Барон

Колдун

Луна тускло освещала полуночный лес. Где-то в отдалении пели ночные птицы. Ухал филин. Раздавался протяжный волчий вой. Раздвигая посохом ветви папоротника и кусты, через зловещий лес, направляясь в саму его чащу, куда даже дикие звери по ночам ходить боятся, шла фигура.

Колдун. Облачённый в свой неизменный чёрный плащ до самой земли с надвинутым до глаз капюшоном. С сумкой и кинжалом на поясе. С посохом из обожжённого дерева, исчерченным нечитаемыми рунами и увенчанным в навершии хрустальным шариком.

Колдун торопился до полнолуния. Ведь совершить то, что он планировал совершить, можно было только раз в месяц. И это раз наступил.

Колдун вышел к лесному озеру. Его зеркальная гладь была совершенно неподвижной. Ни ветер, ничто не могло потревожить её. Луна отражалась в водной глади. Печальная и безмолвная. Как и всегда. Колдун снял сумку и вытащил из неё атам — колдовской нож с рукоятью из человеческой кости украшенной морионом[9]. Затем он достал несколько мешочков с разнообразными ингредиентами и чашу из меди, всю покрытую магическими знаками. Он насыпал туда из всех мешочков по щепотке только ему ведомых веществ, а затем разрезал ладонь атамом и распевая дьявольские псалмы стал вычерчивать в воздухе магические символы лезвием ножа.

Кровь потекла в чашу и закипела. Неожиданно в воде показалось необычайное свечение. Гладь озера нарушилась и оттуда совершенно бесшумно показалась Ундина. Речная русалка, в образе прекрасной девы.

Она была обнажена. Её стройные и белые, словно из сахара вырезанные ноги блестели от воды. Её руки были вершиной мечтаний художника. Стройная талия и чуть выпирающий живот, округлые ягодицы и бёдра, и маленькие, похожие на райские яблочки груди, увенчанные вишенками бледных сосков. Лицо Ундины выражало печаль, словно у духа, которого против его воли заставили подчинится тёмному желанию некроманта.

Длинные, до самого пояса тёмно-русые волосы обрамляли её фигуру, делая её более таинственной и женственной. Ундина шла по поверхности воды. И круги от её ступней равномерно распространялись, и доходили до кромки берега.

Ундина вышла на берег и мертвенно-холодным голосом, в котором слышалось отчаяние утопающего, чувствовался безнадёжность пучины, спросила.

— Зачем ты вызвал меня в эту ночь, людской кудесник?

— Затем-же, зачем и всегда. — ответил колдун. — Вы, Ундины, обладаете даром очаровывать путников. Затем вы затягивайте их в пучину, морскую или речную, неважно. А потом пируете их душами. Но если такую как ты вызвать на берег заклятьем на крови, она станет послушной на час, и её чары будут бессильны против того, кто наложил заклятие. Возляг с Ундиной, и ты получишь часть силы душ, которых она поглотила. Не раны, не болезни, не преждевременная старость тебе будут не страшны. В обмен на твоё семя, которое ты должен излить в её мёртвое чрево. Ты не сможешь больше иметь детей, но получишь силу и долголетие.

Сказав всё это, колдун стал поспешно раздеваться. Затем он уложил Ундину прямо на роскошный ковёр из мха и вошёл в неё. Он двигался отрывисто, беря её словно зверь. Его пальцы оставляли на её теле отметины, которые тут-же пропадали, он покрывал её грудь и шею поцелуями, переполненные низменной страстью. Ундина-же была равнодушна. Колдун излил семя внутрь её и зашептал.

— Я чувствую, я чувствую, как сила наполняет меня!

— Ты почти испил меня. — печально ответила Ундина. — Ты ходишь ко мне каждую полную луну уже два года, а я всего трижды вкусила свежей человеческой души за всё это время. Скоро от меня останется лишь тень.

