Бард и Сердце святых клинков

Глава 3

Когда мы вернулись в таверну, Ганс уже проснулся. На вопрос, где это мы ходили, я отшутился, а потом добавил, что встречали рассвет. Эмма следовала за мной, словно хвостик, и по её глазам я видел, как она ждёт разговора. Решительности на него у меня совсем не было, поджилки тряслись от одного взгляда на Ганса, от мысли, что я ему хочу предложить. Не найдя другого выхода, я просто заперся у себя в комнате.

Не знаю, с какой стороны подойти, как начать этот разговор. Просто прийти и поставить перед фактом: мол, друг мой сердечный, а ты знал, что Эмма тренируется тайком от нас всех? Или не стоит об этом упоминать? Лучик просила меня сохранить это в секрете. Тогда как объяснить, что я хочу взять её с собой в путешествие? Нужен ведь какой-то предлог, да? Гансу определённо нужны будут весомые доказательства и факты, почему вообще стоит соглашаться на эту авантюру. И что я ему предложу?

Я невеликий воин, и мои слова о полной защите и безопасности Эммы будут для него пустым звуком. Как бы давно мы друг друга ни знали, но дочка для него дороже всего на свете. Нужно начать с малого, предложу ему пофантазировать: а что, если Эмма решит сбежать. Возможно, он уже думал об этом, и я смогу постепенно вывести его на разговор о путешествиях, хотя бы со мной.

Если так подумать, вся моя жизнь будто была предрешена с рождения. Моя семья поколениями владела кузницей и изготавливала оружие и доспехи, даже мать занималась ювелирными украшениями и делала амулеты для магов. Мой отец ворчал, если я начинал петь, но всегда смягчался под взглядом мамы. Меня тоже приучали к работе за наковальней, но это место всегда будто высасывало из меня силы, и я в секунду терялся, обмякал, часто терял сознание от жары и шума. Я всегда старался избегать кузницы и часто просился с матерью. Среди камней мне было проще работать.

Наша семейная кузня была небольшая, там всегда трудились двое: мой дедушка и отец, иногда приходили наёмные рабочие. Огромная наковальня стояла посередине, и очень часто дедушка с отцом отбивали мечи вместе, клинки всегда были слишком большими для одного дворфа. Когда мне исполнилось пять, я начал очень быстро расти, и отец уже с нетерпением ждал, когда я стану для него подмастерьем. Но в первый же мой рабочий день я чуть не сжёг себя. Меня отправили раздуть огонь, а я ещё ни разу не пользовался мехами, и эта огромная махина подбросила меня почти в самый огонь. В последний момент дедушка откинул меня подальше от разгорячённой печи. Его борода сгорела под ноль, а лицо покрылось шрамами.

После того дня мама забирала меня в свою мастерскую, а иногда отец передавал мне уже готовые мечи на полировку. Родители и сами перепугались и решили на время оградить меня от опасной работы. А вот ухаживать за оружием мне понравилось. Когда полируешь металл до блеска, кажется, он поёт, искриться, а если постараться, то можно даже разобрать лёгкую мелодию. В детстве у каждого меча для меня была особенная песня, я запоминал эти мотивы и ритмы и позже играл для мамы, а она помогала сочинить песню. А ювелирные украшения, которые мы делали с мамой, они были такие утончённые, маленькие и изящные, словно эльфийские фигурки.

Постепенно я разобрался в камнях, как огранить алмаз и обработать малахит. А ещё какой лучше взять камень для палочки огненного мага. Всё это было таким загадочным и чудесным. Это занятие поглощало меня, и я думал: вот оно, вот чем я займусь, когда вырасту.

Мои родители погибли в пожаре.

