Бармалей и Снегурочка

Глава 11. Мастер уговоров

Искрящийся снег, напружиненный морозом, заскрипел под ногами и лапами, будто крахмал, едва нареченная богатырской троица спустилась с крыльца. Никто провожать их не вышел, не было таких. Только сочился из подслеповатых заиндевевших окон янтарный медовый свет, да из-за закрытой двери приглушенным напутствием тянулось распевно:

«В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах всяка нечисть бродит тучей и в прохожих сеет страх...»

Актуально, ничего не скажешь! – окидывая взглядом обступивший его со всех сторон и замерший в напряженном, настороженном молчании лес, оценил тему песнопения Бармалей. Дед эту песню в свой спектакль точно вставил бы.

«Стра-ашно, аж жуть!»

«Корчмаа» оставалась за спиной, казалось бы – вот она, но чувство было такое, будто со страшной силой уносится она прочь, точно дебаркадер пролетной станции. В ночь, в неизвестность, в невозвратность... И только ветер завивался позади с посвистом, запуская свой ледяной щупалец за воротник.

Ощутив этот, вызванный мистическим, а, может, и вполне реальным сквозняком неприятный холодок, припудривший спину инеем, Бармалей передернул плечами.

– Что, идем? – спросил он, только чтобы что-то сказать и через слово реченное убедиться в натуральности происходящего. Уж больно эта конкретная картина подлунного леса, с елками в снегу, луной, избой и дымом из трубы на фоне выбеленного неба, выглядела открыточной постановкой. Сознание никак не могло свыкнуться с фактом, что он находится в сказке. Что сказка и есть его новая реальность.

Дыхание срывалось с губ в виде полупрозрачных дракончиков, которые тут же, один за другим, уносились ввысь. Полная луна, цепляясь за трубу «Корчмыы», продолжала изливать с небес призрачное сияние, освещая пространства подлежащие, ближние и дальние. Дракончики друг за другом, по мере проявления, устремлялись прямиком к луне, очевидно, все они жили там же, на ней, а на землю спускались только чтобы очиститься здесь и возродиться через дыхание людей. Удивительно, как он мог не замечать этого раньше?

– Ты – за мной, а ты – за ним, – ткнув пальцем в каждого, распределил места в походном порядке леший. Он в их троице явно играл роль пехотного сержанта, и она ему вполне удавалась.

Возражений не последовало.

– Хорошо, – удовлетворенно качнув конусом головы, сказал леший. – Нам – туда, – указал он рукой как-то неопределенно, размашисто, показалось, в направлении самого большого скопления теней.

– Наверное, ты знаешь, куда, – согласился с ним Борис. – Веди нас, о лоцман лесной! Вперед и только вперед! Кстати, леший! У тебя имя-то есть? А то я все леший, да леший, не комильфо как-то получается.

– Не что, получается? – удивился леший.

– Неудобно. Все равно, что сапожника по профессии все время сапожником звать. Или, скажем, собаку – собакой. – Спохватившись, он быстро взглянул на кота. – Вот, Лютик, пока не назван был, чуть голову мне не оторвал. А теперь смотри, какая милота!

– Кто, мряв, старое помянет, тому глаз вон! – напомнил Баюн принцип.

– Нет, нет! Вот глаза мои не тронь, ладно? И все же? Есть у тебя, леший, имя? Или нет?

– Есть, как не быть, – сказал леший и раздумчиво пошевелил густыми бровями. – Только наши имена кому попало знать не положено.

– Что значит, кому попало? – обиделся Бармалей. – Я не кто попало! И вообще! Мы же вместе на дело идем! А там может быть опасно.

– Рядом, еще не значит вместе, – вмешался кот. – Еще надо посмотрреть, чего ты стоишь.

– Смотрите, глаза не просмотрите, – пуще разобидевшись, пригрозил Борис. – Ну и ладно. Тогда я сам всем, кого не знаю, имена придумаю. Тебя, леший, буду Макаром звать, который куда только телят не гонял. Хочешь? Как турки всех наших девиц у себя Наташами кличут, ты у меня будешь Макаром. Нравится?

Леший пожал плечами.

– Клич, как хочется, мне все одинаково. И он опять напомнил порядок движения. Бармалею: – Ты за мной. Коту: – А ты за ним.

