Бог Непокорных

Глава 18

Лилово-черная птица опустилась на Запретный Утес, расположенный в трех милях к северо-востоку от Утеса Воспоминаний и почти на полторы мили ниже. Один из молодых хагезу, почуяв в птице демоническое начало, хотел было убить ее, но был остановлен более опытными стражами; отправили срочное донесение начальнику стражи, и вскоре на Запретный Утес прибыл Кадан. На его левой руке красовалась темная охотничья перчатка, имевшая — по стилю исполнения и заключенной в ней магии — неуловимое сходство с энергиями лиловой птицы, поднявшейся на Нижние Небеса из Преисподней. Кадан вытянул руку — и посланник, сотворенный Хазвейжем из оскверненного света, опустился на руку бессмертного, скрытую кожей и тканью, что также содержали в себе частицы скверны. Официальных посланников Вагадры на острове не появлялось уже давно — обычно Лланлкадуфар отправлял более легких серебряно-белых птиц, которых стража острова и духи ветров, хранящие омывавший Аннемо воздушный океан, не смогли бы отличить от птиц, постоянно обитающих на острове: и, как правило, эти светлые птицы доставляли свои послания прямиком в Замок Ста Башен. Темный вестник молчаливо свидетельствовал о совершенно ином статусе послания; о причинах, которые могли бы побудить короля Вагадры отправить посланника, не прибегая к услугам уже много лет жившего в его сумеречном царстве Лланлкадуфара, не хотелось и думать. Опустившись на руку Кадана, птица так и не заговорила, и это означало, что весть предназначалась самой королевской чете.

Бессмертный отнес птицу во дворец; при выборе, в какую из башен последовать, он без раздумий выбрал башню королевы. Телохранители доложили Эйрин о его визитере; королева велела впустить бессмертного немедленно.

Темно-лиловая птица заговорила сразу, как только Кадан вошел в личные аппартаменты Эйрин эс-Янхарт: хотя короли Аннемо и должны были услышать сообщение первыми, оно не содержало в себе ничего секретного; также в нем не прозвучало скорбных вестей о кончине, болезни или исчезновении Лланлкадуфара, как можно было опасаться. Напротив, в самом ближайшем времени он вместе с супругой должен будет нанести визит в Замок Ста Башен; но, помимо них, прибудут и другие знатные особы из верхних слоев Преисподней. Эйрин после короткого раздумья составила ответ, в котором говорилось, что хозяева Аннемо будут рады принять направляемую к ним делегацию и гарантируют безопасность и уважительное отношение ко всем участникам встречи, буде те не станут нарушать законов Небес. Кадан с птицей на руке отправился в обратный путь, чтобы выпустить темное создание на Запретном Утесе — той точке Аннемо, ритмы энергий которой наиболее полно соответствовали, или, вернее сказать, наименее несоответствовали ритмам Нижних Миров, чем прочие места райского острова; а Эйрин, призвав слуг и придворных, стала отдавать распоряжения о подготовке к предстоящему приему.

Выпуская птицу, Кадан подумал, что если хотя бы половина из тех, кого упомянула птица, прибудет во дворец — этот прием станет наиболее значительным на его памяти. Следовало усилить охрану, призвать тех хагезу, якшей и ланикаев, что в данный момент отдыхали от службы, и, возможно, вдобавок к этим мерам, еще и провести внеочередные сборы сил городской самообороны. Городская самооборона Фойдана была его личным нововведением по образцу аналогичных формирований в крупных городах мира людей: обитатели рая, жившие в тишине, гармонии и покое долгие тысячи лет, недоумевали, для чего новому начальнику стражи потребовалось обучать военному ремеслу обычных жителей Фойдана, если для торжественной службы в Замке с лихвой хватало пусть немногочисленных, но могучих львиноголовых хагезу и низкорослых исполнительных якши, а в качестве резерва можно было использовать призрачных льдистых эклоев, большую часть своей жизни пребывающих в медитативном трансе в скрытых потоках энергии, текущей в глубинах Замка. Однако, военные сборы и тренировки были чем-то необычным и потому заинтересовали многих; с тех пор Кадан время от времени проводил краткосрочные сборы, на которых разыгрывались различные сценарии — от помощи горожанам при срочной эвакуации в случае какого-либо масштабного бедствия до участия в обороне Фойдана во время внезапного нападения. Духам и стихиалям чрезвычайно нравились все эти игры, казавшиеся им необычной разновидностью театральных постановок; немногочисленные праведники, некогда жившие на земле, а затем принятые на небо, относились к военным сборам с гораздо большей прохладцей, но были более дисциплинированы, а потому также принимали участие в проводимых Каданом мероприятиях; и вот теперь, кажется, наступило время отработать взаимодействие замковой стражи и сил самообороны на случай, если многочисленная делегация демонов вдруг решит выйти за рамки протокола и устроит какие-нибудь бесчинства — притом следовало учесть и вероятность того, что беспорядки могут возникнуть случайным образом, и заранее спланированное, предательское нападение. Последний сценарий Кадан оценивал как маловероятный, особенно с учетом того, что делегацию возглавлял Лланлкадуфар, старший брат королевы Эйрин, но полностью исключать такую возможность было нельзя — и он, будучи ответственным за безопасность и замка, и всего острова, должен был предусмотреть все необходимые меры на случай даже и такого развития событий.

Оставшиеся дни до визита именно этой работой он и занимался, гадая, как бы выглядела подготовка, находись на его месте не уроженец земли, а чистокровный небожитель или воинственный стихиаль: скорее всего, никаких дополнительных мероприятий не было бы проведено вообще, ибо духи и демоны, даже наиболее высокоразвитые, в чем-то подобны зверям и птицам: следуют своей природе, не выходя за ее пределы, вновь и вновь поступают так, как поступали всегда. Он тоже стал довольно инертным, жил размеренной, спокойной жизнью, не требующей никаких перемен — но все же он когда-то был человеком, и опыт земной жизни ему никогда не забыть. Те, кто привык к совершенству, не оставляют «запаса прочности», когда приступают к какому-либо делу; любому уроженцу высших небес проводимые Каданом занятия с силами городской самообороны Фойдана показались бы бессмысленным излишеством, потому что после поражения Последовавших в Войне Остывших Светил во всей Сальбраве нельзя было найти ничего, что могло бы угрожать Небесам: Владыки Дна смирились и признали свою зависимость, а Луна и ее Князья оказались заперты в Сопряжении и лишены почти всех своих сил. Но тот, кто был человеком, всегда предпочтет иметь что-нибудь про запас — даже в том случае, если живет в месте, где никто и никогда ни в чем не испытывает недостатка. В силу этой же причины он вызвал собственного посланника — птицу из воздушного металла, легкую и одновременно прочную — и отправил ее в Разрушенный Город Фо. Его послание содержало несколько вопросов — и ответы, полученные от Ласагара, заставили его укрепиться в мысли, что предстоящий дипломатический визит из Нижних Миров — не просто дань вежливости: в Преисподней полыхала полномасштабная гражданская война, и один из Князей Дна уже был убит Отвергнувшими Договор. Палач действовал преимущественно на средних кругах Ада, Отравитель — на периферии Нижних Миров и Лунных; и Вагадру — обширное демоническое королевство, включавшее в себя периферийные миры от первого круга Преисподней до четвертого — эта война, конечно же, затронула.

Наконец, наступил тот самый день — или, вернее, та самая ночь, поскольку визит демонов был назначен на час, когда Солнце освещает иные миры Сальбравы, покидая землю и ближайшие к ней небеса. Визит предварило новое появление темно-лиловой птицы: она возвестила о скором прибытии гостей, как только опустилась на руку Кадана; начальник стражи подтвердил, что посланников Вагадры ожидают, и к их прибытию все готово. Спустя два часа начали появляться первые гости.

Они приходили мистическим путем, созданным магией Хазвейжа, короля Вагадры: сначала — едва различимые тени, движущиеся в воздухе, затем — зловещие темные фигуры, вступавшие на Запретный Утес так, будто бы собирались начать вторжение; им, порождениям извечной тьмы, все здесь, в мире света, было враждебно и чуждо. Пусть Солнца и не было на небе, но сама ночь здесь, в райских кущах, была подобна ранним сумеркам: от дня ее отличала лишь большая тишина и спокойствие, и изменение освещения в сторону более мягкого, рассеянного в воздухе света. Обитателям Ада эта ночь была совершенно непривычна и чужда; днем, впрочем, на острове Аннемо им было бы еще хуже. Данное правило работало и в обратную сторону: для обитателей небес пребывание в мирах, привычных и естественных для демонов, было мучительным само по себе — даже в случаях, когда хозяева этих миров гарантировали им полную безопасность. Живой пример последнего Кадан увидел собственными глазами, когда, в числе первых прибывших, на остров вступила не темная, а белесая тень, обретшая спустя несколько мгновений облик худощавого молодого человека в серебристых доспехах; он был красив, но красоту портило ощущение исходившей от него болезненности — воспаленные глаза и слишком бледная, нездоровая кожа; казалось, что чрезвычайно длительное время он находился где-то взаперти, не ел и не пил, не дышал свежим воздухом; обильная седина, почти полностью покрывшая его некогда каштановые кудри, еще больше усиливала то впечатление общей истощенности, которое он производил. При виде юноши Кадан испытал мимолетную жалость — чувство, которого должен быть лишен настоящий тел-ан-алатрит, но в своем отступничестве от учения Школы Железного Листа Кадан зашел настолько далеко, что даже и такие чувства, бывало, посещали теперь его сердце. Рядом с Лланлкадуфаром шла Эгсодия, принцесса Вагадры, дочь темного короля Хазвейжа — смуглокожая, чувственная, облаченная в темно-лиловое платье, полотно которого поблескивало, словно змеиная чешуя. Раскосые завораживающие глаза с розовыми зрачками. Лланлкадуфар и Эгсодия казались различными во всем, трудно было представить себе менее подходящую пару, но любовь — странная сила, способная соединять несовместимое. Никто не верил, что их союз будет долгим, однако, он продолжался вот уже более тысячи лет — сколько именно, мало кто уже помнил; во всяком случае, Кадан, появившись в Аннемо впервые, начало этой романтической истории не застал; уже и тогда это была семейная тайна, о которой знали все, но никто не хотел говорить: запретная для обсуждения тема, слишком болезненная для старого Янхарта, потерявшего наследника и любимого сына. Позже Кадан узнал, что когда-то Лланлкадуфар и Эгсодия жили в Аннемо, но вынести свет небес демоница не смогла — день за днем Солнце медленно убивало ее. И тогда супружеская чета переехала в Вагадру, ко двору Хазвейжа, а после — в собственное герцогство Адисфот, расположенное на границе Нижних и Лунных миров. Во мраке Эгсодия ожила, но истощение стало грозить ее супругу — впрочем, поначалу казалось, что Лланлкадуфар настолько силен, что сможет жить и в Аду, развеивая тамошний мрак собственным светом. Но, какова бы ни была его сила, ей имелся предел; и хотя чары Хазвейжа оберегали покои зятя — даже и такой защиты оказалось недостаточно.

Лланлкадуфар слабел. Чтобы не умереть, ему приходилось возвращаться в Аннемо и восстанавливать силы; поговаривали, что именно эти визиты состарили Янхарта раньше времени и в конце концов побудили его отойти от дел, передав управление островом дочери и ее мужу.

Янхарт — младший бог, остров и его обитатели — порождение его силы, но более всего сил он вложил в двух своих детей; и старший из них ничего не отдавал взамен, напротив, он тратил то, что ему давалось, и брал снова. Это казалось несправедливым, возмутительным, недостойным — но было так, как было, и Кадан не считал себя вправе как-либо вмешиваться в эту ситуацию и указывать членам правящей семьи Аннемо, как им поступать — однако, и любить принца он не был обязан. Вот поэтому жалость, посетившая его сердце, оказалась столь мимолетна: достаточно было вспомнить о том, что цену за эту «любовь» пришлось платить не только Лланлкадуфару, но старому королю, которому Кадан некогда присягнул на верность.

Эйрин нежно обняла брата, Трангелабун — некогда входивший в свиту принца, а теперь, благодаря браку, занявший на троне его место — отвесил галантный поклон Эгсодии, а затем также заключил добровольного изгнанника в объятья. Эйрин обменялась с Эгсодией двумя легкими поцелуями, после чего обе пары, оживленно общаясь, направились в сторону замка, в сопровождении части дворян Аннемо и демонической свиты герцога и герцогини Адисфота.

Кадан остался на Утесе — следить за прибывающими гостями и убедиться, что после появления последнего гостя, путь в Преисподнюю будет закрыт.

Следующей важной персоной, в сопровождении собственной демонической свиты, был Тоншорон, герцог Айфли — рогатый, покрытый шипами и костяными наростами, с кожистыми крыльями за спиной, с копытами вместо ног и горящими алым огнем глазами. По своему происхождению он принадлежал к роду керубов, демонов довольно высокого ранга, и потому в верхних слоях Преисподней без труда смог занять влиятельную должность, а затем и получить собственные владения, сделавшись вассалом короля Вагадры.

За ним последовал Атсварх, придворный советник Хазвейжа — неестественно худой, длиннорукий, с лицом, в котором сочетались человеческие и змеиные черты. Четвертым по счету прибыл Монфо, сын герцога Даншилы — бледный, с прозрачной кожей, под которой медленно двигались черви. Верхняя часть его головы походила на человеческую, но вместо рта была пасть, заканчивавшаяся в районе ушей, полная тонких и острых зубов, а его язык, похожий на щупальце, мог вылезать изо рта на длину руки и жалить врага, будучи снабжен на самом своем кончике тремя ядовитыми зубами.

Каждого из прибывших приветствовали, а затем сопровождали в замок придворные Аннемо; к тому моменту, когда на Утес вступили последние демоны, придворных почти не осталось, также значительная часть хагезу отбыла в замок — и потому Кадан насторожился при появлении гостя, имени которого в списке не значилось. Последнюю волну возглавлял Рафх, член Высшего Совета Башни-Иглы. У Рафха имелась своя небольшая свита, однако демон, на которого Кадан обратил внимания, явно к ней не принадлежал — он держался наравне с Рафхом и общался с ним по меньшей мере как равный, да и аура излучаемой им силы намного превосходила силу демонов-фаворитов. Кадан немедленно подошел к ним — как будто бы для приветствия, но стал так, чтобы перекрыть новоприбывшим дорогу в замок. Встретившая Рафха светлая стихиаль Джиорбин бросила на Кадана удивленный взгляд, однако, поскольку его статус на острове даже в обычное время был никак не ниже ее собственного — а сейчас, в связи с визитом делегации из Нижних Миров, еще более вырос за счет временных дополнительных полномочий, полученных от королевской четы — возражать внезапному вмешательству Кадана не стала, и даже немного отодвинулась в сторону, как бы молчаливо предоставляя бессмертному право говорить и делать все, что он сочтет нужным.

