Бармалей и Снегурочка

Глава 12. Остерегайтесь будить спящего медведя

Не тратя времени на раздумья, Бармалей с лешим выкатились из-под елового шатра, перескочили через нахоженную тропу Волата и устремились вниз по склону, полого спускавшемуся к незамерзающему ручью. А может и не ручей то был, а целая речка. Бежалось им легко, весело и, после долгого лежания в снегу, – в охотку. Не успели они оглянуться, а уже и внизу стоят, на берегу того самого ручья, лешему приснопамятного.

Абсолютная, кромешная тишина обрушилась на них. Вода в ручье быстрая и такая темная, что ажник черная. А не журчит! Скользит в берегах своих молча, с пузырями, как в немом кино. И только пар от нее густой клочьями поднимается, да тут же в морозном воздухе растворяется.

Остановились, отдышались, и ну осматриваться.

– Что-то никакого берендеевского дома я здесь в упор не вижу, – поделился наблюдениями Бармалей. – Может, мы не туда пришли?

– Ничего не понимаю! – откликнулся леший. – Я точно помню, что в прошлый раз – а это было недавно, по осени, – домик Гредня стоял именно здесь! На этом самом месте!

И он показал конкретно, где стоял дом берендея. Даже сам перешел на указанную полянку и с озадаченным видом там потоптался.

– Вот, здесь!

– Слышь, леший! А ты ничего не забыл? – почесав затылок, вдруг спросил Борис.

– А что я забыл? – удивился леший.

– Заклятие! Здесь наверняка все заколдованно. Ты сам говорил. Чтобы снять заклятие, нужно что-то сделать. Или сказать. Например, ты знаешь подходящее заклинание? А, леший? Ты же на себя это дело брал...

– Ах, да! – леший просиял. – Заклинание! Совсем из головы вылетело!

– И-их! Похоже, у кого-то ветер в голове!

– Вестимо, его есть у меня! В смысле, волшебное слово. Наготовочки оно завсегда имеется. Ты, мил человек, отойди-ка в сторонку. Да вот хотя бы за то дерево спрячься. А то, как бы чего не вышло! Отвечай потом за тебя перед начальством.

– Вот оно как! С медведем мне договариваться, значит, можно? А рядом с тобой стоять нельзя? – вновь заершился Бармалей. Его все еще задевало двойственное к себе отношение, чего он, вообще-то, не переносил, поскольку характер имел прямой и открытый. Любил, чтобы да было – да, а нет – нет, и не иначе.

– Это, добрый молодец, другое, – настаивал леший. – Опять же, окромя тебя с медведем-то говорить некому. Многие пытались, да что-то ни у кого не получилось. Так что лучше тебе все же поберечься. Давай, давай, отойди в сторонку, не доводи до греха. Я скажу, когда твое время настанет. Здесь, кстати, где-то берлога с медведем, так что, тсс! Тихо! Не буди лихо раньше времени.

– Да ладно, я, в общем, и не против, – пожав плечами, согласился, не стал настаивать на своем Бармалей. – Как у нас говорят: береженого – Бог бережет. А кто не уберегся, тому Бог судья!

Он вообще не против того был, чтобы леший руководил процессами. Хочет быть сержантом? Старшиной? Унтер-офицером? Пусть! И флаг ему в руки!

Прикинув, где лучше ему укрыться, он отошел в сторону к высокой сосне с необычайно толстым, неохватным стволом, и встал за ней. Укрылся, высунув слегка глаз для обзора.

– Дава-ай! – крикнул он протяжно лешему. И замер, даже дышать перестал, боясь упустить хотя бы звук из секретного слова. Уж больно ему любопытно было про волшебство узнать.

Леший проследил за Борисом взглядом, аж пока тот совсем не скрылся. Тогда застыл в напряженной позе, подняв голову к небу, будто вспоминает что или, наоборот, ждет свыше подсказки. А потом как завертится вокруг себя, как заюлит! И, после каждого поворота, ударяя себя по ляжкам, говорит громко. Сначала глухо, но с каждой следующей фразой повышая тон, так что последнюю выкрикнул уже фальцетом:

– Остынь, Горынь!

– Застынь, Горынь!

– Сгинь, Горынь!

