Башни Латераны

Глава 17

Глава 17

Прошло вот уже две недели после того первого, самого кровавого штурма. Лео сидел в казарме наемников, наматывая кожаный шнур на рукоять меча.

Казармы, выделенные для временного расположения наемников, располагались в старом складе у северной стены, неподалёку от Речной башни. Раньше здесь хранили бочки с солёной рыбой и вином, мешки с зерном, тюки с тканями — всё то, что купцы свозили с севера и юга, прежде чем отправить дальше, в глубь королевства. Теперь же, с началом осады, барон отдал здание под казарму наёмников, и купеческое добро поспешно вывезли, оставив лишь пустые стены и запах старого дерева, пропитанного годами рыбным душком и винными парами.

Помещение было большим — длинным и широким, с высокими потолками, закопчёнными от факелов. Толстые деревянные балки, почерневшие от времени и дыма, держали крышу. Пол — грубые доски, кое-где прогнившие, кое-где залатанные наспех. В углах валялась старая солома, которую никто не убирал, и пахло от неё сыростью и плесенью.

Вдоль стен стояли грубо сколоченные нары в два яруса — наспех сбитые из досок, без матрасов, только охапки соломы и потрёпанные одеяла. Каждый наёмник обустраивал своё место как мог: кто-то подкладывал под голову мешок с вещами, кто-то вешал над нарами оружие и доспехи, кто-то просто бросал всё в кучу у изголовья.

Посередине казармы стоял длинный стол — массивный, дубовый, весь в зарубках, пятнах от эля и воска. За ним могли разом сидеть два десятка человек. Скамьи вокруг стола были такими же грубыми, без спинок, расшатанными. На столе всегда лежало что-то съестное — остатки хлеба, миски с остывшей похлёбкой, кувшины с элем, ножи, ложки, кости от мяса.

У дальней стены, возле единственного маленького окна с грязным стеклом, стоял очаг — широкий, каменный, с закопчённым дымоходом. В нём постоянно тлели угли, даже днём — чтобы можно было разогреть еду или просто погреться. Рядом с очагом валялись поленья, щепки, кочерга, несколько горшков и котелков.

Вдоль одной из стен висели крючья, на которых болтались доспехи, кольчуги, кожаные куртки, ремни, щиты. Всё потрёпанное, помятое, в пятнах и царапинах — рабочее снаряжение, которое видело не одну битву. Под крючьями стояли деревянные ящики с оружием — мечи, топы, копья, кинжалы. Некоторые клинки были обёрнуты промасленной тканью, другие просто валялись грудой. Пахло металлом, маслом, кожей.

В углу, у противоположной стены, стояла бочка с водой — для умывания, для питья. Рядом — ведро, половник, несколько деревянных кружек. Вода была мутноватая, с привкусом дерева, но пить можно.

Ещё в одном углу, за старой рваной занавеской, был отгорожен небольшой закуток — что-то вроде подсобки. Там стояли ещё несколько ящиков с припасами, свёрнутые одеяла, мешки с чем-то непонятным. Туда обычно никто не лазил.

Свет в казарму проникал скупо — через единственное окно и несколько узких щелей в стенах. Днём было сумрачно, вечером — почти темно. Поэтому факелы горели постоянно — в держателях на стенах и у дверей. Пламя коптило, дым стелился под потолком, оседал на балках. Пахло дымом, потом, немытыми телами, кожей, металлом, несвежей едой и ещё чем-то неопределённым — застарелым, затхлым, солдатским.

В казарме всегда было шумно. Днём — когда наёмники возвращались со стен или с дежурств — они ели, пили, точили оружие, чинили доспехи, играли в кости, ругались, смеялись, рассказывали истории. Вечером шум стихал, но не исчезал — кто-то храпел на нарах, кто-то ворочался, кто-то тихо разговаривал в темноте. Ночью было чуть тише, но всегда кто-то бодрствовал — дежурные у двери, караульные, те, кто не мог заснуть.

Лео ещё не привык к этому месту.

Он не жил здесь — Курт строго запретил. «Ты оруженосец Безымянной, а не рядовой наёмник. Твоё место — рядом с ней. Но бывать тут должен. Каждый день. Ешь с нами, точи оружие, слушай байки. Чтобы парни к тебе привыкли. Чтобы стал своим. Иначе будешь чужаком, а чужакам тут не доверяют».