— Я отправлю людей сюда. — произнёс колдун. — Они станут твоей пищей.

Ундина поднялась.

— Твоё счастье, людской кудесник, что мерзкое заклятье ещё действует, иначе ты бы стал трупом на дне этого бездонного озера. А твоя душа…

— Моя душа тебя не касается. — отрезал чернокнижник.

— Она проклята. Я бы и так не стал её вкушать. Только утопила, порезвившись со своими сёстрами и всё.

— Как мило с твоей стороны. — глухо рассмеялся он. — Время на исходе. Ты напрасно тянешь время. А теперь уходи. Обратно, в пучину. Повинуйся мне.

Ундина развернулась и пошла в озеро, за несколько секунд она опустилась под воду и вот уже последний круг растаял на озёрной поверхности.

Колдун знал, что время пришло. Он оделся и собрав свои пожитки покинул чащу под аккомпанемент уханья невидимого филина.

По дороге ехал монах-бенедиктинец[10]. Он был чрезвычайно толст. Хотя монаху полагается пост и смирение, но судя по четырём подбородкам этого субъекта, он и пост — понятия совершенно несовместимые. Толстяк, облачённый в чёрную рясу, в которой было весьма жарко в солнечный день, даже в тени, что давали кроны деревьев, щедро распростёршие свои зелёные руки над лесной тропой, с завидным аппетитом жевал ломоть хлеба, чуть меньше щита, коим рыцарь защищается на турнире, держа в другой руке пучок дикого лука, размером со сноп, который в свою очередь со всем причитающимся старанием связали трудолюбивые руки крестьянина, и судя по его улыбающемуся лицу, красному, и с блестящим от пота лбом, толстый монах был доволен своей монашеской жизнью.

Взаправду становилось жаль несчастного осла, что нёс, мало того, тушу весом в сотни три фунтов[11], так ещё и мешок с вещами, да бурдюк с водой. Но у того, в отличие от легендарной Валаамовой ослицы[12] не было языка, дабы пожаловаться на свою судьбу, поэтому и переставлял он свои копытца по запылённой лесной тропе, не ведая, когда сие закончится, и куда он идёт.

Неожиданно осёл остановился и стал поводить ушами.

— Что такое? — спросил монах тут-же престав жевать, попутно нащупывая дубинку с утолщением на конце. Столкнутся с разбойниками у толстяка не было никакого желания. К тому-же он имел кошель с десятком золотых ливров[13], и расставаться с ним, а тем более со своей жизнью он не желал.

Вытягивая свою шею, хотя это прозвучало бы скорее, как комплимент, ведь как таковой шеи он не имел, монах заметил лошадь в полной сбруе, что, переступая с ноги на ногу стояла посреди тропы. Перебарывая свой страх, монах всё-таки слез с осла и пошёл по тропе, держа обеими руками дубинку.

Упитанный монах крутил головой по сторонам, изо всех сил сжимая в руке дубинку. «Вот ведь угораздило меня попасться в эти неприятности!» — думал он. — «Как будто других дел у меня нет». Забалтывая себя, чтобы хоть немного успокоить свой страх, монах Буер все-же двигался по тропе, озираясь по сторонам, готовый в любой момент прыгнуть на спину своего осла и показать тому, что значит бежать аки арабский скакун.

Наконец перед ним открылась картина, что заставила толстяка задрожать как осиновый лист, несмотря на то, что был жаркий день. На дороге лежал рыцарь в кольчуге, в пыли, неподалёку от него валялся обнажённый меч и разбитый надвое щит. Толстяк подошёл к рыцарю. Около него топтался конь, трогая лежавшего поверженного воина губами за лицо.

Монах принялся вертеть головой, ища разбойников, которые, по его мнению, прятались по вокруг лежащим кустам. Но так как оттуда никто не выпрыгнул, то толстяк решил всё-таки осмотреть павшего воина.

