Бета-версия

06. DLC: Пока не закончатся капсулы

(почти сейчас)

«Кусака» — любимое оружие садистов. Тонко настраиваемая сила разряда даёт возможность выбирать уровень дискомфорта для жертвы из широкого диапазона: от простой встряски до отключения сознания.

— Где растворитель? — повторяет свой вопрос парень с татуировкой вычурного дракона, расползающейся по предплечью, и снова приставляет шокер к моему животу.

— Я же сказала, у меня его нет.

Он жмет на кнопку и очередной цветок болезненной судороги, опоясывающий тело, вгрызается в кожу.

— Я могу поднять мощность, — угрожает он. — И тогда никто не даст гарантии, что твои внутренности выдержат. Знаешь, что происходит с легкими, когда сквозь них проходит разряд?

Я молчу. Не потому что знаю или хочу, чтобы он рассказал. Я думаю о том, как буду выпутываться из сложившейся ситуации. Первая раздача и сразу такое… Интересно, если подобное будет случаться со мной регулярно, я привыкну?

Регулярность формирует сознание. Так говорит Лис, с которым мы фасуем кристаллы. Он не раз предлагал мне не только фасовать, но и раздавать. Но я не решалась.

— Ты, Лилит, всё равно в клубах с сумерек до зари. Делов-то, в визитницу записать три десятка фраз. Тебе озвучили — отдала — стёрла. Озвучили — отдала — стёрла.

— А если попадусь?

— Да кому ты нужна? Народ на раздачах годами. Для тех, кто не в теме, ты просто тусуешься. Для тех, кто в теме, ты существуешь только в момент получения капсулы.

— Так ловят иногда. При мне было пару раз, выводили в зип-локе из клуба.

— Это жадных ловят, кто сразу миксует, чтобы получить больше с каждой дозы. А у меня ты всего лишь часть сделки. И носить с собой можешь хоть мешок этого добра, — он кивает на горку полупрозрачных фиолетовых кристаллов, из которой я пинцетом беру по два и закладываю в желатиновые капсулы. — Это всего лишь составляющая, которая сама по себе безобидна. Как печенька. Максимум, что может случиться — ты закашляешься, поперхнувшись.

— Ты станешь кашлять кровью, потому что сосуды внутри твоих лёгких полопаются, — объясняет татуированный. — А в лёгких мно-о-го сосудов. Но самое прикольное не в этом. В заполненные кровью лёгкие перестанет поступать кислород. А если в них перестанет поступать кислород…

Он делает паузу, позволяя мне самой додумать, что я почувствую. Но я не позволяю фантазии разыграться. Я думаю о том, что в рукавном замке косухи, образовывающем карман, лежит декоративный вибронож. Глупый атрибут, претендующий максимум на звание безделушки для дурочек, типа меня. Проблема заключается в том, что мои руки за спиной скручены пластиковым зипом-локом. А он так устроен, что от любой попытки пошевелить связанными конечностями, только сильнее затягивается.

— Где растворитель? — ещё раз спрашивает придурок, поднося «кусаку» к моему лицу. — Ты понимаешь, что я не остановлюсь? Ты же умная девочка?

Лис очень умный, но очень странный. Среди тех, кого я знаю лично, наверное, самый странный. Ходят слухи, что его приглашали консультантом в «Биотеч», на полный пакет. Но он отказался. Легенда. Байка. Трёп. Никто не отказывается от работы на корпу. Работа на корпу, это нормальная квартира на втором ярусе сити вместо бокса в человейнике, оплата труда в разы больше безусловки. А если ты ценный сотрудник, то и безусловку будут компенсировать и водный лимит поднимут. Да много чего.

— Лис, а правда, что тебя приглашали в «Биотеч»?

— «Байотех» — поправляет меня Лис. — Правильно произносится «Байотех».

— Да чи не пофиг, — отмахиваюсь. — Так, правда?

— Было дело, — не отрываясь от сборки уже наполненных мной капсул, соглашается он. — Только не в «Байотех», а в «Фарматикс». Сразу после середухи. Химия мне всегда легко давалась.

— А почему ты отказался?

— Потому что регулярность формирует сознание.

— Ты это постоянно говоришь. Что это вообще означает? Какой в этой фразе смысл?