И Лео приходил. Каждый день. На час-два. Садился за общий стол, ел похлёбку, слушал разговоры, отвечал на вопросы — уклончиво, осторожно, стараясь не выдать лишнего.

Наёмники относились к нему по-разному. Кто-то — с насмешкой, называя «поварёнком» или «студизиосом». Кто-то — с любопытством, расспрашивая про Безымянную. Кто-то — с безразличием, не обращая внимания. Но постепенно, день за днём, он становился частью этого места. Не своим до конца, но и не чужим.

Алисия же… командир выбил для неё маленькую квартиру в соседнем доме — две комнаты на втором этаже, с отдельным входом. Хозяева сбежали из города в первые дни осады, и дом стоял пустым. Курт поставил у входа караул — двух надёжных ребят, которые никого не пускали внутрь и не задавали лишних вопросов.

«Безымянная Дейна дала обет уединения, — объяснял Курт всем любопытным. — Ей нужно молиться, медитировать. Её нельзя беспокоить. Только её оруженосец может к ней входить».

И Лео был единственным, кто туда заходил. Кормил её — вернее, делал вид, что кормит. Следил за доспехами. Натирал их, ухаживал за ними. Курт говорил, что можно оставить ее вот так — в доспехах с головы до ног, чтобы в любой момент быть готовыми, и чтобы времени не терять, но Лео не мог себя заставить так поступить с той, которой он когда-то восхищался. Поступить вот так значило окончательно похоронить мысль о том, что она все еще Алисия, начать обращаться с ней как с инструментом, как с оружием. Потому в доме он всегда снимал с нее доспехи и облачал в легкое летнее платье белого цвета с вышитыми по подолу васильками. Даже надевал ей на ноги мягкие войлочные тапочки — полы в доме были холодными. Разговаривал с ней — тихо, осторожно, зная, что она почти не отвечает. Нокс практически переселился к Алисии, почему-то предпочитая ее общество и устраиваясь спать у нее в ногах, когда она лежала на кровати с закрытыми глазами.

Все это давала иллюзию нормальности и порой Лео забывал о том, что происходит, старался не думать об осаде, о последних событиях, о том что произошло на кладбище и сам с собой притворялся что живет в сказке — вместе с любимой девушкой в одном доме, ухаживает за ней, расчесывает ей волосы и рассказывает о том, какую шуточку снова отмочил Маркус Вобла и как его снова достал этот придурок Бринк и что на рынке цены совсем стали сумасшедшими а хлеба нет вовсе, теперь полгорода монастырской похлебкой кормится. О том, что видел с утра певчую птичку, она сидела на заборе у Собора и пела взахлеб, словно бы не осень на дворе а весна, о том, что Нокс стал совсем ленивый и даже домой не приходит а ночует с нами… с нами. Так будто они — молодожены, которые купили свой первый дом и сейчас наслаждаются обществом друг друга…

Но потом хрипло звучал боевой горн, и он срывался с места, лихорадочно помогая Алисии натянуть доспехи, застегнуть застежки и подать ей «Сокрушитель», боевой молот прадеда барона Хельмута, найденный в оружейной. Потом они выбегали за дверь, высматривая вымпел на стенах, зов о помощи, требование о подкреплении… а потом начиналась работа.

Архимаги противника прекратили бить по стенам могучими заклинаниями, маги послабее вели беспокоящий огонь, который никуда толком не попадал и имел своей целью скорее раздражать и отвлекать, чем нанести повреждения укреплениям и людям. Солдаты противника шли на штурм, но тоже как-то вяловато, без былого огонька. Командир Курт беспокоился, считал, что Арнульф что-то затевает, что-то строит там, по другую сторону холма, постоянно дергал магистра Отто фон Грюнвальда на предмет подкопов и минных галерей, получал ответ что никто ничего не копает, но не успокаивался. Разведчики Мессера из «Алых Клинков» попытались вызнать что там за холмами происходит, что затеял Арнульф и почему его Архимаги затихли, в ночь выплыли на лодке ниже по течению, лежа, выкрасив лица темной краской и завернувшись в лохмотья, чтобы с землей сливаться. Никто не вернулся. Мессер клялся что-то были его лучшие люди и просил разрешения попробовать еще и на этот раз самому с разведчиками пойти.

