Благословенный

Глава 1

Хаос на площади между Зимним дворцом и Адмиралтейством постепенно рассеялся. Специально отряженная команда измайловцев с унтер-офицерами во главе при свете колеблющегося, рвущегося на ветру пламени факелов метались по площади, собирая раненых преображенцев. Тело своего командира, подполковника Арбенёва, солдаты возложили на ружейные стволы и перенесли в ближайший подъезд Зимнего дворца. Первый батальон преображенцев, только что расстрелянный картечью, рассеялся в сторону Английской улицы; второй батальон сложил оружие, третий в порядке отступил в сторону Невской першпективы.

Меня окружали измайловские и морские офицеры, все взволнованные и будто пьяные ветром великих событий, что во все времена ведёт доблестных мужчин за собою.

— Капитан, — обратился я к Бибикову, — утром первым же делом направьте фельдъегеря к графу Суворову с приказанием ускоренным маршем возвращаться с армией в Россию. Обоих Салтыковых немедленно арестовать; руководство Военной коллегией я временно возлагаю на себя. Пошлите за Самойловым* и Макаровым**, пусть явятся немедленно. От них нужно проведение детального расследования этого заговора. В поддержку им в Тайную экспедицию временно прикомандируем Антона Антоновича Скалона. Также необходимо….

— Ваше величество! — вдруг произнёс кто-то у меня за спиной. Я обернулся.

Это был Волховский, командир третьего батальона Измайловского полка. Выражение его лица в неверном свете факелов невозможно было разобрать, но я почувствовал, как страшно он взволнован.

— Ваше Величество! Государыня императрица 5 минут как скончалась!

— Вот как? — тупо произнес я. В вихре последних событий я и забыл, что Екатерина всё ещё оставалась жива! Не найдя, что по этому поводу сказать, я снял двууголку и перекрестился. Окружающие офицеры, а за ними и солдаты последовали моему примеру. Как часто бывает перед лицом смерти, всё вокруг насторожились и как-то подобрались.

— Да здравствует государь Император Александр Павлович! — вдруг выкрикнул капитан Бибиков.

— Да не на…

— Уррааа! — завопили вокруг, да так рьяно, что мой слабый протест безнадёжно потонул в этом оптимистично-верноподданническом шуме.

Итак, «король умер, да здравствует король», Плохо ещё осознавая, что произошло пять минут назад, я бросился в Юго-Западный ризалит, в покои императрицы.

У входа, среди растерянных вельмож и кавалергардов в до смешного помпезных мундирах мне встретилась небольшая стайка придворных дам.

— Саша!

Наташа, бледная и заплаканная, вырвавшись из этой толпы, бросилась мне на шею. Теперь это было можно.

— Ничего-ничего, всё образуется, — пробормотал я, прижимая её к груди, с тоской наблюдая поверх её головы, как придворные при виде этой сцены сначала каменеют от ужаса, а затем старательно прячут глаза. — Ничего, всё будет хорошо!

— Я слышала выстрелы! Это были пушки, да? Боже, как я счастлива, что ты цел и невредим!

— Всё хорошо, верные войска уже подошли. Похоже, преображенцы и коннгвардейцы участвовали в заговоре, но мы пресекли его! — громко, не столько для Наташи, а скорее для оказавшихся в этот поздний час во дворец вельмож, произнёс я. Окружающие — обер-шталмейстер Нарышкин, гофмаршал Барятинский, обер-казначей Жеребцов и другие, — вся эта придворная камарилья буквально пожирала нас глазами, и, я знал, у каждого в голове в это время работал маленький арифмометр, просчитывающий дальнейшее развитие событий и.

— Разрешите представить — Наталья Александровна Романова, моя супруга! — произнёс я, с наслаждением изучая их изумлённые физиономии.

— Александр Павлович…. Ваше Величество, вы имеете в виду, что…. — растерянно начал Нарышкин.

— Нет, она законная моя супруга пред Богом и людьми, — быстро перебил я, поняв оскорбительный смысл не произнесённой ещё до конца фразы. — Дайте нам пройти!

Держась за руки, мы вошли во внутренние покои Екатерины. Её грузное тело лежало на софе, рядом находились доктор Роджерсон и камердинер Захар; камер-юнгфрау Мария Саввишна тихонько плакала в уголке большой залы.