Как оказалось, тот был не мёртв, скорее оглушен. Монах осторожно снял с рыцаря шлем, который имел небольшую вмятину, затем койф и подшлемник, который был пропитан кровью. Рыцарь разбил голову при падении. Но череп, при осмотре, оказался целым. Просто сильный ушиб и кровопотеря.

Монах, пыхтя и кряхтя оттащил рыцаря с дороги, затем привязал его коня и своего осла к дереву и принялся оказывать ему помощь. Вина, либо уксуса с собой ни у рыцаря, ни у монаха не оказалось, поэтому тот просто промыл рану пострадавшего водой, да перевязал куском рубахи рыцаря, приложив целебный мох.

Буер разглядывал его. Воин был даже красив, если бы не мертвенная бледность его лица, от кровопотери, и грязь, вперемешку с кровью. «Ну и смазливый же ты!» — подумал монах, — «будто одна из девиц, что обслуживают добрый люд в тавернах». Вспомнив про таверну, толстяк мечтательно заулыбался. Он живо представил себя сидящего в одной из них, на лавке, за столом, поедающего свиную колбасу и запивающего её грогом. Кругом балагурят крестьяне и торговцы, ходят красивые, румяные девицы, которых так приятно тискать за полные груди или зады…

Рыцарь очнулся. Он обвёл мутным взором полянку, на которой разместился он и его невольный спаситель-монах.

— Ну и башка у тебя! — воскликнул Буер. — Такой удар выдержать! Даже шлем прогнулся. А башка-то ничего, только немного крови потерял, она у тебя не иначе, как из железа сделана.

— Кто ты? — тихо спросил Антуан.

— Я Буер[14], монах. — ответил его собеседник, помогая рыцарю напиться из бурдюка.

— Я Антуан. Рыцарь. — представился в ответ Антуан. Затем он внимательно поглядел на своего собеседника.

— Эх, вина бы сейчас… — мечтательно произнёс Буер.

— Где он? — спросил Антуан.

— Кто «он»? — моментально насторожился монах.

— Тот, с кем я бился.

— А с кем ты бился? — тут же перетрусив, спросил толстяк.

— С колдуном.

В комнате стоял гнетущий полумрак. На каменных стенах висели знамёна, исчерченные колдовскими знаками и литерами, на столе, вырезанном из лавра с оккультными знаками и звёздами, стояла чаша. Высокая фигура высилась над ним. Колдун. Он вновь творил своё богохульное колдовство. Чернокнижник взял два кувшина, в одном из них было молоко, а во втором вино, он налил в чашу молока и вина, а затем взял веточку пижмы и кусок мела, и кинул их в чашу. Помешивая всё это тонкой костяной ложечкой, покрытой выжженными некромантическими знаками, кудесник заговорил на мёртвом языке Древнего Рима.

— Obscuri estote spiritus! asabel! Tetragrammaton! Alpha et Omega! Renovabitur omnis natura per ignem![15]

Голос колдуна был тяжелым и властным. Общение с тёмными силами требует железной воли и отнимает все силы. Его бледные, бескровные губы едва шевелились, произнося слова на латыни. Хоть его бороды уже коснулась смерть украсив её серебром, сей чернокнижник всё не бросал своего богохульного искусства, соревнуясь с Создателем в исключительной роли последнего управлять силами природы.

Колдун зажег три свечи из человеческого жира, затем взял череп, слишком маленький, чтобы принадлежать взрослому, густо покрытый выжженными калёным железом магическими знаками, с перевёрнутым крестом на лбу. Жуткий артефакт, что был сделан под руководством самого Короля Ада Пифона на Черной мессе[16].

Колдун заглянул в очи черепу и сказал ему на латыни.

— Responde mihi ille qui periturus est aeternis tormentis pro aeterna Scientia![17]

Очи черепа зажглись и оттуда был ответ.