И только-то лешачина себя третий раз по ногам хлопнул, как неуловимо изменилось все вокруг. Появились, налетели звуки, прежде сдерживаемые неведомой силой. Ручей и тот зажурчал, забулькал пузырями. Но, самое главное, сразу у лешего за спиной дом возник бревенчатый. А больше ничего Бармалей рассмотреть не успел, потому что земля под его ногами расступилась, да и полетел он куда-то вниз.

Даже не вякнул!

В глазах потемнело, остро запахло конденсированной мочой, да сразу накрыло густым звериным духом. Берлога! – успел подумать молодец, как в следующий миг очутился верхом на медведе, который растянулся внизу на подстилке из еловых веток и сладко спал, пуская слюни. Инстинктивно запустил Бориска пальцы в густую шерсть на холке зверя, да и вцепился в нее. Потом он увидел, как открылся и уставился на него круглый от испуга желтый глаз. Но сразу же глаз и покраснел от вскипевшей в нем ярости. Медведь запрокинул голову и, оскалившись, клацнул зубами в надежде достать и немедленно уничтожить мерзкого нарушителя сна его и спокойствия. Не дотянулся сразу, а другой попытки Бармалей ему не предоставил. Неведомая сила подбросила его вверх и вынесла из берлоги наружу. Потом, вдогон, ударил запоздало жуткий медвежий рев, и уже тогда, раскидывая комья снега, точно подземный взрыв, вырвался на поверхность и бросился вдогонку за обидчиком медведь.

Яростна и непостижимо быстра была атака зверя. Пожалуй, можно было сравнить топтыгина в том состоянии со слившимся воедино роем разъяренных шершней, а больше ни с чем.

Кипящий, клокочущий беспредел.

Даже рева медвежьего Бармалей не слышал, потому что тот сразу отставал и застревал где-то позади быстро затухающими отголосками. Если б косолапый настиг его сразу, в начале погони, то попросту размазал бы по земле. Ужас, живой ужас гнался за Борисом по пятам. Да, когда бы не чудо-валенки на ногах, пожалуй, даже испугаться, как следует, он не успел бы.

Но топтуны были с ним, на нем, и работали исправно, позволяя держаться от медведя на безопасном расстоянии. Впрочем, медведь был силен, ловок и упорен, к тому же очень и очень зол, потому не отставал от беглеца ни на шаг.

Даже не ведая, куда несут его ноги, а, верней, валенки, Бармалей вмиг взлетел по склону лога наверх и там припустил по дозорной Волатовой тропе. Медведь не отставал. Они сделали на том треке семь полных кругов, когда зверь вдруг резко притормозил. Сохраняя инерцию движения, он упал и, перекувыркнувшись через голову несчетное число раз, превратился в нечто с руками и ногами в медвежьей шубе. Нечто тяжело поднялось и оказалось чернявым мужиком цыганского вида. Мужик встал во весь свой немалый рост, расставив сильные ноги широко. Глядя исподлобья взором горячим, набычившись, он слегка отдышался, сплюнул перед собой и тогда спросил остановившегося поодаль в такой примерно позе Бармалея:

– Ты кто такой?

– Бармалей я, – ответил тот, тоже отдуваясь и отплевываясь.

– Бармалей? Не знаю такого, – берендей мотнул головой. – И что тебе, Бармалей, от меня нужно? Почто сна лишаешь?

– Разговор к тебе имеется, – сообщил ему причину Борис.

Тут невесть откуда, из снежного сугроба с криком – «Вот вы где!» – на тропу вывалился леший. Дышал хозяин лесной тоже тяжело, судя по всему, поспешал он изрядно. Кожух нараспашку, пар валит, как от коня.

– А, Андрюшко! – узнал лешего берендей. – И ты здесь! Что ж, тогда все понятно.

– Андрюшко? – подхватил Бармалей и полез выяснять. – Так тебя звать, что ли? И что? Ничего. Нормальное имя, что ты с ним скрываешься?

Леший в ответ только сердито головой закрутил, да фыркать стал. В общем, проявил недовольство в полной мере и всеми доступными способами.

– Эх, шел, нашел, потерял! – выразился он потом досадливо, да рукой махнул.

– Да, это Андрюшко Вырвиглазов, – подтвердил Гредень. – А он что, историю свою, с этим именем связанную, не сказывал? Ну, расскажет еще, коли пожелает. – И переключился на личное: – Так, стало быть, сама Ягодина Ниевна вторжение на мою территорию организовала? Я правильно понимаю?

