Барон Семитьер: Мясорубка

Глава 5 Маска смерти

“I'm your truth, telling lies”

Metallica, "Sad But True"

Среда, 8 марта, около 21–30

Труп обнаружили в центре площади Гамбета, как раз в том месте, где воедино сходились шесть улочек. Девушка, а точнее — то, что ею когда-то являлось, лежала у фонтана, в центре. Наверное, при жизни ее даже можно было назвать красивой. Сейчас же ее глаза распахнутые в невыразимом ужасе, смотрели в пустоту, а окровавленный, разинутый рот застыл в безмолвном крике. Воздух пропитался едким запахом крови и сырости, мостовая под ногами липла к подошвам, словно сама земля пыталась удержать ужас этой ночи. Вдалеке раздавался приглушенный плач, смешиваясь с треском и шипением газовых фонарей.

Инженер-сыщик недовольно посмотрел на блюющего в чашу фонтана молодого жандарма, совсем еще мальчишки. Раффлз отвернулся, чувствуя, что его желудок тоже сжимается.

“Скоро он перестанет видеть их лица, как и я. Но до тех пор каждый труп будет кромсать его душу”, — подумал он.

На плечо Раффлзу легла тяжелая, холодная рука:

— Дружище, благодарю за сигнал. Сам знаешь, тело на месте преступления способно рассказать намного больше, чем у меня на столе.

Франсуа резко развернулся:

— Барон, сколько времени вам понадобилось, чтоб добраться сюда?

Семитьер пожал плечами:

— Минут десять. Тут идти меньше километра.

— Тогда расскажите, пожалуйста, что вы делали после того, как покинули “Тиффож”. В подробностях.

Барон несколько секунд помолчал, саркастично усмехнулся:

— Мое алиби? О, я играл в шахматы с Сатаной. Конечно, он жульничает, но я все равно выигрываю. Впрочем, если серьезно, то я давно ждал чего-нибудь подобного. Долго соображаете, мон шер. Как известно, самый лучший способ надежно спрятать какой-либо предмет — оставить его на виду. Давайте проанализируем ход ваших мыслей.

Могильщик, практикующий анатомические вскрытия, по неустановленным пока причинам кромсает жителей столицы. При этом выбирает наиболее уязвимые, низшие слои населения. Впрочем, понятно — никто доподлинно не знал бы реальное число его жертв, если бы он не начал выставлять их тела напоказ. Мол, гляньте, какой я неуловимый. Угадывается аналогия с господином, именующим себя Джеком Потрошителем из Уайтчепела, не правда ли? Впрочем, тому хватало наглости исключительно на то, чтобы писать полицейским издевательские письма. Потом он пропал, а буквально вскоре нечто подобное появилось в Лютеции. Не исключаем, также, мотив культовых убийств — ведь, наш подозреваемый родом из краев, славящихся чудовищными ритуалами Вуду. Верно мыслите, дорогой Раффлз. Только, вот, один маленький нюанс: весь сегодняшний вечер я провел с вдовой месье Дрейфуса, которая покинула меня лишь после вашего сообщения по телефону. Не правда ли, железное алиби?

Конечно, есть нюанс: именно так и поступил бы настоящий убийца, обеспечив себе такого свидетеля, чтоб невозможно было подкопаться. Также, напомню, что слугой у этого подозрительного типа служит бывший грабитель и убийца. Кто сказал, что они не могут быть в одной банде? Значит, пока потенциальный маньяк отвлекает внимание одного подозрительного сыщика беседуя с почтенной дамой, этот самый головорез и относит предварительно изрезанный труп на площадь, где демонстративно его оставляет. Верно, Франсуа? Только, вот незадача — мой дворецкий получает дополнительные деньги за то, что лично организовывает всю церемонию погребения. А значит, он присутствовал во время долгого и нудного обсуждения завтрашнего дня с печальной вдовушкой. Единственная, кого я не в состоянии подтянуть к этой идеальной схеме, это госпожа Фалюш. Мне кажется, с моей стороны было бы большой глупостью приводить в свое логово бедную девушку. Конечно, если бы я не хотел ее тоже… умертвить.

Барон прищурился, его голос стал ниже, почти угрожающим:

— Но если бы я был убийцей, Раффлз, ты бы уже сам лежал на моем столе, а не задавал эти вопросы.

Он выдержал небольшую паузу, а затем рассмеялся, хлопнув инженер-сыщика по плечу:

— Не обращай внимание. Я шучу, старина. Или нет…

Командан Управления безопасности потер лицо с печатью усталости на нем:

— Барон, прости, пожалуйста. Слушай, у меня действительно голова идет кругом, а мозг отказывается соображать.

— Брось ты! — Гведе расхохотался. — Какие между друзьями обиды? Тем более, согласись, то, что я описал вполне могло было бы оказаться правдой. По крайней мере, выглядит очень складно. Однако, если ты закончил самобичевание, давай осмотрим труп. Кто там на этот раз?

Из саквояжа могильщик вытащил свой неизменный “Окулус” и, передав цилиндр одному из жандармов, приспособил его на голову. Повертев сбоку небольшую шестерню, он опустил на глаз линзу, тут же вспыхнувшую нежно-голубым светом:

— Что же мы имеем? Молодая девица. Навскидку, лет восемнадцать-двадцать. Внешних признаков борьбы нет, хотя это мы проверим более тщательно. Ага. Вот что интересно — видите следы воска на лбу?

— Свеча?

— Именно. А на ладонях очень забавные порезы. Нанесены после смерти и уже после того, как из тела откачали кровь. Похоже на какие-то символы, не правда ли?

— Простите, — в разговор вмешался тот самый молодой жандарм. — Я знаю, что это такое. “Древо жизни” из Каббалы. Моя бабушка много рассказывала об этой науке. Она хананеянка.

Барон уважительно посмотрел на парня:

— Отличные познания, мой юный друг. Благодарю вас. Итак, кто-то убил девчонку, вырезал на ее руках символы тайного вероучения и прилепил свечу на лоб. Уверен, до этого ничего подобного не было.

— Насколько я помню — нет. Впрочем, сейчас приедет Марсель, спросим у него.

— Это не к спеху. Тем более, я видел предыдущую жертву Мясорубки. И могу гарантировать, наш убийца преследует совершенно иные цели, нежели проба поиграть в чародея.

— Очередная попытка копировать известного преступника? Кому-то тоже хочется славы?

— Отнюдь. Могу спорить, это не подражатель. Работа все такая же тонкая и аккуратная. Площадь в виде гексаграммы, воск, вырезанные символы. Поздравляю, коллега. Мясорубка начал волноваться. Преступнику кажется, что мы подобрались к нему слишком близко, а потому он пытается запутать следы и представить виновными хананеев. Почему их?

— Модное поветрие. Чуть что — виноваты масоны. Ну а стараниями Бергнара и ему подобных, эти суеверия разносятся в широкие массы.

— Вот именно. Кто обнаружил труп?

— Фонарщик. Он начинает зажигать газ с этой площади.

— Как же, знаю сего господина. Однорукий Лука?

— Он самый.

— Что ж, его мы даже допрашивать не будем. С его врожденным слабоумием, он вряд ли окажется полезным для расследования. Ладно. Что тебе уже удалось обнаружить?

