Бармалей и Снегурочка

Глава 7. Снегурочка, ау!

– Люди, где вы?! – сверху вновь позвала Марфутка. Свесившись через перила, она заглядывала вниз.

– Заблудилась, ангел? – спросил Бармалей.

Так и не заметив Бориса, но услышав, откуда голос, девушка легко сбежала вниз по лестнице. Ее каблучки простучали звонкой дробью – будто шарик скатился по ступеням: чпок-чпок-чпок!

Внизу, увидев семью Дозоровых в сборе, она ощутила тревогу и остановилась, замерла на полушаге, будто наткнулась на стеклянную преграду.

– Что-то случилось? – спросила внезапно охрипшим голосом. – Я что-то пропустила? Подняв голову, она потянула затрепетавшими, как у лани, ноздрями воздух. – Ммм! Этот запах! Этот ужасный запах! Он мне ведом! Что же вы молчите, люди добрые? Скажите хоть что-то! Он был здесь? Он приходил?

– Что тебе сказать, ангел? – Бармалей сунул руки в карманы и с вывертом сделал шаг к Марфушке. Его светлые глаза казались много темней обычного. – Действительно, заходил тут к нам один твой старый знакомый. Настойчиво желал с тобой повидаться. Так настойчиво, что настойчивость его была почти неприличной, я бы сказал, граничила с наглостью. Сказать честно, он нам не очень понравился. Потому что, обаяния у него – ноль. А когда ему об этом намекнули, он позволил себе немного вспылить. Стал грубить, ругаться нехорошими словами. Ну, а когда ему объяснили, что никакой Снегурочки мы не знаем, что здесь ее нет, и быть не может, он и вовсе в драку полез. Палкой грозился! Такой настырный! Едва от него избавились. Теперь хотелось бы послушать твою версию произошедшего. Что скажешь, ангел? Видишь, у нас возникли вопросы. У тебя наверняка есть на них ответы.

– Он что, мучил вас?! – вскричала Марфутка, распахнув свои огромные, как небо, голубые глаза, готовые пролиться дождем. – Мучил, да?

– Ну, положим, мы тоже ему трепака задали, ангел! – подбоченился Бармалей.

Не слушая его, девушка бросилась на колени рядом с Раисой Петровной, которая продолжала сидеть на стуле, обняла ее ноги, припала к ним. Вот тут-то слезы ее и пролились дождем, обильные и чистые!

– Простите, простите меня! – вскричала она. – Вы приняли, приютили меня, а я вас подвела!

– Успокойся, душечка, – стала утешать ее Раиса Петровна. – Мы понимаем, что ты хотела, как лучше.

– Ах, я должна была вам все рассказать! – заламывала руки Марфутка. – Только вы мне все равно не поверили бы!

– Ну, почему же не поверили бы? – усомнился Василий Павлович. – Мы и сами сказочники, мастера, к слову, сказки сочинять. И, ты знаешь, мы же первые в них и верим. Иначе, пока сам не поверишь, сказка не получается, хоть тресни!

– Я боялась, – продолжала оправдываться девушка. Слезы ее высохли в одночасье, как скоро высыхают и лужицы после летнего дождика. – Боялась за себя, но еще больше за вас. Я думала, что если так, молчком, когда затаюсь, то никто меня у вас не сыщет. Но метель меня видела, как я уходила с вами, она-то меня ему и выдала. Ведь она его прислужница, и всегда ей была. О, у него много подручных: ветра холодные, да метели снежные, да морозы лютые, да волки голодные, да медведи шатуны. О, у него везде шпионы, от него нигде не спрятаться, не скрыться. Он и в прошлом моем укрытии, у других добрых людей, нашел меня неведомо как. Пришлось и оттуда мне убегать, чтобы он не навредил им.

– Кстати, Агафья Никитична велела тебе привет передавать, – как бы, между прочим, заметил Борис.

– Ты был у нее? Как она, здорова ли? А детки ее? – вскинулась девица.

– Все здоровы, в порядке, спасибо зарядке. Единственно, все ждет, когда твои предсказания сбудутся.

– Коровка у нее по весне разродится, всенеперменно. А муж, думается, к лету вернется, как раз на Ивана Купалу.

– Стало быть, все-таки вернется? Отрадно, коль так.

– Погоди, внучек, не так быстро, – решительно вмешался в разговор Василий Павлович. – Мы с бабушкой не вполне понимаем, о чем вы между собой разговариваете. И о ком. Какая еще Агафья Никитична? Где ты ее повстречал? Зачем?

