Боги, пиво и дурак

Глава 11. Быть как гриф

После моей фразы вдруг стало нестерпимо тихо. Или мне так показалось?

Ян остановился, голоса за дверью умолкли, дыхание застыло в груди и даже сердце у меня на мгновенье замерло. И в это мгновение я увидел себя будто бы сверху: статную фигуру в черной одежде палача, потемневшие от солнца окрепшие руки, обросшую без парикмахерского ухода голову. Я видел рисунок солнечных пятен на сером ковре и Яна, по-прежнему стоявшего ко мне спиной, но внутренним чутьем я знал, что он сейчас усмехается каким-то своим мыслям.

Наконец, я глубоко вздохнул, будто вынырнув из-под воды, и наваждение прошло.

— Эвона как, значит, — проговорил Ян, глянув на меня из-за плеча. — Готов он… Ладно, там видно будет.

— И что мне теперь делать? — развел я руками.

— В смысле? Тебе ж сказали — идти на кухню!

— Но я же не обслуга! Я — ученик! — раздосадованно выкрикнул я.

— Да ну? — рассмеялся Ян.

Он вдруг сделал незаметное движение, и мне прямо в лоб больно ударилась тяжелая золотая монета.

Выругавшись, я схватился за больное место.

— Понимаешь, друг, — медленно проговорил Ян, глядя на меня сверху вниз. — Мои ученики — это лицо моей школы. А значит, в некотором смысле и мое лицо. Так вот, на моем лице не может быть таких позорных фонарей. Звание младшего ученика-послушника тоже надо заслужить, для этого мало секирой на Умку помахать. И учти: я ценю свое время, так что у тебя всего три попытки убедить меня, что ты способен потянуть груз, на который претендуешь. Решишь, что готов блеснуть навыками — приходи.

Он ушел, а я все еще стоял возле лестницы, глядя на проклятую монету. Она упала в пятно света и сейчас торжествующе блестела мне в глаза. Если бы золото умело смеяться, она бы, наверное, по-скотски ржала во весь голос.

У меня исподволь сжались кулаки.

Я поднял монету с ковра и, на секунду задержав перед глазами, положил во внутренний карман — как напоминание.

Ничего, скоро я перестану стоять под лестницей жизни, а начну забираться по ней наверх, ступень за ступенью.

Я смогу.

Развернувшись, я вышел из здания мимо здоровяка. Тот только молча посторонился, давая мне пройти, и в его глазах было такое искреннее сочувствие, что мне тошно стало.

Рыжий ждал меня на крыльце, покусывая длинную травинку с рыжеватой кисточкой на конце.

— На панду насмотрелся, что ли? — невесело усмехнулся я. — Траву есть начал…

Тот поднял на меня смеющийся взгляд.

— Ммм — промычал он. — А у тебя, как я погляжу, прям третий глаз всезнания во лбу открылся?..

— Уггу, — буркнул я. — Зато хоть симметрично, а не так, как у некоторых.

— Твое счастье, что я не обидчивый, — улыбнулся во все лицо рыжий и прищурил подбитый глаз. — Но тут как бы не все такие, так что положил бы ты свое остроумие пока на полку, до лучших времен. А то третьим глазом дело не обойдется. Ладно, пойдем, я тебе кухню покажу.

И мы отправились на задний двор.

Оказалось, что особняк был вовсе не прямоугольным, как я решил сначала, а похожим на букву «Н». От главной части здания тянулся недлинный перешеек, к которому был пристроен еще один корпус. И с внутренней стороны в этот корпус вел низенький черный ход с деревянным крыльцом и простой деревянной дверью. Толкнув ее внутрь, рыжий жестом пригласил меня войти.

После яркого солнечного дня полумрак коридора казался до жути густым. Я двинулся на видневшийся впереди свет, откуда тянуло пряными мясными ароматами и свежей выпечкой.

И тут буквально из ниоткуда прямо на меня выскочил темный девичий силуэт.

Странно взвизгнув, девушка отпрянула, будто увидела черта. Корзинка упала к моим ногам, и по полу со стуком рассыпались золотистые луковицы.

— Извини, не хотел напугать, — сказал я и присел, чтобы помочь ей обратно собрать все добро в корзину.

Теперь я мог разглядеть и ее саму, и дверь в кладовку, из которой красавица только что выбежала.

Копна золотистых кудрей, тонкие яркие брови, огромные кукольные глаза зеленого цвета и яркие розовые пухлые губки, как с картинки — я и не думал, что у живых девчонок бывают такие рисованные лица.

