Багровый прилив

Глава десятая Ранним утром

Их было много, но никто не обращал на них внимания. Они входили в Водачче по одному — по двое, в самые ранние утренние часы, когда ворота только открыли. Стражи, заступившие на место ночной смены, позёвывали и глядели сквозь пальцы на десятки и десятки ранних пташек, стремящихся попасть в город. Многочисленные обитатели пригородов Водачче хотели опередить остальных и занять места получше на сегодняшнем торжественном молебне. Соборная площадь, хоть и самая большая в Водачче, всех точно не вместит, а ведь есть ещё и городские, они, конечно, прямо сейчас заполняют её. Так что единственный шанс честному жителю пригорода попасть туда — это встать до первых петухов и отправиться к городским воротам как можно раньше, чтобы поскорее попасть внутрь.

Вот в этой-то толпе ранних пташек и затерялись валендийцы. Они входили в город открыто, не таясь, прицепив к поясам шпаги. У всех давно уже были выправленные бумаги купеческих охранников или вышибал, многих стражники знали в лицо и выпивали с ними кружку-другую крепкого вина, как служилый человек с тем, кто не понаслышке знаком с тяготами солдатской лямки. Многие стражи селились в пригороде, где жизнь была куда дешевле, чем по другую сторону городских стен. Так что валендийцы, поддевшие под дублеты кирасы из прочной бычьей кожи, вынувшие из чехлов верные шпаги, входили в Водачче не как будущие завоеватели, но как честные жители пригорода, хорошие работники, за кем не водилось ничего дурного и кем никогда не интересовались стражи порядка.

Валендийцы входили в Водачче и занимали места на соборной площади вместе с остальными зеваками. Здесь никого не удивить было шпагой на бедре — бедных дворян в городе хватало. Они находили своих командиров, но лишь давали о себе знать, показываясь им на глаза. До сигнала никто не сбивался в группы, что могло вызвать подозрения у стражей, которых было полно на площади. Стражи порядка грозно поглядывали на собирающихся людей со своих постов, и если в растущей толпе вдруг вспыхивали конфликты, их гасили без промедления и без пощады. Уже не одного и не двух любителей поработать кулаками выволокли с площади, и хорошо, если те отделывались лишь тумаками. Кое-кто после тесного знакомства с древками алебард уже не мог встать на ноги, таких утаскивали подальше, бросая в провонявших мочой тупиках, где ими живо начинали интересоваться крысы. Вид нечаянно покалеченных, а тем более убитых людей не должен омрачать праздник.

Командиры узнавали друг друга, иногда сходились по двое, чтобы обменяться новостями — все ли пришли из их отрядов, кого ещё видели, а главное, кого не видели. И последнее заставляло их нервничать, потому что время шло, солнце поднималось всё выше, через считанные часы на площадь выйдет праздничная процессия во главе с дожем, а старины Кабо, который должен отдать последние приказы, никто не видел.

В это время Хосе Рамон Пинто-Кастельянос, прозванный товарищами по службе Кабо, сидел в той самой таверне, где обосновался Галиаццо Маро, и вместе с салентинцем и Эшли де Соузой слушал эмоциональный рассказ пришедшего в себя Чанто Тебара.

— Энкамисада, — Тебар с начала рассказа уже трижды упомянул это слово, — они устроили нам Баалом и всеми его демонами трахнутую энкамисаду.

Сидевший тут же приор рыцарей Веры, на сей раз пришедший без Виллановы, поморщился, но одёргивать солдата не стал. Время было дорого, и на проповеди против сквернословия его точно нет.

— Нацепили рубахи поверх одежды, как мы в Адранде, и напали на особняк часа через два после полуночи.

— А вы их, выходит, проспали?

Рамиро понимал, что тон его и слова не более чем мелочная месть за сквернословие Тебара, однако не смог удержаться.

— Обижаешь, рыцарь, — мрачно уставился на него бывший солдат. — Часовые не спали — всё было честь по чести. Мы — валендийская пехота и что такое служба знаем. Адранда и Вииста этому быстро учат, ваше благородие.

— И всё же ты здесь один, а не на острове с остальными, — ледяным тоном оборвал его отповедь Маро, — как такое случилось? Я ведь говорил тебе, будь осторожен, Баал тебя побери!

Рамиро да Коста скрежетнул зубами и снова сдержался — простые солдаты и убийцы, кто сейчас составлял ему компанию, не могли понимать силы тех слов, которыми божились или сквернословили. Приор рыцарей Веры мог бы объяснить им картину мира, но сейчас на это не было времени, да и терпением, необходимым для подобных лекций, Рамиро да Коста никогда не отличался.

— Сняли часового с одной стороны, влезли в дом и начали резать наших. Не знаю, как именно сняли, но был среди них детина, который ловко гарпуны кидает. Он старину Нуньоса в последней драке к стене пришпилил одним броском. Может, вот он и постарался — кинул гарпун в часового, а потом остальные влезли. Потеха была кровавая, и если б многих наших не порезали в постели, прежде чем крик поднялся, может, и одолели бы их.

— В общем, проспали вы врага. — Маро сплюнул себе под ноги. — А я считал, что валендийской пехоте можно доверять.

Тут Тебар схватился на рукоять шпаги, но прежде чем успел выдвинуть её из ножен хотя бы на полдюйма, кисть его руки оказалась в железной хватке пальцев Кастельяноса.

— Не стоит нам попусту свары устраивать, сеньоры, — спокойным голосом произнёс он. — Сейчас для этого не лучшее время и место. Как и для провокаций.

Он глянул в глаза Маро, и опытный эспадачин, не раз смотревший в глаза смерти, не выдержал его взгляда. Ведь глаза Кастельяноса были мёртвыми — они не сулили смерть, как взоры многих противников Галиаццо Маро, в них просто не было никакого выражения, и от этого салентинцу стало страшно, словно из могилы на него ветром повеяло.

— Верно, сеньоры, — обращаться так к простым солдатам и наёмному убийце слегка претило Рамиро, однако ему пришлось смирить гордыню, совершенно неуместную в данных обстоятельствах, — давайте работать с тем, что у нас осталось. Совершенно понятно, что вчерашний план пошёл насмарку, а значит, нам надо срочно придумать новый. Ваши предложения, сеньоры?

— Маро, возьми половину моих людей, что толкнулся сейчас на соборной площади, — сказал Кастельянос, — оставшихся мне хватит, чтобы прикрыть рыцарей приора. А вы обойдётесь без беспорядков, ограничитесь захватом морского арсенала, чтобы гарнизон не смог достойно встретить десант.

Насчёт десанта у Маро были сильные сомнения. События на острове косвенно подтверждали сказанное капитаном Квайром в трюме каравеллы. Что, если и в самом деле никаких галеонов герцога Медина-Сидонии не будет, и вся затея давно уже пошла псу под хвост? Но ничего такого говорить салентинец не стал — доказательств, кроме слов врага и к тому же отъявленного проходимца, у него не было, а попусту сотрясать воздух, да ещё и подвергать себя подозрениям он не горел желанием.

— Принимается, — кивнул Рамиро, — с одной поправкой. Кастельянос, берите всех людей и ведите в порт. Там вы будете нужнее. На площади и в соборе хватит моих рыцарей и сеньора де Соузы.

Не давая никому больше вставить слова, приор рыцарей Веры поднялся со своего стула и направился к выходу. Эшли последовал за ним, а спустя полсотни ударов сердца из таверны вышли и остальные.

Ещё спустя примерно полчаса, когда часы на башне собора пробили десять утра, на площади появился Кастельянос. Он быстро переговорил с командирами отрядов, и валендийцы принялись покидать площадь. На их уход никто не обращал внимания. Остающиеся старались как можно скорее занять освободившиеся места, а стражи порядка следили за теми, кто приходит, а не теми, кто уходит с соборной площади. В скором времени там не осталось ни одного валендийца.

Скомакар сидел на твёрдом каменном основании, наверное, прежде это был пол караулки или кордегардии замка Виллановы, и стирал обильный пот, выступивший на лице. Он весь взмок, пока вместе с остальными морскими псами тащил проклятую пушку из пещеры в замок. Прежде остров Диона казался бывшему китобою не очень большим, однако он изменил своё мнение, когда тянул быстро ставшую ненавистной пушку. Каждый шаг ему стоил больших усилий и давался с трудом, а верёвка, протянутая под пушкой и закинутая ему на плечо, с каждым ударом сердца врезалась в тело всё сильнее и сильнее. Он возблагодарил Господа, когда направлявший носильщиков канонир скомандовал остановку и они постарались уложить пушку максимально осторожно на то место, на которое он указал. Канонир, конечно, остался недоволен, однако не стал приказывать перетащить орудие. Он опустился на колени перед ним и принялся за свою работу, прибегнув к помощи колышков, деревянного молотка и какого-то хитрого измерительного прибора. Скомакар же просто уселся рядом, откинувшись спиной на уцелевший участок крепостной стены. Он заслужил право на отдых.

И это была чистая правда — потому что сразу после схватки в особняке морские псы принялись за работу. Времени до рассвета и начала боевых действий оставалось не слишком много — уж точно недостаточно, чтобы терять его. И поэтому они, наскоро перевязав легко раненных и оставив тех, кто не мог двигаться, в особняке, отправились к пещере, где были припрятаны пушки. Орудий была всего дюжина — по три сняли с нижних палуб каждого из галеонов морских псов, чтобы не оставлять их совсем уж беззубыми. Если бы не понесённые потери, то они смогли бы управиться и за одну ходку, однако схватка с валендийцами унесла слишком много жизней, да и раненые не могли нормально тащить пушки, впрягаясь по двое на место одного здорового человека. В основном они носили ящики с ядрами и бочки с порохом — всё легче, чем бронзовые чудовища с нижних палуб.

Скомакар, как один из самых крепких морских псов, и к тому не получивший ни одного ранения страшнее царапины во время схватки с валендийцами, попал во все три захода за пушками, и последнее орудие едва дотащил до места назначения. Теперь он вяло поглядывал на суетящихся вокруг пушки канониров и думал, стоит ли подняться и сходить за флягой с разбавленным водой вином и едой, которая составит его завтрак, или же ещё поваляться здесь, наслаждаясь тем, что не надо никуда ходить и ничего делать, даже шевелиться. И пока склонялся ко второму варианту — усталость после ночного боя и утреннего таскания пушек брала своё. Даже у такого сильного и выносливого человека, как Скомакар, просто не осталось никаких сил.

Он натянул на глаза свою уродливую мятую шляпу, чтобы встающее солнце не било в них, и попытался задремать. Как ни странно, он мгновенно провалился в сон, из которого его вырвал не слишком вежливый пинок по ноге. Скомакар поднял поле шляпы и глянул на нависающего над ним товарища по команде.

— Вставай, китобой, — сказал тот. — Я помогу тебе добраться до еды и вина. Мы сидим своей компанией, нечего тебе тут валяться.

Он помог Скомакару подняться на ноги, и вместе они проделали короткий путь до сидящих на земле матросов со «Стремительного».

— Повезло тебе, что ты ничего не знаешь во врачебном деле, — сказал товарищ по команде, помогая Скомакару сесть, — а то пришлось бы с остальными ставить на ноги легко раненых.

В отличие от обычной ситуации, сейчас врачи и все, кто хоть что-то понимал в этом вопросе, не занимались в первую очередь тяжелоранеными, чтобы спасти им жизнь, а старались как можно скорее вернуть в строй раненых легко, обеспечив тем самым как можно больше бойцов в грядущей битве. Если она, конечно, вообще состоится.

— И что дальше? — спросил у сидящего тут же Грига боец абордажной команды «Стремительного», чей лоб украшала длинная царапина, которой никто из врачей не заинтересовался.

— Ждём возможной атаки на остров, когда враг поймёт, что отсюда бьют пушки по их галеонам. Если нападут, не даём им заткнуть пушки.

— А если не нападут?

— Тогда, считай, нам подфартило и мы просидим весь бой без дела, а получим свою долю из того расчёта, как будто были там.

Эти слова повеселили сидящих рядом с ним усталых людей. По кругу шли фляги с разбавленным вином и нехитрая пища, какая у кого была припасена.

Солнце медленно ползло по небу над островом Диона.

Николо ди Альдобрандино, граф Питиньяно, генерал-капитан Салентинского морского флота, поглядел на солнце, поднимающееся над восточным горизонтом. Сегодня будет очень тяжёлый день для тех, кто обеспечивает порядок в городе, а вот в море, как был уверен Альдобрандино, всё будет спокойно. Ну кто, находясь в здравом уме, полезет драться с его эскадрой, охраняющей гавань Водачче? Тем более что вчера её усилили ещё одним галеоном вдобавок к тем двум, которыми уже располагал генерал-капитан. Вместе с меньшими судами его эскадра сейчас насчитывала десять вымпелов — весьма и весьма неплохо.

Альдобрандино был полностью уверен в своих силах и позволил себе расслабиться. Он стоял на шканцах вместе с капитаном «Генары», который в такой день не доверил вахту никому из офицеров и сам занял позицию за плечом рулевого. Капитан то и дело поднимал к глазу зрительную трубу, осматривая горизонт.

— Вы чего-то опасаетесь, капитан? — спросил у него Альдобрандино, привыкший доверять чутью этого опытного моряка. Куда более опытного, чем он сам, что граф Питиньяно был готов признать. Генерал-капитан был стратегом и тактиком, он знал, как лучше всего использовать в битве корабли. Однако настоящего моряцкого чутья, которое не раз спасало жизнь тому же капитану «Генары» и многим другим, у него не было.

— Не зря нас усилили, генерал-капитан, — ответил тот. — Власти предержащие опасаются угрозы с моря в этот день. Но с чего бы, как вы думаете?

— Я думаю, что из-за обилия фиолетовых поясов[19] кое у кого проснулась паранойя. Кто может угрожать Водачче с моря? Да и зачем бы кому бы то ни было делать это?

— Это не моего ума дело, генерал-капитан, но раз уж нам поручили охрану порта, то я собираюсь выполнить свой долг, как привык.

Эта отповедь не понравилась Альдобрандино — его словно поставили на место, как зарвавшегося ученика. Однако зерно истины в словах капитана было, негоже пренебрегать долгом. Генерал-капитан вынул из чехла собственную зрительную трубу и принялся оглядывать горизонт. Пока тот был чист и ничего не предвещало опасности.

Глава одиннадцатая За час до полудня

Охранник склада оружия был только рад тому, что в этот день ему выпало дежурить именно там. Остальных солдат портового гарнизона выгнали в патруль с самого утра — они вместе со стражами топтали сейчас улицы, вооружённые крепкими дубинками. Кое-кто высверливал их и заливал внутрь свинец, чтобы легче было утихомиривать разгулявшихся моряков, которые в пьяном угаре запросто могли и на стража с ножом полезть. Настоящее же боевое оружие хранилось под замком в арсенале, который сейчас охранял лишь один человек. Никаких беспорядков не было, вряд ли кто-либо захочет захватить арсенал, чтобы завладеть хранящимся там вооружением. А вот гуляк по случаю праздника полным полно, так что на портовых улицах люди куда нужнее.

Охранник скучал под навесом, поглядывая на стражей и своих менее удачливых коллег, патрулирующих улицы. Те кидали в ответ мрачные взгляды, однако ничего не поделаешь — парень честно выиграл это место в кости. Командир гарнизона заявил, что ему всё равно, кто будет сторожить склад, и пускай его люди сами решают. В морском гарнизоне порядки стояли скорее патриархальные, нежели военные, поэтому командир вполне мог позволить себе подобное решение. Солдаты же полночи резались в кости, определяя, кто же будет этим счастливчиком, и тот, кто стоял сейчас на часах у арсенала, обыграл всех и ни разу не был пойман на жульничестве. Все понимали, что он мухлюет, но за руку схватить его никто не сумел — уж больно ловок был парень.

Он не знал, что почти с тех пор, как часы на башне собора пробили одиннадцать утра, за ним наблюдали три пары глаз. Самые ловкие из валендийцев в деле проникновения на чужую территорию и снятия часовых.

Они перебрались в порт так же спокойно и незаметно для всего города, включая особенно бдительных в тот день стражей порядка. Они бродили по его улочкам, весело обсуждали друг с другом или просто со случайными прохожими достоинства проституток, выставленные напоказ, девицы отвечали им с неизменным ехидством, свойственным их профессии, что вызывало настоящие взрывы хохота. И лишь трое бывших солдат заняли позиции рядом со складом, прикидывая, как бы поудобнее избавиться от единственного охранника.

Наконец момент был выбран — никого из патрульных и стражей порядка рядом не было, улица почти опустела. Двое валендийцев направились к складу разухабистой походкой, свойственной дворянам, причём обычно таким, у кого гонора было больше, чем серебра в кошельке. Перед складом оба остановились на несколько ударов сердца, и налетевший с моря порыв ветра раздул им плащи, чему они поспособствовали, поддёрнув полы и закрыв охранника склада от остальной улицы. Длилось это всего ничего, однако третьему валендийцу вполне хватило отпущенного времени, чтобы сделать своё дело. Он был настоящим профессионалом, отточившим мастерство в тайном умерщвлении ближних на фронтах войн против Адранды и Виисты.

Змеёй он метнулся из тени ближайшего к складу переулка, вооружённый лишь длинным кинжалом. Шпагу он оставил, чтобы не мешала — пока от неё будут только сложности. Два удара в спину, чтобы крови не было на форменном колете морского гарнизона, пробили лёгкие и сердце охранника, ещё мгновение назад считавшего себя большим счастливчиком. Он дёрнулся, но железная хватка сомкнулась на его горле, не давая вырываться оттуда звуку громче придушенного булькающего хрипа. С силой вогнав рукоять кинжала, на которой с обратной стороны было тонкое лезвие, идеально входящее между кирпичами кладки, в стену склада, валендиец притиснул мёртвого уже охранника к ней, поглубже насадив его на клинок. Теперь, если сильно не приглядываться, со стороны могло показаться, что охранник просто облокотился на стену. Валендиец быстро сложил руки мёртвого охранника на поясе, чтобы не болтались безвольно вдоль тела, выдавая в нём покойника. Удовлетворившись своей работой, валендиец спокойно направился дальше по улице, присоединившись к двум другим, без труда включившись в их беседу ни о чём.

Лезть внутрь пока никто не собирался — сделать это незаметно посреди дня практически невозможно. Однако это до поры и не требовалось, отряд Кастельяноса, заменивший погибших на острове Диона товарищей, должен не дать морскому гарнизону вооружиться, а потому достаточно контролировать вход в склад. Когда же в порт войдут корабли герцога Медина-Сидония и защитники ринутся к складу за оружием, вот тогда и придёт час наполнивших портовые улицы валендийцев. Они будут оборонять склад до подхода подкреплений — обычный приказ, какой не раз приходилось выполнять в Адранде или Виисте.

Сам же Кастельянос даже не думал контролировать своих людей. Он проводил больше времени на пирсе. Ему доложили, что охранник убит, он ответил коротким кивком. Сейчас его куда больше интересовало море. Бывший солдат следил за тем, как отдаёт швартовы страндарский галеон «Золотой пеликан», известный всем валендийцам корабль проклятого Господом морского пса Иеремии Берека. Он не мог просто так оказаться в Водачче в этот день — в подобные совпадения Кастельянос не верил.

— Что ты уставился на него? — спросил у Кастельяноса подошедший Тебар. Тот, по всей видимости, просто не мог долго пребывать в мрачном расположении духа — уже сейчас он вполне весело улыбался и сыпал обычными своими шуточками. — Дырку ему в борту взглядом не провертишь. Ты лучше на вход в гавань глянь, дружище.

Кастельянос последовал его совету и посмотрел, куда тот указывал. В гавань Водачче входили два галеона.

— Начинается, — улыбнулся Тебар. — Начинается.

— Что-то определённо начинается, — кивнул в ответ Кастельянос, — вот только то ли, что мы думаем. Почему галеонов всего два?

Эти слова заставили улыбку сначала застыть на лице Тебара, а после сползти с него, будто клоунский грим. Что-то подсказывало бывалому солдату, что над этими кораблями реет вовсе не валендийский флаг.

Капитан «Генары» провожал взглядом уходящий с рейда Водачче страндарский галеон. Иеремия Берек не считал нужным скрываться в салентинском порту, да и корабль его, «Золотой пеликан», был давно и хорошо известен всем мореходам Внутреннего и Срединного морей. Одновременно ещё два галеона под страндарским флагом входили в гавань Водачче, двигаясь ему навстречу. Не будь у капитан-генерала эскадры из пяти галеонов, да ещё при поддержке кораблей сопровождения, он подумал бы, что страндарцы пытаются взять его в клещи. Однако при нынешнем соотношении сил это было просто смешно.

— Как думаете, капитан, — решил он поделиться своими сомнениями, — они что-то затевают?

— Если вы про страндарцев, генерал-капитан, то уверен — да. Они проводят классический манёвр охвата, и похоже, им плевать на соотношение сил.

— Но не совсем же они сумасшедшие. — Альдобрандино был достаточно опытен, чтобы разгадать манёвры страндарцев, но не мог взять в толк — чего они хотят ими добиться. Трём галеонам не победить пять — это простейшая арифметика войны, даже если не брать в расчёт корабли сопровождения, будто стая мелких хищников, следующих за могучими боевыми судами. — Или у них есть козырной туз в рукаве.

Капитан-генерал несколько раз прищёлкнул пальцами, как делал обычно в минуты напряжённого обдумывания. Приняв решение, он обернулся к капитану «Генары» и принялся чётким голосом отдавать приказы:

— Передать на «Нафанаила» и «Каберника»: отрезать «Золотой пеликан» от моря, высадить ему на борт таможенную команду. «Символу Веры» и «Маравилье»: строиться боевым ордером. Предполагаемый противник — два страндарских галеона, входящих в гавань. «Символ Веры» — левый фланг, «Маравилья» — правый. Сигнал к атаке — залп с флагмана. Кораблям сопровождения: следовать боевым ордером за нами, на «Золотого пеликана» не отвлекаться.

Трое посыльных, дежуривших на шканцах рядом с генерал-капитаном, тут же сорвались с места и бросились к шлюпкам. Именно он должны доставить сообщение командующего на галеоны, а оттуда флагами его передадут на малые корабли.

На острове готовились к началу боя. Все отлично видели входящие в гавань корабли и покидающий рейд Водачче «Золотой пеликан». Почти все моряки умели хорошо ориентироваться по солнцу и понимали, что полдень близится, а вместе с ним и сражение. Канониры вымеряли последние углы, орудия уже были заряжены, оставалось только пробить пороховые картузы, засыпать в запальное отверстие затравочный порох, и можно палить. Остальные моряки постарались залечь, чтобы их не было видно и чтобы не заметили ненароком, и чтобы во время неизбежного ответного залпа с галеонов врага были шансы выжить. Укреплений на острове, можно сказать, не осталось вовсе, однако и их остатки давали хоть какое-то укрытие.