– Агафья Никитична, это одна добрая женщина из деревни Тютькино, что недалече от Берендейска. У нее как раз наша Марфа-кадочница и жила незадолго до того, как вы ее в трамвайчике повстречали да в дом к себе привели. Зачем? Так надо же как-то правду узнавать! Вопросы всегда требуют ответов.

– Поиграл немного в своего любимого детектива Филиппа Марлоу? – усмехнулся дед.

– Да нет, я просто... – смутился Борис.

– Понятно. Что ж, Марфутка, настало время тебе самой обо все нам рассказать. Перво-наперво, объясни, почему тот злой человек, что за тобой ходит, зовет тебя Снегуркой?

– Потому что так меня зовут. Я не Марфа, я Снегурочка на самом деле. А Марфуткой назвалась по случаю, когда добрая Агафья Никитична меня в лесу повстречала. Чтобы по имени хотя бы не нашли.

– Постой, так ты что, та самая Снегурочка? Из сказки? Которая с Дедом Морозом на Новый год по детским утренникам куролесит? Мать честная!

– Бармалеюшка, ты все-таки как-то сдерживайся, – попросила внука Раиса Петровна.

– Как сдерживаться, ба? Когда такое!

– Понимаю. Все равно. Что ж теперь делать? Пусть она Снегурочка, какая нам разница? Хуже она от этого никак не стала, только лучше. Смотри, какая красавица!

– Это я вижу, – согласился Бармалей. И все же он никак не мог успокоиться, вопросы так и сыпались из него, как горох из дырявого кулька: – То есть, ты действительно Снегурочка из сказки? Которая внучка Деда Мороза? Который уже скоро с мешком подарков заявится в гости? И которому мы споем, спляшем да стишок расскажем? Если повезет, конечно!

– Что я могу сказать? Мороз Иванович действительно мне дедушка. А вот сказки скорей всего ко мне отношения не имеют, поскольку все они появились задолго до меня. Снегурочка я не первая, была у Мороза и другая, может, и не одна. И Дедушка Мороз в этот раз к вам скорей всего не придет, не пригодится твой стишок, Бориска. А это значит, что Нового года не бу-у-удет. – И Снегурочка вновь горько разрыдалась. Как же легко переходила она от слез к веселью!

– Кстати! Про Новый год! – вскричал Бармалей. – Тот старикашка тоже что-то про Новый год говорил. Угрожал, что его де не будет.

– Правильно, так он и говорил, я сам слышал, – подтвердил Василий Павлович слова внука. И к Снегурочке: – Не реви, внучка, слезами делу не поможешь. А то слез много, а ясности не прибавляется. Давай-ка, прекращай рыдать, да сказывай нам подробно и последовательно, что с тобой приключилось. И вообще, что происходит?

– Не дави на нее! – опять заступилась за девицу Раиса Петровна. Снегурочка оставалась сидеть на полу подле нее, а женщина обнимала ее и прижимала к себе, будто хотела огородить от всех напастей и нападок. – Захочет, сама расскажет!

– Я не давлю, – отбился старый кукольник резоном. – Но ждать мы больше не можем, тяжба эта, если ты не заметила, уже не одну ее касается, а, как ни странно, всех нас. Неужели ты не чувствуешь, а, Куколка? В этом деле надобно солнца поболее, да ясности, чтобы скоро выйти на правильную дорогу. Так что, давай, сказывай свою историю, дева, не томи. А мы послушаем. Нас тебе бояться точно нечего.

Снегурка размазала слезы по щекам. Она пуще прежнего разрумянилась от переживаний, разогревших кровь ее молодую, и без того горячую, и стала такой прелестной, что Бармалей невольно ей залюбовался. И сердечко его вздрогнуло, и вздохнул-задохнулся он от внезапной грусти и теснения в груди.

– Сдается мне, ангел, что ты от ответов увиливаешь, – сказал он, тем не менее, задиристо, чтобы скрыть свое непонятное волнение.

– Да не увиливаю я, а как раз пытаюсь все рассказать, – отвечала девица. – Только это не так просто, как кажется. Она нахмурилась, собираясь с мыслями, тогда начала: – Ну, слушайте...

– Родом я из Русколанского леса, – начала она свой сказ, и голос ее зазвенел, как ручеек на весенней проталине. – Из того, что на севере Берендейского края находится, в чащобе, подалее деревни Тютькино.

