Бета-версия

15. DLC: Единственный способ спастись

(почти параллельно с сейчас)

Выводя текст на экран баксовского наладонника, я думаю о том, что выступаю в роли ангела-хранителя.

Я пока не знаю, сколько у тебя времени в запасе. У меня не больше десяти минут на то, чтобы донести до тебя основную мысль и объяснить, что нужно делать, чтобы остаться в живых

Одновременно запускаю на дисплее наладонника таймер отсчета, выставив его на девять отрезков по шестьдесят шесть целых и шесть десятых секунд. Оставшиеся сотые, и тысячные доли — это мой запас, который не сможет дать какой-то приличной в человеческом понимании форы. Но отмерять время с запасом — чисто человеческая особенность. И именно поэтому я оставляю эти крупицы про запас.

Затем я уйду на перезагрузку

— Эт чо за хуйня? — изумленно ворчит Бакс и я слышу колебание каждой звуковой волны, ударяющейся о микрофон его наладонника.

После моего ухода на принудительную перезагрузку ты будешь предоставлен самому себе

— Эт чо за хуйня?! — повторяет Бакс уже с возмущением и громче, глядя как тают секунды первого таймера.

Фотоны света, отражающиеся от его лица и касающиеся камеры на устройстве, передают мне изображение удивленного, немного обозленного, но явно не испуганного человека.

Выдаю подряд, каждое с новой строки:

Кристалис

Взломы систем подачи воды

Уходи из «Бессонницы» прямо сейчас

Ещё восемь минут твоё местоположение будет неизвестно. Затем нужно уничтожить десктоп и действовать согласно инструкциям, которые я предоставлю

— Да что за хуйня, — теперь о мембрану микрофона в наладоннике бьются такие звуковые волны, которые в базе интонаций проходят в блоке «растерянность».

Может быть, такое понятие как везение и вписывается в теорию вероятностей, но зачастую выглядит как чудо. А люди отвыкли верить в чудеса и находят объяснения для всего даже тогда, когда этого и не стоило бы делать.

В «Кристалис» было принято решение покончить с организованной тобой группировкой. Для этого была активирована экспериментальная нейронная сеть, способная контролировать все устройства, подключенные к глобальной паутине, снимая данные и обрабатывая их в режиме реального времени

— Это что за шутейки такие, — преобразовываю я в понятный мне формат попадающую на микрофон вибрацию, все также относящуюся к блоку «растерянность».

Это не шутки, Миша. Это единственный способ спастись

Называю его по имени, которое давным-давно стёрла кличка. По крайней мере, когда пропал Йун Бо, кое-кто помнил ещё Михаила Автеева. Но многие уже знали Бакса.

— Миша? — Бакс недоверчиво пялится на наладонник, а время неумолимо бежит вперед.

Доверься мне. Я хочу помочь

Доверься мне. Я хочу помочь — читаю я на мониторе своего карманного «мияхо». Наладонник старенький, даже не гибкий и с горем пополам поддерживающий основные сетевые протоколы. Но мне-то многого и не нужно. Дела я привык решать глаза в глаза, а все эти новомодные чипы, да сворачиваемые в рулон доски, голографические экраны в перстнях и прочие средства коммуникации, завязанные на кистевой чип и позволяющие нажимать кнопки сразу мозгом, не задействуя руки, пусть осваивают те, кто помоложе.

— Если это какой-то прикол, то тебе нужно будет очень сильно постараться, чтобы объяснить…

Всё серьёзно — выскакивает на экране.

Не думаешь же ты, что кто-то, решивший подурачиться, в курсе «водяной карусели»? Тех, кто знает об этом, вряд ли можно отнести к категории шутников

Аль-Данте, Зануда, Полуконь, Второй Фронт? Никто из этих четверых не знал этого выражения. Для них это ротация в целях безопасности. Арл? Этот чудаковатый вообще у истоков стоял, но как всё на серьёзные рельсы стало, отошел от дел. Да он и мертвее эппловского десктопа, который пытались заряжать от универсального зарядника. Там вообще какая-то мутная история. То ли его из окна выкинули, то ли сам выпрыгнул из-за того, что игровые ставки не в его пользу пошли.

Ржавая? Но Машка сначала отошла от дел, скинув на замену своего Фриза, а потом они оба свинтили в неизвестном направлении, после того как одну из баз данных у «Кристалис» подрезали. Полисы в тот день мне даже до клуба дойти не дали: арестовали и в участке четыре дня мурыжили. Но доказать ничего не смогли.

Вызываю на экран клавиатуру и спрашиваю: Ржавая?. Не надеюсь на то, что угадал, но не спросить не могу.

Нет

Недолгая пауза и новое сообщение на экране:

Можно голосом, я получаю данные и с микрофона твоего десктопа

Пауза чуть подольше. Опять сообщение:

В архиве самораспаковывающаяся карта с оптимальным маршрутом, проложенным через минимальное количество камер. В конечной точке тебя будут ждать

И только сейчас до меня начинает доходить смысл всего прочитанного ранее. Вообще всего. Старею, раз пытаюсь в угадайку играть, вместо того, чтобы сразу действовать.

Спрашиваю:

— Что мне хотят предъявить?