— Судя по отсутствию в округе каких-либо других следов, труп привезли сюда на тяжелой повозке или фиакре. Транспорт подъехал практически вплотную — видишь, здесь следы копыт? Они совсем свежие. Подкованы лошади недавно. При чем — обе. Тот же, кто выгружал его — явно не из бедняков. Обратите внимание на следы — это не подбитые гвоздями ботинки и не деревянные башмаки. Подошва резиновая, с рисунком. Такой наносят на калоши фирмы “Дельта”. Стоят они не меньше тридцати экю. Судя по отпечаткам ног в грязи, преступник сперва выставил наружу одну ногу — отметьте глубину следа — вытащил тело, после чего развернулся и, уже наступив на две ноги, уложил свою ношу на парапет. Потом, на носках, он проследовал обратно. Да, я склоняюсь к тому, что это была запряженная повозка, иначе на козлах должен находиться кучер. Этим же видом транспорта можно управлять просто сидя внутри.

— Превосходная работа, Раффлз. Теперь нам достаточно будет просто допросить несколько сотен мужчин, которые носят нужную нам марку калошей. Извини за сарказм, просто создалось такое ощущение, что я совсем недавно уже шутил на данную тему. В любом случае, это намного больше, чем у нас было раньше. Ну как, грузим тело и едем ко мне? Посмотрим, что расскажет нам эта куколка…

— Мне кажется, тревожить ассистента мы не будем и справимся сами, — пробормотал Барон, укладывая труп на мраморный стол. Вдвоем с Раффлзом они с легкостью занесли его в морг через неприметную заднюю дверь. Инженер-сыщик, впервые попавший в секционную Семитьера, с любопытством разглядывал испещренные мистическими символами стены. Гведе хохотнул:

— Что, опять крамольные мысли о моей виновности закрадываются?

— Иди ты. Без тебя тошно.

Могильщик разжег несколько дополнительных светильников, и принялся за осмотр трупа:

— Начнем с поиска уже знакомых нам признаков? Например, с губ.

Окуляр приблизился к лицу покойницы:

— Не стесняйся, Франсуа, бери лупу. Смотри сам — они опять исколоты. Зачем Мясорубка это проделывает из раза в раз?

— В нашей лаборатории ты говорил, что дело не в садизме.

Барон поднял палец вверх:

— И повторю вновь. Швы очень аккуратные. Не побоюсь этого слова, он орудовал иглой прямо с какой-то любовью, стараясь не причинить лишней боли. Жертва не сопротивлялась. Значит, пребывала в наркотическом сне, без чувств.

Он подошел к латунной трубке, торчащей из стены. Приложив ее к уху и рту несколько раз нажал на рычаг, после чего громко произнес:

— Лютен, принесите мне из библиотеки труд Анджея Барковски. Коричневый том, который мы купили в Манчестере. Удобная штука, — пояснил он Раффлзу. — Аппарат для связи между комнатами по принципу телефона. Не нужно постоянно бегать туда-обратно без лишней необходимости.

Вернувшись к трупу, он вытащил из ее брюшной полости ком фарша и с влажным шлепком швырнул его на поднос. Запах гниения ударил в ноздри, смешиваясь с кислым духом смерти. Раффлз поежился: на какую то долю секунды ему показалось, что по и без того холодному помещению пронеслось ледяное дыхание ветра. Гведе подошел к телу девушки и нежно погладил ее по волосам:

— Прости, милая, не злись. Это действительно нужно для того, чтобы узнать, кто тебя убил.

Инженер-сыщик нервно хихикнул:

— Барон, не уверен, что из тебя получился бы маньяк. Но вот сейчас ты мне чем-то напомнил некрофила.

Семитьер строго посмотрел на Раффлза:

— Осторожнее, месье. И тщательно следите за языком, если не хотите меня оскорбить! Впрочем, ладно. Я долго размышлял во время вскрытия сербки, что же мне напоминает это мясо, кроме того, чем является на самом деле. У тебя есть кухарка?

— Я не настолько много зарабатываю.

В покойницкую неслышными кошачьими шагами вошел дворецкий. Командан прикусил язык, чтобы не засмеяться — до того забавно смотрелся маленького роста мужчина с кустистыми бровями и суровым лицом, при этом закутанный в пышный, теплый домашний халат. Молча зыркнув на Раффлза, будто прочитав его мысли, он бухнул на стол перед Бароном толстую книгу в кожаном переплете и, ни слова не говоря собрался удалиться.

— Пьер, друг мой, еще минуту. На что это похоже?

Слуга подошел к перемолотым внутренностям, потыкал в них пальцем:

— На фарш из лавки Анри Бернис. Та же текстура, тот же помол. Он недавно чуть не разорился, но послушал умных людей и вложил все, что у него было в покупку промышленной мясорубки. Дорогая, как сто тысяч чертей, работает от электрического генератора. Но оно того стоило — сейчас за котлетами к нему ходит половина Лютеции.

Раффлза затошнило. Он сглотнул, чувствуя как желчь подступает к горлу, а в ушах до сих пор эхом отдается тот звук, с которым фарш упал на поднос. Почему-то он очень живо представил карлика, что закончив свою тираду, оближет свой палец. Впрочем, дворецкий этого делать не стал, а аккуратно вымыл руку под струей воды из крана и вышел наружу.

— Вот. Текстура! Понимаешь, Франсуа? Вручную изрубить ливер в такой фарш невозможно. Значит, прости за тавтологию, у Мясорубки есть хорошая, дорогая мясорубка. И стоит она чудовищных денег. Согласись, круг подозреваемых несколько сужается. А вообще, забавно, что у его инструмента цена дороже, чем жизни, которые он перемалывает. Как и везде в Лютеции — все на продажу!

Он вновь включил подсветку одного из окуляров и склонился над кровавой кашей, аккуратно копаясь в нем шпателем. Лампы шипели, отбрасывая дрожащий свет на бурое месиво, в котором угадывались клочья мышечной ткани и редкие осколки костей. Желтые глаза Семитьера, и без того напоминающие змеиные, сощурились, пока пальцы перебирали фарш:

— А теперь начнется самое интересное. По оставшимся фрагментам мы можем понять, что сердце — вот оно, легкие — ну, с этими ошметками все просто. Даже желудок, если судить по кислому запаху, тоже тут. А чего же у нас не хватает?

Он взял поднос и выложил его содержимое на чашу весов, подождал, пока стрелка замрет:

— Господин сыщик, как вы считаете, сколько весила сия мадемуазель при жизни?

Раффлз покрутил рукой в воздухе:

— Судя по ее внешнему виду — килограмм сорок. Ну максимум — пятьдесят. А что?

— А то. В зависимости от роста, общего веса и возраста можно приблизительно сказать, сколько весит суммарно его органокомплекс. И у нас на складе обнаружена небольшая недостача. В размере эдак кило двести. Именно столько весит печень. Не правда ли забавно? Вот, посмотри сюда…

Барон взял пинцет и вытащил из гнилостного месива тонкую жилу:

— Это называется “портальная вена”, друг мой. Видишь, как аккуратно она обрезана? И опять небольшая шелковая нить. Несмотря на то, что Мясорубка патологически щепетилен, промашки допускает и он. А знаешь, с чем они связаны? Со спешкой. Знакомьтесь — это банкир по фамилии Дрейфус, которого завтра мы совместными усилиями предадим земле…

Барон неспешно прошел к богато украшенному гробу, стоящему на козлах у стены. Отбросил черное покрывало:

— Знаете что сгубило этого почтенного месье? Гепатит. Воспаление печени. Сия болезнь, чтоб вы знали, поражает именно этот важный орган. Конечно, мы живем на пороге двадцатого века, а потому умирают от такой дряни далеко не все. Диета, кровопускание и, разумеется, лекарственные травы. Некоторым помогает. Кроме него. По одной простой причине — печень, которую я нашел внутри его тела, не принадлежит ему.

