Боги, пиво и дурак

Глава 12. Мир, которому я рад

Ника была кошкодевочкой.

Самой, черт ее побери, настоящей, живой кошкодевочкой с пушистыми ушками!

— Вот это да… — выдохнул я, и сердце мое радостно вздрогнуло и забилось быстрей.

Спасибо тебе, господи, за этот прекрасный мир! Впервые я был так искренне рад и благодарен вселенной, что попал сюда!

Все сумрачные мысли, какие до сих пор роились у меня в голове касательно собственного будущего и возможных перспектив, вдруг испарились, поднялись в воздух легким облачком и пролились в мою жаждущую душу живительным дождем надежды!

Потому что мир, где живут кошкодевочки, уже только из-за одного этого абсолютно прекрасен!..

Когда-то давно, когда я был еще совсем молод и похабен мыслями, у меня на телефоне стояла восхитительная заставка — прехорошенькая тян с кошачьими ушками бежала из экрана мне навстречу, и в глубоком вырезе ее платья ритмично колыхались большие упругие дыньки грудей.

Но тогда я еще не понимал истинной прелести нэко. Мне нравились волнующие картинки, где их щечки покрывал румянец и все такое.

Потом это увлечение прошло, и вторая волна на меня накатила уже после студенчества.

Тогда-то я понял, чем на самом деле цепляют эти девчушки с ушками и хвостиками. И это вовсе не рисованные дыньки. Это — милота! Запредельная, невероятная и трогательная. Помнится, кто-то из великих парил народ, что красота спасет мир. Нифига. Красота — она безотносительная, она просто стоит себе, как мост через Неву: поглядел, языком пощелкал, прошелся по нему — и по своим делам. Мир спасет только милота!

Вот смотришь на пушистого котика — и против воли руки тянутся погладить, защитить, накормить — и насрать, что в тебя могут впиться два десятка адских кинжалов из мягеньких лап. И ты все прощаешь, потому что — ну милый же!

А потом смотришь на красивую девушку — и руки тоже так и тянутся погладить и защитить…

А кошкодевочки — это же к-к-комбо! Это милота в квадрате, от которой сердце замирает и на глаза наворачиваются слезы умиления.

Короче, под натиском этих чувств я не смог устоять. Я протянул руку и… погладил черно-розовое ушко Ники — упругое, прохладное на самом кончике и такое мягкое!..

Ее злющие глаза широко распахнулись, и она мгновенно впилась мне в руку острыми белыми зубками.

А я стоял, как пьяный дурак, и с широкой улыбкой смотрел на грызущую меня кошкодевочку, у которой из копны волос проглянуло второе ушко…

— Милота-то какая!.. — с самой искренней нежностью выдохнул я.

И тут в нашу идиллию вмешался Леандр.

— Ника, брысь! — рявкнул он. — Совсем очумела девка!..

Хватка острых зубов мгновенно ослабла.

Ника отпустила меня и попятилась. Ее личико залил густой румянец. Она словно пришла в себя после какого-то помутнения. Низко опустив голову, Ника прижала ушки — о-оо, самые настоящие кошкодевочковые ушки! И торопливо спрятала их под волосами.

— Ты там как, парень? — встревоженно спросил старик.

— Да так, царапина. — ответил я, глядя на кровавые отметины на своей руке все с той же блаженной улыбкой, которая просто не убиралась с моего лица. — Мелочи…

— Это не мелочи, — строго заявил Леандр. — Их укусы скверно заживают и нарывают подолгу — особенность атакующих зубов.

И прикрикнул на Нику.

— Мазь неси, и бинты! Дурная голова…

Он ловко снял с огня кушанье, над которым возился — красно-оранжевая острая гуща проглядывала сквозь затвердевший белок, поверх которого влажно блестели крупные и выпуклые рыжие желтки. Медленным, плавным жестом Леандр поставил сковороду на воздух и движением руки отправил на стол в углу.

Девушка бросилась со всех ног из кухни. Через мгновение она вернулась с маленьким пузатым глиняным горшочком в руках и целой вязанкой белых тряпиц на шее, которых бы хватило не то что руку перевязать, но и всего меня превратить в мумию.

Постаралась, маленькая.

Леандр тем временем подкатил ко мне на своем стуле и, нахмурившись, осмотрел место укуса.

— Мда. Глубоко она тебя…

Ника, вся красная от стыда, спрятала глаза. И тихим вкрадчивым голоском сказала:

— Мяу…

Я ахнул.

— Так ты вовсе не немая?..