Я опустился на одно колено, взял ещё тёплую и мягкую руку только почившей Императрицы, прижал её к своему лицу. Только что умерла целая эпоха… Теперь я остался один, — никто более меня не подстрахует и не поддержит, не даст денег на безумные тихоокеанские экспедиции, не поможет избежать ошибок, не прикроет от проблем, о которых я ранее и знать не знал! Мне вдруг стало холодно и страшно от осознания чудовищной тяжести власти и гигантской ответственности, упавшей на мои плечи. Многие годы я думал об этом моменте, готовился к нему, однако же, так и не стал в полной мере готов!

Но жизнь не собирается подстраиваться под наши эмоции, нужно вставать и идти в этот мир, сражаясь с невзгодами, пока хватает сил. Оглядев ещё раз эту, вдруг ставшую мне чужою комнату, будто бы умершую вместе с императрицей, я вышел, оставив Наташу утешать Марию Саввишну. Дела не ждали. К счастью, мне было на кого опереться: за последние годы я подобрал толковых людей и в службе Генерал-Инспектора, и в гвардии, и в Адмиралтействе.

— Капитан Волховский, возьмите плутонг солдат и пойдёмте со мной. Надо расставить караулы и срочно разобрать бумаги.

Ночь прошла без сна. Измайловцы разбили бивуак прямо на площади перед дворцом, осветив её светом костров. С дворцовой кухни им носили воду, дрова и хлебное вино «для сугреву». Утром на площадь в полном составе подошёл и Семёновский полк, принявший присягу императору Александру Павловичу.

Конногвардейцы отказывались присягать мне до середины следующего дня — настолько их убедили, что следующим императором будет Павел. Однако, когда они узнали о присяге Измайловского и Семёновского полков, о моей женитьбе на Наташе Суворовой, а также назначении Александра Васильевича вице-президентом Военной коллегии, генерал-инспектором кавалерии и пехоты, солдаты и офицеры Конногвардейского полка приняли-таки присягу.

Разбираясь с делами, — выгребая из секретеров бумаги, допрашивая статс-секретарей, принимая первые доклады следственной комиссии — я постоянно ловил себя на совершенно чудовищном противоречии испытываемых чувств. Минуты возбуждения сменялись долгими часами уныния и даже ужаса. Конечно, я внутренне был готов к смерти Екатерины. Где-то в это самое время это всё и должно было случиться… но, однако же, для меня она оказалась сильнейшим эмоциональным потрясением.

— Ты готов, готов, как никто иной. Ты знаешь дела Империи глубже и вернее, чем какой-либо ещё наследник за всю историю России! — твердил я себе, но не находил в этих мантрах никакого успокоения. Днём многочисленные события и заботы отвлекали меня, но ночью просыпались глубоко затаённые страхи. А вдруг я не справлюсь; вдруг мои теории неверны; а ну как своими неловкими деяниями я испорчу, разрушу всё здание российской государственности, много лет воздвигавшееся усилиями сотен поколений? Я не задумывался доселе, как же, в сущности, хорошо находится на позиции второго лица, наследника, обладающего огромными возможностями, но не несущего притом никакой ответственности! Всегда есть кто-то, кто отвечает за результат в целом; а ты спокойненько занимаешься своим делом, и если всё получилось — ты молодец, а нет — так бабушка прикроет твой прокол своими могучими юбками, да и все дела! Да ещё и, как оказалось, я к ней эмоционально привязался — сложно не испытывать симпатий к персоне, каждый день на протяжении многих лет делающей тебе одно только добро… В общем, смерть императрицы я пережил тяжелее, чем предполагал.

Немало драгоценного времени пришлось потратить на устройство похорон. Две недели гроб с забальзамированным телом был выставлен в Овальном зале Таврического дворца, — том самом, где Потёмкин пять лет назад устраивал свой грандиозный праздник. Прощаться с нею приезжали и из Москвы, и из провинции, — казалось, этот поток никогда не иссякнет! Приезжали не только дворяне: допускались лица разного звания, даже из крепостных крестьян, и, хотя этому сословию усопшая не очень-то благоволила, её любили и сожалели о ней даже и в этой среде. Бывшие фрейлины и статс-дамы усопшей поочерёдно дежурили у тела, наблюдая за порядком при поминовении государыни посетителями.