Лис запаковывает очередную капсулу и только потом объясняет:

— Если какое-то событие происходит регулярно, то, в конце концов, ты к нему привыкаешь. И даже считаешь нормой. От некоторых таких событий люди могут испытывать неудобство, но всегда настаёт момент, когда отсутствие события, ставшего регулярным, начинает вызывать дискомфорт.

— Да ладно! Как можно привыкнуть к чему-то, что тебе не нравится?

— Можно. Мы же привыкли к тому, что вода распределяется по боксам человейников, исходя из принятого за необходимый минимум количества? Хочешь больше — плати.

— Но так ведь было всегда, — возражаю я.

— Так не было до войны, — возражает Лис, — а война закончилась много поколений назад.

— Ты б ещё доинформационную эпоху вспомнил.

— Но привыкли же и считаем нормой? Даже не пытаемся изменить ситуацию, хотя это и не нравится, правда? — Лис запечатывает очередную капсулу и, видя, что я не отвечаю на его вопрос, продолжает: — Другая грань привычки — безусловный социальный минимум, который ты получаешь. Это то, что происходит регулярно и если у тебя это отнять, ты будешь, скажем так, недовольна тем, что лишена минимального комфорта.

— Ну, конечно, я буду недовольна. Минималка — это чтобы жить…

Лис перебивает:

— И кроме минимума ничего в этой жизни не иметь.

— Так это потому, что я больше ничем и не занимаюсь, — киваю на фиолетовую горку на столе. — Кристаллики вот, пакую тебе. Да и то, для имиджа. Потому что иногда могу кому-то знакомому в клубешнике презентовать.

— А среди твоих знакомых и друзей есть хоть один, который чем-то занимается не для имиджа?

Я молчу. Не потому что вспоминаю, а потому что ответ очевиден.

Я молчу. Потому что повторять в десятый раз нет смысла. Если этот обмудок не верит, что у меня нет второй составляющей наркотика, то будет продолжать делать больно до тех пор, пока я не скажу ему где вторая часть. Если понял, что я не вру, и всё равно продолжает, значит, это доставляет ему удовольствие.

Татуированный нажимает на кнопку и прямо перед моим носом раздаётся короткий ослепляющий щелчок разряда. Я испуганно дергаю головой и ударяюсь затылком о железный прут забора, к которому прикована.

Ору дурниной:

— Да нет у меня растворителя! Я одну часть продаю, кто-то — другую. И мы, блядь, не знаем друг друга!

Стараясь не обращать внимания на немеющие руки, тянусь пальцами левой к рукавному замку правой, чувствуя, как лента зипа впивается в кожу. Расстегнуть рукавной замок я, конечно же, не смогу. Но если нащупаю сквозь ткань куртки кнопку на рукояти ножа…

— Я же в любом случае получу с тебя хоть что-то, — говорит татуированный, не убирая шокер от моего лица. — Если не растворитель…

Он замолкает на середине фразы, а я чувствую, как его не занятая рука нахально протискивается между моих бедер и поднимается вверх, упираясь в промежность.

— …то кое-что другое.

Я закусываю губу, потому что лента зипа слишком сильно впивается в кожу рук. Но татуированный истолковывает это по-своему.

— Не криви мордаху. Тебе понравится.

Кнопка под пальцами. Нажать — это ещё раз напрячь кисть. И тогда лента оков вопьётся в кожу ещё сильнее. Но я нажимаю, чувствуя, как нож начинает мелко дрожать, разрывая ткань рукава. Сложность в том, что руку нужно будет изогнуть ещё сильнее, чтобы вытащить нож из образовавшейся дыры.

— Да, это сложно, заставлять себя делать что-то. Но развитие и подразумевает наличие сложностей, — объясняет Лис. — У китайцев нет базового безусловного дохода. Именно поэтому они впереди планеты всей. Их технологии — то, к чему мы с нашей моделью общества придем не скоро. Или не придем вообще. За то у нас есть выбор, делать что-то или не делать ничего. Но устроен он так, что всячески толкает тебя ко второму варианту.

— Да если б у меня была возможность…

— У тебя есть возможность. Ты только что сказала, что ничем не занимаешься. А знаешь почему?

— Почему? — буркаю я, уже понимая, что он со своими аргументами припер меня к стенке.

