя ноги.

После разминки мое тело возвращало более-менее сносную пластичность, и я был в состоянии работать и даже пережить вечернюю тренировку.

Но утром я снова чувствовал себя между жизнью и смертью. Болело абсолютно все — каждая мышца, связки, все позвонки моего несчастного позвоночника от самой шеи до копчика.

А потом вдруг что-то произошло.

Проснувшись утром, я больше не испытывал боли. Я даже опасливо ощупал себя, чтобы убедиться, что не помер и не потерял нахрен всю чувствительность. А потом встал, взвалил свой мешок на плечи и в первый смог не пройти, а пробежать свой маршрут вокруг школы. И воду для умывания я тоже смог натаскать уже бегом! Разогретые мышцы гудели, но это была уже не боль, а скорее приятная натруженность.

И вот уже четвертый день я открывал глаза с улыбкой вместо проклятий. Хорошенько потянувшись, я вышел во двор, чтобы немного размяться перед пробежкой.

Я ожидал увидеть синее утро, вдохнуть свежего воздуха и насладиться царящей в школе тишиной за мгновение до того, как начнет просыпаться жизнь. Сначала — звонкая, в кронах деревьев. Потом разумная — на тренировочной площадке.

С того момента, как я перестал умирать от необходимости проснуться, эти минуты стали мне вдруг дороги.

И тут я увидел, что кое-какая разумная жизнь уже проснулась.

Это был Ян. Он сидел на изогнутом стволе липы, росшей поблизости от моего жилища, и жевал вчерашний пирожок с капустой.

Под его пристальным взглядом я остановился.

Ян смерил меня хмурым взглядом с головы до ног, почесал небритую щеку и многозначительно протянул:

— М-даа… Красавец!

Я не знал, что ему ответить. Потому что мы с Та’ки не обсуждали, можно ли с кем-нибудь делиться причиной моего идиотского вида. И если языкатых учеников я мог просто послать нахрен, то с Яном дела обстояли иначе.

И не только потому что он был магистром. Просто мне было не все равно, что он обо мне думает.

Но и лишиться тренировок я не мог себе позволить. Поэтому просто стоял и молча смотрел на свои босые ноги.

— Ну, пошли, чтоль, — со вздохом сказал Ян, запихивая в рот остаток пирожка.

— Куда? — опасливо спросил я.

— Куда-куда… К твоему репоносному божеству, конечно! Слово-то какое некрасивое получилось… Или ты думал, я не догадаюсь, откуда ветер дует?

— Ян, не надо!.. — попытался я протестовать. — Он не при чем, я сам!..

— Сам придумал репу на себе носить, как деревенский дурачок? Ну-ну. Та’ки, мать твою! — гаркнул он на всю округу, направляясь в сторону лужайки. — А ну иди сюда, тварь зеленая! Эй! Ты где?

Кусты у дороги зашевелились, хрустнули сломанными ветками, и я услышал хмельной голос, уже ставший родным.

— А вот в былые времена… богов призывали не так… — пятнистая морда Та’ки показалась из зелени. — Раньше была культу-уура! — его язык отчаянно заплетался. — Алтари там… подношения… девушки голые… красивые…

— Я тебе щас так поднесу — мало не покажется, — нахмурился Ян.

— Ян, меня все устраивает! — попытался я встрять в разговор, и тут же получил затрещину.

— Умолкни и ресницами хлопай, пока старшие разговоры ведут! — прицыкнул он на меня и снова повернулся к панде.

— Ты чего над парнем глумиться вздумал? А? Вся школа теперь над ним потешается — шута нашли!

Та’ки вдруг захохотал. Неловко перекатившись через плечо, он вывалил из кустов и развалился на спине, как диковинная мохнатая звезда.

— Это я-то?.. — переспросил медведь, ухахатываясь. — Я вздумал издеваться?..

Он закатился беззвучным хохотом, трепыхаясь всем своим зыбким телом.

— Хорош ржать! — разозлился Ян.

— А я и не ржу. Ржут эти… Как их… Пони.

— Кони, — на автомате пробормотал я.

— Во! — кивнул Та’ки. — И эти тоже. А я — панда!

— Ты — пакостный весельчак, — процедил сквозь зубы Ян. — Себя повеселил, другим напакостил!

— Агга! Еще как напакостил! — медведь утробно рыгнул и приподнял голову. — Это же я взял в школу уникального парня и посадил его картошку чистить.