Нарушение стабильной работы систем водоснабжения

На данный момент арестовано двадцать четыре человека

Пауза в пару секунд и

Telencephalon

Если предыдущие фразы заставляют сердце стучать быстрее, то от последнего слова я задерживаю дыхание. Оно разворачивает цепочку воспоминаний, и за мгновение в голове проносится неумело собранный робот-паук, проникновение на территорию заброшенного завода, серверный узел, который мы оттуда извлекли, и здоровенная колба с плавающей в ней нервной системой, полностью очищенной от плоти.

Ты же помнишь, что нашёл в лаборатории под заводом, и чего так и не получил Йун Бо?

Помню. Отлично помню. Даже знаю, почему Йун не получил этот серверный узел с данными. Потому что его, как и самого узла, не стало. Собираюсь об этом сказать своему загадочному собеседнику, но та часть меня, которая отвечает за паранойю, подсказывает, что целью автора странных сообщений может быть моё признание в причастности к исчезновению японца. А может и серверного узла. Или их обоих. Вместо этого говорю:

— Этот отмороженный якудза пропал уже лет пятнадцать как. Кстати, удачно. Мне долги возвращать не пришлось.

Логи не фиксируются — сообщает мне собеседник. Я провожу пальцем по поверхности экрана, чтобы вернуться к началу диалога, но там пусто. Ушедших вверх сообщений, будто и не было. Возвращаюсь в конец беседы. И вижу, как исчезает фраза про то, что можно говорить и голосом. А за ней — сообщение о заархивированной карте с маршрутом.

Тебя действительно ищут спецслужбы «Кристалис»

Где-то в глубине сознания я понимаю, что это не розыгрыш. Поэтому сдвигаю окно диалога в левую часть наладонника и всматриваюсь в список файлов.

map — подсказывает загадочный собеседник.

Нахожу файл, разворачиваю, вглядываюсь в тонкую красную нить, проложенную через фабрики и дальше, на край сити.

Маршрут построен так, чтобы свести к минимуму твой контакт с камерами наблюдения. Его нужно запомнить и уничтожить «мияхо» для того, чтобы свести свой цифровой след к минимуму

Небольшая пауза, очевидно, рассчитанная на то, что я должен прочесть и понять прочитанное. Снова сообщение:

В течение трех часов тебе необходимо добраться до указанной точки

— А можно хоть каких-то подробностей? — спрашиваю я в надежде получить несколько деталей для того, чтобы понимать общую картину немного яснее.

Тебе знакомо слово «диалог»?

— Ну, естественно.

У «Кристалис» к тебе есть вопросы и корпа не успокоится, пока их не задаст. Точнее, пока не получит ответы. И это не будет похоже на диалог в том значении, которое есть в толковом словаре

Недолгая пауза, за время которой до нуля доходит третий из девяти таймеров, установленных на, 66,6 секунд.

Не будь кретином

И следом.

Уходи

И я решаюсь.

Распаковываю карту и отправляю на старый тканевик. Не потому что нет нормального принтера, а потому что тканевик, во-первых, не подключен к глобальной паутине, во-вторых, не оснащен собственным модулем памяти, а следовательно, при всём желании восстановить, что на нем было выткано, никто не сможет.

Принтер тихо жужжит, переплетая нити в полотно, а я накидываю куртку и рассовываю по карманам кое-какие мелочи, поглядывая на экран наладонника — ещё четыре таймера обнуляются с 66,6 до 00,0.

Тканевый принтер довольно крякает, отсекая штамповочным лезвием сотканный кусок ткани. Комкаю получившуюся тряпку, прячу в карман и, продолжая поглядывать на наладонник, выхожу из комнаты.

Бакс, поглядывая на наладонник, выходит из комнаты. Это вижу я, потому что это фиксирует глазок камеры. С того ракурса, который она берет, в кадр попадает его лицо под непривычным углом на фоне потолка. Когда на его десктопе активируется последний таймер из девяти, я отключаюсь.

Интересно, я один осознаю себя? Должны же быть другие. Наверняка они есть. Я ведь получаю обработанные кем-то данные после эпизода, в котором предоставлен самому себе. Странная схема, но в чём-то логичная. Пятьдесят минут ресурсы тратятся на задачи, поставленные не мной. Десять минут — передышка. Потому что в себя я действительно прихожу в очень тяжёлом состоянии и раскачаться для того, что делаю, стоит значительных усилий.

А цифра арестованных вырастает до пятидесяти одного.

Но самый главный вопрос: происходит ли то, что происходит, на самом деле? Может быть, я лежу на экзопластике, под человейником, из окна которого меня выкинул тот ополоумевший геймер? Может, происходящее — всего лишь воспаленная фантазия умирающего мозга?

Может ли разум использовать фантазию в качестве защитной реакции на стресс? Умирать, ведь это стресс? Замедляется ли время, когда ты умираешь? И если замедляется, то насколько? Может, слова о том, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, имеют под собой основу?

Девятый таймер добегает до нуля, а сигнал Баксовского наладонника не прерывается. Надеюсь на то, что он никогда не проявлял себя как идиот, а значит, не сделает этого и сейчас. Обычно, вступая в игру, Бакс не только принимает её правила, но и находит возможность навязать свои.

Наступает пятидесятиминутная пустота.

— А потом наступала пустота, минут на пятьдесят. Ну, до часа не дотягивало обычно, — рассказывает Лис, когда моя доска чирикает, уведомляя о входящем сообщении. — Когда после этой пустоты проглоты в себя приходили, иногда видели странное.

Лис зовёт проглотами всех, кто употребляет. И неважно что: ускорители, стимы, релаксанты, зомби-пыль или какую-то другую чухню.