Посреди упомянутой большой бальной залы Таврического дворца воздвигнут был катафалк, а над ним — сень в виде ротонды с приподнятым куполом. Императрица лежала в открытом гробу с золотой короной на голове. Императорская мантия покрывала ее до шеи; крышка от гроба императрицы лежала на столе параллельно катафалку. Вокруг горело шесть больших паникадил; у гроба священник читал Евангелие. За колоннами, на ступенях, стояли разряженные как петухи кавалергарды, печально опершиеся на свои карабины, глядя на многочисленных посетителей. В этом мире действительно было много людей, облагодетельствованных Екатериной: сюда приходили то лакеи, то горничные покойной императрицы, множество приезжих небогатых дворян, мещан и купцов. Они целовали ей руку, иной раз едва могли от нее оторваться… Зрелище было грустное, священное и внушительное: их крики, рыдания и обмороки прерывали по временам торжественное спокойствие, царившее в зале. Все приближенные к императрице боготворили её. Увы, этого нельзя было сказать о её собственном сыне.

Буквально на следующий день ко мне явился господин Ростопчин. Фёдор Васильевич был ещё молод — ему не исполнилось тридцати. В своё время он сделал выбор в пользу двора цесаревича Павла, а затем и последовал с ним в Гельсингфорс, где исполнял обязанности канцлера королевства Финляндия.

— Разрешите поздравить вас с восшествием на трон, — осторожно и вкрадчиво произнёс он. — Прежде всего, позвольте заверить вас, Ваше Величество, что ваш августейший отец не имеет никакого касательства к тому безумному происшествию, что случилось в день смерти императрицы! Король Павел всецело привержен законным формам передачи власти и не приемлет насильственных действий!

— Конечно-конечно, — любезно проговорил я, лихорадочно пытаясь понять, куда он клонит. Впрочем, долго гадать не пришлось.

— Явившись сюда по воле короля Павла, я имею честь передать его просьбу присутствовать при похоронах почившей в Бозе императрицы! — оповестил меня граф.

Желание Павла присутствовать при похоронах нелюбимой матери меня удивило. Не выкинет ли он какого-нибудь кунштюка? Конечно, оппозиция в виде Салтыковых и Зубовых сейчас разгромлена, но, может быть, я чего-то не знаю?

Но ответил я нечто совсем иное.

— Конечно, пусть приезжают! Я подготовлю пристойное жилище. Это всё?

Ростопчин тут же раскланялся. Как только за ним захлопнулась дверь, я немедленно вызвал Скалона, своего «личного» контрразведчика, и надворного советника Макарова, руководившего Тайной экспедицией сената, в просторечии продолжавшей ещё называться «Тайной канцелярией».

— Господа! В ближайшее время Петербург посетит Павел Петрович с семейством. Необходимо установить самое внимательнее наблюдение за его контактами.

— Александр Павлович, но это в чрезвычайной степени опасно! — возмутился Антон Антонович. — Этот визит может быть использован для…

— Я знаю. Поэтому и предупреждаю вас: надо установить самое тесное наблюдение, завербовать вокруг него решительно всех! Как говорят умные люди, друзей надо держать близко, а врагов — ещё ближе! И обратить внимание на все контакты! Особая надежда тут на вас, Александр Семёнович, — обратился я к Макарову, — ведь ваша агентура многочисленнее, чем у Антона Антоновича. Да, кстати, теперь вы будете главой специального ведомства, назовём его…эээ… «Экспедиция общественной безопасности». Вы изъяты из ведения Сената и подчиняетесь теперь напрямую мне. Штат Экспедиции надо увеличить, кроме Петербурга, надобно будет открыть отделения в Москве, а затем и в других крупных городах***. И, учитывая величину и тяжесть возлагаемых на вас обязанностей, вы получаете чин статского советника!

— Счастлив служить Вашему Величеству! А где нам размещаться с новыми штатами, Ваше Величество? — спросил Макаров, несколько смущённый столь быстрым карьерным ростом.