Что ж, кажется, на этой кухне мне будет нескучно…

Девушка опасливо посмотрела на меня и вопросительно повернулась к рыжему, так и не проронив ни слова.

— Это новенький, будет у вас работать, — сказал тот девушке.

И уже погромче крикнул:

— Леандр, я тебе тут помощника привел! Даниил звать!

— Что, еще один, как Ника? Немой? — донесся из кухни хриплый голос.

— Не, я языкатый! — ответил я вместо рыжего, который уже скрылся за дверью. — Некоторые даже считают, что слишком.

Девушка присела рядом и тоже подобрала луковицу, украдкой зыркнув на меня.

— Слава богам, что языкатый! — воскликнул невидимый Леандр, и девушка низко опустила голову. — Не безногий?

— Нет.

— Слепой?

— Да нет, зрячий.

— Безрукий?..

Вот тут я хмыкнул.

— А вот это как знать.

Худенькие плечики дрогнули и девушка тихонько хихикнула.

Из кухни тоже донесся скрипучий смех.

— По крайней мере, ты точно не без чувства юмора. Давай, заходи! — велел мне голос.

Девушка поднялась, держа в изящных ручках грубую корзину с луком. Я с улыбкой протянул ей последнюю луковицу. Красавица взяла ее не сразу, точно опасалась, не укушу ли я ее. Но потом ловко выхватила из моей руки и унеслась вперед, бесшумно ступая по полу в туфельках, как в пуховых носочках.

Я двинулся следом за ней.

Кухня оказалась большой, с несколькими столами, печью и открытым очагом в центре. Он полыхал в каменной нише, накрытой железной сеткой. На стене висели поварешки, ножи и прочие кухонные приспособления, на полках громоздились кастрюли и котлы разных видов и размеров. В углу стояло несколько больших бочек и целая гора немытой посуды. На длинной широкой полке у открытого окна студился пшеничный хлеб — штук десять батонов. Все — идеально овальной формы, золотистые, с одинаковым продольным надрезом посередине. Если бы не знал, что их делали руками, решил бы, что это с местного хлебзавода, честное слово.

А рядом с этой полкой на высоком деревянном стуле с колесиками сидел безногий морщинистый дядька с серыми от щетины щеками и коротко стриженными седыми волосами.

— Добро пожаловать в нашу богадельню, — улыбнулся Леандр, довольно разглядывая нового работника. — Хорош! Да, Ника? — спросил он у девушки, и та, чуть зардевшись, со смущенной улыбкой кивнула. — Больше не придется молодняк в помощь кухне у дежурных запрашивать. Теперь мы будем справляться сами. Гляди: руки, спина — все на месте! А ну-ка, дочка, дай нашему новенькому хлеба с маслом и молока.

Он оттолкнул свой стул от полки и показал мне рукой на небольшой стол у стены.

— Вон туда садись, перекуси с дороги. А потом надо будет воды в бочки натаскать и посуду перемыть. Справишься? Не побрезгуешь?.. — спросил он, продолжая пристально рассматривать меня.

— Спасибо, я не голоден. А с плошками я запросто справлюсь, даже не сомневайся, — без особого энтузиазма, но зато с уверенностью ответил я. — Ведра дайте?..

Ника принесла мне два больших ведра, а Леандр в двух словах объяснил, где найти колодец.

Трудотерапия мне пошла на пользу. Физический труд на свежем воздухе без созерцания людей, измученных тюрьмой или моим приятелем-палачом, повлиял на меня прямо-таки целительно. Наполнив бочки, я без промедлений взялся за посуду. Леандр с Никой тем временем варили крепкий куриный бульон, чистили овощи и жарили их на большущих сковородах, причем все это действо в их исполнении выглядело, как большое цирковое шоу. Ника шустро разделывала куриные тушки, ловко орудуя только своими длинными ноготками, при этом от ее рук поднимался искрящийся желтоватый дымок. Шеф-повар перемешивал содержимое сковородок, схватившись голой рукой за железную ручку: при этом все кусочки внутри начинали двигаться, перекатываясь с боку на бок. В процессе Леандр широко улыбался и болтал без умолку за нас троих: рассказывал, как в свое время учился правильно чистить картошку и по запаху определять спелость яблок и слив. Я слушал его рассказы, время от времени кивая и поддакивая.

А потом сквозь кухонный шум я услышал с улицы голоса, будто большая компания высыпала во двор. Тряпка застыла у меня в руках.

— Это у них там тренировка началась, — пояснил Леандр.

Я вздохнул, кивнул. И продолжил свое занятие.

