Без маршала Тито (1944+)

Глава 14 Жадность фраера погубит

Ох, дурак я, дурак, что полез на всех разом. Они ведь массой задавят и не потому, что так уж уверены в моей неправоте, а просто стремно им перед лицом товарищей слабину показать.

Да и не только массой — они ведь считают, что старше меня, умнее, уж в теории подкованы заметно лучше, плюс положением выше. Секретари ЦК партии и комсомола, шеф разведки и контрразведки, начальник Генерального штаба… Поди, опрокинь такую стенку, одна надежда, что хоть что-то им запомнится и всплывет в нужный момент.

Надо такие эскапады прекращать, это пока кругом война была, мне многое прощали, причем по большей части не из-за моей боевой ценности, а по малолетству. Молодой еще, не пожил совсем, вот всякая чушь в голову и лезет.

А сейчас… а сейчас я отец семейства, солидный, взрослый мужчина. Так что идеи вбрасывать надо тет-а-тет, пусть они поодиночке попробуют от меня отбиться. Тем более послезнание хоть как-то действует — план Маршалла американцы по-любому внедрят, Мао в Китае спихнет Гоминьдан в море, президентом США станет Трумэн…

Так, стоп, а когда? В Тегеране и Ялте был Рузвельт, как в моей истории, так и в здешней, ну, только со сдвигом по времени, а вот был ли он в Потсдаме, не помню, хоть убей. И где тот Потсдам сейчас решать проводить, тоже пока неизвестно, но по идее пора, пора — между окончанием войны в Европе и началом на Дальнем Востоке.

Бомба!!!

Вот что надо подкинуть! Бомба! Если, конечно, американцы в этом варианте истории успеют ее сделать. Как там было, СССР должен объявить войну Японии не позднее трех месяцев после капитуляции Германии? То есть в апреле. А бомбу бросали в августе — срок немалый. И бросали точно при Трумэне! Значит, у Рузвельта от силы полгода и это тоже надо втюхать как мою «аналитику», поднять малость свои акции.

Так, но если СССР начнет буцкать Японию в апреле, то американцы с бомбой могут опоздать, атомной бомбардировки не будет и многое, чего я не смогу предвидеть, пойдет по другому…

Ладно, будем решать задачи по мере их поступления.

К Ранковичу пробиться не удалось, пришлось испытанным способом — ловить Крцуна. Тоже немало времени ушло, но овчинка того стоила: он как услышал про контакт с Хадсоном и про золото, сам меня к Леке приволок.

Ну я все и вывалил, от координат заначек до желания английских союзников иметь киллера поближе к руководству Югославии.

— А он не говорил о других агентах? — на всякий случай спросил Лека.

— Нет, что же он, совсем дурной?

— Понятно, понятно, — пробормотал Лека под нос и обменялся быстрым взглядом с Крцуном.

Черкнул что-то на листочке, показал ему, снова переглянулся… конспираторы хреновы.

— Собирай группу, пойдешь по адресам Хадсона, — распорядился Ранкович.

— Сразу по обоим?

— Да, и поищи тех, кто тогда в четниках был, может, они что-нибудь еще подскажут. Предписание тебе Крцун выдаст.

Так, искать свидетелей это надолго — кто убит, кто мобилизован, кто сбежал. Может, начальнички меня специально из Белграда выпихивают, чтобы здесь частым бреднем пройти?

— Сколько людей с собой брать?

— Человека три, чтобы не светиться.

— А если там много?

— Оставишь охрану, обратишься в местный ОЗН…

— Нет уж, пойдем пятеркой. И Славко давайте, без него мы сто лет искать будем.

Да, жить стало лучше, жить стало веселей — нам бы такую снарягу года три тому назад! Ну куртки-штанцы американские ладно, но свитера хорошие, овечьей шерсти, ботинки вместо опанаков, балаклавы под пилотки, чтобы уши не отморозить… А мелочи, от сухого спирта до топориков? Холодняк, правда, разнобойный — один нож кованый, советский НР-40, два штыка-камы и один подарок Хадсона, нож коммандос.