Два галеона отделились от эскадры и направились наперерез «Золотому пеликану». На их снастях замелькали флаги, отдающие приказ Береку немедленно спустить паруса, лечь в дрейф и принять на борт досмотровую команду. На это и был расчёт, когда составлялся план штурма гавани Водачче. Правда, предполагалось, что галеон будет один, однако когда всё шло по плану?

Канониры оставили орудия в покое. Картузы были пробиты, затравочный порох — засыпан, и осталось только дать залп. За спинами канониров присели матросы с зажжёнными фитилями, готовые передать их по первой команде, а пока держащие их подальше от пушек.

«Золотой пеликан» выполнил команды — паруса, и без того поднятые далеко не все, снова зарифили, корабль лёг в дрейф. Два галеона обошли его с обоих бортов так, чтобы в случае неповиновения поставить в два огня. Один из вражеских кораблей, на борту которого уже можно было прочесть его имя, «Святой Нафанаил», оказался прямо между «Золотым пеликаном» и островом Диона.

— Фитили, — тут же пронеслась команда старшего канонира, и в отставленные назад ладони пушкарей легли короткие пальники с горящими фитилями. — Пали! — и дюжина пушек рявкнула в унисон.

Им не пришлось стрелять по очереди, как обычно происходит на корабле, где отдача от слитного залпа могла больше повредить самому судну, нежели врагу. В ненасытные утробы орудия загнали по два пороховых картуза, чтобы обеспечить убойный залп. Это имело свои последствия — два орудия встали на дыбы, словно норовистые лошади, не успевшего отпрыгнуть в сторону незадачливого канонира убило насмерть, ствол одного орудия так и остался торчать вверх. Но всё это были мелочи в сравнении с нанесённым «Святому Нафанаилу» ущербом.

Тяжёлые ядра, отправленные в полёт двойным зарядом пороха, ударили в левый борт галеона, буквально разворотив его. Дерево разбивалось в мелкую щепу, из пробоин в корпусе выпадали трупы и орудия. Два ядра угодили ниже ватерлинии, и «Святой Нафанаил» начал крениться на борт, в трюм его хлестала вода.

— Брандскугели заряжай! — старший канонир знал, что должен сделать, и упускать возможности дать по врагу второй залп зажигательными снарядами, да ещё и с убойной дистанции, он не собирался.

Расчёты орудий тут же принялись закидывать внутрь картузы с порохом — на сей раз по одному, брандскугелям дополнительная сила выстрела не нужна. Канониры сами брали из особых, проложенных войлоком ящиков пустотелые ядра, начинённые каллиниковым огнём, тщательно отмеряли фитили, поджигали их и закладывали в орудия.

— Пали! — скомандовал старший канонир, как только все пушки были заряжены. Шутить с брандскугелями себе дороже, пусть лучше ядро не взорвётся вовсе, чем рванёт прямо в стволе одного из орудий.

Десяток брандскугелей отправились в короткий полёт — и врезались в «Святого Нафанаила». Большая часть угодила ему борт, и без того развороченный первым залпом, но два пролетели в пробоины и взорвались внутри. Какой уж ущерб они нанесли на нижних палубах, ведомо лишь тем, кому повезло пережить эти два взрыва, однако после них «Святой Нафанаил» начал стремительно погружаться в морскую пучину.

Третий залп не понадобился.

Что Берек всегда умел делать хорошо — даже отлично — так это ловить момент. Он был человеком риска, ходящим по грани. Ему не раз доводилось слышать о валендийских рисколомах — вроде бы есть такие профессионалы в тамошних тайных службах, куда набирают лишь самых отчаянных смельчаков. Тех, кто жить не может без смертельного риска. Именно таким считал себя Берек. Несмотря на всю свою торговую сметку, позволяющую сбывать награбленный в походах товар с наилучшей возможной прибылью, он всегда знал, что вовсе не в постоянно звенящем в кошеле золоте его счастье. Он постоянно испытывал себя на прочность — каждый день, каждый час он проверял себя и понимал, что может больше.

Вот и сейчас схватка сразу с двумя галеонами стала для него новой проверкой. Он отдавал команды, стоя на шканцах, твёрдо упершись обеими ногами в палубу, сложив руки на груди и всем своим видом демонстрируя уверенность. Он даже испытывал её, правда, не столь твёрдую, как показывал.

Как только прозвучал первый залп и дюжина ядер врезалась в борт «Святому Нафанаилу», Берек тут же вскинул руку. Это был знакомый всем на борту «Золотого пеликана» жест — он означал, что пора начинать действовать по плану. И действовать очень быстро — ведь от расторопности команды сейчас зависела её жизнь. Матросы, стоявшие на реях, освободили зарифлённые паруса, их подхватили висевшие ниже на вантах наподобие обезьян их товарищи, быстро закрепляя белые полотнища крепкими тросами. «Золотой пеликан», словно застоявшийся жеребец, рванул вперёд, поймав парусами попутный ветер. По левому борту, куда Берек велел перетащить все тяжёлые пушки с нижней палубы галеона, уравновесив корабль дополнительным балластом, открылись орудийные порты, откуда на приближающийся малым ходом «Святой Каберник» уставились жерла заряженных орудий. На вражеском галеоне ещё не успели сообразить, что случилось, и залп «Золотого пеликана» стал для них более чем неприятным сюрпризом.

Тяжёлые ядра, выпущенные из орудий с нижней палубы, врезались в корпус «Святого Каберника» с самой убойной дистанции. Берек всё просчитал и не ошибся в расчётах, потому что на борту «Золотого пеликана» держал только лучших матросов. Даже теперь, когда не хватало тех, кого он отправил на остров Диона, команда справлялась лучше некуда. Ядра разворотили борт «Святого Каберника» — во все стороны полетели щепа и сорванные с лафетов пушки врага. Давшие залп без команды — хватило поднятой руки капитана — канониры с верхней палубы обрушили на врага смертоносный град цепных книппелей. Снаряды были достаточно дороги из-за сложности изготовления, однако на эту битву Берек не думал скупиться. Цепные ядра ударили по такелажу и разворачиваемым командой «Святого Каберника» парусам. Цепляли и неудачливых матросов на вантах и реях — и те падали на палубу, щедро поливая её кровью из жутких ран. У одних не хватало руки или ноги, а кто-то падал и вовсе обезглавленным или, что самое жуткое, почти обезглавленным.

— Лево на борт! — воскликнул Берек, выхватывая свою известную в Северном и Внутреннем морях абордажную саблю. — К абордажу готовься!

Рядом с капитаном будто прямо из крепких досок дубовых палубы вырос Бран Мак-Морн, готовый идти в атаку сразу за Береком и защищать его в грядущем жестоком бою. Здоровенный эрландер не признавал дюссаки и шпаги, считая их скорее зубочистками, нежели оружием, достойным мужчины, и в бой ходил с тяжеленным абордажным топором на короткой рукоятке. С обратной стороны лезвия торчал искривлённый шип, который Бран не раз пускал в дело, и шип этот оказывался крайне неприятным сюрпризом для его противников.

— Крючья! — вместо капитана скомандовал Мак-Морн, абордаж был его делом, и теперь он имел полное право распоряжаться на квартердеке.

Матросы принялись швырять во вражеское судно абордажные крючья, впивающиеся в его палубу. Морские псы упирались пятками, тянули за крепкие пеньковые верёвки, привязанные к крючьям, намертво стягивая два корабля друг с другом.

— Фальконеты!

Десяток установленных на верхней палубе лёгких орудий, предназначенных специально для абордажа и отражения его, выплюнули во врага заряды картечи, выкашивающие тех, кому не повезло оказаться на их пути.

— В атаку! — взревел Мак-Морн, Берек сейчас мог лишь поддержать его криком, и как можно скорее устремиться к борту, чтобы первым прыгнуть на «Святого Каберника». Иного от него матросы не ждали — репутацию безрассудно отважного командира надо поддерживать. Да и новая проверка лишней уж точно не будет.

Капитан-генерал отвлёкся от входящих в гавань галеонов — сейчас его взгляд был устремлён назад. Через свою зрительную трубу он пытался рассмотреть, что происходит у острова Диона. Он отлично слышал гремевшие там залпы и теперь хотел понимать, что творится у него в тылу. И то, что он увидел, ему совершенно не понравилось. «Святой Нафанаил» щедро принимал забортную воду, стремительно погружаясь в пучину — он был повержен, вот только кем? «Святой Каберник» в этот момент как раз отражал атаку с «Золотого пеликана», и на палубе его разгоралась яростная абордажная схватка. И всё же Альдобрандино не мог взять в толк, откуда пришла смерть к «Святому Нафанаилу». Берек точно не мог разнести могучий галеон в считанные мгновения, а значит, надо искать настоящую причину поражения. И капитан-генерал нашёл её — причём довольно быстро. То ли солнце отразилось от пушечного ствола, то ли взгляд Альдобрандино, усиленный отменными линзами зрительной трубы, задержался на том месте дольше обычного, однако, как бы то ни было, он сумел разглядеть затаившуюся в руинах замка Вилланова батарею морских псов.

— Нам подготовили западню — и мы в неё угодили, будто бараны! — воскликнул генерал-капитан, опуская зрительную трубу, которую ему, откровенно говоря, хотелось просто разбить вдребезги от гнева на самого себя.

— Сеньор, — обратился к нему капитан «Генары», — думаю, сейчас у нас будут проблемы, которые заставят вас позабыть об этом. — Он указал вперёд, на два вражеских — теперь уже это было совершенно ясно — галеона.

— Сомневаюсь, — буркнул Альдобрандино. — У нас в тылу Берек и береговая батарея, о которой мы и не подозревали. Думаете, нечто способно заставить меня забыть о них?

Однако отвечать на этот вопрос капитану «Генары» не пришлось. Ответ был очевиден и без его слов. Галеоны под страндарскими флагами подняли паруса и, игнорируя сигналы с «Символа Веры» и «Маравильи», полным ходом устремились вперёд. Идущий первым, на чьём борту Альдобрандино успел прочесть «Стремительный», сделал резкий разворот, повернувшись к «Генаре» правым бортом — и дал по ней полный залп. Альдобрандино оказался не готов к такому вопиющему нарушению всех писанных и неписанных морских правил и законов. Однако капитану Баквиту было на них наплевать — он пришёл сюда побеждать, а не играть по правилам. Понимал это и капитан «Генары», успевший выкрикнуть команду «Приготовиться к залпу!» до того, как на «Стремительном» открыли орудийные порты. Шквал разнокалиберных ядер обрушился на «Генару», и оттуда не могли никак ответить наглецам, потому что были развёрнуты к врагу носом.

— Самый полный ход! — скомандовал капитан, едва выпрямившись после вражеского залпа. — Лево на борт! Зайдём им в корму и покажем, что такое настоящий залп!

Все орудия на «Генаре», конечно же, были заряжены, и канониры ждали лишь команды. Теперь же по приказу капитана орудийные порты открыли — и оттуда высунулись тупые рыла тяжёлых пушек, готовых швырнуть во врага чугунную смерть.

Баквит продолжал действовать нагло, нарушая законы и правила морского боя. Он пошёл напролом, прямо на развёрнутый к нему бортом «Символ Веры», грозя врезаться в него, будто галера времён Энеанской империи, на чьём носу установлен обитый медью таран. «Символ Веры» вынужден был принять влево, чтобы уйти от неминуемого столкновения, и его капитан тут же велел открыть огонь по «Стремительному». Прочный галеон капитана Баквита выдержал вражескую атаку, и тут же правый борт его окрасился дымами ответного залпа. «Символ Веры» не уступал противнику в прочности, так что обмен залпами не принёс победы никому. Баквит, правда, и не думал принимать бой с кем бы то ни было. Его галеон не пошёл на боевой разворот, чтобы снова сойтись с «Символом Веры» — Баквит повёл его дальше, поймав ветер и лавируя на полном ходу.

— Приказ всем кораблям сопровождения, — распоряжался тем временем на шканцах «Генары» Альдобрандино. — Высадить десант на Дионе и уничтожить вражескую батарею! Никого не щадить!

Эти наглецы заплатят ему за «Святого Нафанаила» своей кровью!

Как раз в этот момент Баквит приказал дать по вражескому флагману залп — с предельной для пушек «Стремительного» дистанции.

— Пускай пригнут головы, — хохотнул он, — мне понравилось, как они мне кланяются.

Он глядел на вражеский корабль через зрительную трубу, желая получше насладиться зрелищем пригибающихся от залпа с его корабля салентинцев.

А вот канонир Джордж Вуд смотрел на «Генару» совсем иначе. Немолодой уже человек, Вуд повидал морских боёв едва ли не больше, чем кто бы то ни было на борту «Стремительного», включая самого капитана Баквита. Родом из небогатой семьи, рано взявшийся сначала за честную работу, а после и за морской разбой, приведший его на службу его величеству Роджеру IV, Джордж Вуд не любил напрасной траты боеприпасов. Уж он-то знал цену каждого фунта пороха и каждого ядра. Вуду не нравилось, что капитан приказал дать залп просто для острастки, чтобы заставить врага понервничать, однако к выполнению его немолодой канонир подошёл со всей присущей ему серьёзностью. И результат выстрела его пушки превзошёл все ожидания.

Такие случайности отнюдь не редки, однако замечают лишь те, что тем или иным образом изменили картину мира. Халатность одного маленького человека может привести к гибели армии, дотошность же другого, наоборот, поможет выиграть сражение.

В то утро к потрясающему результату выстрела пушки Джорджа Вуда привело сразу несколько обстоятельств. На первом месте, конечно, была его дотошность во всём. Расположенное ближе к корме тяжёлое орудие Вуда выстрелило последним в залпе. Он выставил на нём верный прицел, надеясь даже с такой дистанции попасть в корму вражеского галеона. Но именно в тот миг, когда он поднёс пальник к запальному отверстию, и пороховая мякоть вспыхнула от его фитиля, волна толкнула «Стремительный» в корму, заставив галеон слегка подпрыгнуть. Мелочь для такого корабля, но тщательно выверенный прицел был сбит. Ядро полетело выше, чем рассчитывал Вуд, и он разразился потоком непристойностей.

Ядро же миновало расстояние, разделявшее корабли, врезалось в фальшборт «Генары», разнеся его кусок в мелкую щепу, отскочило от палубы и ударило прямо в группу стоявших на мостике офицеров и курьеров. Наблюдавший за шканцами капитан Баквит в первое мгновение не поверил своим глазам. Вот только что на палубе стояли несколько человек — и вот уже они валяются на её досках, залитые кровью.

Никто на шканцах «Генары» не ушёл от ядра — капитан корабля, Альдобрандино и подбежавший к ним, чтобы выслушать приказ, курьер стали его жертвами. Капитан-генерал услышал лишь предупреждающий окрик, но успел только повернуть голову и увидеть летящую на него смерть. Чугунный шар врезался ему в живот, до того разворотив правое бедро капитану «Генары». Альдобрандино даже не сразу осознал чудовищную боль, обрушившуюся на него. Он был мёртв прежде, чем упал на палубу. Рядом с ним лежали капитан «Генары», ещё живой, но стремительно теряющий кровь, буквально хлещущую из оторванной ниже бедра ноги, и курьер, не успевший отправиться к эскадре малых судов с приказом о десанте на остров Диона. Лишь чудом уцелевший рулевой стоял за ними и шептал побелевшими губами молитвы одну за другой.

Иеремия Берек преодолел разделявшее корабли расстояние и приземлился на палубу «Святого Каберника». К борту салентинского галеона уже спешили солдаты морской пехоты с короткими пиками наперевес. Если они успеют занять позиции и встретить атакующих морских псов, то за результат абордажной атаки никто не поручится. Тем более что известную часть бойцов Берек отправил на остров Диона. Именно поэтому сам капитан «Золотого пеликана» вместе с квартердекмейстером решились на этот почти безумный натиск. Бран Мак-Морн не отставал от своего капитана ни на шаг.

Берек врезался плечом в первого же морского пехотинца, и тот повалился на палубу, извергая поток ругательств. Правда, тот быстро иссяк, когда на грудь салентинского солдата опустилось лезвие топора Брана Мак-Морна. Берек широко махнул абордажной саблей, чей клинок был откован из лучшего халинского булата — он взял её как трофей с тела какого-то паши, убитого им в жестокой рубке. С тех пор сабля служила ему не первый год верой и правдой — не подвела и сегодня. Клинок скользнул по ясеневому древку и начисто срезал пальцы солдату, державшему оружие. Тот закричал от боли, и Берек быстро прекратил его мучения, рубанув солдата по шее. Голова салентинца упала на палубу, а следом за ней и мёртвое тело.

Словно таран, врезались в не успевших построиться врагов Иеремия Берек, Бран Мак-Морн и ещё пятеро самых отчаянных головорезов из команды «Золотого пеликана». Они рубили солдат и матросов «Святого Каберника», пробиваясь к шканцам, откуда командовал боем капитан. Всё больше морских псов перепрыгивали на борт салентинского галеона, однако их напор вяз в грамотно выстроенной обороне. Морские пехотинцы успевали кое-где построиться в боевой порядок и умело отражали нападения врага. К ним прибивались матросы, хватая пики убитых и становясь в строй. Ведь древняя как мир логика боя учит — в толпе выжить всегда легче. Морские псы палили по таким построениям из пистолетов и мушкетов, прорежая их, прежде чем пытаться прорваться. Но несмотря на это, нередко их атаки даже на сильно поредевший от выстрелов строй не приводили к успеху. Салентинцы дрались стойко и умело, противопоставляя железную дисциплину безумному натиску морских псов.

Берек всегда верил, что если во время абордажа прикончить капитана корабля, то бой можно считать выигранным. Именно поэтому он всегда рвался к шканцам, которые обычно ревностно защищал враг. Вот и теперь перед лесенкой на шканцы морские пехотинцы выстроились в два ряда. Первый стоял на палубе, второй — на нижней ступеньке лесенки. Оба ряда ощетинились короткими пиками, вместе став похожи на очень злобного ежа. Однако Берека, Мак-Морна и их поредевший отряд отборных головорезов напугать они уж точно не смогли.

Здоровяк-эрландер почти без замаха метнул в строй салентинцев свой абордажный топор. Лезвие его раскроило голову одному из солдат, и тот начал медленно заваливаться назад. Но прежде чем он упал, Берек, вонзивший свою саблю в доски палубы, выхватил первую пару пистолетов, закреплённых в жёстких ременных петлях у него на поясе. Он выстрелил из обоих с убойной дистанции — всего-то пара шагов до строя морских пехотинцев, и двое из них рухнули вслед за тем, кому топор Мак-Морна раскроил череп. Берек отбросил эти два пистолета и выхватил ещё пару — они были закреплены сзади. Ещё два выстрела — и в первом ряду салентинцев не осталось никого.

Бран Мак-Морн ринулся вперёд, будто обезумевший бык, прямо на вражеские пики. Он наклонил голову, став ещё больше похожим на этого могучего зверя. Однако когда салентинцы уже готовы были принять его на пики, он неожиданно упал на колени и последние полтора фута до лесенки, ведущей на шканцы и трупов, валяющихся у неё, проехал на них, будто заправский танцор из Халинского халифата. Берек не отставал от него, хотя и не решился на такой трюк, полагаясь на ловкость и силу своего старшего помощника. Остальные отчаянные рубаки бежали следом.

Не поднимаясь с колен, Мак-Морн рубанул по ногам ближайшего пехотинца. Тот закричал от боли и начал заваливаться в сторону. В образовавшуюся брешь в строю тут же ворвался Берек, неистово рубя абордажной саблей. И вот тут плотный строй сыграл против салентинцев — они не могли отразить эту атаку, потому что стояли слишком близко друг к другу и каждое лишнее движение мешало товарищу. Берек прорвался через них и взбежал на шканцы, где его ждала более чем неприятная неожиданность.

«Неповиновение» капитана Рейса шло полным ходом навстречу «Маравилье». Рейс как будто готовился к обычной для галеонов артиллерийской дуэли, и не думая ни о каких выходках в духе Баквита. По правому борту его уже были открыты орудийные порты, выдвинуты в боевое положение, и лишь на верхней палубе до поры присели команды особых орудий. Рейс стоял на шканцах, покачиваясь с пятки на носок, и как будто даже скучал. Два других галеона морских псов уже вступили в бой, а вот «Неповиновение» ещё только сближалось с врагом. Два больших корабля салентинцев выбрали себе целью «Стремительного», к «Неповиновению» же спешили так и не получившие приказ о десанте на остров Диона суда сопровождения. Рейс словно не замечал угрозы, он был спокоен и уверен в себе. Уверенность его передалась и команде, матросы работали слаженно и быстро, не обращая внимания на окружавших их врагов.

По команде капитана «Неповиновение» отклонилось на несколько градусов, чтобы встать под идеальным углом для начала артиллерийской дуэли с «Маравильей». Часть парусов убрали, чтобы не идти слишком быстро, взяв нормальную боевую скорость. Все эти манёвры с полными ветра парусами хороши для Берека или Баквита, привыкших шмыгать по морям, будто мыши, а Рейсу такое отношение претило. Он всегда воевал по правилам — вот только правила эти были его и только его.

Как только «Неповиновение» и «Маравилья» поравнялись — оба галеона тут же открыли огонь друг по другу. Тяжёлые орудия с нижних палуб швырнули чугунные ядра, разносящие в щепу прочные корпуса. С верхней палубы «Маравильи» рявкнули пушки меньшего калибра, и на это Рейс ответил специально припасённым сюрпризом. Правила войны для себя он определял сам и не гнушался применять самые жестокие приёмы. К примеру, сифоны с каллиниковым огнём — чудовищным порождением гения алхимии времён Энеанской империи. Рейс нашёл чертежи сифонного устройства, выстреливающего струёй на сотню футов. Именно на такую дистанцию сблизился с «Маравильей» его галеон. Матросы, управлявшие сифонами, установленными на верхней палубе «Неповиновения», встали на ноги по команде со шканцев и нажали на рычаги. Длинные струи огненной смеси устремились в сторону салентинского галеона, ударили в его корпус, воспламенили такелаж, заставив полыхать паруса. В огне гибли страшной смертью десятки матросов и солдат. Особый сифон, которым управлял расчёт самых опытных бойцов в команде «Неповиновения», выстрелил огненную смесь прямо на шканцы вражеского корабля. Пламя охватило шканцы «Маравильи», пожрав её капитана вместе с рулевым и всеми, кто стоял там.

Не прошло и сотни ударов сердца, как с «Маравильей» было покончено — гордый и могучий галеон обратился в пылающий ад, где люди гибли десятками. Горели шлюпки, и матросы с солдатами морской пехоты прыгали прямо в воду, но и там не было спасения от каллиникова огня, который не желал гаснуть и пожирал свои жертвы, даже когда те плавали в океане.