— Приветствую вас на острове Аннемо, досточтимый Рафх из Башни-Иглы, — обратился к гостю бессмертный. — Я венценосец Кадан, начальник стражи острова. Кто ваш спутник?

Произнося все это, он перестал подавлять ауру собственной силы — что делал довольно редко, лишь в случаях, если ему предстоял бой с равным противником или если этого требовал протокол какой-нибудь причудливой придворной церемонии. Сейчас он убрал маскировку для того, чтобы демоны не повели себя агрессивно или пренебрежительно — лишь ощущая чужую силу и скрытую под этой силой угрозу, они будут взвешивать свои слова и поступки: таковы обычаи Преисподней, где слабый должен подчиняться, а сильный — господствовать, и где подобный порядок вещей считается не только естественным, но и единственно возможным.

— Бессмертный, — паривший в воздухе Рафх плавно покачивал своими многочисленными щупальцами, а его единственный огромный глаз, занимавший большую часто головы, бездумно смещал направление взгляда, то опускаясь вниз, то вверх, то наводясь на замок, то снова сосредотачиваясь на Кадане. — Мы наслышаны о вас. Мой спутник — Цей Дхаберги, принц Гхенгеса. Мы до последней минуты не знали, что он будет сопровождать нас, потому его и не было в списках — однако, он здесь с той же целью, что и мы все, и, не желая доставлять вам никаких лишних хлопот, явился один, без свиты.

Кадан взглянул в глаза существу, похожему на помесь огромного паука и бронированного кентавра — для этого ему пришлось задрать голову вверх: Цей значительно превосходил размерами всех, кто здесь присутствовал.

Если у Кадана до сих пор еще имелись какие-то сомнения относительно цели визита всех этих демонов, то теперь все сомнения пропали.

— Я слышал, что Гхенгес разрушен, а Дхаберги истреблены. — Спокойно произнес он, не отрывая взгляда от глаз кентавра. Так, во всяком случае говорилось в послании, полученном от Ласагара.

— По большей части разрушен; истреблены, но не все. — Прогудел в ответ низкий голос откуда-то с высоты. — Хуриджар по имени Году принял облик исполинского быка, плоть которого — горящие камни и стынущая лава — вторгся в Гхенгес и расколол наши равнины. От его дыхания сгорели леса, а горы ушли под землю, высвобождая сокрытый под ними огонь. Все, кто бросал ему вызов — мой отец, братья, иные родичи — все они пали…

— Почему же вы не покорились сильнейшему, как велят обычаи Преисподней? — Спросил Кадан.

В ответ он услышал тяжелое и низкое фырканье, похожее на звук, который мог бы издать недовольный буйвол. Когда Цей заговорил, в низком голосе его зазвучали злоба и ярость.

— Он забрал наших жен и сестер, молодых и уже зрелых кобылиц — всех, что были способны вынашивать детей. Он покрыл их всех, но проклятое его семя выжгло их изнутри. Из их мертвых тел родились фох аггодуналоу 7, быкоголовые дымы — насмешка над нашим униженным родом. Мы еще не мертвы, но у нас отняли будущее, поэтому ничего другого мы не желаем больше, чем мести.

— Что ж, — сказал Кадан. — Если досточтимый Рафх ручается за вас, я не стану препятствовать вашему желанию вступить Замок Ста Башен для того, чтобы выразить свое почтение королевской чете Аннемо. Пойдемте в замок, я провожу вас.

Он закрыл путь в Преисподнюю, оставил последний отряд львиноголовых хагезу охранять Запретный Утес, а сам, вместе с Джиорбин и гостями, направился в Башню Стражей, а из нее, по узкому и длинному мосту, в аръергарде длинной процессии демонов и придворных — в Железную Башню. Конечной целью их пути являлась Башня Каменных Цветов, в которой обычно проходили наиболее пышные приемы и праздники. Из мраморных стен широкой залы вырастали цветы, их серебристые корни пронизывали стены Башни, придавая белому мрамору необыкновенный оттенок; на листьях и лепестках вместо росы покоились прозрачные драгоценные камни. Эйрин и Трангелабун заняли троны на возвышении у дальней стены; демоны, чьи имена и титулы громко 7 буквально: «Дым, имеющий бычье лицо» (мидлейский) объявлял герольд, по очереди входили в зал и приветствовали правителей Аннемо. Сходства с приемами при дворах земных правителей Кадан не мог не заметить — но не сейчас, ни тринадцать столетий назад, когда он впервые стал свидетелем торжественной церемонии на нижнем небе, он бы не смог ответить на вопрос о том, копируют ли небесные порядки земные — или же, наоборот, небесные служат тем образцом, который бессознательно воспроизводят те, кто наделен властью в мире людей?

Все демоны были представлены, и последним в зал тяжело вошел Цей Дхаберги, ростом превосходивший самых высоких хагезу по меньшей мере в два раза, а общими размерами тела — в десять раз. Из придворных с ним мог бы сравниться разве что дождевой дракон Саджару, свернувший свое длинное тело кольцами в дальнем углу зала; порхавшие рядом с ним интази, маленькие лошадки с крыльями бабочек и стрекоз, возбужденно зашептались при виде брутального, исполненного грубой мощи, адского кентавра.

Каждый из гостей, как и положено, принес с собой какой-либо дар — к появлению Цея мраморный столик рядом с троном уже был заполнен, и тяжелое копье с двумя лезвиями, которым одарил королей Аннемо последний из гостей, пришлось держать в руках одному из львиноголовых стражей — и было видно, что удержать копье ему удается не без труда.

Затем гостей пригласили пройти в другой зал, предназначенный для танцев; первой парой стали Трангелабун и Эйрин, второй — Лланлкадуфар и Эгсодия, за ними последовали придворные Аннемо и демоны из свиты Тоншорона. Сам Тоншорон пропустил первый танец, но принял участие в двух последующих — впрочем, по его лицу было видно, что он совсем не в восторге от такого времяпрепровождения. Больше из демонических предводителей не танцевал никто — Кадана, впрочем, позабавила мимолетная мысль о том, как выглядел бы Цей, вздумай он присоединиться к танцующим, и с какой скоростью от него стали бы отлетать недоуменные придворные, когда Цей, поворачиваясь, размахивал бы в разные стороны своим бронированным, покрытым шипами хвостом. Джиобрин, по-прежнему вертевшаяся рядом, восприняла улыбку Кадана как намек и позвала его на танец — на что он ответил отказом, поскольку находился здесь не для развлечений, а по служебному долгу. Джиобрин поджала губы и позвала на танец кого-то другого.

После третьего танца предводителям демонов было предложено пройти в соседнее помещение для приватной беседы; демоны из свиты остались в танцевальном зале, в обществе придворных. Банкет, который в ином случае мог бы последовать за танцами или даже идти параллельно им, заранее было решено не проводить — один только вид нечистой пищи демонов вызвал бы тошноту у обитателей небес, и ровно также небесная пища — фрукты и нектар — показалась бы демонам пресной до отвращения.

Кадан вошел в комнату для приватной беседы самым последним; закрыл двери и наложил на них и на стены Приказ Молчания, добавив таким образом собственные чары к чарам королевы Эйрин. Помимо Кадана и королевской четы, из числа обитателей небес в комнате нахолись четверо придворных советников и вельмож: Энзар Арсавельт, представлявший человеческое население Аннемо — благочестивых и добрых людей, взятых после смерти на небо; Бериса, верховная хранительница алитари — духов, оберегающих детей от несчастий; Тазинель в одежде из листьев и плодов, одна из младших богинь плодородия и изобилия, выступавшая в качестве представительницы стихиалей; Даберон, которого в обычное время редко можно было застать на острове — большую часть времени небесный военачальник и подчиненные ему духи ветров проводили в воздушном пространстве за пределами Аннемо, высматривая возможные угрозы и останавливая тех, кто пытался приблизиться к островам нижнего неба без соответствующего разрешения.

Эйрин осведомилась о самочувствии короля Вагадры и положении дел в его королевстве — отвечая сразу на оба вопроса, демонический советник Атсварх заверил ее, что Хазвейж здоров и могущественен, как прежде, однако, пребывает не в лучшем расположении духа в связи с творящимися в королевстве бесчинствами. Последовавшие затеяли войну и склоняют — силой, угрозами, лживыми обещаниями славы и могущества — на свою сторону демонов в верхних и средних слоях Преисподней. Некоторые из соседей Хазвейжа уже пали — одни покорились, других уничтожили, сущность третьих была извращена — и вот, теперь события поворачиваются так, что взор Отринувших Договор обращается на Вагадру и на владения тех демонов, которые когда-то принесли Хазвейжу вассальную присягу. Тоншорон рассказал, что среди подчиненных ему грасдиров и гиоров бродят мятежные настроения — ему уже пришлось убить нескольких, призывавших отвергнуть власть Возлежащих на Дне и присягнуть Отравителю, однако бунтовщики возвышают свой голос снова и снова, и от раза к разу их поддерживает все больше обитателей Айфли. Власть Темных Князей растет, а с ней растет и их влияние на низших демонов; вскоре может наступить такой момент, когда ни его власти, ни власти Хазвейжа уже не будет достаточно, чтобы препятствовать влиянию Отринувших Договор. Цей рассказал о разрушении своего мира и почти полном истреблении рода Дхаберги — немногие оставшиеся самцы кентавров, униженные и лишенные возможности продолжить свой род, жаждали мести. Рафх поведал, как Высшему Совету Башни-Иглы было сделано предложение принять сторону Последовавших; предложение было почти единогласно отвергнуто, однако позже те, кто ратовал за его принятие, попытались организовать переворот — к счастью, заговор вовремя был раскрыт, а предатели — нейтрализованы. После него слово снова взял Атсварх, рассказав о вторжении кхаду, лганарэ и талхетов на земли Вагадры. Монфо, который до сих пор молчал, подтвердил слова советника своего короля — Даншира, из которой он прибыл, стала одним из тех пограничных регионов Вагадры, где прямо сейчас шла беспощадная война.

— Все это весьма тревожно, — произнес Трангелабун, когда Атсварх и Монфо замолчали. — Здесь, наверху, мы и предположить не могли, в сколь тяжелом положении оказались вы теперь, в связи с возвращением Отринувших Договор. Но что же ваши Владыки? Неужели они бездействуют, позволяя мятежникам разорять земли их подданых?

— Пока бездействуют, — кивнул Атсварх. — Кто-то говорит о противостоянии Возлежащих и Последовавших на высших, божественных уровнях бытия, недоступных нашему восприятию, однако многие полагают, что Возлежащие выжидают, когда с мятежниками расправится Свет.

Ведь согласно Договору, именно Солнцу и его Князьям принадлежит высшая власть в Сальбраве.

— Рано или поздно так и случится, — кивнул Трангелабун.

— Скорее, поздно… — Подала голос Эйрин.

Король и королева обменялись взглядом, после чего королева продолжила:

— Не так давно нас — как и многих других властителей нижних небес — пригласили на девятое небо, позволив приблизиться к священному пламени Эмпирея. Мы видели Старших Богов во плоти, на их тронах, видели их в безграничной силе и славе. Тогда нам было сказано, что божья месть неумолима, но не всегда быстра: люди забыли о том, кому должно служить, и впали в худшую из ересей, обожествив самих себя. Поэтому им не будет помощи, пока они не раскаются и не образумятся: оставленные наедине с худшими из порождений Тьмы, они либо смирят свою гордость, либо погибнут. Поэтому Князья Света медлят, позволяя Последовавшим творить на земле все, что тем заблагорассудится — Князей Тьмы постигнет кара. но лишь тогда, когда Старшие Боги выберут для нее подходящее время.

Речь Эйрин звучала холодно и уверенно — но закончив ее, королева как будто поникла и, уже совсем другим тоном, произнесла — уже не как провозвестница высшей воли, а как женщина, чье сердце исполнено жалости и сострадания:

— Такова их воля, но нам, признаю, трудно смириться с ней… Земля к нам так близко…

Люди приходят к нам, а мы нисходим к ним, мы слышим их простые молитвы и просьбы, они посвящают нам свои грубые поделки и пусть не имеющие особой ценности, но искренние дары…

Их дети, еще не испорченные гордыней, ложью и враждой, видят нас; их животные чувствуют наше присутствие… Бывает даже так, что некоторые из нас заключают с ними браки — да, такого давно уже не случалось, но есть рода, в которых течет наша кровь, мы заботимся о них и храним их… Наконец, не так уж мало и тех, кто, прожив благочестивую жизнь, возносятся после смерти на наши небеса — некоторые, великие праведники, лишь на время, перед дальнейшим восхождением, другие же остаются у нас навсегда. Земля близка к нам, и потому нам трудно принять ее боль, пусть даже эта боль необходима; мы чувствуем, как расползается тьма по землям Ильсильвара, и сами пребываем в смятении от того, что Последовавшим позволено бесчинствовать почти что у самых наших границ, ведь среди множества жизней и душ, которые они губят, есть самые разные люди, и в сердцах многих из них добра больше, чем зла…

— Позволю себе заметить, госпожа Эйрин, — вибрирующий и одновременно гнусавый голос Рафха разнесся по помещению. — Но политика выжидания со стороны Солнца и его Князей не слишком разумна… Последовавшие сильны уже и сейчас; если дать им время, они станут еще сильнее; чем дольше ваши Владыки откладывают войну с теми, кто некогда отказался подписать Договор, выбрав вместо него бесконечное и бессмысленное противостояние, угрожающее разрушить сами основы Сальбравы — тем выше цена, которую придется заплатить за то, чтобы вернуть мятежников туда, где им самое место — в Озеро Неувиденных Снов, в состояние, предельно близкое к полному несуществованию — раз уж нельзя привести их к полному и окончательному небытию, поскольку силы их, выдранные из мироздания и отданные внешней пустоте, нанесут Сальбраве ущерб, который, с учетом баланса, и без того нарушенного гибелью Горгелойга, может стать непоправимым.

— Возможно, — ответила Эйрин, — располагай я дворцом на девятом небе, мое решение было бы иным, но я — лишь одна из множества подданых наших Владык. Не мне решать, когда и как и действовать; даже права дать им совет им у меня нет — само побуждение поступить так было бы непростительной дерзостью.

— Сестра, — произнес Лланлкадуфар. — Мы здесь не для того, чтобы просить тебя повлиять на решение высших небес советом…

— Хотя если случится так, что у вас его спросят… — Начал было Атсварх, но Лланлкадуфар возвысил голос, перебивая советника и побуждая его замолчать:

— Мой тесть, великий демон Хазвейж, король Вагадры, предлагает Аннемо военный союз.