– Уж не тот ли это волшебный лес, в который ни один смертный человек дороги не сыщет? – уточнил Василий Павлович. – Знаем такой, ага. Слыхали.

– Тот, тот, – подтвердила Снегурочка. – В нем-то я и жила с дедушкой моим, Морозом Ивановичем. Хорошо жила, радостно. Не замерзала. Дедушка во мне души не чаял и во всем потакал.

– А родители твои кто?

– Родителей своих я не знаю, – Снегурочка вздохнула так тяжко и печально, что у слушателей ее слезы на глазах выступили. – Кто они, и что с ними сталось, не ведаю. Потому и сказать не могу, сирота я горькая или лесная потеряшка. Дедушка Мороз меня в лесу нашел. Пожалел, взял к себе жить, и стала я ему внучкой. Он же меня и Снегурочкой назвал. Все это я, конечно, с его слов знаю. Может, про мою судьбу, да про моих бедных родителей дедушка больше ведает, только мне он про то ничего не сказывал. А когда я к нему с расспросами приставала, он всякий раз сердился, так что я перестала. И все же надеюсь, что Снегурочка не сирота, а потеряшка. Ах, как же мне хочется родителей моих бедных обнять!

– Бедное дитя, – сказал Василий Павлович жалобно, со слезой в голосе. – Что ж, это многое объясняет.

– Кроме того, откуда здесь Злозвон взялся? – напомнил Бармалей. – А также, что с Дедом Морозом произошло, и почему теперь у нас Нового года не будет? Давай, разъясняй, ангел.

– Это все связано взаимно, – сказала Снегурочка. – Тот, которого вы Злозвоном называете, на самом деле Карачун есть.

– Что, тот самый? – вскинулся Василий Павлович. – Владыка холода и мрака?

– Тот самый, – вздохнув, кивнула Снегурочка. – Его в Русколанском лесу тоже иногда Злозвоном называют, потому я и удивилась, и даже испугалась, что вы своей кукле такое имя придумали.

– Что же тут удивительного? В жизни все, так или иначе, повторяется, а разные вещи похожими проявляются.

– Нет-нет, таких совпадений, таких случайностей не бывает, – стояла на своем гостья из волшебного леса. – За этим наверняка кто-то стоит. Не знаю, не ведаю, кто, но чувствую…

– А что же Карачун? Что ему от тебя понадобилось? Не томи, ангел!

– Он хочет, чтобы я его внучку изображала, кем была при Дедушке Морозе. Ой, ладно, слушайте уже. Карачун обычно живет в той стороне, которая Навью зовется. Там его величают, как Чернобога. И лишь в самые холодные и короткие дни декабря, перед самым Новым годом удается ему в наш мир, в нашу Явь пробраться. Но ненадолго, на несколько деньков всего. Вот он тут и куражится, душу свою темную отводит. Но перед Новым годом приходится ему всегда в Навь возвращаться. За этим Мороз Иванович строго следил, чтобы злой Карачун людям праздник не испортил. Есть у него такая сила, Злозвона обратно в нижний мир отсылать. Верней, была... – она снова вздохнула и принялась носом хлюпать.

– Что же в этот раз случилось, ангел? Ты погоди раскисать! Давай, сказывай!

– Точно не знаю, как им это удалось, – утерев глаза платочком, который ей Раиса Петровна подала, продолжала Снегурка. – Знаю только, что Карачун всегда Дедушке Морозу завидовал, хотел сам его место занять, да за порядком в Русколанском лесу следить. Верней, свой порядок установить. Мало ему, вишь, Нави показалось! И, конечно, он всегда желал на новогодних праздниках главным распорядителем быть. Про то все знали, так всегда было. Но вот в этот раз все пошло по-другому. Однажды вечером, уже совсем к зиме дело шло, постучался к нам с дедушкой в избу человек. Человек тот был по всему странник, в хламиде бесформенной, с посохом, изможденный. Сказался путником, посетовал, что с дороги сбился и попросился переночевать. Дедушка и разрешил. Он всегда путников привечал, тем более что они совсем не частые гости в наших местах. Велел мне накормить бедолагу, да спать уложить. Ему-то самому не до того было, у нас всегда подготовка к зиме – самая запарка. Я все сделала, и накормила гостя, и спать уложила. А ночью все и случилось.