Капитан Рауль Рейс смотрел на эту картину с явным удовольствием — ему всегда было плевать на последствия применения каллиникова огня. Петля его ждёт в любом случае, а избегать применения столь могучего оружия, дающего такое преимущество перед врагом, просто глупо.

— Правый борт, не спать! — прикрикнул на своих людей Рейс.

С правого борта к «Неповиновению» спешили корабли сопровождения. Малые суда — три каравеллы и тройка нефов. Их капитаны стремились отомстить за гибель «Маравильи». Пускай ни нефы, ни каравеллы не могли составить конкуренции галеону, даже не вооружённому таким жутким оружием, как сифоны с каллиниковым огнём, шесть малых кораблей становились проблемой для одиночного галеона. Этим частенько пользовались пираты, и теперь капитаны регулярного флота Салентины решили перенять их тактику. Но установленные на правом борту сифоны меняли всё — и капитаны малых судов это узнали очень быстро.

Бронзовые раструбы выплюнули струи жидкого пламени, обрушившиеся на нефы и каравеллы. Их поддержали орудия с нижней палубы «Неповиновения». Несмотря на умелые манёвры, на искусное лавирование и ловкость матросов, малым кораблям не удалось избежать страшной гибели. Каллиников огонь охватывал их один за другим, тяжёлые ядра врезались им в корпуса, ломали мачты, в щепу разносили надстройки. За этим избиением со шканцев «Неповиновения» наблюдал капитан Рауль Рейс — на бледном лице его читалось полное удовлетворение.

Когда с шестёркой малых судов было покончено в рекордно короткие сроки, Рейс вскинул руки вверх — и жизнь на «Неповиновении» остановилась. Перестали стрелять пушки, замерли матросы на вантах, расчёты сифонов опустили раструбы своих жутких орудий. Случись сейчас рядом враг, он мог бы брать «Неповиновение» голыми руками. Но врагов рядом не было — Рейс позаботился об этом.

— Псы мои! — воскликнул он, и сотни глаз обернулись к нему, будто не люди сейчас стояли на палубе, а в самом деле верные хозяину собаки. — Я обещал, что спущу вас со сворки, и этот день настал. Направьте корабль к берегу — он славно послужил нам, но время его прошло. Вперёд — на всех парусах! Вперёд — и город наш!

В ответ матросы взвыли, теперь уподобившись стае диких волков. Всякий, кто взглянул бы на них в тот миг, не увидел бы в их лицах ничего человеческого. Случись же на палубе «Неповиновения» хоть сколько-нибудь понимающий в своём деле баалоборец, он сразу узнал бы в матросах одержимых демонами Долины мук. А одного взгляда на Рауля Рейса ему бы хватило, чтобы понять — на шканцах стоит не просто демонолог, нахватавшийся тёмных знаний от приговорённых Церковью к сожжению гримуаров, но куда более опасное существо, для которого человек — лишь внешняя оболочка, скрывающая кошмарную суть.

По сигналу Рейса команда снова ожила, и «Неповиновение» на всех парусах, поймав ветер, рвануло к порту Водачче. Между галеоном Рейса и городом не было никого.

Чего бы Берек никогда не мог подумать, так это — что на салентинском галеоне он может встретить воина в столь архаичном тяжёлом доспехе. Он стоял рядом с капитаном «Святого Каберника», покачивая в руках секиру на длинной рукоятке, выкованной из металла. Берек в юности читал про таких солдат Отца Церкви, но думал, что морские рыцари ушли в прошлое вместе с тяжёлыми доспехами и абордажами, решавшими исход боя. Морской рыцарь был почти на голову выше рослого Берека, а из-за доспехов казался даже более массивным, нежели был на самом деле. Однако и без них он был настоящим богатырём.

Морской рыцарь, чью кирасу украшал символ Веры, выдавая его принадлежность к какому-то там неизвестному Береку ордену, которые сохранились лишь в Салентине и Валендии, шагнул навстречу морскому псу, делая пробные взмахи секирой. Берек отступил в сторону, прикидывая, как ему лучше драться против этого громилы, однако рыцарь сумел удивить его, ринувшись в стремительную атаку. Берек никак не ожидал от него такой прыти. Он уклонился от первой атаки, отбил вторую, но несмотря даже на то, что сделал это умело, ударив по рукояти вражеского оружия, не дав тому набрать всю силу, кисть руки рванула жуткая боль. Третий взмах секиры разнёс кусок фальшборта, Берек едва успел перекатиться по палубе, уходя от хищного лезвия. Тут же последовал новый удар — уклониться от него Берек уже не успевал и подставил под лезвие секиры клинок сабли, дополнительно перехватив его левой рукой. Он едва удержал оружие, так сокрушительно силён был удар врага. Будь сабля Берека похуже качеством, лезвие секиры разрубило бы её напополам. Морской рыцарь примерился для нового удара, а Берек не мог подумать даже о контратаке — он сосредоточился на обороне, хотя и понимал всю ущербность такой стратегии боя. Вот только враг иного выхода ему не оставлял.

И тут, когда морской рыцарь уже занёс секиру для нового удара, в него врезался Бран Мак-Морн. Древко его топора скрестилось с рукояткой секиры морского рыцаря, Мак-Морн вошёл в клинч, принявшись давить на врага, тесня его в сторону от капитана. Оба здоровяка издавали звериное, исходящее из самого нутра рычание, будто два сцепившихся могучих хищника.

— Капитан, — прорычал Мак-Морн, — не стой столбом! — И откуда только силы взялись? — Их капитан ещё на ногах!

Следом он разорвал клинч и обрушил на противника могучий удар. Лезвие его топора громко и глухо звякнуло о сталь доспехов морского рыцаря, оставив на них внушительную зарубку. Его противник лишь стиснул зубы и атаковал сам, грозя одним ударом прикончить могучего эрландера.

Берек же сделал несколько быстрых шагов к штурвалу «Святого Каберника» и его капитану. Тот шагнул навстречу морскому псу, обнажив шпагу и отбросив её ножны подальше, чтобы не мешали в схватке. Он приветствовал морского пса быстрым росчерком клинка и встал в правильную фехтовальную позицию. Берек отреагировал шутовским полупоклоном и тут же атаковал.

Эта схватка не была похожа на ту, из которой Берек выбрался только что. Теперь они с капитаном «Святого Каберника» плели вязь сверкающих в предполуденном солнце стальных росчерков. Они были партнёрами в сложном танце, где каждая ошибка ведёт к ранению или смерти. Берек перемежал стремительные выпады с рубящими ударами, пытался сбить мастерские атаки врага, использующего приёмы какой-то фехтовальной школы. Сам Берек учился драться на палубах кораблей, в кабаках и на ночных улицах, и его не назовёшь настоящим знатоком фехтовального искусства. Он компенсировал это скоростью реакции и грязными приёмами, которым не учат в тренировочных залах школ. При всякой возможности он пытался ударить врага в лицо кулаком левой руки, пнуть его в голень или подсечь стопу. Однако противник ему достался опытный и не давал ему воспользоваться представляющимися возможностями. Он вовремя убирал ноги и разрывал дистанцию, стоило только Береку стиснуть левый кулак. Более того, в какой-то момент клинки его шпаги и абордажной сабли Берека скрестились, и салентинский капитан, казалось, лишь слегка повернул руку, однако пальцы Берека пронзила зверская боль и хватка на рукоятке абордажной сабли ослабла. Враг дёрнул шпагу в сторону, и Береку осталось лишь проводить взглядом своё оружие, скользящее по палубе.

Берек понял, что его единственный шанс на спасение — это действовать очень быстро. Иначе умелый противник просто насадит его на шпагу, будто каплуна. И Берек вспомнил весь опыт безоружных драк против вооружённого ножом противника, постигнутый им в бесчисленных кабаках едва ли не всех портов Святых земель. Он стремительно рванул вперёд, ударив ладонью правой руки по клинку вражеской шпаги и в следующий миг впечатав кулак левой салентинцу в челюсть. Капитан «Святого Каберника» ничего подобного не ожидал. Он отшатнулся от Берека, но тот не дал ему разорвать дистанцию и дважды ударил в лицо — правым и левым кулаком. Под костяшками пальцев морского пса затрещали кости, смялся благородный нос, хлюпнула кровь. Салентинец отступил ещё на пару шагов, прижав левую руку к разбитому лицу. Он почти вслепую отмахнулся от Берека, попытавшись удержать его на расстоянии, однако морской пёс легко ушёл от его шпаги. Левой рукой Берек выхватил короткий нож-пунтилью, который использовали валендийские матадоры, чтобы добить раненого на корриде быка. Ещё один рывок — и морской пёс снова оказался вплотную к салентинцу. Тот дрался одной лишь шпагой, пренебрегая кинжалом для левой руки, за что и поплатился. Короткий клинок валендийской пунтильи вонзился ему в шею. Берек рванул нож в сторону, вскрывая горло капитану «Святого Каберника». Тот захрипел, выронил шпагу, схватился за шею обеими руками и рухнул на колени, щедро орошая палубу под ногами кровью.

Берек пинком повалил содрогающегося в последних корчах агонии салентинца и подбежал к своей сабле. Он поднял её с палубы и огляделся. Морской рыцарь ещё оборонялся, загнанный в угол всей командой Берека, что штурмовала шканцы. Он яростно и умело отмахивался своей секирой на длинной рукоятке, не давая никому подобраться к нему. Двое неосторожных бойцов уже лежали на палубе с раскроенными секирой головами, ещё один отползал подальше, отчаянно вцепившись в правую руку, держащуюся на лоскуте кожи. Бран Мак-Морн тоже был ранен, но продолжал вместе с остальными морскими псами наседать на рыцаря. Доспехи салентинца были помяты и покорёжены во многих местах, кое-где их пятнала кровь — не понять, чья именно, его или врагов, — но он был полон решимости драться до конца и унести с собой в Долину мук как можно больше морских псов.

— Твой капитан мёртв, рыцарь! — выкрикнул Берек, указывая на тело салентинца, лежащее у самого штурвала. Рулевого сейчас за ним не было — на шканцах стояли лишь морской рыцарь и сам капитан. — Сдайся нам, клянусь честью, ты будешь ценным пленником, и мы обменяем тебя. Никто не причинит тебе вреда, если ты сейчас сложишь оружие.

Морской рыцарь прорычал в ответ нечто невразумительное и ринулся прямо через окружавших его морских псов к Береку. Видимо, теперь он хотел отомстить за смерть капитана, которого должен был охранять. Он бросился на Берека, словно безумный бык на корриде, раззадоренный собственной кровью и болью, занося секиру для сокрушительного удара. Он, наверное, располовинил бы Берека, если бы попал, однако ему не дали сделать это. Морские псы повисли на нём, вцепились в руки, не давая сдвинуться с места и нанести удар. Бран Мак-Морн подскочил к нему сзади, левой рукой оттянул голову назад и быстрым взмахом кривого халинского ножа перерезал горло. Морской рыцарь рухнул на палубу под грохот своих доспехов.

Берек подошёл к фальшборту шканцев и глянул на верхнюю палубу — бой там ещё шёл, причём с переменным успехом. Салентинские матросы и солдаты дрались отчаянно и стойко, опровергая те слухи, что ходили о них по морям, омывающим Святые земли. Уступать «Святого Каберника» морским псам без боя они явно не собирались. Даже после взятия шканцев, когда, казалось бы, главное дело было решено, Береку придётся попотеть, чтобы захватить вражеский галеон.

Он взмахнул рукой, давая команду своим людям следовать за ним, и поспешил к лесенке на верхнюю палубу, всё пространство вокруг которой было завалено трупами салентинцев. Работы на «Святом Кабернике» ещё немало.

Старший помощник капитана «Генары», в одночасье ставший капитаном галеона, переступил через трупы и положил руку на плечо содрогающегося от страха рулевого.

— Право руля, — приказал он железным тоном, лучшим в сложившейся ситуации, и привыкший выполнять команды матрос послушал его. — Мы покажем этим ублюдкам, что такое настоящий бой. Они заплатят нам за капитана!

Он говорил больше самому себе, чтобы вселить уверенность, которой не было, но такое самовнушение подействовало, и «Генара», плавно развернувшись, последовала за «Стремительным».

— Просигналить на «Символ Веры», — приказал новый капитан «Генары», — атакуем «Стремительного» вместе. Он не должен уйти от нас.

На шканцах «Стремительного» капитан Баквит опустил зрительную трубу — и без неё он отлично видел, что остался один против двух вражеских галеонов. «Золотой пеликан» всё ещё был намертво пришвартован абордажными крючьями к «Святому Кабернику», на палубе которого шла ожесточённая абордажная схватка. А проклятый Господом Рауль Рейс, наплевав на все договорённости, шёл полным ходом в Водачче, поймав ветер всеми парусами. Он как будто не собирался даже швартоваться, а хотел выбросить свой галеон на берег.

Баквит выкинул обоих соратников из головы — сейчас он должен воевать сам, не оглядываясь на них. Он сдёрнул с головы дорогой парик, купленный в Эпинале, и швырнул его на палубу, нацепив шляпу на потную лысину.

— Курс на Диону! — скомандовал он, надеясь, что враг во второй раз попадётся в ловушку. — Лево руля! Разойтись с «Генарой» правыми бортами!

Его единственным шансом в этой схватке с двумя тяжёлыми кораблями врага было подставить один из них под пушки, установленные на Дионе. И сделать это было проще с «Генарой», ведь они только что убили их капитана, а значит, занявший его место офицер переполнен жаждой мести. По крайней мере, Баквит на это надеялся — и именно на этой его надежде строился весь план.

«Генара» и «Стремительный» шли встречным курсом. На обоих галеонах готовили к залпу орудия, одновременно готовясь к вражескому. Два боевых корабля прошли друг мимо друга на минимальной дистанции — и тут же пушки с нижней палубы принялись рявкать одна за другой, выплёвывая в противника тяжёлые ядра. Их поддержали орудия с верхней палубы и фальконеты, несущие смерть всякому неосторожному, кто не нашёл себе укрытия на верхней палубе. Малые ядра врезались в верхние края бортов и мачты, по шканцам «Стремительного» ударили сразу несколько снарядов — канониры «Генары» очень хотели поквитаться с Баквитом за гибель их капитана. Однако пострадал лишь корпус страндарского галеона, выстроенного на валендийских верфях и звавшегося прежде «Принсипе де Астуриас», а уж валендийцы умеют правильно строить корабли. Баквит даже не дёрнулся, когда ядра врезались в борт «Стремительного». Фальконеты выплёвывали целые тучи мушкетных пуль, щедро рассыпавшихся по вражеской палубе. Они легко отыскивали себе жертвы среди неосторожных матросов, что не успели найти укрытия или просто рухнуть ничком во время залпа.

С «Генары» на борт «Стремительного» полетели абордажные крючья, и в иной ситуации Баквит не прочь был бы попытать удачу в лихой схватке. Вот только не сейчас, когда часть его людей во главе с одним из близнецов Григов (которых не различал и сам капитан) сидит на Дионе, а врагу в любой момент может прийти подкрепление с «Символа Веры». Сейчас «Стремительный» не мог позволить себе задерживаться на одном месте — он живёт, пока маневрирует между врагами, не давая зажать себя в клещи. Поэтому матросы «Стремительного» принялись топорами рубить верёвки, к которым крепились абордажные крючья. Канониры же с верней палубы полностью переключились на фальконеты и успели дать по врагу ещё один залп, прежде чем на «Генаре» перезарядили орудия. Свинцовая метла картечи прошлась по верхней палубе салентинского галеона, сметя многих матросов и солдат морской пехоты, готовящихся к абордажу. Особенно досталось тем, кто швырял крючья — им практически негде было укрыться, и мушкетные пули, забитые в стволы фальконетов, косили их, будто молодую траву. Благодаря этому «Стремительный» сумел проскочить мимо «Генары» и взял прямой курс на Диону, где сцепились в абордажной схватке «Золотой Пеликан» и «Святой Каберник».

Баквит лишь делал вид, что идёт на помощь Береку — тот пускай сам разбирается со «Святым Каберником», сейчас у Баквита были проблемы поважнее. Два галеона, висящих на хвосте, причём команда одного из них страстно желала мести за смерть капитана. «Генара» круто повернула за кормой «Стремительного» и теперь шла по левому борту, отставая немногим больше, чем на два корпуса, однако быстро сокращая расстояние между кораблями. Ветер наполнял их паруса и гнал вперёд оба галеона, однако Баквит вынужден был лавировать, чтобы отгородиться от «Символа Веры» горящими остатками малых судов, сожжённых Рейсом. Баквит и подумать не мог, что у того на борту окажется это проклятое Господом оружие. Конечно, сегодня оно сыграло на руку морским псам, однако в будущем Баквит зарёкся иметь дело с Раулем Рейсом. Даже в их войне должны быть хоть какие-то правила, которых надо придерживаться, иначе она скатится в полную бойню, где перестанут брать пленных, выменивать капитанов и продавать захваченные корабли обратно.

Капитан «Символа Веры», несмотря на отчаянные призывы с «Генары», не рискнул проводить свой корабль слишком близко от догорающих останков малых судов и, главное, громадного пятна каллиникова огня, расползшегося по морской глади. А вот недавний старший помощник, а теперь капитан «Генары» было куда отважнее — смелости ему прибавляла ненависть к «Стремительному». Он хотел покончить с ним любой ценой.

— Лево руля! — скомандовал он. — Левый борт, правый борт — к залпу готовьсь!

Он отлично помнил, как с острова Диона, мимо которого он собирался пройти, открыли огонь по «Святому Нафанаилу». Однако капитан «Генары» и не думал из-за этого упускать «Стремительного». Он решил пройти мимо острова, куда явно заманивал его страндарский капитан, дав по нему залп левым бортом. В отличие от командира «Святого Нафанаила», он знал об опасности и знал, как с ней бороться.

Канониры на Дионе сидели рядом с заряженными пушками — все орудия были готовы обрушить чугунную смерть на любого, кто пройдёт рядом. Те, что вывернуло при первом залпе, успели поставить обратно, и канониры выставили на них прицелы. Остальные наблюдали за разворачивающейся в гавани Водачче битвой. Матросам редко выпадает такой шанс — посмотреть на морской бой со стороны. Ведь с палубы корабля мало что увидишь, там обычно голову стараешься держать пониже, чтобы шальным ядром не снесло, и крутить ей некогда — надо делать своё дело как можно быстрее, ведь часто от этого зависит не только твоя жизнь, но и судьба всего корабля.

Они видели, что «Стремительный» взял курс на остров, заманивая в ловушку салентинский флагман, и тот пошёл за ним. Все на острове стали готовиться к встрече. В запальные отверстия пушек засыпали пороховую мякоть, раздули фитили на пальниках. Те же, кто не относился к пушечной обслуге, вроде Скомакара, поспешно забились в укрытия, которых было не слишком много в руинах крепости, да и защиту они давали не слишком надёжную. Но всё же лучше, чем совсем ничего. Все отлично понимали: на «Генаре» знают о батарее на острове, а значит, стоит ждать залпа с её борта. Вопрос только — насколько прицельным он будет и успеют ли канониры выстрелить первыми, что даст морским псам хотя бы призрачную надежду пережить вражеский обстрел.

«Стремительный» в полном соответствии со своим именем пронёсся мимо острова на всех парусах. Не сильно отставший от него салентинский флагман быстро оказался в зоне обстрела пушек. Без команды вся дюжина рявкнула в унисон, но и с «Генары», шедшей с открытыми орудийными портами по левому борту, дали залп почти одновременно. Кто успел раньше, а кто был вторым — неважно. Тяжёлые чугунные ядра обрушились на корпус «Генары» и батарею на острове, разнося всё в пух и прах. Щепа полетела во все стороны от левого борта «Генары», две пушки с нижней палубы разнесло ядрами, убив почти всю обслугу, могучий галеон покачнулся от силы залпа тяжёлых орудий со столь близкой дистанции, однако продолжил преследование.

А вот на острове дела обстояли куда хуже. Остатки укреплений разрушенного замка Виллановы могли замаскировать орудия до поры, но никак не защитить их от залпа в упор. Все пушки сорвало с креплений, расшвыряло канониров и расчёты, оставшиеся при них. Но и тем, кто скрывался дальше, крепко досталось. С «Генары» дали полный бортовой залп — ядра меньшего калибра врезались в землю, разнося жалкие укрытия, за которыми прятались морские псы.

Когда осела поднятая обстрелом с «Генары» пыль, Скомакар, которому посчастливилось пережить его, отделавшись лишь звоном в ушах, увидел жуткую картину. Кого-то разорвало на куски, так что и не понять, кто где лежит, другие корчились от боли, пытаясь зажать чудовищные раны или собрать внутрь вывалившиеся кишки, или зачем-то держали оторванные конечности, не зная, что с ними делать. Рядом тёр глаза один из близнецов Григов — ему повезло не меньше, чем самому Скомакару.

— Кончилась для нас война, — сказал он, разглядев страшную картину последствий обстрела. — Пойдём, китобой, поможем, чем сумеем.

Он поднялся на ноги первым, и Скомакар последовал за ним, хотя отлично понимал, что вряд ли они смогут помочь хоть кому-то.

Бой в гавани ещё продолжался. Страндарские корабли противостояли салентинским, а с берега за ними наблюдали сотни глаз. Среди них были и Кастельянос, Чанто Тебар и присоединившийся к ним Галиаццо Маро.

— Что творит этот идиот? — удивился Маро, указывая без особой, впрочем, нужды на один из страндарских галеонов, устремившийся на всех парусах к порту. — Мало того, что пожёг салентинцев каллиниковым огнём, так теперь он что же, решил выброситься на берег, как обезумевший кит?

Кастельянос опустил зрительную трубу, которую принёс Маро, и вернул её хозяину.

— Это галеон валендийской постройки, — как будто невпопад ответил он, — и название уже можно прочесть. «Непокорность». Я недолго прослужил в морской пехоте, но знаю, кто захватил его в своё время.

Маро и Тебар тоже отлично знали, кто теперь владеет этим галеоном, и такой поступок, как выбросить его на берег, был вполне в духе этого безумца.

— Похоже, страндарцы будут здесь несколько раньше, чем мы думали, — добавил Кастельянос. Остальные молча согласились с ним, и все вместе они разумно поспешили покинуть пирс.

Часы на башне кафедрального собора пробили полдень.

