Бастард Ивана Грозного 1

Глава 15

— Коли свела нас судьба, други мои, вижу в том рок и благость, — тихо сказал Александр.

Костёр из коротких дубовых чурочек едва тлел прикрытый очередной порцией «сырой» полыни.

— Каждый из нас стремится к богу. Ты, Фрол, умудрён дедовскими заветами, Барма древнейшими, ибо Индия сохранила многое из древнейших духовных знаний… Не спорь, Фрол, ведаю, что говорю, — прервал Санька, раскрывшего было рот старца.

— Ты сам говоришь, что иерархи церковные и сами запутались, и других запутали.

— То так, — послушно закивал головой дед. — Спору нет. А ты сам?

— Не терпелив ты, отче, — усмехнулся Санька.

Фрол засмеялся, хекая, а потом закашлялся.

— Жить тороплюсь. От тебя нахватался. Ты сам, как огнь небесный живёшь… Вот и я за тобой…

Помолчали.

— Ты, Барма, ещё построишь такой храм. Я вижу. Прямо у стен московского Кремля. И не ерепенься, Фрол. Купола будут словно маковки, но побольше. Ты не так понял Барму.

— А ты, значит, понял «так»? — Проскрипел недовольно старик.

Санька положил старику на плечо руку, успокаивая.

— Этот храм из одиннадцати церквей объединит русский дух. В нём будут и шатровые и круглые главы на столбах. Правда, Барма? Ты так видишь?

— Так, великий, — восхищённо произнёс Барма, сводя руки перед грудью. — Ты всё видишь.

Санька махнул рукой.

— Я не вижу, а видел твой храм воочию и даже ходил по нему несколько раз. Потому, мне проще о нём говорить.

Фрол раскрыл рот и прикрыл его рукой.

— Вот оно, значит, как? — Произнёс старец. — И далеко ли вернуло тебя, паря?

— Далеко, — вздохнул Санька.

Дед покачал головой из стороны в сторону.

— Вот ведь, сподобил господь лицезреть… Значится ты не антихрист, — твёрдо сказал Фрол.

— Ну и на том спасибо, — рассмеялся Санька.

Помолчали. И Фрол и Барма явно ждали продолжение и Санька рискнул.

— Многого я не помню, да и не знал. Но кое-что в памяти осталось. Тяжко Руси пришлось. Особо в эти лета. Сами видите: там одни враги, там другие… И каждый норовит кус отломить, да люд обобрать, а то и побить. Вот и хочу я помочь царю нашему защититься от врагов.

— Чтобы защититься, надо самим нападать, — тихо сказал Барма. — Соседи должны быть дружественны, а враги ослаблены.

Санька с уважением посмотрел на индуса.

— Мудро, — согласился он. — И верно. Вот и думаю я, и свои думки сладить, и Русь оборонить.

— Как это? — Удивился Фрол. — К морю путь пробить мнишь и кораблей настрогать?

— Что-то типа того, — согласился Санька.

— Бают, орден там немецкий лютует. На море том… — Продолжил вещать дед. — Лыцали в бронь закованы от головы до пят, с мечами и луками огромадными…

— Кстати, про орден, — тихо сказал Барма. — Тут я знаю много суфиев, а суфии и у немцев есть и в Тавриде, и у греков. Они везде есть.

— Кто такие? Что за суфии? — Переспросил Санька.

— Мудрецы…

— То — монахи по-нашему, — перебил Барму Фрол. — Магометане.

— Они не магометане, — с некоторым упрямством сказал индус. — Они чтут Брахму и всех пророков. И Христа чтут.

— И что с суфиями? — Переспросил Санька.

— Суфии — Маги из Мидии. Мидийцы или Мадийцы — в переводе мудрецы. Это в Персии.

— Интересно, — удивился Санька. — Магомед, это не отсюда?

— Возможно. Так пророка переименовали чужаки. Но, говорят, и он был из рода магов и врачевателей.