— TANTUM TENEBRIS![18]

От голоса демона башня колдуна содрогнулась до самого основания, сам он упал, выронив череп, а все свечи угасли.

— Неудача! Снова! — прокричал колдун. — НЕЕЕЕТ!

— К-к-колдун?… — трясясь будто лист спросил толстяк-монах Буер.

— Да. — ответил рыцарь. — Он ударил меня молнией.

— М-м-мол… Молнией? — ещё больше струсив переспросил Буер.

— Я его не боюсь. — ответил Антуан. — К тому-же теперь со мной ты.

— Боюсь, сэр Антуан, из меня плохой воин. — озираясь по сторонам заявил Буер. Теперь ему казалось, что за каждым кустом сидит по сотне колдунов. Он бы предпочёл вернутся в Аббатство Северак, где в окружении своих братьев, за высокими стенами цитадели ему было бы куда спокойнее.

Но долг обязывал его ехать в замок де Кантель. К барону Жоффруа.

— Я плохой воин… — снова сказал Буер.

— Ты Божий человек! — рассердившись ответил Антуан. — Против тебя все силы зла бессильны.

Буер испугался ещё больше. Он стал припоминать сколько раз нарушал заповеди и устав Ордена. Вот однажды он пнул послушника, потом взял деньги у своего брата-монаха, якобы взаймы, и так и не вернул. А ещё по дороге сюда оттаскал за волосы какого-то мальчишку, что хотел погладить его осла, переспал с проституткой и не заплатил ей. Сколько-же раз он чревоугодничал и пил во время поста, тут уже и не упомнить.

А если Бог не захочет ему помочь, когда он столкнётся с бесами? Монах стал перебирать все известные ему молитвы.

— Отче наш! Сущий на Небесах! Да святится имя Твоё… Да пребудет Царствие Твоё, как на Небесах, так и на земле…

Мы должны ехать в замок де Кантель! — выпалил он, не докончив молитвы. — Барон Жоффруа защитит нас!

Антуан нахмурился.

— Я еду на турнир. У меня дела.

Буер тут-же смекнул, на что необходимо надавить, чтобы рыцарь исполнил его, Буера, волю.

— Чтобы попасть на турнир нужен хороший конь, а ещё сбруя. Доспехи там, копьё…

— У меня есть и конь, и доспехи. — сухо ответил Антуан.

— Ха! Ты это называешь конём? Эта полудохлая кляча? А это разве доспехи? Они не то что рыцарю, даже латнику[19] не сгодятся.

Антуан замер в раздумьях. Страшно болела голова.

— В замке мы передохнём, барон щедрый человек, мы с ним в хороших отношениях, он даст тебе броню, а может и коня. Когда ты расскажешь ему, как доблестно сражался с колдуном.

Буер бессовестно врал. Он едва знал барона. А уж про жадность последнего ходили легенды, поговаривали, что он самолично столкнул свою вторую жену со стены в ров, чтобы та перестала требовать разные платья и украшения.

Барона он боялся почти также, как отца Аббата, жуткого старика, со злыми глазами и стальными пальцами, которыми он любил хватать провинившихся за ухо. Но путешествовать до замка по кишащему разбойниками и колдунами лесу он боялся больше их обоих.

— Ты разве не хочешь защитить беззащитных? — вопросил торжественным тоном Буер. Он уже понял, что молодой рыцарь человек честный, чем решил и воспользоваться.

— Разве тебе турнир и награда в нём важнее, чем жизни страдающих? — наставническим и немного укоризненным тоном вопрошал он. — К тому-же ты мне должен. Я спас тебе жизнь!

Антуан тяжело вздохнул. Он отчётливо увидел, как его мечта ускользает от него, словно дым сквозь пальцы. Но беззащитные сами себя не защитят.

— Едем в замок де Кантель. — сказал он и тяжело вздохнул.

«Отлично, тупица!» — подумал Буер, а сам сказал.

— С радостью составлю тебе компанию, друг мой.