Раффлз вытаращился на Барона:

— То есть, как?

— Лет пять назад один талантливый хирург из Красной империи по фамилии Пирогов заложил научную основу для такого явления как трансплантология. Его дополнили труды Теодора Кохера и вашего соотечественника Карреля. Это революционная наука, мон шер. Она позволяет заменить больной орган здоровым. И я даже слышал, что уже проведен не один десяток успешных операций по пересадке. Впрочем, так как я предпочитаю работать с мертвыми, то мало интересуюсь развитием науки спасения жизней.

— Ты хочешь сказать, кто-то из ученых Лютеции изымает органы у бедняков, чтобы богатые буржуа могли жить?

Барон кивнул:

— Наша с тобой ошибка заключалась изначально в том, что мы искали убийцу на темной стороне. На стороне зла. А оказывается, его нужно было искать на светлой. Как там звали палестинцев, трупы которых нашли в январе?

— Аль-Зухри.

— Феноменальная память, Франсуа! Мне нужен подробный отчет твоего эксперта по этим людям. Точнее, меня интересуют характеристики их тел и вес фарша в его брюхе. Уверен, у одного из них, как и у юной дамы на столе мы обнаружим существенную нехватку печени.

— Но почему именно они, а не кто-то другой?

— Во-первых, из-за страны, откуда они прибыли. Ты говорил, что они бежали от войны. В тех краях сейчас происходит кровопролитие только в Палестинах. Проблема в том, что именно там есть большие трудности с чистой водой. А через грязную можно очень легко подхватить “проклятие крови”. Ну или — гепатит, по-научному. Во-вторых, смерть банкира, получившего его больной орган произошла недавно. Что соответствует периоду восстановления после операции. Так вот, жду эту информацию как можно скорее. Кроме этого, нам нужно точно выяснить, в каких клиниках сейчас проводятся опыты по пересадке органов.

Барон уложил то, что осталось от нутра девушки в полость, снял перчатки и отошел к письменному столу. Перелистнул страницы принесенной дворецким книги:

— Итак, смотрите. Пишет пан Барковски из Вислании. К слову, видный исследователь мифов и суеверий. Так… Вот! Цитирую: “С подобным заблуждением я столкнулся только в просвещенной Галлии. Да и сообщил мне это никто иной, как весьма уважаемый медик: душа человека покидает тело исключительно через рот. Поэтому во время операции рекомендовано накладывать на это физиологическое отверстие плотную повязку.”

— Вы хотите сказать, что Мясорубка суеверен?

— Я хочу сказать, что он галлиец, доктор медицинских наук старой школы. И, да, он — суеверен. Нам нужен хирург, от сорока до шестидесяти лет. Так чего мы ждем, Раффлз? Вперед, за информацией!

Инженер-сыщик кивнул Барону, надел пальто и фуражку. Задержался перед выходом:

— Слушай, Гведе. Чем дольше я знаком с тобой, тем больше убеждаюсь в том, что сплетни, которые ходят по Лютеции о “мертвячьем лекаре” — частично правдивы. Если ты, действительно, владеешь тайной общения с умершими… Почему ты элементарно не можешь спросить у этой несчастной, кто конкретно ее убил?

Барон захлопнул книгу, закурил. Внимательно оглядел Раффлза с ног до головы:

— Дружище, если бы я спрашивал у каждого мертвеца имя того, кто его прикончил, мне тоже пришлось бы зашивать им рты. Ужасные болтуны! Начнут с имени, а закончат жалобами на холод в гробу. Да и, если честно, память у них, как у золотой рыбки — три секунды. Так что, прости, но творить справедливость должны живые. И только они.

Четверг, 9 марта, 7-30 утра

— Девочка моя, сегодня очень важно, чтобы вы сопровождали меня во время погребения. Надеюсь, у вас не было особенных планов на утро?

Роза быстро проглотила последний оладушек и вытерла губы белоснежной салфеткой:

— Никаких планов, господин Барон. В чем будет заключаться мое задание?

— Я бы сказал, что это не совсем работа. Просто Голгофа находится прямо рядом с кладбищем Сен-Венсан, и мне показалось, было бы правильно почтить память вашей маменьки. Поэтому я и решил совместить приятное с полезным.

Снова скрип ступеней и холод. Несмотря на то, что первый ужас перед святилищем своего хозяина у девушки понемногу отступал, ее ноги все равно подгибались от страха перед мертвецами. Барон ушел вперед, а Роза все никак не могла найти в себе силы переступить порог покойницкой. Перед глазами стояло разверстое тело, над которым с ножом и пилой в руках колдовал могильщик.

Наконец, взяв себя в руки, Роза вошла в морг. И вновь, как и в прошлый раз, она ощутила липкие объятия страха. Его костлявые, цепкие руки сдавили грудь, не позволяя стылому воздуху проникнуть в легкие. Внезапно ощущение удушения прошло. Вместо него нахлынули воспоминания.

Ей тогда было лет десять. Гимназисты всегда относились свысока к дочери учительницы, хоть открыто и не травили. Если, конечно, не принимать в учет едких замечаний по поводу ее бедной одежды. Но было и исключение. Огненно-рыжий хулиган Патрик, которому тогда исполнилось года на три больше. Уж он-то никогда не упускал возможности поставить подножку, толкнуть или даже ударить. Его боялись все. В тот день она не сдержалась и, после того, как в столовой он опрокинул ее тарелку с супом, пожаловалась инспектору. Патрик получил взбучку, а его дружки решили ей отомстить. Ее поймали, когда она шла домой. Двое мальчишек держали ее за руки, а третий принялся выкручивать ей нос. Внезапно он отлетел в сторону — как бог свят, метра на два. За его спиной возвышался верзила Патрик.

— Эй, ты чего? Это же она тебя заложила! А мы…

— А вы — трусливое дерьмо. Втроем напали на мелкую. Дерьмо, на которое ни один апаш не посмотрит с уважением. Слышь, мелкая, беги домой. И не боись — тут тебя больше никто не тронет.

Долгие годы потом Роза гадала, что послужило толчком к такому поступку Патрика. Но так и не нашла ответа. А потом спросить было уже не у кого — рыжего верзилу зарезали на ночной улице в драке.

То, что она испытала сейчас, было сродни тем чувствам, когда ее вечный обидчик вступился за нее. И точно так же, как и он, что-то подтолкнуло ее в спину по направлению к столу. Будто сломанная кукла, Роза подошла к мраморному подиуму и осторожно убрала с лица трупа простыню. Чуть не до крови закусила зубами указательный палец:

— Марианна? Марианна Корви? Боже мой…

Барон тихо подошел к девушке и обнял ее за плечи. В этот раз в его голосе не было ни капли обычного сарказма, только лишь тихое участие и тепло:

— Ты знаешь ее, дитя?

Роза закивала.

— У нее есть родственники?

В этот раз кивки были отрицательными.

— А близкие? Друзья?