— Персы зороастрийцы. Или уже нет? И зачем нам суфии?

— Суфии — братья. Имели и по сей день имеют свои храмы по всему миру. Купол — это, как раз, их символ, означающий высший свет и высший разум. Мудрость. Если суфий спросит суфия, тот обязательно ответит на любой вопрос. И окажет любую помощь.

— Ты суфий? — Спросил Санька.

Барма кивнул.

— Здесь много софийских храмов.

Санька вдруг осознал, что Суфийские соборы, это соборы Софии, мудрости божьей, как называли их в его время. И он вспомнил, что как-то попал в город Пушкин, и друзья показали копию Константинопольского Софийского Собора. И оказалось, что раньше этот район городка назывался Софией.

Потом Александр интересовался в интернете об истории собора и оказалось, что собор посвящён ордену Святого Владимира, а ещё то, что храм курировал фонд Людвига Ноббеля, первым танкером которого был «Зароастр». В голове сложилась интересная картина. Нобель со своим гумманистичным обращением с работниками, точно был «антимасоном». А значит суфием. Круг замкнулся.

— Я правильно тебя понимаю, что твоими собратьями можно воспользоваться для сбора информации?

— Да.

— Ты сказал, много Софийских храмов, — вдруг дошло до Саньки. — То есть, они не христианские?

— Там чтут многих пророков и многие имена божьи. Так почти во всех храмах. А ты не понял? — Удивился Барма.

Санька запутался. Или устал? Да, он вдруг понял, что сильно устал.

— Всё, други мои… Я спать.

— А мы посидим ещё, да, Барма? — Многозначительно сказал Фрол.

— Посидим, — вздохнул индус.

— Едва не потопил нас, твой волхв, — высказывал недовольство царю Сильвестр. — Зря ты его привечаешь, сын мой. Волхв он. В боярской думе шумят. И даже в народе болтают. Войско волнуется.

— Какое войско, отче? Сыны боярские, что не удел остались, как мы избранную тысячу учредили?

— И в тысяче недовольных много, — сурово глянул на царя, переодевающегося к трапезе, Сильвестр.

— Не бери грех на душу, отче. В тысяче едва с десяток наберётся его злопыхателей. И то, из тех, кто и мной и тобой недовольны тож.

— Как он появился, ты по-иному молиться стал, сын мой. Видения тебя посещают дивные. На Казань войска не пошли… Почто?

— Почто-почто… Крепость собираем, сам знаешь. Да припасы готовим.

— А почему аж в Угличе? Зверёныш посоветовал?

— Ты, отче, говори, да не заговаривайся! — Повысил голос Иван Васильевич. — Не посмотрю, что духовник и наставник мой, а выставлю взашей из хором и забуду, как звать тебя.

Сильвестр рванул ворот рубахи и стал хватать ртом воздух, но на царя такие припадки уже не действовали. Он знал, что когда-то Сильвестр предаст его, отказавшись во время тяжёлой болезни Ивана присягать его сыну. Но это будет ещё не скоро. Однако, мнение о Сильвестре у Ивана уже изменилось.

— Углич выбран нами самолично по совету Юрия Захарьина, для скрытности. Там лес дубовый вековой и высокий. Где ещё рубить? Вдоль Великой Реки дубов, почитай, и нет. Потому, Ракшай к сему не причастен.

Про Адашева царь, наоборот, думать стал лучше. Да и Адашев вёл себя не так рьяно. Санька сказал ему, чем может закончится карьера первого царедворца и Алексей Фёдорович прыти поубавил, плотно «оседлав» разрядный приказ. На данном поприще можно было заработать как уважение, так и ненависть, и Адашев изрядно потел, лавируя в минных полях чужих родословных. А годом ранее он не особо с ними церемонился.

Санька всё же вынужден был приподнять завесу будущего перед Адашеым и то, только для того, чтобы заручиться его поддержкой. Когда Александр в первый раз заговорил о войне на Свейском море, Алексей Фёдорович замахал руками, не желая ничего слушать.