— Слушай, Леандр, а сколько всего учеников в школе? А то посуды целая куча, а шум за окном — будто там человек десять всего.

— Так их там примерно столько и есть, — подтвердил Леандр. — В школе-то сейчас один молодняк, старшие в отгуле…

— Молодняк — это первогодки? — уточнил я.

— Здесь не годами считают, а степенями овладения навыками. Молодняк — это послушники и младшие ученики. Потом идут рядовые, опытные, старшие, младшие подмастерья, подмастерья и умудренные. И девятая ступень — мастер ордена. У нас он один — и мастер, и магистр в одном лице. Такие дела.

— Понятно, — проговорил я себе под нос. — А можно будет на их тренировку завтра посмотреть? Ну, если я к этому времени с посудой разобраться успею.

Леандр с любопытством покосился на меня. Но ничего лишнего спрашивать не стал.

— Я могу тебя на утреннюю отпустить, если с вечера со всеми делами закончишь.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я.

— Да не за что, — отозвался тот. — Ника, дочка, а рыбу принесешь из кладовой? Только чур хвосты им не жевать!

— Чего? — рассмеялся я. — Хвосты сырой рыбе?..

— Да это у нас шутка такая, — отмахнулся Леандр.

Девушка покраснела, потупила взгляд и поспешила прочь из кухни.

В итоге до самой ночи я проторчал на кухне.

Я потрошил мелкую рыбешку, которую Леандр назвал «белицей», скоблил котлы, чистил столовые приборы и помогал Нике раскладывать припасы, доставленные из города, по нужным корзинам и полкам.

А потом я в первый раз за все это время по-человечески помылся.

Не из ведерка, стоя в лохани, а в нормальной бане! Правда, когда я туда пришел, все уже порядком остыло. Но я не растерялся и раскочегарил ее как следует. Кто-то еще сунулся было внутрь, но тут же крепко ругнулся и по-быстрому запер двери обратно — я даже не успел разглядеть сквозь пар, кто это был.

Мне вдруг стало весело. Что, не выдержала чужеземная магическая морда крепости русского пара? Му-ха-ха, я повелитель маленького ада! Подбавив еще немного, я окончательно растекся от удовольствия.

Намывшись на полгода вперед так, что даже кости внутри казались чистыми, я выполз из бани, наслаждаясь вечерней прохладой и стрекотом ночных тварей.

И тут, под звездным ночным небом, я услышал невнятный напев, чем-то напоминающий «Любо, братцы, любо».

Это было наше божество.

Оно лежало на спине посреди зеленой лужайки, смотрело в небо, поблескивая огоньками красных глаз, и тоскливой песней изливало свою зеленую душу вечным небесам.

Слов я разобрать не мог, но почему-то вдруг проникся мотивом. Наверное, непросто быть вечно пьяным богом среди обычно трезвых и совсем не божественных сущностей. Ведь даже людям набираться в одиночку невесело.

Невольно я сразу вспомнил про заплечных дел мастера Гая. Тому даже курить в одиночку казалось невкусным.

С этими мыслями я присел с краю лужайки, чтобы не привлекать к своему появлению лишнего внимания, и достал папиросу. Так вроде и зеленый больше не был один, и у меня создавалось ощущение компании.

Жаль, что мне не удалось попрощаться с Гаем. Мужик он неплохой. Но ничего, как-нибудь еще обязательно свидимся.

Вытащив папиросу, я зажал ее зубами и принялся искать по карманам спички.

И тут моя папироса полыхнула, будто кто-то поднес к ней факел.

От неожиданности я выронил ее изо рта и отпрянул, а из травы тонкой ароматной ниточкой заструился дым.

— Разрушение… — услышал я пьяный голос панды. — Сила огня есть власть разрушения!.. А разрушение есть конец созидания… — медведь икнул. — И начало жопы…

Медведь все так же лежал на спине, глядя в небо. Но теперь он тянул все четыре лапы вверх, точно хотел обнять луну.

Я подхватил папиросу с земли. Оказалось, она вовсе не сгорела, как мне показалось в начале.

Мне просто дали прикурить.

И, поскольку на лужайке нас было всего двое, говорить за это «спасибо» мне следовало зеленому.

Я и сказал — погромче, чтобы тот мог расслышать даже сквозь свои мысли и бормотание.

Медведь обессиленно уронил лапы в стороны и повернул ко мне свою выразительную морду.

— Я — пьяный, — многозначительно сообщил он.

— Бывает, — подбодрил я его.

