Бастард Ивана Грозного 1

Глава 8

— Ты, Василий Юрьевич, помягше с этим мальцом. Мы его поймали в Рязани, где он блажил, что Воронцова убили по царёву приказу. А раз в Рязани блажат, то и в Москве. Малец сам не могёт о таком блажить… Значит по чьему-то наущению. Про то и узнать надоть. Государь Иван Васильевич повелел, чтобы не убил. Не то сам на кол сядешь.

— Не пужай. Сказано: «мягше», будем «мягше». Царёв наказ — закон. Так ведь, Алексей Фёдорович? Когда начать дознание?

— Сразу и начинай. Зови, я погляжу.

Адашев сел в темном углу в кресло, где обычно сиживали и сами государи, наблюдавшие за следствием. Коломна город старый и лишь в начале этого века[26] отстроивший каменный кремль. Но пыточная башня стояла здесь будто всегда. Древний крупный камень хранил тайны и был свидетелем страшных мук и тяжёлых испытаний многих людей.

В Коломну свозили и здесь пытали самых опасных государственных преступников. В Коломне жил, сосланный из Москвы царь Василий Второй Тёмный, ослеплённый в этой пыточной башне, а потом и сам слушавший крики своих врагов. «Сидя в этом же кресле», — подумал Адашев.

Коломна часто служила центром объединения оппозиционных сил.

Ввели Ракшая. Он был вроде бы спокоен, но никак не мог утихомирить сердце. Его раздели.

— Ничего себе! — Удивился большой дядька в холщёвой рубахе. — Он весь в волосе!

— Ну-кась, дай гляну.

Дьяк-дознаватель протиснулся меж двух стражников и ахнул.

— Матерь божья! Вот так малец! Зверёныш! Ты гляди-ка… — Он потёр ладони и приблизил своё лицо к лицу пленника. — Вот и подпалить будет что… Люблю вонь палёных волос. Словно кабанчика осмаливаешь. А потом вскрыл ему животик и кишки на руку наматываешь, наматываешь. Главное, чтобы не лопнули и дерьмо не растеклось. А ежели кишки достал у людины, то можно и назад положить и животик зашить. Бывало, что и выживали.

Лицо Василия Юрьевича Романова Санька запечатлел фотографически и оно потом часто вставало перед ним, в минуты раздумий.

— Кто таков? Назовись! — Приказал дьяк.

— Ракшай, сын Мокши и Лёксы.

— Черемис, что ли?! — Удивился дьяк. — Ну, и что ты, черемисова душа, на нашего государя наговаривать вдруг вздумал. С чего ты взял, что Воронцова убили? Да и знаешь ли ты, кто таков Воронцов?

— Я-то знаю, кто такой Воронцов, — ответил Санька. — Но знаю ещё и то, что убил его ты без воли царя и оговорил тоже ты. А допросный лист и подпись советника царского подделал вот этот писец.

Санька ткнул пальцем в сидящего в углу писарчука.

— Ты что несёшь?! — Опешил дьяк.

— Нам, черемисским волхвам, многое открыто. И вижу я сговор, твой и родичей твоих. Племянницу свою Настеньку подсунуть царю в жёны удумали и через неё Русью править, изведя род Рюриков? А Воронцов воспротивился и удушил ты его тут руками лично?!

— Молчать! — Заверещал дьяк. — На дыбу его!

Бугаи подхватили голого Саньку под руки и вдели их в петлю, свисающую с перекладины, а ноги связали и продели между ними бревно.

— Писец! — Подумал Санька. — Разорвут!

— Крути! — Снова взвизгнул дьяк. — Он ещё и колдун.

— А-а-а! Признаёшь, что я прав! — Крикнул Санька. — Писарь, ты всё пиши, что я скажу. Я — ведун, всю правду знаю. Не напишешь, тоже на дыбу пойдёшь, как и дьяк.

Дьяк потянулся пером к бумаге.

— Не пиши! — Крикнул дьяк. — Лжа всё это! Щас всё у него вызнаем, что за гусь такой, потом и напишешь!