Эта война — не просто передел территорий в Аду. Ты ведь должна понимать, что это только начало…

Он замолчал, потому что Эйрин, отрицательно качавшая головой во время двух его последних фраз, произнесла «Нет».

— Это невозможно, брат, — сказала она. — Что же, ты предлагаешь нам пойти против воли Владык? Прости, это невозможно. Ты слишком многого требуешь…

— Я ничего не требую. Я прошу тебя… прошу вас обоих, — он на секунду перевел взгляд на Трангелабуна, который когда-то очень давно, когда Лланлкадуфар еще не покинул Аннемо, был юным пажом в его собственной свите. — Прошу так же, как просят прибывшие со мной благородные вельможи Вагадры и ее король.

— И поверьте, нам эта просьба дается совсем нелегко, — подхватила принцесса Эгсодия — изящная, смертоносная и одновременно хрупкая, чем-то напоминавшая маленькую, но быструю, бесстрашную и смертельно ядовитую змею. — Мы идем против своей гордости — но вышло так, что на кону стоит нечто большее, чем наша гордость. Падение королевства моего отца и владений тех демонов, что присягнули ему — лишь начало. Возлежащие бездействуют потому, что осознают — на их власть Отвергнувшие Договор не претендуют. У них иная цель. Подчинив себе королевства демонов в верхних и средних слоях Ада, накопив достаточно сил, они вторгнутся сюда и сожгут ваши небеса по пути к Эмпирею!

— Да, возможно, Эмпирея они так и не достигнут, — снова заговорил Лланлкадуфар. — Да, их остановят и уничтожат, да, их поход обречен — но это не значит, что они не попытаются. Они достаточно безумны, чтобы выбрать войну, в которой невозможно победить, и уж конечно, они будут пытаться освободить Убивающего — самого младшего и самого могучего из своих братьев.

Что, если они добьются успеха? Сколько миров — здесь, на светлой половине Сальбравы — будет разрушено, прежде чем Солнце и его Князья сумеют остановить их?

— Брат, — Эйрин покачала головой. — Ты пытаешься испугать меня? Не нужно, я и так напугана…

— Недостаточно напугана.

— Не нужно, прошу тебя. Сколь не были бы вески твои доводы, они ничего не меняют: нам было дано повеление Владык, и их волю я не стану нарушать… на это у меня нет права. Когда-то ты поставил свои чувства выше долга перед королевством; я не могу поступить также, потому что если я сделаю то, о чем ты просишь — кара высших небес падет и на нас, и весь этот остров, в котором жизнь нашего отца, остров, дающий приют множеству духов и чистых душ — исчезнет.

Лланлкадуфар не ответил. Его лицо побелело — было видно, что мягкие слова сестры хлестнули его больнее кнута. Говоря о том, что брат пренебрег своим долгом перед отцом и королевством, она была права, пусть даже Янхарт и отпустил своего сына совершенно добровольно, ибо Лланлкадуфар угасал без той, которую полюбил, терял волю к жизни и никак не мог совладать со снедавшей его сердце тоской. Между жизнью сына — пусть неправильной и недолжной — и его медленным угасанием во имя «долга», Янхарт выбрал первое: он благословил союз принца света и принцессы тьмы, но был вынужден лишить Лланлкадуфара права на трон, ибо этот брак и без того вызвал недовольство высших небес. Пеняя брату — особенно вот так, публично — Эйрин поступала жестоко, и этого никто от нее, обычно мягкой и сострадательной, не ожидал — и лишь Кадан мысленно одобрил ее поведение, ибо не смотря на все прошедшие века и даже годы, в его душе от безжалостного тел-ан-алатрита осталось еще слишком многое.

Эгсодия поджала губы и холодно посмотрела на золовку: поговаривали, что в спальне Эгсодия мучает Лланлкадуфара и даже пытает его, однако издеваться над своим мужем она считала вправе только саму себя, и лишь в таких формах, которые не могли уронить его престиж — поэтому слова Эйрин были восприняты ею как личное оскорбление.

— Госпожа Эйрин, — примирительным голосом, вкрадчиво и подчеркнуто вежливо, проговорил Атсварх. — Насколько я понял, приказ ваших Владык касается только запрета оказывать помощь людям, которых — в воспитательных целях — должны наказать Отринувшие Договор, однако разве есть в этом приказе что-то, запрещающее оказывать помощь нам, ведущим войну против врагов неба? Ведь мы не зовем вас на землю — мы зовем вас в Преисподнюю, на второй, третий, а может быть и четвертый ее круги.

— Но… — Королева не сразу нашлась, что ответить, потому что сказанное советником озадачило ее. — Если мы не оказываем помощи даже людям, как мы можем оказать ее вам?.. Мне кажется, запрет тут совершенно очевиден… Пусть он и не озвучен, но явно подразумевается…

— Вам кажется, — Атсварх, пусть и мягко, но все же выделил тоном слово «кажется». — Однако формального запрета нет. Поэтому кто сможет вас упрекнуть, если вам начнет казаться нечто другое?

— Простите, господин Атсварх, но этот союз невозможен ни в каком виде. Он противоречит интересам королевства.

— Вот как?! — Вновь подал голос Лланлкадуфар — теперь он говорил не просительно, а со страстью и силой. — А сожженые небеса и разрушенный Аннемо «интересам королевства», выходит, не противоречат?! Сестра, можешь упрекать меня сколько угодно, но загляни хотя бы на шаг дальше! Задай себе вопрос: для чего нужна вся та армию, которую Последовавшие собирают в Аду? Для атаки по миру людей? Они там прекрасно справятся без всякой армии — множество смертных готово служить им. Нет, и земля и Ад для них — лишь средство, а цель их — Небо, и этот прекрасный мир сгорит одним из первых, когда они начнут восхождение к Эмпирею! Да, они падут, но все, что тебе дорого, весь этот мир — все будет разрушено, все твои придворные и подданые — перебиты.

— Я бы выразил ту же мысль совсем коротко, — кивнув, проговорил герцог Тоншорон. — Пока идет война в Преисподней, войны не будет на Небесах. Поэтому вам выгодно оттягивать падение Вагадры как можно дольше: возможно, это последняя преграда для Отравителя и Палача, мешающая им установить безраздельное владычество в верхних слоях Преисподней, а затем бросить все свои силы на штурм Неба.

— Если все так, что мы можем противопоставить Князьям? — Недоуменно спросил Трангелабун. — Мы им не ровня, как и вы. Если не вмешаются Владыки — наши или ваши — Последовавшие победят в любом сражении.

— Последовавшие не могут быть везде, — прогудел Рафх. — Им нужны войска, агенты, вассалы и подданые — без тех, кто им служит, утвердить свою власть они способны далеко не всегда. Мы не рассчитываем на победу, только на затягивание войны в Аду. На затягивание достаточно длительное, чтобы за это время земля успела истечь кровью — и тогда, когда глаза ваших Владык наконец пресытятся горами людских трупов, а их уши откроются для истошных криков и отчаянных молитв, Князья Света нанесут удар и прежний порядок вещей будет восстановлен. Мы сохраним какую-то часть своих владений, ваши же владения не будут затронуты вовсе. Вот что даст ваша помощь и вот почему вам не менее важно оказать нам ее, чем нам — ее принять.

Установилось молчание: все ждали, что скажет Эйрин. Хотя ее муж был коронован вместе с ней, и формально располагал не меньшей властью — действительной наследницей Янхарта, приемницей его власти и силы (а не одного лишь титула), была именно она. Наконец, королева вздохнула и произнесла:

— Решение слишком непростое… и я не вправе принимать его сама. Пусть выскажутся мои советники. Я хочу их услышать.

Кадан, Энзар, Бериса, Тазинель и Даберон переглянулись, как бы определяя, кто будет говорить первым. Поскольку все молчали, первым взял слово генерал воинов ветра.

— Я за войну. — Коротко и веско произнес военачальник. — Лучше воевать на чужой территории, чем на своей. Вовсе не обязательно заключать какое-либо формальное соглашение или объявлять о нашем союзе открыто, но ничто не мешает нам ударить по войскам Последовавших там и тогда, когда мы сочтем нужным… пусть даже время и место нанесения удара нам помогут определить сообщения обитателей Ада. Что же, разве мы первый раз вторгаемся в Преисподнюю? Конфликты с верхними кругами случаются постоянно, иногда они приводят к военным столкновениям, иногда эти столкновения перерастают в сражения на нашей или на их стороне. Итак, если мы в случае обычных разногласий иногда можем позволить себе нанести удар по тем, кто принял Договор — тем большее у нас право на то, чтобы атаковать тех, кто Договор отверг: ведь ничего не жаждут они более, чем нашей гибели, низвержения Князей Света и самого Солнца.

Следующим слово взял Энзар Арсавельт:

— Я вижу, доводы демонов подействовали на вас, досточтимый Даберон, — произнес он, наклонив голову. — И это воистину прискорбно. Простите за мою резкость и прямоту, но, на мой взгляд, все вы здесь, на небесах, слишком доверчивы. Понятно, что доверчивость и честность проистекают от вашей естественной чистоты — но есть вещи, которые я, некогда бывший человеком — нечистым, слабым, изменчивым, неверным — понимаю лучше, чем вы, духи света, чья природа изначально чиста и не повреждена. Демонам верить нельзя, нельзя вступать с ними в сделки и заключать договоры. Их ложь может быть очень тонка и убедительна — пытаясь разобраться в ней, легко потеряться. Вместо этого нужно просто следовать воле Князей Света и самого всеблагого Солнца. Только так можно найти верный путь в океане миражей и иллюзий. Да, со стороны наших Владык быть может и не прозвучало формального запрета на союз с демонами — но абсурдность, недопустимость, невозможность такого союза настолько очевидна, что и не нуждается ни в каком оглашении. Демоны используют хитроумную казуистику, чтобы заставить нас предать дух тех законов, правил и запретов, что были положены Князьями Света — как можно идти у них на поводу?! Нас не должна беспокоить война в Преисподней — ведь по самому своему существу Преисподняя есть место всевозможных войн и раздоров. Мое сердце печалится при мысли о том, что происходит на земле — но я не могу не признать, что все эти несчастья люди заслужили сами и должны понести то наказание, которое определят для них Князья Света. Сюда же, на небо, Последовавшим никто вторгнутся не позволит — Владыки хранят нас и нам не следует предавать их, поддаваясь лживым уловкам демонов, потому что предательство — это единственное, что способно лишить нас высшей защиты.

«Далеко пойдет, — меланхолично подумал Кадан, разглядывая праведника. — Вторые небеса ему явно тесноваты…»

Он ждал, что демоны прервут эту речь возмущенными криками или хотя бы выскажут свое раздражение по ее завершении — но никто не подал голоса. Не было заметно, что обвинение во лжи оскорбило хоть кого-нибудь из гостей — кажется, они либо были готовы к такому повороту событий, либо в своем царстве зла, страданий и обмана настолько привыкли к подобным обвинениям — как пустым, так и справедливым — что уже не видели в них ничего для себя зазорного.

— Пожалуй, я приму сторону господина Энзара, — сказала Тазинель. — Зима бывает тяжела, но следом за ней приходит весна. Всему свое время и никогда не следует торопить естественный ход событий. Новые ростки должны появится весной, пытаться растопить лед и согреть землю для того, чтобы пробудить ростки как можно раньше — значит идти против установленного порядка: налетит метель и погубит то, что безумец пытается взрастить раньше срока. Последовавшие подобны зиме: если Князья Света считают, что нужно дать им время, пусть так и будет — весна же настанет тогда, когда наши Владыки решат, что ей пора наступить, а не тогда, когда этого захотим мы сами. Соглашаясь на союз, мы лишь погубим самих себя. Всему свое место и время.

Бериса ждала, что скажет Кадан, но он, поймав ее взгляд, покачал головой, показывая, что намерен говорить лишь после нее. Ее речь была совсем коротка и сводилась к тому, что предстоящие ужасы войны страшат ее; война на стороне демонов, по ее мнению, извратила бы сущность и дух обитателей неба, сделав их «нечистыми» и не позволив заниматься тем, к чему они были предназначены Князьями Света.

Когда она замолчала, на Кадана посмотрели уже все, и самым внимательным и пронзительным был взгляд королевы. Кадан вдруг понял, что если он выскажется против союза — она будет вынуждена отказать посланникам Хазвейжа хотя бы в силу того, что при вынесении решения ранее пообещала учесть мнение своих советников: четверо против одного означало бы вполне определенно, какое именно решение ей следует принять. Если же он поддержит предложение демонов и принца Лланлкадуфара (при всей своей неприязни к последнему) — то у Эйрин будет куда большее пространство для выбора. Почти поровну… а может быть даже и без «почти» — учитывая, что его мнение безусловно значило для королевы больше, чем мнение заботливой, миролюбивой, но недалекой Берисы, или же мнение моралиста Энзара, представлявшего на Аннемо немногочисленную человеческую диаспору.

Кадан уступил слово четверым придворным, и продолжал молчать даже сейчас, когда наступила его очередь говорить потому, что не мог определиться с тем, что следует посоветовать.

Доводы, которые привели представители Хазвейжа, имели смысл — даже в том случае, если они лгали или думали исключительно о своей выгоде (в последнем, впрочем, уж точно можно было не сомневаться), все равно, рациональное зерно в этом предложении было, и, действительно, точно и емко его выразил Тоншорон: пока идет война в Аду, не стоит ожидать войны на Небесах. Однако, имелись и другие соображения. Мысль о том, что его друзья и подчиненные будут гибнуть, уберегая одних мерзких тварей от других, не вызывала в душе Кадана ни малейшего восторга. Как отреагируют Князья Света, узнав о самоволии королей Аннемо? Можно было не сомневаться, что заключение союза вызовет их раздражение — но насколько это раздражение будет сильно?