Похоже, леший больше не склонен был шутить и балагурить. Ступив на тропу походную, он сделался сосредоточен и подтянут, и даже вздыхать стал реже. Только глаза его светились тусклым и трепещущим оранжевым светом, как неоновые лампочки на щите электропитания. И, Бармалей боялся ошибиться, но ему порой казалось, что на конической голове лешего, на самой ее макушке время от времени простреливали голубые и зеленые искорки.

– Идти буду неторопливо, но быстро, – предупредил его леший. – Если не хочешь замерзнуть, не отставай.

Бармалей поглубже, до самых бровей, нахлобучил шапку, надел рукавицы и звучно хлопнул ими.

– Готов к труду и обороне! – доложил он. Подумав, добавил. – И к марш-броску!

– Уф! – с какой-то обреченностью в голосе вздохнул леший, понимая, видимо, что инструктаж его не приносит должных плодов. – Эх, стынь-глушь! – произнес хозяин лесной, будто заклинание, после чего повернулся и устремился в лес, в ту самую его часть, где собрались неподвластные лунному свету тени.

Усмехнувшись, Бармалей бросился за ним следом. «А вот мы сейчас посмотрим, кто из нас быстрей! – думал он. – Вот все и увидим!»

И действительно, через короткое время стало ясно, что он безнадежно отстает от лешего. Выбивается из сил, увязая в глубоком снегу, а тот летит себе впереди, как на лыжах, удаляясь все дальше и дальше. Леший не проваливался и почти не оставлял следов, хотя на ногах его кроме обычной лешачьей мохнатости, ничего, никаких снегоступов не было. В конце концов, Бармалей совсем выбился из сил и, увязнув в сугробе, остановился.

Подошел и сел рядом, обернув хвостом ноги, Кот Баюн. Этот экипировался для похода по зимнему лесу вполне себе хорошо. На задних лапах его были ладные, по размеру, валеночки, на передних – меховые варежки на резинке через шею, чтоб, значит, не потерялись. Еще на шею себе он намотал длинный красно-белый шерстяной шарф с узлами на концах, а на голову натянул такую же спортивную шапочку с помпоном. Ходить кот предпочитал, как заметил Бармалей, преимущественно вертикально, на задних лапах, и лишь иногда переходил на обычный кошачий бег на четырех. В общем, и валенки, и рукавицы, и шапочка с шарфом все отлично попадали в зимнюю тему. Лыж ему не хватает, мельком подумал Борис, заваливаясь спиной на снег.

Через минуту вернулся леший, встал рядом с котом. Они переглянулись и с нескрываемым презрением, сверху вниз, стали смотреть на утопшего в снегу молодца.

– Что вы тут застряли? – насмотревшись, спросил леший кота.

– Кое-кто торрмозит, – сказал кот.

– В чем проблема? – перевел взгляд на Бармалея леший.

– Ни в чем! – взорвался раздражением тот. – Просто вы почему-то по снегу, по насту скользите, а я в него проваливаюсь по самое не балуйся!

– Так ты, уф, не проваливайся.

– Как! – заорал Бармалей. – Как не проваливаться, если я такой тяжелый?

– У кого-то на лапах волшебные валенки, а он даже не знает, как ими пользоваться. Стрранно.

– В самом деле, отчего ты их не включаешь? Валенки свои. Тебе же, уф, сказано: два притопа, три прихлопа. Хватит прикидываться, нам вообще-то, стынь-глушь, некогда.

– Да я не в курсах, и вообще внимания не обратил. Думал, просто шутка такая, – стал оправдываться Борис. – Валенки-тихоходы, они и есть тихоходы. Это ж понятно. Тепло, но не быстро.

– Он думал! Да тихоходы они в том смысле, что тише едешь – дальше будешь! Поговорка как раз с этих валенок началась.

Там, в «Корчмее», перед самым выходом, мамаша Фи посмотрела на ноги Бармалея и сказала раздумчиво:

– Да-а-а, в таких ботиночках самое то по нашему волшебному лесу зимой разгуливать. Ты в них до ближней елки не дойдешь, не то, что до берендеевой берлоги.

Бармалей смущенно развел руками.