— Я, Алексей Фёдорович, тогда вынужден буду обратиться напрямую к государю и он, вы знаете, меня сразу поддержит, так как ливонцев терпеть не может. И Юрьева дань, опять же…

— Юрьева дань для него, как красная тряпка для быка. Знаешь за что потянуть, — усмехнулся Адашев. — Зачем тогда я тебе?

— Так вот… Знаю я чем закончится война с Ливонцами. Плохо. Потому и хочу с тобой поговорить.

Адашев за прошедший год вроде даже избегал Ракшая, в основном занимаясь посольскими делами, хотя к посольскому приказу приписан не был. Поляки присылали посольство за посольством, османы, наоборот, послов русских гнобили.

— Говори, — вздохнул Адашев.

— Прежде чем воевать литовцев, надо выстроить крепости и заготовить ресурсы.

Алексей Фёдорович таким словам уже не удивлялся и смысл улавливал. А слово ресурсы полюбилось Ивану Васильевичу, как и слово «позиционировать». Он и к месту и не к месту вставлял это слово в беседах с думными боярами и дьяками и вводил их в ступор.

Видя, что Адашев слушает, Санька продолжил.

— Я предлагаю укрепить крепость Ивангорода, поставить крепость в устье Норовы. И вообще, укрепить реку крепостями.

Адашев внимательно посмотрел на Ракшая и погладив бороду, хмыкнул.

— То, что ты можешь читать чужие думки, для меня не новость. Но ты бы хоть постеснялся мне их высказывать…

— Не понял, — удивился Санька. — Ты так же думал? Но я не лез в твою голову. Да и не имею такой привычки. Напрасно ты на меня наговариваешь. Мне и своих думок хватает, чтобы по чужим шастать. И… не так просто это, как тебе мнится. Чужие думки сами ко мне в голову лезут. Ну, да ладно… Что ты думал о том?

— Ещё дед Ивана и отец его хотели укрепить Норову. Ивангородской каменный кремль поставили. Маленький, да удаленький. Литовцам он, как кость в горле. Норову ногами пересечь можно лишь в одном месте. Насупротив. Больно норовиста река. Надысь сказывали мы государю думки свои о крепостце на Норове у моря Свейского. Свеи помочь предлагают. Дюже им наши лён и мёд лепы. И рыбы такой у них нет. Угорь в Норове знатный.

— И что государь? — Прервал его Санька.

— Сказал, подумает. Но занят он делами Казанскими.

— Какую свеи помочь предлагают? — Спросил, усмехаясь Санька. — Небось мастерами знатными прельщают?

— Откель знаешь, ежели в чужие головы не лезешь?

— Своя на плечах пока имеется.

— Вот то-то же, что «пока». Береги голову, отрок. Не суй в петлю.

— Ты о чём, Алексей Фёдорович?

Адашев откашлялся.

— Много среди бояр противников укрепления границ литовских. И Ивангородчане не обрадуются. Сейчас они ганзейские и литовские товары принимают, а коли в устье город встанет? Пожгут… А государь… Государь с радостью согласится даже отдать на откуп те земли, ежели ты ему город построишь. Но моего анхитектора Ивана Выродова не замай. Он зело нужен тут и в Казани. Да, ты и без него голова. Вона скокма чего уже понастроил! Целый город ремесленный вокруг Коломенского вырос.

Волчицу Санька увидел сразу, как только сфокусировался на «Сучьем болоте». Крупных живых существ кроме неё на болоте не отражалось. Понятие «живой» к волчице относилось косвенно. Мозг зверя флюиды источал, а вот жизненных сил в теле не просматривалось.

Санька уже научился различать все живые оболочки земных существ. У человека их было девять, у других существ по-разному. Волка, собаку или кошку обычно окружало четыре. Варвара, так старик называл волчицу, по сути, была мертва.

