Бастард Ивана Грозного 1

Глава 6

— Это ещё что за чудо-юдо?! — Услышал Ракшай голос Адашева рано утром. — Есть кто в теремочке живой?

Сквозь закрытый кожаный полог ни свет, ни воздух не проникали. Было тепло и уютно, как в берлоге. Спальный мешок из заячьих шкурок отлично сохранял тепло его тела. Вылезать не хотелось. Санька долго камлал этой ночью и ещё не выспался.

— Чего тебе, воевода? — Недовольно, сиплым спросонья голосом, спросил Санька.

— Да вот, пришёл выручать тебя. А то, как бы не побили…

— Кого не побили?

— Тебя. Ты же выл ночью?

Ракшай выбрался из мешка, натянул сапоги и выглянул в отверстие полога. То, что он увидел, его не обрадовало. Буер окружила толпа горожан, сдерживаемая стрельцами. В передних рядах в основном молчали, в задних покрикивали. Было странно, что Санька не услышал такого шума.

— Ну, я! И что?! — Искренне удивился он.

— Сознался! — Закричала какая-то баба. — На костёр его! Колдун!

Санька вздрогнул.

— Да обожди ты, — крикнул на неё какой-то мужик. — И зачем ты выл?

Родичей Мокшан в толпе не замечалось.

— То моё дело! — Буркнул.

— Его дело! У меня бурёнка издохла! — Крикнул визгливый голос.

— Да погоди ты Фёкла, со своей бурёнкой! Она у тебя неделю уже сдыхает, а они токма вчера приехали.

Санька окинул взглядом пространство и уже прикинул, куда он сиганёт, но вдруг услышал голос Адашева.

— Акромя того, что выл человек, претензии к нему есть? — Спросил он.

— Чаво-чаво? О чём он спрашивает? Что-сказал-то, воевода? — Не понял его вопроса народ.

— Вина его в чём, акромя того, что выл парень на луну?

— Колдун он! Колдун! Перунов сын! — Снова загомонил народ. — Отдай нам его, воевода. Мы его жечь не станем. В пролубь спустим и всё. Пусть плывёт отсель.

— В пролубь нельзя. Про покойников неприкаянных слыхал? Бродить тут станет. Вредить. Раз колдун, сжечь надоть! Вот в лодье и сожжём!

Саньке приспичило по нужде и он представил, что он остался сидеть на буере, а сам слез и протиснулся сквозь толпу, и побежал к стоявшему возле ближайшей бани дощатому сооружению. И только по раздавшемуся вдруг вою, крикам и шуму понял, что народ, хоть и с опрозданием, но узрел его обман. Привстав, Санька глянул в оконце над дверью и увидел, что толпа пытается прорваться к буеру.

— Колдун! Колдун! Куда делся?! — Орал народ.

— Вот бесы! — Покачал головой Ракшай, снова приседая.

Раздался выстрел, потом другой, третий. Послышался топот копыт и казачьи окрики.

Снова выглянув в отверстие, Санька увидел, как налетевшие конные казаки оттесняют недовольных горожан от буера, но те, сопротивляются, не оставляя желания довести начатое до конца. То есть, найти его — Саньку, и покарать за ночное камлание.

Казаки особо не церемонились, и вскоре толпа, взревев от боли и от обиды, разбежалась по хатам. Санька наконец-то выбрался из своего нехитрого убежища и воевода только удивлённо крякнул, увидев его, приближающегося к буеру от берега.

— Не заметил я, как ты прошмыгнул.

— Дюже по нужде приспичило, — объяснил Санька. — А вы на толпу глядели.

— Я-то на толпу глядел, а толпа на тебя, и тоже не увидела.

— А они на стрельцов глядели и орали…

— Ну, да ладно… Прервал его воевода. — Теперича точно вам всем уходить отсель надоть. И дядьям твоим и вам. Сам-то понимаешь сие? Напортачил ты…

— Понимаю, — вздохнул Санька. — Кто ж знал, что тут нельзя к богам обращаться?

— Обращаться к богу можно, но токма в церкви. Храм, видишь на холме? Там и молятся. Но и там выть не можно. У вас в выселках нет что ли церквы?

— У нас капище и шаман. А я — пасынок его.