Закроют ли они глаза на самоволие также, как до сих пор закрывали глаза на не столь значимые проступки и шалости — вроде брака Эгсодии и Лланлкадуфара? Будь он только бессмертным или только лишь выпускником Школы Железного Листа — на гнев Князей ему было бы наплевать, даже напротив: он был бы рад любому способу щелкнуть их по носу, утвердить право поступать независимо от их воли и их «благочестивых» указаний — но он уже давно отвечал не только за самого себя. Он привязался к этому острову, полюбил возящегося в своем саду в окружении лепреконов доброго старого короля, испытывал непривычные теплые чувства к его дочери — слабой, наивной и нежной, но вынужденной, в силу своего положения, играть роль сильной, расчетливой и временами жесткой королевы… Это не было ни влюбленностью, ни страстью, он никогда не смотрел на нее как на женщину, скорее — как на ребенка, которого должен уберечь и защитить от всех опасностей и невзгод: это отношение к королеве сложилось у него за время, когда он был одним из ее личных телохранителей. И вот теперь…

Он вдруг вспомнил свою встречу с маской по имени Кабур Халикен — той, которая пришла под видом погибшей Рималь. Кабур во время той встречи произнес едва ли не дословно те же самые слова, что и Даберон: войну лучше вести на чужой территории. И еще он просил Кадана убедить королей Аннемо вступить в войну, не дожидаясь прямого приказа Князей Света — предложение, выглядевшее тогда совершенно абсурдным и невыполнимым, ибо, как казалось Кадану, не было никаких причин, которые могли бы побудить Эйрин и Трангелабуна нарушить волю Старших Богов. И вот теперь эти причины появились. Да, защищать предстояло не землю, но было очевидно, что война, начавшись, в какой-то момент может переместиться и в мир людей.

Как бы ни были разгневаны Старшие Боги на самоуправство королей Аннемо — конфликт Последовавших и небожителей вполне может подтолкнуть их к более активным действиям.

Вмешательство в гражданскую войну в Преисподней ставило под угрозу благополучие острова — однако, возможно, что одновременно это также был единственный способ защитить остров в случае, если Старшие промедлят с ударом и Последовавшие, подчинив себе верхние круги Преисподней, первыми нанесут удар по Небесам. И еще: если нижние небеса вмешаются в войну в Преисподней, Последовавшим придется отвлечься от земли, сосредоточить больше внимания на новой угрозе — что означало больше времени для Школы, ослабляло давление на нее и давало шанс выжить. Кадан часто думал, что отрекся от учения Освобожденных, отдав себя чувствам, которых тел-ан-алатриты должны быть лишены, однако сейчас он понял, что сильно переоценивал свое отступничество. Помимо его эмоций и привязанностей, существовали более высокие и значимые цели, верность которым он сохранял в глубине души все эти годы; он занимался своими делами потому, что был уверен — это никак не скажется на делах Школы, никак не поможет воплощению в действительность той великой цели, что была поставлена перед своими учениками еще Хелахом, никак не повлияет сохранение и развитие той небольшой группы людей и бессмертных, что стремились к преодолению ограничений человеческой природы и овладению могуществом анкавалэна. Но сейчас от его слов, возможно, зависела вся дальнейшая история Школы — и, может быть, зависело даже то, будет ли иметь место эта история как таковая. И когда он это понял, все личные предпочтения — верность старому королю, нежность и забота о юной королеве, чувство дома, который он обрел в Аннемо, и даже жизнь и благополучие Цидейны, ради которой он некогда «отрекся» от Школы — все это вдруг оказалось менее важным, чем сила, которую он сам никогда уже не сможет обрести — потому что он, став всего лишь бессмертным, утратил свой шанс. Но он верил, что овладеть этой силой возможно, и смысл жизни людей в том, чтобы обрести ее когда-нибудь в будущем, преобразив самих себя так, чтобы возвыситься над всем сотворенным миром, разорвать сковывающие человечество путы и шагнуть в невообразимую бесконечность, пред которой поблекнет слава Князей и даже самих Изначальных. Может быть, он и не мог помочь другим добиться осуществления этой цели, но, по крайней мере, он мог попытаться уберечь тех, кто, возможно, когда-нибудь окажется на это способен.

— Признаться, меня удивляет, что досточтимый Энзар, чье благочестие нам всем хорошо известно, забыл историю Кальза и Загрея, — наконец заговорил Кадан, готовясь аппелировать к аргументам и ценностям, в которые сам не верил ни на грош. Энзар недовольно поморщился, догадавшись, о чем пойдет речь; все же прочие с любопытством внимали, не понимая еще, что хочет сказать начальник стражи. — Поскольку эта история из мира людей, позволю себе вкратце изложить ее содержание. Двое молодых людей, Кальз и Загрей, искренне желавшие служить Свету, избрали для себя путь аскезы и послушания в одном глухом монастыре. Прошли годы, оба многого достигли, научились совершать чудеса и приобрели немалый авторитет среди прочих монахов и среди простых людей той страны. Король, прослышав о них, решил призвать подвижников к своему двору, и выслал к ним гонцов; но прежде, чем явились гонцы, к подвижникам явился ангел и сообщил о том, что им надлежит принять королевские почести. Кальз так и сделал, облачившись в лучшие одежды, приняв поднесенные ему дары и окружив себя многочисленной свитой — подобно знатному герцогу, прибыл он во главе большой и пышной процессии в королевский дворец. Загрей же, напротив, смутился и взял лишь самое необходимое, его вьезд в столицу прошел никем не замеченным. Король сделал Кальза и Загрея своими советниками. Все мыслимые удовольствия стали им доступны — изысканная еда, красивые женщины, танцы и праздные развлечения… все это, правда, противоречило монашеским обетам, которые они оба дали когда-то в юности, но в первый же вечер к ним явился ангел и сказал, что пока они остаются при дворе, обеты с них снимаются, и любой отдых и любое удовольствие, которое они захотят, становится для них разрешенными. Кальз немедленно предался всем наслаждениям светской жизни, в то время как Загрей не пил и не ел ничего недозволенного, не развлекался с женщинами, не танцевал, не охотился и не играл, а все свободное от бесед с королем время посвящал молитвам и духовным практикам. Так прошло некоторое время, и вот, король сообщил подвижникам, что в его стране появилась вредная ересь — по счастью, она была выявлена в самом начале, и ересиарха, конечно же, сожгли, но как поступить с теми, кому он проповедовал и кто, кажется, склонил слух к его лживым и богохульным словам? Привели еретиков — простых крестьян, закованных в цепи, мужчин, женщин, стариков и детей, многие из которых, темные и неграмотные, даже и не понимали тонких различий между истинным учением и тонкой ложью ересиарха. Кальз и Загрей помолились, прося у Князей Света наставления и помощи — и тогда снова явился ангел и сказал, что ересь должна быть выкорчевана без всякой жалости и что огонь — самое лучшее средство для того, чтобы очистить страну от злых семян, которые, по счастью, еще не успели широко распространиться. Кальз сказал королю: «Нужно убить их всех, такова воля Неба», но Загрей возразил: «Это жестоко и несправедливо, ведь заблуждающихся можно образумить добрым словом, поскольку впали они в заблуждение не по своему злосердечию, а по ошибке.» Кальз изумился, услышав такие речи. Он воскликнул: «Ты вместе со мной слышал приказ ангела, как ты смеешь выносить иное решение, чем то, что было предписано нам? Ты сам подлежишь смерти, отступник!» Король приказал страже схватить Загрея, но когда они пошли к монаху, появился ангел — и на этот раз его увидели все, а не только двое подвижников. Ангел сказал Кальзу: «Ты исполнял то, что тебе велели, нисколько не задумываясь о том, соответствуют ли даваемые тебе указания духу пути, которыму ты некогда поклялся следовать; итак, выходит, что если бы тебе явился демон в облике светлого духа и велел творить зло — ты слепо последовал бы и его велениям, не имея внутреннего понимания, где свет, а где тьма, где чистота, а где развращенность. В отличии от тебя, Загрей следовал духу Света даже тогда, когда внешние приказы расходились с этим духом и искушение последовать внешнему было велико — но он не был настолько самонадеян, чтобы полагать, что уверенно сможет отличить вестника истины от вестника заблуждения, и потому соотносил все указания с тем Светом, что пребывает в его собственной душе.» Сказав так, ангел забрал у Кальза все его чудотворные дары и таланты. а Загрея наградил силами вдвое большими, чем прежде…

Кадан замолчал. Энзар Арсавельт сидел с кислой миной на лице, королева казалась задумчивой, все же прочие взирали на бессмертного с любопытством, даже демоны, ибо с околорелигиозным фольклором мира людей тут почти никто не был знаком.

— Иногда бывает так, — негромко и вместе с тем веско проговорил Кадан. — Что не исполнение ошибочного или вредного приказа является выражением более глубокой и подлинной верности тому, кто отдал приказ, чем слепое и бездумное исполнение, идущее вразрез с интересами сюзерена. Я голосую за военный союз, моя королева, и убедительно прошу вас прислушаться к своему сердцу, и поступить так, как оно вам подсказывает.

…Спустя час, стоя на Запретном Утесе и глядя, как тает в воздухе темное марево, означающее, что последний из демонов покинул Аннемо, Кадан снова вернулся к мыслям о том, к какому выбору он подтолкнул королеву и каковы могут быть последствия этого выбора. Его томило неприятное предчувствие, как будто бы он ошибся или что-то не учел; впрочем, вполне возможно, что поддержи он на совете Энсара, Берису и Тазинель — неприятное чувство было бы таким же или даже еще более сильным. В том положении, в котором они находились, идеального выбора, возможно, вовсе не существовало: их спасение, и, может быть спасение мира людей и Школы Железного Листа заключалось в том, чтобы побудить Князей Света вступить в войну с Последовавшими как можно скорее… вот только действия, направленные на осуществление этой цели, неизбежно подставляли райский остров под удар как со стороны Князей Тьмы, так и вызывали разражение высших властителей Света. Будущее выглядело совершенно неопределенным, и ничего хорошего оно не сулило.

19 глава На Бертунов хутор, расположенный в двадцати милях к северу от Латтимы — небольшого торгового городка у подножья Фандерского кряжа — Лэйн вадж-Натари попал почти одновременно с Краушем Джадасом, Хеймом Джадасом, Энгом Джадасом и Илго Джадасом — четырьма Скатами, обыскивавшими предместья Латтимы на предмет еще не разграбленных поселений. До Бертуна, хозяина хутора, уже доходили слухи о том, что происходит в деревнях по соседству, однако его собственное хозяйство не представлялось ему чем-то привлекательным для завоевателей-островитян — ни больших денег, ни драгоценностей у него никогда не водилось, жил он с семьей скромно, в глуши — и потому приходившие иногда в его голову мысли сбежать отсюда куда-нибудь подальше, так и оставались всего лишь мыслями. Но пиратам необходимо было пополнять запасы продовольствия; вдобавок, небольшие деньги и редкие украшения, отнятые у пары десятков семей и сложенные вместе, превращались во вполне солидную добычу. Двум дочерям Бертуна и двум молодым женам его сыновей предстояло удовлетворить иные потребности завоевателей; младший сын, Калил, попытался воспротивиться насилию над женой, за что был избит и связан — его не убили только потому, что женщина, которую он пытался защитить, упала в ноги к пиратам и умолила их пощадить мужа, обещая выполнить все, что они пожелают. Обмениваясь сальными шутками в предвкушении потехи, Джадасы осматривали свою добычу — скот, провизию, деньги и женщин — когда во двор, верхом на хромой кляче, въехал Лэйн.

Щуплый, невысокого роста мужчина в дорожном плаще и огромным баулом, кое-как притороченным к седлу лошади, совсем не производил грозного впечатления, оружия при нем также не было заметно — однако сама неожиданность его появления заставила энтикейцев насторожиться; кроме того, Лэйн смотрел прямо, не отводя глаз, и держался слишком уверенно для простого бродяжки. Лэйн хорошо умел притворяться, однако эта встреча стала неожиданностью и для него самого; оценив же положение дел, он счел, что менять образ и пытаться изображать из себя кого-то другого теперь уже просто не имеет смысла.

Джадасы оставили женщин в покое и направились к всаднику. Лэйн спешился и подвел свою клячу к поилке для лошадей.

— Э, ты кто? — Грубым и презрительным тоном спросил Энг, лучше своих родичей умевший говорить на ильском языке. — Ты откуда? Что везешь?

— Вы ведь островитяне, верно? — На всякий случай уточнил Лэйн. Последние два месяца он провел под землей, и о происходящем на поверхности узнавал только от своих нанимателей-карлов — однако карлы, в силу понятных причин, мало что могли рассказать ему о делах людей.

Когда его миссия уже была завершена, в сонном видении Лэйна посетил духовный наставник, и услышанные от наставника известия привели далкрум на х`тоша8 к мысли о том, что его профессия в мире людей в ближайшие годы станет чрезвычайно востребованной.

8 буквально: «Идущий по следу демонов» (стханатский) Его тон, а также игнорирование заданных вопросов, Джадасам не понравились. Хейм, превосходивший Лэйна ростом на полторы головы, а массой тела — более чем вдвое, двинулся вперед, намереваясь отвесить коротышке пару оплех — не настолько сильных, чтобы убить (хотя у здоровяка хватило бы силы и на это), но достаточных, чтобы маленько привести в чувство и показать, кто тут хозяин. Однако, рука его ухватила воздух — Лэйн нырнул вниз, во мгновение ока оказался за спиной пирата и ударил его ногой под колено, в результате чего разворачивавшийся громила потерял равновесие и упал вперед, в корыто с водой, напугав лошадей. Пираты выхватили оружие; Лэйн не стал дожидаться, пока его прижмут к стене и бросился бежать; поворачивая за угол сарая, он получил в спину метательный топор, брошенный Энгом — к счастью для Лэйна и к несчастью для Джадасов, удар пришелся под косым углом и, вдобавок — обухом, а не лезвием, но даже этого хватило, чтобы вышибить воздух из легких Лэйна и сбить его с ног.

Падая, перекатываясь и бросаясь под телегу, которая могла послужить временной преградой между ним и островитянами, Лэйн подумал, что, возможно, переоценил свои силы, начиная бой с четырьмя здоровенными северянами в то время, когда все основное его оружие оставалось надежно упакованным в большую седельную сумку на спине лошади. С другой стороны, он бы все равно не успел его достать — а значит, и сожалеть не о чем. При нем оставалось только два длинных изогнутых ножа с широкими лезвиями, которые он всегда носил под плащом, за спиной — но доставать их из ножен еще было рано, потому что пираты не мешкали и бежали к телеге; Лэйн метнулся к дому, двигаясь уже не по прямой, а смещаясь то вправо, то влево — и второй топор, с гулом пролетевший совсем рядом с его плечом и вонзившийся, вибрируя, в стену Бертунова дома, показал ему, что петлял он совсем не зря. Левая лопатка, в которую пришелся удар первого топора, меж тем, распространяла по спине волны боли. Боль можно было терпеть, но вот уверенности в том, что теперь он сможет одинаково хорошо пользоваться обеими руками, у Лэйна уже не было. Надежда оставалась только на мантру скорости, которую он начал мысленно повторять, и на ошибки пиратов, не понимающих еще, с кем именно свела их сегодня судьба.