— Потому что именно так и устроена возможность выбора. Сначала тебе не нужно выбирать. И пока тебе не нужно — регулярность формирует сознание. А когда твоё сознание сформировано, ты перестаёшь видеть эти самые возможности, — объясняет Лис. — И даже если видишь, то выбираешь не цепляться за них. Потому что минимум у тебя был, есть и будет. А рядом со словом «возможность» не стоит слово «гарантированная». В Китае эти слова тоже редко складываются в словосочетание. Но отсутствие гарантированного базового дохода заставляет цепляться за возможности обеими руками. У китайцев дисплей в чипах не светится каждый понедельник, отключая необходимость что-то делать уведомлением об обновлении безусловки.

Лис замолкает. Я думаю над его словами и понимаю, что он прав. Безусловный доход — та самая причина, по которой я и множество таких, как я, до сих пор не решились сделать свою жизнь лучше. А зачем прилагать какие-то усилия, если существовать можно и так?

— Это причина, по которой ты до сих пор не поставил чип?

— Это тоже причина. Но не главная.

— Наркотики — это не главная причина, — говорит парень, продолжая одной рукой держать шокер у моего лица, гладя второй рукой моё бедро. — Главная причина в том, что мне нравится делать это с такими, как ты.

Я молчу и продолжаю давить на кнопку в рукояти.

— Да не кривись ты, это даже приносит удовольствие, если принять правила… игры, — говорит татуированный и ведет ладонью по моему телу от бедра вверх, остановившись на груди, больно её сжимая.

Мне неприятны его руки, шарящие по телу, но я кривлюсь не потому, что мне противно от того, что меня лапают. Придурку с шокером лучше не знать причин, по которым на моём лице гримаса, принятая им за омерзение. Просто я чувствую, как вибронож разорвал не только кожу куртки, но и мою собственную, где-то между ладонью и локтем. Так что, выражение моего лица истолковано им не совсем верно.

Наконец-то дотягиваюсь пальцами до лезвия, торчащего из мокрой от крови дыры в рукаве и аккуратно, чтобы случайно не нажать на кнопку, достаю нож. Онемевшие руки почти не слушаются, но мне удаётся перехватиться так, чтобы лезвие упёрлось в зип-ленту и надавить на кнопку.

Теперь из рваных ран в обеих руках течет кровь. Но они свободны. И в правой, пусть и декоративный, но нож.

— Так а в «Фарматикс» почему не пошёл?

— Я же уже сказал: регулярность формирует сознание.

— Ну ты, блин. Тебе за сорок, а мне всего семнадцать. Можешь без этих умных штучек?

Он тяжело вздыхает, но всё-таки объясняет:

— Вот согласился бы я. И что? Создавал бы синтетические белки, сращивал молекулы, проверял бы новые формулы на крысах с девяти до восемнадцати, с понедельника по субботу. А в воскресенье напивался или вызывал проституток. Или вызывал проституток и напивался с ними. Стал бы одним из тысяч, стоящих у конвейера, производящего новые препараты для корпы. И так всю жизнь.

— Но ты ведь занимаешься тем же самым, только создаёшь не лекарства, а наркотики.

— Я делаю это тогда, когда хочу, а не когда надо кому-то. К тому же, как только у меня появится новая идея, я могу бросить то, чем занимаюсь и начать реализовывать идею. Там, — он указывает пальцем в потолок, — у меня такой возможности не будет. Там я буду делать то, что прописано в контракте.

— А я бы пошла, если бы позвали.

— Тебя не позовут. Ты инертная.

Я не ищу какого-то оправдания, но и не подаю вида, что меня эта фраза как-то задела. Я думаю о том, что правда может звучать обидно, если это правда о твоих недостатках.

Правда состоит в том, что я отнеслась к работе несерьёзно. Одно дело тусоваться до утра по клубам и совсем другое — заниматься раздачей компонентов того, что готовит Лис. Если признать правду о собственной глупости, она перестаёт быть обидной и становится фактом.

Даже раздав все капсулы, ты остаёшься раздатчиком. И если полиции до тебя нет никакого дела, то тем, кто остался без дозы, как выяснилось, наоборот. Получить такой урок в первый день работы — дорогого стоит.

Что ж, я подумаю об этом. Потом.