— А кто зайдёт?! — Крикнул писец. — А у нас листы чистые. Надо хоть что написать.

— Пиши, что царя хулил.

Писец принялся что-то царапать пером на листах. И тут из тёмного угла вдруг раздались размеренные хлопки ладоней. Дьяк вдруг вспомнил, что в пыточной присутствует посторонний. Адашев поднялся из кресла и, продолжая хлопки, вышел из тени.

— Вот это я удачно поприсутствовал, — сказал Адашев. — Справно же ты ведёшь дознание, Василий Юрьевич.

Боярин не успел договорить, как дьяк подхватил топор и бросился на Адашева. Только чудом боярин извернулся и топор пролетел мимо него, лишь скользнув вдоль тела, ударился о каменный пол и, выскочив из рук дьяка, отлетел в сторону.

— Хватайте его, — крикнул Захарьин.

Дьяк был щупл и, по сравнению с Адашевым, немощен, и потому сам вступать с ним в схватку не решился. А вот бугаи были значительно крупнее боярина. Он не спеша двинулись в его сторону, прихватив по пути пыточные инструменты. Один взял из жаровни раскалённое пыточное клеймо на длинной железной рукояти, другой — плеть. У Адашева оружия не было.

Он понял, что попал, как кур в ощип и попытался подобрать топор. Однако кнут второго бугая выстрелил и ожёг Адашеву руку в локте. Рука сразу онемела и беспомощно повисла. Положение было критическим и дьяк это понял.

— Стойте, я сам, — крикнул дьяк, глазами подыскивая себе оружие. — Давно хотел вспороть ему живот.

— Да ты живодёр, Василий Юрьевич. Не знал за тобой такой забавы.

— Ты много чего не знал: и как мы с братьями бунт готовим, как только войско на Казань уйдёт. Да, мы весь род Рюриков изничтожим и Глинских в придачу. А Анастасию королевой сделаем. И с Римом уговор уже есть.

Наконец дьяк увидел стоявший в углу у входа бердыш и двинулся к нему.

Про Саньку, висевшего на дыбе, все вдруг забыли и он смог освободить из петли запястья, а потом и развязать ноги. Петли были самозатягивающимися, если дыбу растянуть, но не успели. Слишком рано и неожиданно Санька начал обличение. Потому, когда дьяк взял бердыш и развернулся, на его пути стоял голый Ракшай. Причём не понятно, стоял он, или лежал, так как остался в позе «по-поучьи».

Когда Василий Юрьевич увидел перед собой волосатого кузнечика, то есть существо только похожее на человека, он от неожиданности едва не обгадился. Дьяк с трудом осознал, что это существо и есть его подследственный, который должен висеть на дыбе и ударить бердышом не успел.

Санька два раза скакнул из стороны в сторону, меняя точку прицеливания для противника, и оттолкнувшись всеми четырьмя «лапами» взлетел в воздух и опустился дьяку на спину. Его когти легко охватили щуплую шею Василия Юрьевича, но убивать его он не стал.

— Быстро отзови слуг, — шепнул ему Санька прямо на ухо и слегка надкусил его.

Дьяк заверещал и заметался по комнате, пытаясь сбросить мерзкое чудовище и Саньке пришлось его всё же слегка придушить.

Ошарашенные пыточные слуги, глядя на представление устроенное Санькой, пропустили момент, когда Адашев сблизился с ними и, не долго думая, отвесил обоим по хорошей затрещине, да такой, что оба завалились на пол бездыханные.

— Качественно ты их приложил, Алексей Фёдорович, — удивился Санька, не отпуская руку дьяка прижатой к полу и ища глазами верёвку. Как-то непроизвольно у Ракшая получился «иккё» — первый контроль айкидо. Санька изучал этот вид спорта по оставленному кем-то из гостей дивиди диску. Ну, как изучал? Просматривал видео-уроки за чашкой чая.

— А ты не убил душегуба? — Обеспокоенно спросил боярин.

— Придушил малость, а то он меня чуть в жаровню задом не посадил. Связать надо.