Энг перепрыгнул телегу, Крауш оббежал ее сзади, Илго — со стороны впряженных в телегу лошадей; позади же всех, цедя ругательства, ковылял Хейм. Бертун, женщины и его старший сын попрятались по углам, как только началась драка — за что Лэйн был им бесконечно признателен, ибо справедливо подозревал, что толку от них в этом бою все равно было бы мало.

Поскольку Энг задержался из-за броска, первым за угол дома, преследуя далкрума, завернул Крауш — самый старший из Джадасов, массивный сорокалетний вояка, вооруженный булавой. К стене дома примыкала небольшая хозяйственная пристройка — Крауш ожидал, что убегающий коротышка обогнет ее и поэтому заранее взял немного вправо, однако Лэйн поступил иначе. Вытащив ножи, он рванул вперед, не останавливаясь, взбежал по стене пристройки, сделал кувырок в воздухе, приземлился за спиной дезориентированного Илго, бежавшего следом за Краушем и ткнул одним из ножей ему в шею в тот самый момент, когда энтикеец разворачивался назад. Илго, зажимая рану рукой, привалился к стене дома, однако немедленная атака со стороны Энга дала понять Лэйну, что, возможно, его красивый акробатический трюк может в итоге стоить ему жизни, поскольку, вынужденный уходить от ударов Энга, он одновременно открывался Краушу, которого опрометчиво пропустил вперед себя. Наверное, стоило отбежать еще дальше и убивать их по одному — но он всегда был слишком самонадеян, из-за чего то и дело попадал в рискованные ситуации, которых при большей осторожности и расчете легко мог бы избежать.

Однако, топорик — пригодный как для метания, так и для ближнего боя — у Энга оставался только один, чем Лэйн и воспользовался, парировав удар одним из ножей, а вторым — нанеся пирату глубокую резанную рану на внутренней стороны запястья. Продолжая движение влево, он быстро присел и перекатился, чем уберег свою голову от булавы Крауша. Еще один кувырок, и он оказался на расстоянии, достаточном, чтобы получить необходимое пространство для маневров.

Энг выбыл из боя, морщась и перетягивая рану на руке; Илго сползал вдоль стены, по прежнему зажимая горло — что, впрочем, помогало ему мало, поскольку вся левая часть его одежды уже намокла от крови; в боеспособном состоянии оставались только Крауш и Хейм, осторожно подступавшие к верткому коротышке. Лэйн отбежал еще немного назад, перепрыгнул большое корыто, вынуждая противников обходить его с разных сторон, и бросился к хромающему Хейму, зная уже, что наиболее здоровый из всех пиратов так же был и наиболее медлительным из них.

Хейм только успел замахнуться мечом, длина которого слегка превышала рост Лэйна — а далкрум, бросившись вниз, уже оказался у него под ногами, вонзил нож Хейму в пах, прямо под кольчужную юбку, и перекатился на бок — не видя ни Крауша, ни направления его удара, но зная, что атака несомненно последует. Крауш, возможно, и сумел бы его достать — если бы не заваливающийся на бок Хейм, который даже не кричал, а судорожно выдавливал из открытого рта бессвязные горловые звуки. Крауш замешкался, в результате чего Лэйн успел подняться на ноги, и, таким образом, исход боя оказался уже предрешен. Один противник, пусть даже опытный и умелый, противостоять находящемуся под действием мантры далкруму был не в состоянии. Лэйн нанес энтикейцу несколько мелких, но болезненных ран на руках и ногах, а затем прикончил, вогнав нож под нижнюю челюсть. Следом он перерезал горло Хейму и Энгу, успевшему наскоро перетянуть рану — последний пытался защищаться левой рукой, но не продержался и двух секунд.

Лэйн вытер ножи об одежду убитых и вернулся в центральную часть двора, к лошадям. Клячу, купленную у бродячего торговца в предгорьях, он в любом случае собирался сменить на что-нибудь получше — а у энтикейцев как раз были вполне себе неплохие лошадки. Пока он выбирал подходящую, Бертун и его домашние, осмелев, выбрались из своих укрытий; четыре трупа за домом привели их в изумление. Освободили от ремней младшего сына и бросились благодарить спасителя.

— Мне бы поесть чего-нибудь горячего, — сообщил им Лэйн. — И одежду почистить.

Он критически оглядел измазанные в грязи штаны, плащ и собственные руки — результат кувырков и перекатов по раскисшей от влаги земле.

— Ну, и помыться бы не мешало…

Женщины засуетились, обслуживая спасителя. Верхнюю одежду Лэйна забрали и почистили, истопили баню, собрали припасов в дорогу и уставили обеденный стол лучшей снедью. К тому моменту, когда Лэйн привел себя в порядок, уже начало темнеть; рассудив, что отправляться в путь лучше утром, он не стал торопиться, сел за стол и завел разговор с Бертуном и его сыновьями о том, что происходит к северо-востоку от Маука — не забывая при этом уплетать за обе щеки все, что женщины выставляли на стол. Север, предгорья Алгафарита и Фандера, были отданы на разграбление Морским Котикам, Коршунам и Скатам, территории к югу контролировал Орден Лилии — у них не хватало сил, чтобы взять Маук, но пути снабжения города они успешно перерезали, о генерале Альрине Бертуну ничего не было известно — слухи сюда, в северную глушь Ильсильвара, приходили с большим запозданием. Основной отряд Скатов размещался в Латтиме, командовал ими ярл Нандорф по прозвищу Крысиный Волк, и люди его без устали грабили все окрестные поселения, свозив снедь, выпивку, меха и вообще все, что привлекало внимание пиратов, в Большой Дом в центре Латтимы. Барон Харус эс-Энно, которому принадлежали эти земли, был убит, а в замке его засели Морские Котики, грабившие земли к западу от Латтимы.

Коршуны разбойничали на востоке, в предместьях Цейна. И те, и другие, и третьи регулярно натыкались на сопротивление местных жителей, но каждый раз жестоко подавляли все выступления; у самых многочисленных и сильных семей они брали заложников, которых частью держали в застенках замка Энно, а большую частью — в тюрьме Латтимы.

— Сниматься надо с места, — вздохнул Бертун. — Мы вам, господин далкрум, очень, конечно, благодарны за то, что вы паскудников этих заморских порезали, только вот теперь все, жизни нам тут не будет… Раньше надо было уходить, а уж теперь не уходить — бежать надо… Вот только куда? Зима на носу…

Пожилой хозяин снова горько вздохнул. О профессии Лэйна он узнал, когда последний, в поисках лечебной мази, рылся в своем бауле, и стоило, вслед за другими необычными вещами, на свет появиться серебряной полумаске в виде птичьего клюва — как Бертуну все стало ясно. В обычное время далкруму, конечно же, надлежало выслеживать и убивать адских тварей, но что удивительного в том, что свои таинственные сверхъестественные силы охотник на демонов при случае решил употребить иначе, для того, чтобы совладать с людьми, мало чем отличающихся от демонов своей жестокостью и жадностью? В Ильсильваре профессия далкрума была востребована довольно широко — из-за конфликта с Гешем светлых жрецов в стране не хватало, и для того, чтобы изгонять вредных обитателей Преисподней, время от времени проникавших на землю, населению зачастую приходилось обращаться к ведьмам и чародеям. Однако встречались и такие демоны, изгнать или усмирить которых неподготовленному магу оказывалось не под силу — и тогда на сцену выходили далкрум на х`тоша — маги, сделавшие охоту на демонов своим ремеслом.

Среди них встречались и шарлатаны, и настоящие мастера, встречались те, кто служил Свету и кто открыто обращался к Тьме, взывая к Возлежащим на Дне с просьбой отозвать или усмирить в каком-либо месте своих распоясавшихся слуг, встречались те, кто предпочитал полагаться исключительно на заклинания, и те, кто сочетал боевое мастерство с магией, превращавшей их самих на короткое время в подобие демонов — неизменным, во всех случаях, оставалась лишь полумаска в виде птичьего клюва: символ профессии и одновременно — первый и основной артефакт, который использовали в своей работе далкрумы. Символика птичьей полумаски восходила к Чоддоку — одному из младших лунных богов, который, по легенде, выискивал и убивал демонов также, как хищный крачун выискивает и убивает змей.

— Бежать?.. — Лэйн отпил медовухи и подержал ее во рту, прежде чем проглотить — по сравнению с тем пойлом, которым ему приходилось довольствоваться последние два месяца, обыкновенная деревенская медовуха казалась просто божественным нектаром. — Я бы на вашем месте не стал торопиться. Кто знает, как все сложится?.. Если верить звездам, то Джадасам скоро станет не до вас.

— Звездам? — Изумился Бертун. — Прямо-таки звезды вам про нас рассказали, господин далкрум?

— Конечно. — Пряча усмешку, Лэйн сделал еще один глоток.

— Отец, да он смеется над нами! — Воскликнул Калил. — Вы ведь едете в Латтиму, верно?

Лэйн ответил молчаливой полуулыбкой.

— Возьмите меня с собой, прошу! — Взмолился юноша. — Хочу посмотреть как вы порежете этих морских демонов на куски!

— Я не артист и не даю представлений, — с холодком в голосе ответил Лэйн.

Но юноша не унимался:

— Я помогу вам! Прошу вас!..

Он осекся, потому что отец влепил ему оплеуху.

— Не лезь куда не просят, вояка! Если б не господин далкрум, кто знает, что бы с тобой стало? И так вся рожа в синяках, а ведь Скаты тебя и прирезать могли!

— И что? — Возмутился Калил. — Что же, я должен спокойно смотреть, как насилуют мою жену? Не хочу! Пока мы тут сидим, как трусы, так все и будет продолжаться — будут приходить и грабить нас, и бесчестить наших женщин!..

Отец влепил Калилу вторую затрещину.

— А что ты можешь изменить, дурак? — Насмешливо бросил Хенгар, старший сын. — Неужели твоей Виле было бы легче, если бы тебя зарезали у нее на глазах, а потом ее все равно бы снасильничали? Да и потом, что с того, что ляжет с ней какой-нибудь Скат? От нее не убудет. А если зачнет от него ребенка — плод потом можно и вытравить…

Калил скрипнул зубами и сжал кулаки — казалось, еще слово и он бросится на брата.

— Калил, послушай меня, — серьезным и настойчивым голосом проговорил Лэйн, предотвращая ссору. Когда младший сын Бертуна повернул к нему взгялд, продолжил:

— У каждого своя судьба. Есть судьба воина и судьба землепашца. Судьба бойца и судьба… судьба того, кто уступает силе. Нужно следовать своей судьбе, понимаешь?

— И что же, судьба дана нам с рождениями, владыками девятого неба? — Прищурившись, спросил Калил. — Вы верите в это?

Лэйн отрицательно покачал головой.

— Свою судьбу мы выбираем сами.

Калил замолчал, глубоко задумавшись; Бертун и Хенгар сидели с напыщенным видом — ведь спаситель их семьи, герой и чародей, как им казалось, целиком и полностью поддержал их сторону в споре со вспыльчивым и непутевым Калилом. Не желая продолжать этот разговор, Лейн демонстративно зевнул и потянулся… последнее, впрочем, он сделал зря, ибо левое плечо тут же отозвалось ноющей болью.

— Спасибо за угощение, хозяин. Где мне лечь?

Бертун хмыкнул и с хитроватой усмешкой взглянул на гостя.

— Щас, Гретта покажет, где… Или Санда? Ты им обоим приглянулся — выбирай любую.

Лэйн с интересом взглянул на двух зардевшихся дочерей Бертуна: старшая, Гретта, на лицо выглядела страшновато — рябая от веснушек и от оспы, которой переболела недавно… однако, у нее были красивые, добрые и немного печальные глаза, истосковавшиеся по любви, а нежные ее руки Лэйн запомнил, когда она перетягивала чистой тканью его плечо, накладывая повязку. Младшая, Санда — не в пример красивее: стройная как молодое деревце, с высокой грудью, с чистой бархатной кожей и длинной косой. Однако, она казалась холодноватой и не вполне искренней — желая самого лучшего мужчину (а Лэйн, без сомнения, был лучшим из тех, кого она встречала в своей жизни), она легко от него бы ушла, если бы в ее окружении появился кто-то другой, еще лучший. С другой стороны, Лэйна не принуждали ведь на ней жениться…

Итак, красивая фигурка или красивые глаза? Сложный выбор.

— Выбираю обеих, — решил Лэйн.

Утром он осмотрел лошадей, на которых приехали Джадасы, и выбрал из них лучшую; еще одну забрал в качестве заводной. У коновязи вертелся Калил, также присматривавшийся к лошадям.

— Вы едете в Латтиму, господин Лэйн, так ведь? Туда быстрее всего попасть через Красный Мост, но если не хотите заезжать в деревню, я могу показать вам дорогу в объезд. Да и до Красного Моста вам дорогу не так просто найти будет, если еще ни разу тут не были…

Лэйн молча взглянул на юношу и продолжил седлать лошадь. Было ясно, что Калил ищет лишь предлог, чтобы сбежать из дома.

— Так я скажу отцу, что… провожу вас до Красного Моста? — Просительным голосом произнес юноша.

Лэйн равнодушно пожал плечами.

— Как хочешь.

Калил бросился собираться в дорогу. Подошла Гретта — принесла горячих лепешек, которых напекла с утра. Лэйн поблагодарил и уложил лепешки в баул, но Гретта не уходила.

Стояла рядом, смотрела, как собирается ее первый — и, возможно, единственный — мужчина, как будто хотела что-то сказать, но не решалась. И лишь когда скрипнула дверь дома и на пороге появился Калил с сумкой, в которую он наскоро побросал самые необходимые в дороге вещи, она, наконец, заговорила:

— Господин Лэйн, какое имя вашего рода?.. — Она засмущалась, покраснела и опустила глаза. — Вдруг ребеночек будет…

Приставка «вадж» перед вторым именем означала указание на наставника: как правило, ильсильварцы, принимавшие идею о существовании «духовных наставников», с которыми можно общаться во снах и полагавшие, что помощью таких наставников они располагают, предпочитали не разглашать о них никаких сведений — однако, существовали секты, где образ «духовного наставника» сливался с конкретной личностью учителя или лидера секты, и тогда ученик, отрекаясь от родовых привязанностей, мог принять в качестве второго имени имя наставника.