Девушка судорожно вздохнула и вцепилась в руку Семитьера:

— Нет. Только я с нею и дружила. Она сирота, работала в прачечной… — именно сейчас Роза заметила, насколько странным образом простыня лежит на ее груди. — Ее… убил…

— Да, мон шер. К сожалению, да. Никто не в силах уже был ей помочь, даже само Провидение. Но я обещаю, что тот, кто это сделал с нею скоро будет пойман.

— Она была такой наивной и доброй…

Роза вспомнила, как они делили последний кусок хлеба в прачечной, смеясь над глупыми шутками. Марианна всегда улыбалась, даже когда ее руки кровоточили от щелочи. Теперь ее смех замолк навсегда, а вместо улыбки — оскал смерти. Она посмотрела Барону прямо в глаза. Взгляд ее был полон ненависти:

— Я не хочу, чтоб его поймали. Я не желаю его смерти! Я хочу, чтобы он страдал!

Она сжала кулаки так, что ногти до крови впились в ладони, а глаза сверкнули, как у хищника, почуявшего добычу. Гведе молча погладил ее по голове. А вместе с его рукой, как показалось Розе, к ее волосам прикоснулось еще одна ладонь. Призрачная. Успокаивающая. Не сдерживая слез, девушка кинулась прочь.

Семитьер подошел к переговорной трубке и позвал Лютена:

— Ее зовут Марианна Корви, прачка. Телефонируй Раффлзу и сообщи эту информацию ему. Передай также, что погребение несчастной я беру на себя.

По серой утренней улице Лютеции, где туман стелился по мостовой, будто саван, медленно двигалась похоронная процессия, величественная, как шествие древних королей. Мартовское утро выдалось холодным, но ясным — тот редкий день, когда солнце пробивало свинцовые облака, отражаясь в позолоте катафалка и бросая блики на траурные ленты. Впереди, запряженная парой вороных коней, чьи гривы струились, как черный шелк, катилась колесница смерти — массивный экипаж из полированного дуба, украшенный резными лилиями и позументами. Стеклянные стенки открывали взорам гроб, в котором покоился месье Родерик Дрейфус, банкир, чья жизнь оборвалась из-за непреодолимого желания продлить свои годы на земле.

Тело его, уложенное на бархатную подушку цвета полуночи, выглядело так, будто он сладко спит. Кожа покойного, слегка припудренная, обрела мягкий персиковый оттенок, скрывая желтую печать болезни. Щеки, искусно подрумяненные, выглядели так, словно он только что вернулся с зимней прогулки, а подкрашенные кармином губы застыли в едва заметной улыбке — спокойной, чуть насмешливой. Его седые волосы были тщательно уложены, а фрак, выглаженный до совершенства, сидел так, будто Дрейфус готовился к балу, а не к вечному сну. Даже закрытые веки, чуть приподнятые мастерской рукой Барона, создавали иллюзию, что он вот-вот откроет глаза и потребует свой утренний кофэ.

За катафалком следовала процессия из двух дюжин человек, чьи шаги гулко отдавались по камням. Вдова в черном платье с вуалью, шитой серебром, опиралась на руку сына — молодого наследника в строгом сюртуке. Ее сдержанные рыдания смешивались с мерным стуком копыт и поскрипыванием колес. Следом шли родственники и коллеги банкира, чьи лица выражали смесь скорби и благоговения перед работой погребальных дел мастера. Четверо носильщиков в черных ливреях с золотыми галунами несли венки из белых лилий и темно-красных роз, чей аромат смешивался с запахом сырости и угольного дыма.

На кладбище процессия остановилась у семейного участка Дрейфус, у распахнутой пасти свежевырытой могилы. Приблизился священник в черной сутане. Барон, державший под руку Розу, сделал ей знак и они неспешно отошли в сторону.

— Мастер… Гведе, вы долго учились этому искусству? Знаете, мне на какое-то мгновение показалось, что он похож на куклу, которую просто забыли оживить. Но в этой кукле все равно было больше жизни, чем в некоторых живых.

Барон усмехнулся, правда, в его усмешке было мало веселья:

— Мон ами, истинное мастерство бальзамирования тела постичь невозможно. К сожалению, не существует единого учебника по сему предмету. Однако, если относиться к смерти с уважением, то ее незримая владычица сама откроет тебе тайны своего искусства. Впрочем, смотрите: мы почти пришли. Голгофа. Ступайте к могиле вашей матери, а я вас догоню через несколько минут.

Роза приходила сюда очень редко. Не потому что не грустила. Скорее, наоборот — каждый ее визит на кладбище отзывался в сердце девушки обжигающей болью. Просто в глубине души она знала — вернуть маму невозможно. И именно эта неспособность сделать хоть что-нибудь и заставляла ее держаться от Голгофы как можно дальше.

“Здравствуй, мамуля. Вот и я.”

Гравийная дорожка, ведущая к дешевому кресту, собственноручно изготовленному Романом, отозвалась на медленно ступающего Барона. В руках могильщик держал две белых лилии, которые протянул девушке.

“Я даже сама не догадалась купить тебе цветы”, — горько пожаловалась Роза, сглатывая слезы.

Они стояли молча. Солнце в очередной раз выглянуло из-за туч, осветив могилу. У потрескавшейся лампадницы что-то сверкнуло. Роза наклонилась, а когда встала, в ее пальцах тускло блестел перстень с лазуритом. Она недоуменно посмотрела на Барона. Тот нахмурился и протянул руку:

— Чудесная работа, скажу я вам, дитя мое. Если я не ошибаюсь, древние посвящали такие перстни Кроносу, божеству времени.

С неким благоговением он протянул украшение девушке:

— Ваша мать решила сделать вам поистине царский подарок. Вы должны носить его с честью, сохраняя память об этой женщине навечно.

Слезы бурным потоком хлынули по плечам Розы, упавшей на колени перед могилой Анжелики Фалюш.

Четверг, 9 марта, обед

— Господин Барон? К вам месье Раффлз.

Семитьер нетерпеливо вскочил из кресла и опрометью бросился из библиотеки в гостиную:

— Франсуа, приветствую! Ну, что? Есть новости? Давай-ка, по глоточку, и ты расскажешь все в деталях.

— На самом деле, их не так и много. В Лютеции есть только две клиники, в которых производятся опыты по пересадке органов. Это Сальпетриер и госпиталь Святой Анны. Я лично проверил оба заведения. В первом подобные операции практически не практикуют — они ставят перед собой более честолюбивые цели. Там хотят научиться пересаживать кожу обожженным во время пожаров. А вот в Сент-Анн все гораздо интереснее. Кстати, я выяснил, что именно там трудится всемирно известный хирург, Кристиан Барн. Он является автором научной работы о пересадке печени. Общались мы с ним неофициально, без протокола. Хотя я честно предложил ему вариант сделать это с повесткой в Управление.

— О Легба! Ты еще скажи, что удивился.

— Вовсе нет. Многие медики такого уровня не любят огласки. Сегодня ты получил уведомление, а уже завтра очередь в твой кабинет как корова языком слизнула. Молва разнесла, что тебя арестовали. А даже если и отпустили, значит тупые жандармы не смогли ничего доказать. Но это все лирика. Одним словом, Барн сообщил мне, что в середине января в их лечебницу действительно обращался некий Дрейфус. Правда, не Родерик, а его сын. Как выяснилось позже, родителю оставалось жить всего ничего — доктора сказали, мол, печень слишком крепко дружила с алкоголем, а потому лечить то, что от нее осталось уже не имело смысла. Так вот, в Сент-Анн ему тоже отказали. И не по причине того, что пересадить нормальный орган было невозможно. А потому, что очередь на здоровую печень ему пришлось бы ждать как минимум год. Этот достойный человек поведал мне, что часто органы изымаются у свежих трупов. Но срок “жизни” такой печени крайне мал. А среди живых найдется не так много желающих отдать свои потроха незнакомым буржуа.