Разрешения Курт не дал. Сказал, что самому до колик хочется узнать, что же этот ублюдочный король задумал и чего он там строит, но просто так людей губить почем зря он не собирается. Тем более — Мессера, который хоть и редкая сволочь, но кроме него этих чертовых сорвиголов из «Алых Клинков» никто в кулаке держать не сможет. Легкая кавалерия же… эти придурки совсем жизнь не ценят. А у него город, у него контракт и вообще. Нет.

Мессер ушел, огорченный. Для легкой кавалерии действительно не было работы по профилю, они как все — вставали на стены и отражали атаки, тыкая алебардами вниз и сбрасывая камни, но сражаться в строю были не приучены и быстро заскучали. Кроме того, с угрозой голода на горизонте явственно замаячила перспектива забить лошадей для улучшения рациона, а на это Мессер реагировал как будто ему предлагали собственного ребенка съесть, шипел и ругался, клялся всеми святыми что если кто к его Снежку с ножом подойдет, то он ему кишки выпустит и на голову намотает. Снежок, огромный белый жеребец со скверным характером отвечал ему взаимностью, кусал и лягал всех вокруг, кроме своего хозяина.

Дейна Элеонора, магистр Школы Огня Третьего Круга — даже предположила, что у этих двоих особая связь и что разлучать Мессера с его жеребцом было бы негуманно и предложила забить сразу и Мессера и Снежка. Но возможно, что это было сказано сгоряча после того, как Снежок довольно сильно куснул ее за плечо, пока она разговаривала с Мессером наедине. Что именно делала дейна Элеонора, магистр Школы Огня Третьего Круга в конюшне наедине с командиром наемной роты «Алых Клинков» — она так и не сказала.

Из студентов Академии выжили почти все… кроме тех, кто попал под ту самую первую атаку на восточной стене. Грета сожгла себе каналы и теперь восстанавливалась, выходить на стену ей было запрещено. Густав… очкарик Густав погиб в первую атаку, как и Фридрих, как и Марта. Марту было особенно жаль, она была единственной кто решился прийти на похороны Алисии.

Так день шел за днем, ничего не происходило, только рацион еды, выдаваемый служками монастыря, становился все скуднее, но все равно солдат кормили заметно лучше, чем обычных жителей. Лео старался относить домой половину своей порции, весь хлеб и мясо. Выдавали на троих, одну порцию на него и двойную на Алисию, которую тут прозвали Безымянной. Упустили они этот момент, имени ей не придумали, вот и брякнул Курт что дескать благородная дейна из Паладинов Ордена Южного Креста, приняла жесточайший обет и до того времени как Враг Рода Человеческого не будет повержен — отказалась от своего имени, от своей семьи, от соблазнов мирских и от речи человеческой. Так что нет у нее имени. Вот и прозвали Алисию в ее доспехах Безымянной Дейной или просто Безымянной.

С того момента прошло уж почти две недели, и они с Алисией успели побывать в бою еще несколько раз, когда маги противника обрушили половину Речной Башни, когда попытались заморозить реку и штурмовать по льду… но эта попытка быстро накрылась, все же магистр Элеонора хоть и была по слухам уж слишком привязана к некому Мессеру, но магом была отменным и Школу Огня показала во всей красе. Потом была еще та ночь, когда несколько разведчиков Арнульфа смогли тихо вскарабкаться на стену и даже срезать парочку караульных, но магическая ниточка, протянутая вдоль стены, тренькнула, поднимая тревогу. Когда Лео с Алисией прибежали на место, то на стене уже кипел бой, разведчики сбросили вниз веревочные лестницы, а подошедшие в тишине штурмовики замотали доспехи тряпками чтобы не издавать шума и уже вовсю поднимались над зубцами, перепрыгивая на стену.