— Ты не понял. Я — пьяный. А не глухой.

— Ну, извини, если что, — развел я руками. — Мне просто хотелось, чтобы ты обратил внимание и услышал.

— Кроме голоса… вселенная выдала тебе ноги. В следующий раз… воспользуйся.

Я подошел к Та’ки.

— А что ты говорил про конец созидания и огонь?..

Медведь приподнялся и внимательно посмотрел на меня.

— Это типа… Типа ты умный, да?

Потом снова икнул и горбато уселся на траве.

— Тебе че надо-то от меня?.. — устало спросил он.

— Не знаю… — честно признался я. — Просто ты говорил тут… про силу. Ты ведь магию имел в виду? А я почти ничего не знаю про магию. Но очень хочу…

— А че про нее знать-то? Ее это… сначала иметь надо.

Его слова попали на больное.

— Ну да, — проговорил я себе под нос. — Ладно, доброй ночи тебе.

Развернувшись, я направился к себе в комнату, которую мне выделили возле кухни.

— Чужак! Я ж тебе уже сказал: сила и магия! Все вечно путают! — крикнул мне вслед зеленый.

— В смысле?.. — обернулся я.

— Будь как гриф! — провозгласил Та’ки. — Роса собирается поутру… Сезон такой… Погода… такая…

Он рухнул обратно на спину и захрапел.

Несколько минут я чесал затылок, пытаясь понять, что это сейчас было. Что он хотел мне всем этим сказать?..

И вообще… Разве медведи умеют храпеть?

Будить зеленого, чтобы допытаться до истины, я не рискнул — божество все-таки.

И отправился к себе.

Моя новая комната не шла ни в какое сравнение с той конурой, где я жил в последнее время. Кровать была жесткой, но тем не менее это была настоящая кровать, с матрасом, набитым овечьей шерстью, простыней, подушкой и одеялом! У меня в комнате имелось окно во внутренний двор, умывальные и бритвенные принадлежности, часы с кукушкой, полотенце, стул и маленький стол возле подоконника. Еще в углу была оборудована глубокая полка для всяких личных вещей и поблескивали крючки для одежды. Внизу стояла корзина с чистым бельем и одеждой для работы на кухне — пара серых холщовых штанов и рубах. Правда, я с огорчением обнаружил, что шились они на кого-то значительно меньше меня ростом и шире раза в два. Но ничего: затянув завязки потуже, я поддернул рукава и подкатал до колен штаны, коль уж они все равно оказались коротки.

Несмотря на чистую постель и адскую усталость спал я скверно. Обрывки прошедшего дня кружили в голове бешеным хороводом. Так что в полпятого я был уже на кухне, и с удивлением обнаружил, что в очаге горит огонь, а нож в руке Леандра бойко стучит по разделочной доске, нарезая острый перец.

— Здорово! — улыбнулся он мне. — Ты чего так рано-то? Я даже еще нам завтрак не приготовил.

Я озадаченно приподнял одну бровь — как же он на своей каталке сюда сам добрался?..

— Давай я чем-нибудь тебе помогу?

— Давай, — согласился Леандр. — Вымой помидоры и зелень, а я пока лук почищу…

Он поднял свободную руку над головой, и она засветилась едва различимым зеленоватым сиянием. Луковица, лежавшая на полке на другом конце кухни, сорвалась с места и послушно, как отпрыгнувший от стены мячик, легла Леандру в ладонь.

— Ну как тебе здесь? Освоился хоть немного? — спросил он, ловко ошкуривая овощ.

— На кухне — вроде как, — проговорил я.

— А, ну да, — понимающе кивнул тот. — Ты же вчера больше нигде и не был.

Леандр со стуком располовинил луковицу и в одно мгновение нашинковал ее тончайшими ровными полукольцами. Потом взмахом руки сорвал со стены напротив большую сковороду — я едва успел пригнуться, чтобы не получить ею по башке.

Сковорода с грохотом встала на решетку над огнем.

Я обалдел.

— Вот это у тебя магия!..

— Да, есть такое. Знаешь, как говорят: если вселенная что-то забирает у человека, то всегда дает что-то взамен. И наоборот. Закон равновесия… Кубиками наруби.

— Чего? — не понял я.

— Помидоры, говорю, кубиками. Нет, другой нож возьми, этот для рыбы. А этот для мяса. Левее. Да, он самый.

Леандр оттолкнулся от стены и, подкатившись к очагу, плеснул на сковороду масла и через пару секунд высыпал лук. Все зашипело, и вскоре по кухне поплыл приятный сладковатый аромат.