– Ну, вот так получилось, – сказал он. – Отправился в путешествие почти спонтанно. Я вообще не предполагал, что меня сюда занесет. Не верил, короче. Просто решил попробовать. И попробовал, а оно, раз, и вот... А ботиночки для города, кстати, отличные, теплые и не промокают. Фирменные.

– Это чего такое, фирменные? Не знаем мы такого. Ты, парень, давай-ка свою фи-обувку скидывай. Скидывай, скидывай. Сымай. Да надевай вот эти валенки тихоходные.

Она снова потянулась куда-то и, как перед тем трубку, невесть откуда выдернула пару валенок.

– Как раз впору тебе будут, – сказала Ягодинка Ниевна, подавая ему зимнюю обувку.

Бармалей взял валенки и придирчиво осмотрел каждый. Перевернул, постучал по подошвам пальцем.

– Не подшиты! Старенькие! – сообщил он с сомнением в голосе.

– Ничего, это они только с виду такие неказистые. Можешь не сумлеваться! – успокоила его женщина в самом расцвете лет.

Да Борис и не сомневался, а замечания свои для проформы делал. Он быстро скинул ботиночки да обул вместо них валенки. Встал, одной ногой по полу потопал, другой, потом прошелся взад-вперед.

– Хороши! И впору мне, – сообщил. – Только не слишком ли они тихоходные? Не опоздать бы с ними.

– Так это же валенки-топтуны. Два притопа, три прихлопа – и никогда никуда не опоздаешь! – хитро улыбнулась хозяйка.

– Ботиночки мои подсушить надо бы, – попросил Бармалей об услуге. – Сделаете?

– Не волнуйся, касатик, обувку твою обслужат в должном виде. И высушат, и барсучьим жиром смажут. Ты, главное, сам не забудь за ней вернуться.

Такой разговор про валенки состоялся у него с мамашей Фи. И какие тут скрытые смыслы?

– Издеваетесь, да? – сказал Борис коту зло. – А сразу и по нормальному нельзя было все объяснить? Ну, ничего. Я, кстати, к подобной науке оч-чень восприимчивый. И память у меня хорошая. Так что, не боись, все припомню. Сочтемся как-нибудь. Ты, кстати, уже дважды мне должен.

– Ага, должен я ему. Ты из сугроба-то выберрись сперва, – посоветовал в ответ Баюн. – После гррозиться будешь. Нукося?

Бармалей, оттолкнувшись спиной от умятого снега, рывком встал на ноги. «Ну, что там, как? – стал припоминать. – Два прихлопа, три притопа. Не, не, наоборот. Два притопа, три прихлопа. Нукося...»

Он осторожно притопнул сначала одной ногой, потом другой. А после глухо, так как не скинул с рук рукавиц, хлопнул трижды в ладоши... И замер опасливо, ожидая немедленного и заметного результата, неведомо какого, только что глаза не закрыл.

Ничего, однако, не случилось, как стоял он в снежной яме, так в ней и оставался. Еще больше разозлился он тогда на кота, пуще прежнего осерчал. Уж больно не любил Бармалей Борисыч, чтоб над ним насмехались, не выносил.

– Опять твои шуточки! – вскричал Бармалей. – Ну, ты у меня сейчас получишь! По первое число!

Он двинул ногой, намереваясь из ямы выбраться, чтоб до кота дотянуться, и в тот же миг неведомая сила его из нее вынесла да напротив Баюна на снег поставила. И стоит он себе, сквозь наст не проваливается, а ощущение такое его наполняет, будто он вес потерял и стал легким, точно пушинка лебяжья. Только покачивается с непривычки.

– О-го-гой! – закричал Бармалей радостно. – О-го-гой!

И пошло тут веселье. Молодец шаг делает, а его на десять уносит, два – а и вовсе неведомо куда забрасывает. Он хочет притормозить, а его наоборот, вихрем несет. В общем, неведомо сколько он таким образом забавлялся, руководство валенками-топтунами осваивая, ажник пока в молодой ельник не вломился. Выбрался оттуда довольный, глаза горят, щеки пылают пунцовым наливом.

– Что, натешился? – спросил его леший. Они с Баюном спокойно наблюдали, как Борис с валенками управляться тренируется.

– Вполне! – заявил Бармалей. И добавил с нескрываемым восторгом: – Хитрая штука! Хотя, казалось бы, что уж проще – валенки.