Тогда Лео в первый раз понял, что не знает, как именно управлять Алисией, какую команду ей давать. Ранее все было понятно, черно-желтые — враги, серые с красным — свои. Орел — враги, три башни — свои. Сперва он даже растерялся. Но Алисия уверенно перехватила боевой молот старого барона и двинулась вперед, безошибочно вычисляя врагов и опрокидывая их мощными ударами. Глядя ей вслед, он подумал о том, что она — учится. После того боя наемники и солдаты городской стражи окончательно поверили в силу Безымянной, ну еще бы — она прошла вдоль стены как серп самой Мораны — вжжик и все, стена опустела, только на камнях, скользких от крови тела лежат. И даже раненных нет… обычно всегда после боя раненных много, все стонут, кричат, кто-то просто белый лежит, сплошная морока, своих к целителям, врагам — глотку резать… а после нее — тишина. Даже не дернется никто, не захрипит.

Те кто видел как она двигается в бою своими глазами — очень сильно задумались. Некоторые разглядывали доспехи на мертвых воинах противника, вмятые внутрь одним ударом «Сокрушителя» и качали головой, бросая взгляды на Безымянную.

Общее мнение выразил похабник Бринк, который то ли в шутку, то ли всерьез сказал, что такой бабы он в жизни не видывал и с такой как она лучше ни в постели, ни в бою не встречаться. Потому как результат примерно один и тот же будет — лепешка. Правда в первом случае хоть удовольствие получишь перед смертью…

Лео стоял у окна казармы, глядя на пустую улицу внизу. Стекло было грязным, мутным, покрытым изнутри конденсатом, но сквозь него всё равно можно было разглядеть мир снаружи.

Когда-то здесь кипела жизнь — торговцы выкатывали бочки с вином, ремесленники открывали лавки, дети бегали между телег, смеясь и крича. Теперь только ветер гонял по мостовой прошлогоднюю листву и клочки бумаги.

Где-то вдалеке, за крышами домов, виднелись зубцы городской стены. На них — крошечные фигурки дозорных, неподвижные, как игрушечные солдатики. А за стеной, в нескольких милях, дымились костры лагеря короля Арнульфа. Тысячи костров. Тысячи врагов.

Но сегодня было тихо. Как и вчера, как и позавчера.

Враг не штурмовал стены. Не бил из требушетов. Не посылал магов жечь дома огненными шарами. Только изредка — раз в день, а то и реже — к стенам подходили небольшие отряды с лестницами, делали вид, что собираются лезть наверх, выпускали десяток стрел и отступали.

Он не понимал войну. Но даже ему было ясно: такая тишина — хуже, чем штурм. Потому что неизвестность съедала людей изнутри, как ржавчина железо.

— Эй, поварёнок! — раздался за спиной грубый, насмешливый голос. — Ты что, всю ночь у окна простоял? Или просто боишься спать в своей тёплой квартирке рядом со святой девой?

Лео вздрогнул и обернулся.

За длинным деревянным столом, заваленным остатками завтрака — чёрствым хлебом, миской остывшей похлёхи, кувшином разбавленного эля — сидели несколько наёмников из роты. Грюнд Рыжий, здоровенный детина с копной огненных волос и шрамом через всю левую руку, ухмылялся, показывая кривые жёлтые зубы. Рядом с ним — Маркус Вобла, худой и жилистый, с вечно прищуренными глазами и ножом в руках, которым он методично чистил ногти. В углу, на низкой скамье, сидел старый Пауль, бывший сержант городской стражи, которого выгнали за пьянство. Он хмуро жевал хлеб, запивая элем, и не смотрел ни на кого.

— Я… я не спал, — ответил Лео, отходя от окна. — Просто… думал.

— Думал, — передразнил Грюнд, и несколько других наёмников захихикали. — Слышь, Маркус, он думал. Мозгами своими студенческими работал.

Маркус Вобла не поднял глаз от ножа:

— Оставь парня, Грюнд. Он оруженосец. Ему положено думать. За двоих — за себя и за свою госпожу.

Это прозвучало не то насмешливо, не то сочувственно. Лео не мог понять.

Он подошёл к столу, взял миску с похлёбкой — она была жидкой, почти прозрачной, с плавающими кусочками какого-то корнеплода — и сел на край скамьи, подальше от остальных. Есть не хотелось, но надо было. В последние дни он ел мало — то ли от усталости, то ли от постоянного страха, который скручивал желудок в узел.