Дедушка вдруг как закричит, а потом вроде задыхаться стал. Я к нему бросилась, а он дергается, дрожит весь, встать порывается, а не может. А рядом этот странный человек стоит да ухмыляется во весь рот. Когда смотрю, только не человек это вовсе, а анчутка. Мы, оказывается, в своем доме анчутку приютили, который человечий образ принял. О, они могут! Они, чей угодно образ принять могут! Сами к себе беду впустили. Тут анчутка расхохотался, завизжал, а после схватил дедушкин посох – и был с ним таков. Вихрем завился и исчез. Мороз Иванович остался, ни жив, ни мертв, лежит колодой да двумя руками какую-то палку перед собой держит. Я трясти его, тормошить, а он... ну, одно слово – колода.

Вскоре Карачун в избе объявился. Ногой дверь вышиб, зашел, как хозяин, похаживает да от радости руки потирает.

– Все, – говорит, – теперь я тут за главного. Будешь мне прислуживать и все, что надо делать. А не то! – И замахнулся на меня палкой. А я смотрю, это не палка, а посох Мороза Ивановича. Ой, страх-то какой! Улучила я минутку, из дому выскользнула и побежала. Он, конечно, за мной бросился, только я Русколанский лес лучше его знаю, оторвалась я от погони, скрылась. А потом и вовсе из волшебного леса ушла. Там-то я скрылась, а здесь, получается, он меня все одно нашел. Ну, а остальное вы знаете, – вздохнула Снегурочка надрывно и снова заплакала.

– Ой, деточка моя! Как же ты настрадалась! – запричитала Раиса Петровна и, притянув к себе Снегурочку, громко чмокнула ее в макушку.

– Что же нам теперь делать, вот вопрос! – задумчиво изрек Василий Павлович. И правда, на лице его отразилась печать глубокой сосредоточенности.

– Погодите, погодите! – загорячился Борис. – Это что же получается? Теперь Злозвон требует, чтобы ты вернулась к нему, а иначе грозится отменить Новый год? Ну и дела!

– И мне придется к нему вернуться, – сказала Снегурочка грустно. – Потому что он все равно от своего не отступится. А чтобы через меня кому-то другому беда была, я того не желаю.

– Как так вернуться, ангел! А что он с тобой сделает, ежели вернешься? Нет, так не годится!

– Что бы ни сделал, а это все лучше будет, чем оставить людей без Нового года. Новый год должен наступить, иначе и жизнь может прерваться. Я тогда от страха убежала, а теперь думаю, что не следовало. Надо было потерпеть, может, какой выход и нашелся.

– Только ты горячку не пори, ангел. Ладно? – попросил ее Бармалей. – Потерпи пока, мы вместе что-нибудь придумаем.

Снегурка в ответ только повела плечом.

– А я вот что еще не пойму, – потрепав бороду, спросил Василий Павлович. – Куклу из «кадочки», очевидно, тоже он, так, скажем, похитил. Кукла-то ему зачем?

– Это как раз понятно, – ответила Снегурка. – Он не желает, чтобы его изображения где-нибудь оставались.

– Так кукла-то неудачной была! Какой ему от нее вред?

– Почему неудачной? Очень даже хорошая кукла получилась. Я как ее увидела, так сразу Карачуна признала. Кое-какие детали доделать, и отличная кукла.

– Не знаю, мне она не нравилась, – и тут Волшебник вскинулся. – А что же ты мне про детали не подсказала?

– Про сосульки на шляпе подсказала. А потом пожалела. Подумала, он через эту куклу до меня доберется. Так и вышло. Вообще, это в его, Карачуна, власти. Он на людей помрачение наводит, чтобы никто не мог запомнить, как он выглядит.

– Почему?

– Боится, видно, чего-то.

– Должно быть, чтобы через изображение кто-то его силу не забрал. Дедушка Мороз не боялся, а этот, вишь ты, боится.

– Но мы все равно новую его куклу сделаем! – сказал Василий Павлович упрямо. – Будет лучше прежней. Только ты не забудь мне про другие детали рассказать.

– Что ж, пора нам всем спать отправляться, – подвела черту под долгим вечером с разговорами Раиса Петровна. Никто с ней спорить не стал, так все устали, пожелали друг другу доброй ночи и разошлись, кто куда. Только никто так толком и не уснул до утра.

Василий Павлович поднялся наверх, в «кадочку», и долго-долго решал-соображал, как же ему нового Злозвона делать, каким образом да из каких материалов, чтобы и быстро получилось, и лучше прежнего. Рисовал он чертежи, эскизы, да разные наброски, и в конце решил, что без помощи Марфутки ему никак не обойтись и не успеть к сроку. Полюбившуюся ему девицу он продолжал звать Марфушкой. Имя это нравилось ему куда больше Снегурочки, поскольку казалось ему и теплей, и солнечней, и человечней.