Войны нет, боев не предвидится, поэтому взяли один автомат, Глише вместо привычного пулемета. Он, кстати, на гражданку так и не вернулся — то к нам не заманишь, то обратно не выпихнешь. Куда же, говорит, я без вас? Небош все-таки уцепил длинноствол — не снайперку, так карабин. Ну и каждому по паре пистолетов, один в кобуру, все остальное оружие заныкали в карманы-рюкзаки так, чтобы с первого взгляда не понять.

Марко мне всю плешь потом проел — почему Небошу винтовку можно, а ему нет? Ну хотя бы потому, что Небош не молчал, а деятельно участвовал в подготовке. Он насоветовал взять каждому по фонарю и батареек в запас — на плато Равно горы полно пещер.

Да, первый выезд у нас в те места, где Дража Михайлович «Равногорски покрет» создавал, в Браичи, на полдороге между Чачаком и Валево. Не то, чтобы «сербская Вандея», но четников там помнят.

В Горни-Милановаце встретили нас ребята из местного ОЗН, усадили в грузовик и даже выдали кошмы укрыться. Домчали за час, причем я пару раз думал, что адский водитель либо сам с дороги свалится, либо нас на ухабах потеряет. Но ничего, довез до кафаны посредь типичного сербского села жителей на триста. Дома раскиданы — здесь пятнадцать, там двадцать, тут десять и между группками по километру, а то и больше. И кафана хрестоматийная — на каменном подклете, с дубовыми балками и стойками, крыта даже не дранкой, а фигурными дощечками «под черепицу». И меню под стать — кофе, ракия, мамалыга, плескавица и раджичи.

Пожилой кафанщик, хромой и с усами а-ля Буденный, поглядел, как мы трескаем с холода, принес еще кофе и принялся за неизбежные расспросы. Кто, откуда, куда, зачем…

— Да странно сказать, мы вроде как историки, — заявил Славко, пожимая плечами. — Умники из Белграда придумали составить летопись войны, вот нас и разослали по всей стране.

— А здесь-то вам чего надо? — обалдел хозяин.

— Тут где-то переговоры Михайловича с Тито были, надо найти, записать рассказы…

— Так они у меня были! — довольно пробасил кафанщик. — Вон, в угловой комнатке сидели.

Все невольно повернулись в ту сторону.

— А тут охрана ихняя сидела, за вашим столом партизаны, а за тем большим наши, — он поперхнулся и тут же поправился, — то есть четники. Дража с Титом кофе пили, много, и курили, а под вечер ушли ночевать в штаб…

— О, кстати, а как тут насчет ночевки? — спросил Славко.

— Так у меня и оставайтесь, как раз в угловой, — кафанщик секунду помедлил, а потом все-таки спросил: — А ты, момче, случайно не хорват? Угадал, да? Тогда много не говори, у нас хорватов не любят, и немцев банатских, после того, что их дивизии тут творили.

— Я не золотой динар, чтобы меня любить, — насупился Славко.

Спать залегли с оружием под подушкой, распределив смены — мало ли, нехрен расслабляться, тем более, если тут четников называют «наши».

Утром вызнали у кафанщика, кто еще может рассказать о той встрече и, довольные, умотали «на дальние выселки». Ну, это мы так объявили, а сами дернули в сторону плато.

Снега немного, солнышко пригрело, обнажило терракоту черепицы на южных скатах крыш, а северные так и оставило белыми. Деревья и кусты тоже середина наполовину: зеленые, в листьях и припорошены снегом.

Остались позади последние дома Браичей, загоны с козами и овцами и пошел подъем наверх. Зимой в горах так себе, даже если не слишком холодно, следы видны, долго отдыхать нельзя, так что мы обыденно построились в колонну с одним дозорным в полуста метрах впереди. Время от времени сверялись с картой — Хадсон, конечно, разведчик, да только тут похожих ориентиров навалом, как минимум три места подходили под описание.

И все три мимо, только зря время убили.

Солнце уже склонялось и напоследок, перед возвращением в Браичи, мы решили для очистки совести проверить катуны на Малом Сувоборе.

На подходе развернулись в редкую цепь, метров за триста остановились, из-за присыпанных снегом кустов долго разглядывали в бинокли поляну со срубами, стоявшими подковой вокруг небольшого родничка.