— Как там твоя госпожа? — спросил Грюнд, отрывая кусок хлеба. — Всё молится?

Лео кивнул, не поднимая глаз:

— Молится.

— Целыми днями?

— Да.

— И ночами тоже?

— И ночами.

— А ты что, рядом сидишь? Караулишь?

— Иногда, — уклончиво ответил Лео. — Когда велит.

— Везёт тебе, поварёнок, — хмыкнул Грюнд. — Живёшь в тёплой квартирке, а не в этой вонючей казарме. Небось и кормят тебя лучше.

— Так же, как всех, — пожал плечами Лео.

На самом деле он почти не ел. Еду приносили, распределение взял на себя Храм, а им с Алисией полагалась тройная порция — одна ему и двойная ей. Он накапливал хлеб и кашу, заворачивал горшок в полотенце и относил домой. Отец теперь вовсе не получал жалования, верфи не работали, работа на укреплениях и в ополчении не оплачивалась, там просто кормили. И кормили скудно, а у него дома два голодных рта, матушка и Мильна. Матушка все еще шила, но кому нужны обновки, если город в осаде и не сегодня — завтра все рухнет? «Три Башни» закрылись как таверна, там теперь пункт раздачи монастырской похлебки, а в верхних комнатах раненные лежат. Потому он и считал своим долгом каждый день своих навещать с горшочком, завернутым в полотенце.

— А она правда никогда не снимает шлем? — спросил кто-то из младших наёмников, сидевших в дальнем конце стола. — Даже когда спит?

— Никогда, — подтвердил Лео.

— А как же она ест?

— Постится.

— А срёт?

— Заткнись, Ганс, — вступился Маркус. — Не твоего ума дело.

— Да ладно, всем интересно! — не унимался Ганс, молодой парень с щербатой улыбкой.

— Она что, святая какая-то? Совсем ничего человеческого?

Лео сжал ложку в руке. Хотел что-то ответить, но не нашёлся.

— Святые тоже люди, — вдруг произнёс старый Пауль, не отрывая взгляда от миски. — И они тоже едят, спят, срут. Просто делают это скромно, без лишнего шума. Не то что ты, Ганс, как откроешь хлебало так сразу дерьмом вонять начинает.

— Ты… чего⁉ — вскинулся было Ганс, но Пауль поднял взгляд и посмотрел на молодого, да так, что тот сел обратно.

— Тебя, сосунок, здесь бы не было. — сказал Пауль спокойно, возвращаясь к своей каше: — если бы не его госпожа. Видел я как Безымянная в строй врагов врубается, только сопли кровавые во все стороны. Умел бы ты так же мечом махать как языком — может быть и мог бы чего сказать. А так… лучше завались. Ты ей должен пятки целовать, что еще живой, а не болтаешься за воротами на кол насаженный. Не знаешь как Арнульф любит после себя лес из кольев оставлять?

— Да я… я ж не…

— Вот и заткнись, если ты «не». — передразнил его Пауль, отодвигая миску.

— Ну да, — кивнул Маркус. — Не наше дело лезть в чужую жизнь. Главное, что она дерётся, как десять мужиков разом. Видел я её в проломе. Такого не забудешь. Одно слово — Паладин. Кого попало в рыцари Святого Ордена не берут, эти ребята с демонами наравне рубились в Третью Демоническую.

— И правда, — согласился Грюнд: — нам бы таких побольше… мы бы даже на стенах не стали бы стоять, просто вышли бы за ворота и вперед… к Арнульфу в шатер. То-то он обосрался бы!

— Ладно, хватит болтать, — проворчал старый Пауль, поднимаясь со скамьи. — Пора на стену. Смена через полчаса.

Наёмники начали подниматься, допивать эль, затягивать ремни на доспехах. Грюнд потянулся, хрустнул суставами, и кивнул Лео:

— Ты куда? На стену с нами или к своей?

— К госпоже, — ответил Лео. — Мне нужно… проверить её доспехи.

— Ага, доспехи, — ухмыльнулся Грюнд. — Ну давай. Передавай ей от нас поклон. И скажи, чтоб она не забывала про нас, простых парней. От меня лично — чтобы в бою не перепутала. А то приголубит своим молотом и все. Моя мамочка меня не дождется.