– Ну, раз так, идем дальше. Порядок тот же. Смотри только, теперь вперед не забегай.

– Постараюсь ужо.

– Ох-хо, постарается он. Слышь, Баюн, ты приглядывай за ним, за героем нашим. Чуть что, когтем цепляй за тулуп, чтоб не унесся. Будешь потом век его в лесу искать, инда прошлогодний снег.

– Ты, мряу, не печалься, леший. Не колотись. Он, похоже, паррень толковый, ничего с ним не случится. Сам упрравится.

– Как же не колотиться? Мамашка с меня, случись что, голову снимет. Ой, ладно, пошли уже. Стынь-сгинь!

Пошли.

Леший впереди всех, путь распознает и указывает, за ним основной силой, если по весу брать, Бармалей, и, след в след за ним, арьергардным напутствием и сопровождением, Кот Баюн. Молча шли, никто сказок не сказывал, на руки не запрыгивал, каждый свою часть пути честно отшагал.

Тут-то и открылась Бармалею та особенность волшебного леса, что нет в нем ни путей-дорог, ни даже направлений. То, что кажется в нем близким, оказывается вдруг далеким, а далекое, сколько к нему не иди, не приблизится ни на шаг, а потом и вовсе тает в тумане неопределенности. Леший распутывал дорогу, будто мотню из лески, ловко и незаметно, точно петлю за петлей из бороды вытаскивал. Не из собственной, из лесочной бороды. Бармалей понаблюдал за ним и быстро понял, что, кроме лешего, никто дороги к берлоге Берендея сыскать не сможет. Никогда. Сам-то он давно уже потерялся в пространстве, даже не представлял, где теперь находится. Сообразил она также, отчего леший переживал на его счет: заплутать и сгинуть в этом лесу, раз плюнуть. Чего ему никак не хотелось, потому и старался он изо-всех сил лешего из виду не выпускать.

Стынь-пустынь! Или как там у лешего?

Охолонь!

Долго ли, коротко ли шли они по лесу, с тропки на тропку перескакивали, аж пока не устали. Борис так и вовсе из сил выбился, даже с валенками-топтунами на ногах. А без них и вовсе, давным-давно лежал бы где-нибудь под елкой да без сил. В общем, устроили они вскоре привал, увалились один подле другого в снег, лежат, отдыхают, отдуваются.

– Эвона, куда забрались, – сообщил леший, отдышавшись. – Сушь-глушь!

– Точно! – согласился с ним Бармалей. – Реальная глухомань!

– Для кого глухомань, а для нас – Ррусколань! – заявил кот.

– Я в том смысле, что место тут пустынное. В любую сторону кричи – не докричишься!

– Это, мряу, как крричать будешь. И вообще, нам тут нравится. Правда, леший?

– Абсолютно! – коротко и авторитетно обозначил полную свою погруженность в тему любви к родному краю леший.

В лапах у кота откуда-то появилась котомка, по виду похожая на солдатский вещмешок, сидор, но куда меньшего, кошачьего размера. Бармалей, хоть убей, не помнил, была ли она у Баюна раньше. Но кот вопросами легализации невесть откуда берущихся котомок не заморачивался. Он скинул с лап варежки, которые тут же повисли на его шее на резинке. Ловко орудуя когтями, быстро развязал мешок и достал из него голубой в белый горошек из ситца узелок. В узелке оказался резаный пирог из «Корчмыы», шматы стопка. Кот выдал по куску каждому.

– О, тепленький еще! – обрадовался Бармалей.

– Медынь-малинь! – выразился одобрительно хозяин леса.

Какое-то время ели молча, не считать же взаимное причмокивание и пофыркивание разговором. Леший справился с куском кулебяки первым.

– Уф, хорошо! – стряхнув с бороды крошки, речил он. – Что хочу сказать...

– Да-да, – откликнулся Бармалей, отправляя последний кусок пирога в рот. Подкрепившись, он чувствовал себя вполне отдохнувшим, готовым к свершениям и даже к подвигу.