Раиса Петровна, пользуясь отсутствием супруга в спальне, зажгла свечу перед зеркалом и так же долго-долго сидела там, вглядываясь в холодную темную глубину. Она не гадала – время для гаданий было неподходящее, только надеялась получить подсказку с той стороны, чего бояться да как поступить. Бездны порой высветлялись до самой Нави, но тени в них бродили неясные, да все отворачивались от нее, уклонялись, никто лика своего ей не казал, и никакого знака не подавал, и слова не сказывал. То ли не хотели, то ли сами боялись. Что само по себе было довольно странно.

Бармалей, строго наказав никому больше двери не открывать, вернулся к себе. Было уже за полночь, должно быть, и он надеялся скоро уснуть, да не тут-то было. До утра он не мог сомкнуть глаз, да все ворочался в постели, пытаясь успокоить то замиравшее, то принимавшееся куда-то бежать от неясной причины сердце. Виделись ему глаза Снегурки, она смотрела на него с укоризной, будто просила в чем помочь ей. И было в ее глазах что-то еще, очень важное, а он, такая бестолочь, не мог сообразить, какая помощь от него лесной красавице нужна. Он и себя не понимал ничуть, потому что было вчера у него одно отношение к Снегурке, как к Марфутке, а сегодня оно вдруг совсем изменилось, аж в противоположную сторону, и что ему с этим делать, он не знал. Тем более что сама Снегурка ему тоже никаких знаков не подавала, а наоборот, вроде как его сторонилась. Сердце у нее было доброе, но замороженное, и с этим тоже что-то надо было делать. Обычно он знал, что следует делать, но не в этот раз. Потому и мучился, и страдал.

«Ангел, – взывал он к ней, – ангел! Помоги мне! Я не понимаю, что со мной!»

А Снегурка и сама не знала, что ей делать, за что хвататься, куда бежать. В то же самое время, что и Бармалей, лежала она на кровати в своей спаленке, и не было в ее глазищах раскрытых, прежде ясных, а теперь затуманенных, ни в одном, ни крупицы сна. Теребила девица косу свою толстую, то расплетала ее, то снова заплетала, все вспоминала свое житье у Дедушки Мороза, да пыталась решить, что надлежит ей делать. А решение надо было принять серьезное, которого она страшилась и которое сколько могла, оттягивала.

У Мороза Ивановича ей жилось привольно. Дедушка не обижал ее, не утруждал, напротив, окружал заботой и лаской, так что сиротинушкой и бедной потеряшкой никогда она себя с ним не чувствовала. По наказу деда, а больше потому, что самим так нравилось, Снегурочку всегда окружали и охраняли жители лесные. Медведи овсяники да волки матерые, не те, что Карачуну прислуживают, дозором вокруг дома ходили, друг дружке караул сдавали. Филин с маковки сосны столетней глаза таращил, да глухари тянули шеи, блюли прохожих. Только какие прохожие в волшебном-то лесу, откуда? Все тихо, все спокойно. Со зверятками Снегурочка и зналась, и игралась. Лисица сиводушка была у нее на побегушках, да зайцы капустники, да белки орешницы с куницами и горностаями – вот и вся кампания. Весело и мило.

Мороз Иванович в Снегурочке души не чаял. Пока совсем мала была, он ее опекал, пылинки с нее сдувал, а чуть сама подросла, так стала ему первой помощницей в его трудах. Еще в лесу поспеть, да все поправить, порядок должный навести, – тут Дед и сам справлялся. Но в главном его деле, встретить Новый год как должно, и Старый проводить достойно, вот тут помощь Снегурки пришлась как нельзя кстати.

Она всегда была ребенком необычным, сколько себя помнила. Например, всегда заранее знала, что и в какой срок случится. И все ее прогнозы непременно сбывались, так что даже Дед Мороз у нее интересовался перед тем, как что-то делать, или идти куда: стоит ли? Чтобы по-пустому ног не утруждать. А когда подросла дедова внучка, ей и вовсе не стало в вопросе предсказанья равных.

– Ой, девка, – говорил Дед Мороз, глядя на нее задумчиво, – не знаю, кто твоя мамка на самом деле, но, сдается, была она ведуньей. Не иначе. А, может, и посильней кто.