— А те, кто на это согласны не подходят, потому что у них самих органы оставляют желать лучшего?

— Точно. Люди умирают не дождавшись спасения.

— Раффлз, ты большой молодчина! Однако, меня терзают сомнения, что состоятельные господа готовы просто так сойти в могилу. И никому не хочется оказаться на том куске пирога, который идет на корм червям. Там, где есть официальная медицина, обязательно найдутся эскулапы, готовые этот кусок попытаться откусить. Начинай искать этих самых самоучек по своим каналам, а я в это время наведаюсь под покров Святой Аннушки. Кто знает, может сия добродетельная дама захочет добровольно раскрыть мне свои объятия.

В гостиную выбежала Роза:

— Барон, я еду с вами. Не знаю, чем смогу быть полезной, но я должна попытаться помочь найти того, кто надругался над Маришкой.

Семитьер лукаво посмотрел на инженер-сыщика:

— Не стесняйся, говори, как ты мне завидуешь, что я раньше тебя откопал этот самоцвет! Девочка моя, вы очень обяжете меня, если будете сопровождать в эту юдоль болезней и скорби. Тем более, что передвигаться самостоятельно я вряд ли смогу.

По каменной больничной дорожке, петляющей между деревьями, медленно катилась инвалидная коляска. На ней, свесив голову набок, восседал худой старик с морщинистым лицом и на удивление роскошной, кудрявой шевелюрой. Несмотря на дряхлость и очевидную болезненность, выглядел этот господин шикарно — дорогущий шелковый фрак, кашемировое пальто, изящные сапоги. Золотая цепь от карманных часов и пальцы, унизанные перстнями дополняли образ респектабельности и богатства. Коляску катила девушка в длинном черном платье с кружевами и оборками.

Несколько минут назад их с большим почтением проводили из господского входа госпиталя. Главный хирург лично сопровождал старика, рассыпаясь в благодарностях и ежеминутно извиняясь.

“Мистер Диккенс, позвольте еще раз выразить вам свою любовь и преданность!”, — расшаркивался он, — “Ваша “Повесть о двух городах” это нечто величественное! Насколько же точно вы смогли описать Галлию! Мне так жаль, что мы не в силах помочь вашему горю. Поверьте, если бы я мог, я отдал бы вам все свои органы. Но увы, ваша кровь… она настолько редкая. Простите меня, мастер! Я искренне скорблю от собственного бессилия!”

— Подождите минуточку! — инвалида и его няньку догнал длинноногий парень в дешевом сером костюме, — Вот. Флора, отвезите своего дядюшку сюда. Уверен, там в положение такого видного человека обязательно смогут войти. Ну и… я жду вас сегодня на ужин?

Девушка кротко улыбнулась, сунула записку в сумочку и благосклонно кивнула. Парень буквально растаял.

Добравшись до наемного экипажа, стоящего за воротами, она помогла больному старцу забраться внутрь.

— Будьте любезны, на площадь Бастилии.

Когда она заняла место напротив своего спутника, морщины его разгладились, а в уставших, блеклых глазах плясали веселые чертики:

— Я же говорил вам, дитя, ни один из этих дураков не знает, что сэр Чарльз Диккенс скончался без малого тридцать лет назад! Кстати, Флора Диккенс — однако, это весьма звучно. Вы определенно сумели очаровать этого незадачливого кавалера!

Девушка рассмеялась:

— Видели бы вы, как увивался вокруг меня их администратор, когда узнал, кем является мой дядя. Кстати… — Она порылась в ридикюле и извлекла из него четвертушку бумаги на которой каллиграфическим почерком был выведен адрес.

Барон покрутил его в руках, о чем-то задумался:

— Значит “Механикус витэ”. Кто бы думал, что в таком респектабельном санатории могут свить гнездо настоящие змеи? Кстати, я не удивлен. Именно там, по словам вдовы, поправлял свое здоровье месье Дрейфус после операции. Скорее всего пересадку осуществили тоже там.

— Гведе, а почему хирург отказался вас оперировать? Ведь исцелить… — она захихикала, — давно усопшего писателя должно быть отличной рекламой для больницы?

Барон закурил:

— Начнем с того, что мне вовсе не было нужно, чтобы он согласился. Поэтому в моей истории жизни указано, дескать, я обладаю очень неприятной особенностью. Вы слышали о группах крови?

— Ну, только то, что говорил этот месье. Она у вас она редкая.

— Мон шер, человеческая кровь — это не просто красная водица, что течет в наших жилах. Это целая пьеса, где каждый актер играет свою роль. У любого человека в крови есть крошечные знаки отличия — наподобие рыцарских гербов. Ученые мужи различают их виды: А, В, АВ и О. Вообрази, будто это четыре клана и у каждого своя история и нрав. А и В, например, задиры, очень любят помахать кулаками, повстречав чужака. АВ — редко ходят в гости, но достаточно добродушные хозяева. Хотя и капризные. Ну и О — тихие бродяги, никому не мешают жить, но и друзей не ищут. Например, если у человека кровь относится к клану В, то влив ему представителей А, они гарантированно сцепились бы, как пьяные в кабаке Ла Шапель. И — привет могила. А вот О можно вливать кому угодно, словно дешевое вино на пиру.

Роза нахмурилась:

— Получается, кровь может убить?

— Еще и как, ма петит. Кровь это жизнь. Но легко превращается в смерть. И это не все. У представителей одного и того же клана может быть тайный пароль. Его называют — фактор резуса. Его назвали так в честь маленькой обезьянки, у которой и обнаружили. Если он есть — ты “положительный”, как большинство честных грешников Лютеции. Если нет — “отрицательный”, редкий, как алмаз в угольной шахте. Коварная штука, между прочим. Вроде ликвор принадлежит одной группе, вливаешь такой же — и добро пожаловать на войну. Кровь сворачивается, как молоко с лимоном, и бедолага корчится, будто лично Сатана ему пятки щекочет. Так вот. У нашего с вами сэра Диккенса — самая редкая в Конкордии кровь. АВ с отрицательным фактором. Таких, как он — меньше одного процента на всем белом свете.

— Но это же кровь. А вам нужна новая печень…

— Это касается и органов. Их-то наполняет и питает ничто иное как кровушка. Понимаете?

— Теперь — да! Спасибо огромное за пояснение.

— Так вот. Нужно было выведать, кто может мне помочь. В обход официальной медицины. Тем более, что проблему можно решить. Мол, есть у меня одна кровная родственница, чей орган можно было бы использовать. Жаль только, ее родители категорически против. И если бы можно было на это повлиять, я бы точно не поскупился. Но этот сухарь не соглашался пойти на преступление ни за какие деньги, вы представляете Роза? Однако, то что не удалось старой хитрой лисе, отлично вышло у юной красавицы. Ма шери, вы прелесть! Кстати, деньги для взятки, сэкономленные вами, по праву принадлежат вам. Как насчет того, чтобы арендовать для вашего отца отдельное жилье? Если надумаете, обратитесь к Лютену. Он поможет решить все вопросы.