— Чего?! — уже по-настоящему разозлился Ян. — Какого еще уникального? Ты совсем страх потерял, скотина? Забыл, с кем разговариваешь?!

Тут у меня слегка приоткрылся рот.

Такого напора от смертного человека на почитаемую божественную сущность я, конечно, не ожидал. Но еще меньше я ожидал, что магия Януса вдруг заклубится над ним, как дым над костром. Одна половина его лица вдруг высветлилась, будто под лучом прожектора, а другая потемнела, стала землисто-серой и мрачной. А над его головой высоко вверх полыхнуло черно-белое пламя.

Та’ки приподнялся и уселся задницей на траву. Медвежья оболочка стала прозрачной, и я увидел внутри нее своего наставника в человеческом обличьи.

— Посмотри на шею Даниила, Ян, — внезапно трезвым голосом проговорил он. — Каждый день я надевал на него по одной репе. А теперь пересчитай их и ответь на вопрос, сколько же тебе потребовалось времени, чтобы узнать о том, над чем потешалась вся школа? Твоя школа, Ян! Твои ученики! Впрочем, ты так нечасто выходишь с ними на тренировочную площадку, что в некотором смысле удивительно, что ты вообще в курсе, над чем они там потешаются в этом году. Или я недооцениваю осведомленность кабака?.. — прищурился он.

— Ты совсем ужрался? — угрожающе прохрипел Ян. — Прибью нахрен, чтоб мораль не читал!..

Он взмахнул рукой, и из его ладони вытянулась длинная широкая лента — черная, точно сделанная из абсолютного мрака. Лента ударила в землю у ног моего наставника, вырывая куски дерна и опаляя траву.

— Убьешь бога-покровителя накануне приезда трибунала? — невозмутимо пожал плечами Та’ки. — Ты же понимаешь, что граф просто так нам труп своего адъютанта не спустит?

— Не делай из меня идиота!

— Тогда посмотри на парня, Ян. Посмотри на его магическое зерно. И это всего три недели расслабленных занятий.

— Чего?.. — вырвалось у меня.

Расслабленных занятий? Да я чуть не помер от такой нагрузки, слышь ты, божественная панда!

— Очнись, Янус! Этот человек попал сюда случайно, во время ритуала привнесения новой крови и новой жизни из другого мира. Ты говорил, что он нечаянно выжил при встрече с Арахной, волей случая встретился с тобой и очутился на арене. А потом он встал между мной и копьем, Ян. И в этот миг я убедился, что не ошибся в тот день, когда в первый раз взглянул на него. Потому что его источник внезапно стал ярче и больше. Посмотри же внимательней, Янус! Сама судьба привела к твоим дверям истинного грифа!

Янус будто застыл. Двухцветное пламя угасло, и он снова стал обычным человеком — по крайней мере, с виду.

Добрую минуту они оба буравили меня взглядами.

— Слушайте, вы на мне дыру прожжете!.. — проговорил я, чувствуя безумную неловкость от всего происходящего.

— Ладно, — проговорил, наконец Ян, обращаясь к Та’ки, который тоже стал обычным, насколько вообще может быть обычной зеленая панда. — Ладно, посмотрим. Не думаю, конечно, что ты прав, но… Зерно и правда стало чуть больше.

— Какое зерно?.. — переспросил я с такой надеждой в голосе, что самому было противно слышать. — Магическое? У меня что, стало больше магии? Да? И что такое «истинный гриф»?

Ян усмехнулся.

— Ничего пока не понятно, так что не радуйся раньше времени. Да и радоваться там… такое себе. Но в любом случае, с сегодняшнего дня ты ученик-послушник. Я забираю тебя из кухни.

— Нет, — выпалил я, даже не успев толком взвесить все «за» и «против». Мне просто стало обидно, что один разговор с Та’ки вдруг решил мою задачу абсолютно без моего участия. Черт подери, я что, зря бегал с этим вонючим горохом наперевес?!

— Я не согласен! — выдохнул я, чувствуя, как руки непроизвольно сжимаются в кулаки. — Ты сказал, только когда я смогу уклониться от твоего удара!..

— Совсем дурак, чтоль? — уставился на меня медведь, вытаращив воспаленные розоватые белки.

А Ян вдруг рассмеялся.

— Ну, во-первых не от удара, а от пущенной в лоб монеты — это, понимаешь, разные вещи.

— А мне — без разницы, — проговорил я, чувствуя, как моя обида начинает расти и клокотать, вскипая в жилах. — Мне правда очень важно получить звание ученика. Но дашь ты мне его не потому что белые рояли подвезли, а потому что я это заслужил!..