Дьяк уже начинал дёргаться, но «контроль» был чётким.

— Ловко ты его уложил. Его ремнём и скрути.

Санька перевёл дьяка в положение второго контроля, распустил ему пояс и накинув на шею, прикрутил к вывернутой руке, потом прикрутил и вторую руку. Это получилось у него так ловко, что боярин только крякнул.

— Научишь потом, — сказал он, связывая руки второму бугаю.

— Сам не знаю, как выходит. Нечаянно.

— Ладно, о том в другой раз. Сейчас о другом… Ты всё видел и слышал? — Спросил боярин писаря.

Писарь что-то прохрюкал. Иначе те звуки, которые он издавал гордом назвать было нельзя. Но при этом писарь усиленно кивал головой и Адашев воспринял это, как ответ «да».

— Запиши всё, что видел и слышал подробно. И аккуратно. Государь читать станет. Всё напиши и то, что было сказано про тебя. Коли ладно напишешь упрошу государя за тебя.

— Не погуби, боярин!

— Рцы мне, тля! — Гаркнул Адашев.

Санька меж тем оделся.

— Что ж ты такой волосатый, — спросил его Адашев.

— Уродился такой. За то меня и в лес отнесли и к медведице положили в берлогу. Она и выходила.

— Святые угодники! — Всплеснул руками боярин. — Так ты — лесовик. Слыхать, слыхал про такое, но видеть лесовиков не приходилось. Но они же дикие совсем становятся…

— Меня мать и отцом быстро нашли, но из берлоги забирать не стали. Так с медведицей два года и прожил, её молоком питаясь.

— Вот это сказка…

Адашев удивлённо покачал головой. Расскажешь её сегодня царю на ночь. Пошли ужо.

Они вышли из пыточной и Адашев кликнул часовых. Те скоро прибежали из губной избы, примыкавшей к разбойной башне, и взяли под охрану арестованных. Прибежал и губной староста. Он знал, что в дознании присутствует советник царя, и потому бдил, не смотря на давно начавшуюся вечернюю церковную службу.

— Этого, Иван Иванович, посади в крепость до особого распоряжения государя, — сказал Адашев Глебову. Этих тоже и сразу в дознание. Сам вести буду. Вот только доложу государю, и сразу вернусь. Писаря тоже не отпускай. Запри его прямо тут.

Глебов Иван Иванович, сын дипломата времён Ивана Третьего и Василия Третьего имел наследственное кормление в Коломне и исполнял попутно функции дворецкого. Официально Коломна относилась к управлению Московским дворецким, но в городах Московского двора управляли его «товарищи», стоявшие на разных должностях. Так создавалась государственная централизация, заложенная Иваном Третьим.

— Всё исполню, Алексей Фёдорович. Так и доложи государю.

— Доложу, — бросил Адашев, и они с Ракшаем вышли из Разбойной башни.

Уже стемнело. Под ногами хрустел снег.

— Как мои расположились? — Спросил Ракшай.

— Хорошо расположились. В царской подклети. Там тепло и сыто. Тесновато немного, но завтра что-нибудь придумаем.

— Спасибо, Алексей Фёдорович.

— Ты молодец. Глаза им от меня славно отвёл. Точно могёшь дурман напустить. Тебя либо в приятелях иметь, либо убивать надо.

Сказанное Адашев произнёс таким ровным тоном и так спокойно, что Саньку пробрал мороз, но он промолчал. Что тут скажешь? Прав был боярин.

— В башню тебя посадить, что ли? — Продолжал он. — Будешь сказки сказывать, а писцы записывать… А?

Саньку спросили и он ответил.

— Ты, Алексей Фёдорович, волен поступать, как знаешь. Но ежели в крепость закроешь, то и я закроюсь. Ничего от меня не получите. Веришь мне? Вы будете меня железом жечь или на куски резать, но я не почувствую боли. Хочешь проверить? Но тогда эти слова станут последними, что ты от меня услышишь. Во мне нет ни боли, ни жалости, ни к себе, ни к другим. И такой разговор у нас с тобой последний. Даже и не думай начать.