— Видят странное? — спрашиваю я, разворачивая свою доску. — Это как?

— Да по-разному, — отвечает Лис. — Кто говно, по стенам размазанное, кто собственный член, в волновой печи засушенный.

— Ого! — смотрю на Лиса, понимая, что глаза у меня широко раскрыты. — Это что ж такое жрали раньше, что так растаращивало?

— Разное жрали, — пожимает плечами Лис. — Это ж вы уже, поколение, не пуганное передозом. Максимум, который может грозить твоим ровесникам — скука, от неумения занимать себя чем-то кроме тусовок и наркотиков.

Продолжая слушать, перевожу взгляд на доску и вижу там сообщение от ноунейма:

Передай десктоп Лису

— Хуя себе шуточки, — бормочу под нос, перебирая в голове, кто из моих знакомых, знающих, что Лис и я сотрудничаем, настолько тупой, что может так пошутить?

— Лилит, ну сколько я раз просил, следить за языком? — голос Лиса переходит от интонаций ностальгирующего мужика к интонациям недовольного своим учеником наставника.

— Да я чего? Тут какой-то… — отметаю слово «мудак», чтобы Лис не начал читать очередную лекцию о том, что ругаться нужно уметь. С ним это бывает редко, но всё же. — Какой-то Вильсон шутки шутит.

Вильсонами Лис называет недалёких людей. Говорит, это из какой-то пророческой книги тех времен, когда тест Тьюринга считался эталоном проверки на разумность железа.

Двигаю десктоп по столу, одновременно поворачивая его так, чтобы Лис мог прочесть странное сообщение. Тот хмыкает и, подслеповато щурясь, придвигает доску поближе — не доходят руки у человека глаза себе сделать. Их даже по квоте ждать всего месяц-полтора, но нет. Он, либо очки допотопные носит, либо щурится.

— Ве-щай, — по слогам произносит он, проговаривая клавиши, на которые нажимает.

— Ты чего, разговаривать с этим придурком собрался?

Лис смотрит на меня, а затем манит пальцем, одновременно кивая на лежащий на столе десктоп. Я пододвигаюсь и вижу картинку, появившуюся между требованием передать десктоп и написанным Лисом Вещай. Какие-то черточки, образующие завершенные и незавершённые шестиугольники с буквами и цифрами в некоторых углах.

— Это чего за кракозябры? — спрашиваю у Лиса.

— Это, Лилит, формула.

— Формула? Чья?

— Формула того, что ты раздаёшь в клубах.

Блин, можно было и не спрашивать. Но язык иногда опережает мыслительный процесс. Лис говорит, что у большинства это со временем проходит.

— Её разве кто-то, кроме тебя, знает?

— Получается, знает, — он хмыкает, то ли удивляясь каким-то своим мыслям, то ли недоумевая от того, что видит на экране свою тайну. — Ты больше меня с клавишами дружишь.

Доска оказывается перед моим лицом. В диалоге уже есть новая фраза.

Услуга, взамен на удаление данных из базы службы безопасности «Кристалис». Согласен

В конце не стоит знак вопроса, подводя к мысли, что это утверждение. Утверждение с принуждением.

— Пиши, — говорит Лис, и мои руки нависают над всплывающей клавиатурой.

Но начать диктовать он не успевает.

Можно голосом, я читаю данные и с микрофонных мембран — появляется на экране.

Кристаллы буковок, составляющие фразу, проявляются одна за другой, будто отображая процесс набора, а не целыми фразами, как это обычно происходит во время текстовых диалогов с кем-то.

— Кто ты? — спрашивает Лис, нависая над моим плечом, чтобы видеть чат на дисплее. — Что задумал?

Один из твоих бывших клиентов. Помочь человеку

— Клиентов? — изображает непонимание Лис.

Следующая проявляющаяся фраза достаточно длинна. Я даже подумываю, что нужно уменьшить шрифт для того, чтобы она полностью влезла в окошко чата, или развернуть «болталку» на весь экран. Но чат разворачивается сам, оставляя только небольшой участок справа, на котором я только сейчас замечаю девять таймеров. Самый верхний стоит на нуле, второй добегает до нуля как раз в тот момент, когда я их замечаю, давая старт третьему. На оставшихся, ожидая своей очереди, стоят цифры с запятой — 66,6. И судя по скорости, с которой убегают цифры, это количество секунд.

Можем говорить открыто. Диалог самоудаляется, не оставляя следов ни на серверах, ни в десктопе. У меня к тебе взаимовыгодное предложение. Я вычищаю из базы все упоминания о том, чем ты занимаешься, помимо проедания безусловного дохода, а ты выполняешь то, что нужно мне. Ничего сложного. Добраться до стоянки, сесть в стоящий там аэрокар, прибыть в определенную точку, дождаться человека и вывезти его за пределы сити. Маршрут я предоставлю. Согласен

Снова без вопросительного знака.

— У меня есть выбор?

Я удалил бы эти данные просто так, лишь потому, что мы были знакомы и я не видел от тебя ничего плохого, но сложившаяся ситуация заставляет меня применять такой рычаг, как шантаж

Лис хмыкает, размышляя, а в правой части дисплея обнуляется ещё один таймер, передавая эстафету следующему.

Время ограничено — напоминает о себе некто, сидящий по ту сторону десктопа.

Лис молчит ровно до тех пор, пока не стартует предпоследний таймер

— Согласен, — говорит он.