– Я же говорю: разговор к тебе имеется, – напомнил Бармалей. – Дозорного своего можешь покуда не искать, нет его, – подсказал он Гредню ситуацию, увидев, как тот озирается по сторонам, ища глазами Волата.

– Вот как?! Вы и его устранили? – удивился берендей. – Что ж, хвалю за хватку и сообразительность. Видать, дело и вправду серьезное. В таком разе, приглашаю всех в избу. Сон мой все одно испорчен, не до сна теперь, а разговаривать лучше за самоваром, я считаю. К тому же, я такой голодный, будто целый год не ел. И пока не поем, толку со мной говорить, никакого.

Гости незваные не возражали, не отказались от приглашения. И тогда все они по снежной целине спустились вниз, в лог, и оказались прямо возле Гридневой избы, что на берегу ручья стоит.

Тут только ее Бармалей рассмотрел в полной мере. Нормальная по всему избенка, обычная, крепко срубленная. На крыше снег, на трубе – тоже снежная шапка. Оно и понятно, терем-то не топлен, а в лесу зима.

Неподалеку от дома и сосна оказалась, за которой Борис укрыться вздумал, не подозревая, что под ней Гредень берлогу устроил. Теперь берлога была разорена, будто ее бульдозером разворошили. Но, что характерно, снег вокруг был густо облит чем-то желтым, и запах... Запах оттуда шел изначальный и самый, что ни есть, естественный.

Леший, который оказался Андрюшко, носом закрутил, да на Бармалея с лукавством так воззрился.

– Фу-фу! – сказал и лапкой перед носом помахал.

Борис покраснел и непроизвольно схватился за штаны, ощупал их сзади.

– Что, фу-фу? У меня все в порядке! – заверил он. – Не я это!

Тогда они с лешим оба перевели взгляды на Гредня.

– А что вы хотите? – сказал тот спокойно. – Я ж медведь! Был. Известная, между прочим, медвежья болезнь. И, чтоб вы знали, когда я медведь, я себя как человек не контролирую. Во всех смыслах. Поэтому нельзя к медведю вот так, внезапно, посреди сна на голову сваливаться! И вообще, у каждого свои привычки и особенности!

– Д-да! – поддакнул леший. – С энтим не поспоришь.

Бармалей, вспомнив недавние события, хохотнул. Потом, посерьезнев, сказал в задумчивости:

– Да, интересно... Я пришел сюда, чтобы получить ответы на пару своих вопросов. Ответов не получил, но нормы ГТО уже сдал.

– Что такое гэтэо? – спросил Андрюшко.

– Вам оно не грозит, забудь, – махнул рукой Борис.

Дверь в дом оказалась перекрыта большим сугробом, что свидетельствовало о том, что незваных гостей, пока хозяин был в отключке, как в отлучке, не случилось. Гредень принес откуда-то лопату и в два счета проход освободил.

В сенцах, на пороге там, взялся Бармалей снег с валенок сбивать, застучал ими, захлопал одним о другой. И так у него смешно получилось, будто станцевал, что даже Гредень внимание обратил. Посмотрел он внимательно на Бармалееву обувку, и усмехнулся.

– Ага, топтуны! Ну, конечно! Вот почему я замаялся за тобой бегать, да так и не догнал. Что ж, входите, гости дорогие, самозваные!

Внутри было на удивление тепло, дом совсем не казался выстуженным, будто печку в нем время от времени протапливали. Но было все же темновато. Хозяин зажег светильник, кинул еще: «Располагайтесь, гости дорогие!» – и сразу взялся шерудить в печке кочергой.

Пока он занимался растопкой, Бармалей присел на лавку, к столу, и стал осматриваться. Это казалось странным, но дом был устроен и обихожен почти до мелочей так же, как жилье Агафьи Никитичны из деревни Тютькино, где довелось ему побывать давеча. И ведь недавно то было, а, казалось, что сто лет уже прошло. Тем не менее, все помнилось живо. Ему показалось, что сейчас вот раздастся смех на печи, занавеска отдернется, и высветятся там улыбающиеся детские рожицы, числом четыре. Бармалей вдруг почувствовал укол тоски, и до нестерпимости захотелось ему обратно туда, в Тютькино, к Агафье.