Адашев мотнул головой, словно лошадь, отгоняющая слепней.

— Ну ладно, батя твой — перунов сын, но чтобы ты и шаман будущий. Вот ведь напасть какая!

Воевода зашагал вокруг буера, теребя бороду, потом остановился.

— Ты вот что. Не показывай никому, что ты ведун и не камлай громко… Договорились?

— Да я и не ведун ещё. Учусь понемногу. А если уедем, то и вовсе перестану. Уроки кончатся…

— А? Да? Ну, тогда и ладно! — Адашев явно приободрился, а до того сильно смурной был. — Ну и ловкий ты, Ракшай! Справный воин из тебя выйдет.

Он потрепал Ракшая по волосам, не прикрытым шапкой, и наконец спросил:

— Что это за чёлн такой чудной? На лыжах ходит?

— И на лыжах и на коньках. На коньках очень скоро летит.

— И ветрило у него, видать особое. Нижний рей к мачте прилажен. Не видал такого… А я много чего в жизни своей повидал.

— Хочешь прокачу? — Спросил Санька разухабисто.

Воевода глянул на него недоверчиво.

— Смогёшь ли?

Ничего не отвечая Санька нырнул в отверстие и привёл спинки кресла в вертикальное положение.

— Помоги! — Крикнул он стоящему рядом стрельцу и отвязал носовой чал. — толкай на меня.

Сам он залез на корму и довернул румпель влево. Буер легко развернулся носом по реке.

— Залазь по скобам.

Адашев почесал бороду, махнул рукой и забрался в кресло.

— Ты смотри, как удобно. Всё видать. Словно на троне, — сказал он, и поперхнулся от смысла сказанного. Стрелец словно и не услышал и даже отвернулся от воеводы. Однако воевода поскучнел и мысленно отругал себя.

Санька тем временем одним движением распустил вязку, охватывающую свернутый парус и потянув её же, поднял верхний угол ветрила к клотику. Буер сразу взял ветер и двинулся вперёд. Санька приотпустил гик, чтобы буер разгонялся не сильно, однако и той скорости, что развила лодья Адашеву оказалось много. Он дико заорал:

— Стой! Стой! Уйми ветер!

Санька резко переложил руль и буер, развернувшись, встал против ветра.

— Чего вы, вашевысокобродь? Чего испугались?

Адашев потряс головой.

— Дюже шустёр твой буер. Так и до Москвы долететь можно.

— Да. Быстро ходит, — спокойно отозвался Санька. — Вертаться будем? Или ногами пойдёшь?

Адашев помолчал и попросил:

— Ты, это… По-тихому можешь?

— Попробую…

Санька натянул гика-шкот и развернул буер в сторону городка. Он шел галсами на самом малом и воеводе это понравилось.

— И кто же тако судно изобрёл? Батя?

— Я изобрёл, вашевысокоблагородие! — Крикнул Санька, с разворота «паркуясь» возле пристани. Мокша так останавливаться не мог. Боялся. Потому надо было тормозить, хотя это могло привести к неуправляемому «штопору».

Ракшай сам выскочил и привязался к чалке за кормовой рым, потом спустил парус и увязал его на гике.

— Как у тебя ладно всё! — Покачал головой Адашев, выбираясь и сползая на лёд. — Кому рассказать не поверят. Надо нам такую машину царю показать. Сможешь собрать такую?

— Ты же видишь, боярин, лодья простая, как три рубля.

Санька хлопнул по дощатому коробу.

— Три рубля, говоришь? Ну, допустим. Три так три… А по воде она пойдёт?

— Эта по воде не пойдёт. Другую построим.

При испытании буера Санька вспомнил, что видел на картинках другие паруса на гиках, не треугольные, а трапецевидные. И он как-то сразу понял, что наполняемость ветром таких парусов будет лучше. Санька мечтал попробовать не срубить, а собрать настоящий корабль.

— Коли дозволишь, соберу дощаник.

Название «дощаник» Санька услышал от Мокши, когда предложил не вырубать корпус для буера, а собрать из досок, что лежали в кузне в прозапас.

— Дощаник?! Корабель, что ли, построить хош?

— Ну… Корабель, не корабель, но лодью я бы собрал.