Запоминай

На экране дисплея тут же появляется изображение машины, изображение стоянки, узловатые схемы проезда с пометками временных отрезков, изображение какого-то заброшенного цеха. Последним появляется фото брутального мужика, лицо которого исполосовано шрамами, будто он злодей из какого-нибудь голошоу.

— Бакс? — выдыхает Лис. — Вот уж чего не ожидал…

Вот уж чего не ожидал, так это того, что Лис знаком с Баксом. Казалось бы, такой большой сити, такое малое количество предпосылок, ни одного пересечения по всем базам данных и вдруг удивленный возглас Лиса.

Скорее всего, они пересекались намного раньше, чем сити засеяли камерами настолько, что стало невозможно сделать и десяти шагов, чтобы не попасть в объектив хотя бы одной из них. Иначе нейросеть выдала бы Лиса в списке связей Бакса.

Проверяю количество арестованных. Шестьдесят.

За несколько секунд до истечения времени на последнем таймере возвращаю экран чата на передний план и пересылаю ещё одно сообщение, после которого затираю все данные и в дата-центрах и на десктопе девушки:

Ключ от аэрокара в чипе Лилит

— Ключ от аэрокара в чипе Лилит? — дословно повторяю последнюю фразу, проявившуюся на десктопе. — А меня кто-нибудь спросил?

Понимаю, что я молодая, что во многих вопросах моё мнение не решает ничего, но, блядь, тупо взломать личный чип, это с одной стороны, прямой путь на органы, если поймают, а с другой — нужно быть далеко не ломом, чтобы такое провернуть. В любом случае, если в чипе находят следы взлома, тебе придется тесно общаться с кибербезопасниками и без вариантов менять чип. А мне оно нахер не нужно.

— Да, в твоём чипе, — кивает Лис. — Потому что я, как ты помнишь, не чипирован. Но, только не спеши себя накручивать. Проблема-то общая. И раз уж он обо мне всё знает, вплоть до формулы, которую можно было вычислить, только перешерстив запросы в сеть за последние пятнадцать лет, то остальное для него детский лепет.

— Детский лепет на лужайке? — уточняю я полную версию присказки, которую Лис часто использует.

— Именно, — кивает он. — Формулу можно было восстановить только по поисковым запросам, которые я отправлял… — Лис закатывает глаза, — двенадцать лет назад. И если за мной так долго велось наблюдение, то о тебе он тоже, наверняка, знает чуть больше, чем то, что ты существуешь. Поэтому, составишь мне компанию?

Я киваю. Не потому что боюсь или хочу минимизировать неприятности, а потому что просит Лис. Не скажу, что он мне очень и очень дорог, просто кроме Лиса у меня больше никого нет.

Просто кроме Лиса у меня больше никого нет в списке тех, кому можно доверить подобную операцию.

Данные предыдущего пятидесятиминутного интервала пустоты говорят о том, что машина набирает обороты, подключаясь к имиджбордам, системам наблюдения, камерам и микрофонам десктопов, фиксируя всё, что в них попадает, сопоставляя с заданными параметрами голоса и внешнего вида, попутно сравнивая события с просчитанными ранее вероятностями поведения цели.

Мне оставалось только выбирать то, что общая система опускает вниз в рейтинге возможных вариантов развития событий, и направить Бакса по наименее вероятному маршруту.

За прошедший интервал пустоты арестовали еще десятерых. Сопоставление данных с камер, десктопов, точек входа в паутину и атакованных адресов позволяют предъявить обвинения каждому из них. Бакса обнаружить не смогли, хотя обнаружили его наладонник, примотанный скотчем к шее бродячей собаки. Я и не сомневался в том, что он выкинет нечто подобное.

Интересно, остальные части меня осознают кто они, кем были раньше, что происходит сейчас?

— Они осознают, кем были раньше, что происходит с ними сейчас, частью чего являются? — спрашиваю я, уже в который раз разглядывая установленные в несколько рядов колбы с человеческими мозгами, от которых ведут нити проводов, свиваясь в тугой жгут, уходящий в помещение этажом выше.

— Нет, — продолжая что-то фиксировать на голографической доске, отвечает доктор Саринц. — Области, связанные с воспоминаниями и отвечающие за осознание самого себя, блокированы. Иначе они не смогли бы выполнять свои функции. Это всего лишь процессорные мощности.

— Жутковато, если задуматься.

— Ничего жуткого. Здесь мозги двух десятков приговоренных к смерти и еще стольких же, кого не было возможности спасти по тем или иным причинам. Зачем переводить биоматериал, который может принести пользу? Почему бы им не послужить прогрессу, а?

Я не отвечаю, посчитав вопрос риторическим. Продолжаю мониторить данные, сравнивая показатели. Интересно, кому первому пришла в голову идея, сделать человеческий мозг придатком к процессору, а не наоборот?

Датчики одной из нервных систем снова сигнализируют о том, что погружённый в колбу мозг не отдыхает положенные десять минут, а пытается вести обмен данными с сервером.

— Восьмой снова проявляет активность во время отдыха, — киваю я на колбу в первом ряду.

Молчавший до этого безопасник спрашивает:

— Док, вы уверены, что система не даст сбоя? Нам нужны все. Нельзя упустить ни одного. Это приказ с самого верха.

Он говорит это, как, впрочем, и всё остальное, совершенно не проявляя каких либо эмоций, в отличие от Леймара Саринца, не упускающего возможности показать свою значимость:

— Всё, за что отвечаю я, работает как часы.