Она лежала недалеко от избушки, а рядом с ней находилось некое, непонятное для Александра, существо. Санька сканировал местность в режиме свой-чужой, отбиравший минимальный объем ресурсов. Методом «научного тыка» Санька понял, что долго находиться в «перевёрнутом» состоянии он не может. Его материально-энергетические оболочки истончались полностью примерно за сутки, если пользоваться ими в «пассивном режиме». Это значило, без ускорения перемещаться, не переносить габаритные предметы. То есть, не излишествовать. И тогда через сутки он в материальном мире умирал. А если излишествовать, то оболочки истощались гораздо быстрее.

В первый раз он умер, когда решил «слетать» к устью Норовы, переместившись в тонком мире туда мгновенно. Его тело, не подающее признаков жизни, вдруг переместилось вслед за ним. И хорошо, что это было где-то в лесах рядом с Тверью. И хорошо, что это происходило ночью, когда можно было взять живые силы дубов. Как уже знал Санька, дубы с удовольствием отдавали силу именно ночью, примерно с девяти вечера до трёх утра. А если бы это случилось с трёх до пяти дня, то он вообще бы там и остался, в той дубовой роще, став лешим, или какой иной нежитью.

В тот раз ему пришлось отнять силы почти у всех дубов небольшого, но очень древнего леска. Саньке повезло крупно ещё и потому, что, рыская от дерева к дереву, разбудил ответственного за этот лес лешего. Да-да… Самого настоящего лешего.

Тот вылез из дуба… Вернее, материализовался. Если такое слово можно применить к духу. Но в тонком мире телесные оболочки заменялись энергетическими, потому неожиданное проявление сущности можно назвать и так.

— Ты что творишь? — Заявила сущность. — Почто лес сгубил? И ладно бы на дело, так нет. Усохнет на корню такой красавец. Ведь этому лесу больше трёхсот лет.

Санька, конечно от такой отповеди опешил и не нашёлся, что сказать, кроме как:

— Тело умирает.

Тело к тому моменту, приняв силу примерно сотни дубов, кое как ожило, но оболочки его едва-едва наполнились и не факт, что не сдуются.

— Ага, — сказал леший. — Тело умирает, ухи просит… Охренел, что-ли, силой леса тело воскрешать!? Что это тебе, дух божий, что ли? К солнцу обратись, бестолочь.

— К-к-к-… К какому солнцу? Ночь ведь…

— О-о-о… — Схватился за голову леший и стукнулся головой о дуб. — Откуда ты такой взялся?! Дубина стоеросовая! Солнца, что, вообще не существует? Где ты здесь ночь видишь?!

Санька огляделся и действительно увидел лучи, исходящие не сверху, а снизу, вроде, как сквозь землю.

— Бери скорее, а то я сам его задушу, твоё тело! — Крикнула нежить. — И отдавай силу леса!

Санька потянул к себе солнечный свет, направил его в своё тело и не прошло пяти минут, как тело открыло глаза. Леший же тем временем отсасывал из тела силу дубов и относил её деревьям. Не молча относил, конечно, а понося Саньку разными словами и в основном матерными. Искусно, надо сказать, поносил. Санькин словарь ненормативной лексики изрядно пополнился.

Санька ещё и ещё экспериментировал, умирая и воскрешая себя, неоднократно и понял, что, если бы он перемещался не «мгновенно», а «просто летя», он за сутки мог бы добраться даже дальше устья Норовы. До Свейского моря ему хватало и чуть больше полусуток. А если с «посадкой» и «дозаправкой», то получалось за сутки и домой вернуться.

Волчица лежала недалеко от избушки, а рядом с ней находилось некое, непонятное для Александра, существо. Судя по двум оболочкам, сущность находилась на уровне пресмыкающихся. Обернувшись не слишком близко, Санька всё равно сразу почувствовал такой сильный отток энергии в сторону этого существа, что вынужден был подключиться к внутренним источникам Света.