От катуна справа сохранился только очаг из крупных камней и пятно, на котором снег таял быстрее. От соседнего сохранилась только пара венцов — судя по слою щепы, эти катуны развалили и порубили на дрова. Наверное, прошедшим летом, или даже раньше, спинки оставшихся бревен заметно подгнили. Целые брвнары зияли пустыми оконцами, на одной нет половины дранки — наверное, тоже сожгли. Может, партизаны, может, четники, а то и немцы.

Марко подал знак — чисто, можем двигаться вперед. Метрах в ста остановились еще раз, теперь в бинокль хорошо видно, что стены посечены пулями, тоже год-два тому назад — дырки успели потменеть вровень с бревнами. Свежих отметин нет, ветки деревьев вокруг выстрелами не срезаны, давно тут не воевали.

Тихо, спокойно, только далеко за горкой, в Браиличах, собаки разбрехались, а здесь никого. Подошли к родничку.

— Эх, сейчас бы молочка свежего, — протянул Глиша, набирая свежей воды в ополовиненные за день фляги.

— Хрен тебе, еще месяца два-три, — убил его бесплодные мечтания Небош. — До Геогиева дня скот в горы не гоняют.

— Ладно, осмотрим катуны и вниз, в деревню, — распорядился я. — Разобрали слева направо по одному.

Ребята разошлись по срубам, а мне достался тот одинокий очаг. Я побродил вокруг, пиная ногами валуны и редкие деревяшки, когда уловил краем глаза более темное пятно в снежных кустах.

То ли дорогое мироздание, то ли высшие силы, то ли ангел-хранитель меня бережет — едва повернул голову, как пятно шевельнулось и я чисто на рефлексах рухнул на землю.

Над головой просвистела автоматная очередь, рядом стукнула винтовка.

Больше, чем смерти, я в ту секунду испугался, что это Глиша с Небошем. Тело само ужом скользнуло за очаг, а в голове билась мысль — нет, не может быть, а если может, то надо ложиться и помирать, нельзя настолько в людях ошибаться.

Но из катуна стукнул карабин Небоша, чуть дальше затарахтел автомат Глиши, бахнул пистолет Славко, и меня отпустило. Чуть поднял голову — Марко из оконца показал, что нападающих двое.

В подтверждение прострекотал шмайсер, еще два раза грохнула винтовка. Славко пополз налево, значит, мне направо, брать рисковых ребят в клещи.

Однако после еще одного выстрела Небоша пальба стихла, а в кустах послышались убегающие шаги. Высунулся — никого.

Пошел медленно, с двумя пистолетами в руках. Слева точно так же двигались Славко и Марко, Глиша с Небошем контролировали остальное.

За кустами нашлись следы двух человек, несколько винтовочных и россыпь автоматных гильз. Чуть дальше, у большого дерева, лежал человек, точно там, где его догнала пуля Небоша.

Крестьянская одежда, ухоженный маузер-курц, на выгоревшей от солнца и времени шайкаче темное пятно в форме сербской кокарды…

— Вот говорил же, надо было манлихерку брать! — с досадой прогудел Небош, теребя носяру. — В ногу целил, а оно вон как…

— Ладно, не расстраивайся, — хлопнул его по плечу и. — Марко, что второй?

— Зацепили, вдоль следа капли крови.

— Много?

— Нет, на каждом втором-третьем шаге.

— Значит, царапина, бежать может.

— Догоним? — азартно предложил Славко.

— Тело бросать негоже, да и Браичи не так уж далеко, — рассудил Небош.

Носилки вырубили из двух лесин и, меняясь по ходу, потащили убитого и его винтовку в село. Двое несут — трое в охранение, черт его знает, что у беглого автоматчика в мозгах?

Добрались уже впотьмах и слава богу — никто почти не видел, а то набежали бы плакальщики со всего села. Носилки положили под забор.

— Сава, Вукович, — уверенно опознал тело кафанщик.

— Точно? — недоверчиво спросил Славко, подсвечивая лицо трупа фонарем.

— Точнее не бывает, — криво усмехнулся хозяин. — Небось, он с братом был, с Душаном?

— Может, и с братом.

— Не навоевались, значит… — заключил кафанщик. — Надо семье сказать, пусть заберут, похоронят.

Еще надо бы ОЗН известить, но телефонов в Браичах отродясь не водилось, ближайший в Кадиной Луке, на станции. Двадцать верст и все лесом, ехать ночью дураков нет.