— Леандр, а что значит — быть как гриф?.. — решился я, наконец, спросить. — Это какая-то философия школы?..

— Так очевидно же, — пожал плечами повар. — Давай сюда помидоры, и зелень мне передай, я сам нарублю. И яйца принеси.

Смешав с луком острый перец, помидоры, зелень и еще какую-то зеленовато-белую пасту из плошки, он принялся все это перемешивать деревянной ложкой на длинной ручке.

— Так что это значит? — напомнил я свой вопрос.

— Знаешь, чем отличается гриф от многих других птиц? От орлов там всяких, беркутов…

— Он стервятник?

— Нет, не в этом дело…

Леандр сыпанул в получившуюся кашицу соли и перца, принюхался, довольно крякнул и продолжил помешивать.

— Гриф, Даниил — птица очень терпеливая. Он может парить часами, дожидаясь того момента, когда пробьет его час и придет пора действовать. Он никуда не торопится, не расходует понапрасну силы и не рискует просто так. Есть легенда о грифе, где говорится, что когда всем зверям и птицам раздавали части тела, орел из зависти украл у грифа ноги… — хриплый голос Леандра зазвучал ниже обычного, обретая таинственность, как и подобает голосу настоящего рассказчика. Красноватые блики от очага ложились на его лицо и сильные жилистые руки. — Тот взмыл в небо, и лишь потом обнаружил, что у него нет ног. Орел смеялся — ведь безногая птица не может сесть и отдохнуть, и не может добыть себе пищу. «Сейчас он поймет, что обречен, и упадет грудью на скалы», — думал про себя орел, наблюдая за полетом грифа.

Но гриф не упал на скалы.

«К утру он выбьется из сил и сорвется», — решил орел, засыпая в тот вечер. Но утром, открыв глаза, он увидел, что гриф все так же парит в вышине, широко раскинув могучие крылья.

«Он умрет через неделю от голода», — успокаивал себя орел, но дни сменяли друг друга, а гриф все так же кружил над домом орла. Он вынес горечь предательства, боль неизбежности, голод и усталость, и терпеливо ждал своего часа целых тридцать лет, и каждый день его угрожающая тень следовала за орлом по пятам. Тот нервничал, злился, но ничего поделать не мог. Пока однажды, засмотревшись на своего врага, орел не разбился грудью о скалу. Тогда гриф спустился и забрал у своего врага его ноги.

Теперь он мог спускаться с неба, когда хотел, но мертвые ноги оставались мертвыми и были слишком слабы, чтобы поймать живую добычу.

Но поскольку гриф теперь и сам был на треть мертвецом, он обрел способность пожирать мертвое, как живое. Никто не может, а он сумел. Любой другой, кто попробовал бы напитаться гниющей плотью, немедленно бы околел, но не гриф. Это был подарок богов за его терпение…

— Никто не может, а он сумел, — эхом повторил я себе под нос. — Потому что гриф был силен. И терпелив. Сила и магия — вечно все путают…

Я нутром чуял, что во всем этом есть скрытый смысл. Но ухватить его суть за хвост никак не удавалось. Я словно пытался напеть марш империи, а все равно получался похоронный.

Ну же, Даня, думай! Не зря тебе зеленый про грифа сказал. И про силу. Ой не зря…

— Хлеба вчерашнего нарежь? — донесся до меня будто откуда-то издалека голос Леандра.

Я рассеянно кивнул и отправился выполнять задание.

А Леандр принялся разбивать в пастообразную пряную массу яйца.

Тут негромко стукнула дверь, и в кухне появилась Ника, помятая и сонная.

Боже, какая же она была милая в этой своей сонности! Я б такую с удовольствием убаюкал…

— Утречка тебе, дочка! — широко улыбнулся Леандр. — Иди, садись к столу. У меня тут уже почти все готово.

Ника устроилась на стуле в углу и зевнула, как-то по-звериному высунув на мгновенье розовый язычок. В кудрявых волосах над виском я у нее заметил маленькое белое перышко, и решил пошутить:

— Кажется, кто-то сегодня ночевал в курятнике, — улыбнулся я и запустил руку ей в волосы, чтобы вытащить перо.

Того, что случилось дальше, я никак не ожидал.

Ника изменилась в лице, вся сжалась, как пружина, и отпрянула, будто испуганный зверек. С хорошеньких губок сорвался резкий пугающий звук, похожий на шипение.

А в копне ее волос, взъерошенных моей неловко дернувшейся рукой, выглядывало мягкое черно-розовое кошачье ухо.