Я не знаю, был ли это поджог или кто-то из домочадцев не закрыл створку печки, но наш дом пылал так ярко и ослепительно, словно отблески солнечных зайчиков в минерале. Мама разбудила меня и вывела на улицу, передав в руки соседки. А сама бросилась обратно, кажется, за вещами, или дедушкой, или украшением, которое мы делали накануне. Я уже плохо помню то тёмное, морозное утро. Помню, как стоял, пока дом не потушили, а потом побрёл по пепелищу в поисках родителей. Я не нашёл их, но уйти с места, где когда-то была спальня родителей не смог. Кажется, даже не плакал, просто смотрел на угольки от кровати, шкафов. А потом на небо, откуда сыпался пепел. Он был будто повсюду, от него першило в горле, и вся моя одежда была серая.

Позже меня утащила тётушка с пепелища, долго отряхивала от золы, прежде чем впустить в дом, но, устав, просто заставила раздеться на улице до трусов, а мою пижаму выкинула. И заставила выкинуть обгоревшую шпильку для волос, которую я нашёл среди золы. Больше у меня ничего не осталось.

Она относилась ко мне снисходительно примерно месяц, а потом отправила в кузню рядом с домом. Каждый раз, работая среди пламени, стука наковальни и криков, я словно был в аду. Ненавижу кузницы, но ещё больше — советы забросить эту музыку и заняться мужской работой, пойти ковать мечи.

Только ближе к вечеру я выбрался из комнаты. Эмма сидела под дверью, она подскочила, как только я вышел, и со страхом взглянула на меня.

— Дядя Хаген, вам плохо? — тихо, одними губами спросила она.

— Нет, просто приснился кошмар, — я попытался выдавить из себя улыбку. — Не переживай, кажется дневной сон — это не моё.

Я как-то неловко улыбнулся, а Эмма не очень поверила моим словам и помогла мне спуститься. Таверна сегодня была полупустая, лишь несколько постояльцев ужинали и обсуждали планы на завтрашний день. Я присел за стойку и тупо уставился в деревянные узоры. Хватит ли у меня решимости на этот разговор?

Ганс подошёл через пару минут, поставил мне кружку с элем. Что-то спросил, но я не услышал, лишь медленно поднял на него голову и хмыкнул. Рыжий трактирщик нахмурился и как-то по-отечески тронул мой лоб.

— Ты как себя чувствуешь? Может, бульона тебе сделать? — Ганс в секунду стал обеспокоенной наседкой: мне даже неловко от такой заботы.

Я шлёпнул себя по щеке и мотнул головой. Сейчас совершенно не время для моих воспоминаний. Я обещал Эмме и просто обязан хотя бы начать разговор. Ганс, не дожидаясь моего ответа, отправил дочку на кухню за бульоном. Я не успел отказаться, но хотя бы отвоевал себе эль, который он попытался быстро заменить на травяной чай.

— Просто немного устал, а ещё… — я замолк, подбирая слова.

И вот что ему сказать? Мысли по той же протоптанной спирали пронеслись у меня в голове. Слова никак не хотели складываться в нейтральное и приятное предложение, и это ещё больше выматывало. Кажется, будто это обещание и моя нерешимость выедали меня изнутри, высасывали любые силы, словно огонь кузницы.

— Надо будет запретить Эмме тебя дёргать, совсем ведь замотает, — Ганс мотнул головой и цокнул, глядя на дверь кухни.

— Она тут ни при чём, — я мотнул головой и, выдохнув, всё-таки начал очень-очень издалека, — да и ты знаешь, как я к ней отношусь. Она мне почти как дочь.

— Понимаю, но и она не маленькая девочка. И должна понимать границы дозволенного, — Ганс коротко кивнул и налил себе немного тёмного пива. — А ещё уяснить, что не всё в этом мире такие добрые и милые.

— Мои границы не нарушены, не переживай. Знаешь, я давно думаю об одной мысли, — я записал свой страх и неуверенность и готовился, будто к прыжку с большой высоты.

— О какой? — Ганс не выдержал слишком долгой паузы и пристально уставился на меня.