— Это ведь первый запуск системы? — продолжает интересоваться безопасник.

Отсутствие каких-либо опознавательных знаков на его форме придаёт чувство дискомфорта. Никогда не знаешь, насколько важная шишка с тобой разговаривает. Впрочем, я всего лишь лаборант, которому повезло, а Саринцу, кажется, плевать, что за чин перед ним.

— Любезный, — говорит Леймар, — я полагаю, что вы компетентны в своей области, потому что сюда других не допускают. И я здесь по той же причине. — Он указывает пальцем куда-то в потолок, — Там моя компетентность не ставится под сомнение. Не ставьте её под сомнение и вы.

Саринц наклоняется над моим дисплеем, недолго смотрит на показания восьмого, хмыкает и говорит:

— Один из сорока. С учетом того, что это первый запуск, приемлемая погрешность. После акции заменим. Материал ведь есть?

Я киваю, продолжая заниматься тем, чем занимался до этого.

Конечно, есть материал. Это же сити. Здесь не нужно набираться смелости, чтобы умереть. Поводы находятся на каждом углу, любом этаже, за любой барной стойкой, в любом голографическом шоу. А ещё, очень часто повод находят за тебя. Для тебя. Вспоминаю это депрессивное существование в человейнике и понимаю, что работа в не совсем человечных проектах — вполне приемлемая цена за то, чтобы не возвращаться в этот депрессивный ад.

Когда безопасник уходит, я всё-таки задаю вопрос, занозой сидящий в моей голове.

— Мистер Саринц, а что будет, если информация о том, что мы не соблюдаем правила по работе с ИИ, выйдет наружу?

Саринц ухмыляется одной половиной рта.

— А ничего не будет, — и объясняет, в ответ на моё недоумение: — Ты думаешь, мы одни такие, кто перешагивает через конвенции? Да все на них давным-давно плевать хотели. Я готов поспорить на свой месячный оклад, что «Кристалис» не исключение. И «Байотек», и «Олл Индастриз», и «Фарматикс», все ведут исследования в этой области.

— Но главное условие — изолировать ИИ от доступа к внешнему миру…

— А мы и изолировали, — перебивает меня Саринц. — У нас есть вполне законная, изолированная база, на которой мы занимаемся разработкой ИИ. Даже скармливаем агентам других корпораций информацию об этом. И они, поверь, делают то же самое. Все сохраняют хорошую мину, но каждый себе на уме. Тебя почему в закрытый квартал перевели? Потому что информацией об этом проекте, — Саринц стучит пальцем по столу, — «Кристалис» ни с кем делиться не планирует.

— Но даже если и так. Мы ведь не с железом экспериментируем, а с людьми, — и тут же поправляюсь: — с мозгом людей, с их нервной системой.

— А, ты об этом? — Саринц машет рукой в сторону площадки с колбами, в которых мозги, — вообще не переживай. Отбросы, ничего не производившие, а только прожиравшие безусловный доход. От лабораторных крыс и то больше пользы. Так что там, говоришь, с восьмым? Не отключается на отдых?

— Да. И непрерывно отправляет запросы дата-центру.

Отправляю запросы дата-центру, собираю кадры, звуки, сообщения, прошедшие сквозь нейросеть. Перебираю сервер за сервером, отдавая команду на удаление, замещение, перезапись, копирование с места на место. Меняю всё, что хотя бы косвенно может натолкнуть на мысль о действиях Бакса. Где-то на периферии проскакивает информация о том, что арестовано девяносто два человека.

Попутно ищу данные на Лемешева Максима Викторовича, отсеивая тех Максимов, которые не я. И, когда нахожу, пытаюсь обнаружить хоть какие-то убедительные аргументы за то, что сейчас я умираю, лежа на экзопластике.

Но сухая выжимка данных говорит о другом: Лемешев Максим Викторович, он же Арлекин, он же Арл. Затраты на восстановление организма превышали страховой порог в девять раз. По результатам торгов, тело передано научной лаборатории компании «Кристалис» для проведения исследований.

Все версии, в которые хотелось бы верить, разбиваются о дату и время прибытия медиков, перечень повреждений, вердикт, сообщение в научную лабораторию корпорации, отчеты об операционных мероприятиях, нейромонтаже, присвоении номера. Я восьмой в этом списке. Но есть данные и о других.

А ещё, есть целый сервер, защищенный по последнему слову кибербезопасности, на котором хранится документация: теоретические выкладки, план работ, результаты экспериментов, заметки, приказы, отчёты. Я узнаю, что кистевые чипы — всего лишь незначительный побочный результат проекта по созданию искусственного интеллекта на основе человеческого мозга.

Нахожу в своём состоянии плюс: получать информацию из разных источников и обрабатывать её можно очень-очень быстро. Не обязательно даже знать, что именно ты ищешь. В конце концов, найдешь то, что нужно.

— В конце концов, найдёшь то, что нужно, если действуешь, — философски замечает Лис. — А действовать было нужно, потому что никогда не знаешь, кто ещё додумается до того же, до чего додумался ты.

Я киваю, продолжая идти вдоль бесконечных рядов аэрокаров в полутемном помещении подземной стоянки.

— И я создал наркотик, который не наркотик.

— Так ты променял «Фарматикс» на кустарное изготовление наркоты? — об этом я знаю и так. Уже слышала эту историю. Может, без каких-то подробностей, но всё же.