— А смогёшь? — Усмехнулся Адашев недоверчиво.

— Подсмотрю, как ваши устроены и соберу.

— Ну-ну… Пошли к твоему бате, да дядьям… О! О вот и они сами…

Воевода прикрыл глаза ладонью от восходящего над хатами солнца и смотрел на спешащих братьев.

— Не случилось ли чего с хатой? Народ озлобился, и хозяйство подпалить может, — обеспокоился Санька.

— Ништо… Я казачков настроил охоронить двор ваших родичей. Ништо…

Боярин явно был рад такому простому раскладу.

Мокша добежал первым.

— Живой? Не побили? — Спросил он.

— Не-а. Утёк я от них. Вот воевода подсобил, отбил от народца. Ух и крикливые у вас бабы, дядьки. Да и мужики им под стать.

— Ты бы меньше выл по ночам, — замахнулся на племянника Михай, но Мокша перехватил его руку.

— Не замай! Свово учи! — Сказал он Михаю. — Живой, и слава богам. Собираемся и уходим. Сейчас Лёкса… Да вон и она. Собирай пожитки.

— Собрано уже.

— А а что с буером?! Кто его развернул?!

— Это я воеводу катал!

— Ты?! Один?! Не испужался?!

— Он у тебя справный кормчий, — внёс свою лепту в разговор Адашев. — Лихо прокатил. Ни одна тройка не сравниться.

— Это верно. Уходим мы, боярин. Не пойдём мы с тобой на Москву. Здесь как-нибудь… Видишь же, как с нами… Сжечь, спалить… Так и там, на Москве. Набегут церковники… Знаем мы. В Рязани проходили. Токма собрались все вместе.

— А браты твои?

— То их воля-неволя. Хотят, пусть бегут к вам или к нам. Мы чужих богов принимаем.

— Расстроил ты меня, кузнец. Рассчитывал я на тебя…

— Мы не ручкались и слово моё при мне осталось. Обдумать надо. Не могу я с кондачка решать. Вы тут надолго, небось, а мне домой день ходу с лихвой. Да и с ведуном посоветоваться надо.

— Мы тут не задержимся, — покачал головой боярин. — Как другие подойдут, мы уйдём.

— Если что, мы догоним вас. Да, Ракшай?

— Догоним! — Весело согласился Санька. — Я хочу в Москву. Там для нашего дела пользы больше.

— Ладно-ладно, малец. Поумничай мне! — Мокша шутливо стукнул его ниже спины. — Ступай, мамке помоги спуститься.

Путь назад всегда короче наверное потому, что знаком. Санька дремал, и Мокша старался не разгоняться, ослабив гика-линь. Но нормально уснуть у Саньки не получалось. Он вспоминал утреннюю стычку и его ночное бдение.

Его камлание затянулось так как он только сегодня по-настоящему почувствовал силу «леса», зовущую его к себе и проистекающую от него. Лесом Санька называл всю природную часть бытия.

Александр Викторович в молодости не чурался компьютерных игр. По службе ему полагался ноутбук, в который он заносил информацию о лесе, и лесничий освоил его неплохо. Санька конечно же любил «стрелялки», но не брезговал и «стратегиями».

Когда подключили спутниковую навигацию и заставили привязывать объекты к координатам, Санька активно включился в перенос данных на компьютерную карту. Сегодня ночью во время погружения в транс, у него возникло ощущение, словно он видит ту свою карту. И не только видит, но и может ею управлять, листая сноски и описания объектов.

Причём, карта распространялась не только на сам Шипов лес, но и на территорию, где был Санька. Словно его душа спозиционировалась в этом мире, привязавшись к местности.

В трансе он видел даже точку местонахождения его в момент камлания. И он не выл, а пел. Его душа требовала вибраций, энергии, от которой видения его становились ярче и плотнее.

Слово «энергия» — обозначает движение. Вот движения его душа и требовала. Он понимал шаманов с их плясками и бубном, понимал буддийских монахов с их горловым пением. Тех техник, что показал ведун, ему не хватало, и Санька включил воображение и начал экспериментировать. Наверное, он увлёкся. Самое интересное, что Санька на «карте» видел не только себя, но и другую живность.