Кажется, он что-то подозревает. Не нравится мне этот взгляд. Он же не бросится на меня с кулаками? Я ведь предложу ему не что-то страшное, а всего лишь небольшое развлечение для Эммы.

— Эмма вся в тебя, и её давно тянет в авантюристы, — я выпалил это почти на одном дыхании, и, пока не закончился воздух, добавил: — Может, отпусти её со мной?

— Куда с тобой? — лицо Ганса вытянулось от удивления, а через мгновение он сдвинул брови так, что они почти сошлись.

— В какое-нибудь простенькое задание, — я чуть вжал голову в плечи. — Она очень просила меня, но без твоего одобрения я не позволю себе просто взять её с собой.

— Нет, — очень грубо и резко отрезал Ганс.

— Почему ты такой… упрямый? — мой голос чуть дрогнул, Ганс побагровел.

— Какого такого гоблинского пальца, Хаген?! — он почти кричал. — Только не говори мне, что ты пообещал ей путешествие! Ты взрослый мужик, ты бывал уже в передрягах. Как думаешь, ей там место? Ты вообще видел её? Она тощая, как спичка, её ветром поведёт, и она себя покалечит, не говоря о противниках.

Ганс стал говорить чуть тише, чтобы не услышала Эмма. А потом ещё долго говорил мне о её неуклюжести, об опасности мира и о моём распиздяйстве. Удивлялся, как я вообще пришёл к нему с таким. К концу своей тирады он так часто дышал, что я побоялся: он взорвётся от эмоций. Но Ганс выдохнул, залпом выпил своё пиво и угрюмо посмотрел в пустую кружку. Я не решался открыть рот. А друг просто сверлил взглядом дно.

— Мы все начинали с такого. И я был мелким, тощим и неуклюжим в своём первом бою, — мой голос предательски дрожал, но я надеялся хоть немного успокоить друга.

— Ты мужик.

— Что-то я не помню, что, при вступлении в гильдию просили предъявить половую принадлежность.

— Хаген, ты перегрелся? — Ганс сплюнул и, кажется, по новой начал закипать. — При чём здесь твой корнишон? Я понимаешь ли о том, что в походе мужику проще, они от природы сложены лучше, и выжить у них шансов больше, — последнее он добавил чуть тише и снова уткнулся в пустую кружку.

Ганс налил себе ещё немного пива, несколько раз тяжело вздохнул, пока вернулся обратно ко мне. Почему-то меня радовало, что не мне одному тяжело даётся этот разговор. Правда, что ответить, я пока не понимал.

— Много ли ты встречал девушек, авантюристов? Может, у них уже давно есть свои хитрости, и они давно захватили гильдии. Просто мы не в курсе, — я продолжил откровенно дерзить и надеялся, что прокатит так.

Потом он поднял на меня взгляд, пустой, почти отрешённый, и кивнул на подсобку. Запустил меня внутрь, закрыл дверь и сполз вниз, накрыл лицо ладонями. Я совершенно не понимал, что мне делать и чего добивается Ганс. Бить он меня, конечно, вряд ли будет, да и для засола в бочке я был слишком большой. Ещё через мгновение Ганс оторвал руки от лица и посмотрел на меня, так внимательно, будто пытался разглядеть что-то в самой глубине, какой-то скрытый смысл.

— У меня была напарница, её звали Урсула, — я присел рядом с другом, история обещала быть долгой. — Мы познакомились в столице, на одном из рейдов в северные горы. Она была лучницей, и во время рейда чуть не попала в окружение монстров. Я и ещё пару мечников помогли ей, и с тех пор между нами завязалась дружба… — Ганс чуть притих, подбирая слова, окунаясь в своё прошлое. — Вместе выполняли задания, сопровождали, мы были вместе шесть лет. Строили совместные планы, даже участвовали в парных турнирах. Я был счастлив, и, кажется, она тоже. На мои предложения осесть где-то, она всегда отвечала отказом и хотела быть авантюристом до тех пор, пока сможет держать ровно лук. Но я всё равно время от времени предлагал ей обустроиться в одном из городов. В очередном рейде я не усмотрел, и её унёс гоблин. Он подкрался к ней сзади, резанул каким-то тесаком по ногам и утащил в пещеры. Я не успел её отбить. Этот маленький говнюк скрылся в пещере, а я потерялся без огня.