Потому что сейчас, пока татуированный увлекся выкручиванием моего соска через свитер, я бью, вынося руку из-за спины. И когда чувствую, как рвётся ткань одежды под остриём, сжимаю рукоять сильнее, активируя кнопку и приводя лезвие в движение. Три дюйма стали, смещающиеся со скоростью сорок тактов в секунду. Достаточно, чтобы самый обмудистый обмудок перестал хотеть получить с тебя хоть что-то, если не получилось получить того, что хотел.

Татуированный кричит. Шокер из его рук падает на экзопластик, которым покрыто большинство улиц, переулков, дворов и подворотен. Не ожидал. Понимаю. Но не сочувствую. Это был его выбор. И мой. Разница между нами лишь в том, что я развесила уши, а он раскатал губу. Два тупых выбора двух тупых людей.

— А клуб выбирать можно?

— Нет.

— Жаль.

— После раздачи можешь перебраться в любой, который тебе по нраву, но до тех пор, пока у тебя есть капсулы, придется тусоваться там, где я скажу.

— А как они будут меня находить?

— Тебе не нужно знать всей схемы. Так лучше для всех.

— Понятно.

— Раздаёшь всё и становишься обычной тусовщицей. Хочешь — скачи в ваших новомодных виртдансах, хочешь — флиртуй с мальчиками или девочками, кто там тебе больше по нраву, хочешь — пей, что по возрасту не запрещено. Но до тех пор, пока у тебя не закончились капсулы, ты раздатчик. Никто не требует от тебя быть букой, просто развлечения не должны превышать разумных пределов.

В самообороне нет разумных пределов. Это хорошее правило. Потому что узаконенное. Неудавшийся насильник уже перешел с крика на хрип и заваливается на меня. Лезвие виброножа, покорно дёргаясь, перепиливает его ребра, попутно превращая внутренности в фарш. В какой-то момент татуированный падает на землю рядом с «кусакой», которой совсем недавно оставлял мне ожоги.

Не очень понятно, чьей крови больше у меня на руках, — моей или его. Рёбра ладоней там, где прошелся нож, разрывая зип-ленту, выглядят, будто я пыталась почесать их о битое бутылочное стекло. Только сейчас я начинаю понимать, что это больно.

В предрассветный переулок бесшумно вкатывается электронный сторож, врубает прожектор, и я оказываюсь посреди светового пятна.

— ПОЛИЦИЯ СЕВЕРНОГО СИТИ. ПРИМИТЕ УДОБНУЮ ПОЗУ И ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ ДО ПРИБЫТИЯ ПАТРУЛЯ, — орёт он дурным металлическим голосом. — ПОПЫТКА СМЕСТИТЬСЯ БОЛЕЕ ЧЕМ НА ПОЛМЕТРА В ЛЮБУЮ СТОРОНУ, БУДЕТ РАСЦЕНИВАТЬСЯ КАК ПРИЗЫВ К АКТИВАЦИИ ТУРЕЛЕЙ.

— Вовремя, блядь, — бормочу я себе под нос и сажусь на экзопластик, рядом с трупом татуированного, облокотившись на прутья решетки, к которой совсем недавно была привязана.

Полицейский патруль приземляется в отдалении спустя десять минут. В сам переулок их колымага не протиснется ни сверху, ни по земле и поэтому двое полисов входят в круг света, обойдя корпус сторожа с разных сторон. Они даже не достают пушек — система вооружения электронного сторожа отлично справляется с количеством целей, большим чем одна окровавленная семнадцатилетняя девушка.

Ладони и разорванное виброножом предплечье засыпают хитозаном — природным полимером, добываемым из панцирей то ли креветок, то ли крабов, — бинтуют, попутно опрашивая меня и вызывая медиков.

А мне даже не приходится врать. Я лишь умалчиваю часть истории: познакомились в «Неонике», решили прогуляться, затащил в переулок, хотел изнасиловать, пытал. Чудом вырвалась, сама не понимаю, как выхватила у него вибронож. В самообороне нет разумных пределов. Это хорошее правило в рамках закона. Оставаться в клубе пока не закончатся капсулы, тоже хорошее правило, хотя закон тут ни при чём. Но, мне кажется, что лучше всё-таки до утра.

Единственное, о чем я переживаю, чтобы приехавшие медики не решили, что меня необходимо госпитализировать. Очень хочется выспаться перед завтрашней раздачей.