— Но вы говорили, что после того, как вся эта история с арестом забудется, мы сможем вернуться домой?

— Говорил. Однако, боюсь, после запланированной мной аферы, возвращаться вам будет некуда. Впрочем, мы уже почти приехали, а я не хочу рассказывать дважды одно и то же. Сейчас мы встретимся с Раффлзом и я поведаю вам, что именно задумал.

Рабочий кабинет инженер-сыщика пребывал в весьма удручающем состоянии — все доступные поверхности были завалены папками с делами и досье. Сам же Раффлз, сидел над всем этим хламом с видом человека, у которого разыгралась невыносимая мигрень:

— Мое почтение, Гведе. Добрый день, мадемуазель Фалюш. А у меня, как изволите видеть, полный швах. Республиканский аудитор потребовал от нашего департамента отчеты по всем успешно раскрытым преступлениям с начала прошлого года.

Семитьер ухмыльнулся:

— Что, лес не завезли и гробы подорожали? Пожалуй, кардинал лютует из-за моей невинной шутки?

Командан уныло кивнул.

— А что сам объект розыгрыша? В праведном негодовании обивает пороги присутственных мест?

— О нет. Покуда он сидел в кордегардии, у него случился сердечный приступ на нервической почве. И его действительно отвезли в госпиталь.

— Ладно, сожалеть о содеянном будем потом. А пока, собирайся и отправляемся обедать. Я знаю здесь неподалеку один великолепный балканский ресторанчик. Колбаски там подают — загляденье.

— Есть новости?

— Сперва обед!

На улице Раффлз лениво огляделся по сторонам, потянулся и сказал:

— Как говорите, называется эта ваша забегаловка? Случайно не “К Юрию”?

— Франсуа, ты просто читаешь мои мысли. Именно, “К Юрию”. В конце Траверсье.

— Мне сейчас нужно решить одно маленькое дельце, и я вас догоню. Встретимся возле стоянки экипажей. Того, где извозчики из Аквилонии. Адью!

Барон, прищурившись, посмотрел на небо:

— А погодка-то налаживается. Не правда ли, мадемуазель Фалюш? Может в честь этого совершим прогулку пешком? Решено. За мной, дитя!

Роза стояла столбом и тупо смотрела вслед расходящимся в разные стороны мужчинам. Когда оторопь отпустила ее, она, придерживая подол длинного платья, бросилась вдогонку за Семитьером.

— Барон, что это было? И рю Траверсье совсем в другой стороне…

Могильщик стряхнул с рукава невидимую пылинку:

— Это была неутолимая жажда конфиденциальности, дитя мое. Судя по всему, за нашим другом сейчас ведется пристальное наблюдение. И для того, чтобы мы могли обсудить скорбные дела, ему необходимо избавиться от лишних глаз и ушей. Кстати, вы знаете, что я немного умею предсказывать будущее?

— Честно???

— Изволите сомневаться в моем слове? Смотрите, спустя три минуты нашей прогулки, мы достигнем небольшого переулка. Отсюда его не видно, так что не стоит таращить глаза. Итак, как только мы дойдем до него, вы резко сворачиваете вправо и что есть мочи бегите к первому же подъезду и прячетесь внутри. Медленно считаете до двух сотен. Выходите наружу и неспешно направляетесь в сторону набережной Анри четвертого. Там, прямо напротив лодочного клуба, увидите кафетерий студиозусов-химиков. Называется “Кюри”. Заходите внутрь, я буду ждать вас там. Усвоили?

Роза послушно повторила инструкции своего нанимателя. Тот удовлетворенно кивнул.

Спустя сорок минут все трое сидели в небольшой, но очень уютной забегаловке. Глаза инженер-сыщика блестели:

— Честно говоря, давно хотел испытать этот трюк. Знаете вращающиеся двери в Опере? Вот. Вошел я внутрь и затаился. Как только идиот, которого нанял аудитор, чтобы шпионить за мной, шмыгнул следом, я выскочил наружу и заблокировал поворотный механизм куском резины. В общем, у меня оказалась куча времени, чтобы не спеша прийти сюда без лишних глаз.

Барон весьма комично выпучил глаза и по-совиному завертел головой:

— Если честно, друже, я удручен тем, каких бездарей нанимают нынче на должность фликов. Все-таки, искренне хочу верить, что они не принадлежат вашему ведомству.

Роза непонимающе переводила взгляд с карточки меню на своего нанимателя и жандарма секретной службы, которые откровенно веселились:

— Простите меня, пожалуйста. Но я совсем не понимаю, каким образом вы догадались, что за вами следят. И как вы поняли, о каком именно месте идет речь, когда договорились о встрече.

Раффлз покровительственно поправил прядь волос, то и дело спадающую на ее глаза:

— Мадемуазель Фалюш, слежку я обнаружил еще утром. Ну сами подумайте, что делать в семь часов фонарщику возле моего дома? Тем более, с газетой в кармане жакета и идеально начищенных штиблетах?

— По указу губернатора, фонари после Сретенья гасят с пяти утра. Простым поворотом газового вентиля, — пояснил Барон.

— Ну а дальше мне оставалось только наблюдать за тем, как маршрут фонарщика, окончившего работу, полностью совпадает с моим. Согласитесь, запомнить его лицо для меня не составляло трудностей. Как и обратить внимание на то, что сменивший жакет на куртку фонарщик все утро читает ту же самую газету напротив окон моего кабинета. Касаемо места встречи, тут немного сложнее. Мне очень повезло, что и я и Гведе хорошо знаем эту забегаловку.

— Как и то, что на Траверсье никогда не было ни единого ресторана. Тем более, балканского.

Роза улыбнулась:

— А мне даже немного жалко стало мужчину, что пытался обнаружить меня в том дворике. Я украдкой наблюдала за ним из окна на втором этаже дома. Правда, пришлось соврать одной милой старушке, и сказать, будто этот человек преследует меня, чтобы похитить. Дескать, я отказала ему в чувствах и он очень рассердился.

Официант принес заказанные ранее салаты и грубо оструганную доску с горой копченых свиных ребрер. Попутно, перебивая друг друга, Семитьер и Роза рассказали о том, что смогли выяснить в госпитале и каким образом. Покончив с едой, Барон глотнул из своей фляги:

— Теперь вернемся к баранам. Итак, Франсуа, благодаря талантам нашей бесконечно милой сообщницы, — он указал глазами на Розу, та зарделась, — мы смогли выяснить, где находится подпольная клиника, практикующая пересадку органов. То бишь — черные трансплантологи. Что тебе известно о санатории “Механикус витэ”?

Раффлз поджал губы:

— Ровным счетом — ничего. По крайней мере, в поле зрения Управления это заведение ни разу не попадало.

— Значит теперь у вас появился достойный повод собрать как можно больше информации об этом месте и тех, кто там работает. Конечно, весь персонал проверять не стоит. Обрати внимание на владельца санатория и практикующих там врачей. Обнаружив того, кто занимается непосредственно операциями, мы сможем выйти на Мясорубку.

— Ты думаешь, что мы имеем дело с неким доктором-ренегатом, убивающим за деньги?