Причём видел не так, как тогда, когда они ушли от казаков, словно с воздушного дрона, а в компьютерном виде, точками. Но что это были за точки, Санька знал. А вот как тогда увидеть пока больше никак не получалось.

Санька дремал и грезил о Таиланде. Ему снова снился песок и морские волны. Он снова плыл на старинной тайской джонке с парусами, сшитыми из циновок, изготовленных из банановых листьев. Вот там он и видел такие «гафельные» паруса. Что они «гафельные» им разъяснил другой их попутчик из Владивостока. Санька даже помнил, как его звали. Владимир, а жену его — Валентина. Их называли ВВП, потому, что фамилия у них была Петровы.

Санька спал и не спал, погружаясь в своё прошлое и настоящее, из которого получился удивительный микс.

Он увидел Адашева, сидевшего в своём полукресле у шатра и смотревшим вдоль реки. Видел подошедших к нему мужиков из городка, которым хорунжий передал по кошелю, те поклонились, а боярин отогнал их рукой. И Санька вдруг отчего-то понял, что утренняя свара была подстроена, и Санька понимал кем. В дрёме он улыбнулся, произнёс: «вот бестия, боярин» и наконец-то уснул по-настоящему.

— Ну скажи зачем? — Спрашивал Мокша в который раз.

Санька уже устал повторять аргументы за то чтобы ехать и зашёл с припасённых «козырей».

— У меня столько в голове, что можно приспособить для жизни… У-у-у… Царь даст металл. Мы и себе наклепаем игрушек. А вернуться мы можем в любой момент. Но вернёмся уже с другими умениями и другим инструментом.

— Инструмент нужен, да… А этот как мы повезём? Я его не брошу, а в то корыто, он показал на стоявший на льду буер, он не войдёт.

— А мы поставим на коньки казачий струг. Второй парус есть. И поведу его я. А вы с Лёксой пойдёте на этом буере.

— Думаешь покатится?

— А куда он денется? Так северные народы на своих лодьях делали и по люду на них ездили.

— А что ж мы сразу не приладили?

— На буере быстрее. Хотелось погонять, — отбрехался Санька. На самом деле, он просто забыл, а сейчас вспомнил, что можно и так.

Струг на коньки они поставили за три дня. Вернее, ставил его Мокша, а Ракшай один день находился в лесу, а второй день общался с ведуном. Он нашёл медведицу и брательника в разных берлогах. Медведица уже родила ещё одного медвежонка и Санька не стал нарываться на материнскую «нежность». Умке он поставил туесок с брусникой на меду. Для медведицы подвесил такой же на ближайшую ветку.

Ведун по поводу расставания не горевал. Он сказал просто:

— Так хотят боги. Но помни, что ты мой сын. Когда я уйду за «тот порог», ты узнаешь. Моя сила уже переходит тебе. Я это чувствую. С каждым твоим камланием, я становлюсь слабее, а ты сильнее. Но не думай обо мне. Камлай чаще. Нам надо успеть. Мне — передать тебе, а тебе — забрать мою силу. Если я отойду за «тот порог» раньше, это плохо. А предел близок.

И ночь перед отбытием они камлали вместе. Ничего необычного с Санькой в эту ночь не произошло. Но он после почти бессонной ночи чувствовал себя полным сил.

Струг Мокше пришлось всё же толкать, но зато пошёл он очень даже неплохо. Буер, конечно, обошёл его и сразу скрылся за поворотом, но зато Саньке не надо было сбавлять скорость и целится в узостях реки. Струг проходил повороты ровно и вскоре буер остался сзади.

Так же, как и буер, струг был укрыт специально сшитым кожухом. Место рулевого было устроено спереди, а гика-линь был выведен к носу.

На Дон струг выскочил чуть после полудня. Санька увидел выставленный Адашевым сигнал, означавший: «мы ушли», и не задерживаясь повернул направо. Буер его нагнал к вечеру. Тогда же они увидели лагерь московского воеводы.

Адашев встретил их сухо и выглядел сильно уставшим.

— Прихворнул я, други мои. Озноб берёт и тело ломит, — сказал он, чуть дёрнув левой щекой.

Мокша глянул на Ракшая. Тот поднял ладонь в успокаивающем жесте. Де, сейчас всё сделаем.