Лэйн не принадлежал к этим сектам, но делал вид, что принадлежит: в большинстве случаев это избавляло его от необходимости называть свою настоящую фамилию, кроме того, Натари, когда-то обучивший его созданию офуд, был весьма известным и авторитетным далкрум на х`тоша, и именно благодаря его авторитету, связям и помощи в первое время Лэйн вообще пошел по стезе охотника на демонов. С Натари он познакомился в Лебергском университете, где старый далкрум преподавал демонологию и искусство создания офуд; к настоящему моменту Лэйн уже много лет не виделся с ним и не знал, жив ли еще учитель — ведь уже и в те годы, когда он учился в университете, тот был весьма преклонного возраста — сгорбленный, почти слепой девяностолетний старик. Лэйн взял имя учителя в качестве своего второго имени уже после окончания университета, не сказав об этом самому Натари ни слова; помимо всего прочего, для Лэйна этот шаг имел еще и символическое значение, как окончательный разрыв с прошлым, как вступление в новую жизнь, содержание которой с того момента должен был определять только он сам. Вот почему он не отказал Калилу, желавшему сбежать из дома: он слишком хорошо понимал этого юношу и считал, что каждый имеет право выбирать собственную судьбу — даже если эта судьба смертельно опасна или же идет вразрез с жизнью, которую человеку предписывает его происхождение.

О своем настоящем родовом имени Лэйн предпочел бы и вовсе не вспоминать — однако, лгать Гретте он не стал. Он назвался, но она, разумеется, не поверила, а он не стал ни убеждать ее, ни объяснять что-либо. Подошли Бертун и Калил — старик давал сыну последние наставления, и требовал, чтобы тот дал обещание сразу после Красного Моста вернуться обратно на хутор.

Калил, как мог юлил, прижатый к стенке, был вынужден дать обещание. Бертун, кажется, успокоился — но Лэйн понимал, что свое обещание юноша даже и не собирается выполнять.

Они выехали со двора и направились на юго-запад; Калил несколько раз пытался завязать разговор, но Лэйн не поддерживал его попыток и ехал молча, в результате чего юноша вскоре перестал донимать его. На привале, однако, Лэйн заговорил сам: расспросил о дорогах и даже заставил спутника нарисовать примитивную карту на земле.

— Едем к Мосту, — сказал далкрум. — Предупреди меня, как будем подъезжать.

Можно было тащиться по лесам, полям и окольным дорожкам, но в этом случае путь стал бы тяжелее и по времени удлинился бы как минимум вдвое; Лэйн решил, что нет смысла проявлять чрезмерную осторожность, и лучше поскорее добраться до Красного Моста, а оттуда — до Латтимы. Это решение подразумевало, в свою очередь, риск повстречать на дороге очередную группу энтикейцев, ищущих, кого бы ограбить — и играть с ними в догонялки на открытой местности, располагая только мантрами и ножами, Лэйну не хотелось. Поэтому он распаковал большую сумку и извлек из нее серебряную полумаску, которую одел, но сдвинул назад таким образом, чтобы ее можно было скрыть капюшоном плаща. Следом за полумаской из сумки были извлечены два толстых наруча необычной формы — две великолепные игрушки, которыми карлы расплатились за уничтожение досаждавшего им демона. Лэйн закрепил наручи, а затем аккуратно скрестил руки и прикоснулся пальцами правой руки к левому наручу, а пальцами левой — к правому, дабы проверить, как они работают. Одновременно с касанием пальцев, надавивших на определенные металлические выступы, ему пришлось задействовать свой Тэннак, ибо эти две игрушки воплощали в себе соединение как магии, так и механики. Послышались легкие щелчки, элементы наручей пришли в движение — открыв рот, Калил с изумлением смотрел, как на руках далкрума сами собой формируются два небольших изысканных арбалета. Лэйн критически осмотрел их, затем полез в сумку за болтами, но арбалеты мешали ему рыться в ней, и тогда он велел Калилу достать болты. Среди кожанных и бумажных свитков, смены белья, свертков с едой, запечатанных кувшинов, футляров непонятного предназначения, коврика для медитаций, спального мешка, мисок, котелков и еще уймы всевозможных мелочей Калил отыскал связки коротких металлических болтов, основная часть конструкции которых состояла из стали, но вдоль длинного и тонкого наконечника каждого из них шли узкие острые серебрянные полоски. Лэйн забрал у юноши болты и стал заряжать свои чудные наручи, вставляя болты в нижнюю их часть.

— А как из них стрелять? — Спросил Калил. — Вы сначала натягиваете тетиву на одном, потом на другом… потом пускаете болт… А не быстрее ли из обычного лука?

— Ничего не надо натягивать, — ответил Лэйн, продолжая заряжать обоймы. — Устройство само захватывает болт и готовит его к выстрелу, нужно лишь указывать ему с помощью ума, желания и движения энергий Тэннака, что делать и когда стрелять.

— Ого! — Восхитился Калил. — Вот это магия! А мне можно попробовать?

— Нет. — Отрезал Лэйн.

Заполнив обойму, он сделал по одному выстрелу из каждого арбалета, целясь в рыхлую землю — пальни он в дерево, выковыривать их потом можно было бы долго, да и серебряные полосы неизбежно помялись бы. Потом вновь прикоснулся пальцами к неприметным выступам, одновременно задействуя Тэннак — и волшебные устройства с такими же негромкими щелчками вернулись в свое первоначальное состояние, сделавшись похожими на толстые наручи необычной формы. Маски и арбалетов должно было хватить на случай столкновения с небольшой группой врагов; в сумке оставались еще кисти, чернила и рулон бумаги — но этот, наиболее универсальный и наименее быстрый из своих инструментов, далкрум решил пока не трогать.

По дороге к Красному Мосту им встречались только ильсильварцы — бедная семья, понуро бредущая куда-то на восток, хмурый крестьянин с пустой телегой, бродячая полоумная нищенка, пытавшаяся вымолить у них милостыню. За несколько миль до поселка Калил предупредил далкрума о том, что Мост близок; они свернули с дороги, встали лагерем, и Лэйн отправил Калила в поселок — разузнать, что там происходит и есть ли там сейчас кто-нибудь из островитян — а сам занялся приготовлением ужина. Калил вернулся, когда уже начало темнеть и сообщил, что энтикейцев в деревне нет: впрочем, появляются они там и грабят, по словам местных, регулярно — половина домов уже опустела, так как многие предпочли уехать, чем разориться вконец, а те, кто остался, были чрезвычайно злы, но молчали, ибо наиболее смелых и говорливых люди Нандорфа уже пришибли — кого до смерти, а кого просто покалечили. В Латтиме, по слухам, все было еще хуже — пираты насиловали женщин, и каждый вечер напивались и начинали буянить, убивали ради забавы и поджигали дома горожан.

— Сколько их там, под началом Нандорфа? — Спросил Лэйн.

— Полсотни.

Далкрум рассеяно кивнул, задумавшись, а затем сказал:

— В Красный Мост мы не поедем, ночуем здесь, утром — сразу в Латтиму. Твоя помощь мне больше не требуется, дорогу ты показал. Пора возвращаться.

Калил с отчаяньем взглянул на своего старшего спутника:

— Я не хочу! Я не буду отсиживаться дома, пока тут идет война! Раммоны и Делбери уже собирали ополчение — жаль, я поздно об этом узнал!

— Почему поздно?

— Потому что их уже разгромили!

Лэйн засмеялся.

— Так что же, ты хотел бы погибнуть вместе с остальными?

— Нельзя сидеть сложа руки! — Горячо воскликнул Калил. — Надо что-то делать! У Раммонов и Делбери не получилось, но вы ведь далкрум и у вас есть волшебные вещи! Вы сможете!

— Может быть, смогу… — Лэйн вздохнул и пожал плечами. — А может быть и нет. Зато вот тебя наверняка убьют. А у тебя дома молодая жена. Подумай о ней.

— Ну как вы не понимаете! Я хочу ее защитить, поэтому и иду с вами! Что я смогу сделать, если пираты снова придут в наш дом? В другой раз вас может не оказаться рядом… Господин!

Прошу вас, возьмите меня с собой! — Внезапно Калил упал на колени. — Примите меня в ученики, пожалуйста!

— Нет, в ученики я тебя не приму.

Калил сник. Самая его потаенная, самая страстная надежда и мечта, разбилась вдребезги.

Лэйн поворошил костер длинной веткой и добавил:

— Впрочем, и прогонять тебя не буду. Каждый сам волен решать, какой судьбе ему следовать. Хочешь поменять судьбу мирного земледельца на судьбу вооруженного бродяги — твое дело. Почти наверняка ты пожалеешь об этом, но будет уже поздно… Смерть — это не такой уж плохой исход по сравнению с потерей рук, ног или глаз… Станешь калекой, будешь выпрашивать милостыню на улицах, питаться отбросами, смотреть на зверей в хлеву и завидовать их теплой, сытой жизни…

— Вы сейчас говорите, как мой отец! — Со злостью оборвал его Калил. — Но вы ведь и сами «вооруженный бродяга», разве не так?

— Все так, — кивнул Лэйн. — Я тебя не отговариваю. Я лишь предупреждаю о том, какой может стать судьба, которую ты так жаждешь… Ладно, это пустой разговор. Расскажи лучше о Раммонах и Делбери. Сколько людей они собрали? Как быстро их разгромили? Кто еще с ними был? Всех их поубивали или кто-нибудь остался?

— Сколько точно — не знаю, но их было больше, чем Джадасов, только это не помогло — пиратский ярл их сразу разбил. Конечно, с ними еще многие были. Всех не знаю, слышал еще про Латфора с сыновьями и про гнилозеров… ну, про тех, кто на Рясковом озере живет, мы их тут «гнилозерами» кличем… вот оттуда человек десять пришло. Про остальных не знаю. Часть ополчения поубивали, из остальных заложников взяли, а прочих отпустили.

— Ты ведь был в Латтиме? Хорошо знаешь город? Нарисуй карту, хотя бы примерную. Где у них там тюрьма, где ратуша.

Калил взял ветку и, высунув кончик языка от усердия, принялся чертить в пыли, а Лэйн, разглядывая невнятные каракули, время от времени задавал наводящие вопросы. В итоге примерное представление он все-таки получил, а подробности следовало выяснять уже по прибытии на место.

Они легли спать, а утром проехали поселок и миновали каменный мост над небольшой бурной речкой, которая называлась Яйнла — в честь девушки, упавшей с этого моста вскоре после его постройки и разбившийся об острые камни: речку, на берегах которой, по словам местных жителей, с тех пор можно было увидеть призрака молодой девушки, стали называть именем погибшей, а мост и выросший рядом с ним поселок — Красным, ибо кровь погибшей ненадолго окрасила воду реки в красный цвет.

Вскоре после после обеда они уже подъезжали к Латтиме. Когда Калил предупредил далкрума о скорой близости города, Лэйн повернул лошадей с дороги в лес. Встали лагерем, поели. Лэйн лег спать, приказав разбудить на закате — впрочем, проснулся он сам спустя несколько часов, полежал, понял, что уже не заснет, снял верхнюю одежду и устроил небольшую разминку перед глазами восхищенного Калила: стойки и движения стиля Обезьяны — без оружия, затем стиль Камышового Кота — уже с ножами. Искупался в холодной речке и переоделся в чистое. Перекусил. Солнце клонилось к закату. Калил с нетерпением ждал, что последует дальше.

— Ты со мной не пойдешь. Останешься здесь, будешь приглядывать за вещами и лошадьми, — распорядился Лэйн. — Поскольку заняться тебе все равно нечем — одежду мою постирай. Если до завтрашнего вечера я не вернусь — собираешь барахло и возвращаешься домой к отцу. Все ясно?

— Нет! Я хочу пойти с вами, господин! Я могу вам помочь!

— Конечно, можешь — и я только что объяснил, в чем будет заключаться твоя помощь.

— Но…

— Вот что, мальчик. — Холодно произнес Лэйн. — Либо ты остаешься со мной и беспрекословно выполняешь все, что тебе говорят, либо катишься на все четыре стороны. Любое нарушение приказа — идешь вон. Все ясно?

Калил понуро кивнул — впрочем, он был далеко не так сильно расстроен, как пытался показать. Пусть на правах слуги, но Лэйн принял его, а это позволяло надеяться, что в будущем Калил, возможно, все-таки станет его учеником.

Помимо ножей, маски, карловых наручей и перчаток с когтями, Лэйн взял с собой кожаный футляр, который прицепил за спину, поверх ножен — в футляр помещалось несколько листов бумаги, кисточка и маленькая баночка с тушью. Он не был уверен, что принадлежности для создания офуд ему понадобятся, но опыт подсказывал, что каждый раз, когда он решал оставить инструменты для магического письма среди прочих вещей — позже ему приходилось об этом жалеть.

Лэйн двинулся вдоль дороги и подошел к Латтиме, когда солнце уже скрывалось за горизонтом — и пока он выбирал оптимальное место для проникновения в город, стемнело совсем.

Входить через ворота он не хотел — у Джадасов, стоящих на страже, могли возникнуть ненужные вопросы и уж наверняка они захотели бы обыскать его и забрать все, что показалось бы им ценным, а поднимать шум на данном этапе операции в планы Лэйна не входило. В сумерках ворота закрыли, зажглись огни на сторожевых башнях, за частоколом начали мелькать фигуры Скатов, поставленных в ночную стражу. Стражи было немного, но она была, и Лэйн потратил около часа, учась предугадывать время появления Джадасов на интересующем его участке стены.

После того, как стража миновала этот участок в очередной раз, он быстро и ловко взобрался по частоколу, пользуясь перчатками с когтями, которыми он цеплялся за малейшие неровности стены подобно поджарому коту, вышедшему на охоту. Выждав момент, когда стража на башнях справа и слева смотрела в другую сторону, Лэйн перебрался через наименее освещенный участок стены, спрыгнул вниз, удостоверился, что остался незамеченным и направился в город. Чутье далкрум на х`тоша подсказывало, что духи города отнеслись к его появлению весьма настороженно — собственно говоря, их возможное недовольство и было одной из причин, в силу которой он для проникновения в Латтиму не прибегал ни к какой магии, полагаясь только на собственную ловкость и внимательность — однако, эта настороженность и неприятие могли дать негативный эффект в самом ближайшем будущем, когда магию ему все-таки придется использовать. Духи-хранители могли как создать неприятности, так и уберечь от них — и, поразмыслив над этим, Лэйн осознал, что взял футляр с бумагой и кистью все-таки не зря. Чтобы расположить к себе духов, в укромном месте он достал принадлежности, и на одном из листов, приложив тот к стене дома, вывел три иероглифа на маядвике9, расположив их вокруг центральной части листа: «Сын», «Защитник» и еще один иероглиф, который можно было бы перевести и как «Почитатель» или как «Обращение за помощью». Поскольку иероглифа Латтимы на маядвике не существовало, в центр листа Лэйн вписал название города на ильском языке. Беспокоиться о том, умеют ли духи читать, не следовало — имело значение то, что читать умел он сам: начертанное носило ритуальное значение и изменило тонкий баланс энергий между человеком и чужим городом, как только Лэйн, подождав пока высохнут чернила, сложил бумагу и спрятал ее под курткой, во внутреннем кармане с левой стороны груди. Город больше не казался чужим, настороженным и враждебным; Лэйн ощутил себя здесь «своим», энтикейцы же стали восприниматься как чужаки и грабители, навредившие самому Лэйну и его собственному жилищу — так, словно далкрум родился здесь и прожил много лет, и вернулся в родной дом после долгого отсутствия. Изменение самоощущения означало, что духи города поняли, для чего он здесь, приняли чужака как своего и с этой минуты благоволили Лэйну.