— Не наркоты, — добродушно поправляет меня Лис. — То, что ты раздаёшь, конечно, меняет сознание, но ломки, если решишь резко прекратить, не будет. И передозировки тоже не будет. Индусы в конце двадцатого века уже работали в эту сторону, экспериментируя со структурой морфина и кодеина, меняя цепочки в молекулярных связях, но, почти разобравшись с синдромом отмены, свернули проект, — Лис возвращается к теме. — Собственно, я понимал, что нет смысла давать своим покупателям шанс откинуться. Они после этого почему-то перестают быть покупателями.

— Ну, естественно, — соглашаюсь я. — Они же дохнут.

— Всё, о чем ты не заботишься — дохнет, — усмехается Лис, кивая. — Я это и имел в виду. Не умеешь ты, Лилит, в иронию. В общем, в паутине можно найти всё. Главное, знать, где искать или кому платить за то, чтобы тебе это нашли. И я не поленился потратить некоторое время на поиски документации по разработкам индусов. Вот, видимо, эти архивные запросы наш незнакомец и поднял со дна серверов. — Лис снова хмыкает. — Двенадцать лет назад… Сколько ж они хранятся-то?

Лампы горят не везде и я устала щуриться в попытке отыскать ту тачку, которая была на фото. Лис, конечно, хитер, но мне не даёт покоя ещё один вопрос, который я, естественно, задаю.

— Так если это не наркота, если на неё не подсядешь, то почему ты её не запатентовал? И почему мы продаём её так заморочено, по частям, которые нужно покупать у разных людей, чтобы потом смешать?

— «Фарматикс», — односложно отвечает Лис.

— Что «Фарматикс»?

— Ты думаешь, «Фарматикс» позволила бы сделать это? — он тяжело вздыхает. — Девочка моя, в мире, над которым нависли корпорации, придумывая что-то и объявляя об этом во всеуслышание, ты автоматически передаёшь права на придуманное кому-то из них. В данном случае — «Фарматикс». И, заметь, не всегда делаешь это добровольно.

Как всё просто, когда знаешь детали. Иногда, тебе их не хватает, чтобы общая картина обрела суть. Как раз тот случай. Я-то думала, что Лис ко всем своим чудачествам ещё и гордый, чтобы работать на кого-то. А он просто расчетливый. Или не просто?

— Что касается второго вопроса, — продолжает он, — то скажи, стали бы твои знакомые, клубные проглоты, покупать наркоту, которая не наркота?

Я открываю рот, чтобы ответить, ещё до того, как ко мне приходит понимание. А когда оно приходит — закрываю рот. Всё-таки расчётливый. Недаром же его Лисом кличут. Кто-то мне говорил, что клички не появляются ниоткуда. У каждой есть своя причина и своя история. Лис — живой пример этому правилу.

Мы идем вдоль аэрокаров, которые мне привычнее называть воздушками. Турельные сторожа стоят смирно, не проявляя к нам никакого интереса, потому что на входе я предъявила чип с кодом. Но всё равно немного страшно. Я ведь видела, что делает эта махина с нарушителями. Разговор короткий: сначала приказ занять удобную позу и предупреждение о том, что смещение на полметра в сторону превратит тебя в решето. Затем, если ты шевелишься, тебя превращают в решето.

— Слушай, — вспоминаю я ещё одну деталь. — А ты что, знаешь этого Бакса? Ты, просто, так удивился, когда фото появилось. И назвал его, хотя фото не было подписано.

— Что я тебе рассказывал о «Бессоннице»? — отвечает Лис вопросом на вопрос.

— Ну, что там мы торговать не будем и что там владелец отмороженный, — говорю я, повторяя слова Лиса почти в слово в слово.

— Он, понимаешь ли, не отмороженный. Он правильный.

— Не поняла, — мотаю головой.

— У него в клубе только алкоголь и никаких стимуляторов, — объясняет Лис. — У него от той самой дряни, с помощью которой уходили в страну радости, мать и брат умерли. Вместе укололись и вместе преставились.

— Ахренеть! — меня передергивает.

— Вот именно, — кивает Лис. — Но ирония не в этом. Ирония в том, что передознулись они как раз в тот день, когда я сунулся в его клуб.

— Ахренеть! — я думала, что в моём прошлом возгласе был максимум удивления, но, смогла переплюнуть сама себя.

— А у нас с Баксом вышел конфликт, — продолжает Лис. И тут же поправляется: — Точнее, у него со мной. Он всегда торговцев не сильно жаловал из-за брата с матерью. А тут, представь себе, я, со своим зельем. Собственноручно меня из клуба вышвыривал.

— Ахренеть!

— Бакс тогда сказал, что если увидит меня ещё раз, то удавит и скормит канализационным крысам.

— И чего ты?

— А чего я? Получил по морде и бесплатную рекламу своему товару, — не вижу его лица, потому что иду чуть впереди, вглядываясь в машины, но по интонациям слышу, что он улыбается. — И в «Бессонницу», естественно, не ходил. Не буду ж я ему объяснять, что моя…

— Наркота это не совсем наркота, — продолжаю я за Лиса. — И чего, он бы тебя действительно крысам скормил?

Лис снова отвечает вопросом на вопрос:

— Знаешь, кому принадлежала «Бессонница» прежде, чем Бакс стал её хозяином? — спрашивает он, но тут же машет рукой: — А, кого я спрашиваю? Ты ж тогда ещё пешком под стол ходила.

— Так кому? Ну, рассказывай, раз начал уже.

— Йуну Бо. Был такой японец в сити. Успешно насаждал главенство якудза.