Глава двенадцатая Полдень

Граф де Кревкёр не любил кареты — кавалерист до мозга костей, он всегда предпочитал думать, что ездить верхом научился прежде, чем ходить. Об этом ему не раз говорили, и он всегда с радостью принимал эту откровенную лесть. Однако явиться верхом на нынешнюю церемонию в кафедральный собор Водачче он никак не мог, а потому делил карету с Антрагэ. Спутник его был одет в лучшее платье, прихваченное с собой из Эпиналя, при рапире и кинжале, а также пистолете, спрятанном в складках просторного плаща из лёгкого шёлка. Сам граф также к тяжёлой шпаге, которая была не слишком хорошей заменой любимому де Кревкёром рейтарскому палашу, и кинжалу добавил сразу пару короткоствольных пистолетов со сложными, но надёжными колесцовыми замками. Они давали куда меньше осечек, нежели новомодные батарейные, а уж слуг для ухода за оружием у графа хватало. Разряжённый в пух и прах Антрагэ был столь же не весел до мрачности, как де Кревкёр, они не обменялись и десятком слов с тех пор, как сели в карету. Во втором экипаже ехали торговый князь Альдиче Мондави с супругой.

У графа при себе имелись грамоты, подписанные герцогом Фиарийским, столь же бессмысленные, как и те, что собирался вручить дожу от имени своего монарха приор рыцарей Веры. Однако они служили столь же надёжным поводом и способом подобраться поближе к правителю Водачче.

На третьего спутника, сидевшего в карете вместе с ним и Антрагэ, де Кревкёр старался лишний раз не глядеть. Мало ли какое проклятье можно подцепить, просто посмотрев на этого человека. Хотя вряд ли сидевший напротив графа хаосопоклонник вообще был человеком. Благодаря довольно скромной одежде, выдержанной в чёрно-белой гамме, и внушительной кожаной тубе, стоящей рядом с ним, Легион в самом деле был похож на секретаря де Кревкёра, которому доверили нести грамоты, подписанные герцогом Фиарийским. Не самому же сиятельному графу их таскать.

Легиона ранним утром привёл капитан Квайр, которого де Кревкёр знал как личного шпиона герцога, но не слишком доверял ему. Антрагэ отлично понимал, что собой представляет виистанец, и поспешил в двух словах посвятить в это графа. Да и не нужно много слов, чтобы объяснить, кто такой Легион. Самому виистанцу доставило немалое удовольствие наблюдать, как вытянулось лицо надменного графа, когда он узнал, кто будет играть роль его секретаря. Он едва не растянул губы в усмешке, но вовремя вспомнил о добродетелях, которые прививались населению Виисты, и не стал поддаваться соблазну.

Кареты медленно катили по улицам Водачче, запруженным толпами людей. Кучерам не раз приходилось пускать в дело длинные кнуты, чтобы разгонять слишком уж неуступчивых обывателей, не желавших уступать дорогу. Однако к собору они успели вовремя.

Оставив экипажи перед сдерживающей толпу линией стражей, титулованные особы вместе с сопровождающими их слугами, лакеями и пажами направились к офицеру, который пытался руководить тем безумием, что творилось на площади. Или, по крайней мере, делал вид, что пытается. Их, конечно же, сразу пропустили за кольцо оцепления, выставленное некоторое время назад вокруг площади, и они спокойно шагали по живому коридору, ограниченному стражниками, к открытым дверям собора.

Услышав за спиной перестук лошадиных копыт и сразу поняв, что едут верховые, граф де Кревкёр обернулся и увидел, что на площадь въезжают рыцари Веры. Уж им-то, конечно, честь не позволит кататься в карете, и правила вежливости на них не распространяются. Граф даже слегка позавидовал закованным в доспехи воинам, открыто носящим тяжёлые мечи, пускай и знал, что те сейчас отчаянно потеют под бронёй. День выдался жарким, и солнце в этот предполуденный час пекло особенно сильно.

Джованни Вилланова терпеть не мог доспехи — они были слишком тяжёлыми, с непривычки натирали абсолютно во всех местах, и к тому же он через десяток ударов сердца пропитался едким потом так, что самому в нос шибало. Привыкший тщательно следить за собой, опальный торговый князь никогда не опускался до такого, пока не нацепил броню рыцарей Веры, чтобы въехать в Водачче. Но тот день был куда менее жаркий, и в город они прибыли ранним утром, когда солнце ещё не набрало всей силы. Теперь же, в полдень, Вилланове оставалось только молиться, чтобы он не перегрелся в своих раскалённых доспехах и не рухнул с коня прежде, чем они доберутся до соборной площади.

Не любил Вилланова и лошадей. Городской житель, он чаще пользовался закрытым паланкином, когда передвигался по Водачче в прежние, куда более счастливые для него времена. Четверо носильщиков тогда были его телохранителями, а вовсе не невольниками, как думали многие, благодаря распространяемым самим Виллановой слухам, и не раз спасали ему жизнь во время покушений. Конечно, торговый князь, как всякий благородный человек, умел ездить верхом и за последний год сильно подтянул этот навык — ему довольно много времени пришлось провести в седле, скрываясь от преследования нынешних властей Водачче. И это не прибавило ему любви к лошадям.

Однако он был вынужден трястись сегодня в самый жаркий час на конской спине, изнывая в стальных доспехах. Ко всему прочему вместо привычной шпаги или рапиры он вынужден был вооружиться архаичным длинным мечом, каким даже рыцари Веры, застрявшие в прошлом столетии. Как и броня мечи были данью традиции, ведь обычно рыцари Веры предпочитали им более современные шпаги. Однако для визита в кафедральный собор приор велел всем быть при полном параде. Не удалось взять с собой даже одного пистолета — приор да Коста в этом вопросе был неумолим. Он готов выдать не рыцарю доспехи, однако осквернять их ношение ещё и спрятанным огнестрельным оружием запретил.

Наконец они добрались до соборной площади и спешились, передав следовавшим за ними слугам лошадей. Усталый офицер, командующий стражами, без лишних слов пропустил рыцарей Веры. Они шагали за пышно одетыми аристократами из Адранды по живому коридору, проложенному стражей через толпу, заполонившую площадь. Отчего-то они не понравились Вилланове — с чего бы вообще адрандцам появляться здесь? Слишком уж далеко от их границ находится Водачче, да и не входит вроде бы город в сферу интересов королевства Антуана VIII, по крайней мере, Вилланова не знал об этом, хотя постоянно интересовался всем, что так или иначе касается Водачче, особенно после бегства из родного города.

С приором и остальными рыцарями Вилланова не обменялся и словом. Его как чужака, по мнению паладинов носящего доспехи и плащ незаконно, просто игнорировали. Общался с ним только да Коста, да и то сугубо по делу, не давая себе труда скрывать презрительное отношение к опальному торговому князю. Остальные же только что не плевались при виде него. Но к такому отношению Вилланова давно привык — с его-то заслуженной и заодно раздутой, частично благодаря его же усилиям репутацией.

Когда гости, шагавшие перед рыцарями, поднялись на лестницу, ведущую к воротам собора, где их приветствовал сам епископ Водачче, протянув каждому перстень для лобызания, Вилланова обратил внимание, что один из гостей одет по последней салентинской моде, но стоило ему на миг повернуть голову, и Вилланова сразу узнал его. Не узнать одного из торговых князей, даже обычно весьма незаметного, каким и был Альдиче Мондави, он просто не мог. Похоже, игра в Водачче сегодня затевается очень серьёзная, и валендийцы, на которых сделал ставку Вилланова, в ней не единственные участники.

Сначала Вилланова хотел предупредить насчёт Мондави шагавшего рядом да Косту, но одного взгляда на надменное лицо приора рыцарей Веры хватило опальному торговому князю, чтобы отказаться от этой идеи. Это была не мелкая месть, просто Вилланова отлично понимал — да Коста не воспримет его слова всерьёз или же не придаст им никакого значения.

Тем интереснее будет сегодня игра. Вилланова с трудом удержался от ухмылки, совершенно не подобающей рыцарю Веры.

Легион следовал на почтительном расстоянии за графом де Кревкёром. Он играл роль всего лишь неприметного секретаря, несущего никому не нужные — разве что в качестве повода к визиту — бумаги, а потому не удостоился лобызания епископского перстня. Сказать по чести, он опасался приближаться к кафедральному собору, даже несмотря на то, что проделал прошлой ночью. Сейчас, когда он шагал по живому коридору к впечатляющих размеров фигуре епископа, Легион ощущал давление многих святынь, хранящихся в соборе, куда сильнее, нежели ночной порой — всё же день был для людей и Господа, и само солнце, тем более находящееся в зените, наполняло святыни силой.

В прежние времена Легион не смог бы приблизиться к священнослужителю такого ранга, как епископ. Они были полны Истинной Веры и повергали демонов одним своим видом. Им достаточно было начать читать Символ Веры, чтобы существа из Долины мук валились наземь, сотрясаясь в кошмарных корчах, и проваливались туда, откуда выбрались благодаря усилиям смертных. Иные же клирики вполне могли не просто изгнать демона, но полностью уничтожить всю его суть, так что в Долину мук было попросту нечему возвращаться. Вот только приветствующий входящих в храм и протягивающий им перстень для лобызания необъятных размеров толстяк, на чьём лице были ясно начертаны все его многочисленные пороки, не обладал и столь малой толикой Веры, которая могла бы причинить вред самому мелкому бесу. Он погряз в мирских дрязгах и собственных грехах, позабыв о Господе.

Легион лишь слегка поморщился, когда служки, стоящие за спиной епископа, обдали его дымом из кадильницы и обрызгали святой водой. Он успел незаметно закрыться, так что большая часть широкого веера брызг попала на его костюм, и лишь пара на кожу, заставив её потемнеть. Видимо, в юных служках Веры было побольше, чем в толстом епископе.

Легион переступил порог кафедрального собора вслед за графом де Кревкёром. Они прошли несколько шагов, и Легиону стоило известных усилий не оглядываться по сторонам. Несмотря на свою верность Слову и Делу, несмотря на то, что он сам не так давно, стоя в главе целой армии фанатиков, принявших веру в Хаос, буквально с землёй сровнял несколько соборов в городах Виисты, он всё же любил эти сооружения. Они представлялись ему архитектурным чудом, быть может, единственным из всего, что творила Церковь, что не стоит уничтожать на корню. Легион любил фрески, мозаики и витражи, — все эти произведения искусства, пускай они и были посвящены Господу, и изображали святых, а одним из самых популярных сюжетов было посрамление Баала или побиение разнообразных демонов. Эти сюжеты скорее смешили Легиона, нежели вызывали отвращение, как у многих его коллег по чёрному залу, куда никогда не попадает ни единый лучик солнца. Лишь краем глаза Легион ловил красочные картины, которыми были расписаны стены и потолок собора, стараясь запечатлеть их в памяти как можно прочнее. И только один раз решился-таки покрутить головой, чтобы размять затекшую шею и заодно поглядеть на большой витраж, который он видел ночью, но не смог оценить его красоту в кромешной тьме. На витраже искусно изображённый Катберт-Молот — первый из святых — и равный ему Утер Светоносный сокрушали орды демонов. За спинами двух святых воителей были видны закованные в сверкающие доспехи рыцари и паладины с одинаково суровыми лицами.

Наконец титулованные адрандцы и их свита заняли свои места, и Легион смог оглядеться как следует. Однако он очень быстро отвлёкся о созерцания фресок и мозаик, украшающих кафедральный собор. Его вниманием завладел человек, сидящий на хорах — даже в столь сильном эмоциональном фоне, что царил в большом помещении, его чувства горели для Легиона ярким пламенем. Человек присел на хорах так, чтобы случайный взгляд не наткнулся на него. Его там точно быть не должно было, и это весьма заинтересовало Легиона. Но лишь до тех пор, пока в собор не вошли рыцари Веры.

Они тут же привлекли всеобщее внимание звоном тяжёлых доспехов. Рыцарям никто не посмел отказать, и они прошли ближе всех к алтарю, потеснив многих родовитых аристократов Водачче. Ближе них стоял лишь дож, и находилось свободное место, которое займёт епископ, как только сам войдёт в собор. Подобное соседство явно не радовало Чезаре ди Ваороне, однако из-за полного бессилия перед рыцарями Веры ему оставалось лишь делать вид, что их тут нет вовсе.

Рыцари Веры были последними, кого пустили в собор. Почти сразу за ними, благословив широким жестом толпу, собравшуюся на площади, внутрь вошёл епископ. Двери собора остались открытыми, однако перед ними будто из-под земли выросли двое крепких гвардейцев в сияющих нагрудниках и гребнистых морионах, перегородившие вход в собор алебардами.

Мимо них попытался прорваться курьер, несущий новости из порта, куда его отправил Ваороне, разобраться, что за грохот доносится оттуда. Все приняли его за салют в честь сегодняшних событий, вот только дож точно знал, что это не так. Он-то не собирался устраивать никаких салютов, тем более в порту. Однако у гвардейцев были чёткие указания — никого не пускать, и курьер так и остался стоять в толпе перед входом в собор. Он опоздал всего на сотню ударов сердца и мог теперь лишь вместе с другими людьми наблюдать за тем, что происходит в соборе.

Сколь бы важными ни были его вести, он сообщит их дожу только по окончании церемонии — раньше епископские гвардейцы никого внутрь не пустят.

Эшли сидел на хорах, скорчившись за невысоким бортиком. В руках он держал взведённый арбалет — отличный замок его работы подгорных коротышек и тетива с металлическими нитями обеспечивали полную надёжность. Рисколом не в первый раз пользовался именно этим арбалетом и был в нём уверен. На всякий случай рядом с ним лежал заряженный клеварский мушкет с нарезным стволом. Эшли знал, что из такого легко можно поразить цель, находящуюся на расстоянии в две с половиной сотни эстрадо, и всё же арбалету, тем более именно этому, он доверял куда больше.

Слишком уж много воспоминаний было связано с ним у рисколома. Он помнил полёт стрелы, поразившей его жену, и второй — убившей сына. Он забрал его с трупа их убийцы, точнее одного из убийц. Эти воспоминания потянули за собой другие. Сочащиеся фальшью сочувственные слова графа Строззи. Рисколом нарушил одно из неписаных, но обычно неукоснительно соблюдавшихся правил рыцарей мира — не заводить крепких привязанностей, ибо они суть слабости, а настоящий рыцарь мира слабостей должен быть лишён.

Эшли постарался стряхнуть с себя эти воспоминания — ведь те события довели его до дома скорби. А там лишь через долгих — для самого Эшли растянувшихся на целую вечность — два года сумели привести в чувство. О методах, которыми действовали угрюмые монахи в серых рясах святого Каберника, рисколом предпочитал не вспоминать вовсе.

Он почувствовал на себе чей-то взгляд и быстро выглянул из-за бортика, ограждавшего хоры, однако смотревший уже отвёл глаза. Понять, кто это из сотен человек, стоящих внизу, не было никакой возможности, поэтому Эшли сосредоточился на массивных из-за доспехов фигурах рыцарей Веры, со звоном шагающих через центральный неф к алтарной части, где стоял дож Водачче. С высоты хоров Эшли не мог понять, кто из рыцарей переодетый Вилланова, но был уверен, что опальный торговый князь встал за правым плечом приора — ведь сподручнее будет наносить удар.

Вслед за рыцарями Веры в собор вошёл епископ в сопровождении обширной свиты и медленно прошествовал к алтарю.

Джованни Вилланова вместе со всеми рыцарями Веры не спускал глаз с Ваороне. Былой соратник по захвату власти в Водачче, переигравший Вилланову и сумевший договориться с более могущественными людьми в Ферраре, нежели сам опальный торговый князь, был бледен и явно нервничал. Скорее всего, слухи о том, что Вилланова вернулся, уже гуляют по городу, и теперь дож прикидывает в уме, сколько в них правды.

Хотя, быть может, переживал Ваороне вовсе не из-за него. Ведь сегодня исполнялся ровно год, как он стал дожем Водачче, подписал Салентинскую унию, и именно сегодня он должен расплатиться со своими высокими покровителями. Ваороне поступил весьма умно, не став делать этого сразу, придерживая запрошенную ими плату целый год. Дож сумел упрочить своё влияние в городе, подавил, опять же не без помощи всё тех же покровителей, последнюю оппозицию своей власти. Однако теперь пришёл час платить по счетам, и Ваороне вполне разумно опасался за свою участь. Ведь передав представителю своих покровителей то, чего они желают больше всего, он перестанет быть им интересен. Не захотят ли они убрать Ваороне, чтобы посадить на место дожа Водачче более лояльного им человека? Ваороне ещё не раз придётся доказывать свою полезность, и он это отлично понимал.

Вилланова усмехнулся про себя, оставив на лице приличествующую моменту мину. Ничего и никому Ваороне уже доказывать не сможет. Уж об этом-то позаботится сам Вилланова.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, опальный торговый князь посмотрел на резную шкатулку слоновой кости, стоявшую на особом постаменте рядом с алтарём. На неё то и дело бросал полные тревоги взгляды Ваороне. Ведь в шкатулке хранилась та самая плата, которую он задолжал своим покровителям в Ферраре — легендарная реликвия Водачче. Не один Отец Церкви мечтал прибрать её к рукам, и по всей видимости, благодаря Ваороне, это удастся Симону VIII. Недаром же его ещё в бытность кардиналом прозвали Хитрым коибрийцем — своё прозвище нынешний Отец Церкви полностью оправдывал.

Поднявшийся на кафедру за алтарём тучный епископ призвал всех к молитве и принялся нараспев декламировать Credo хорошо поставленным баритоном. Все в соборе вслед за ним повторяли слова молитвы, и Вилланова не был исключением. Конечно, ему не хватало фанатизма, который звучал в голосах других рыцарей Веры и особенно их приора, однако вряд ли это кто-нибудь заметил.

В это время в соборе молились все. Молился на хорах Эшли де Соуза, стараясь отринуть не вовремя захлестнувшие его воспоминания. Молились барон Антрагэ, граф де Кревкёр и торговый князь Альдиче Мондави, набираясь сил душевных перед тем, как начнётся… То, что начнётся. О том, что последует в самом скором времени, ни один из них старался не думать. Молился неистовый приор рыцарей Веры, у кого, как всегда, каждое святое слово отдавалось в душе. Он понимал, что может осквернить собор тем, что свершит в скором времени, и просил у Господа сил для этого. Молился и Джованни Вилланова — молился истово, почти как стоявшие рядом с ним рыцари Веры. Никогда прежде он не полагался на Господа, рассчитывая только на собственные силы, однако сегодня ему нужна была любая помощь, и он обратил своё сердце и душу к Господу, чего не делал никогда прежде.

И только Легион, единственный во всём соборе, лишь механически повторял слова, пропуская их мимо себя. Он знал, что несмотря на то, что он сделал в полночь, труднее всего ему придётся именно теперь. Вера сотен людей в соборе и тысяч на площади перед ним захлёстывала его подобно невероятной волне. Особенно сейчас, когда все эти люди молились вместе с епископом. Как бы ни слаба была их вера, она била по Легиону, заставляя прилагать все силы, чтобы не скорчиться от боли, пронизывающей всё его существо. Он побледнел, по лицу его градом катился пот, однако ничего удивительного в этом не было. В соборе находилось больше сотни человек, стояла духота и жара, так что даже при самом пристальном внимании к его персоне никто бы ничего не заподозрил. Но вот святые слова, сами по себе причиняющие боль Легиону, смолкли, и в соборе установилась удивительная, звенящая тишина.

Как будто намеренно подгадав окончание молитвы к полудню, епископ замолчал, и уже через удар сердца пробили часы на соборной башне. Двенадцать ударов их раздались в абсолютной тишине, повисшей и в самом соборе, и на площади вокруг него. Люди словно затаили дыхание, боясь нарушить святость момента. С двенадцатым же ударом часов Чезаре ди Ваороне шагнул к епископу, почтительно протягивая ему шкатулку из слоновой кости.

— Примите этот дар, — он удержался от слова «скромный». — От всей души его преподносит Святой Церкви народ Водачче.

Епископ благодарно улыбнулся ему в ответ и взял шкатулку. Легион при этом едва удержался от того, чтобы сглотнуть — так велико было напряжение. Он должен убедиться в том, что легендарная реликвия Водачче — это именно то, что за чем он приехал сюда. Епископ поднял шкатулку для всеобщего обозрения, демонстрируя её всем собравшимся в соборе, а после театральным жестом открыл крышку и извлёк реликвию Водачче.

Глава тринадцатая Резня в порту

Подобно обезумевшему киту, что выкидывается на берег, могучий галеон «Неповиновение», несомый невероятно высокой волной, врезался в пирс Водачче с оглушительным грохотом и треском дерева. Его корму намеренно перегрузили, и нос высоко задрался, что позволило боевому кораблю буквально запрыгнуть на причал и обрушиться на него днищем, накрепко засев на земле, где ему вроде бы не место. На баке «Неповиновения» стоял, сложив на груди руки, его капитан: Рауль Рейс явно наслаждался паникой, воцарившейся в порту при приближении его корабля.

Как только «Неповиновение» замерло на земле, с бака и бортов его начали спрыгивать первые матросы. Им было наплевать на высоту, они явно не боялись переломать ноги. Их лица были искажены яростью и походили скорее на звериные морды, нежели на лики людей. Глаза же у всех светились багрянцем — в них плясали отблески пламени Долины мук.

— Запомните сами и всем передайте, — не в первый уже раз повторил Галиаццо Маро, — не давайте им трогать себя, не слушайте их и ни в коем случае — запомните, ни в коем случае — не давайте им заглянуть вам в глаза!

Повоевавший в Виисте и навидавшийся там многого, Кастельянос понимал, что Маро говорит правду. Всё же салентинцы оправдывают своё прозвище «святоши», каждый из них хоть немного, но разбирается в некоторых аспектах Веры, о которых большинство даже не подозревает. К примеру, сам Кастельянос вроде был достаточно усердным прихожанином, особенно когда после очередной дуэли отсиживался в церкви или монастыре, где его не могли достать ни власти, ни родственники убитого. Однако попав в Виисту впервые, ни разу не слышал про одержимых и трёх главных правилах, которые надо знать, если столкнулся с отродьем Долины мук, вселившимся в тело человека. А вот Маро знал об этом и сейчас громко повторял эти три правила, крайне важных для выживания. Не слушать, ибо ложь, исторгаемая одержимым, легко сокрушает человека. Не прикасаться, ибо тело одержимого — суть плотская оболочка для демона Долины мук. И самое главное — не смотреть в глаза, ибо так демон может перескочить из умирающего тела в новое, уничтожив душу и полностью подчинив его себе. Кастельянос помнил, сколько его товарищей гибли из-за того, что не знали этих правил.

Однако одним только десантом команды одержимых Рейс не ограничился. Стволы перетащенных на бак сифонов нацелились на деревянные строения порта — купеческие пакгаузы, конторы, кабаки, бордели и жалкие лачуги местных жителей, кто не мог позволить себе район лучше, нежели припортовый, — и извергли струи пламени. Каллиников огонь обрушился на бараки, дома и домишки — и те вспыхивали, будто облитые маслом. Из-за того, что стояли они скученно, часто вторые этажи нависали над кривыми улочками, пламя легко и быстро перескакивало с одного дома на другой. Пожар ширился сам собой, без помощи сифонов, чьи резервуары быстро опустели.