Ганс, который минуту назад был словно скала и сотрясался надо мной в гневе, сжался до клубочка. Его плечи чуть подрагивали, глаза блестели от слёз. Я никогда не думал, что увижу его вот таким, разбитым. Но между тем он выдохнул и продолжил.

— Через несколько дней поисков мы нашли её тело, всё в царапинах, синяках и ссадинах. Она была ещё живая, но совершенно не могла говорить. Я потратил всё, что у меня было… — Ганс замотал головой, его голос чуть подрагивал, и, казалось, будто он сейчас разрыдается, прямо как Эмма вчера. — Урсула продержалась ещё три дня. Я попытался продолжить свой путь авантюриста, но не смог. Всегда вспоминал её и впадал в какую-то ярость и всегда махал копьём без разбору. Во время одного из сражений я ранил своего товарища и решил завязать. Нашёл Гело, встретил тут Мэри и зарёкся брать в руки оружие. Каждый раз у меня стоит перед глазами Урсула.

Как-то машинально я положил руку на плечо Ганса и похлопал его. Это совершенно не помогало найти хоть какие-то мысли. А мой друг всё же позволил себе расслабиться и несколько раз всхлипнул. Так, жалобно и тонко, словно это не был огромный трактирщик.

— Я очень виноват перед ней, — и почти шёпотом добавил: — Я не хочу похоронить дочь, не так. Почему-то теперь я очень ярко представляю, как Эмму утаскивают гоблины. Кусают, уродуют, насилуют. Как она дрожит, ночуя под открытым небом, сопровождая караван. Как пытается сражаться с обычными пустынными жуками, которых вокруг Гело как грязи. Не хочу так.

Мы вышли из подсобки мрачные, теперь оба помятые, будто только что перетаскали все протухшие запасы на свалку за город. Моё тело ломило так, будто я действительно нёс на себе тонну, не меньше. Ганс не смог оставаться за стойкой и передал всю работу Эмме. Лучик будто прочитала всё по нашим лицам и не донимала меня расспросами. Я забрал кружку эля и бульон с собой, правда, от таких подробностей совсем ничего не хотелось.

Сел на кровать с лютней и стал перебирать струны, мотив не складывался, а мысли всё кружили где-то вокруг рассказа Ганса, вокруг опасностей, которые Эмма может встретить, даже находясь рядом со мной. А ещё вокруг того, что так страшно, мне давно не было. С момента смерти родителей моя жизнь была тихой, без особых всплесков, и мне это нравилось, так было проще.

В лучшем случае я схожу с Эммой в поход, и она разочаруется в романтичности этого занятия. В худшем — она найдёт авантюриста вроде того мечника и убежит из дома. Не знаю, как сложится в действительности, но я просто обязан поговорить с Гансом ещё раз, я должен хотя бы попытаться приблизиться к лучшему раскладу жизни Эммы.

Я ещё долго сидел, пытался нащупать мелодию, но каждый раз выходило так пискляво и тоскливо, что меня пробирало до мурашек, а вместе с этим идея разговора с другом становилась всё немыслимее. Он же пошлёт меня куда подальше, а Эмму так и вовсе может запереть и никуда не выпускать. Надеюсь, моё откровение не сделает только хуже.

Когда за окном окончательно стемнело, я выглянул в коридор второго этажа. С таверны доносились тихие разговоры, изредка кто-то выкрикивал тосты. Почти на цыпочках я подошёл к спальне Ганса и коротко постучал.