Вообще, дедушка ее любил пуще всего на свете, души в ней не чаял. А и как ее было не любить? Ведь была Снегурочка девочкой не только красивой, но и доброй, и умной, и отзывчивой. Где еще столько качеств зараз найдется, у кого такое богатство встретишь? То-то и оно. Лишь один недостаток у Снегурки был – сердце она имела холодное, как собачий нос, и любви не знала. Только с точки зрения Мороза Ивановича, такая холодность ее недостатком вовсе не была. От любовного жара недолго ведь и растаять, и такие прецеденты были, были. Так что, пусть девица немного примороженная остается, думал Дед Мороз, целей будет. Градус томления, если уж на то пошло, надо постепенно повышать.

Снегурка и сама понимала, что с ней что-то не так. Не такая она, как другие девушки, за которыми она иногда в лесу наблюдала. И, ой, до чего же ей хотелось измениться, да так, чтобы узнать любовь. Больше всего на свете ей хотелось встретить молодца, для которого она, не задумываясь, расплела бы свою косу богатую. Только вот, где же его встретишь? Такого не встречала. Например, Бармалей Борисыч парень хоть куда. Высок, статен и пригож, вот только сердечко ее на его красу, и на его слова никак не отзывалось.

– Деда, а деда! – приставала она еще прежде к Морозу Ивановичу. – Ты старый, ты все видел, все знаешь, так скажи, что со мной не так? Отчего мое сердечко занемело, будто инеем припорошено? Я все время чувствую холод в груди. Может, оно и в самом деле изо льда сделано? Хотя, с другой стороны, бьется, как живое. Тук-тук, тук-тук. Вроде бы, все в порядке, но нет, не в порядке. В чем дело, дедушка? Объясни мне, глупой девчонке, что со мной не так?

– Про это надо бы матушку твою спрашивать, – отвечал ей Мороз Иванович. – Только где она? Ищи, свищи!

– Деда, а разве ты не можешь сделать так, чтобы сердечко мое стало живым, затрепетало в груди птичкой да жаром любви наполнилось? Как у самой обычной девушки!

– Любовь штука опасная, – отвечал ей дед. – От нее некоторые обычные, как ты говоришь, девушки и жизни лишаются. А ты девушка совсем не обычная, ты можешь от любовного пожара и растаять, как сугроб на весеннем солнышке. Вот ему радость-то будет, Яриле!

– Нет, дедушка, – уверяла его Снегурочка, – ничего такого со мной не случится. Я это точно знаю. А случится любовь, и много счастья. Я этого хочу, деда.

Эх, подумал Мороз Иванович, да какая же девица любви да счастья не хочет, да не ждет? Только не у каждой получается все это заполучить, а, получивши, совладать.

Мороз Иванович знал, что думал, что говорил.

Но знал он и то, что удерживать кого-то насильно, оберегать от любви, тоже не годится. Сам немил станешь. Раз время пришло – пусть попробует. Обожжется – что ж, значит, такая судьба. Вот в этом случае нужно оказаться рядом да подхватить, да помочь.

– Что ж, внученька, – сказал он ей. – Неволить тебя не стану. Пусть пройдет эта зима, как другие проходили. Встретим Новый год, проводим Старый, а по весне я сам отведу тебя к людям. Тебе как раз восемнадцать исполнится, вот и попробуешь среди людей пожить. Надеюсь, все сложится, как ты мечтаешь.

– А сердце? – всполошилась Снегурочка. – С сердечком тоже надо что-то сделать! Наладить его, да настроить, отогреть опять же, чтобы любить оно научилось!

– А по части сердца попросим весну-красну тебе помочь. Думаю, Снегурочке она не откажет.

На том и порешили. Снегурочке ждать счастья скорого лишь в радость было. Чудо будущей обещанной любви пьянило, согревало девичью душу. Все спорилось в ее руках, любое дело. Казалось ей, все лучшее, что суждено, вот-вот случится... Но тут в судьбу ее вонзился злой занозой Злозвон, и все порушил. И счастье, и любовь, лишь поманившую, но так и не нашедшую ее.

Снегурку Карачун и прежде недолюбливал, не жаловал, поэтому, едва злодейством он занял место Дедушки Мороза, пустилась она от него в бега. Думала, не заметит лиходей ее исчезновенья. Не тут-то было! Заметил, еще как! И сразу в погоню бросился.