— Ну, можно поместить вас в Петропавловской крепости. Алексеевский равелин подойдёт? Если надо, сделаем необходимые пристройки. Теперь что касается вас, Антон Антонович: вам надлежит делать то же самое, но в сфере военного ведомства и на флоте. Теперь в каждом полку, в каждом порту и на каждой эскадре у вас будет свой человек, ведающий безопасностью — выявляющий шпионов, наблюдающий за сохранением секретности, изучающий настроения офицеров и нижних чинов.

— Таких надобно ещё найти и обучить! — резонно заметил Скалон.

— Да, но вы уже имеете некоторый опыт в деле выявления мятежников — так начинайте обучение. В течении недели представьте мне штатное расписание и смету расходов, и займёмся делом!

Наконец, восемнадцатого декабря были устроены похороны. В назначенный день поутру у Таврического дворца было столпотворение: приехали Павел Петрович с супругой и дочерьми, пришли и посланники чужестранных дворов, и множество народа самого разного рода и звания.

— Поздравляю, теперь вы можете царствовать! — такими саркастическими словами встретила меня маман, когда семейство старших Романовых нашло меня в обширном дворцовом парке.

— Спасибо, Ваше величество, — отвечал я. — А как протекает ваше правление? Привыкаете к Гельсингфорсу? Финляндия — удивительно живописная страна, вы не находите?

Мария Фёдоровна, не раз жаловавшаяся на унылые пейзажи Суоми, только поджала губы.

— А это, значит, жена твоя? — кивнула она на Наташу. — Женился без согласия родителей, неравным браком? Хоррош!

— Женился в согласии со своим сердцем и умом. А у вас как дела? Вы, наконец-то, достроили свой дворец? — продолжил я свои подколки. — А у нас, представляете, что за незадача — никак не можем выбрать, где нам с супругою проживать. Столько этих проклятых дворцов, что я уже всю голову изломал… Бабушка решительно ни в чём не знала меры!

— Не могу не согласиться — пробурчал на это Павел. Чувствовалось, что эта пикировка ему совершенно не нравится.

Организатором похорон по предложению Сената назначили князя Репнина, устроившего всё в «старом духе» — нравоучительно и помпезно. Похоронная процессия должна была проследовать от Таврического Дворца до Петропавловской крепости. Открывалась она строем пеших офицеров в чёрных епанчах и широкополых шляпах, несущих знамёна с гербами княжеств и областей Российской империи. За ними — строй трубачей и два конных адъютанта; далее — строй свеченосцев с чёрным траурным знаменем. Вослед им двигались литаврщик на коне, два «рыцаря», несущие атрибуты орденов Святого Андрея Первозванного и Святого Георгия, и строй кавалергардов, столь близких когда-то к императрице. За ними открывалось шествие духовенства с алыми хоругвями и церковный хор.

На золотых подушках несли ордена, царскую шапку, Большую императорскую корону, жезл и скипетр. Царские регалии сопровождал строй Конногвардейского полка.

За ними следовал генералитет верхом на фоне строя семёновцев и измайловцев.

Центром траурной процессии служила колесница с саркофагом под балдахином, на котором возлежал гроб императрицы. Шестёрка лошадей вороной масти, с чёрными попонами и плюмажами, влекли скорбный экипаж императрицы к месту её последнего упокоения.

Мы с Наташей шли рядом с гробом, она с одной, а я с другой стороны, старательно защищая от ветра пламя больших заупокойных свечей. Наташа шла в вуали и чёрной мантии, подбитой мехом горностая, я — в накинутой поверх измайловского мундира горностаевой мантии.

Сразу за гробом шёл король Павел I с маршальским жезлом и тростью в одной руке и свечой в другой, рядом шёл Константин с супругой со свечами в руках, следом — императрица Мария Фёдоровна, её дочери.

За ними шла свита фрейлин, обмотанных с ног до головы чёрной вуалью, со свечами в руках. Из этой группы то и дело раздавались причитания и всхлипы, крещендо прорывавшиеся через грохот окованных колёс по промёрзшей земле и стук копыт замыкавшего процессию лейб-гвардии Казачьего полка.