— Банная палатка есть? — Спросил он хорунжего. Тот, вероятно, находился у воеводы в постоянных помощниках.

— А то как же?! И для господ, и для простых.

— Хорошо. Вели протопить господскую. Всё, ступай. — Санька сказал таким уверенным тоном, что хорунжий крутанулся на месте и исчез из шатра.

— Та-а-ак… Веники, травы у меня в струге… Лёкса, быстро завари отдельно: шиповник, зверобой, шалфей, солодку, мачеху.

Лёкса выбежала.

— Мокша, проследи за этим… хорунжим. Не думаю, что он правильно протопит баню. А я начну полегоньку. Потом зайдёшь сюда и тихо сядь не мешай. И Лёксу предупреди.

Мокша кивнул и вышел.

— Как у тебя ладно получается командовать, — прошептал Адашев.

— Я не командую, Алексей Фёдорович, а распоряжаюсь. А вы лежите спокойно и не обращайте внимание на то, что я буду делать. А лучше глаза закройте и попытайтесь увидеть картинки.

— Заснуть, что ли? — Удивился воевода.

— Это было бы самым правильным. Вы раздевайтесь пока до исподнего. В баню ведь пойдём.

Адашев не стал перечить и заметил, что сам легко подчиняется этому странному то ли юноше, то ли младенцу. Всё плыло в его глазах. Свет ламп мерцал. Шатёр колыхался. Воевода услышал звук, заставивший вибрировать его горло и откашлялся, сплюнув густую мокроту. Звуки прерывались тишиной и Алексей Фёдорович в это время медленно и осторожно вдыхал в себя воздух. Где-то внутри него болело, но если вдыхать медленно-медленно, то воздуха хватало. Его дыхание стало не частым, как ещё полчаса назад, а размеренным. Потом он почувствовал, как его понесли, но глаза не раскрыл и дышал так же ровно, подчиняясь продолжавшимся касаться его нутра вибрациям.

Стрельцы из охранного взвода осторожно переложили воеводу на носилки укрытые шерстяными одеялами, укрыли его ими же и отнесли в банный шатёр. Санька шёл рядом и продолжал перебирать горловым пением ноты в тональности «ля минор».

Он не прекращал своё пение, когда стягивал с воеводы шёлковое нательное бельё, когда растирал тело Алексея Фёдоровича распаренной крапивой, массировал только ему известные точки.

Санька был хорошим ревлексотерапевтом, но считал это слово ругательным. Как-то давно, ещё при социализме, он сошёлся с одним китайцем, выдававшем себя за корейца. Тот промышлял на его территории женьшенем и Санька стрельнул его. Таёжные законы дозволяли подобный вид расправы с нарушителями неписанных правил. Стрельнул, чтобы прикопать, но с первого выстрела не убил, а добивать не стал. Пришлось выхаживать. А когда узнал, что это не свой, а китайский «товарищь», да не обычный сборщик женьшеня, а банальный шпион, вообще пал духом.

Пока Александр Викторович выхаживал китайца, от переживаний разболелся сам, и вскоре уже китаец стал выхаживать лесника, надавливая на его тело в одних и тех же местах и поя травными отварами.

Выздоровев, они расстались и больше ни разу не встречались. Китаец ушёл за кордон, а Санька перевёлся на другой участок. Но с тех пор он увлёкся травной и акупрессурной терапией.

Санька надавливал точки «реки» на руках и ногах, вращая их то в правую, то в левую стороны, концентрируя внимание на манипуляциях. Он знал, что стоит лишь отвлечься, и нужного лечебного эффекта не будет. Горло его, пело само собой.

Санька влил в воеводу, находящегося в полусознательном состоянии, сначала отвар шиповника. Немного, всего пару глотков. Потом, после «песнопения» и очередных манипуляций, смешал отвар зверобоя и мать-и-мачехи, остудил и тоже дал выпить.

Санька находился в изменённом, как говорят специалисты, состоянии, но так и должно быть по определению шаманизма, однако никакие грибы или иные вещества Санька не принимал, во отличие от ведуна. Он легко переключался на контакт с «лесом» и без психоделиков.

В самом начале его «пути» в этом мире на него накинулись разные непонятные ему силы, но он был чист, как зеркало, и как зеркало отразил все напавшие на него «языческие» мыслеформы.