Орудия верхней и нижней палубы рявкнули в последний раз — их целью стали немногочисленные малые суда, в основном рыбачьи баркасы и лоцманские лодки. Ядра разносили их в щепу, а два сифона, оставленных Рейсом на бортах «Неповиновения», завершили дело, уничтожив суда, находившиеся в непосредственной близости от выбросившегося на берег галеона.

Лишь тогда, вместе с последними одержимыми из его команды, Рауль Рейс сошёл с бака погибшего благодаря его усилиям галеона «Неповиновение». Он знал, что покидает его навсегда, но капитан никогда не был настоящим морским волком или морским псом. Он всегда знал, что море — лишь очередная веха в его очень долгой жизни.

— Отступаем из порта! — приказал Кастельянос, чьего права командовать никто не оспаривал.

— А склад? — спросил Тебар, нервно оглянувшись на дверь, у которой по-прежнему стоял мёртвый страж из морского гарнизона.

— К демонам склад, — отрезал Кастельянос. — Пускай гарнизон вооружается — они будут нашими союзниками в схватке с этими тварями.

Тут с ним было не поспорить — одержимые убивали направо и налево, не разбирая, кто перед ними. Все были их врагами, и никому от них не стоило ждать пощады.

Валендийцы сплотились вокруг трёх человек — Кастельяноса, Тебара и Галиаццо Маро. Вместе они приготовились к атаке одержимых, вот только быть к ней готовым оказалось просто невозможно. Толпа перемазанных в крови людей в разорванной одежде, в которых уже не признать было матросов и офицеров с «Неповиновения», попросту захлестнула строй бывших солдат. Даже когда они дрались против зеленошкурых в Ниинских горах, было проще. Одержимые, казалось, не ведали ни боли, ни страха, они кидались на людей, подобно бешеным зверям, дрались грязно, без правил. Набрасывались вдвоём или втроём на одного, игнорируя других валендийцев, стоявших рядом. Казалось, у них одна цель, одна мысль в их головах — убивать, убивать, убивать. Любой ценой унести в Долину мук как можно больше людей.

Поначалу валендийцам удавалось держать строй, раздавали редкие хлопки выстрелов, однако вскоре бой разделился на череду схваток, где каждый был сам за себя, а часто сразу против нескольких врагов. Теснимые одержимыми валендийцы покидали порт, вот только из-за разгорающегося пожара это было весьма непросто.

Кастельянос потерял Тебара и Маро — он остался один на охваченных огнём и паникой улицах. На него несколько раз натыкались мечущиеся по улицам матросы, клерки из портовых таверн, шлюхи, хохочущие от вина и безумия, творящегося вокруг. Он схватывался с одержимыми и всякий раз выходил победителем, неукоснительно соблюдая три правила. Всякий раз демоны покидали тела людей, и те валились на землю с выгоревшими глазами.

Он пытался прорваться к улицам, по которым можно покинуть порт, но пока не добился успеха. Порт изобиловал кривыми и узкими улочками — других тут как будто и не было — и все они, по крайней мере, те, что попадались Кастельяносу, были перекрыты. Охваченные пламенем дома рушились, создавая всё ещё горящие баррикады, преодолеть которые Кастельянос никак не сумел бы. На более-менее широких улицах шли бои — одержимые дрались с солдатами морского гарнизона, успевшими кое-как вооружиться, стражами и просто моряками, находившимися в этот недобрый час в порту. Кастельянос видел в этих схватках и валендийцев — враг сейчас у всех был один, и такой, что заставляет позабыть любую вражду и неприязнь.

Сам Кастельянос не спешил лезть в такие схватки — слишком хорошо знал, что в них от личного умения ничего не зависит, куда важнее надёжные товарищи. А вот с этим у защитников порта была туго. Лишь бойцы морского гарнизона и примкнувшие к ним валендийцы сражались организованно, держали строй, слушали команды и хоть как-то сдерживали натиск одержимых. Стражи к такому не привыкли и пускай и умело орудовали своими дубинками, вот только против таких врагов, как демоны Долины мук, забравшиеся в человеческие тела, это было совсем неподходящее оружие. Матросы же и вовсе дрались, как привыкли в кабаках или на палубе корабля — каждый сам за себя, и только верные товарищи по команде сбивались вместе, но такие одиночки и небольшие группы быстро становились жертвами одержимых. Долго противостоять натиску не ведающих боли, страха, а главное, усталости врагов они не могли.

— Тоже не спешишь в общую свалку, — услышал Кастельянос знакомый голос, говорящий с салентинским акцентом. — И то верно, там куда проще схватить стальную болячку или что похуже.

Валендиец обернулся и увидел Галиаццо Маро, чей чёрный костюм пострадал от огня и кое-где был порван и выпачкан кровью. Судя по тому, как держался салентинец, кровь была всё же не его.

— Мало кто внял моему совету, — покачал головой Маро, — видишь, число одержимых не сильно сокращается.

Кастельянос и без его слов видел, что среди одержимых теперь можно увидеть и стражей, и солдат морского гарнизона, да и кое-кого из матросов не из команды «Неповиновения». Многие не знали трёх правил и вряд ли понимали, с кем имеют дело, и потому умирающие от их рук демоны легко меняли тела.

— Есть тут одно место, где они особенно упорно рвутся в город, — Маро сделал неопределённый жест, указывая куда-то себе за спину, — и думаю, скоро им это удастся. Можем попытать удачу там, она может нам улыбнуться.

Он и сам растянул губы в улыбке, сверкнув идеальными зубами, как будто призывая Кастельяноса и удачу вместе с ним улыбнуться в ответ.

— Один не хочешь рисковать?

— Я бы ещё Тебара взял с собой, да только и на тебя наткнулся случайно, и дальше испытывать удачу не хочу. Она нам скоро пригодится вся, что есть.

Кастельянос кивнул, не размениваясь на слова.

Они быстро проверили оружие, прежде чем отправляться в новую схватку, и Маро повёл валендийца через объятые пламенем улочки и переулки порта.

Рауль Рейс — больше не морской пёс, не капитан корабля и даже не человек, шагал по объятым пламенем улицам Водачче. Почти против воли он вспоминал другое пламя, куда более родное для него, но и этот огонь наполнял сущность, давно уже занявшую тело человека радостью и… теплом. Рейс рассмеялся от столь глупого сравнения, пришедшего ему на ум.

Рядом с ним шагали самые доверенные бойцы из команды «Неповиновения» — не простые бесы, знающие лишь радость убийства, но демоны посильнее, что в прежние века шагали в рядах легионов. Они безоговорочно признавали его власть, покуда у Рейса был при себе старинный артефакт, один из немногих, не попавших в руки проклятых обуздателей. Артефакт имел вид боевого серпа, каким орудовали в незапамятные времена воины-жрецы давно сгинувшей страны. В такие вот они заключали целые легионы бесов, ведь с более сильными существами справиться не могли. В отличие от Рейса, который легко брал верх над демонами, заточая их в артефакте. Но и бесам, оставшимся от прошлых хозяев, нашёл применение. Пускай себе бесчинствуют сейчас в горящем порту, меняя тела или возвращаясь в серп, когда труп одержимого падает с выгоревшими глазами. Они делают своё дело — отвлекают всех от цели Рейса, а она так же близка, как локоть. Вот только сможет ли он его укусить?

Возвращающихся в серп бесов Рейс походя снова вселял — в тела убитых, и те поднимались, чтобы творить новые бесчинства с удвоенной ненавистью и жестокостью. Он по себе знал, какая это боль — возвращение в поработивший тебя артефакт, и освобождал бесов не из альтруизма, а чтобы добавить больше хаоса в пылающий порт и ужаса от неубывающей армии демонов. В ужасах Рейс знал толк.

Но весь этот хаос был лишь прикрытием для того, что собирался сделать Рейс. Вместе с шестью верными рабами серпа — демонами-легионерами — он направлялся к центру Водачче. К кафедральному собору. Он чувствовал, что реликвия, хранимая там со времён Войны огня и праха, уже вынута из хранилища, куда он не смог бы прорваться и с целым легионом демонов. Скоро её предъявят всем собравшимся на торжественную службу, и вот этот-то момент Рейс упустить не должен.

Он точно не знал, однако догадывался, что к реликвии тянется слишком много рук, и вовсе не только те, кому она предназначается по замыслу правителя Водачче.

Кастельянос и Маро проводили взглядом группу пиратов, прошедших по улице, отчего-то не тронутой пожаром. Конечно, дома вокруг полыхали с прежней силой, однако ни одного завала на пути семерых морских псов не было. Шестеро рослых матросов окружали фигуру явно более значимую — и костюм получше, и оружие, хотя оно и оставалось у него в ножнах, и всё поведение говорили о том, кто тут главный.

— Интересные господа, — заменил Маро. — Видел серп у главаря? Пари держу, это сам Рауль Рейс.

Кастельянос не стал спорить — он отлично видел шагавшего сейчас в окружении шести рослых матросов человека на баке «Неповиновения», когда могучий галеон мчался на всех парусах к пирсу.

— За ним?

Кастельянос кивнул. Не было смысла торчать в горящем порту. Следовать за Рейсом, конечно, риск и очень большой, вот только он оправдан полностью. И сам Кастельянос, и Маро так и не сумели найти другого выхода из горящего порта. А оставаться здесь у них не было никакого желания.

Вот только Рейс, проходя, оставил парочку сюрпризов тем, кто решит пойти следом за ним. Он не знал о том, что стал объектом пристального внимания Кастельяноса и Маро. Он просто был немного параноиком и предпочитал всегда прикрывать свои тылы.

Стоило пиратскому капитану пройти дальше по улице, как Маро и Кастельянос последовали за ним. На земле валялись несколько мёртвых тел, и как только валендиец с салентинцем подошли к ним, мертвецы тут же резво вскочили на ноги и набросились на них.

— Проклятье! — выпалил Маро, стреляя в самого быстрого мнимого покойника из пистолета. — Что за Баал тут творится, они же точно были мертвы!

Пуля врезалась одержимому в лоб, разворотив половину головы, и тот повалился обратно. Из глазных впадин потянулся чёрный дымок — демон, сидевший в ещё мгновение назад мёртвом человеке, вернулся в Долину мук.

Остальные одержимые кинулись на Маро и Кастельяноса. Были это обыватели порта Водачче, убитые неизвестно кем — мужчины и женщины, никогда прежде не державшие в руках оружия. У них и оружия-то не было с собой — кулаки, обломанные ногти, гнилые зубы, кто-то сжимал в мёртвых, нечувствительных пальцах горящие куски дерева, другие успели подхватить камни, валявшиеся на земле рядом с ними. Не самое могучее воинство из тех, с кем приходилось драться Кастельяносу, даже крестьяне, согнанные в ополчение, и те смотрелись приличнее, вот только валендиец отлично видел чудовищный гнев и жажду крови, горящие в их глазах. Демоны, владеющие уже мёртвыми телами одержимых, желали лишь одного — убивать!

Одержимые налетели на Кастельяноса — и он встретил их так, как привык встречать всякого врага. Сталью!

Ударом наотмашь Кастельянос разрубил тяжёлой шпагой перекошенное лицо женщины, скорее всего, торговки рыбой, в руках она сжимала кривой нож, каким обычно потрошат тунца и сардину. Удар не убил её, однако заставил выйти из боя на так необходимые Кастельяносу мгновения. Второго врага он насадил на шпагу, пропоров насквозь и тут же перехватив горло зажатым в левой руке кинжалом. Одержимый забулькал кровью, изогнул шею под немыслимым углом, пытаясь заглянуть в глаза бывшему солдату. Но тот хорошо знал три правила и отпихнул умирающую тварь сапогом. На него тут же кинулась изуродованная торговка рыбой, крестя воздух перед собой взмахами ножа. Кастельянос парировал нож кинжалом, чётко, прямо как по учебнику, провернулся на каблуках, сокращая расстояние до одержимой, и вогнал клинок шпаги на две трети в разбитый череп. Сталь легко проникла в мозг, и одержимая рухнула на землю как подкошенная. Кастельянос лишь слегка наклонил шпагу, чтобы труп сам соскользнул с клинка.

Орудующий длинной рапирой Маро легко держал одержимых на расстоянии. Те были в ярости, однако ни один не желал сам напарываться на клинок. Никто из врагов не был вооружён достаточно хорошо, чтобы прорваться через защиту салентинца, ловко отвечавшего на каждое движение одержимых быстрым выпадом.

— Ты долго тут плясать с ними собираешься?! — рявкнул на него Кастельянос, вламываясь в наседавших на Маро одержимых, будто кабан в подлесок.

Он проломил висок ближайшему, прежде чем тот успел обернуться в его сторону. Крутнулся на пятках и всадил клинок кинжала под подбородок второму, даже не став выдёргивать его. Ещё один почти танцевальный пируэт — и шпага вонзилась в грудь третьему одержимому. Кастельянос наклонил голову, будто упрямый бычок, и навалился всем весом на рукоять, загоняя клинок в тело твари по самую гарду. Он повалил одержимого и освободил оружие, уперев ему в грудь сапог и сильно дёрнув. Конечно, не прежде чем у умершей твари выгорели глаза.

Вынужденно перешёл в нападение и обычно осторожный Маро. Любимой своей внезапной вздвоенной атакой он нанизал на рапиру сразу пару одержимых. Шагнул мимо падающих тел, прикрываясь ими от нападения других, и сразу же вонзил кинжал ближайшему в бок, рванув клинок вверх и на себя, расширяя рану. Одержимый словно и не почувствовал боли. Он развернулся к Маро, но того уже не было на этом месте — салентинец разорвал дистанцию и вонзил рапиру в шею врагу.

На него налетел красномордый мясник с перекошенным, как и у остальных, лицом. По одежде и кожаному фартуку его растекались красные пятна, но не понять, чьей крови — его или жертв одержимого. Он размахивал топором для рубки костей и обвалочным ножом. Вряд ли при жизни он умел так ловко обращаться с ними, держа в обеих руках, но вселившийся в тело мясника демон явно добавлял толстяку ловкости. Силы же ему и так было не занимать, судя по бугрившимся мускулам.

Маро отскочил назад, разрывая дистанцию. Мясник ринулся следом, не разбирая дороги. Салентинец тут же прыгнул на него, парируя топор для рубки мяса кинжалом — от силы вражеского удара у Маро заныли пальцы, однако это не остановило его. Укол рапиры проткнул грудь мяснику, и почти одновременно кинжал вонзился ему под мышку. Маро выдернул оружие, ударил снова, а затем ещё раз — для верности, хотя здоровенный мясник уже валился к его ногам, истекая кровью.

— А ты неплохо пляшешь, — усмехнулся Кастельянос, вытирая шпагу об одежду убитого одержимого. — Но для настоящего боя это не слишком подходит.

— Я — эспадачин, а не солдат, — ответил Маро резче, чем хотел бы. — В строю не стоял и с пикой не ходил.

— Я был мушкетёром, — зачем-то поправил его Кастельянос, как будто Маро было дело до его прошлого.

Салентинец очистил свои клинки от крови одержимых, и они вместе с валендийцем поспешили вслед за Рейсом и его телохранителями к центру города. Прочь из охваченного пожаром порта.

Чанто Тебар опустил сломанную шпагу. В первые мгновения он даже не поверил, что всё закончилось. Одержимых больше не было. Валендийцы вместе с изрядно поредевшим морским гарнизоном и стражей Водачче сумели перебить их. Все бесы, что вселил в людей Рауль Рейс, вернулись в его серп, а он был слишком далеко, чтобы вселять их снова. Да и не до того уже ему было в тот час.

Над портом бил набат, пожар распространялся по городу, однако с ним уже справлялись команды огнеборцев. Саламандры, как звали их из-за герба, нашитого на одежду, крепко знали своё дело. Порт Водачче сгорал за историю города трижды, почти до основания, один раз его сожгли намеренно из-за вошедшего в гавань по недосмотру таможенников чумного корабля. Но ни разу огонь не перекинулся на соседние кварталы. Команды на запряжённых резвыми рысаками телегах занимали свои участки, определённые уставом, где всегда находились поблизости водозаборные колодцы, куда кидали шланги установленных на телегах помп. В тот день у пожарных команд было очень много работы, но их руководство сразу приняло решение пожертвовать частью порта, которую уже не спасти, и сосредоточиться на той, где их усилия могут принести результат.

Многие пожарные погибли от рук одержимых, и огонь распространился куда сильнее, нежели должен был. На место погибших вставали стражи, солдаты морского гарнизона, да и простые жители порта, стремящиеся спасти свои дома.

Тебар смотрел на эту борьбу и не знал, что ему делать дальше. Он видел и валендийцев, сражающихся с огнём вместе с теми, кого должны были сейчас убивать. Схватка против чудовищного, не щадящего никого врага роднит, это Тебар знал по себе. Ударить в спину тем, с кем только что дрался плечом к плечу, для этого надо быть подлецом, а таких среди валендийцев не то чтобы не водилось (подлецы — они всюду есть), но Тебар предпочитал искренне считать, что среди его соотечественников их меньше. Некоторые, как замечал Тебар, оглядывались на него, ожидая команды — солдаты до мозга костей, даже зная, что делать дальше, они не решались начинать без неё. Может быть, просто не хотели брать грех на душу, пускай и отягощённую уже многими другими.

Будь прокляты Кастельянос и этот салентинец Маро, куда подевались все командиры, когда они так нужны? Тебар вовсе не горел желанием отдавать такой приказ — бить в спину морскому гарнизону и страже, чтобы захватить порт. Да и для чего? Ведь на рейде сейчас дерутся морские псы с остатками салентинской эскадры.

И словно в ответ на его мысли к пожарному набату добавился новый — звонко ударил колокол морской тревоги. Его голос призывал к обороне.

Тебар глянул на море и увидел, что на рейд Водачче заходят оставшиеся два галеона морских псов. Салентинцы были повержены за то время, что шла резня в порту. Их боевые корабли или дрейфовали без руля и ветрил с перебитой командой, или же догорали, сожжённые каллиниковым огнём. Лишь один уходил, отпущенный морскими псами — он не был их добычей и нёс весть о поражении эскадры.

Солдаты морского гарнизона побросали все дела, снова взялись за оружие и среди огненного ада порта принялись строиться для отражения атаки. Им не хватало офицеров, многие погибли в схватках с одержимыми, однако солдаты делали то, что велел им долг, хотя и понимали, что обречены.

Вот это Тебару было понятно и близко. Он ведь, Баал побери, был валендийским солдатом — из той породы людей, что стояли до конца под обстрелом адрандских пушек и на промозглых полях Виисты, где проклятые хаосопоклонники натравливали на них легионы демонов и одержимых. На Тебара снова стали бросать взгляды — уже более уверенные, люди ждали приказа и дождались его.

Сначала он хотел отдать приказ уходить. Тебар вспомнил о сеньоре Марисоль, богатой вдове, ждущей его в Альдекке. Однако он был валендийским пехотинцем, солдатом, сражавшимся за короля и Отечество на бесчисленных полях сражений, и он не мог поступить иначе. Как не мог отдать приказ ударить в спину прежде, так и теперь не мог приказать уходить.

Тебар ничего не сказал, не подал никаких условных знаков. Он просто решительным шагом направился к строящимся солдатам морского гарнизона Водачче. И остальные валендийцы, следившие за его действиями всё это время, последовали за ним.

Берек не любил десанты — слишком много риска, а вот насколько тот оказывается в итоге оправдан, большой вопрос. Однако сейчас у него не было выбора. Оставшиеся на Дионе морские псы сыграли свою роль, и помощи ждать от них, тех, кто пережил бортовой залп салентинцев, не стоило. Теперь в бой, после абордажа и схватки с оставшимися двумя галеонами врага, придётся идти матросам «Золотого пеликана» и «Стремительного». Но никто не говорил, что морские псы ринутся очертя голову в новую драку.

Для начала, как только «Генара» пошла-таки ко дну после двух продольных залпов, которые обрушили на её повреждённый батареей с Дионы левый борт сначала «Стремительный», а после «Золотой пеликан», а последний галеон салентинской эскадры, решив не испытывать судьбу, отправился восвояси, Берек просигналил на «Стремительный», прося о срочной встрече Баквита. Меньше чем через четверть часа Берек уже стоял на шканцах «Стремительного» и обсуждал план нападения на порт Водачче. В это время команды обоих кораблей пытались ремонтировать то, что сломано, и приводить в порядок то, что возможно.

Оба капитана некоторое время внимательно вглядывались в горящий порт и одновременно опустили зрительные трубы.

— Там Долина мук какая-то, — пожал плечами Баквит, не горевший желанием совать туда нос.

— Скоро справятся, — отмахнулся с уверенностью Берек, который тоже не испытывал такого желания. — Нам надо взять порт, иначе вся эта авантюра с эскадрой обернётся пшиком. Парням нечем будет поживиться.

Он мог попробовать увести взятый на абордаж салентинский галеон — за него морское ведомство Страндара дало бы хороший куш. Но тут была одна загвоздка. Страндар не находился в состоянии войны с Салентиной, и потому действия Берека были самым обыкновенным пиратством, и галеон у него никто не примет, как бы хорошо тот ни был. Корабль придётся бросить здесь, а значит, они лили кровь зазря. Это точно не понравится команде, а ведь матросы уже начали бурчать, что весь нынешний поход — сплошное недоразумение, и стоило бы заняться делом вместо того, чтобы таскаться по морям без толку. Берек слишком приучил их к выгоде, получаемой почти в каждом походе, и теперь ему приходилось платить за собственную удачливость и находчивость.

— Нас мало для десанта, — покачал лысой головой Баквит — парик его куда-то делся. — Люди устали, вымотаны дракой и абордажем.

— Хватит ныть, Баквит, — перебил его Берек. — Мы должны взять порт — для этого всё затевалось. Не можем же мы уйти сейчас, поджав хвосты. Водачче лежит перед нами, как портовая девка!

— Только у этой девки зубов многовато, как бы не откусила что важное, — хохотнул Баквит. — Сам же видел, как строятся.

Берек видел строящихся солдат морского гарнизона, которых было куда больше, нежели он рассчитывал. Рейс ударил первым, наплевав на все планы, и теперь им с Баквитом приходится расхлёбывать.

— А зачем нам лезть на пики? — с деланным равнодушием пожал плечами Берек. — Погляди на форты, — он указал зрительной трубой на оборонительные сооружения, охранявшие вход в гавань, — с них же сняли орудия и распустили людей. Салентинцы слишком боялись бунта и атаки на свои корабли, дежурящие в гавани.