— Ну, как человек-то она безмолвная… — ответил за нее Леандр, намазывая мне на руку вонючую студенистую смесь, похожую на раздавленных улиток. — Эту морфу не для разговоров разводят, сам знаешь.

Моя улыбка тут же съехалась.

Я ничего такого не знал, но перебивать Леандра не стал.

— Говорить они могут, но только с тем, кого признают своим хозяином. А поскольку мастер Янус не очень-то хотел, чтобы ученики в школе знали, что у нас тут есть особь ее вида, было проще сказать, что девушка просто немая. Ники вообще-то здесь быть не должно, мастер ее не совсем законно выкупил у палача два года назад.

— А как она попала к палачу?

— Да понимаешь, когда Нику сдали в заведение, она в панике искусала половину гостей и обслуги. А за нападение на человека всем звероморфам полагается смертная казнь. Такие вот дела… А еще с нее взяли честное слово, что зубы свои она в школе показывать не будет — верно, Ника? — зыркнул старик на свою протеже из-за плеча. — Тебя же здесь никто не обижает. Вот какими глазами ты теперь будешь на мастера Януса смотреть, когда он узнает?..

— Он не узнает, — быстро ответил я. — И не только он. Я никому ничего лишнего не скажу, даже не сомневайтесь. Да и виноват я сам — нечего было руки тянуть, куда не просят. Да, Ника? Ты уж извини…

Она подняла голову и посмотрела на меня с такой нежной робостью, а ушки так трогательно приподнялись из кудрей, что я опять, как дурак, невольно протянул руку, чтобы коснуться ее макушки.

Но вовремя одумался.

И в тот момент, когда моя ладонь застыла в воздухе, Ника вдруг неожиданно сама коснулась ее виском, смущенно зардевшись и опустив глаза.

Милота!..

Я непроизвольно расплылся в улыбке и ласково погладил кошкодевочку по голове.

— Спасибо за доверие, — сказал я.

— Давайте уже есть, а то остыло все, — ворчливо проговорил Леандр.

Яичница в стиле Леандра была огнедышащей даже несмотря на то, что действительно остыла. И очень вкусной. Мы втроем быстро с ней разделались, и Ника принесла глиняные кружки, вчерашний белый хлеб и молоко в большом коричневом кувшине. Я принялся разливать питье, и в этот момент с улицы донесся громкий пронзительный вскрик, будто кто-то одним махом вырвал у гигантского петуха хвост.

От неожиданности я чуть не уронил кувшин.

— Это что еще такое?.. — спросил я у Леандра.

— Ты про вопль? Это наша бронзовая птичка подала сторожевой сигнал. Кто-то едет к нам, только и всего. Минут через десять в школе будут какие-то гости. И, кстати, ты мне до полудня не понадобишься, так что можешь пойти посмотреть и тренировку, и что там за гостей нелегкая принесла. А нам пора выпечкой заняться…

— Спасибо, — искренне поблагодарил я старика.

Потом залпом выпил свое молоко и направился к выходу.

После душного кожаного суперсета палача в тонкой и дышащей одежде было блаженственно. Я достал из кармана курево, взял папиросу и принялся возиться со спичками.

Как бы я не выпендривался на кухне, рука после укуса действительно болела.

Тем временем топот копыт становился все громче. Наконец, въездные ворота скрипнули, и кто-то въехал на территорию школы.

Сначала я предположил, что это могла быть Майя — вчера она так и не вернулась, и вечером, заглянув на кухню, Ян по этому поводу недовольно ворчал.

Вот только по лошадиному топоту и фырканью было ясно: приехал вовсе не один всадник.

Их было несколько. Человека три, может четыре.

— А ну все назад! — донесся вдруг с той стороны грубый мужской окрик. — Проезд не дозволен мастером, стоять всем на месте!..

Я насторожился. Это что, у нас какая-то заварушка намечается?

— Август, мать моя женщина, ты со вчерашнего не проспался, что ли? — услышал я знакомый женский голос. — Отойди в сторону!

— Стоять! Мастер приказал!..

Я усмехнулся.

Август? Кажется, так звали того упертого здоровяка, что не пускал меня в главный корпус. Однако, у парня есть свой стиль!

Я направился из внутреннего дворика к главному зданию, и увидел, как двое дежурных стражников преграждают путь четверым всадникам. И среди них действительно оказался мой старый знакомец.

А перед дежурными на высоком гнедом жеребце сидела Майя. Мужское седло и длинное платье с разрезом ничуть не помешало ей усесться верхом. Ее полностью обнаженные стройные длинные ноги без обуви крепко обнимали лошадиные бока. Задравшееся и сбившееся платье приоткрывало белый флажок нижнего белья, но не смотря на это девушка умудрялась выглядеть не просто уверенной в себе, а прямо-таки грозной.