К Вуковичам пошли всем скопом, заодно и тело отнесли. Первым запустили кафанщика — вдруг недостреленный одурел настолько, что решит в доме засесть? По уму-то надо бы Душану бежать отсюда, сколько сил хватит, пока мы с его братом возимся…

Но нет, в доме только женские голоса, да старческое дребезжание. Так и есть— выбежали к нашим носилкам две тетки средних лет, да четверо детей от десяти и старше, потом дедок приковылял.

Пока жены Душана и Саво рыдали над покойником, Славко взял в оборот деда. Тот, даром что в шайкаче с так и не снятым гербом, своих сыновей не одобрял — пришла новая власть, так сиди ровно, занимайся хозяйством! Но куда подался Душан, не сказал — дескать, прибежал, похватал еду, вещи и нет его.

От женщин тоже никакого толка — плакали, утирали лица уголками платков, вот и весь разговор.

— Погреб, — шепнул мне Небош.

— Почему? — так же тихо спросил я.

— Смотри, я сейчас еще раз спрошу, где Душан спрятался, а ты за детьми следи.

И точно — младший сразу стрельнул глазами в сторону погреба, остальные с задержкой. Проследили, чтобы дети ушли в дом, занесли тело, подивились, что там спят еще трое, совсем мелких. Глиша откуда-то выудил и показал тряпки с пятнами крови. Свежими, не побуревшими — значит, был тут.

Собрались вокруг погреба, посветили фонариками — вроде есть след, но тут полно народу ходило, точно не сказать.

— Эй, Душан, вылезай! — негромко сказал Славко в щель между стропилами и лагами.

Погреб молчал.

— Вылезай, или гранату кинем.

— Нек све иде у три лепы! — выругалась темнота.

— Погодь, — придержал я Славко. — Душан, выходи добром. Если придется тебя с боем брать, семья под выселение пойдет.

В холодной глубине кто-то застонал сквозь зубы и еще раз выругался, но уже тише.

— Ваша взяла, не стреляйте.

— Оружие выбрось, потом выходи.

Скрипнула дверца погреба, на которую уставились все наши стволы, вылетел и упал с глухим стуком шмайсер.

— Пистолет еще, — предусмотрительно потребовал Небош.

Звякнул о камни дедовский револьвер, за ним, показались растопыренные пятерни, следом руки и, наконец, Душан. Чисто домовой — в бороде, паутине и стружках.

Пока я думал, что там хранят в стружках, морковку или яблоки, Славко шустро обыскал сумрачного четника и через заднюю калитку, чтобы не видели в доме, погнал в кафану на допрос.

Спал я урывками, и каждый раз, когда просыпался слышал вроде бы одни и те же вопросы от Славко и ответы от Душана. Но как оказалось, контрик все делал правильно, подловил пленного на нестыковках и к утру раскрутил-таки.

Закладку Хадсона братья Вуковичи перепрятали. И стерегли место, чуть не ежедневно проверяя, не было ли там чужих. Оттого и на нас напали, что посчитали угрозой кладу.

Утром отправили гонца в Милановац, а сами с Душаном потащились искать перепрятанное.

Даже не знаю, как это описать — скальная стенка которая вдруг… растрескалась? Врезал по ней великан кулаком и вместо монолита — горизонтальные плитки, неровные такие кирпичи-переростки разного размера. А между ними — щели толщиной в руку, уходящие вглубь на полметра-метр. Плиток — сотни, щелей — сотни, если не знать, в какой запрятано — можно полжизни искать.

И если знать, тоже.

В первой щели, указанной Душаном, ничего не нашли.

И во второй тоже.

И в третьей.

Ох, как нехорошо Славко на Душана посмотрел, да еще рукой кобуру нашаривал. А Вукович сам растерян и клялся что здесь, место точное, разве что в плитке ошибся… Искренне клялся, я ему поверил — вряд ли в глухом сербском селе вдруг вырос гениальный актер:

— Ладно, сиди, вспоминай. Чем быстрее вспомнишь, куда затолкали, тем меньше срок получишь.

А он чуть не рыдает, да и кто бы на его месте не рыдал? Спрятал золото и забыл, куда! Нет, Паркинсон лучше Альцгеймера, однозначно.