Лео кивнул и поспешно вышел из казармы. Холодный утренний воздух ударил в лицо. Он ускорил шаг. Час он пробыл в казарме, как и положено младшему — почистил доспехи и починил кое-что по мелочь — перетянул рукоять меча кожаным шнурком, выправил лезвие на точильном камне, отчистил рыжие пятна ржавчины на топоре… а теперь его ждал урок боя на мечах. Именно боя, а не фехтования. Курт с первого раза объяснил ему разницу, фехтование — это когда дуэль благородных дейнов, все по правилам и один на один. А бой — это когда все вокруг пытаются тебя убить, а ты пытаешь не дать им тебя убить, и по возможности — убить их всех.

— Твою… Безымянную Дейну учить — только портить. — говорил командир: — она и так с молотом ловко управляется. А вот ты меч держишь как селедку. Или палку колбасы. Ты ж теперь у нас официально в «Черных Пиках». А я у себя в отряде такой позор видеть не желаю. Будешь у Бринка учиться, он с мечом обращаться умеет.

Так что после часа в казарме наемников Лео ожидал примерно час мучений и унижений с Бринком, который не обучал его, а просто избивал гибкой деревянной палкой, стараясь попасть как можно больнее. И только потом у него будет время на то, чтобы отнести еду домой и немного поговорить с матушкой и Мильной. Отец конечно же занят, стоят укрепления внутри города на случай, если стены все же не выдержат.

Лео вздохнул и направился за казарму, туда где была тренировочная площадка. Тренировка с Бринком была, как всегда, унизительной и болезненной. Бринк не учил — он избивал. Гибкая деревянная палка свистела в воздухе, оставляя синяки на рёбрах, на плечах, на руках. Лео пытался защищаться, парировать, но Бринк был быстрее, опытнее, злее.

— Ты держишь меч как лопату! — рявкнул Бринк, сбивая клинок из рук Лео очередным ударом: — кисть береги, дурошлеп! Тебе так пальцы поотрубают первым же взмахом!

Лео поднял меч, стиснул зубы, снова встал в стойку. Бринк усмехнулся и снова ударил, единым слитным движением — по запястью, по локтю, по колену. Лео упал, задыхаясь от боли.

— Всё, хватит на сегодня, — бросил Бринк, отходя. — Ты безнадёжен, поварёнок. Но хоть стараешься. Завтра снова. И послезавтра. Пока не научишься хоть как-то держать меч в руке… и за что мне такое наказание…

Лео молча поднялся, подобрал меч, вытер пот со лба. Всё тело болело. Но он не жаловался. Не мог.

Потому что знал: если не научится — умрёт. Рано или поздно.

Он вышел со двора, где проходила тренировка, и медленно побрёл по узким улицам Нижнего города. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в тусклые оттенки охры и свинца. Улицы были пусты. Только изредка мелькала фигура — патруль город кой стражи, старуха с вязанкой хвороста, ребёнок, бегущий куда-то по своим делам.

Лео свернул в знакомый переулок и остановился у дома своих родителей. Постоял, собираясь с духом. Потом взвесил в руках свёрнутый узелок — горшок с кашей, завёрнутый в полотенце, ещё тёплый. Половина его пайка и весь паёк Алисии.

Он поднялся по ступеням, постучал.

Дверь открыла мать. Увидев его, лицо её осветилось:

— Лео! Сынок!

— Привет, матушка, — он протянул ей узелок. — Принёс еды.

— Господи, спасибо, — она взяла горшок, развернула полотенце, заглянула внутрь. Глаза её стали влажными. — Ты… ты опять себе ничего не оставил?

— Оставил, матушка. Я уже поел. В казарме.

Она не поверила — он видел это по её глазам — но не стала спорить. Просто обняла его, крепко, отчаянно, и прошептала:

— Спасибо. Спасибо тебе, сынок.

Лео пробыл дома недолго. Мать накормила Мильду — девочка ела жадно, быстро, будто боялась, что еда исчезнет. Отец ещё не вернулся — работал на укреплениях где-то в центре города.

Мильда болтала о чём-то — о соседской кошке, о том, что видела на улице, о слухах про Безымянную Дейну. Лео слушал вполуха, кивал, улыбался через силу.