Адашев выслушал Саньку молча, улыбнулся и протянул ему ладонь. Санька руку пожал.

— У лукоморья дуб зеленый, — начал Санька.

— А что такое — «лукоморье»? — Спросил царь.

— Излучина моря.

— А что такое «море»?

Санька вздохнул.

— Озеро огромное и вода в нём солёная. Ты, государь, не перебивай, бо складу не будет.

— А… Окиян. Рассказывал мне Оболенский. Ладно, сказывай дале.

Санька знал Пушкина наизусть. И не только «Руслана с Людмилой» и «Онегина», но и массу других стихов. Александр Викторович вообще любил поэзию. Особенно про природу и сказки. У него была отличная память, а детям читать он любил.

До начала действия они добирались долго. Иван расспрашивал про бабу ягу и про другую нечисть, про колдунов и говорящих котов. Санька не расстраивался, что его перебивали. Он сконцентрировался, чтобы не заснуть и пока со сном справлялся.

Первые строки произведения поразили Ивана.

— Владимир-Солнце пировал, — произнёс задумчиво он. — Так от сказ про предка нашего?! Забавно! И складно. Никто мне таких сказок не сказывал. Продолжай.

И Санька продолжил. Уже он дошёл до разговора Руслана со старцем и не слыша дыхания царя, думал, что тот уснул, когда услышал вдруг:

— Но зла промчится быстрый миг. На время рок тебя постиг. Как там дальше?

— С надеждой, верою веселой иди на всё, не унывай. Вперед! Мечом и грудью смелой свой путь на полночь пробивай, — продолжил Санька.

— Это про меня, — сказал Иван. — У меня тоже украли невесту. А мне она понравилась.

— Ты про Анастасию? — Осмелился спросить Санька.

— Да, — грустно сказал Иван.

— Так и женись на ней. Она же сирота. На попечении дядьки. Ну и что, что он злодей затевал госпереворот. А кто здесь другой? Все спят и видят себя на троне. Ну, или сильно рядом…

Санька вдруг понял, что царь его внимательно слушает и испугался.

— Ты, волхв, всё верно говоришь, но твоего совета никто не спрашивал, ведь так?

— Так, государь. Прости.

— Прощаю. Ты, человек дикий. Но далее остерегись. Понял ли?

— Понял, государь.

— Тогда продолжай сказку.

Иван сам остановил «сказочника» словами: «Завтра доскажешь. Спи прямо тут», перевернулся на левый бок и тут же уснул. Санька тихо из царёвой спальни вышел и наткнулся на спящего прямо у двери Адашева.

— Ну что? — Встрепенулся тот.

— Сказал спи прямо тут.

— Ну так и спи. Раз сказал, так и надо делать. А то он грозный, как не по его. Сейчас тебе шубу принесут.

Адашев нырнул в темноту и вскоре лежанка у царской постели для Саньки была готова. А тому многого было не надо. Санька даже не укрывался, хотя в спальне чувствовалась сильная прохлада. Он лёг на шубу и сразу провалился в глубокий сон.

Среди ночи Саньку разбудил крик петуха. Не понимая, что за напасть, он приподнялся на лежанке. Иван тоже поднялся в постели и сел. Стукнула дверь и в спальню зашла дородная женщина с царским одеванием. Сонного Ивана Васильевича одели и под руки вывели из комнаты На Ракшая никто даже не взглянул.

Ну и ладно, — подумал он и снова провалился в сон… И был снова разбужен через некоторое время ором «певчей» птицы.

Там, где жил Ракшай, ни кур, ни петухов не водилось. Это птица капризная, зерна требует, а где оно, то зерно, когда и людям не хватает? А на царском подворье петуха, значит, держали… Будь он неладен!

Сон больше не шёл. По предыдущему опыту общения с петухами, Санька знал, что они кричат раза три за ночь, и с утренними петухами простой люд просыпался и брался за работу. На работу Санька идти не спешил и потому, выбежав «до ветру», тут же во дворе занялся зарядкой.