— Ты веришь Квайру? — Голос Баквита был полон нескрываемого сарказма.

— Верю, но не ему, а его доводам. Салентинцы опасались удара в спину в то время, когда дож ещё не полностью контролировал город. А после, когда на рейде обосновалась их эскадра, в фортах вроде бы отпала необходимость.

Баквит пожал плечами, но возражать дальше не стал.

— Предлагаю пройтись по гавани продольными залпами, прежде чем высаживать десант, — продолжил Берек. — Порт уже сильно пострадал от огня — там нечем поживиться, так что пустим всё по ветру и высадимся уже после этого.

— Всегда знал, что ты жестокий сукин сын, — хохотнул Баквит, хлопнув Берека по плечу.

— Морской пёс же, — не слишком удачно пошутил тот в ответ.

Оба скрывали за этими словами своё недовольство. Ни одному из них не хотелось обстреливать порт и беззащитных против пушек двух галеонов солдат — не были они такими уж законченными подлецами. Оба предпочитали открытый бой — честную схватку. Вот только без этого не обойтись, потому что мало людей для десанта, потому что не один час шла драка в море с превосходящими силами салентинцев, потому что «Золотой пеликан» уже прошёл горнило одного абордажа, потому что после вражеского залпа на Дионе не осталось морских псов, кто мог бы помочь. Потому что, потому что, потому что…

Берек вернулся на «Золотого пеликана», и вскоре оба галеона направились к гавани Водачче малым ходом.

Узнав причину, по которой молчат форты, защищающие гавань, Тебар едва не схватился за голову. Как и все валендийцы, он считал салентинцев трусоватыми, но умными людьми, однако этот поступок был верхом идиотизма. Что сейчас доказывали два галеона морских псов, заходящих в порт мимо молчавших оборонительных сооружений.

— Да не зря салентинцы боялись, не зря, — покачал головой тот же солдат морского гарнизона, что поведал ему про форты. Он говорил по-валендийски примерно так же, как сам Тебар на здешнем диалекте салентинского, и потому они как-то умудрялись понимать друг друга. — Был заговор среди старой знати, дож держался только салентинских шпагах, а галеоны обеспечивали спокойствие в порту. Пока они маячили у всех на глазах, показывая мощь новой нашей Родины, никто не посмел бы поднять бунт против Ваороне. Ударь форты по галеонам в гавани — и весь город поднялся бы тогда. Вот почему с них сняли пушки, забрали оттуда порох и ядра, а людей перевели в порт. Я и сам служил в западном форте, слухи о том, что в ближайшую ночь мы атакуем салентинские галеоны, не прекращались до тех пор, пока нас не вышвырнули служить сюда.

— Дож понадеялся на галеоны, — сардонически усмехнулся Тебар, проводив взглядом уходящий корабль, — теперь нам всем придётся дорого заплатить за это опрометчивое решение.

И словно в ответ на его слова, первый из вражеских кораблей, беспрепятственно вошедший на рейд Водачче, открыл огонь.

Вторая резня в порту за это утро была такой же недолгой, как первая, но оказалась куда разрушительнее.

Глава четырнадцатая Резня в соборе

Казалось, эти мгновения будут длиться вечно. Толстый епископ вынул из шкатулки реликвию Водачче — дар дожа, знак того, что город не просто вошёл в состав Салентинской унии, но и склонился перед Феррарой, непререкаемым лидером союза городов Феррианского полуострова. Все в соборе — от мала до велика — уставились на неё.

Обычно реликвии и артефакты ушедших эпох представляют собой нечто материальное, некий предмет, за которым тянется длинная история. Часто это бывают мощи святых или же их оружие вроде легендарного молота Катберта или посоха Каберника, что хранятся в Ферраре. Однако реликвия Водачче была иной. У неё не было постоянной формы — больше всего она походила на багровый туман, клубящийся в сфере из прочного стекла. Временами туман сгущался, становясь подобен сгустку крови, висящему в кровавой мгле.

— Я с радостью и гордостью принимаю ваш дар, — провозгласил хорошо поставленным голосом епископ. — Кровь Утера Несущего Свет Господень возвращается домой.

Стоявший в толпе прихожан Антрагэ знал, что последние слова епископа — откровенная ложь. Святой Утер погиб в окрестностях Водачче ещё в пору становления Энеанской империи, и товарищи по оружию собрали его кровь в сосуд, который передали настоятелю местной церкви, на месте которой через много лет возвели этот собор. Реликвия никогда не покидала Водачче, так что ни о каком возвращении речи быть не могло.

Очередная маленькая ложь для большой толпы.

Сидевший же на хорах Эшли де Соуза не мог оторвать жадного взгляда от багрового тумана, клубящегося внутри реликвии. Он не слышал голоса епископа, весь остальной мир для него перестал существовать, сосредоточившись в этой сфере из прозрачного стекла, не выпускающей клубы тумана.

Рисколом видел в них своё прошлое — то, которое старательно позабыл благодаря усилиям молчаливых и беспощадных монахов из дома скорби. Он видел арбалетные стрелы, пронзающие молодую женщину и ребёнка. Видел, как разбойники режут сопротивляющихся слуг. Видел и себя. Но не таким, каким помнил все годы, что прошли с тех пор, как он покинул дом скорби. И женщина с ребёнком были вовсе не его женой и сыном, чьих имён он никак не мог вспомнить. Теперь рисколом увидел всё ясно и чётко в клубящемся внутри стеклянной сферы багровом тумане.

Молодой, дерзкий и, главное, неоправданно самонадеянный Альварес де Генара, герцог Медина-Сидония был счастлив в браке. Его молодая супруга родила ему здорового сына — будущего наследника, отцовскую радость. И главную слабость. Именно поэтому, когда до графа Строззи дошли сведения, что герцог решил сменить сторону, присоединившись к партии грандов, что стало бы равно краху королевской власти, в Ла-Ханду — поместье герцога, куда тот увёз жену и наследника — отправили Эшли. Дело было несложное, но грязное. Прикончить семью Медина-Сидонии таким образом, чтобы все подозрения пали на соседа и давнего недруга герцога, одного из лидеров партии грандов — графа де Мельгара, сеньора Медина-де-Риосеко.

Поручив своим людям, не слишком хорошо замаскированным под разбойников с большой дороги, разделаться со слугами и немногочисленной охраной герцогини и наследника, Эшли взял в руки арбалет, чтобы прикончить женщину и ребёнка самому. Он никогда не доверял главную цель никому, как бы противно ни было.

Герцогиня и совсем ещё юный маркиз, которому в ту пору исполнилось пять лет, наслаждались хорошей погодой и трапезой прямо на открытом воздухе. Лучшего шанса и не придумать.

Эшли отправил в цель первую стрелу — и она пробила грудь женщине, заставляя рухнуть на расстеленное прямо на траве покрывало, где играл среди еды её сын. Вторая отправила к ангелам Господним юного маркиза. Перед смертью мать пыталась закрыть его своим телом, однако Эшли был достаточно опытным стрелком, чтобы застрелить мальчика, несмотря на все её усилия.

Следующая картина будет сниться рисколому в худших кошмарах. Летний день, жара ещё не набрала полную силу, но цикады уже поют, лёгкий ветерок колышет траву, одежду и волосы мертвецов у ног Эшли, кровь разливается среди перевёрнутых блюд с едой, пропитывает покрывало. Эти мгновения врезались в память рисколома навсегда — они стали причиной его безумия. Он забыл их благодаря усилиям молчаливых монахов из дома скорби. И именно эту картину он увидел — вспомнил со всей отчётливостью бреда — в багровом тумане реликвии Водачче.

Тишину, воцарившуюся в соборе на долгие удары сердца, пока епископ демонстрировал всем извлечённую из шкатулки реликвию, нарушили тяжёлые шаги и прозвучавший оглушительно не такой уж громкий перезвон доспехов. Рыцари Веры миновали расстояние, отделявшее их от кафедры, где стоял епископ. Возглавлявший их приор требовательно протянул закованную в латную перчатку руку к стеклянной сфере с клубящимся внутри багровым туманом.

В тот же миг Антрагэ, понимая, что сейчас начнётся, уронил правую ладонь на эфес шпаги. Граф де Кревкёр, стоявший рядом и понимавший ничуть не меньше, взялся за рукоять пистолета. Не отстал от них и торговый князь Альдиче Мондави, коротко кивнув слугам, чтобы, как только всё завертится, уводили его супругу из собора. Находившийся рядом с ними Легион достаточно пришёл в себя после общего молебна, чтобы также подготовиться к грядущей схватке.

Все взоры собравшихся в соборе были устремлены к кафедре, где приор рыцарей Веры обратился к епископу:

— Реликвия никогда не была вашей и не вернётся в Феррару! Именем Господа, которому служу, я требую отдать её мне.

— По какому праву?

Хорошо поставленный голос епископа звучал столь же уверенно, как и когда он читал молитву. Он был хорошим оратором, и вся сцена на миг показалась тем, кто за ней наблюдал, разыгранной по заранее подготовленному сценарию.

— По праву истинного слуги Господа!

Рамиро сделал ещё шаг вперёд, и пальцы его едва не коснулись стекла, заключавшего в себе багровый туман. Епископ тут же отдёрнул руку, и всем стало ясно, что сцена вовсе не запланирована заранее.

— Отдай реликвию, жирный боров! — выкрикнул Рамиро, ничуть не смущаясь святого места и толпы людей. — В тебе Веры не наберётся и на горчичное зерно, раз ты не ощутил, что храм сей осквернён нечистым!

Епископ отшатнулся при этих словах, сунув реликвию обратно в шкатулку. Однако Рамиро шагнул вперёд и поднялся на первую ступеньку кафедры. Латная перчатка сомкнулась на шкатулке, которую епископ сжимал двумя руками.

Воспользовавшись возникшим замешательством и тем, что остальные рыцари Веры также сделали пару шагов вперёд, Вилланова подошёл почти вплотную к дожу. Ваороне неотрывно следил за происходящим на кафедре и даже не повернул голову в сторону оказавшегося так близко к нему рыцаря Веры. Вилланова вынул из ножен на поясе длинный кинжал и левой рукой тронул за плечо дожа. Ваороне повернулся-таки, на лице его за считанные удары сердца сменилась целая гамма чувств. Сначала раздражение, потом удивление, после узнавание, и наконец то, чего ждал Вилланова — страх.

— Я же говорил, что найду тебя, — улыбнулся опальный торговый князь и всадил дожу кинжал в правый бок, метя в печень, — и нашей встречи ты уже не переживёшь.

Он ударил дожа ещё несколько раз. Ваороне не мог издать ни звука, кроме сдавленного сипения — Вилланова левой рукой сдавил ему горло. Мертвенная белизна растекалась по лицу дожа. Кровь из нескольких ран обильно лилась на пол. Ваороне содрогнулся в конвульсии и обмяк — и Вилланова так и не понял, умер тот от полученных ран или от ужаса.

— Довольно этой игры! — услышал Вилланова новый голос. — Тут успели прикончить вашего дожа, пока вы обменивались угрозами!

Опальный торговый князь, как и многие в соборе, завертел головой, отвлекаясь от столь приятного его сердцу зрелища, как подыхающий у его ног Ваороне, и увидел свободно шагающего через толпу человека в простом чёрном одеянии с кожаной тубой под мышкой. В этот момент человек отшвырнул её прочь и продолжил широким шагом идти по направлению к кафедре, где уже стояли приор и епископ.

— Неистовый приор рыцарей Веры, — голос человека в чёрном был полон сарказма, — боится размозжить голову этому фальшивому епископишке? Ты глянь на него, Рамиро! На его жирной роже написан грех симонии, чревоугодия и мужеложства! Да этот кабан же не пропускает ни единого смазливого служки. Мне не надо заглядывать в его жалкую душонку, чтоб увидеть эти грехи!

— Лишь Господь… — начал было епископ, но Рамиро перебил его.

— Этот человек прав, и ты, жалкий отягощённый грехами, не смеешь взывать к Господу. А теперь последний раз говорю тебе — отдай реликвию!

— Верно — отдай, — усмехнулся человек в чёрном, подходя прямо к вставшим плечом к плечу рыцарям Веры. — Может быть, уже закончим с этим фарсом — и прольётся кровь?

Рамиро не пришлось отдавать приказ своим людям — все рыцари, за исключением Виллановы, одновременно выхватили мечи и обрушились на человека в чёрном. Сам же приор по совету того же человека перешёл от слов к делу. Закованной в латную перчатку рукой он вырвал у скулящего от страха епископа шкатулку, куда тот успел спрятать реликвию. Вот только сойти с кафедры не смог.

Легион наконец показал — как он заслужил это имя. Стоило только рыцарям Веры броситься на него с обнажёнными мечами, он взмахнул плащом, обратившимся на краткий миг — не дольше удара сердца — чёрными крыльями, и из-под тёмной ткани в мир глянул Хаос изначальный. И тут же все те, кого за долгие годы связал Легион, кому проторил дорогу в полночь, осквернив собор, получили свободу.

Сотни бесов и демонов обрушились на рыцарей Веры и не только на них. Обезумевшие от гнева, терзавшего их в заточении, и боли, что причинял им пускай и осквернённый Легионом, но всё же полный Веры собор, они принялись крушить всё и всех без разбора. Зубы, когти, крылья, рога, копыта — всё было их оружием. Могучие демоны рубили людей кривыми зазубренными клинками, чья проклятая сталь пробовала кровь ангелов, проламывали черепа булавами, чьи навершия горели огнём Долины мук, хлестали многохвостыми плетьми, какие часто можно увидеть на фресках и витражах в храмах и церквях. В единый миг кафедральный собор Водачче обратился в Долину мук.

— Плечом к плечу! — выкрикнул привыкший командовать граф де Кревкёр.

Антрагэ и Мондави, чьи слуги успели вывести его супругу из собора, где воцарились хаос и паника, встали рядом с ним. Пистолеты Кревкёра выстрелили, повалив двух врагов — даже жуткие демоны Долины мук не устояли перед огнестрельным оружием. Ещё одного застрелил Антрагэ. Однако теперь у троих аристократов были только шпаги. Телохранители во главе с де Фуа пытались прорваться к ним, но стояли слишком далеко, им мешали паникующие, избиваемые демонами люди и чудовища Долины мук, жаждущие крови всякого, кого видели их пылающие диким огнём глаза.

Долго продержаться вместе аристократам не удалось. Здоровенный демон обрушил на них булаву, которую сжимал двумя руками. Все трое прыгнули в разные стороны. Антрагэ перекатился по полу, ничуть не смутившись тем, что тот залит кровью. Костюм Антрагэ и так был безвозвратно испорчен.

Антрагэ не собирался драться с этим чудовищем — теперь он понял, отчего предки в бою предпочитали боевые молоты и двуручные мечи. Его шпага и кинжал были для твари меньше чем зубочистками. Он бы и не заметил его уколов. Поэтому Антрагэ предпочёл убраться подальше от великана, скрывшись за колонной. Но там его поджидал мелкий бес, как будто соскочивший с фрески, украшавшей стену собора. Разинув полную острых зубов пасть, бес прыгнул на Антрагэ. Он оказался очень быстр, но Антрагэ обладал опытом и чутьём фехтовальщика, пережившего не один поединок. Барон лишь качнулся в сторону, не покидая своего укрытия, и бес пролетел мимо, впечатвшись в потемневший мрамор. Антрагэ не дал ему опомниться, всадив кинжал в спину. Бес задёргался и издох. Труп его начал быстро истаивать, исходя вонючим чёрным дымом.

Расслабляться Антрагэ было рано — гигантский демон как будто открыл охоту именно за ним. Булава выбила кусок мрамора в том месте, где только что стоял барон. Он каким-то чудом успел уклониться и со всех ног бросился к притвору. Не успел он пробежать и пяти шагов, как в разбитую скамью рядом с ним врезался огненный шар. Приплясывающий на месте демон напоминал обезьяну из джунглей Чёрного континента, каких привозили для зверинцев, вот только длинные, тонкие пальцы его сплетали маленькие огоньки в новый шар жаркого пламени. Вместо того чтобы уклоняться от второго броска, Антрагэ кинулся на демона. Тот отпрыгнул в сторону и швырнул-таки в барона огненный шар, правда, меньших размеров. Антрагэ сразу видел, что жуткий снаряд летит мимо, и даже не дёрнулся, когда тот ударил в пол в считанных дюймах от его ног. Демон попытался разорвать дистанцию, длинные пальцы его так и плясали, собирая искры в третий огненный жар, но Антрагэ не дал твари завершить свою работу. Шпага пронзила грудь монстра, выйдя из спины на добрых пару дюймов. Проткнуть демона оказалось куда проще, чем человека, словно внутри того не было ни органов, ни даже мышц. Тварь из Долины мук повалилась ничком, и от её тела повалил знакомый уже Антрагэ чёрный дым.

В притворе, куда сумел добраться барон, пол устилали трупы. Здесь явно была чудовищная давка, обезумевшие от страха люди, потерявшие всякое человеческое обличье, пытались вырваться из собора. Многим — чаще женщинам и детям — это стоило жизней. Именно поэтому Антрагэ, Кревкёр и Мондави остались в центре, предпочтя схватку с ордой демонов, а не поддались панике. В толпе, где не пошевелить ни рукой, ни ногой, от оружия и умения обращаться с ним толку нет. Человека просто несёт её поток, и стоит ему оступиться, упасть, и он — покойник. Десятки ног затопчут его в считанные удары сердца, не дав возможности подняться. Паникующие люди глухи к мольбам других, даже если те выкрикивают их прямо в уши.

Теперь же большинство вырвалось на улицу, и Антрагэ мог свободно миновать притвор, стараясь не глядеть под ноги.

Он пробежал через него, оглянувшись лишь раз. В алтарной части сошлись в схватке рыцари Веры и Легион, обратившийся в чёрного монстра, казалось, пожирающего свет вокруг себя. Разглядеть его из-за клубящейся вокруг него тьмы толком не получалось, да и не горел Антрагэ желанием делать это. Он выбежал из собора, однако площадь перед ним представляла собой столь же страшную картину. Демоны и бесы не желали засиживаться внутри — само место, пускай и осквернённое, причиняло им боль, и, вырвавшись на улицу, продолжили творить бесчинства. Здесь им противостояли стражи, которых было предостаточно, и демоны получили серьёзный отпор. Алебарды куда более внушительное оружие, нежели шпага и пистолет, и даже самые крупные из чудовищных порождений Долины мук, были вынуждены считаться с ним.

— Господин! — услышал Антрагэ знакомый голос. К нему спешил потерявший шляпу де Фуа. Дублет фианца был порван в паре мест, однако крови на нём видно не было. За предводителем спешили остальные телохранители. — Скорее, за нами! Надо убираться отсюда.

Как будто Антрагэ без его советов не знал, что делать. Однако сотрясать воздух без толку барон не стал, вместо этого поспешив вслед за телохранителями. Де Фуа повёл их вовсе не к той улице, где они оставили кареты. Сейчас там шёл самый жаркий бой. Фианец разумно выбрал более короткий путь с площади. Вот только короткий вовсе не означал простой.

Бесы, демоны, обезумевшие от паники люди — через них отряду пришлось пробиваться, часто идя напролом. Антрагэ потерял счёт убитым тварям — никогда не бывший на войне, однако переживший ночь на святого Нафанаила, он и подумать не мог, что когда-нибудь снова окажется среди подобного кошмара. Да ещё и при свете дня.

Какая-то женщина повисла на нём, расцарапывая обломанными ногтями одежду барона. Антрагэ попытался стряхнуть её, но безуспешно — ужас придал обезумевшей женщине сил сопротивляться. Он мог бы всадить в неё кинжал, который сжимал в левой руке, однако не стал делать этого. Испытывая жуткую неловкость от того, что приходится бить женщину, Антрагэ врезал ей эфесом шпаги по голове. Женщина отпустила его и повалилась на землю. Барону было невероятно стыдно, однако он проглотил комок в горле и поспешил дальше, не помогая распростёршейся на мостовой женщине. Обезьяноподобный демон, усевшийся на выступе, будто ожившая горгулья, попытался швырнуть в них огненный шар, но де Фуа опередил его. Фианец успел на ходу зарядить пистолет и метким выстрелом разнёс голову твари. Следующий враг оказался куда опаснее.

Длинная многохвостая плеть врезалась в землю на том месте, где были Антрагэ и де Фуа. Второй удар её последовал в следующее мгновение — и один из телохранителей не успел уклониться. Хвосты плети разорвали дублет на его груди, но лишь беспомощно скользнули по звеньям кольчуги, которую фианец предусмотрительно поддел под него.

Не горбись демон, что встал на пути отряда, был бы, наверное, футов девять с лишним ростом, всё тело его бугрилось мускулами, а чёрные копыта разбивали камни мостовой. Он крутанул плетью, дважды ударив слева и справа от Антрагэ, вынудив того отделиться от телохранителей. Третий взмах обрушился на барона, и Антрагэ уже не успевал от него уклониться. Всё, что он мог сделать, это подставить под удар левую руку, закрывая ею плечо. Хвосты плети обвились вокруг его предплечья, причинив боль, однако Антрагэ выкинул её из головы. Сейчас счёт шёл на мгновения, куда быстрее ударов сердца, и ему надо действовать, а не страдать. Он перехватил кинжал клинком вниз и дёрнул предплечьем, наматывая хвосты поплотнее. Под разорванной тканью скрывался прочный кожаный наруч, укреплённый полосками стали. Демон со всей чудовищной силой дёрнул оружие на себя, и Антрагэ воспользовался мощью самой твари против неё. Он буквально пролетел расстояние, разделявшее их, а приземлившись, провернулся в ловком пируэте, вскидывая шпагу. Череп демона, даже столь могучего, ничем не отличался от черепа человека или животного, место над надбровной дугой у него было самым слабым. Отличный клинок генарской стали пробил толстую кость и вошёл в мозг — это прикончило демона, рухнувшего к ногам Антрагэ.

Барон освободил оружие, упершись ногой в рогатую голову твари, и только тут понял, что вокруг него нет телохранителей. Зато со всех сторон подступают бесы и демоны, стремящиеся не то отомстить за своего сородича, не то просто прикончить наглеца. Антрагэ понял, что смертный час его наступит через считанные удары сердца. Он вскинул шпагу в шутовском салюте подступающим тварям и встал в позицию. Если уж умирать, то Шарль де Бальзак барон д’Антрагэ прикончит не одного и не двух монстров.