А потом поднялся, попрощался и ушёл.

Вечерело.

Квартира встретила его тишиной.

Лео закрыл за собой дверь, повернул ключ в замке, прислонился к косяку и выдохнул. Только здесь, в этих двух маленьких комнатах, он мог расслабиться. Перестать притворяться.

Перестать быть солдатом, оруженосцем, «поварёнком».

Просто быть собой.

Он прошёл в дальнюю комнату.

Алисия сидела на краю кровати, неподвижная, в полном доспехе. Серебристая кираса с гравировкой птиц и цветов тускло блестела в свете единственной свечи на столе. Шлем с опущенным забралом. Руки на коленях. Спина прямая.

Как статуя.

Как кукла.

Лео подошёл ближе, присел перед ней на корточки:

— Привет, Алисия. Я вернулся.

Она не ответила. Не шевельнулась.

Он медленно поднял руки, расстегнул застёжки на шлеме, снял его. Зелёные глаза смотрели в пустоту — неподвижные, незрячие, пустые.

Лео осторожно провёл рукой по её щеке. Кожа была прохладной, но не ледяной. Почти как у живой.

— Сегодня Грюнд передавал тебе привет, — тихо сказал он, начиная расстёгивать доспехи. — Сказал, чтобы ты его в бою не перепутала. А то «приголубишь своим молотом, и всё — мама его не дождётся». Знаешь, глядя на Грюнда я бы никогда не подумал что у него мама есть.

Он снял кирасу, наручи, поножи. Аккуратно сложил всё на стул у окна. Потом достал из сундука белое летнее платье с вышитыми васильками по подолу и осторожно, бережно надел его на неё.

Алисия не помогала. Не сопротивлялась. Просто позволяла.

Как всегда.

Лео надел ей на ноги мягкие войлочные тапочки, поправил подол платья, отступил на шаг.

Теперь она выглядела… почти живой. Почти обычной девушкой. Той самой Алисией, которую он помнил. Которую любил.

Он сел рядом с ней на кровать, взял её руку в свою. Холодные пальцы. Неподвижные.

— Бринк сегодня опять меня избил, — прошептал Лео, глядя в окно, где сгущались сумерки. — Говорит, я безнадёжен. Может, он прав. Я никогда не был воином. Я… я просто студент. Поварёнок.

Он замолчал, слушая тишину.

Где-то вдалеке кричала ворона. Скрипнула половица в соседней комнате — наверное, Нокс. Чёрный кот почти переселился сюда, к Алисии. Спал у её ног, когда она лежала. Следил за ней янтарными глазами, будто ждал чего-то.

— Матушка и Мильда передают привет, — продолжил Лео. — Они не знают, что ты здесь. Думают, что ты… что ты Паладин из Ордена. Безымянная Дейна. Что ты спасёшь город.

Только треск свечи и тихое мурлыканье Нокса, устроившегося у изножья кровати.

Лео вздохнул, отпустил её руку, поднялся. Взял гребень со стола и сел позади неё. Начал медленно, аккуратно расчёсывать её волосы — длинные, тёмные, ещё мягкие, словно живые.

— Сегодня на рынке совсем нет хлеба, — тихо говорил он, водя гребнем по прядям. — Цены сумасшедшие. Люди голодают. Но солдат кормят лучше. Мне дают тройной паёк — за себя и за тебя. Я половину отношу домой. Матушка так благодарна… она плачет каждый раз. Мессер сказал что лучше даст десяток своих всадников съесть чем коней забивать.

Он продолжал расчёсывать, продолжал говорить — о мелочах, о пустяках, о том, что видел, слышал, чувствовал.

И вдруг — совсем тихо, почти неслышно — Алисия произнесла:

— Не… перепутаю.

Лео замер.

Сердце пропустило удар.

Он медленно, очень медленно поднял голову, посмотрел на её лицо.

Алисия сидела неподвижно. Глаза всё так же смотрели в пустоту. Губы неподвижны. Но он слышал. Он точно слышал.

— Алисия? — прошептал он, голос дрожал. — Ты… ты меня слышишь?

Пауза.

Долгая, мучительная пауза.

А потом её голова повернулась. Совсем немного. Всего на несколько градусов. Она взглянула на него.

— Не перепутаю.