— Отчасти ты прав. Только наш ренегат и маньяк — разные люди. Сегодня в покоях святой Анны я успел подтвердить некоторые свои соображения. Убийца начинает резать весьма аккуратно и бережно, чтобы случайно не убить жертву. Режет тщательно и осторожно. Но вдруг, под конец, допускает совершенно глупые ошибки — например, забывает снять лигатуры с магистральных сосудов. Мы пришли к выводу, что он спешит. И это немудрено: от момента изъятия до срока, когда орган уже гарантированно не приживется должно пройти чуть больше двух часов. И то, при условии правильного хранения. Если бы маньяк действовал прямо в клинике, то спешить ему было бы некуда — реципиент уже на столе, рядом. Просто поменять органы местами. А потом все вместе перемолоть в фарш. И мы бы с тобой не получили столь важной улики, поскольку абсолютно все части организма были бы внутри трупа.

— Значит, расстояние между местом, где кромсает тела Мясорубка и операционной не должно быть больше, чем десять километров? Как раз на два часа пешего хода.

— Намного меньше, — вдруг вставила Роза. — Я же правильно понимаю, что в эта цепочка действий выглядит так: разрезать-достать-донести-пересадить? Плюс неожиданные заминки. Я думаю, что логово убийцы находится не дальше, чем в трех четвертях часа от доктора. Два километра — не более.

Раффлз щелкнул пальцами:

— Браво, мадемуазель Фалюш! Будете продолжать в том же духе, и мне придется переманивать вас на работу к себе. Но нам нужно проверить — действительно ли незаконные операции проходят в самом санатории. А что если мы опять ошибаемся, и хирург там только работает? Выдает себя за благопристойного медика, помогает людям. А по вечерам, уже в своем логове, оперирует за деньги?

Барон потер подбородок:

— Вот именно. И поэтому пока в “Механикус” я отправлюсь один.

— Но почему? Мне показалось, что наш маскарад в Сент-Анн очень удался. — удивилась Роза.

— Помните, я рассказывал вам по дороге, что у писателя Диккенса в Лютеции есть родственница с подходящей группой крови? Та самая, родичи которой настолько суеверны, что никогда не согласятся на эксперимент с пересадкой. Моя задача будет состоять в том, чтобы выйти на прямой контакт с человеком, готовым пойти на убийство ради больших денег. Таким образом, мы узнаем, кто именно ответственен за преступления.

Инженер-сыщик цыкнул:

— А я не согласен. Спорим, что этот человек даже не будет с тобой разговаривать? Намного эффективнее окажется устроить засаду на убийцу. Как насчет того, если эта девочка окажется инвалидом? Например, паралич ног. И свое жилище она практически никогда не покидает. Но ты точно знаешь ее адрес. Убийца явится за ней, где мы его и возьмем за жабры.

— Умно! Недаром среди нас сыщик именно ты, а не я. Еще какие-нибудь дельные советы есть?

— Нам срочно нужен адрес, который вы назовете этим вампирам.

Барон вопросительно посмотрел на Розу. Девушка помялась и, вздохнув, сказала:

— Номер седьмой по рю Белло. Это наша старая квартира.

Семитьер зааплодировал:

— Я очень рад, что вы согласились с моей изначальной идеей, ма петит. Не бойтесь, даже если мы разнесем ваше старое жилье ко всем чертям, я компенсирую все расходы. А еще лучше — повесим их на казну.

Раффлз бросил на стол несколько купюр:

— В таком случае, я сейчас отправлюсь к комиссару и попробую договориться с ним о том, чтобы он дал мне своих доверенных людей для засады.

— Сядь, Франсуа. Я верю, что твой начальник даст тебе лучших из лучших. Но в жилище Фалюшей будет прятаться мой дворецкий. И уж можешь не сомневаться, что он справится с поставленной задачей почище любого служаки.

Глаза Розы сверкнули:

— Он просто зверь. Видели бы вы, как он защищал меня от бывших соседей! Только позвольте мне находиться там вместе с ним. Для достоверности.

— И думать забудьте! Это может быть слишком опасно! — замахал руками командан.

— А, ведь, она права, — почесал подбородок Семитьер. — Мясорубка крайне осторожен. И он десяток раз проверит каждый миллиметр и запланирует пути отступа. Ты обратил внимание, у нас есть шесть жертв, но ни одного свидетеля похищения? Это потому, что он никого не похищает. Он убеждает этих людей пойти с ним добровольно. Но для того, чтобы убедить больную девушку отправиться к нему, ему придется выйти на ее родственников. И увидеть саму жертву. Впрочем, мы поторопим события и не оставим много времени на раскачку. Все-таки, великий писатель может умереть со дня на день. Это, а также — солидный куш, вынудят убийцу совершить несколько ошибок. И возможно, напасть. Посему, я согласен с милой Розой. Роль жертвы должна получить именно она. Впрочем, не нужно беспокоиться — Лютен не даст ее даже поцарапать.

— В таком случае, я требую, чтобы мы с тобой были где-то неподалеку.

— А вот тут полностью соглашусь. Мы непременно будем рядом и подстрахуем Пьера. Но, сперва подобьем нашу прибыль. Я сейчас еду в санаторий. Ты забираешь мадемуазель Фалюш и, не привлекая особого внимания со стороны, собираешь всю информацию, касающуюся этого богоугодного места. Договорились?

Четверг, 9 марта, вечер.

На холмах, в парке Д`Эоль, где ветер гнал клочья тумана через голые пока ветви старых дубов, уютно расположился санаторий “Механикус витэ”. Жемчужина исцеления для тех состоятельных буржуа, чьи кошельки были так же полны золотом, как их легкие — городской копотью. Здание было построено недавно — об этом свидетельствовал вошедший в моду десяток лет назад стиль неоготика. Со стороны оно выглядело словно дворец, выбравшийся из сказок о королях и волшебниках. Его стены из светлого камня, местами тронутые лишайником, поднимались в три этажа, увенчанные башенками с медными куполами, что блестели под редкими лучами солнца, пребывающими серую пелену небес.

Фасад украшали высокие стрельчатые окна с витражами, изображающими сцены из античных и современных мифов — нимфы, купающиеся в серебряных источниках, и механические ангелы, парящие среди шестеренок. Над главным входом, обрамленным резными колоннами, сияла бронзовая вывеска с выгравированным названием, чьи буквы сверкали, как расплавленное золото. Двери из мореного дуба, инкрустированные медными пластинами, открывались с легким шипением — работа парового механизма, скрытого в стенах, — и выпускали наружу тонкий аромат лаванды, смешанной с эфиром и угольным дымом.

Внутри санаторий встретил гостя, перемещающегося в кресле для инвалидов, просторным атриумом, чей стеклянный потолок пропускал мягкий свет, рассеиваемый хрустальными люстрами. Пол выложен мозаикой из белого и зеленого мрамора, изображавшей спирали и листья, а вдоль стен тянулись ряды кадок с экзотическими растениями — папоротниками и орхидеями, чьи лепестки казались вырезанными из бархата. В центре зала журчал фонтан.

Навстречу ему выпорхнула миловидная девчушка, одетая в невесомое платье, стилизованное под древнеавзонский хитон:

— Добро пожаловать в “Механикус витэ”, месье! Чем я могу быть полезной для вас?

Старик поднял на девушку полные слез подслеповатые глаза:

— Sori, mi no sabi wetin yu tok. Yu dey tok Aquilon tok? (Простите, я не понимаю, о чем вы говорите. Вы владеете аквилонским?)

Та лишь развела руками:

— Ой, я не говорю на вашем языке. Вы сказали “Аквилония”? Это ваша родина? Вы говорите на аквилонском?

— Aquilonia!