Сделав кругов двадцать пробежки со всевозможными выпадами, наклонами и движениями руками, Санька перешёл к прыжкам и приседаниям, потом занялся отжиманиями и растяжкой. Увидев в сумраке просыпающегося зимнего дня под навесом дровяника лежащий на чурбане колун, он решил, что колка дров — наилучшее физическое упражнение для растущего организма.

Осмотрев заготовленные для раскола поленья, Санька примерился к топорищу. Рубщик, вероятно, имел руку побольше Санькиной и первые несколько чурок с первого раза колоться не хотели. Только с седьмого раза от здорового пятака стали откалываться не щепки, а нормальные полена. Для колки стоял невысокий широченный чурбан в два обхвата, но затащить на него чурки Ракшай не мог, да и роста его вполне хватало для колки с земли.

Работа заладилась и Санька не заметил, как переработал все заготовленные для колки чурки. Тело его горело, рубаха взмокла и он накинул свой кожушок.

— О! То верно, — раздался сзади голос. — Ты кто таков? Чьих будешь, малец?

Санька давно приметил присевшего на ступеньку заднего крыльца молодого парня, но виду не подавал.

— А ты кто такой? — Спросил Санька.

— Я-то? Ивашка. Растопщик дворцовый.

— А я из пришлых. Царю сказки на ночь рассказывал.

Положив колун, Ракшай присел рядом на чурбан, подложив разложенный треух.

— Много сказок знаешь?

— Много, не много, то моё дело.

Санька сидел и отдыхал. Уже рассвело. С крыльца скатилась босая девка.

— Эй, малец, — крикнула она. — Тебя государь утренять кличет. Поди ж скоро.

Она резко развернулась и шмыгнула за дверь.

— Ишь ты! Не прост ты паря. Да поспешай, царь гневлив за нерасторопность. Ждёт, чай…

Саньку провели не в покои царские, а в другую комнату, где уже находились сидящие за столом трое бояр вместе с Адашевым, и царь Иван. Санька поклонился в пояс и произнёс с извинением в голосе.

— Прошу простить, государь, не упреждали о трапезе.

— А как иначе, ежели я тебя ночевать оставил?

— Не знал, государь.

— Да садись ужо. Семеро одного не ждут, а опоздавшему кости.

Царь сидел в центре длинного стола. По правую его руку сидел Адашев, по левую — боярин лет пятидесяти, а возле, вероятно, его сын — очень похожий на него лицом и статью. Санька сел рядом с Адашевым и положил себе в миску каши и кусок белорыбицы. Тут же подошёл виночерпий и, взяв пустой кубок, налил в него сбитня.

— Как там? «И мед из тяжкого стакана за их здоровье выпивал». Так, кажется, — спросил государь. — Славный сказ Ракшай начал вчера, да сморило меня. Ты перекуси быстро, да начни сызнова. Прямо здесь, чтобы и они послушали.

Санька мысленно усмехнулся. Снова он попал в развлекающую бояр свиту. Ну да ладно… Хоть не шут, пока. Хотя, далеко ли? Шуты тоже песни пели и сказки сказывали. Ну что ж, сам виноват. Никто его за язык не тянул. Так и придётся выступать с одним и тем же стишком на банкетах.

— Дозволь, государь, тот стих тебе оставить, а начать здесь другой.

— Только, чтобы про богатырей, — перестав жевать, Иван уставился взглядом на Ракшая.

— Добро.

Стерлядь проскочила внутрь Ракшая легко. Каша, сдобренная маслом тоже не задержалась. А сбитень освежил и очистил. Санька вылез из-за стола и в задумчивости прошёл по большому залу.

— Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам. Их селы и нивы за буйный набег обрек он мечам и пожарам. С дружиной своей, в цареградской броне, князь по полю едет на верном коне. Из темного леса навстречу ему идет вдохновенный кудесник. Покорный Перуну старик одному, заветов грядущего вестник, в мольбах и гаданьях проведший весь век. И к мудрому старцу подъехал Олег.

Из раскрытых боярских ртов посыпалась каша. Царь тоже удивился, но виду не подал.