— Погоди, — отступил от стенки на десяток шагов Марко, сжал губы и общарил ее внимательным взглядом.

— Чего ты там увидел? — раздраженно бросил Славко.

— Смотри, некоторые плитки торчат, на них можно встать, как на ступеньки.

— И что?

— А то! — огрызнулся Марко. — Если тут прятали, то без лестниц и веревок, то есть там, куда достать могли. Давай-ка с фонарями полазаем, посмотрим в щели…

Все братец вычисли правильно — в щелях за тысячелетия всякого мелкого щебня накопилось, листьев ветром накидало, но в двух местах этот культурный слой нарушен. Ковырнули — вот оно!

Не так, чтобы много, но и не сильно меньше заявленного Хадсоном. Надо полагать, Вуковичи малость потратили…

До Милановаца с Душаном и тяжеленными рюкзаками добрались к вечеру, на подводе кафанщика. Всю дорогу адски хотелось спать, но приходилось таращить глаза на окружающее — не дай бог за каким камнем или деревом засада таких же, как Вуковичи, любителей легкой наживы! Но сейчас зима на нашей стороне играла — листьев нет, снег есть, спрятаться трудно.

Сдали Душана в местный «Одсек за заштиту народа», за помощь в поисках указали, что он сдался добровольно — чтобы срок ему поменьше вкатили. Небош с Глишей повздыхали, но при Славко «законную» десятую долю не стали отщипывать. Увезли мы золотишко в Белград и сдали, пусть теперь у начальников голова болит, что с ним делать — то ли оприходовать в бюджет, то ли пустить на оперативную игру с Хадсоном, то ли на негласные расходы.

И спать, почти трое суток без сна, только и успел сына с женой поцеловать, присел и вырубился.

Разумеется, разбудили. Разумеется, начальство жаждало увидеть. Причем самое высокое — товарищ Джилас. В полубессознательном состоянии, недоумевая, нахрен я сдался Миловану, плюхнулся на заднее сиденье присланного за мной «опеля» и опять заснул. И еще минут пятнадцать прихватил в приемной, пока совещание не закончилось.

Кабинет у Джиласа пока ничего особенного, в мое время глава районной администрации постеснялся бы в таком сидеть. Небольшой, мебель старая, кое-где даже облупленная, портрет Тито на стене не маслом, а офсетный, как бы не из журнала вырезан. Единственная роскошная вещь — радиоприемник, корпус красного дерева, клавиши и ручки слоновой кости. Ящик в рост человека и ловит все, включая передачи с Луны, Марса и Венеры.

Вот в кабинетике на меня насели втроем Джилас, Кардель и Кидрич. Как положение в Браичах, что там происходит, что говорят… Так сказать, информация с мест.

Дело, конечно, похвальное, живого человека расспросить, не все же отчеты и справки читать, да референтов слушать, но живой человек спать хочет! И вообще, делать больше секретарю ЦК нечего, чем всяких майоров слушать, нет бы программу партии написать.

Только на въедливых вопросах, как местные реагировали на хорвата Славко, до меня доперло: сейчас главный камень преткновения между «старичками» и «младоюгославами» — национальный вопрос. Вернее, его государственное оформление.

Джилас и компания стоят за унитарную Югославию из десятков областей, бановин или жупаний, не в названии дело, с правом каждой выбирать, на каком языке будут преподавать в школах и печатать газеты. А югославское правительство формирует государственные секретариаты, вроде корпораций, под крупные проекты — ирригацию Бачки и Воеводины, Мостарский рудный комплекс и так далее. Идею слизали у Франклина Рузвельта с «Новым курсом» и Администрацией долины Теннесси. Каждый секретариат «накрывает» не одну, а три-четыре-пять областей и фактически служит для них агентством экономического развития, а отчитывается не перед местными властями, а перед правительством.

Старички же топят за федерализацию, несколько республик со своими Скупщинами, Советами министров и так далее. При том, что бановины-жупании в республиках сохраняются, фактически вводится еще одна бюрократическая прослойка. И многие это поддерживают, поскольку лелеют мечту сесть в теплое государственное кресло.

Вот и нервничают товарищи насчет проявлений национализма, ищут, не торчат ли где уши оппонентов, не подзуживают ли «старички» местные кадры…

— А еще, — вздохнул Джилас, играя с карандашом, — они упирают на то, что унитарное устройство приведет к сербской гегемонии.