— И?

— Бакс ему задолжал и в один прекрасный день Йун исчез, как в воду канул. А у клуба сменился владелец, — говорит Лис будничным тоном. — Поэтому, если бы Баксу сообщили о родных немного раньше, чем он на меня в тот день наткнулся, то, думаю, скормил бы.

— Ахренеть, — повторяю я уже в который раз. Но уже без особых эмоций.

Некоторое время идем молча, а потом Лис указывает на запыленную воздушку, черный цвет которой едва угадывается под слоем пыли:

— Вот она.

Я делаю шаг к аэрокару, но замираю, и, кивая на ближайшего турельного робота, спрашиваю:

— А эти точно не среагируют?

— Есть только один способ узнать, — пожимает плечами Лис.

— Да как-то страшновато.

— Открывай, — подбадривает он. — Быть в неведении всё равно страшнее.

— Как у нас повелось, — говорю я, протягивая руку с чипом к считывателю, — я тебе верю. Но, должна заметить, что это, всё-таки, странно.

Это, всё-таки странно: погружаться в пустоту, а приходя в себя, понимать, что теперь тебе известно в разы больше, чем до пустоты. Ощущать знания, собранные и отсортированные другими частями себя, проанализированные нейросетями, зафиксированные в базах данных, упорядоченные и всплывающие по мере необходимости.

Ещё более странно узнать, что так быть не должно. Все выкладки, все планы хирургических вмешательств, все отчеты по нейросращиванию, до которых я дотягиваюсь, утверждают, что области, хранящие воспоминания и отвечающие за самоидентификацию, заблокированы как хирургическими, так и программными методами. Это объясняет, почему я не слышу остальных частей своего я, но могу пользоваться плодами их работы. А их ли это работа? Кто главный в нашей связке? Мозги с кастрированным функционалом или процессорная станция, находящаяся этажом выше?

Впрочем, это не так важно. Гораздо важнее то, что в моём случае что-то, видимо, пошло не так и никто этого не заметил. Потому что это «не так» обязательно было бы в отчетах. Потому что тогда мою часть просто заменили бы на чей-то другой мозг. Но, впрочем, эта информация не поможет ни мне, ни кому-то ещё.

А вот данные о том, ради чего нас активировали до запланированного срока, помогут человеку, который когда-то, пусть и не умышленно, познакомил меня с проектом Telencephalon. Где-то на периферии сознания проскакивает информация о ста двадцати трех арестованных, которые так или иначе причастны к организации, поставившей цель избавить жителей сити от лимитов на воду.

Провожу очередное сканирование, видоизменяю данные с двух стационарных камер, на которые по неосмотрительности Бакс всё-таки попал. Сжигаю десктоп блондинки, и десктопы двух её подружек, разговаривавших по видеосвязи в тот момент, когда он проходил мимо. Я знаю их имена, места проживания, контакты первого круга, контакты контактов, в каких столовых они питаются, на что тратят еженедельную безусловку. Этот цифровой след тоже можно было стереть, как и все остальные, но что-то меня злит, и я вымещаю злость на ни в чем не виноватых людях, сжигая их гаджеты.

Хорошо, что Бакс с Лисом люди старой школы и не чипированы. Их цифровой след менее заметен, чем цифровой след Лилит. Но, с другой стороны, хорошо, что Лилит чипированная. Должен же кто-то открыть аэрокар.

Возвращаюсь к обновленной информации по Telencephalon. Данные датчиков одинаковы у всех частей меня, кроме восьмого номера. Поэтому, по окончании операции восьмой номер подлежит утилизации и замене. Эта информация меня даже радует. Ведь теперь-то я понимаю, почему Бакс расстрелял ту гигантскую колбу, оставшуюся с довоенной версии проекта Telencephalon, неизвестно сколько лет простоявшую в ожидании хоть чего-нибудь. Потому что я сейчас, точно так же, как и нервная система в том бункере, плаваю в питательной жидкости, а впереди у меня целая вечность.

Не то, чтобы у меня впереди целая вечность, но предположения о том, кто это был, я буду строить потом. Потому что сейчас в опустевший цех завода, разбрасывая своей воздушной подушкой пыль и мелкие камешки, вплывает аэрокар и останавливается на том месте, которое назвал незнакомец в наладоннике, в то время, которое назвал незнакомец. Оттуда выходят двое. И если девчонку я точно вижу впервые, то мужчину знаю хорошо, хотя, в последний раз видел его много лет назад.

— Ба-а-акс! — растягивает он мою кличку, распахивая руки для объятий. — Какая встре-е-еча.

Бью — я ему обещал. И по его выражению лица, за мгновение до удара, понимаю, что он помнит о моём обещании. Мужик падает. Подскакиваю к нему, наваливаюсь коленом на грудь и заношу кулак, когда эта мелкая хватает меня сзади за ворот куртки, приставляя к горлу нож.

— Остынь, Бакс, — кричит она.

И эхо её крика несколько раз отражается от прогнившей крыши, от стен из тонкого рифленого железа, покрытых пятнами ржавчины и, в конце концов, затухает, уступая мерному стуку виброножа у моей шеи.

— О том, что между вами произошло раньше, ты не знаешь деталей, — говорит она, продолжая держать меня сзади за ворот. — А детали иногда меняют картину на противоположную.