— Хорошо, — прошипела тварь. — Мне очень не хватало тебя. Нельзя оставлять меня без пищи. Вот, пришлось эту животину использовать. Но её сила ничтожна, и мы умираем.

Шипение не прекращалось и Санька решился его прервать.

— Ты кто такая? Как тебя звать?

Нечисть шипеть прекратила и уже более внятно произнесла:

— Нет в твоём языке моего имени, и не пойду я на твой зов. Сами люди называли нас по-разному. Но ежели я позову, сам прибежишь. Мы хранители дороги в то место, которые вы, люди, называете ад. Мы очищаем человеческие души.

— А тут ты что делаешь? — Удивился Санька. — Ты где здесь ад нашла, гарпия?

Санька вдруг вспомнил как, в Греции называли таких птиц с женскими головами. Тварь вздрогнула.

— Ты знаешь одно из моих имен, но не надейся, что я приду на твой зов.

— Нужна ты мне! — Хмыкнул волхв. — Так зачем ты здесь?

— Не твоё дело! Не мешай мне пить! Я слишком долго не пила всласть.

— Да ты, охренела, тварь, — возмутился Санька и попытался прекратить над собой насилие, остановив отсос силы.

— И не пытайся. Теперь ты мой, — прошипела гарпия.

Санька «вспомнил», что гарпиями их прозвали из-за того, что они похищали у людей силы.

— То слово, которым ты меня назвал имеет значение «восторг», и ты получишь его, когда я выпью тебя полностью.

— Ну, это вряд ли, — сказал Санька. — смотри не лопни.

Так как сила солнца, входя в него, в нём не задерживалась, Санька стал открывать «входящий клапан» всё больше и больше и сам мысленно прихватил тварь, прижав к себе.

— Ты что творишь? — Крикнула Гарпия. — Отпусти. Мне достаточно.

— Пей, моя хорошая, — зловещим голосом проговорил Санька. — Я напою тебя от всей души.

— Стой, стой! Остановись! — Взмолилась тварь. — Я растворюсь в этом свете. Я и так едва в нём живу. Отпусти меня!

Тварь плакала. Она вдруг превратилась в обычную девушку, сидящую на подобранных под себя коленях. Девушка гладила волчицу и это смотрелось так трогательно, что Санька на миг забыл, кто перед ним. Его душа дрогнула и тварь рванулась от него, снова превратившись в непонятное существо, то ли птицу, то ли крылатого змея.

Трансформация из прекрасной девы в чудовище отрезвила Саньку, и он машинально «схватил» существо. Звериный хватательный рефлекс он с самого рождения нарабатывал особенно тщательно. Гарпия не смогла вырваться, и стала постепенно таять, как лёд на солнце.

— И зачем тебе это?

— Что это? — переспросил Санька.

— Моя смерть?

— Ты вредная.

— Ты не понимаешь! Я нужная.

— Ага! Старика хотела прихватить и высасывать из него силы, что он намоливал.

— Ты не понимаешь. Со мной он бы стал бессмертным. Он и так живёт уже лет двести. И всё только моими силами. Я же тоже отдаю свои жизненные силы. Тем, кто мне нужен. А я бессмертна. Я ведь не умираю, а ухожу на тёмную сторону. И когда туда перейду полностью, я стану очень опасной. Все мои сёстры и братья живут в большей степени на той стороне. Я немного другая, потому обитала тут. Смотри, не сделай хуже себе. Ты же помнишь? «Не делай добра, не будет зла…»

— Не надо меня дурить и зубы заговаривать. Сладкоречивая, ты моя… Прямо сирена. Здесь просто никто не жил, вот ты деда и прикармливала. И волчице ты тоже умирать не давала, только чтобы она тебя кормила. Отпускай её.

— Умрёт она сразу…

— Не умрёт. Я сказал.

Волчица вздрогнула, открыла глаза и уставилась на Ракшая. Поза у парня была странной. Он стоял скрючившись, словно кого-то держал и руками, и ногами. Она зарычала.