Кидрич поддержал:

— У них хорошие аргументы. Сербы самая крупная нация в стране, государственный язык фактически сербский, да еще и столица в Белграде…

Не знаю, брякнул бы я это в здравом уме и твердой памяти, но в измененном с недосыпу состоянии меня понесло:

— А вы перенесите столицу.

— Куда??? — ахнули партийные функционеры хором.

— В Сараево, куда же еще.

И пока они молчали, ошарашенные таким безумием, я продолжил:

— Сплошные плюсы. От Белграда до границы семьдесят километров, от Загреба около того, а Сараево в самом центре страны.

— Да это какие расходы! — скривился Кидрич.

— Расходы будут, когда вы врастете в Белград, когда вокруг появятся агентства, службы, жилье, и выдернуть отсюда людей станет невозможно. А сейчас, когда полугода не прошло с освобождения Белграда, это можно сделать без проблем, еще не ушла легкость переездов Верховного штаба! К тому же, перевод столицы в Сараево потянет за собой всю экономику в Боснии, что перекроет все расходы.

— А как обосновать? — заинтересовался Кардель.

— За заслуги Боснии и ее населения в народно-освободительной войне! Там же все воевали — бошняки, хорваты, сербы, вот и будет полный интернационал.

— Как хорошо, что ты у нас такой умный, — усмехнулся Джилас. — А с языком что делать прикажешь?

— Да ничего особо. Объявить государственным «югославский язык» и все.

— Да? А где его взять?

— Так сербско-хорватский, только на латинице. С допущением слов из других языков.

— Придумаешь тоже…

— Ну, можете эсперанто ввести.

Кардель прыснул, но совладал с собой:

— Рациональное зерно с «югославским» есть, такие предложения были еще до войны. Хорватам будет приятно, что на латинице, а по факту сербско-хорватский у нас и так нечто вроде койне и lingua franca, на нем везде объясниться можно.

— А не упустим мы с такими реформами идеологическую инициативу? — кто о чем, а Милован об идеологии. — Националисты не дремлют, непременно воспользуются.

— Вы не того боитесь, — меня все еще несло, — могильщиком социализма станет ваша же интеллигенция.

Вот тут я, похоже, ошарашил их еще сильнее.

— Если, конечно, вы не сумеете уйти от монополии на идеологию.

Набычились, смотрели как на классового врага. А мне что, выдернули, не дали доспать — так получайте полной мерой.

— Монополия не сможет совладать со свободой мысли, пусть и неправильной.

— Можем запретить, — Милован со стуком положил карандаш.

— Ага, это как бензину в костер плеснуть. Запретное же! А раз запрещают, значит, боятся! А чего все власти боятся? Правды! Вот вы своими руками и сдадите оппонентам все козыри.

Кидрич с Карделем переглянулись, но промолчали. Промолчал и Милован, а я, наоборот, продолжил:

— Знаете, мы шутили в корпусе «Если бардак невозможно предотвратить, его необходимо возглавить!» Если коммунисты сами будут за свободомыслие, то никто им противостоять не сможет!

Милован резко встал, подошел к радиоприемнику, включил его и, ни слова не говоря, покрутил ручку настройки. Сквозь треск, хрипы, обрывки музыки и передачи на разных языках прорезалось родное «…ангского района в прошлом году добился высоких урожаев. Он достаточно рассчитался с государством по всем видам поставок. В счет 1945 года колхоз сдал тысячу семьсот двадцать пудов хлеба. Таких успехов колхоз добился в результате тщательной подготовки к весеннему севу. Особенно тщательно готовится семенной материал. Сортирование семян яровой пшеницы произведено ручным способом. Весной намечено подсеять двадцать гектаров клеве…»

Рукоятка щелкнула, голос диктора пропал, сложил крылышки зеленый огонек приемника. А меня как кипятком обдало — прожектер, фантазер хренов! Советский Союз же! Москва оторвет голову любому, кто вякнет против учения Ленина-Сталина!

— Ты прошлый раз уже насоветовал, — тяжело сел обратно за стол Милован. — В Кремль вызывали нашего посланника, товарищ Сталин крайне недоволен, как он выразился, «самоуправством югославских товарищей в Албании».