— Совсем сдурели? Я вам не какая-нибудь первогодка. И я не с попойки явилась, а привезла с собой новых учеников! — прикрикнула на парней Майя, без малейшего смущения спрыгивая с седла.

Выглядело это эффектно. Круче перекидывания ног на стуле в известном кино.

Жаль только, что я оказался не в первом ряду.

— Так-то оно так, но мастер Ян приказал не впускать! — продолжал упорствовать Август, в то время как его напарник выглядел уже не так уверенно.

А я тем временем принялся разглядывать спутников Майи.

Новые ученики, значит?

Их было трое, двое парней и одна девушка.

После дерзкой Майи и пушистоухой Ники девица выглядела совершенно непримечательной: грубая мужская одежда, коротко остриженные русые волосы и бледное личико с острыми скулами и крупным, резко очерченным ртом.

А вот парни своим внешним видом меня заинтересовали. Один из них был высоким и крепким. Волосы, брови, и даже густая поросль на щеках у него были почти белыми. Из одежды имелись только грубые серые штаны с завязками, а через всю грудь, от левого плеча до правого бока, виднелся глубокий ровный шрам. На шее и запястьях он носил пестрые плетеные веревочки. Я уже видел такие несколько раз у клиентов мастера Гая. Это были обереги. Такие штуки плели суеверные женщины для своих детей, мужей и возлюбленных, добавляя пряди своих волос в разноцветные нити. Так что этот парень был или сыном полка для женского батальона, или отчаянным бабником, и где-то по городам и весям о его благополучии воздыхало немало девиц.

Второй новичок по сравнению с белым на первый взгляд мог показаться ребенком.

Он был темноволосый, невысокий, бледный и худой. Белоснежная шелковая рубашка висела на нем, как на вешалке, из горловины сиротливо выглядывала тощая шея с острым кадыком. На поясе у паренька поблескивал украшенный серебром пояс, черные глянцевые сапоги мягко обтягивали икры — в общем, выглядел он отнюдь не как оборванец. Это ощущалось не только в одежде, но и в аристократических чертах лица и даже в манере сидеть на лошади.

Тем временем двери главного здания школы распахнулись, и на крыльце показался сам Янус — взъерошенный и помятый после сна, в не заправленной рубахе. Для пущей живописности ему только не хватало соломы в волосах.

Все препирательства у ворот разом утихли. Караульные вместе с Майей развернулись к магистру и вытянулись в струнку.

Широко распахнув руки, Янус с наслаждением потянулся, щурясь на яркое голубое небо, и зевнул во всю пасть.

— А-аа, блудня наша вернулась, значит? — с недоброй улыбкой протянул он, глядя на Майю. И неспешной походкой двинулся к новоприбывшим.

Губы подмастерья великого магистра Януса обиженно выпятились вперед.

— Я не блудня, я на благо нашей школы старалась! И привезла нам еще трех учеников!

— Разве я тебе что-то такое разрешал?

— Нет, но…

— Или ты уже получила статус магистра, а мне не доложили?

— Да нет же…

— Тогда какого хрена?! — взорвался вдруг Янус, нависая над ней, как грозовая туча.

Майя втянула голову в плечи.

— По праву единственного представителя школы… Я взяла на себя смелость… Да ты сначала пронизывающим глазом посмотри внимательно, кого я тебе привезла, а потом уже рычать будешь!

— Ну конечно, в первый раз одна на просмотре осталась — и на тебе, тройная удача! Да кого бы ты не привезла… — Янус взглянул на новых учеников, и слова замерли у него на языке.

Задумчиво почесав затылок, изменившимся тоном он проговорил:

— А ну-ка с лошадок все слезли. И ко мне подошли.

Новые ученики спрыгнули с коней и приблизились к магистру.

Смерив пристальным взглядом всех троих с головы до ног, Ян хмыкнул. Потом обернулся на меня, неприметно греющего уши возле главного здания.

— Пошли ко мне в кабинет, разбираться будем, — буркнул он.

И все пятеро направились внутрь.

А между тем из второго корпуса, перешучиваясь и поругиваясь между собой, потянулись ученики. Они были одеты в светло-коричневые кожаные костюмы с вышитым на предплечье птичьим профилем — парни и девушки, все стройные, рослые и пышущие жизненной энергией.

Они проходили мимо меня, будто мимо дерева — не обращая никакого внимания, хотя я пытался пару раз им кивнуть и поздороваться. Но потом прекратил и отошел поближе к стене, чтобы мое самолюбие не так сильно страдало от их пренебрежения.