— Не бойся, сказал Санька. Я с тобой.

Слова Ракшая желаемого действия на волчицу не произвели. Она, продолжая рычать, приподнялась и заковыляла прочь от избушки, однако через шесть шагов упала.

— Долго же ты из неё соки пила, — хмыкнув, сказал Санька. — Благодетельница.

— Если ты меня сейчас всю выпьешь, будешь жить вечно. Но прошу тебя, оставь мне хоть каплю моей силы и перестань наполнять светом. От вечности останется ещё очень много.

— Не нужна мне твоя чёрная вечность. И смерть мне твоя тоже не нужна. Но и отпускать тебя, чтобы ты кого-то продолжала мучить, тоже не хочу. Я не знаю, что мне с тобой делать.

Он перестал наполнять Гарпию светом, и та облегчённо вздохнула.

— Что ты можешь мне предложить? — Спросил Санька.

— Себя, — сказала Гарпия и снова преобразилась в человека. Симпатичного такого человека женской наружности. Очень симпатичного человека!

Сказать, что Александ Викторович удивился, — это не сказать ничего. Александр Викторович просто окуел. Он почувствовал такую волну её горячего желания, что всё его бесстрастие куда-то улетучилось. Сладострастие окутало его и наполнило тело.

— Ты, это… Того…

— Чего, «того», милый? Мы же когда-то были нимфами. Я буду самой лучшей женой на всём белом свете. Меня и изгнали из тёмного света, за мою любовь к царю Финею, которого я должна была погубить, но полюбила.

— Что-то терзают меня смутные сомнения, — нахмурившись произнёс Санька сакраментальную фразу. — Я тебе не верю.

— Почему? — Обиделась девушка и обида на её лице была такой искренней, что Санькино сердце обмерло.

— «Ещё одна страсть», — подумал он. — «Вот так-то, бесстрастный ты наш».

Санька глубоко вздохнул и медленно выдохнул, прочитав мысленно молитву из восьми слов. Потом снова вздохнул и снова медленно выдохнул. И так пока не успокоился.

— Мне очень хорошо, когда ты так делаешь. Твой старец постоянно молился, и я привыкла к этому. Я готова служить тебе, если ты не прогонишь меня. Ты мне нравишься. Ты такой же зверь, как и я. Ты лучше старика. Ты сильный. Ты сильнее меня, а ведь я почти богиня, мы потомки Титанов. У тебя, как и у меня, почти нет человеческих чувств.

— Какая из тебя жена? — Удивился Александр Викторович. — Ты ведь и не женщина даже!

— Ты снова не прав, милый, — прошептала Гарпия томно. — Мы изначально были людьми, так как рождались от земных женщин. Это много потом, когда мы встали на сторону богов в войне с титанами, боги дали нам особые свойства. Так что, я женщина и даже могу родить тебе детей.

Санька почесал голый затылок. Девица была хороша, и, чего там таить, «либидо» у Саньки, хоть и подавлялось, но подбиралось к горлу. Его пёрло, как на дрожжах. То ли на медвежьем молоке, то ли на гормональном перекосе, то ли кто-то так решил свыше. И тело сильно опережало его возраст. За ещё один год Санька превратился в парня лет пятнадцати.

— Всё хорошо, но ведь ты выглядишь значительно старше меня! — Хохотнул Ракшай. — Ты по здешним понятиям уже старуха.

Девица окуталась туманом и когда туман рассеялся, на лицо осталась прежней, но сильно помолодела.

— О, как! — Удивился Санька. — А лицо изменить можешь?

— Чем тебе моё лицо не нравится?! — Возмутилась Гарпия, но тут же сникла. — Лицо поменять не могу. Что, не нравится?

— Да так себе… Сойдёт.

— Сойдёт?! — Обрадовалась она. — Сойду?!

Гарпия запрыгала и захлопала в ладоши.

— Стой-стой, — замахал руками Санька. — Я ещё ничего не решил.

— Решил-решил! Я знаю!