Когда мы добрались до Невы, спасти свечи от холодного ветра оказалось совсем непросто. Участники процессии то и дело возжигали их обратно, обращаясь к более сноровистым и заботливым соседям. С набережной процессия вступила на шаткий наплавной мост, едва не затонувший от такой тяжести.

Наконец, мы достигли крепости. Сюда, к дверям Петропавловского собора, пустили только катафалк и сопровождавших его высоких особ — иначе крепость была бы переполнена лошадьми и людьми.

Кавалергарды сняли гроб с катафалка и внесли его внутрь собора. Внутри, в освещаемой лишь немногочисленными свечами полутьме, императорский Роговой оркестр играл Реквием Моцарта. Так и не успел Потёмкин пригласить беднягу в Россию — подумал я. А надо было его призреть, может, прожил бы подольше! Надо привечать музыкантов: жизнь так коротка, чёрт возьми, а время жизни гения особенно скоротечно! Может, хоть о Бетховене позаботиться? У Гайдна вроде всё нормально, он музицирует в Лондоне… или вернулся уже в Вену?

Кавалергарды торжественно поместили гроб на специальную подставку. Я подошёл последний раз бросить взгляд в мёртвое лицо великой государыни. Павел остановился рядом. Я посмотрел в его твёрдое, напряжённое лицо. О чём думает он сейчас? Кого хоронит — мать или врага?

Наконец тело опустили в узкую могилу, пробитую среди плит собора. Поскольку роскошный саркофаг ещё не был полностью готов, сверху могилу императрицы укрыли чёрной бархатной тканью и множеством живых цветов, набранных в многочисленных петербургских и частных оранжереях. Над входом в собор развернули транспарант на французском:

«Она, которая побеждала королей и под чьей короной соединились многие царства, теперь простёрта бездыханной. И вот великий преемник провожает прах Екатерины в крепость с более чем священным трепетом. И я скажу: похороны — это тени славы, но траур, огорчая нас, открывает истинный образ, который предстаёт перед нами со всеми подобающими его достоинству знаками. Как цезарь живет в своём народе, так и народ живёт в нём».

Тотчас по окончании погребального обряда все придворные чины получили приказание явиться ко двору. Все собрались в траурной Кавалергардской зале. Разумеется, все эти трусы и трусихи решили, что следует целовать руку императора, склоняясь до земли, что показалось мне весьма странным. Когда мы вошли в залу, начались такие приседания, что я не успевал поднимать этих паяцев, поспешно отдергивая при этом руку. В конце концов, до всех дошло, что короткого поклона (для мужчин) и неглубокого реверанса (для женщин) вполне достаточно, чтобы выразить своё почтение. Привыкшие к раболепству пожилые вельможи остались этим очень недовольны.

На следующий день после похорон меня вновь посетил Ростопчин.

— Ваше Величество, — заметно волнуясь, начал он. — Я направлен сюда волей короля Павла, дабы беспристрастно обсудить вопросы, почитаемые за наиважнейшие и определяющие…

— Не очень понимаю вас, но ладно. Давайте обсудим вопросы, почитаемые за наиважнейшие. И что именно король Павел таковыми «почитает»?

Ростопчин нахмурился — мой сарказм он принял за насмешку над собою.

— Прежде всего, разрешите заверить вас, что ваши родители решительно никак не участвовали в заговоре, случившемся в день смерти вашей августейшей предшественницы. Любые инсинуации на сей счёт есть черная ложь!

Из материалов допросов я уже знал, что именно Ростопчин и был одним из главных вдохновителей заговора. Насколько был погружён в детали Павел — пока оставалось неизвестно, и, вероятнее всего, достоверно не откроется мне никогда; разве что, я прикажу сейчас схватить этого Фёдора Васильевича, да и допросить «с пристрастием». Но мы же цивилизованные люди, а потому — увы!

А жаль.

— Оставим это, граф. Я не собираюсь кому-то мстить по этому поводу! — холодно произнёс я.

— Его Королевское Величество не сомневался в мудрости и благородстве Вашего Императорского Величества!

— Прекрасно. Так давайте покончим с этим, и начнём двигаться дальше!

— Совершенно с вами согласен, тем более что у нас есть крайне в…