— … А во-вторых, — перебил меня Ян. — Я собирался забрать тебя не потому что медведь об этом попросил, а потому что увидел результат твоего труда.

Я моргнул.

— Правда?.. То есть… Я как бы заслужил?..

— Ну, теперь-то это уже никакого значения не имеет, — с недобрым прищуром проговорил Ян. — Раз ты захотел с монетой — будет тебе с монетой. Сегодня вечером, когда закончишь работу. Посмотрим, чему тебя зеленый научил. Ну, бывай!

Усмехнувшись, он сунул руки глубоко в карманы и, размашисто раскачиваясь из стороны в сторону, как только что сошедший на берег моряк, направился к крыльцу главного корпуса.

— Вот ты дураааак, — протянул Та’ки.

— Это да, — мрачно отозвался я. — Сам не знаю, чего на меня нашло. Прям будто кто за язык дергал.

— Дурость на тебя нашла… Несусветная. Ладно, ты это… Гирлянду-то корнеплодную снимай? — сказал он, покосившись на первых посетителей тренировочной площадки, показавшихся со стороны жилого корпуса.

Я потянулся было к веревке с репой, висевшей у меня на шее…

И тут меня осенило.

Ну нет, второй раз подряд я глупостей делать не стану!

— Не-а, — сказал я, отступая. — Мы как договаривались? Если я перестану носить репу — ты больше не придешь меня тренировать. Стало быть, до тех пор, пока я эту репу ношу, ты будешь продолжать тренировки согласно обещанию…

Та’ки сделал неожиданный рывок вперед, но я, придерживая веревку на шее, изо всех сил рванулся в сторону, уворачиваясь от пьяных медвежьих лап.

— Не-не-не, мне слишком нравится с тобой заниматься! — выкрикнул я. — И я готов носить репу, тыкву и даже яблоко в зубах, если потребуется — но от меня ты так просто не отделаешься!

Медведь выпрямил спину, норовя поймать меня вторым броском. Я метнулся в сторону, пригибаясь пониже — так, как он сам меня учил, сгибая колени и нещадно наклоняя корпус, будто подныривая под натянутым канатом.

— Смертный… мальчишка!.. — протянул Та’ки, пошатываясь, и по его интонации я не мог понять, досадует он, насмехается или доволен моими успехами.

А к нам спешили зеваки. Еще бы, не каждый день увидишь, как зеленая панда ловит овощного чувака!

— Пользуешься тем, что я пьян? — со смехом в голосе сказал Та’ки. — Как не стыдно…

— Не стыдно, — прищурился я. — И потом, ты ведь можешь и протрезветь на раз, если вдруг захочешь.

— Так если я по-трезвому на тебя рукой махну, тебя ж в землю по макушку вкрутит, — отозвался Та’ки.

— Маши, если хочешь, — сказал я. — Только я все-равно рискну. За такое стоит рисковать, знаешь ли!..

Не обращая внимания на собравшихся рядом с лужайкой изумленных учеников, мы препирались и продолжали играть в ну-ка догони, как дети.

А те смотрели на нас во все глаза и перешептывались.

— Да не хочу я больше тебя тренировать! И вообще, я свое дело сделал… Где благодарность, человек? — с пьяным смехом крикнул мне Та’ки.

— Увы — мир несправедлив. И моя безграничная благодарность нихрена не влияет на мое неудержимое желание продолжать тренировки! — парировал я.

— Ты — не человек! — пьяно рассмеялся Та’ки, повалившись на спину. — Ты — бараносвин. Упертый и бес… бес…

Он вдруг повернулся на бок и звучно срыгнул пенистой зеленой массой.

— …бессовестный… — закончил реплику Та’ки.

В воздухе приятно запахло свежескошенной травой и полынной горечью, но девушки и числа учеников все равно схватились за носы и поотворачивали головы.

Я кивнул.

— Знаю, об этом мне с самого детства говорят.

— Ладно, хрен с тобой. Потерплю тебя еще немного… — вздохнул мой наставник.

Я просиял.

— Но фигню эту все равно сними, — покосился на меня Та’ки. — По-честному… Завязывай. И это… — он понизил голос. — До кустов меня доведи… Чето я пережрал ночью.

— Ладно, — кивнул я.