Однако давление языческих форм выразилось в тьме, опустившейся на внутренний взор Саньки. Он тогда вдруг стал слепым, как в первые дни проявления в этом мире. И Санька понимал, что проявление — очень хорошее сравнение, потому что вместе со зрением у него проявилась душа. Душа, соединённая с миром, который не ограничивался землёй и её воздушным океаном. Открывшийся его душе мир был настолько огромным, что понять, где его начало, а где конец у Саньки не получалось тогда, не получалось и теперь, но он уже плавал в этом океане, не опасаясь неприятностей и питаясь его силой и светом. Сила втекала в него и перетекала в душу воеводы, нежно соприкасалась с душой и телом и под воздействием Санькиных вибраций, сама начинала вибрировать и встраиваться в остаток сил Адашева, наполняя его энергией.

Закончив лечебные процедуры, Санька вызвал стрельцов, которые перенесли лежанку воеводы из его шатра и переложили спящего Адашева на неё.

Один из стрельцов, проходя мимо Саньки, вдруг остановился и мотнув головой сказал:

— Ну ты, паря, и дал! Не то что наши стрельцы перестали жевать харч, но и лошадки стояли, прислушиваясь к твоему… э-э-э… рычанию. И на душе приятельно стало, и руки-ноги… Всю усталость как рукой… Спаси бог, тебя, хлопче. От всех стрельцов благодарность.

Стрелец махнул рукой и в шатер занесли чугунок, раскрыли и поставили.

— Для воеводы готовили. Славный он и правильный. А ему сейчас не до того. Не побрезгуй. Ты ему и нам свою силу отдал, а мы тебе. Так будет правильно.

— Спаси бог и вас стрельцы, — ответствовал Санька.

Хорунжий было дело сунулся в шатёр, чтобы указать Саньке, Мокши и Лёксы на их место, но наткнувшись на спокойный Санькин взгляд, вышел, не сказав ни слова. Однако расставил стрельцов по всему периметру шатра.

Несколько раз за ночь Адашев начинал бредит, но Санька спал чутко, «включившись» в воеводу, и, дав анисового отвара, убаюкивал его своей колыбельной.

Следующий день прошёл более-менее спокойно, но Адашев в сознание не приходил. Санька продолжал отпаивать его отварами, а вечером повторил сеанс активной терапии, после которого к нему всё же решился подойти хорунжий.

— Ты… Э-э-э… Вы… Караул засыпает на посту после твоих… э-э-э… твово лечения.

— А я тут причём? — Усмехнулся Санька.

— Взбодрить бы их чем…

Санька покачал головой:

— Не-не… Это вы сами разбирайтесь. То ваша служба.

Адашев поднялся через неделю и ещё неделю расхаживался, набираясь физических сил. Тем временем прошла вторая колонна московского воинства, и воевода, вслед за ней отправил и свою, оставив рядом с собой лишь охранную роту.

Санька на свой «буер» прицепил на верёвках якоря из шестифунтовых скрепленных цепью ядер и мог, таким образом, регулировать скорость его движения. Они ехали рядом. Санька на своём семиметровом струге, Адашев на санках, запряжённых в осёдланного мерина, на котором сидел возница.

— Пожалел бы мерина, вашевысокородь, — дразнился время от времени Санька. — Сел бы в струг. Вон я тебе и место подготовил.

Санька открыл один из карманов полога, предназначенный для пассажиров, и заманивал воеводу торчавшим из него креслом.

— Нам и тут хорошо, — стандартно отвечал укрытый мехом Адашев, посмеиваясь в усы. — А устанет мерин, пересядем на лошадку.

Рядом, чуть отстав, двигались запасные пустопорожние санки. Так они ехали перешучиваясь двое суток, когда случилась беда. Сразу после полудня они нагнали большой отряд литовцев, шедший по следу московского войска.

Вероятно, они выждали пока, по их мнению, пройдут тыловые обозы и готовились к нападению. Арьергард, отягощённый захваченным у крымцев добром, двигался медленней авангарда и постоянно отставал. Потому-то его и нагоняли отставшие от основного войска воевода с ротой охраны.