Стараясь оставаться незамеченным, он двинулся в ту часть города, где, по словам Калила, должны были располагаться Большой дом и городская тюрьма — оба здания находились совсем рядом друг с другом. Вскоре он услышал шум, крики и песни — пираты грабили очередной зажиточный дом, избивали мужчин и щупали женщин: своих дочек хозяину дома удалось отстоять, заплатив за них солидный выкуп, однако молодую служанку энтикейцы прямо здесь, в 9 иероглифический язык, созданный на базе ранних версий Искаженного Наречья, получил распространение в период Стханата, к настоящему времени забыт почти везде, за исключением нескольких магических традиций Ильсильвара и Алмазных Княжеств. доме, изнасиловали пять или шесть раз. Лэйн не стал вмешиваться — оставаясь в тени, подождал, пока все закончится и пираты повезут награбленное в ратушу, и незаметно двинулся следом за ними. К моменту, когда они достигли основного расположения Джадасов, была уже глубокая ночь; энтикейцы, оставшиеся в ратуше, после очередной бурной попойки спали — и те, кто вернулся после грабежа, присоединились к ним. Бодрствовала только стража — и в Большом доме, и в тюрьме.

На первый взгляд, тюрьма выглядела более предпочтительной целью для первой атаки: там находились злые и отчаявшиеся мужчины, осмелившиеся бросить пиратам вызов, и еще заложники, большинство из которых, скорее всего, также были способны держать оружие. Если освободить их — на стороне Лэйна враз окажется два десятка, а то и больше, союзников — однако, у этого плана, не смотря на очевидные плюсы, имелись и несомненные минусы: Лэйн не знал, сколько именно человек находится в тюрьме и что они собой представляют в качестве бойцов, смогут ли они действовать сообща, выполняя его команды — или же бездарно проиграют еще одну битву также, как проиграли предыдущую. Сколь тихо и аккуратно он бы не действовал, можно было не сомневаться, что о происходящем в тюрьме пиратам быстро станет известно, поскольку ни времени прятать трупы у него не будет, ни рассчитывать на то, что освобожденные люди станут вести себя абсолютно безмолвно и незаметно, не приходилось. Он знал, на что способен сам, но эти пленники, которых он собирался освободить, пока еще были темной лошадкой, рассчитывать во всем на которую было бы слишком опрометчиво.

Поэтому первоочередной целью становился Большой дом, где находилось не менее половины Джадасов — в то время как оставшиеся люди Нандорфа несли караул в тюрьме и на городских воротах.

Ратуша Латтимы представляла собой центральное Т-образное здание и несколько пристроек. Все это по большей части окружал забор, а там, где забора не было — высились глухие высокие стены основного здания. Лэйн обошел ратушу, оценивая возможные пути проникновения.

Было слышно, что во двор изредка выходят люди — кто по нужде, кто по иным надобностям — и это означало, что дверь в дом со двора, скорее всего, открыта. Рядом с воротами находилась низкая деревянная башенка, на которой скучали двое энтикейцев — можно было убить, затем убить тех, кто выходил во двор, затем проникнуть в дом… Нет, слишком рискованно: пока Лэйн будет занят в доме, со стороны тюрьмы или городских ворот к Большому дому может кто-нибудь подойти, убитых заметят и тревогу поднимут раньше времени. В конце концов Лэйн решил подняться по стене — под самой крышей виднелось чердачное окошко, которое, возможно, удастся открыть; а если нет — он заберется на крышу и спустится с другой стороны: не все же окна тут закрыты.

Спустя минуту он уже был наверху, на высоте сорока локтей над землей. Цепляясь железными когтями правой руки за стену, левой толкнул чердачное окошко — конечно, заперто.

Короткий заговор и несколько символов на маядвике, начертанные пальцем прямо в воздухе — воздействие слишком слабое, чтобы иметь гарантированный успех, но духи Латтимы сегодня были на стороне далкрума, заговор сработал, и когда он толкнул чердачное окошко в следующий раз — оно неожиданно легко поддалось, что-то щелкнуло, отлетело и покатилось по полу, ставни раскрылись — и вот, путь внутрь дома оказался открыт.

Лэйн осторожно проник на чердак и некоторое время ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Этой меры, однако, оказалось, недостаточно: он мог здесь двигаться и драться, но пока все еще плохо представлял себе план помещения и главное, не мог понять, где же, среди груды старого барахла, находится дверь. Ощупывать и осматривать все тут можно было долго, а лишним временем Лэйна уже не располагал. Поэтому он надвинул на лицо серебрянную птичью полумаску — и тот час мир изменился: темнота расцвела бледными цветами, он отчетливо увидел и само помещение — сразу все, целиком, и даже то, что находилось за дверью, спрятанной в неприметной нише, за поворотом, по правую руку. Все запомнив и определив путь, далкрум поднял полумаску обратно — постоянно в том режиме, который задавала маска, находиться было нельзя в силу быстрого энергетического истощения: когда заканчивались запасы Тэннака, маска начинала пожирать силы Шэ, что могло привести в итоге к проблемам со здоровьем или даже к смерти, или, вернее, к вечному существованию на грани жизни и смерти, в виде белого призрака. Полумаска давала ему не только расширенное восприятие — скорее даже, это было наименьшее из того, что она могла дать — но для всего остального придет время чуть позже, когда он спустится вниз.

Как и следовало ожидать, дверь оказалась заперта. Простой заговор не помог. Пришлось доставать кисть и вслепую выводить в районе замка: «Время старит», «Трухлявое и непрочное», «Ломается от толчка» на маядвике. В центре, между тремя линиями надписей, он вывел большой иероглиф «Дерево». Подождал несколько минут, пока заклинание испортит дерево, и надавил, постепенно прикладывая все больше силы. Гвозди с легким скрежетом и стуком начали разрывать труху, дверь поддалась и, заскрипев, отворилась; навесной замок с вывалившейся из двери железной полосой, лязгнув, повис на второй части засова. Лэйн подождал несколько секунд, прислушиваясь к тому, что происходит в доме, а затем выбрался из чердака, закрыл за собой дверь и начал аккуратно спускаться вниз.

Он начал резню со второго этажа, а когда закончил на втором — спустился на первый: бесшумное перемещение от одной цели к другой, быстрые и точные удары ножом в основание черепа, в случае если жертва спала на животе или на боку, и, куда менее приятное из-за обилия крови перерезание горла в случае, если жертва спала на спине. К сожалению, там были не только энтикейцы, но еще и женщины, большая часть которых, вероятно, была взята завоевателями силой в Латтиме — для того, чтобы операция прошла идеально, нужно было резать глотки и им тоже, однако, у Лэйна имелись свои планы на этот город, да и помогавшие ему городские духи вряд ли бы одобрили убийство горожанок. Поначалу все шло хорошо, но когда один из пиратов на первом этаже задергался в предсмертной агонии, в то время как перерезанное его горло издавало негромкие звуки, напоминающие одновременно чавканье и сипение — одна из девок проснулась и завизжала, и началось веселье, потому что в этой комнате спали шестеро энтикейцев и три женщины, и Лэйн к тому моменту успел убить только троих. Он надвинул полумаску и превратился в белую тень — в этом полупризрачном состоянии, на пороге между миром духов и миром людей, он двигался чрезвычайно быстро и почти ничего не весил; обычным оружием повредить его было почти невозможно, но и его атаки повреждали не тела людей, а их Шэ и Тэннак, при том быстрого убийства не происходило, последствия могли быть самыми разными — от длительной болезни до паралича или даже недомогания и головокружения без каких-либо серьезных последствий. Поэтому, для убийства он из состояния призрака был вынужден выходить, становясь на эти доли секунды уязвимым. При правильном выборе тактики боя, «поймать» его в эти мгновения было почти невозможно: в состоянии призрака Лэйн перемещался от одной цели к другой и начинал удар, все еще оставаясь призраком, лишь перед самым завершением атаки он появлялся в мире людей. Потребовались три секунды для того, чтобы убить трех энтикейцев — однако, когда Лэйн закончил, разбуженные криком первой, орали еще и две другие женщины. Лэйн подумал, что его отец — самый знаменитый женоненавистник на востоке Ильсильвара — возможно, не так уж неправ…

От шума проснулись люди в соседних комнатах; Лэйн успел убить еще двоих — после чего в игру включились духи. Джадасы находились далеко от моря, и в силу этого их родовые духи полноценную поддержку завоевателям оказать не могли, однако, привлеченные тревогой людей, их страхом смерти и инстинктивным обращением к мистическим силам, связанным с их кровью и родом — духи сделали все, что могли. В состоянии призрака Лэйн видел дрейфующих в воздухе скатов, некоторые из которых закрывали энтикейцев, словно хотели защитить их, другие же бросались далкруму наперерез, стремясь повредить или хотя бы сбить с пути во время движения от цели к цели. Но духи-скаты были слабы и мало что могли сделать; своими ножами Лэйн рассек нескольких особенно надоедливых, на прочих же набросились внезапно появившиеся в доме карлики, лягушки с лицами людей, похожие на воинов призраки, тонкие существа в платьях до пола, делавшие их похожими на ходячие колпачки, коты, головы которых были словно слеплены из нескольких голов: полдюжины глаз и ушей, два или три носа, несколько челюстей… в общем, набежала вся та мелкая нечисть, которая давным-давно обитала рядом с жителями Латтимы, и которая, конечно же, не могла позволить чужим духам вторгаться на свою территорию. Чужаки были оттеснены, но продолжали сопротивляться: из-за воздействия, оказываемого ими, некоторые из Джадасов стали предугадывать места следующего появления Лэйна и направление его ударов; сталь зазвенела о сталь, все чаще Лэйн уже не мог убить цель с одного лишь удара, приходилось перемещаться из стороны в сторону, ранить и лишь потом добивать, а Джадасы, между тем, стремительно трезвея, облачались в доспехи и перемещались по дому группами, пытаясь взять юркого убийцу в клещи. Лэйн убил всех, но они успели подать сигнал тревоги: когда он вышел во двор, то едва не оказался проткнутым стрелой, выпущенной со сторожевой башни. Пришлось снова переходить в состояние белого призрака; до башни было двести локтей — Лэйн преодолел это расстояние за то же время, какое хорошему бегуну потребовалось бы на то, чтобы преодолеть двадцать. Взлетел по стене, убил обоих Джадасов и спрыгнул вниз, на улицу, гадая, где же сейчас Нандорф и почему ярла не было в Большом доме.

Путь к тюрьме он проделал в виде человека: в висках стучало, тело охватила слабость. Он слишком долго находился в состоянии призрака, следовало сделать перерыв и восстановить резервы. Ярл со своими ближайшими подручными мог разбойничать в другой части города, или отправиться проверять караул на воротах, или мог находиться в тюрьме, развлекая себя в пыточной камере задушевной беседой с каким-нибудь пленным — в любом случае, основное сражение еще предстояло, и до этого времени в состояние белой тени Лэйну лучше не входить.

В тюрьме уже знали о том, что на энтикейцев в ратуше совершено нападение. Несколько здоровяков-северян вышли из тюремных ворот в направлении Большого дома в тот момент, когда Лэйн подходил к зданию — что избавило его от необходимости снова карабкаться по стенам, выискивая удобное место для проникновения внутрь. Не сбавляя шага, далкрум прикоснулся к наручам и развернул арбалеты — два выстрела, затем, с перезарядкой в полторы секунды еще два — и вот, два человека выведены из строя. Следующие двое схватили щиты; Лэйн выстрелил по ногам — один из энтикейцев упал, другой успел увернуться; Лэйн немедля всадил два болта в тело упавшего и извлек ножи, показывая противнику, что готов драться честно. Северянин бросился вперед, размахивая топором; Лэйн тут же вытянул руки и хладнокровно выпустил следующие два болта северянину прямо в живот. А затем наступило время ножей: ведь все четверо были все еще живы, а Лэйн не любил оставлять за спиной врагов, пусть даже и тяжело раненых. Четыре удара в горло, а затем — последние шаги к воротам тюрьмы.

Тюремное здание имело форму квадрата с четырьмя башнями; в дальней части внутреннего двора находилась закрытая решеткой яма, также узников держали в камерах в самом здании. Во дворе Лэйн заметил трех человек — двух он убил и едва не застрелил третьего, но по одежде и отсутствию оружия пришел к выводу, что этот работник, вероятно, из местных, и не стал его убивать. Зайдя в здание и двигаясь по его периметру, Лэйн еще несколько раз натыкался на местных — внутри, при свете факелов и ламп, опознать их можно было по росту и по чуть более смуглой, чем у завоевателей, коже. Энтикейцев в тюрьме было немного, он быстро убил всех, но несколько раз переходить в состояние призрака все же пришлось: каждый из четырех коридоров перекрывали решетки — и, не желая терять время на поиски ключей, Лэйн превращался в призрака и проходил между прутьями. Очистив здание, он приказал местным открыть все камеры, сам же, забрав ключи от большой ямы, отправился во двор. Для конца октября погода была довольно теплой — но только не для людей, которые сутками были вынуждены находиться на открытом воздухе, без теплой одежды, впроголодь, засыпая, сидя в холодной грязи. Из ямы на Лэйна взглянули два десятка мужчин — большинство из них сидело, обхватив себя руками, чтобы хоть как-то согреться; некоторые ходили по грязи. Все были измождены беспрерывной борьбой с голодом и холодом, многие кашляли. Лэйн открыл замок и, прежде чем опустить вниз лестницу, несколько секунд разглядывал пленников, которых собирался освободить. У некоторых из них были такие лица, что, повстречай их Лэйн в темном переулке в обычное время — его руки сами непроизвольно потянулись бы к ножам.

— Я Лэйн вадж-Натари, — представился далкрум. — Я пришел, чтобы освободить ваш город от пиратов. Кто может держать оружие — присоединяйтесь ко мне. Кто не в силах — не мешайте.

Не покидайте тюрьму, в городе есть еще как минимум один крупный отряд северян. Разберемся с ними, потом можете уходить.

Несколько человек заговорили разом — одни называли свои имена, другие спрашивали о том, что происходит и силами какого военноначальника Латтиму освобождают от завоевателей.