Но нет, нет, какая Агафья! – одернул он себя. Снегурочка! Ему нужна Снегурочка!

Чувства его, по всему, не поспевали за быстрой сменой событий.

Между тем, как ни странно, печка в доме не остыла еще совсем, и в ней даже нашлись тлеющие угольки, которые берендей тут же и раздул. Приготовленные дрова быстро вспыхнули, вскоре от огнища потянуло дымом, а там и теплом. А Гредень уже и самовар наладил греться, и на стол собрал, что, как говорится, Бог послал. Неясно, правда, что за Бог берендея нашего опекал, и был ли кто, кому он молился. Но сейчас не об этом.

Все расселись вокруг стола по лавкам.

– Угощайтесь! – предложил кудесник. Сам же первый взял бублик, разломил его да нетерпеливо откусил от половины треть. – Ну, таперича сказывайте, что за дело срочное привело вас ко мне в такое неурочное время? – сказал он, с вызовом, демонстративно разгрызая сухой хлебушек. Гостеприимство кудесник соблюдал, но и злость его не проходила, что помешали ему гости незваные выспаться в полной мере. Остатки сна не давали ему, как следует, сосредоточиться, да и возбуждение после внезапного забега еще не прошло. Искало раздражение выхода.

– Так, погоди, Гредень, не погоняй. Скажи лучше сам, рази ж ты на наш традиционный Хрустальный бал не собирался? – спросил его встречно леший Андрюшко.

– Отчего же? Собирался, – кивнул берендей важно. – И до сих пор собираюсь. Но ведь до бала еще далеко, не завтра, он назначен. Еще вполне можно было день-два подремать в свое удовольствие.

– И даже дольше, чем тебе кажется, – намекнул леший. – Ты мог бы и до самой весны в свое удовольствие лапу сосать, а на бал не опоздал бы. Хотя и с весной тоже непонятно, будет или нет.

– Как так? – удивился Гредень.

– А вот так, стынь-сгинь! – И леший поведал притихшему и забывшему жевать хозяину, что произошло в волшебном Русколанском лесу, пока тот в личине медведя да без задних лап в берлоге своей дрыхнул. – Так что, не будет скоро теперь танцев, можешь спать, кудесник, дальше, – завершил повествование леший.

Выслушав сказ лешего, берендей даже есть расхотел, и бублик в сторону отбросил.

– Да что ты такое говоришь! – только и мог выразить он удивление. – Ну и дела!

– Да-а! – откликнулся в тон ему леший. – Такая медынь-полынь! Вот и пришли мы к тебе, берендей, значит, разузнать, какие свои старания ты к этому делу приложил? То, что без тебя, да без твоего анчутки здесь не обошлось, это всем ясно. И, коль так, ты, Гредень, должен в ситуацию самолично вникнуть и поспособствовать ее скорейшему выправлению. Взад ситуацию возвернуть надобно, чтобы все стало так, как прежде было.

– Ах, анчутка! Ах, супостат! – запричитал Гредень, да ну себя со всей силы по щекам бить, то по левой, то по правой. – Ни в чем на нечистого нельзя положиться! Ни в чем! Глаз да глаз за ним надобен непрестанный да неотъёмный.

– С этим никто, уф, не спорит, – проговорил Андрюшко рассудительно. – Обчество лесное всегда удивлялось, как ты со столь злобным духом дружбу водишь. Но не об этом речь. Ты сказывай, кудесник, что такого намутил, да как так вышло, что напарник твой столько бед наворотил?

– Никакой мне анчутка не напарник! – энергично и решительно отверг Гредень слова лешего. – Ты, Андрейко, не сгущай, и не нагнетай. Не напарник он, а всего лишь в услужении у меня находится. Теперь уже, так понимаю, находился. Работником был, да и то, с натяжкой, потому как работник с него никакой. Но мне тут скучно порой бывает, вот я с ним и развлекался. Что до того, что произошло, да как так вышло... Он почесал в затылке с выражением большого сомнения на лице, стоит ли все рассказывать, потом махнул рукой: – А, ладно! Расскажу!

Он посидел еще какое-то время молча, уставившись в одну точку, будто там, в той точке память его вся скопилась. Потом отшатнулся, точно страшное ему привиделось, помотал головой и, поведя ладонью широко, начал свой сказ.