– Так что, други мои, до Гредневой берлоги мы почти уже достались, осталось чуть, – стал объяснять диспозицию леший. – Вона, за ельничком, спуск в лог начинается. Там, в низине, ручей протекает, чуть дальше он в реку Смородину впадает. Ручей ентот даже в самую лютую стужу незамерзающий, вот как, на его-то бережку берендей дом свой поставил. Ну и, берлога его там же, чуть поодаль. Уф! А поверху лога, вот здесь, как раз Волат дозором ходит. Нас он покуда не видит, потому лежим спокойно, курим. Но дальше ждут нас испытания, к ним должным образом след приготовиться. Их предстоит три. – Он поднял руку, отсчитал на ней три пальца и показал всем – для наглядности. – Три!

– Огласите весь список, пожалуйста, – попросил Бармалей.

– Первое! – леший с натугой придавил два пальца обратно к ладони, оставил один, который и продемонстрировал. – Первое, это как раз Волат. Пока он ходит дозором, не отвлекаясь, мышь мимо него не проскочит. Волата надо отвлечь. Этим, Баюн, ты займешься. Зубы заговаривать, да сказки сказывать, это твоя специализация.

– Не будь я Баюн! – согласился со своей участью кот.

– Второе! – леший с хрустом разогнул еще один палец и поднял руку. Знак, который он показал, был похож на латинскую «V». На концертах, в прошлой жизни, Бармалей тоже часто демонстрировал его со сцены. Для него он тогда означал «Виктория», типа, победа будет за нами. Типа... – Как я уже говорил, – или не говорил? забыл? – берлогу свою берендей заговорил, и теперь она для посторонних невидима. Кто угодно пройдет мимо, не заметит. Снятие заговора, самое трудное, я беру на себя.

– Самое трудное? – удивился Бармалей. Он внимательно слушал речь лешего, и то, что он слышал, ему все меньше нравилось.

– Конечно! – заявил леший убежденно. – Может, кто-то еще знает, как заклятия снимаются? Может, ты?

Бармалей цыкнул зубом и промолчал.

– А коль нет, то и нечего залупаться, – продолжал леший с обидой в голосе. – Делай, что тебе сказано, волынь-полынь! И, ладно уж, чтоб кое-кто не плакал тут, беру на себя задачу медведя разбудить и из берлоги выманить.

– Та-ак, – Бармалей приподнялся со снежного ложа. – Интересно, что же ты мне оставил? Какое такое упражнение?

– О! Сложность номер три! – леший поднял над головой вилку из трех пальцев. – Тебе самое простое выпало. Того медведя, когда он из берлоги с ревом выскочит, надо будет остановить, привести в чувства, ну и завязать с ним переговоры. Тогда уже и мы с котом подключимся.

– Конечно, самое легкое мне! Я почему-то даже не сомневался! – стал не на шутку заводиться Бармалей, осознав, что ему уготовано. – Медведя загнать! Голыми руками!

– Не загнать! Не загнать! Тебе всего лишь надо с ним конструктивный диалог наладить. И договориться о сотрудничестве.

– Ну, да, договориться! Это когда он из берлоги в ярости выскакивает, да на меня бросается? Договориться? Как же это сделать? На бегу, что ли?

– Выходит, что на бегу. Других вариантов, уф, нету.

– Ну, или, мряу, заставь его как-то остановиться, – вмешался со своим советом Баюн.

– Остановиться?! – уж точно не мог остановиться Борис. – Ты сам-то когда последний раз медведя на бегу останавливал? Или хотя бы видел его бегущим? За тобой?

– Никогда, мряу, не видел. Но я знаю...

– Он знает! Вот ты иди к берлоге, и все тогда узнаешь!

– Мил-человек, – решительно остановил спор леший. – Надо тебе это, не надо, только все равно на тебя выпало. Кроме тебя, в лесу волшебном героев больше нет. Ты, собственно, за каким рожном к нам сюда явился? За этим же? Вот, давай, действуй. А мы тебе все условия создадим. Все, что от нас зависит.

Бармалей замолчал. Он долго смотрел на лешего, не мигая, осмысливая, что тот ему сказал. Вообще-то, Бармалей не собирался всеми этими вещами заниматься. Тем более, в герои не напрашивался. Думал, найти по-быстрому Снегурочку в лесу, да и свалить с ней сразу домой. Не вышло. Судя по всему, придется ему во всем участвовать, по максимуму, не отвертеться.

– Тогда мне нужна рогатина, – сказал он.

– Это что еще такое? – удивился леший.

– Пика такая длинная с перекладиной. С ними на медведя ходят.