Стащив репу, я с удовольствием покрутил освободившейся головой. Как же все-таки хорошо без лишнего веса на шее! Потом подмигнул красивой темноволосой девице, у которой кожаная амуниция чуть не лопалась на богатой, сдобной груди, помог подняться своему наставнику и почтительно сопроводил его в кусты проблеваться.

Довольно насвистывая, я двинулся на кухню — тренироваться у всех на глазах после всего случившегося было как-то недостаточно эпично. Да и со временем уже как-то не складывалось.

А когда я уже собирался взбежать по ступенькам, кто-то окликнул меня.

— Эй, погоди минуту!..

Обернувшись, я увидел нашего аристократа — того самого, чей папаша присылал в школу свое посольство, рассчитывая вернуть в лоно семьи непутевого сына.

— Ну?

— А это правда, что тебя тренирует местный бог-покровитель?

— Тебе-то какая разница? — строго прицыкнула на него возникшая будто из ниоткуда Майя, воткнув тонкие ручки себе в бока.

В темной кожаной одежде, обтекавшей каждый изгиб ее стройного длинноногого тела, она показалась мне ослепительной. — У тебя свой наставник есть, и этот наставник — я, и сейчас я говорю тебе: а ну-ка бегом на тренировочную площадку! Разминка и медитация — вот что тебя сейчас должно занимать!

Аристократ, вздохнув, кивнул и поплелся по направлению к площадке, бросив на меня напоследок тоскливый взгляд.

А Майя с лукавой улыбкой вдруг взяла меня под руку и со стороны будто бы невинно придвинулась ко мне, но на самом деле она ко мне прильнула так, что у меня внутри аж вскипело.

— Милый Даниил, скажи мне — как же тебе это удалось?..

— Что именно? — внезапно осипшим голосом спросил я.

Она волнующе рассмеялась, демонстрируя жемчужные зубки в сладкой манящей улыбке.

— Как тебе удалось уговорить Та’ки отнестись к тебе серьезно? Я упрашивала его целых два года — с того самого дня, как однажды Ян по пьяни проговорился, что наш бог-покровитель владеет особыми секретными техниками ведения боя. Но он только облевал меня пару раз, один раз облапал и один раз послал. Во всех остальных случаях он просто закрывал глаза и демонстративно вырубался…

Ее голос становился тише и вкрадчивей, и я понял, что уже не разбираю ни слова. Единственное, что я сейчас слышал — это собственный пульс во всех местах.

После трех недель абсолютного отруба мое тело вдруг вспомнило, что оно еще очень молодо и вполне себе живо!

И эта засранка, кажется, прекрасно все понимала. И рассчитывала, что поманит меня, как голодного пса, своим аппетитным набором из грудок и бедрышек, и я весь растекусь ей под ноги, дожидаясь пинка. Я видел это в надменном снисходительном взгляде — она не заигрывала со мной, а одаривала меня своей милостью.

Ну погоди…

Быстрым взглядом оценив окружающую обстановку, я обхватил ее талию покрепче, резко развернул спиной к стене и в ответку многозначительно вжался в ее упругое тело.

От такой наглости улыбка с ее лица упорхнула, глаза распахнулись.

— Хочешь рассказов — заглядывай ко мне после полуночи, — проговорил я ей на ухо. — Поверь, я умею очень захватывающе рассказывать.

Она попыталась что-то ответить, но от возмущения только схватила губами воздух.

— Да как ты… Как ты смеешь так обращаться со мной! — выдохнула она наконец. — Убери руки, немедленно!

— Ладно, как скажешь, — усмехнулся я и отпустил девушку. — Убрал и не претендую. А ты думала, что запросто подкупишь меня запахом паштета без паштета? Смешная ты.

Я стукнул ее по носу пальцем, как маленькую, и взбежал по ступенькам наверх.

— Кстати, если бы ты просто ко мне подошла без всех этих закидонов, шансов на откровенную беседу у тебя было бы куда больше, — добавил я, обернувшись перед дверью.

А переступив порог, я буквально наткнулся на хмурую и злющую Нику. Подсматривала, что ли?

— Доброе утро, — сказал я ей, уже привычно протянув руку к спрятанному в кудрях кошачьему ушку.

Ника отпрянула, фыркнула, и, высоко задрав голову, торжественно прошествовала в кухню.

Я опешил. Это что вообще такое было сейчас? Ревнует, что ли?…

Вот это дела пошли…

А ведь мне вообще-то сейчас вовсе не о девочках думать надо было. Вечером меня ожидало или досадное поражение, или первая победа.