– Не так и давно то было. Как раз наприконце осени пришел ко мне в гости Мороз Иванович. Да, сам пришел. Он часто ко мне сюда захаживал, и я, честно говоря, всегда был ему рад. И завсегда встречал, как самого дорогого гостя, честь по чести. Вот и в тот раз, накрыл я стол, сидим тут с ним, бражничаем. Анчутка нам прислуживал. По-тихому, не высовываясь особо. Хорошо мы тогда, к слову, попировали, не один жбан бражки усидели. И, видать, немного лишку перебрали. Мороз Иванович домой идти собрался, а встать не может. Поднимается, а его сила земная обратно на лавку возвращает.

Гредень умолк на время, поводил рукой по столу, будто снова засомневался, стоит ли сказ свой продолжать, или нет. Продолжил.

– Посмеялся я тогда над ним немного. Не зло, мне показалось, обычно. И мысли такой не было, чтобы Ивановича обидеть. Сказал, что лучше ему остаться, да на лавке подремать, пока сил не наберется, чтобы хватило их ему до дома дойти. Надо сказать, что Мороз Иванович во хмелю обидчивый становится, задиристый и на язык несдержанный.

– Про это все в волшебном лесу, уф, знают, что Мороз Иванович во хмелю крут и на слово язвителен бывают, – подтвердил леший.

– Вот и я о том! – Гредень благодарно кивнул Андрейке за поддержку. – Обиделся он на слова мои отчего-то, и яростно как-то стал выговаривать, что сил у него много, и что хоть сто бочек браги еще выпить он может, а вот я... Меня он принялся обзывать по-всякому, и в конце сказал, что никакой я не чародей даже, одно название, что колдовать-де я не то что не умею, а просто на колдовство не способен. Ну, знаете, как оно бывает... Слово за слово, розой по столу... Потом, сказав все, что мог, он все-таки поднялся с лавки, будто свара ему сил придала, и ушел восвояси, хлопнув дверью. Он ушел, а я, знаете, никак успокоиться не могу. Крепко меня Мороз Иванович обидел словами своими. А тут еще и анчутка свидетелем оказался. Тем более что и сам я того, перебрал браги малость.

Короче, задел он меня за живое, хожу я по дому, никак успокоиться не могу, все думаю, как Деда Мороза проучить за слова его несправедливые, да заодно показать ему, что и я кое-что по части колдовства умею. И придумал!

Сделал я тогда куклу-берендейку из дерева, да приладил ее на палку. Получился как бы посох скомороший. В дальних странах с такими посохами шуты перед королями выступают, называют там такие игрушки марот. В общем, пошептал я над той маротой слова нужные, а потом дал ее Анчутке и отослал его к Морозу Ивановичу с заданием. Он должен был под видом странника в дом к Деду напроситься, а ночью подсунуть ему мароту вместо настоящего его посоха. Ну и крикнуть что-то, навроде, что пожар, или еще что, чтобы Мороз Иванович за ту палку с куклой схватился. Тогда вся добрая сила Ивановича в мароту перешла бы, которую анчутка должен был спешно мне сюда доставить.

Ну, я покуражился бы, известно, над Ивановичем, проучил бы его как следует, чтобы в другой раз неповадно было надо мной насмехаться. И стало бы всем тогда видно, что я на самом деле могу. А после мы с ним браги выпили бы и помирились. Так я рассчитывал.

– И как, покуражился? – с трудом сглотнув ком в пересохшем горле, спросил Бармалей.

– Нет, – Гредень покачал головой. – Пропал мой анчутка, гад, и не вернулся. Я его ждал-пождал, а потом подумал: а вдруг он попался? Вдруг Мороз Иванович перехитрил моего засланца, да схватил его и теперь допрашивает? А когда до всего дознается, так явится сюда во гневе, и уж тогда мне точно несдобровать. Я ведь понимаю, на самом деле, что против Мороза Ивановича слабоват малость. О, Мороз Иванович – это пуп силы, мне против него в открытую не устоять. Да. Ну и решил тогда я немедленно обратиться в медведя и завалиться в берлогу спать, чтобы, если что, сказать, мол, я не я, и палка не моя. Не знаю, мол, ничего, все то анчуткины проделки. Так и сделал. Завалился в берлогу и спал, покуда вы меня не разбудили. Остальное вы знаете.