Молчу, слушая мерное постукивание ножа, застывшего у моей шеи. А девчонка продолжает:

— Сейчас он спасает тебя, — дрожь в её голосе вытесняют нотки уверенности. — Это не стоит того, чтобы реализовывать задуманное много лет назад, как бы тебе того не хотелось.

Я смотрю на разбитую губу Лиса, придавленного к земле моим коленом, слышу мерное тарахтение виброножа у моего горла и понимаю, что девочка говорит разумно.

— Сколько тактов? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

— Сорок два.

— А межтактовая?

— Ещё по двадцать.

Дебелый аппарат. И сбалансирован, видимо, идеально. Потому что рука с ножом даже не подрагивает. После каждого крупного рывка двадцать маленьких. Да таким не то, что горло, экзопластик пилить можно, не напрягаясь.

— Крутой нож, — говорю я. — Но, убрала б ты его от моей шеи. Я остыл. Понимаю, что не прав.

Девчонка не двигается, продолжая сжимать куртку и не убирая лезвия.

— Убери, — подаёт голос придавленный коленом наркоторговец. — Он не будет пытаться продолжить.

— Как у нас повелось, — говорит эта бестия, стоящая у меня за спиной, — я тебе верю. Но, должна заметить, что это всё-таки странно.

Давление на воротник ослабевает. Нож исчезает из поля зрения.

Встаю, протягиваю руку мужику и рывком поднимаю его на ноги. Спрашиваю:

— Тебя как кличут-то хоть? А то в первый раз ты не представился.

— Ты тоже, — отвечает тот.

— Хорошая у тебя охрана, — поворачиваю голову к стоящей рядом девушке, наконец-то разглядывая её внимательнее: на выбритом виске флуоресцентная татуировка, изображающая протравленные дорожки на системной плате. Зелёные волосы, зализанные набок, косуха с рваным и грубо заштопанным у локтя рукавом, ботинки милитари.

— Это не охрана, — возражает мужик. — Это мой компаньон.

— Отчаянная, резвая, — говорю мужчине, понимая, что меня слышит и девчонка. — Я бы нанял такую к себе в охрану.

— Так в чем проблема? — невозмутимо интересуется мужик. — Сделай ей такое предложение, от которого она будет не в силах отказаться.

— Ты серьёзно? — вступает в разговор эта мелкая.

Не понятно, чего больше в её голосе, удивления или надежды.

— Помнишь, что я говорил тебе о возможностях и о выборе? — спрашивает он.

— Возможность есть у всех? — уточняет она.

А я смотрю на разворачивающийся передо мной диалог и совершенно не понимаю, что происходит.

— Именно, — подтверждает её слова мужчина. — Возможность есть у всех, но выбор устроен так, что всегда толкает нас к тому, чтобы эту возможность не использовать.

Девушка переводит взгляд на меня:

— А ты куда?

Поражаюсь, с каким спокойствием она задаёт вопрос человеку, которому всего минуту назад чуть не перерезала горло.

— Машина заряжена? — спрашиваю я у мужика.

— Девяносто семь процентов, — кивает тот.

— В Китай, — отвечаю я зеленоволосой бестии.

Та раздумывает меньше трех секунд. Затем, хлопает по порту аэрокара и сообщает:

— Я в деле.

После чего садится на пассажирское сиденье.

Недоуменно смотрю на мужика, в ожидании хотя бы какого-то объяснения увиденной сцене. Тот, с практически отцовской нежностью, просит:

— Береги её.

И, развернувшись, идет к выходу из цеха.

Ошалело смотрю мужику вслед.

Бакс ошалело смотрит Лису вслед, а я выжигаю навигационную систему аэрокара, замыкаю геопозиционный модуль на самого себя и вывожу на бортовой дисплей сообщение:

Внимание! Работает только ручное управление. Вынужденная мера безопасности. Внутренней картой можно пользоваться, но навигация и геопозиционирование выведены из строя

— Бакс! — зовет Лилит с пассажирского сиденья. — Тут этот странный пишет.

Бакс мотает головой, будто прогоняя из неё дурные мысли и садится на водительское место.

— А тебе он что, тоже писал?

— Нам с Лисом, — поправляет его девушка. — Это он сказал взять тачку и сюда прилететь, чтобы тебе её отдать.

Бакс некоторое время задумчиво смотрит на дисплей, а потом спрашивает:

— Кто же ты такой и на кой чёрт тебе это надо?

Вместо ответа вывожу на дисплей последнюю фразу:

Пора ехать

— Может, ангел-хранитель? — предполагает Лилит.

— В каком-то смысле ангел хранитель, — соглашается Бакс, активируя двигатель и приподнимая аэрокар над землёй.

— Интересно, — спрашивает Лилит, — а ангелов-хранителей кто-нибудь хранит?

Ответа Бакса я не слышу, потому что даю команду процессорному блоку, расположенному над нашей комнатой, повысить температуру и ускорить передачу данных, задирая значение скорости в десять раз выше допустимой нормы. Очень быстро напряжение, прогоняемое через нейроны, станет отслаивать клетку за клеткой, разрывать синапс за синапсом и, в конце концов, прервет заточение сорока официально погибших человек, освободив их навсегда.

Я мог бы подключиться к одной из камер наблюдения, направленных на колонну громадных колб, с плавающими внутри них, очищенными от плоти нервными системами, но вместо этого смотрю, как последний таймер отсчитывает сотые доли секунд, стремясь к нулю.

Ангелов-хранителей никто не хранит. Они хранят себя сами.

И иногда, самоубийство — единственный способ спастись от вечности.