Искать защиты в Русколанском лесу Снегурке было не у кого. Так ей помыслилось. За справедливостью во всех вопросах там следил сам Дед Мороз, а как его не стало, оказалось, что больше некому. Поэтому из лесу волшебного она подалась прочь, в надежде укрыться у простых людей. Не вышло! И там настиг ее злой Карачун.

Что же ему надобно? – думала она. Отчего не оставит ее в покое? Ведь помешать его планам она никак не может...

Помешать не может, да, но вот помочь! Видно, не справлялся сам Карачун. Одно дело, злозвонить повсюду, ни за что не отвечая, и совсем другое обязанности исполнять и добрые дела творить. Тут и желание нужно, и уменье особое, и прилежность. Что ж, видимо, придется ей вернуться в дедов дом и притвориться, что Карачуну она покорилась. Ведь, как ни крути, а кто-то должен принять, и встретить Новый год, и обеспечить ему добрый путь и продвижение. А кто, если не она? Будь что, но жизнь остановиться не должна! А там, глядишь, и Дедушке Морозу помочь она найдет удачу.

Снегурочка как раз собиралась что-то ему сказать, и что-то важное, когда где-то в объеме комнаты взорвался звоном телефон. Девица вздрогнула от нечаянного испуга, светлые ясные глаза ее потемнели, затуманились, она отняла протянутую к нему руку и, так ничего не сказав, растаяла в дымке сна, скрылась в его кисейных складках, точно в театральных кулисах. Бармалей разрывался между желанием последовать за девушкой и необходимостью ответить на звонок. В конце концов, она осталась во сне, а ему пришлось его покинуть. Было девять, и это дед Василий Павлович лишил его покоя.

– Приезжай, – сказал дед, и голос его был так тревожен, что остатки сна у юноши быстро улетучились. – Марфушка, то есть, Снегурочка пропала.

– Как пропала? Куда пропала? Почему пропала? – выдал Бармалей очередь вопросов, не сразу осознав, что произошло. Ведь он встречался с ней только вот-вот... Ах, да, то был всего лишь сон!

Все те же вопросы он повторил полчаса спустя, ворвавшись в квартиру на последнем этаже дозорной башни.

– Ее дверь была приоткрыта, – рассказала свою часть истории Раиса Петровна, – я заглянула к ней в комнату, посмотреть, спит ли она еще, а ее там и нет.

– Мы и не слышали, как и когда она ушла, – добавил Василий Павлович. – Все было тихо. Замок не щелкнул, дверь не скрипнула...

– Я буду ее искать! – заявил Бармалей сходу. Он почему-то почувствовал себя так, будто во второй раз осиротел, и ему захотелось это исправить. Это чувство налетело на него внезапно и ошеломило, ему хотелось с ним разобраться в одиночестве.

– Где ты собираешься ее искать? – в один голос спросили старики.

– Везде! – ответил он, и дед с бабушкой услышали в его голосе решимость, и поняли, что вот это он сейчас не пошутил, что действительно собрался искать пропавшую девушку везде, где бы она ни оказалась.

Берендейск был совсем не маленьким городом, шутка ли – столица Берендейского края! Но до вечера на своей «Волге» Бармалей объездил его весь. Он колесил и колесил по городу, всматриваясь в лица прохожих, ища знакомый силуэт. Закончился бензин в баке, он заправил машину и продолжил свой бесконечный, как все чаще ему стало казаться, поиск.

Иногда он останавливался и подходил к группкам молодежи и показывал собственноручно исполненный портрет Снегурки. В городе его неплохо знали, можно сказать, что он был популярен среди молодежи, а многие девушки на него заглядывались.

– Красивая! – оценивали они Снегурочку. – Но мы ничуть не хуже.

– Кто бы спорил? – отвечал Бармалей.

– Кто это? – спрашивали в другом месте.

– Подружка, – отвечал он и верил при этом, что так оно и есть.

– Эй, красавчик! – окликнула его, смеясь, другая. – Так, может, я смогу ее заменить?

– Не в этот раз, ангел!

– Наверное, ты изменил ей, вот она и ушла?

– Ты меня раскусила, ангел! – отвечал он со стеклянной улыбкой. – Ты только не уходи далеко, и однажды я вернусь за тобой!

Но, едва отвернувшись от уличной красавицы и идя к машине, он вдруг понял, что Снегурочка ему мила, как никто. Милей всех красавиц на свете! Однако к вечеру, нигде ее не найдя, он вдруг вновь почувствовал злость. На нее, да-да! Почему он снова должен ее искать?! Что эта фифа о себе думает? Подумаешь, Снегурочка! Что мы, Снегурочек не видали? Видали, и не таких!