– Так, – сказал Бармалей и принялся вдруг растирать, будто они у него замерзли, ладони. – Так, – повторил задумчиво. А после стал излагать свои соображения. – Теперь твоя часть истории, берендей, нам известна и понятна. Знаем мы также, что кое-что из задуманного тобой анчутка осуществил. Что таки подсунул он куклу твою маротскую Деду Морозу вместо посоха его, и все случилось так, как ты и задумывал. Мороз Иванович обессилил под действием заклятья, и впал в заторможенное состояние. А анчутка убежал с той маротой, с колдовским твоим атрибутом, в котором вся сила Мороза Ивановича осталась. А потом невесть откуда появился Карачун, и занял Деда Мороза Ивановича место. Как такое вообще могло случиться, чтобы Карачун с анчуткой снюхались? И где нам теперь анчутку искать?

– Хороший вопрос, где его искать? – откликнулся Гредень задумчиво. – Не знаю, где его искать! Эта пакость может быть где угодно. И в любом образе. Что до остального... Карачун противник серьезный...

– Да уж! – поддакнул леший Андрейко. – Даже Ягодинка Ниевна против него выступить не рискнула.

– Вот, видишь! И я не рискну! – обозначил осторожную позицию берендей.

– Как? И ты тоже в кусты? – вскричал неприятно удивленный новостью Бармалей. – Ну, знаете, товарищ...

– Не в кусты! Не в кусты! – заторопился Гредень. – Просто постою в сторонке. А в нужный момент выступлю.

– В нужный момент! А теперь кто с Карачуном разбираться будет? Я? Так я и так от него палкой по лбу схлопотал. Получается, некому?

– Знаешь, не все так безнадежно, мой новый юный друг. По опыту своему скажу, что справиться с таким злом может помочь, конечно, хитрость. А еще есть иная сила, любовная. То бишь, сила любви.

– Сила любви?

– Точно так! А кто из нас всех в теперешний час этой силой обладает? А? Думаю, не ошибусь, если рискну предположить, что это...

Тут сложно было не понять, к чему Гредень клонит, на кого намеки строит.

– Ну, нет, нет! – стал протестовать Бармалей. – Вот только не надо этого! Я сам еще ничего толком не знаю! Не решил я!

Но никто его не слушал.

– Броситься, как ты, девице на выручку, очертя голову, невесть на какой край земли, можно только от большой любви. Или еще можно со зла ее преследовать. Вот Карачун, тот ее со зла преследовал, но ты же не такой?

– Я, пожалуй, не такой. Честно говоря, ее образ действительно запал мне в сердце. Она – та звезда, что разгорается на сумеречном небосводе моей души. И она, конечно, ангел. Я как ее увидел, так сразу и понял – ангел. Я ей так сразу и сказал. Но, все-таки, джентльмены, не надо торопить события. Не знаю, как все сложится в будущем, но на нынешний момент она мне даже не подружка. Так что... Тем более что и сама она ко мне – мягко говоря – несколько прохладна.

– Что прохладна, это ничего, это не страшно, – торопливо делился опытом берендей. – Прохладную всегда можно распалить. Главное дело, чтобы не отсырела...

– А вот этого я не понял, – набычился Бармалей. – Это, в каком смысле она отсыреть может?

– Да ни в каком! Я о том, что все в твоих руках и от тебя зависеть будет. Из этого исходи, – поспешил уйти от скользкой темы Гредень. – А я помогу. И потом, и теперь помогу, чем смогу. Что вам еще такого надо? Говорите, я завсегда, и всем, что имею, поделюсь.

– Мамаша Фи сказывала, что Злозвона этого, то бишь, Карачуна, надобно будет усыпить и в мешок особый засунуть, из которого он выбраться не сможет. И сказывала она также, что мешок этот у тебя сохраняется, и что ты нам его предоставить можешь.

– И могу! – лелея возможность отделаться малым, почти радостно согласился берендей. – Есть такой мешок! Я в нем пельмени храню.

– Пельмени? – немного оторопело переспросил Бармалей. – Какие еще пельмени?