— Кто? — голос друга раздался словно из глухой берлоги; вместо ответа я просунулся внутрь. — Что случилось?

— Я решил, что должен сказать тебе кое-что ещё, — закрыл дверь за своей спиной и прислонился к ней, надеясь, что она поддержит меня. — Эмма сегодня утром показала мне кое-что.

— И что же? Рассвет? — Ганс хихикнул, но я решил не расслабляться.

— В твоей таверне был мародёр, с которым она стала дружить и бегала к нему почти каждое утро, — теперь ему было не до смеха. — Она купила меч и надеялась сама выучиться на мечника.

— Я порву его, — Ганс вскочил с кровати.

— Нет надобности, — я коротко мотнул головой. — Я спел ему пару песен, и мародёр обездвижен, скорее всего, он далеко за пределами города. Но я хочу сказать тебе не это. Эмма твоя дочь. В ней течёт твоя кровь.

— Я запру её, — мой дорогой друг тяжело опустился на кровать, его кулаки сжимались до белых костяшек, а челюсть так шевелилась, что я слышал щелчки.

— Ты и сам понимаешь, что это не поможет. Она твоя дочь. Такая же, как и ты.

— Она никуда не пойдёт! Ни с мародёром, ни с кем бы то ни было ещё! — Ганс смёл какие-то склянки с прикроватной тумбочки.

— И ты потеряешь её, рано или поздно. Послушай моё предложение и подумай хорошенько, — я набрал побольше воздуха решаясь. — Мы ведь можем выбрать максимально простые, неопасные задания, которые редко, но попадают в гильдию. Они скучные, малооплачиваемые, и почти никто их не берёт. Эмме ничего не будет угрожать на них. А со временем ей надоест, и она вернётся обратно, работать в таверну.

Ганс смотрел на меня и, кажется, сдерживался, чтобы снова не послать куда подальше. Надеюсь, я смог донести свою мысль до него. Эмма рано или поздно найдёт способ осуществить мечту. Так лучше это будет здесь, рядом с нами.

— Она не согласится на это, — чуть расслабив свои кулаки, Ганс опустил голову.

— Она хорошая девочка, и очень хочет тебе угодить. Если простые задания единственный вариант, она согласится на первое время на них. А дальше будем решать проблемы по мере их поступления.

— Я не знаю… — жалобнее добавил трактирщик, кажется, мысль о потере дочки пугала его до усрачки, но и прошлое не могло отпустить до конца.

— Давай вернёмся к этому утром. Сядем втроём и посмотрим, как отреагирует на предложение Эмма.

— Я уверен, она будет в восторге, — Ганс закатил глаза, и, мне показалось, чуть улыбнулся.

— Доброй ночи, — довольный тем, как всё заканчивается, я кивнул другу и ушёл к себе.

Засыпал я опустошённый и выжатый, как лимон. Ни одно задание не вытягивало их, меня так силы, ни один жадный купец не трепал мне так нервы. Дети, конечно, цветы жизни, но где взять столько терпения и сил?

Я жил уже не первый десяток лет, а ранее взросление и побег из дома тётушки не оставили места для поиска своего счастья и семьи. Какое-то время я даже думал, что не хочу детей и одиночество меня полностью устраивает. Но глядя на Ганса всегда тихо завидовал. Отношения с Мэри, милая Эмма, трактир и понятная простая жизнь. Вот только я никогда не встречал девушек, от которых бы моё сердце трепетало, таких, что оторвать взгляд невозможно, и хочется весь мир положить к её ногам.

Как-то по пьяни я завёл с Гансом разговор про любовь, но он лишь посмеялся от моих сомнений. Сказал, что время просто ещё не пришло и я ещё встречу свою прекрасную музу. С этого разговора уже прошло лет шесть, и по меркам авантюристом мне впору идти на пенсию, а я даже не уверен, нашёл ли это пресловутое счастье и доволен ли жизнью.