– Ты с ума сошел! – вскричал леший. – Не выдумывай! Какая еще пика? Нам медведь живым нужен!

– Вы ставите невыполнимые условия!

– Мил-человек, не морочь нам и себе голову, – начал горячиться леший. – Ведь на твоих ногах Ягусины валенки-топтуны. В них ты не то, что от топтыгина косолапого, от кого угодно убежишь. Ну, вспотеешь немного, не без этого. Главно дело, под ноги смотри внимательно, чтоб не споткнуться. Ничего!

– Мне, мряу, тоже нелегко, – заявил Баюн с важностью. – Зубы заговаривать да сказки сказывать, друг мой, это тебе не лапами по дороге сучить. Это искусство!

– Да что ты говоришь! – язвительно, со злостью отвечал Бармалей. Он не любил, когда его припирали к стене, не оставляли выбора, потому и злился. – Тебе то что? Ты же профессиональный убалтыватель, вроде армейского замполита. Где остановился – там и трибуна. Рот закрыл – рабочее место убрано. Думать не нужно, все слова уже в голове по порядку разложены. А выступать все равно где, хоть перед муравейником!

– А вот это было обидно! Насчет муравейника, – сказал кот и надулся.

Бармалей подумал, что, пожалуй, да, перегнул палку. Чего это он так разошелся? Подумаешь, от медведя убежать. Это он мигом!

– Ладно, забудь! – он ласково потрепал Баюна за холку. – К тебе мое брюзжание не имеет никакого отношения. Ты реально крутой мастер уговоров. В смысле, и мертвого уговорить можешь. Прости, если что.

Кот отмахнулся.

– Да нет, я просто...

– Вы закончили? – спросил терпеливо ждавший, когда спутники договорятся между собой, леший. – Отлично. Тогда пошли.

До ельника, за которым по тропе ходил дозором великан Волат, действительно, оказалось недалеко, пять минут хода. Там они, по знаку проводника, снова залегли в снег. Залезли под распластанные над самой землей еловые ветви и затаились.

– Почему бы нам не пройти, пока никого нет? – спросил Бармалей.

– Не получится. У великана такой тонкий и направленный слух, что мышь незамеченной через тропу не прошмыгнет. Нас он и подавно засечет, и тут же явится со своей дубиной, – объяснил лесной сержант. – А теперь тихо! Ша! – скомандовал он приглушенно. – Стынь-сарынь! Мы на исходной позиции. Баюн, приготовься, да смотри в оба! Волат с того боку появиться должен. Как увидишь, выходи навстречу и бай ему, что хочешь, что на ум придет, но чтобы он с этого места не сошел. А, нет! Наоборот! Уведи его отсюдова!

– Да это понятно, мряу!

– Тсс!

Все замерли, прислушиваясь. Вскоре отчетливо проявился и стал быстро приближаться хруст снега под чьими-то тяжелыми шагами.

Хрум, хрум, хрум, хрум.

Ритм у тех шагов был довольно странный, прерывистый, будто идущий останавливался через каждые несколько шагов, замирал на пару минут и шел дальше.

Прислушивается! – сообразил Борис. Ах, ты, хитер бобер...

Он не додумал до конца, потому что увидел появившегося на тропе великана, и все мысли в его голове замерли в священном трепете.

Когда, до этого момента, леший или кто-то другой говорили – великан, великан, он думал: ну, на голову выше него, ну на две. Но то, что увидел своими глазами, он даже вообразить себе не мог.

Волат оказался высоченным, в три человеческих роста, детиной, и ели, мимо которых он проходил, выглядели недомерками, хотя это были вполне взрослые деревья, любое достойно быть поставленным в Берендейске на площади в качестве главного новогоднего. Но ели, казалось, еще и сторонились большого человека, чтобы он невзначай не задел их дубиной, которую, играючи, нес на плече. А дубинка его, между прочим, из цельного молодого дубка была справлена.

Одежда на Волате сплошь из медвежьих шкур сшита, на ногах сапоги из мягкой кожи, на голове высокая мохнатая шапка колпаком, на груди – окладистая борода, инеем посеребренная.