– Да наши, Русколанские! – стал объяснять Гредень. – Пельмени обычно в мешке под навесом да на морозе хранятся. Так вот из обычного мешка местные ухари-разбойники, волки да еноты, воруют без счету, а из этого – не могут! Таков этот мешок, что в него положено, только тот достать может, кто сам и положил. Сейчас принесу. Только надо подумать, куда пельмени пересыпать.

Он тут же пустился по дому бегать в поисках подходящего объема для хранения. И вскоре в сенях сыскал пустой ларь, в котором прежде мука была.

– О, как раз пойдет! – обрадовался он. – Я сейчас! И, волоча ларь за собой, с грохотом выбежал на двор. Однако вскоре уже вернулся, неся подмышкой свернутый рулоном мешок, который тут же на столе и развернул, и разгладил. – Вот!

Бармалей недоверчиво смотрел на обновку. Потрогал ее, тоже погладил.

– Этот, что ли? Вроде, обычный.

– Обычный, да не обычный! Правильный мешок, неопорожняемый. Вот смотри, здесь уже веревка продета. Видишь? Как только этого... Как ты его обозвал, Злозвон? Как Злозвона сюда засунете, сразу веревку затянешь, вроде как на сидоре, и завяжешь ее лесным узлом. Умеешь, лесные узлы вязать?

– Я умею! – вызвался Андрюшко. – Сам, скрынь-марынь, завяжу, или покажу, как.

– Ну, тады все. Забирайте.

– Я вот думаю, а не мал ли он, мешок этот? – высказал сомнение Борис. – Дед может в него и не поместиться. Мне так кажется.

– В этот мешок все поместится, – заверил его Гредень. – Он маленький только снаружи, а изнутри безразмерный. Вещь-то волшебная!

– Ах, волшебная! – успокоился Бармалей. – Так бы сразу и сказал. Он аккуратно скатал мешок рулоном и засунул его за пазуху.

– Местные все про это знают.

– Так я же не местный!

– Действительно. А я как-то и забыл уже... Ничего, теперь и ты знать будешь. Что, все теперь? – Гредень с видимым облегчением потер руки. – Если еще что понадобится, обращайтесь.

– Всенепременно! – откликнулся с готовностью леший. – Тем более что разговор с тобой, кудесник, еще не закончился.

– Звучит, как угроза, – подбоченился Гредень. – Я, знаешь ли, не люблю...

– Так оно и есть, только угроза не от меня.

– От кого тогда?

– От Баюна нашего, котофейского. Он, как ты знаешь, испытывает к Снегурке, воспитаннице Мороза Ивановича, дружеские и другие нежные чувства. А она в этой истории первая пострадала и, можно сказать, настрадалась. Так что, Кот, узнав про твои проделки, теперь на тебя зубы точит и когти наращивает, поквитаться желает.

– А я-то!

– Вот, ты-то! Не расслабляйся, главное. Может, действительно, тебе лучше самому на подмогу выступить?

И ну тут Гредень принялся охать и сокрушаться!

– Да я же не знал, что так оно все обернется! – причитал он. – Да и злого умысла ни к кому не имел. Всего-то хотел Мороза Ивановича за насмешку проучить. А оно вона как вышло!

– И еще есть мнение, – вспомнил тему Бармалей, – что снимать заклятие должен тот, кто его наложил? Или я что-то не так понял?

– Все так, – вздохнул берендей, – все так. Только это разные вещи, пленить Карачуна злозвонного, и освободить Мороза Ивановича.

– Это понятно. Подвиги, действительно, разные, только, похоже, один без другого не совершить. Так что, будь где-то рядом, кудесник, чтоб не пришлось тебя искать, когда твой выход объявят.

– Да куда ж я денусь, – снова вздохнул Гредень. – Я здесь, я никуда. В берлоге убираться буду.

– А нам теперь главное анчутку сыскать, – напомнил первую задачу леший.

– Ветра в поле! – в очередной раз отличился пессимизмом Гредень.

И он снова принялся охать да сокрушаться, что, мол, попутала его нечистая, ума-разума лишила, и так далее, и тому подобное. И тотчас, вторя ему тоскливым настроем, снаружи, с площадки перед домом раздался ужасающий вой. Гредень замолчал, в удивлении вытаращив глаза, а потом, никому ничего не объясняя, бросился вон из терема. Леший Андрюшко с Бармалеем без колебаний последовали за ним.