В центре собора, на глазах у перепуганного до смерти епископа и обезумевшего рисколома, Легион дрался с рыцарями Веры, возглавляемыми самим неистовым приором. Легион давно сбросил человечье обличье, представ в подлинном своём виде, в котором ходил вокруг собора в полночь. Увидев его, епископ обмочил подштанники и так плотно зажмурился, что больше никогда, до конца дней своих, не открывал глаз. Он прослыл за это подвижником и аскетом, принесшим зрение во славу Господа, и через полгода после смерти был канонизирован, несмотря на все усилия укрепителя Веры. Эшли же смотрел с хоров за битвой, не понимая, на каком вообще свете он находится и не угодил ли нечаянно прямиком в Долину мук, или же он всё ещё лежит привязанный к койке в доме скорби, а всё, что видит сейчас, не более чем плод его больного воображения. И несколько синяков на руке — последствий того, что он сам себя щипал, вовсе не были для него доказательством обратного.

Пылающие огнём Веры клинки рыцарей обрушивались на Легиона, рассеивая изначальную тьму Хаоса, ставшую ему щитом. Он отпустил многих скованных бесов и демонов, однако самых сильных слуг Баала держал крепко связанными и черпал их силу полной мерой. Облака тьмы окутывали рыцарей, и в них горел огонь лишь неистового приора. Только Рамиро да Коста был столь силён в своей Вере, что мог рассеять эту тьму.

Рыцари, как и Легион, изменились во многом благодаря святости места, даже осквернённого Легионом. Доспехи сверкали раскалённым золотом, мечи полыхали пламенем Веры, шлемы полностью скрывали лица, беспрестанно шепчущие молитвы. Рамиро да Коста молился в голос, буквально скандируя слова, обрушивающиеся на Легиона не хуже стали.

Но не его Легион выбрал своей целью — сначала он решил избавиться от более слабых рыцарей. На одного обрушился чёрный молот отпущенной на волю силы демона, буквально расплющивший золотые доспехи, из-под которых потекла кровь. Одновременно в другого влились сотни и сотни чёрных дымков — увлёкшийся размахиванием своей железякой рыцарь даже не заметил угрозы. Не замечал он её до тех пор, пока невесомый, неощутимый дымок вдруг не обернулся прочными шипами, расцветшими внутри его доспеха. Слова молитвы застыли на устах рыцаря, когда он захлебнулся кровью, а изо рта его вышел длинный чёрный шип силы Легиона.

Один за другим умирали верные рыцари, сопровождавшие Рамиро. Однако они всегда знали, что ждёт их смерть в бою против зла, и были лишь рады отдать свои жизни, лишь ослабить чудовищного врага. Сам же приор пока чудом избегал урона — все атаки Легиона лишь соскальзывали по его броне. Вот только не прошло и полусотни ударов сердца, как он остался с чудовищем один на один. Иной на его месте поник бы духом, попытался вступить в переговоры, выторговать себе жизнь. Но только не Рамиро да Коста. Неистовый приор обрушил на врага всю силу своего гнева, теперь питавшего ничуть не меньше, нежели Вера в Господа.

Огонь и тьма Хаоса изначального хлестали друг друга. Легион бил Рамиро тяжкими молотами, бичевал плетьми, вонзал в его золотую броню клинки. Но не мог превозмочь силу его Веры — пламенный клинок всё сильнее жёг самую сущность Легиона, уничтожая её. Под ударами меча истаял чёрный плащ, обнажая могучую, изломанную, нереальную фигуру, как будто всем видом своим нарушающую законы Господни. Но тем злее отбивался Легион — в нём клокотала мощь уничтожаемых Верой Рамиро демонов. Дети Баала, скованные Легионом, не желали умирать вместе с ним и делились своей силой охотно. Молоты, плети, клинки, дым, чёрное пламя — всё пускал в ход Легион. И раскалённый доспех Рамиро дал трещину не потому, что Вера его была слаба, но потому, что совокупная мощь скованных Легионом демонов превосходила её.

Скандируя слова молитв, приор ринулся в новую атаку. Его раскалённый гневом и Верой клинок обрушился на Легиона. Тот вовремя подставил щит, сотканный из тьмы, но удар по нему заставил демонов, скованных в душе Легиона, закричать от боли. Ему и самому пришлось туго, но он привык и не к таким страданиям. Рамиро поднял меч для нового удара, не раздумывая о защите, полагаясь на свои золотые доспехи. И в тот же миг пальцы левой руки Легиона обратились в пять длинных чёрных стилетов. Стремительно удлинившись, они вонзились в крошечные трещинки в броне неистового приора. С треском броня Веры Рамиро поддалась их разрушающей силе, и тьма вошла в его тело. В самую его душу.

Рамиро да Коста рухнул на колено, по доспехам его обильно текла кровь. Легион не преминул воспользоваться его слабостью и обрушил на него новый чёрный молот чистой силы Хаоса изначального. Рамиро успел подставить меч, однако сила удара была такова, что оружие вылетело из его руки, зазвенев по мрамору пола. Легион расхохотался и обрушил на Рамиро новый удар. Приор в тот момент как раз пытался подняться, но молот Хаоса поверг его обратно.

Легион, напрягши все силы, что были у него, поднял Рамиро в воздух — пальцы-стилеты его левой руки всё ещё прочно сидели в теле и душе приора, разъедая их подобно алхимической кислоте. Легион протянул правую руку и снял с пояса Рамиро шкатулку с реликвией Водачче, которую тот повесил туда, как только началось сражение.

— Знал, что ты не отдашь её без боя, — произнёс Легион сотней голосов. — Вы не разочаровали меня — бой бы хорош. И поэтому ты умрёшь быстро.

Шкатулка слоновой кости приковала к себе взгляд Эшли. Она была самым чистым и светлым, что он видел в своей жизни. Она никак не должна была достаться чудовищу. Рисколом видел, как чёрный монстр поднял с пола поверженного приора рыцарей Веры, и снял шкатулку с его пояса. Поддавшись неясному желанию, возникшему в его воспалённом мозгу, которое не смог объяснить самому себе, Эшли вскинул заряженный арбалет и выстрелил.

Стрелял рисколом без промаха, и стрела врезалась в шкатулку, которую сжимал в чёрных пальцах изменившийся Легион. Он не ожидал ничего подобного и выпустил её. Шкатулка упала на пол и заскользила по залитому кровью рыцарей Веры полу. Взвыв от досады, Легион отшвырнул прочь Рамиро — приор перестал быть ему интересен. Легион бросился вслед за шкатулкой, но та будто намеренно скользила всё дальше — прочь от него. Это уже нельзя было объяснить силой удара стрелы, однако Легиона сейчас не интересовали объяснения. Цель была близка, и он не должен её так глупо упустить.

Он так сосредоточился на шкатулке, что словно перестал видеть что-либо, кроме неё. И лишь когда она стукнулась о мысок чужого сапога, понял, что в соборе есть ещё кто-то. Увидев его, Легион невольно отшатнулся. Он много кого ожидал увидеть — от простого глупца, пытающегося бросить ему вызов, полагаясь на глупые россказни о чистом сердце и холодной стали, до полноценного баалоборца в алой рясе и с пылающим символом Веры на груди. Вот только обладатель роскошных чёрных сапог из тонкой кожи, чуть подпорченных морской солью, был одинаково далёк как от первого, так и от второго.

В притворе собора, окружённый шестью могучими демонами, стоял никто иной, как Рауль Рейс. По мановению его руки шкатулка взмыла в воздух и будто бы сама собой упала ему прямо в подставленную ладонь. Рейс любил такие жесты и рисовку — если было перед кем рисоваться.

— Спасибо тебе, обуздатель, — скривил губы в ухмылке Рейс. — Даже не думал, что кто-то из вас может оказаться настолько любезен.

Следовать за Рейсом через город, объятый паникой из-за битвы в порту и чего-то ещё, что творилось в центре на соборной площади, оказалось достаточно просто. Он не оставлял больше опасных сюрпризов, вроде тех одержимых, которых Кастельянос и Маро прикончили в самом начале пути, и им обоим показалось, что они угодили в легендарный глаз бури. Место в общем хаосе, где царило удивительное спокойствие и почти безмятежность. Людей на улицах не было, а дома, мимо которых шли валендиец с салентинцем, встречали их закрытыми дверьми и ставнями на окнах. Оба, конечно, замечали, как в щели меж ставен на них глядят любопытные глаза. Обыватели, наверное, гадали, кто же такие эти смельчаки, что не боятся сейчас ходить по улицам, ставшим такими опасными. Непонятно почему опасными, но бьющий в порту и на соборной колокольне набат заставил жителей города попрятаться по домам, отчаянно радуясь, что они не поддались всеобщему порыву и не отправились к кафедральному собору. Уж там-то творится, верно, нечто совсем ужасное — ведь к соборной площади то и дело пробегали отряды стражи и городского гарнизона, громко топоча сапогами.

Идти следом за ними было по крайней мере безрассудством. Однако Кастельянос и Маро шли — оба хотели понять, что происходит в городе. Обоим было очевидно, что никакого десанта, кроме как с кораблей морских псов, не будет, а значит, в порту делать нечего. Надо как-то выбираться из города по суше, а для этого волей-неволей придётся миновать соборную площадь. Водачче, как и все города в Святых землях, был выстроен так, что собор был центром его, подобно ступице колеса, откуда, как спицы, расходились главные улицы города. Конечно, можно свернуть с них в лабиринт улочек, переулков и тупиков, вот только ни Кастельянос, ни Маро не знали Водачче настолько хорошо, чтобы, пройдя по ним, выйти к любым воротам, а вот заблудиться могли запросто. Поэтому они продолжали следовать за Рейсом, который, сам того не зная, вывел их из горящего порта. Хотя знай они, что встретят на соборной площади, предпочли бы поблуждать по лабиринту переулков и тупиков, рискуя заблудиться.

Улицы Водачче были пусты, и чтобы Рейс не заметил их, Кастельянос и Маро шли за ним на приличном расстоянии. На самом деле они давно уже потеряли его, просто шагая по проспекту в сторону соборной площади, ведь выбора у них, по сути, и не осталось. Ближе к площади дома опустели, и оба понимали почему — от кафедрального собора раздавались не только тревожные удары набата, но и куда более неприятные звуки. Опытный в таких делах Кастельянос сразу понял, что там творится Баал знает что, причём в прямом смысле. Мушкеты палили густо, пороха и пуль не жалели, но бывшего солдата, прошедшего горнило не одной битвы в ледяной грязи безбожной Виисты, пугали вовсе не частота и беспорядочность залпов. Он слышал звуки, которые снились ему в кошмарах после той кампании, рёв демонов, призванных еретиками из Долины мук, и крики людей, умирающих от их когтей и зубов.

Кастельянос даже остановился, не решаясь сделать следующий шаг. Он не хотел возвращаться в то кошмарное прошлое, которое отринул навсегда, забросив подальше вместе со всеми бумагами о просроченном жаловании и положенном вспомоществовании. Бывший солдат сломался именно там — в безбожной Виисте, где самой лучшей в Святых землях пехоте пришлось драться не просто с людьми, но с порождениями Долины мук, слугами самого Баала, чего не случалось с легендарных времён Войны Огня и Праха.

— Сдрейфил? — обнажил в привычной усмешке белые зубы Маро. Он тоже слышал жуткие звуки, доносящиеся с площади, однако вряд ли понимал, что они означают. Салентинец никогда не стоял в ледяной грязи Виисты, глядя, как вражеские ряды ломаются и оттуда первыми, опережая даже хилую кавалерию еретиков, несутся чудовищные твари, вызванные прямиком из Долины мук.

— Не пытайся взять меня «на слабо», — парировал Кастельянос. — Я не спешу в Долину мук, а там, — он ткнул пальцем в сторону площади, — прямая дорога туда.

— Меня там заждались уже, — хохотнул Маро, — но не скажу, что я сам спешу навстречу мукам. Да только есть ли у нас выбор, дружище? Блуждать по незнакомому городу? Я предпочту ту опасность, с которой могу справиться при помощи стали и свинца.

Кастельянос смерил его взглядом, однако спорить не стал. Он мог бы и сам попытать счастья в переулках, однако это было бы трусостью, что отлично понимал бывший солдат. Сдрейфить, да ещё и на глазах у этого наглого салентинца — вот уж этого-то знаменитая валендийская честь ему бы точно не позволила. Он сделал Маро приглашающий жест и зашагал рядом с ним.

Когда они вышли на площадь, то пришёл черёд салентинца замереть, подумав о том, а правильный ли выбор он сделал. Не пройдя горнило войны с Виистой, он не был готов к тому, что творилось сейчас на соборной площади. Десятки демонов и бесов всех мастей дрались с солдатами городского гарнизона и стражей. И несмотря на то, что шпагам, алебардам и мушкетам монстры могли противопоставить лишь когти, зубы, да и изредка грубое оружие, они всё равно брали верх. Громадные чудовища размером с дом вламывались в ряды солдат, от их прочных шкур отскакивали тяжёлые лезвия алебард, а пули были им не опаснее гороха. Чудовища меньшего размера кидались людям в ноги, вырывая куски окровавленной плоти. Иные же разлетались облаками чёрного дыма, вливаясь в глаза, уши, ноздри какого-нибудь неудачливого солдата, и тот, одержимый демоном, кидался на своих же товарищей, нарушая строй.

Но самым страшным было не это. Не все демоны исступлённо дрались с солдатами гарнизона и стражей, вынужденными в прямом смысле штурмовать соборную площадь, ведь та оказалась полностью под контролем порождений Долины мук. Некоторые твари устроили себе пир среди останков людей и обезумевших прихожан, заполнявших площадь и собор. Никогда прежде Маро не видел, как монстры едят людей, вырывая лапами куски окровавленной плоти из их тел. И далеко не всегда это были трупы — многие из поедаемых демонами были живы и оглашали округу воплями боли и ужаса, слышными даже через шум боя.

Именно поэтому человека, в одиночку дающего отпор наседающим со всех сторон демонам, заметил Кастельянос. Во время Виистанской кампании он навидался и много чего, а потому зрелище демонов, поедающих плоть людей и разрывающих их на куски, не шокировало его. Он хотел убежать от этого, покинув армию, но сейчас знал, куда шёл и что его ждёт на площади.

Кастельянос тронул за плечо спутника, привлекая его внимание.

— Думаю, вон тот парень стоит наших усилий, как считаешь?

Он указал на отбивающегося от демонов фехтовальщика, которого прижали к стене собора.

— Ты, — Маро сглотнул, чтобы совладать с голосом, — ты хочешь, помочь ему?

— Почему нет, — пожал плечами Кастельянос. — Нам придётся прорываться, а лезть туда, где демоны дерутся с солдатами — глупо.

Оба понимали, что соваться туда равносильно самоубийству. Мало того, что демонов там куда больше и они намного злее, так ещё и люди запросто могут прикончить, не разобравшись.

— В три шпаги нам проще будет вырваться с площади.

Маро кивнул в ответ, и они с Кастельяносом ступили на площадь. Маро показалось, что к ним тут же обернулись все демоны, что не были заняты дракой с солдатами. Но отступать было поздно — тем более что именно он предложил идти дальше, а не пытать счастья в переулках. Показать себя трусом, готовым при виде опасности изменить мнение, салентинец точно не хотел. Так что придётся постоять за свою гордость со шпагой в руке.

Антрагэ дрался, будто демон, хотя это, наверное, довольно странное сравнение. Ведь он дрался с демонами. Барон прибегал ко всем уловкам, какие только знал, и никогда, со времён ночи на святого Нафанаила, он не сражался столь грязно. Но ведь его враги были демонами, и понятия чести к ним неприменимы в принципе. Антрагэ постоянно двигался, помня, что праздные первыми отправятся в Долину мук. Он делал вид, что его прижали к стене собора, чтобы прикрыть спину, но стоило только демонам ринуться на него, как тут же атаковал их сам. Он вертелся среди них, словно в диковинном танце вроде валендийской тарантеллы, когда остановиться значило умереть.

На счастье Антрагэ им больше не интересовались здоровенные демоны, а от тех, кто размером с человека или поменьше, он пока отбивался. Монстры просто пытались взять его числом, при этом часто толкались, мешали друг другу и легко попадались на все уловки, даже самые простые, на какие не купился бы и зелёный юнец, хотя бы месяц помахавший шпагой. Вот только самый опасный из врагов всё ближе подбирался к Антрагэ. Усталость сковывала его члены, оружие в руках наливалось свинцом, каждый выпад был медленнее и менее точен, нежели предыдущий, каждый рывок стоил больших усилий, каждое движение отдавалось вспышками боли в протестующих мышцах. Даже в ночь на святого Нафанаила, даже в Турнельском парке, когда они с графом де Келюсом остались один на один — уставшие до изнеможения, поддерживаемые лишь взаимной ненавистью, — даже в королевском дворце, когда он сражался с атлетом Ла Шатеньре, ему не было так тяжело. Демоны не давали ни секунды передышки, Антрагэ никогда не сражался в столь бешеном ритме, да ещё и столько времени без возможности опустить шпагу и кинжал и перевести дух хотя бы на мгновение.

Антрагэ понимал, что долго не протянет. Одна ошибка — и он покойник. Но он не допустил ни единой — слишком хорошим фехтовальщиком был. Его подвело тело — он просто достиг предела прочности. Идеально проведённый пируэт закончился тем, что левая нога подвернулась, и Антрагэ покатился по залитой кровью мостовой. Он тут же вскочил на ноги, отразив атаку двух демонов, попытавшихся воспользоваться его слабостью. Первого пронзил шпагой, даже не успев подняться. Он просто вскинул оружие, чтобы защититься, и слишком резвый демон просто насадил себя на клинок. Вскочив на ноги, Антрагэ рывком освободил оружие, чтобы отбить им когти второго. Быстрым движением он буквально заплёл руки демона круговым батманом и тут же пнул тварь в бедро, отправляя на мостовую. Порождение Долины мук вскочило в следующий миг, но тем помешало своим же собратьям добраться до Антрагэ.

Барон разорвал дистанцию, отступив к стене собора, но монстры, конечно же, не дали ему перевести дух, бросившись следом. Антрагэ заскочил на основание колонны, прикрывшей ему спину, парировал удары когтей подбежавших демонов, кинжалом отмахнулся от прыгнувшего на него беса и, не став задерживаться на одном месте, просто шагнул на плечи могучего чудовища, оказавшегося ближе всего к нему. С него Антрагэ тут же соскочил на землю, прежде чем неуклюжий монстр успел развернуться, дважды ткнул его кинжалом в спину. Здесь удача отвернулась от барона — клинок кинжала угодил в особенно прочное ребро демона и с неприятным хрустом сломался. Демон же, казалось, не заметивший этих ударов, обернулся к Антрагэ и разинул громадную, вонючую, полную длинных клыков пасть в жутком рёве. Антрагэ воспользовался этим, всадив шпагу ему прямо в пасть — клинок пробил нёбо и погрузился в мозг чудовища или что там у них наполняет череп. А после удача окончательно отвернулась от барона. Умирающий, а может быть, уже и мёртвый демон рефлекторно сомкнул челюсти, и в руке Антрагэ остались жалкие десять дюймов стали.

Вот теперь Антрагэ понял, что обречён — ему даже показалось, что чудовища вокруг него разразились жутким хохотом, предвкушая расправу над крепким орешком.

Антрагэ развернулся лицом к не спешащим теперь демонам и снова отсалютовал им, на сей раз обломком шпаги. Он привык смотреть смерти в глаза, и, раз уж обречён, то не стоит показывать врагам спину.

Откуда появились те двое, кто стали его спасителями, Антрагэ так и не понял. Просто в какой-то момент пара демонов, уже почти добравшихся до барона, рухнула на мостовую, обильно поливая её кровью из глубоких колотых ран. Через тела монстров переступили двое непохожих друг на друга человека. Роднил их, наверное, только высокий рост и принадлежность к опасной профессии, связанной с отменным владением холодным оружием.

— Благодарю вас за спасение, — быстро поклонился им Антрагэ. — Вы очутились здесь как нельзя более своевременно.

— Всегда рады помочь человеку, который, как и мы сами, оказался в Долине мук, — оскалился один из них — смуглый брюнет, предпочитающий одежду чёрного цвета. В голосе его ясно звучали саркастические нотки. — Запасной шпаги для вас мы, увы, не прихватили.

— Есть только вот, — протянул Антрагэ кинжал-сарк с закрытой гардой его спутник.

Барон сразу обратился к спасителям на салентинском, и фехтовальщик в чёрном ответил ему вполне чисто, второй же говорил с сильным валендийским акцентом и явно старался строить фразы покороче. Однако подарок его Антрагэ оценил — оружие было простым, но удобным, хоть и предназначалось для левой руки, но и в правой сидело как влитое. Сразу видно, его обладатель привык не только к честным схваткам со шпагой и кинжалом, но и к таким делам, где короткий клинок лучше держать в основной руке.

— Если вы наговорились, — сарказма в голосе салентинца только прибавилось, — то у нас тут толпа демонов, которые вряд ли сами собой отправятся обратно в Долину мук.

И словно в ответ на его слова из дверей собора вылетела чёрная фигура, а следом ударил настоящий поток золотистого пламени. В ушах у всех людей, кто находился в тот миг на площади, запели ангельские хоры, зазвенели малиновым звоном колокола, заглушая не перестававший бить набат. Пламя уничтожило всех демонов, что попали в него — останки их быстро развеялись чёрной пылью по ветру. Лишь тёмная фигура, что первой вылетела из собора, уцелела в этом смертоносном потоке огня.

Как только пламя угасло, из дверей собора вышла вторая фигура — и все, кто был в тот момент на площади, почувствовали себя вернувшимися в дни Войны Огня и Праха. Потому что ни разу с тех пор ангелы Господни не ступали по земле.

Рейс взмахнул рукой, и шестеро служащих ему демонов ринулись на Легиона. К третьему шагу они отбросили людские личины, скинув их, будто змеи старую шкуру, и обрушились на виистанца неистовым вихрем когтей и клыков. Легион же, наоборот, снова принял человеческий вид, он отлично знал, что противопоставить этим могучим порождениям Долины мук. Как бы ни сильны были демоны, служившие тому, кто скрывался под личиной капитана Рауля Рейса, но воля обуздателя, заслужившего имя Легион, была сильнее. Он вскинул руки, и с пальцев его сорвались чёрные цепи, опутавшие несущихся к нему демонов. Цепи сковали их по рукам и ногам, опутали могучие крылья, ломая зубы, захлестнули разинутые в вопле ярости пасти. Легион рванул руки на себя, и цепи потянули демонов к нему. Плащ виистанца снова распахнулся, сквозь подкладку его проглянул сам Хаос изначальный. Легион дёрнул снова — теперь демоны пытались вырваться, но Легион был сильнее. Не прошло и десятка ударов сердца, как все шестеро оказались под плащом у Легиона и сгинули в Хаосе изначальном, которым тот умел столь ловко манипулировать.