Когда Лэйн сказал «Никого нет, я тут один» — ему не поверили, но затем кто-то из пленных пораженно спросил «Неужели тот самый далкрум?» — и заключенные, повернувшись к товарищу, принялись расспрашивать его о том, что ему было известно об освободителе. Лэйн никогда не стремился к славе, но не мог отрицать, что иногда она бывает полезна: в своей среде он был известен как один из лучших охотников за демонами в Ильсивальре, и даже за пределами профессиональной среды время от времени находились люди, которые слышали о нем. И не только люди: карлы, когда им потребовалось уничтожить дхаану10, обратились именно к нему исключительно из-за его репутации.

Один за другим, бывшие заключенные выбирались из ямы; некоторые уже не были в силах самостоятельно подняться наверх по деревянной лестнице, и проделали этот путь с помощью товарищей; троих вынес на руках здоровяк по имени Эдус Делбери, при том один из этих троих, как оказалось, мертв — он заболел с первого дня заключения и беспрестанно кашлял, затихнув только минувшим вечером, его товарищи надеялись, что он заснул и наконец пошел на поправку, 10 Демон из черного дыма и огня. но когда его хотели перенести наверх, оказалось, что тело уже окоченело. Двум другим нужно было оказать помощь как можно скорее, иначе они также рисковали расстаться с жизнью.

В это время во двор стали выходить пленники, находившиеся не в общей яме, а в камерах — всем хотелось посмотреть на героя, в одиночку перебившего дюжину Джадасов (о том, что ранее в ратуше Лэйн перебил вдвое больше, они еще не знали). Среди них, вероятно, были и преступники, но разбираться, кто и за что сидит, у далкрума не было ни возможности, ни желания — так что, можно сказать, что в каком-то смысле в ту ночь он просто объявил всеобщую амнистию.

Знакомясь с освобожденными людьми, Лэйн обратил внимание на крепкого телосложения женщину двадцати пяти — тридцати лет — коротко стриженная, одетая в мужскую одежду, на женщину она была мало похожа. Ее звали Хейла Равентаж, она была дочерью охотника и росла без матери. Последние несколько лет Юден, ее отец, тяжело болел, и его работу — вполне, между прочим, успешно — выполняла Хейла. Говорили, что она девственница и никогда не ложилась с мужчиной, но, строго говоря, это было не так, поскольку отец принудил ее делить с ним постель, когда ей не исполнилось еще и восьми лет; это сожительство продолжалось до двадцати лет, пока Юден не заболел лихорадкой. Физическая близость ей удовольствия не приносила, но она научилась ее терпеть; иногда ей хотелось завести собственную семью, мужа и детей, все как у других, но эти желания были довольно мимолетны и быстро проходили. Она совершенно не умела быть женственной и не знала, как обращаться с мужчинами. Когда Раммоны и Делбери бросили клич, созывая всех выступить против грабивших городки и поселки Джадасов, Хейла откликнулась на зов — с копьем и луком она обращалась лучше большинства мужчин в ополчении.

Ильсов разбили, сопровождавших ополчение женщин изнасиловали, не избежала этой участи и Хейла — однако, как женщина она была мало привлекательна, и, кроме того, относилась к тому, что вытворяли с ее телом, с полным равнодушием — поэтому Джадасы быстро потеряли к ней интерес и заперли в тюрьме вместе с остальными пленными. Частично свою историю Хейла расскажет Лэйну позже — а тогда, во дворе латтимской тюрьмы, он впервые обратил на нее внимание и сделал в уме пометку: по тому, как она говорила, по ее взгляду, жестам и общему впечатлению уверенности — она вполне могла подойти на роль одного из офицеров той небольшой армии, которую Лэйн планировал тут сформировать в самом ближайшем будущем.

Заперли ворота; всю еду, которую удалось отыскать в тюрьме, бывшие заключенные немедленно съели; больных поместили в теплые помещения; оружие, ранее принадлежавшее Джадасом, разобрали — и, кроме того, опустошили еще и склад с тем оружием, которым пользовалась тюремная стража до прихода завоевателей. Образовавшаяся в итоге голодная и грязная толпа особого восторга у Лэйна не вызвала, но это было лучше, чем ничего.

Поскольку ратуша находилась совсем рядом, из бойниц тюрьмы факелы и суета у Большого дома были замечены сразу — это означало, что Джадасы уже рядом.

— Нас им не достать, — довольно сообщил Фал Делбери, дядюшка здоровяка Эдуса. — Пусть тащат лестницы и лезут на крышу, а мы — ха-ха — будем постреливать в них из бойниц!

Луков при обыске оружейной было обнаружено три, и один самострел — считай, по одному стрелку на каждую из стен. «Да уж, могучая оборона…», — насмешливо подумал Лэйн.

— Им нужно просто подождать, и мы сами выйдем, — возразил Марнин Раммон. — Ну, или с голоду околеем. Еды-то нет.

— Не будут они ждать, и на стены не полезут, — сказал Лэйн. — Я бы на их месте поджег тюрьму и уходил бы из города — слишком мало их осталось, чтобы Латтиму удержать. В Энно или к Коршунам, не знаю уж, куда там они захотят идти…

— Скорее уж, в Огвин, — подал голос Таэн эс-Латоль, до завоевания бывший капитаном латтимской стражи. Он хотел сказать что-то еще, но не смог — на пожилого вояку напал приступ кашля. Хотя он был посажен в тюрьму задолго до бунта Раммонов и Делбери, и поэтому оказался не в яме, а получил в свое распоряжение целую камеру — в заключении он сильно простыл и чувствовал себя препаршиво.

— Это что за место? — Спросил Лэйн, дождавшись, пока Таэн откашляется и вытрет седые усы. — И почему туда?

— Городок к юго-западу от нас, в паре дней пути. Там… там…

Кашель снова прервал речь старика.

— Там обосновался ярл Эдвульф по прозвищу Багряный Мед, — ответил Марнин Раммон вместо Таэна. — Тоже из этих, из Джадасов.

— Сколько у него людей?

— Четыре десятка.

В это время к ним — разговор происходил в большой комнате на первом этаже тюрьмы — со второго этажа спустился Джайк Раммон и с тревогой сообщил, что Джадасы, кажется, собираются выдвигаться к тюрьме.

— Пора уходить! — Фал подскочил на месте и направился к дверям. — А то и правда, сожгут тут живьем!..

— Никто никуда не уходит. — Четко и раздельно произнес Лэйн.

Фал отмахнулся — мол, кто запретит? — и не замедлил шага; тогда Лэйн развернул на левой руке арбалет и выстрелил Делбери в ногу. Фал упал на пол, вопя от боли; Лэйн быстро вывел в воздухе иероглиф «Молчание» и словно толкнул незримую надпись в сторону лица упавшего; Фал захлебнулся собственным криком. В пронзительной тишине, наступившей после этого, Лэйн проговорил:

— Я убил здесь десять человек и больше двадцати — в ратуше. Джадасов осталось немного, но эти оставшиеся организованы и готовы к бою. Мы справимся с ними, если вы будете делать то, что я говорю. Кто-нибудь хочет возразить? Если да, пусть просто поднимет руку, — во мгновение ока в руках Лэйна, словно по волшебству, появились два длинных ножа. — Я ее отрежу и продолжу, потому что времени на споры у меня нет.

Он повернул голову справа налево, оглядывая людей, которых только что освободил. Все молчали, сидели как каменные изваяния и не шевелились.

— Сейчас мы выйдем во двор, вы откроете ворота и перегородите проход чем придется — столами, досками, всем что под руку попадется. Вы должны привлечь внимание Джадасов и удерживать этот проход как можно дольше… но долго и не придется. Для Джадасов вы — легкая цель. Не атакуйте их и не отступайте, просто держите оборону. Возьмите все щиты, что есть и держите их поднятыми, чтобы закрыться от стрел. Если они не захотят сразу атаковать — оскорбляйте их и провоцируйте на атаку. Всем все ясно?

Он вновь обвел взглядом усталых и грязных людей. Слабое заклятье, наложенное на Фала, уже рассеивалось, и звуки, издаваемые раненным, снова становились слышны.

— А вы что будете делать? — Спросил Марнин Раммон. Демонстрация силы, устроенная далкрумом, его не напугала и прямой взгляд с его стороны Марнин встретил спокойно.

— Убивать. — Коротко ответил Лэйн. — Продержитесь несколько минут — это все, что от вас требуется.

Марнин и Таэн кивнули, следом за ними подтвердили свою готовность и остальные.

Вышли во двор; посмотрев, как бывшие заключенные открывают ворота, Лэйн перевел взгляд на противоположную стену. Ровная и не слишком высокая: карабкаться по ней будет неудобно, вот взбежать в самый раз — что, под мантрой скорости, тут же и было проделано. На крыше, не выпрямляясь, Лэйн огляделся, убедился, что заключенные успевают возвести баррикаду до того, как первые Джадасы доберутся до них, перебрался на другую сторону крыши и спрыгнул вниз. Побежал по пустой темной улице, свернул на первом же перекрестке, еще одна пробежка и снова поворот — так, чтобы в итоге вновь оказаться на городской площади, но уже за спинами подступающих к тюрьме Джадасов. Выглянув, он увидел, что Скаты еще не начали атаку — они грозили людям, укрепившимся в воротах тюрьмы, а те поносили их в ответ. Среди Джадасов Лэйн заметил поджарого мужчину сорока пяти лет, вооруженного и одетого лучше прочих — он вел себя как лидер, из чего следовало, что это, вероятно, и есть ярл. Джадасов было полторы дюжины — Нандорф собрал всех, кто еще оставался в живых, чтобы противостоять неведомой угрозе. В отличии от раздетых и сонных пираатов, перебитых Лэйном в ратуше, и в отличии от застигнутых врасплох в тюрьме — эти энтикейцы были готовы к бою и жаждали его.

Перебранка закончилась быстро, Нандорф приказал атаковать. Из-за хлама, наваленного бывшими заключенными перед воротами, атака пиратов увязла. Конечно, эта преграда не была способна задержать их надолго — владеющие оружием намного лучше своих противников, лучше организованные и вооруженные, они быстро прорвали бы оборону, выстроенную голодными и изможденными латтимцами, поэтому Лэйн не стал ждать, и выдвинулся сразу, как только увидел, что энтикейцы бросились в атаку. Он не бежал — шел вперед быстрым, размеренным шагом, не суетясь, определяя для себя очередность целей. По ходу движения его Тэннак привел в действие карловы наручи, заставляя их раскрыться и принять боевую форму. Больше половины болтов он уже растратил, но оставшихся должно было хватить — Лэйн ощущал чародейское оружие, сцепленное с его Тэннаком, как продолжение собственного тела, и даже когда болты покидали обойму и устремлялись вперед, он продолжал их чувствовать до тех пор, пока они не достигали цели. Он начал стрелять, как только оказался достаточно близко, чтобы быть уверенным, что не промажет — к сожалению, метать болты на большое расстояние эти два ручных арбалета не могли, и силы удара не хватало, чтобы пробить доспехи даже вблизи, но на короткой дистанции из-за фантастической скорострельности карловы арбалеты представляли собой страшное оружие. Лэйн успел убить четверых пиратов, выпуская снаряды с задержкой не более полутора секунд, а поскольку стрелял он сразу с двух рук, для убийства этих четверых ему хватило лишь трех секунд.

Энтикейцы, заметив, что их товарищи падают, стали оборачиваться назад; Лэйн расстрелял еще пятерых, тратя на каждого по три-четыре болта — пираты закрывались щитами, отскакивали и уворачивались. Лэйн подумал, что убивать их со спины, безусловно, было и проще, и безопаснее.

Он мог бы пострелять еще, выискивая бреши в защите противников — целясь по ногам или неожиданно меняя направление выстрела — но в этом случае мог бы не успеть свернуть арбалеты, потому что оставшиеся быстро двигались к нему, собираясь взять в кольцо. В это время бывшие заключенные, перебираясь через баррикаду, готовились напасть на пиратов сзади; Нандорф заметил это и крикнул своим, веля перегруппироваться. Выполнить этот приказ энтикейцы уже не успели: Лэйн свернул арбалеты и взялся за ножи; он уже успел восстановить достаточно сил, чтобы снова перейти в состояние призрака. Быстрый рывок от одной цели к другой, к третьей, к четвертой… он не приближался к Нандорфу, окруженному духами его родового тотема, опасаясь увязнуть в столкновении с ними, сделавшись уязвимым для ярла: он ждал, пока духи Латтимы не потеснят чужаков, а сам в это время уничтожал оставшихся энтикейцев. Некоторым удавалось отбить его удары, но не многим: поскольку они не успели встать так, чтобы защищать спины друг друга, Лэйн, перемещаясь по полю боя, всегда появлялся позади противника и наносил единственный точный удар — либо в шею, если она была открыта, либо по внутренней стороне бедра, перерезая бедренную артерию, после чего немедленно исчезал, устремляясь в виде быстрой, как молния, белой тени к следующему врагу.

В итоге, остался только ярл и двое его подручных: подняв щиты, они стояли спина к спине — понимая уже, что этот бой проигран, но готовясь сражаться до конца. Выбравшиеся из тюрьмы люди окружили их, Лэйн вышел из состояния призрака и встал напротив ярла.

— Сдавайтесь, — предложил Лэйн. — И сохраните жизни.

— Проваливай в ад, демон! — Процедил Нандорф. На ильском он говорил почти без акцента — сказывались долгие годы, отданные грабежам и торговле. — Кто тебе поверит?

— Ладно.

Лэйн развернул арбалеты, переместился в виде призрака к одному из пиратов и вышел в мир людей, стоя на одном колене. Он немедленно выстрелил с обеих рук и тут же переместился обратно к Нандорфу. Болты вошли пирату в ноги, раздробив колени. Энтикеец упал. От дикой, невыносимой боли здоровый и сильный мужчина стал корчиться на земле и истошно орать.

— Мы можем взять вас и живыми, — сообщил Лэйн. — Но в этом случае целых костей у вас будет меньше.

Нандороф ответил ему взглядом, полным бессильной ярости.

— Сдавайтесь. Последний шанс.

Еще несколько секунд ярл размышлял, затем, процедив проклятье, бросил оружие на землю, его товарищ сделал тоже самое.

— Свяжите их. — Велел Лэйн бывшим заключенным.

Когда это было проделано, и два последних пирата были связаны и поставлены на колени, Лэйн достал один из своих ножей и подошел к Нандорфу вплотную.

— Говорят, что по вашим обычаям, умереть как скотина, не держа оружия в руках — это большой позор?

Он перерезал горло Нандорфу, а затем второму энтикейцу. Северянина с перебитыми коленями и других, выведенных им из строя немного раньше, Лэйн приказал перебить выпущенным из тюрьмы пленникам — что последние тот час же с воодушевлением и проделали.