Литовцы ехали, неспеша напасть при свете дня, и догоняющих долго не замечали, а когда заметили, на них несся Санька на своём «дредноуте».

Как только он увидел впереди всадников, его «чуйка» просигналила — враги.

— Враги, — крикнул он Адашеву, показывая рукой по ходу движения колонны.

Воевода словно постоянно ждал встречи с противником скомандовал:

— Пикейщики в атаку! Стрельцам заряжай!

Пол роты бросилось вперёд, но Саньку уже не догнал никто.

Освобождённый от якорей, струг рванулся вперёд и успел развить сумасшедшую скорость, когда столкнулся с первым всадником. Ветер дул боковой и гик стоял почти вдоль струга, потому атаке не мешал. Санька направлял струг, стараясь ударить всадника бортом и это ему удавалось, пока враги не поняли, грозящую им опасность и не рыскнули в стороны.

И тут Санька понял, что попал… Врагов оказалось слишком много и ехали они плотной колонной. Короче, струг на кого-то наехал и перевернулся. Мачта хрустнула, но не сломалась и не дала стругу сделать «оверкиль», а Санька вылетел из водительского кресла.

Благодаря его ловкости он удачно приземлился на четыре точки, ничего себе не повредив.

— Дзецко[22].

— И бог з ним, — произнёс другой и следом свистнула сабля.

Санька успел метнуться под круп лошади и схватился за оба сапога наездника, мешая ему привстать. Одновременно он подтянул ноги к груди и выбросил их вверх с одной стороны, и перебирая руками по телу всадника, взметнул себя на круп лошади, очутившись сзади седока.

Правой рукой Санька перехватил руку с саблей, а круговым ударом левого предплечья перебил всаднику горло.

Сабля оказалась в руке у Саньки, а всадник под копытами своей же лошади.

Повод Санька не брал, сапоги в стремена не вставлял, но лошадь, схваченная его сильными ногами, как клещами, даже и думать не могла своевольничать. Она крутилась под всадником, словно заводная игрушка, а Санька отмахивался от нападавших.

Холодным оружием, кроме ножа, он не владел. Немного занимался с короткими палками в рамках комплекса тайзицуань. Но и всё. Потому ляхи стали над ним просто потешаться. Их было слишком много, чтобы победить, а пики у них были длинные. Санька получил сначала один укол, потом ещё один, стал истекать кровью и, как-то незаметно, упал с лошади. Та, почувствовав свободу, скакнул в сторону, ударив Саньку копытом в грудь и Санька отключился.

Очнулся Санька и понял, что едет на волокуше, а вокруг него говорят по-польски. Их «дзекание» спутать с чем-то просто невозможно. С польским перемежался малорусский говор.

— Вот бисова дитина. Всю обедню испортил. Такой куш сорвался, — сказал один.

— Натомьяст их воевде пржейели, — ответил другой.

Санька не понял, что такое «пржейели», но в душе его похолодело. Он хоть сейчас мог соскочить с волокуши и задать стрекоча. Руки и ноги его были свободны, а раны, хоть и серьёзные, но уже затянулись. А на четырёх ногах его ни одна лошадь не догонит.

Однако, услышав про воеводу, Санька насторожился.

— Толку с того воеводи, — перебил первый. — Вийде надвичир[23].

«Да что ж такое?» — про себя возмутился Санька. — «Строили-строили, и на тебе, построили». Он лежал и не шевелился, а включился в «лес». На экране карты он увидел много точек и себя среди них. Ещё он увидел «точку» воеводы, движущуюся не так далеко от него, рядом с точкой лошади. Значит тоже на волокуше… Понятно.

Санька начал горловые вибрации. Звуки он не издавал, но произносил мысленно, и это снова подключило его к силе большого океана. Санька переходил по нотам сначала по гамме, потом через терцию, потом через квинту. Когда он понизил верхнюю ноту на октаву, а потом ещё на одну, сила на них с воеводой полилась удвоенным потоком.

Когда Адашев уже был готов очнуться. Санька остановил камлание и, наложив на боярина сон, уснул сам.