— «Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною? И скоро ль, на радость соседей-врагов, могильной засыплюсь землею? Открой мне всю правду, не бойся меня. В награду любого возьмешь ты коня». «Волхвы не боятся могучих владык, а княжеский дар им не нужен. Правдив и свободен их вещий язык и с волей небесною дружен. Грядущие годы таятся во мгле, но вижу твой жребий на светлом челе.

Тут и царь сменил спокойствие на изумление. Санька даже видом своим походил то на Олега, гордо и выпрямив спину сидящего на коне, то, развернувшись, походил на согбенного старца, опирающегося на древнюю клюку.

— Запомни же ныне ты слово мое: Воителю слава — отрада. Победой прославлено имя твое. Твой щит на вратах Цареграда. И волны, и суша покорны тебе. Завидует недруг столь дивной судьбе. И синего моря обманчивый вал в часы роковой непогоды, и пращ, и стрела, и лукавый кинжал щадят победителя годы… Под грозной броней ты не ведаешь ран. Незримый хранитель могущему дан. Твой конь не боится опасных трудов. Он, чуя господскую волю, то смирный стоит под стрелами врагов, то мчится по бранному полю. И холод и сеча ему ничего… Но примешь ты смерть от коня своего».

Слушатели перестали есть вовсе, а Санька разошёлся. Он вынужден был обращаться к своей глубинной памяти, и поэтому заглянул в себя. Сам он не видел своего преображения, но Станиславский сказал бы свою знаменитую фразу: «Я верю».

Лучи солнца, пробивавшиеся через зеленоватые витражные стёкла, играли на Санькином лице, меняя его словно по сценарию.

— Олег усмехнулся, однако чело и взор омрачилися думой. В молчанье, рукой опершись на седло, с коня он слезает, угрюмый. И верного друга прощальной рукой он гладит и треплет по шее крутой. «Прощай, мой товарищ, мой верный слуга, расстаться настало нам время. Теперь отдыхай! Уж не ступит нога в твое позлащенное стремя. Прощай, утешайся — да помни меня. Вы, отроки-други, возьмите коня. Покройте попоной, мохнатым ковром, в мой луг под уздцы отведите. Купайте, кормите отборным зерном, водой ключевою поите». И отроки тотчас с конем отошли, а князю другого коня подвели.

— Зачем?! — Вдруг вскрикнул Иван. — Зачем он это сделал?

— Что сделал? — Очнулся от баллады Санька.

— Коня отрокам отдал.

— Ну так… Подумал, что если оставит коня дома, то не погибнет от него.

Царь некоторое время сидел задумчивый. Выпил сбитню. Отрезал кусочек мочёного яблока.

— Как много непонятных слов. Вроде и по-нашему, а… Ну, ты продолжай-продолжай… Хотя я знаю конец.

И Санька дочитал.

— Из мертвой главы гробовая змия, шипя, между тем выползала. Как черная лента, вкруг ног обвилась, и вскрикнул внезапно ужаленный князь. Ковши круговые, запенясь, шипят на тризне плачевной Олега. Князь Игорь и Ольга на холме сидят. Дружина пирует у брега. Бойцы поминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они.

Тишина стояла гробовая. Бояре уткнулись взглядами в кубки и боялись поднять головы. Даже Адашев. Царь встал из-за стола и подошёл к Ракшаю и взяв его за плечи, медленно повернул к себе. Санька поднял на него глаза.

— Ты на что намекаешь, волхв?

— Я?! — Санька удивился. — То легенда про князя Олега.

— Я знаю ту легенду. И слышал многажды. Эта другая. Эта за душу берёт и сердце тревожит. Зачем ты её мне рассказал?

Санька пожал плечами. Завтрак был в конец испорчен. Даже Адашев вышел из-за стола, пряча от Саньки глаза.

— Хочу остаться один, — сказал Иван.

Адашев и старший боярин было дёрнулись с вопросом, но встретившись взглядами с царём, поклонились и вышли.

— Ты останься, — сказал Иван, ткнув пальцем в Ракшая.