«Ну, котик, твой выход», – подумал Бармалей. А Баюн будто того и ждал, тут же выскочил на тропу и встал перед Волатом. И таким внезапным и неожиданным оказалось его появление, что великан опешил. И насупился сразу, сверкнул очами. А потом разглядел, кто перед ним, и расплылся в доброй, детской, несмотря на внушительную бороду, улыбке.

– Ой, котик! – радостно, слюнявя губы, воскликнул Волат. Он спустил дубинку с плеча на землю и, опираясь на нее, склонился к Баюну. – А ты зачем здесь? – спросил он. – Ты заблудился, да?

Было видно, что великан совершенно искренно рад встрече. Ну, чисто дитя! Он протянул руку и осторожно, одним пальцем погладил кота по спине. Баюн изобразил улыбку на физиономии и выгнулся. Должно быть, ему и в самом деле понравилась великанова ласка, потому что он громко, так, что было слышно под елкой, замурчал:

– Мур, мур, мур...

Здесь Баюн, должно быть решил уже, что дело сделано, что Волат у него в лапах, но не тут-то было! Несмотря на то, что великан по натуре был сущий ребенок, про дело, ему порученное, он никогда не забывал. Потому в следующий миг он выпрямился во весь свой рост богатырский и грозно выставил дубину перед собой.

– Котик, котик, ты куда? Проходи, не делай зла! – продекламировал он похожие на заклинание от котов слова и двинул в сторону Баюна концом дубинки: – У!

Кот, поскольку по привычке стоял на задних лапах, упал назад и от испуга заорал истошно:

– Карраул! Спасите! Рразбойники жизни лишают! Шкуррку портят дырами. Мяу!

На лице Волата промелькнули непонимание, испуг и, опять же, восторг. Он убрал грозную свою дубинушку и опустился перед Баюном на колени, так ему с ним сподручней было беседу вести.

– Ну, что ты, котик, что ты?! – смешно пришепетывая, заговорил он. – Никто тебя не обижает. Да я и не позволил бы котика обидеть. Никогда. Не-а. – И он помотал головой, демонстрируя решимость встать горой на защиту Баюна. Но тот не успокаивался.

– Как же никто не обижает?! – голосил он. – А ты? А сам? Палкой грозишь!

– Нет-нет! – запротестовал Волат. – Не угрожаю! Смотри, я уже убрал ее. И он задвинул дубинку подальше за спину, в снег, впрочем, так, что при необходимости мог сразу же схватить ее в руки. – Ты как здесь оказался? – снова стал допытываться великан.

– Похоже, я, мряу, заблудился, – воспользовался предложенным самим Волатом сценарием Баюн. – Шел-шел, да и сбился с пути. Я эту часть Ррусколанского леса совсем не знаю.

– Так ясно, ее никто не знает, – согласился Волат. – А куда шел-то?

– Послала меня Ягодинка Ниевна... Знаешь мамашу Фи? Так вот, послала меня хозяйка, мряу, на Горелое болото, избушку ее вольноотпущенницу проведать. Она там, на болоте свой век доживает. Только не нашел я болото Горелое. Обычно по запаху его находил, а тут и запаха никакого не слышно, вот и сбился с пути.

– Так ясно же, теперича все снегом завалено, как можно дорогу найти? Ии-и-и! Никак! Придется тебе, котофеич, обратно, восвояси отправляться. Объяснишь хозяйке, так, мол, и так, заблудился, дороги нет...

– Не могу я! – горячо, с полными ужаса глазами возразил Баюн. – Потому что было у меня и другое задание, не выполнив которое мне лучше вовсе не возвращаться.

– Это, какое задание? – навострил ухо любопытный Волат.

– Не имею права рассказывать, – сказал кот, – но тебе, мряу, скажу. – Он огляделся по сторонам, проверяя, не подслушивает ли их кто случайный, потом поманил лапкой великана, чтобы тот придвинулся еще ближе, и зашептал, задышал ему в ухо: – Велено мне принести с Горелого болота десяток яиц, тех, что избушка там снесла и приготовила. Яйца нужны для торта, который Ягуша будет печь в аккурат для Хрустального бала. Нет яиц, нет торта. А без торта не будет и бала. Какой же бал без торта?! Разумеешь теперь, почему не могу я назад возвращаться. Без яиц-то?