Ну и пожалуйста! – решил он сгоряча. Ушла – и ушла! Не очень-то и хотелось! И он решительно повернул к дедову дому. Ко всему, Бармалей устал, а есть ему хотелось так, что голова кружилась и даже в глазах темнело. Впрочем, должно быть, просто наступил вечер.

По его расстроенному и удрученному виду было ясно, что поиски ни к чему не привели, поэтому никто с расспросами к нему не приставал.

– Мой руки! – велела ему бабушка Рая, а сама бросилась собирать на стол.

– Слушай, тут такое дело... – подступился к нему с другой стороны Василий Павлович. – Какая-то чертовщинка получается... Он выглядел обескураженным и смущенным.

– Что еще за чертовщинка? – насторожился Борис.

– Сам не понимаю! – почти вскричал дедушка. – Я тут новой куклой весь день занимался... И снова не получается! Попробовал портрет нашего гостя лихого по памяти нарисовать, так, представляешь, не выходит. Не помню я его! Глаза закрываю, а передо мной вместо натурального Злозвона пятно размытое. Никогда такого не было. Ты же знаешь, я любого персонажа и с натуры, и по памяти за пять минут набросаю, а тут – ни в какую. Вот я и подумал, может, у тебя получится? Попробуешь?

– Конечно! Пошли!

Они поднялись в «кадочку», там Борис взял бумагу и карандашом, как до того портрет Снегурки, быстро набросал Злозвона.

– Вот, видишь! – обрадовался кукольник. – У тебя с памятью все нормально.

– Я этого гада не забуду никогда! – сказал Бармалей. – К тому же, он мне палкой в лоб заехал, может, еще поэтому я его запомнил.

– Действительно, – засмеялся дед, – может, так и есть. Он помахал Бармалеевым рисунком. – Что ж, теперь-то я его точно сделаю, как должно. Одна беда, без Снегурки могу не успеть. Без помощи ее.

– Так я помогу?

– Конечно! Ладно, авось что-то придумаем. Пошли чай пить!

Чай пили в молчании. Лишь в конце чаепития Василий Павлович его нарушил.

– Сдается мне, раз уж в Берендейске ее нет, надо теперь Снегурочку нашу в волшебном Русколанском лесу искать. Там она! Туда вернулась!

– Ну, ты скажешь тоже! – всплеснула руками Раиса Петровна.

– А как туда добираться? – спросил Бармалей?

– Отож...

– В мое время все детки знали, как в волшебный лес попасть, – неожиданно сказала Раиса Петровна.

– Расскажи, расскажи... Это как же?

– От елки, дорогой! От главной городской елки. В мое детство ее ставили на том же месте, что сейчас.

– И что, кто-то действительно попадал в волшебный лес? Были такие?

– Мне про то не известно. Но одна девочка, которая страстно хотела там очутиться, помнится, пропала под самый новый год. И не вернулась.

– Так. И что же это за метод?

– Очень простой метод. Надо в полночь стать спиной к елке, а лицом в сторону Русколанского леса, то есть на север...

Незадолго до полуночи Бармалей вышел из дома стариков. Машину он оставил у подъезда, а сам пошел пешком. Пошел в сторону главной городской площади, а не к себе домой, благо, она располагалась неподалеку, всего в двух шагах. Снегурку надобно выручать, думал он настойчиво. Да и Деда Мороза тоже. Негоже нам без нового года оставаться. Да и вообще, справедливость должна восторжествовать. А бабушкин метод ничем не хуже других. Тем более что никаких других и нет.

Площадь в это время была ярко освещена и пустынна. Выбелена снегом и убрана гирляндами, как горница перед праздником. Даже патрульной машины он нигде не обнаружил. Поэтому беспрепятственно подошел к украшенной и мигавшей разноцветными лампочками елке. Ему показалась, что она подмигивает ему лично, и на своем языке желает удачного путешествия. Что ж, спасибо, елочка. Ты тоже тут... Того... Не скучай.

Он прикинул, где находится север, и обратился к нему лицом, а спиной стал к елочке. Закрыл глаза, и почти сразу стали отбивать полночь городские куранты. Бом-бом-бом... Раскинув руки, Бармалей завертелся. На каждый удар он сделал один оборот вокруг себя по часовой стрелке: раз-раз-раз... А когда бой закончился, но пока звук гонга, медленно затихая, висел в воздухе – еще один поворот, в обратную сторону. И...