Гарпия подбежала и кинулась на шею Саньки.

— О, блин! — Удивился он. — Так, я же тебя держал!

— Да?! — Удивилась Гарпия, заглядывая ему в глаза. — Ну, извини. Ты сам позвал.

Глаза у девушки были глубокие, как зелёные горные озёра.

— Ты меня в Аид не унесёшь? — Спросил Александр Викторович, понимая, что ему абсолютно всё равно, куда его унесёт гарпия.

— Я сама там не была пару тысяч лет, — прошептала она с закрытыми глазами.

Её губы обожгли Саньку горячим дыханием.

Обрядили всё по чину. Ракшай сначала родителям сказал, что хочет жениться, потом царю и Сильвестру, что возвращались из Коломны со смотра войск.

— Женись! Кто тебе не даёт? — Сказал государь, озабоченный больше тем, что строительство крепости на Свияге прервётся из-за ледостава, и уже отстроенное может быть разрушено и сожжено татарами.

Пока реки не встали Санька на своём кораблике скатался по Оке до волги, и по Волге в Нижний Новгород и привёз оттуда себе невесту, дочь зажиточных купцов, оставшуюся сиротой. Так объяснил всем, кому надо, Александр. А таких было: раз, два и обчёлся.

Оженились, обвенчались скромно, но столы Мокши накрыли на полдеревни. Так принято было. Гуртом работали, гуртом горевали, гуртом радовались. Всяк принёс свой припас, благо, что осень заканчивалась, кладовые были полнёхоньки.

К тому времени Иван Васильевич своей волей заставил церковников снять запрет на приготовление снеди из стерляди и ей подобных рыб. Потому столы ломились.

Сам Санька знал тысячу рецептов из рыбы, а уж его Агрипина, и подавно. Та развила такую кипучую деятельность, что кипело, варилось и жарилось вроде, как всё само, хотя жаровен и котлов стояло на берегу Москва-реки под бывшими торговыми навесами штук сорок. Санька в те дела не вникал, а только обеспечил инструментом, чугунными сковородами, которых наделали на продажу изрядно, и шампурами для мясных и осетровых шашлыков, я которых сгодился пережжённый берёзовый уголь.

То, что Агрипина сама руководила готовкой на свою свадьбу, влюбило в неё и всех мужиков, и всех баб. А уж Лёкса с Мокшей в ней души не чаяли, хотя приняли её поначалу сторожко.

По старым исконным правилам никакой обряд для создания семьи был не нужен. И многие даже в принадлежащих Ракшаю сёлах жили без венчания. Причём жили даже по несколько жён при одном муже. А некоторые мужики через год-два менялись жёнами. Было и такое. Причём, в сёлах и деревнях повсеместно.

Посему, Санька привёз даже не невесту, а сразу жену и жить с ней стал сразу же. И это никого не удивило. Потому-то Агрипина руководила приготовлением к поминкам, как называли любое застолье, на правах полноценной хозяйки, потому, как жили они уже вместе с Санькой недели три.

Мёд, пиво и самогон текли рекой. Сам Александр Викторович к алкоголю тяжелее пива был равнодушен, но пиво, зато, варил знатное. Да и самогон у Саньки получался из ячменя, тоже убойный. Перегонные камеры у него стояли прямо на реке. В процессе подготовки сусла его нужно было резко остудить с температуры шестьдесят пять до двадцати трёх, а где это легче всего можно делать, как не на проточной воде? Да и сам перегон без охлаждения не шёл.

Санькин самогон продавали в Кремле, в первом в России кабаке. Опричникам из первой тысячи бесплатно, иным за три-четыре деньги.

— Да ты у меня кудесник, — ластилась к Саньке молодая жена. — Откуда у тебя так много знаний? Ты, словно, как и я, живёшь со дня сотворения мира.

— Ты же знаешь, где я летаю… Там и беру, — уклонился от ответа Александр. — Иди, лучше ко мне, моя красавица.