– Ах, бал! Ах, торт! – восхитился Волат. И тут же опечалился: – А меня на бал Хрустальный никогда не приглашали. Говорят, куда тебе? Такому большому? С кем ты там танцевать собираешься? С елкой, что ли? Только она тебе под стать. – Он вздохнул так грустно, что Баюн прослезился. – А я и с елкой могу! – сказал Волат с вызовом. – А могу и в сторонке посидеть, просто посмотреть, как другие танцуют. Все лучше, чем одному в лесу куковать. Ах...

– Да... Несправедливо получается, – сказал Баюн.

– Несправедливо, – согласился Волат и снова вздохнул с душераздирающей тоской. Смахнул слезу из уголка глаза и вернулся к разговору. – Но ты, котик, прав, без яиц нормального торта не получится. Мне его не попробовать, но жаль будет, если и другие без лакомства останутся. Так ты это, ты иди во-он в ту сторону! Если будешь держаться все время прямо, то в аккурат на Горелое болото попадешь.

– А не мог бы ты, брратец великан, сам меня туда отнести? Что тебе стоит. Боюсь, если я один пойду, так снова потерряюсь, и тогда никто уже меня не найдет. И замерзну я там, и пропаду в лесу, в окияне снежном.

– Не-е-е, – великан затряс головой и встал. – Я же на службе дозорной, не могу отвлекаться. Нет, котик, со всей душой помог бы, но не могу. Не серчай...

– А я знаешь, что мог бы за это для тебя сделать? – продолжал уговаривать кот вкрадчиво. – Я мог бы уговорить Ягодину Ниевну исправить несправедливость в отношении тебя проявленную, да пригласить тебя на Хрустальный бал.

– Ой! Правда что ли? – воскликнул Волат и просительно прижал руки к груди.

– Думаю, да. Думаю, мряу, может получиться. Мамаша меня частенько слушается. И хоть ты в «Корчмуу», конечно, по размеру никак не влезешь, мы могли бы организовать для тебя угощение и праздник снаружи, перед входом. Многие с удовольствием бы с тобой поплясали.

– Ой, как здорово! – размечтался большой человек. – Я так люблю танцевать!

– Только есть загвоздка, – продолжал плести свой хитромудрый заговор кот. – Если я не попаду на Горелое болото к Избушке на курьих ножках, никакого Хрустального бала не будет.

– Ой, а как же? Я не могу! Отвлечься с дозора. Мне строго-настрого запрещено покидать тропу...

– Так ты же ненадолго! Ты, например, можешь идти семимильными шагами. Раз – и ты там, раз – и здесь!

– А ведь и правда, могу!

– К тому же, пока будем с тобой идти, я спою тебе песнь про твой народ. Про великанов волотов, слыхал? Нет? Ты знал, например, что в стародавние времена все великаны звались волотами, или, иначе, велетами? Как лешие – лешими, а коты – котами?

– Слышал, конечно, только давно уже. Да и кто же мне расскажет, я из тех велетов один-одинешенек во всем Русколанском лесу остался.

– А то, что они, велеты, дети бога ночного неба Дыя, как ты теперь здесь, раньше ходили дозорром и охраняли границу между Навью и Явью? Это теперь она невидима, а пррежде все было не так. Знал ты это?

– Что-то слышал... Не помню. Стар я стал, память стирается...

– Так давай же, я спою тебе прро все, память твою освежу, новизной умою. И, уверряю, ты так заслушаешься, что не заметишь, как минет дорога до болота. Что означает, будто ты и вовсе никуда не отлучался. Хотя, мряу, это все не имеет значения. Кто тут в лесу что увидит? Нет же, кроме нас, никого!

– А и верно! – махнул рукой Волат. Согласившись с доводами Баюна, он испытал настоящее облегчение. Ему страсть, как хотелось и на бал Хрустальный попасть, и про предков своих песнь послушать. Нагнувшись, он взял кота на палец и осторожно пересадил себе на плечо. – Держись только крепко, – сказал.

– Давно это было! – затянул песню кот, уцепившись когтями за меховую пелерину великана. – Так давно, что никто окромя Баюна не помнит ни дней тех, ни ночей...

Волат, убедившись, что котик, новый его друг устроился на плече хорошо и держится там крепко, шагнул с места так далеко, что сразу же пропал из виду – только поземка завилась следом.

– Ну, пошли, молодец, – толкнул локтем в бок притихшего Бармалея леший. – Наш выход...