Ученики собиралсись на тренировочной площадке и рассаживались ровными рядами на песке.

Глядя на них, я испытывал смутное волнение. Вот, значит, как выглядят те, кому открыт широкий путь в боевое будущее.

И я тоже стану таким.

Я смогу!..

Потом появились трое широкоплечих мужчин в темных красно-коричневых доспехах. И один из них громко крикнул:

— Да пребудет со всеми вами терпение парящего грифа, и да наполнит новый день вас всех новым знанием! Объявляю начало часа медитации!

— Да будет так! — хором ответили ученики.

Мужчины в темных доспехах сели на песок лицом к ученикам, и застыли, как изваяния.

На площадке стало тихо.

Поначалу смотреть на это было смешно. Мне невольно вспомнилась физиономия Ленки, когда она устраивала себе «медитацию». О, это была ее любимая тема! И вот сидит, значит, она на своей мудалахаре, страдающим лицом изображает просветление и чакры пересчитывает. И все это — чтобы депрессия от тягот ее непростой жизни отступила, целлюлит рассосался и кундалини поднялась.

Я как-то после ее пламенной лекции про чакры в шутку брякнул, насколько же проще медитировать мужикам — нам-то, чтоб поднялась кундалини, порой одного только вида на приличную сахасрару достаточно.

Меня тогда обкричали за то, что я не уважаю женщин. Из чего я сделал вывод, что медитация может чего-то там и стимулирует, но явно не чувство юмора.

Однако же, глядя на учеников школы, я как-то быстро утратил всю свою смешливость.

Они все будто превратились в статуи. Казалось, эти люди даже не дышат.

А потом над их головами начало разрастаться марево, похожее на искажение горячего воздуха над раскаленным асфальтом.

Птицы продолжали голосить, ветер шелестел листвой, а я уже на полном серьезе вглядывался в медитирующих учеников и пытался понять, что же они такое делают и для чего это нужно. Ведь я хотел посмотреть на их тренировку не просто так, а с целью попытаться скопировать какие-то упражнения и заниматься самостоятельно. Но как повторить то, чего не понимаешь?..

И тут у меня над ухом раздалось хрусткое размеренное чавканье.

Я вздрогнул и обернулся. Рядом со мной, придерживая лапой толстый сочный стебель, стоял Та’ки и медленно пережевывал свое угощение.

— Люди — высокомерные твари, однако, — он икнул, подозрительно обнюхал стебель. — И пока ойлюлей им не вломишь, добра не жди. Вот где почтение перед богом-покровителем, а? Где подношения с утра? Доедаю вчерашний корм… Дежурные опять все просрали… То есть проспали… Ужас! Питаюсь непоймя чем…

Его голос звучал на редкость трезво — видимо, еще не успел набраться хмеля с утра.

Я хмыкнул.

— Так вломил бы?

Та’ки глубоко вздохнул.

— Лень… — с печалью всех обездоленных зеленых панд в голосе проговорил он.

Я улыбнулся.

— А где хоть еда-то твоя хранится?.. Я бы мог…

Фразу я не закончил.

Огромный бронзовый гриф, сидевший на воротах школы, внезапно пошевелился. Сначала он медленно наклонил голову, потом встрепенулся, распахнул широко крылья, будто собираясь взлететь. А потом из его блестящего горла вырвался раскатистый и пронзительный вопль.

Марево над головами учеников угасло. Все зашевелились, закрутили головами, переговариваясь. Воины в темных доспехах поднялись с земли, и следом за ними один за одним начали вставать ученики.

А через несколько минут сквозь решетчатые ворота я увидел спешивших по направлению к школе людей.

Они гнали коней, поднимая по дороге облако рыжей пыли. Их было человек пятнадцать, не меньше. За плечами у всех развевались шитые серебром темно-зеленые плащи, драгоценная сбруя ослепительно вспыхивала под солнцем.

— Кажется, у нас какие-то высокие гости, — сказал я.

— Для гостей больно много пыли, — медленно проговорил Та’ки, почесывая себе пузо. — Много пыли. Много гнева. Много гнева есть начало разрушения…

— А разрушение есть начало жопы? — закончил я фразу за него.

Панда икнул.

— Точно…

И тут от группы всадников вперед вырвался один рыцарь.

— Именем графа Дарела Оживляющего, сюзерена города Артон, немедленно откройте ворота! — хриплым голосом проорал он.

Та’ки вонюче зевнул.

— Пойду посплю. Пожрать по-человечески мне теперь дадут не скоро…