Санька определил местоположение по своей карте и к своему удивлению понял, что «ляхи» уходили от погони вниз по Дону, понимая, что препятствий внизу не встретят. Польский отряд уже прошёл городок Сарант, обобрав его до нитки и жестоко расправившись с жителями. Взрослых мужчин в плен брать не стали, но и слава богу не пытали. Времени не было. Опасались погони. Детей, женщин посадили на волокуши и в захваченные санные повозки и уехали.

Оказалось, Санька долго провалялся в беспамятстве.

Как не всматривался, но буера с Мокшей и Лёксой разглядеть Санька не смог. Далее какого-то предела «целераспознавание» не работало. Санька мысленно усмехнулся. «Целеуказание, „свой-чужой“, ещё бы пару ракет земля-земля…» Карта-картой, но что-то надо было делать. Сам бы он выжил в раскинувшихся по берегам Дона лесах, но воевода… Однако, уходить надо было сейчас, пока они ещё недалеко уехали от Саранты.

Этой же ночью Санька соскользнул боковым перекатом с волокуши и паучком, впившись когтями и подковками в лёд, «скользнул» к воеводе, и накрыл его своим телом. Прикрыв рот Адашева ладонью, Санька разбудил боярина и, прихватив его и увлекая за собой, также перекатом скатился на лёд. Мимо проехала лошадь со спящим всадником. Они перекатились ещё и ещё и затаились.

— Где мы? — Шепнул Адашев.

— Были у ляхов в плену, сейчас убежали, но далеко ли? До утра не хватятся, бо на ночлег не останавливаются. А до утра нам ещё дожить надо. Волки вокруг. Они за войском всегда идут. Ну, ты и сам знаешь.

Санька надорвал рукав и вынул из него плоский нож без ручки. Надорвав ворот рубахи, он обмотал получившейся лентой железку, сделав импровизированную рукоять.

— Возьми, — сказал он. — И не отходи от моей спины. Иначе обоим смерть.

— А ты?

— У меня есть, — сказал Санька и скинул сапоги.

Первого прыгнувшего на него волка, Санька встретил круговым ударом ноги. Получилось сильно и когти пробили грудину слева, достав рёбрами до сердца.

Второй волк прыгнул слева, целясь тоже в шею и Санька встретил его ударом левой ладони в горло. Пальцы его мгновенно сомкнулись и нашли когтями на гортани сонную артерию и, защемив, обратным движением вырвали её. Кровь хлынула фонтаном.

— Отходим, — сказал Санька, чуть надавливая на спину Адашева.

Они сделали несколько шагов назад и Санька вдруг ударил воеводу под колени, уронив на лёд. Одновременно он упал сам, перекатываясь через спину, и перебрасывая через себя огромную тушу. Вожак завизжал и, волоча выпавшие из вспоротого живота внутренности, заковылял в сторону. Но этом битва с волками закончилась, поняли они через пару минут.

— Чем ты их? — Испуганно спросил Адашев.

— Лень было ногти стричь, вот и пригодились.

Воевода нервно рассмеялся.

Они вместе нашли Санькины сапоги и, прихватив за ноги тушу самого маленького волка, побрели вдоль реки к городку. Санька не стал надевать сапоги и оставлял вполне себе медвежий след, а след воеводы стирался волочащейся тушей волка. К утру они успели спрятаться в сарае. Санька успел перекусить волчатиной. Адашев побрезговал. Но Санька отнёсся с пониманием, нарезал мясо на ленты и вывесил на мороз. Он знал, где у дядьки Кавала была припрятана соль. Не мог он её вывезти не просыпав. Так и случилось. Но сперва приехали ляхи, покрутились у растерзанной туши волка, прошли по оставленным Санькой «медвежьим» следам, плюнули и ускакали.

На радостях они пообедали строганиной и даже не обратили внимание на припорошенные снегом трупы, но потом радость резко прошла.

— Вот беда-то какая! — Сказал воевода. — Скокма человек побили, твари. Но как их закопаешь? А зверям нельзя оставлять. Волки съедят.

— Надо в погреб их…

— Точно.

Так и сделали. Всего нашли шестьдесят восемь тел. Одним погребом не обошлись. А к вечеру подошли «спасатели» из остатка роты охраны и Мокша с Лёксой на буере. Всё «устаканилось».

Переночевали в Саранте, а поутру тронулись в обратный путь наверх по реке.