— Подождите минуту, я позову доктора Хуссейна!

Девушка убежала, и через некоторое время вернулась с высоким, худым мужчиной в сшитом под заказ строгом сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Сухощавый, с осанкой военного, он нес свой возраст — около пятидесяти лет — как броню, будто скрывая под ней шрамы прошлого. Его лицо, острое и угловатое, могло принадлежать ученому или аристократу: высокий лоб, тонкий нос с горбинкой и глубоко посаженные глаза, чей серо-голубой цвет напоминал закаленную сталь. Некогда темные волосы сейчас были тронуты сединой и зачесаны назад.

Говорил он тихо, с легким акцентом, выдающим тевтонское происхождение, что шло вразрез с его аравийским именем. Каждое слово звучало взвешено и убедительно.

— Здравствуйте, дорогой сэр. Меня зовут Тарик Фарид Хуссейн и я главный лекарь в этом храме здоровья. — Приветствовал он гостя на чистом аквилонском пиджине.

Старик расплылся в улыбке, покопался в сумке, прикрепленной к ручке кресла, извлек оттуда монокль:

— О, знали бы вы, дорогой сэр, как я рад слышать родной язык по эту сторону пролива! Мое имя Чарльз-Джон Хаффем Диккенс и меня направили к вам, как к тем, кто может помочь мне справиться с убивающей меня болезнью.

— Вы — полный тезка великого писателя? — нахмурился Хуссейн. — Или просто не хотите называть свое настоящее имя?

— Увы, я и есть единственный и неповторимый автор “Холодного дома”, сэр.

Хозяин санатория прищурился, его взгляд скользнул по лицу старика, словно искал трещину в маске.

— Насколько мне известно, — холодно произнес доктор, и голос его звенел от плохо скрываемого металла, — сэр Чарльз Диккенс окончил свой творческий и жизненный путь еще в 1870 году. И даже несмотря на внешнее сходство, вам должно быть стыдно притворяться известным человеком для того, чтобы клянчить подаяние. Впрочем, ваш пиджин настолько хорош…

Старый джентльмен попытался гордо распрямить спину, что получалось с огромным трудом:

— Если вы пытаетесь меня оскорбить, сэр, то вам это удалось. Впрочем, согласен. Сплетни — страшная вещь. Действительно, одна мерзейшая газетенка поторопилась похоронить меня в возрасте пятидесяти восьми лет. Однако, я думал что опровержение, опубликованное ими, должны были напечатать и те, кто подхватил за ними мой некролог. Конечно, вы не обязаны верить мне на слово. Поэтому, возьмите мои документы. Заверенного барристером анамнеза будет достаточно, я надеюсь? И конечно же, мой аусвайс. Секунду, я найду его…

Хуссейн бегло осмотрел медицинское свидетельство и удержал руку старика, уже принявшегося искать что-то в своей сумке:

— Я приношу вам мои глубочайшие извинения, добрый сэр Чарльз! Поверьте, я стал жертвой отвратительного обмана газетчиков, как и многие другие. Позвольте я помогу вам добраться до моего кабинета, где мы сможем поговорить спокойно.

Зайдя за спину инвалида, Хуссейн взялся за коляску и неспешно покатил ее по коридору через лечебные залы, оказавшиеся чудом техники и роскоши. В одном из них состоятельные пациенты погружались в медные ванны, наполненные минеральной водой из подземных источников Лютеции, подогреваемой паром из труб, что шипели под полом. В другом — механические массажеры, управляемые часовыми механизмами, разминали усталые спины буржуа, пока те потягивали травяные настои из фарфоровых чашек. Воздух был напитан ароматами эвкалипта и мяты.

В отличие от роскошных покоев для пациентов, кабинет главного доктора казался верхом спартанского минимализма: несколько шкафов с книгами, пара кресел перед столом и картотека в углу.

— Я могу предложить вам что-нибудь выпить?

— Если возможно — чай из ромашки.

Тарик отдал секретарю указания, после чего встал напротив своего знаменитого визави, чуть опираясь на крышку стола:

— Итак, чем я могу быть полезным?

— Если вы внимательно прочитаете то, что написано в моих бумагах, то увидите, мне осталось жить считанные дни. Но, скажу честно, умирать очень страшно. Профессор Маркин, мой лечащий врач, заявил, что только в Лютеции есть доктора, способные мне помочь. Понимаете ли, в Лондиниуме пока еще никто из светил не освоил замену старых органов молодыми.

Хуссейн развел руками:

— Боюсь, вас ввели в заблуждение. В моем санаториуме пациенты только проходят общее оздоровление и реабилитацию. К сожалению, то о чем говорите вы, нам пока недоступно.

— У меня есть средства. Большие деньги. И я готов их отдать все. Лишь бы прожить до того времени, когда наш век сменится новым. Я хочу взглянуть в будущее.

Доктор углубился в медицинские бумаги и некоторое время просто молча читал. Потом снял очки в тончайшей оправе:

— Даже если бы я очень хотел вам помочь, не смогу. Знаете ли вы о том, что у вас крайне редкая группа крови? Так вот, найти донора, который сможет пожертвовать ради вас частью своего организма, в Лютеции практически невозможно. Простите, сэр.

— Я знаю такого человека. Вопрос в том, что даже со своим сочинительским талантом я не смогу уговорить его пойти на такой подвиг. В Лютеции живет моя незаконнорожденная дочь. Однако, я не говорю на галлийском, а племянница, которая меня и привезла сюда, отказывается беседовать с ней на эту тему. Может быть вы смогли бы найти достаточно красноречивого человека, который убедил бы ее помочь мне? Возможно даже без ведома ее близких…

Тарик Фарид покачал головой:

— Вот уж не думал, что человек, написавший “Оливера Твиста” и “Дэвида Копперфилда” окажется таким… влюбленным в жизнь, что готов пойти на самые крайне меры. Я подумаю, что можно сделать. Вы знаете, где находится отделение почтамта Лютеции на Аршив?

— Нет, но уверен, что найду.

— Завтра вечером вы сможете обнаружить в ячейке номер 219 мой ответ. Если он будет положительным, то на месте моего письма оставите адрес этой вашей дочери. Но прежде чем передать ключ, мы должны обсудить цену работы. Если вам покажется, что она неподъемная — мы просто распрощаемся навсегда. И конечно же, никакого торга. Вас устраивают такие условия?

— Да.

— Десять тысяч ливров.

— Это очень много. Но я располагаю достаточными средствами.

— Половину вы положите в ячейку вместе с адресом. Держите ключ.

— Я могу быть уверенным, что вы не прикарманите мои средства? Вам может показаться, будто я и без того практически труп. И возможно, у вас появится мысль о том, что обобрать меня будет легко.

— Если вы сомневаетесь — верните ключ. Я не видел вас, а вы — никогда здесь не бывали.

— Я верю вам, сэр.

— Записи вашего доктора я пока оставлю у себя. Они понадобятся, если операция будет возможна. Если завтра наша сделка окажется заключенной, еще через сутки я жду вас утром в этом кабинете. До связи, сэр Чарльз. Для меня будет большой честью исцелить вас. Вечной жизни не обещаю, но года три-четыре вы продержитесь. Кроме печени у вас вполне достойное здоровье.

Барон улыбнулся, но в глазах его мелькнула тень:

— Три года это почти вечность, доктор. Особенно, когда не знаешь, кто придет за тобой первым. То ли Смерть, то ли кто-то иной.