— Теперь пришёл твой черёд! — выкрикнул Легион. Поглотив шестерых могучих демонов, он и сам стал куда сильнее. Пускай новые жертвы ещё не улеглись и на то, чтобы обуздать их окончательно, уйдёт немало времени, но уже прямо сейчас он мог тянуть из них силу напрямую, а больше и не нужно для нового обуздания.

Рейс попытался уклониться от чёрных цепей, но те, подобно змеям, извернулись в воздухе и опутали его. Скованный ими, будто кандальник, Рейс попытался освободиться, разорвал несколько, однако оставшиеся держали его крепко. Легион тянул цепи, растущие из его пальцев, на себя, не обращая внимания на капающую на пол кровь из ран, оставшихся на месте оборванных Рейсом цепей. Каблуки рейсовых сапог скребли по залитому кровью мрамору соборного пола, он упирался, но без толку — Легион черпал силу у только что скованных демонов, а уж её-то у них хватало. Плащ Легиона снова распахнулся, являя Рейсу, чьё лицо перекосило от ужаса, Хаос изначальный, а в следующий миг Рейс оказался поглощён им.

Легион повертел в пальцах шкатулку слоновой кости, неведомо как снова оказавшуюся в его руках. Тонкие губы его растянулись в неприятной улыбке, однако веселье его не продлилось долго. Вся фигура Легиона пошла рябью, он закричал от невероятной боли, разрывавшей ему душу, саму его суть, делавшую из обычного человека могучим обуздателем. Тело Легиона начало раздуваться, словно его изнутри распирало нечто большее, нежели он мог вместить. Он содрогнулся в мучительной конвульсии, из глаз, рта, носа хлынула кровь. Легиона приподняло над полом на полдюйма, он повис в воздухе, а удар сердца спустя взорвался, словно начинённый порохом. То, что распирало его изнутри, вырвалось на свободу.

Щегольские сапоги Рауля Рейса ничуть не пострадали. Их каблуки щёлкнули по мраморному полу собора. Он переступил через останки Легиона, заставив лежавшую тут же шкатулку с реликвией Водачче прыгнуть ему в руку. Рейс спрятал её за пазуху и направился к выходу из собора. Его дела здесь были закончены, и он пока даже не знал, что будет делать с новыми силами, что дарует ему артефакт, лежащий у него в кармане. Одно он для себя решил точно — к карьере пирата он уже точно не вернётся, хватило ему кораблей, плаваний, бортовых залпов и абордажей. Поря заняться более серьёзными делами.

Он сделал лишь несколько шагов к выходу, когда за спиной его раздался скрип и звон доспехов, на которые он сначала даже не обратил внимания.

— Стой! — воскликнул ясный и твёрдый, хотя и полный боли одновременно голос. — Ты не выйдешь отсюда со святой реликвией!

Рейс обернулся, уже зная, что увидит, однако зрелищем он был, откровенно говоря, поражён. От Артура Квайра он знал о том, что в Водачче прибыл приор рыцарей Веры, однако то, как изменился Рамиро да Коста, наводило Рейса на весьма неприятные мысли. Выглядел приор не лучшим образом, стоял на коленях, прижимая левую руку к пропоротому когтями Легиона боку, меж пальцев его струилась кровь. Капая на пол, кровь Рамиро шипела и исходила белым паром, словно кипела у него в жилах. Правой рукой держась за эфес меча, Рамиро опирался его клинком на пол, лишь так он сумел подняться. Доспехи его странным образом изменились, став более архаичными, какие рыцари Веры носили во времена падения Энеанской империи. Символ Веры, выгравированный на нагруднике, сверкал золотым пламенем. Но самым неприятным для Рейса было то, что за спиной Рамиро распустились крылья, сотканные из чистого пламени. Рейсу, а точнее тому, кто жил под этой личиной, не доводилось видеть таких с очень давних времён. С самой Войны Огня и Праха.

Рискуя снова рухнуть на пол, Рамиро вскинул правую руку, и с клинка его меча на Рейса обрушился поток сверкающего золотом пламени. Он буквально смёл Рейса, заставив того покатиться по полу собора, завывая от боли. Пламя срывало личину с Рейса, обнажая его истинную сущность — демона столь сильного, что один из Легионов не сумел обуздать его. Поток огня выволок Рейса, изменившегося настолько, что никто бы не признал в нём человека, из храма. Однако пламя было столь сильно, что не остановилось на этом. Поток его вырвался из дверей собора, обрушившись на демонов, беснующихся на площади.

Рейс поднялся на ноги, ожидая появления врага. Он знал, что Рамиро уже полностью исцелился и готов к бою. И эта схватка станет куда труднее предыдущей, когда Рейс легко обвёл вокруг пальца Легиона. Тот оказался таким же напыщенным, самоуверенным кретином, считавшим, что может справиться с кем угодно, как и большинство обуздателей. В новом бою Рейсу понадобится вся его мощь, помноженная на силу артефакта, выглядевшего как боевой серп. Пользоваться реликвией Водачче Рейс бы не рискнул — он лишь в самых общих чертах представлял себе, что она такое, и не знал, как использовать её, чтобы не уничтожить себя самого и весь город в придачу.

Рейс менялся, обрастая чёрной бронёй, за спиной его простёрся плащ, словно сотканный из густого дыма и искр. Боевой серп также претерпел изменения, став в руках Рейса двусторонней косой на длинной рукоятке. Поднявшись на ноги, Рейс взмахнул оружием, привычным ему ещё со времён Войны Огня и Праха, когда он крошил таким и людей, и слуг проклятых некромантов. Теперь он был готов к схватке с переродившимся Рамиро да Костой — и неистовый приор рыцарей Веры не заставил себя ждать.

Никто бы не узнал в изменившихся демоне и ангеле, что схватились на площади перед собором, прежних Рамиро да Косту и Рауля Рейса. Рыцарь в раскалённых золотых доспехах с крыльями, сотканными из чистого пламени за спиной, обрушился на воина в чёрных доспехах и плаще из жирного дыма и ярких искр. Такой дым поднимается над сгоревшими сёлами и городами, когда, кроме домов, горят ещё и люди. Воин в чёрном отбивался двусторонней косой, орудуя ею со смертоносной стремительностью. Однако рыцарь в золотом двигался ничуть не медленнее и бил не слабее. Клинки встречались, вспыхивая пламенем, от которого у смертных, наблюдавших за схваткой и демоном послабее, начинала кровь течь из глаз. Всякий раз сталь клинков в месте столкновения раскалялась докрасна, словно их опускали в жаркое горнило.

На стремительные взмахи двусторонней косы золотой рыцарь с пламенными крыльями за спиной отвечал могучими ударами меча. Два клинка косы воина в чёрном со свистом рассекали воздух, движения его были почти незаметны человеческому глазу, однако золотой рыцарь легко парировал их — ни разу вражеское лезвие даже не чиркнуло по его доспеху. Но и сам он не сумел достать врага — воин в чёрной броне неизменно уклонялся от всех его контратак.

Они стоили друг друга, и всякий опытный боец, глянув на них, понимал, что исход этого боя решит случай. Вряд ли сущности столь могучие, как те, кто сошёлся сейчас на площади перед собором, могут выдохнуться, а вот от случайностей не застрахован никто.

Но вовсе не случайность решила исход этого противостояния, а кровоточащая прореха в броне золотого рыцаря. Оттуда, куда ударил Рамиро когтями Легион, по доспеху его продолжала стекать кровь, а по раскалённому докрасна золоту змеились трещины. Маленькие, но такие, каких хватило, чтобы пробить его, к примеру, клинком косы.

Воин в чёрном закрутил своё оружие, так что оно превратилось в настоящий стальной вихрь. Золотой рыцарь отбивал его стремительные удары, на контратаки у него не оставалось времени. Его враг только наращивал темп, то и дело меняя направления ударов, чтобы сбить противника с толку, буквально вынуждая того допустить роковую ошибку. Однако золотой рыцарь слишком умело владел оружием и не давал врагу ни малейшего шанса пробить защиту. Лишь раз демону в чёрном удалось поймать его на сложный финт, он тут же закрутил косу, заплетая клинок меча, не давая тому освободиться из захвата. Вот только это была уловка самого золотого рыцаря. Они оказались вплотную друг к другу, и рыцарь врезал демону бронированным кулаком по голове. Раскалённая золотая латная перчатка обрушилась на чёрный шлем с личиной-черепом, сминая сталь, рассыпая яркие искры. И тут же золотой рыцарь рубанул врага изо всех сил, вкладывая в этот удар всю свою ярость. Уклониться демон, не пришедший в себя после сокрушительного удара бронированной перчаткой в лицо, не успевал, и подставил под клинок древко своего оружия.

Коса в его руках переломилась напополам, клинок же меча золотого рыцаря ударил по чёрной броне демона. Нагрудник и оплечье её вспыхнули вишнёвым багрянцем раскалённого металла — в них появилась длинная прореха, откуда посыпались искры. Демон взревел от боли и гнева. Давно ему не наносили такого урона, и кто — жалкий смертный, пускай и переродившийся благодаря своей неистовой Вере и святому месту в подобие ангела. Он не был ровней тому, кто много лет скрывался под личиной Рауля Рейса.

Демон воззвал к силе древнего артефакта, которым сражался сейчас, и тот ответил, исполнив своё истинное предназначение. Он был оружием, но тюрьмой, куда заточали демонов жрецы культов Чёрного континента, чтобы использовать их силу для своих целей. Железной волей тот, кто сбросил личину Рауля Рейса, будто змея старую шкуру, сковал в единый миг всех выходцев из Долины мук, что вместе с людьми наблюдали сейчас за его схваткой с золотым рыцарем, позабыв о собственной распре. Даже разрубленный надвое артефакт, теперь ставший двумя косами на коротких рукоятках, не потерял своей мощи и исправно послужил своему хозяину.

Теперь демон, затянувший в артефакт всех, кого призвал из Хаоса изначального Легион, с новыми силами обрушился на золотого рыцаря. Тот, кто ещё утром называл себя Раулем Рейсом, отбросил чёрную броню, под ней оказался могучий торс, сделавший честь и атлету времён Энеанской империи. Лишь плащ на плечах и шлем на голове остались от прежнего доспеха. Демон завертел в руках два боевых серпа, в которые благодаря усилию его воли превратились обломки косы, и снова пошёл в атаку на золотого рыцаря.

Демон двигался ещё быстрее, чем прежде, хотя казалось, это было просто невозможно. И всё же золотой рыцарь отбивался от его атак — длинный меч в его руках танцевал, сверкая в лучах солнца. Но всё же не раз и не два чёрному воину удалось задеть рыцаря — броню неистового приора, ставшего почти ангелом гнева Господнего, прочертили несколько длинных царапин. Крови пока не было, но демон знал, что скоро дойдёт и до неё. Он пустит кровь этому недоангелу, раз это удалось даже жалкому Легиону. Тот, кого звали Раулем Рейсом, желал выпотрошить врага на глазах у толпы, как делал это в прежние времена с настоящими ангелами.

Несколько раз золотой рыцарь пытался контратаковать, однако чёрный воин легко пресекал его попытки и тут же жестоко бил в ответ. Все контратаки золотого закончились лишь новыми отметинами на его броне. Чёрный же наседал всё жёстче и жёстче — два его боевых серпа свистели, будто вестники смерти. Золотой доспех рыцаря покрывала уже паутина царапин разной длины. Однако крови всё ещё не было, словно заточенные до бритвенной остроты клинки серпов не могли прорезать броню.

Собрав всю силу и скорость, золотой рыцарь, прежде лишь отбивавший нападки врага, неожиданно контратаковал. Крылья за его спиной вспыхнули так ярко, что казалось, рядом с собором загорелось новое солнце — небольшое, но на краткий миг ослепившее всех. Всех, кроме воина в чёрном. Тот сумел перехватить меч золотого рыцаря, поймав его на скрещённые серпы. Сразу же увёл их в сторону, крутанулся на месте, усиливая ответный удар. Никто не успел увидеть, как пара серпов в его руках снова обратилась в двустороннюю косу на длинной рукоятке. Ответный удар её лезвия был направлен прямо в прореху в золотой броне рыцаря, оставленную когтями Легиона. Отбить его мечом рыцарь уже точно не успевал.

Демон, кого долго звали Раулем Рейсом, ликовал — недоангел попался! Сейчас он поразит его, всадит лезвие косы поглубже в не успевшую затянуться рану, рванёт вверх и в сторону, расширяя её. Он выпотрошит врага, словно хряка! Ещё мгновение — и клинок, минуя пробитую недавно броню, погрузится в плоть жалкого недоангела.

Однако плоти неистового приора клинок косы не достиг. На рукояти её сомкнулись закованные в металл латной перчатки пальцы. И только тут воин в чёрном понял, как же силён его противник. Демон не сумел вырвать оружия из его хватки, хотя и держал его двумя руками.

— Я знал, что ты ударишь сюда, — прогудел голос из-под золотого шлема. — Ты предсказуем в своей подлости.

А в следующий миг на плечо демона обрушился тяжёлый клинок длинного меча. Он легко рассёк его тело от ключицы до середины живота. Раскалённая сталь его сожгла сердце демона, и свет в глазницах его шлема погас, прежде чем золотой воин высвободил своё оружие. Плащ из жирного дыма и ярких искр словно вобрал в себя всего демона, а после развеялся по ветру.

Внезапно на площади перед собором стало удивительно тихо. Не бил больше набат, никто не сражался, не кричал, не умирал, даже раненые, лежавшие на мостовой, почти не стонали, словно боясь нарушить эту почти волшебную тишь.

А потом золотой рыцарь упал на колено, звеня доспехом. Крылья за его спиной потускнели и рассыпались золотистыми искрами, доспех изменился, снова став тем, в который был одет Рамиро да Коста. Вместо золотого рыцаря ангела гнева Господнего на залитой кровью мостовой стоял коленопреклонённый приор рыцарей Веры. Левой рукой он зажимал глубокую рану на боку, меж закованных в сталь пальцев его обильно струилась кровь.

К нему подбежал сражавшийся с демонами, сгинувшими в одночасье во время сражения золотого рыцаря и воина в чёрном, единственный уцелевший рыцарь Веры. Доспех его был сильно посечён, он прихрамывал на правую ногу, куда вонзились когти особенно ретивого и сильного монстра, но всё же он нашёл в себе силы и, главное, решимость, подставить Рамиро плечо.

— Реликвия, — едва слышно произнёс приор, и рыцарь показал ему шкатулку слоновой кости, которую держал в левой руке.

Лишь после этого Рамиро позволил себе нырнуть в спасительный мир за гранью сознания.

Глава пятнадцатая Без единого выстрела

Какая же чудовищная ложь скрывается порой за некоторыми словами! Ведь о взятии Водачче историки в своих хрониках, наверное, напишут, что город был взят без единого выстрела. Отчего-то Берек был уверен в этом.

Конечно, не было кровавого штурма порта, десанта под огнём из защищающих гавань башен, по которым лупят в ответ пушки с галеонов. Всё было иначе. Более жестоко и более подло. Берек понимал это, однако рука его не дрогнула, когда он отдавал приказ давать залп за залпом по собравшимся в порту солдатам гарнизона и примкнувшим к ним не то матросам, не то каким-то разбойникам. А может, это были члены команд погибших в каллиниковом огне кораблей, которые Рейс сжёг перед тем, как обрушить на порт Долину мук. Ядра разносили в щепки наспех сооружённые баррикады, убивали людей, готовых дать отпор десанту. Дважды под тревожный набат прошли вдоль всей гавани «Золотой пеликан» и «Стремительный», сокрушительными залпами своих пушек расчищая дорогу десанту. И лишь после этого от их бортов отчалили шлюпки, в которых сидели абордажные команды, обрушившие на порт Водачче всю свою ярость. Лихим рубакам почти не досталось крови — всю работу за них сделали пушки, и теперь, разбившись на отряды, абордажники занялись более приятным делом для всякого приватира. Грабежом.

Берек с Баквитом сошли на берег, когда их галеоны спокойно пришвартовались в порту. Глянув на лысого капера, Берек понял, что капитан «Стремительного» разделяет его мрачное настроение. Грабить в порту было особо нечего — тут сперва поработал каллиников огонь, а после уже их пушки, довершившие разгром. Купеческие лабазы, кабаки и бордели, где всегда можно было разжиться товаром и звонкой монетой, да ещё и урвать женских прелестей бесплатно, на правах победителя, — всё это сейчас лежало в руинах или догорало. Вместо штук цинохайского или халинского шёлка, ценной древесины с Чёрного континента, дорогих пряностей или ещё какого товара, которым можно добыть в богатом порту вроде Водачче, они получили обугленные руины и трупы. Да и за это ещё пришлось подраться.

Солдаты гарнизона и те, кто взялся помогать им, сражались стойко и держались до последнего. Особенно Береку запомнился смуглый валендиец со сломанной шпагой. Он валялся у обвалившейся стены дома, на которую забрался, чтобы отбиваться от наседавших со всех сторон морских псов. На теле его потом нашли больше десятка ран, и ни одна не была смертельной. Как рассказал Береку Мак-Морн, подоспевший к самому концу схватки, валендиец особенно грязно выругался и повалился ничком на обломки камня. Он истёк кровью прямо во время схватки.

— Что будем делать? — спросил у Берека Баквит. — Добычи-то тут на кошачий чих не наберётся.

— Ты про уговор с Квайром? — без особой нужды уточнил Берек, хотя отлично понимал, о чём говорит капитан «Стремительного». Никаких трёх дней на разграбление города не будет, — таков был уговор. Они берут порт и быстро уходят, не более того. Полученная в порту добыча, которая в Водачче должна была быть более чем приличной, по идее окупала расходы на поход. Вот баалов Рейс спутал им все карты. — Пошёл бы он к Баалу, вот что я скажу тебе, Баквит. Если мы не пустим парней дальше, нас просто вздёрнут на рее.

Команды «Стремительного» и «Золотого пеликана» пускай и были преданы своим капитанам, уважая их за силу и решительность, вот только дисциплину на борту каперских кораблей можно было поддерживать лишь одним способом. Удачными рейдами, после которых матросы и офицеры могут хорошенько погулять в кабаках и борделях, пропивая, проигрывая в карты и кости и спуская на женщин свою долю в добыче.

Баквит усмехнулся в ответ на его слова, как будто только и ждал их, чтобы подтвердить собственную уверенность.

— Эй, Григ! — подозвал одного из близнецов, того, кто остался на «Стремительном», а не отправился на Диону, Баквит. — Передай парням, чтобы шустрили по окрестностям порта. Только без особого шума.

Берек отдал примерно такой же приказ Мак-Морну, и вскоре абордажные команды отправились потрошить прилегающие к гавани районы.

Не прошло и часа, как в порт примчался Квайр. Он был растрёпан, где-то потерял шляпу, скакал верхом, скорее всего, на украденной лошади, и пребывал в явно дурном настроении.

— Что вы творите, господа капитаны?! — выпалил он с порога, ворвавшись в рыбную ресторацию, которую выбрали своей штаб-квартирой Берек с Баквитом.

Хозяин ресторации, уже расставшийся со всей кассой и парой тайников с серебром на чёрный день, сейчас вместе с прислугой, не успевшей разбежаться, трудился на кухне под зорким оком пары абордажников.

— Был же уговор, — продолжил Квайр, с разбега хлопаясь за стол, куда его никто не приглашал, и хватая бутылку с вином. Правда, наливать оказалось некуда, потому что оба бокала держали в руках Берек и Баквит и делиться ими с Квайром ни один из них не собирался. — Грабите порт и убираетесь восвояси.

— Хороший был уговор, — кивнул Берек, делая глоток вина, — да только Рейс отправил его в Долину мук вместе с портом.

— Парням нужна добыча, Квайр, — добавил Баквит, недвусмысленно косясь на бутылку в руках собеседника, — да и нам не помешает. Нас хорошо потрепали в гавани бааловы салентинцы, и теперь надо за какие-то гроши чинить корабли, набирать новых людей, покупать порох, ядра, парусину. Кто пойдёт в команду к неудачнику, Квайр?

— Ладно, — сдался тот, делая глоток прямо из горлышка. — Славное пойло, — оценил он. — В общем, хватайте всё, что под руку попадётся, но через два часа «Стремительный» и «Золотой пеликан» должны покинуть порт.

— С какой стати ты теперь решил ограничить нас во времени?

— Не то чтобы это делал я, Берек, — ухмыльнулся своей самой неприятной улыбкой Квайр, — да только я сюда примчался от городских ворот. А туда как раз сейчас входят ландскнехты «Чёрного легиона» и чёрные рейтары графа де Кревкёра. Они здесь, чтобы навести порядок в Водачче, разобраться с хаосом, который обычно творится при смене власти. Гарнизон и стражу очень сильно потрепали на соборной площади, так что вряд ли можно рассчитывать на серьёзное сопротивление свежим солдатам. — Квайр откинулся на спинку стула, забросил ногу на ногу и сделал ещё один глоток из бутылки. — Постарайтесь управиться за пару часов, господа капитаны, если не хотите столкнуться с наводящей в городе порядок новой властью.

Береку отчаянно хотелось плюнуть прямо в эту наглую рожу, а то и съездить по ней кулаком — и пускай потом выясняют, чья возьмёт. Кто из них лучше владеет саблей. Вот только отчего-то Берек был почти уверен, что ни плевок, ни даже кулак не сотрут с лица Квайра эту мерзкую ухмылку. Баквит оказался менее сдержан — он сплюнул под ноги Квайру, но как и думал Берек, настроения королевскому шпиону это вовсе не испортило. Квайр отсалютовал им бутылкой, допил её за пару глотков и покинул ресторацию.

Береку с Баквитом осталось только злобно ругаться. Менее сдержанный Баквит ещё и запустил пустой бутылкой в стену, когда Квайр проходил в дверь. Шпион чуть сгорбился и замер, когда бутылка разлетелась на сотни стеклянных осколков в считанных дюймах от его головы. Однако тут же выпрямился и вышел.

— Рука подвела, — буркнул Баквит, берясь за вилку и набрасываясь на блюдо с жареной рыбой.

Берек сомневался, что так было на самом деле — слишком уж удачным вышел бросок. И хотя бы на пару ударов сердца ему удалось вывести Квайра из равновесия. Мелочная, но всё же удивительно приятная месть.

Стражи на воротах почти не осталось. Всех, кого могли, отправили в порт или на соборную площадь. Там кипели бои и, как все считали, решалась судьба Водачче. Со стороны суши же городу ничего не угрожает. На этом и строился расчёт капитана Квайра и присоединившихся к нему людей ловкого слуги Антрагэ — де Фуа. Фианец искренне сожалел о печальной судьбе своего господина, с которым их разделил бой на площади перед кафедральным собором. Де Фуа видел, что Антрагэ прижали к стене, но не пошёл с оставшимися людьми на прорыв. Он не мог позволить себе терять ещё людей, ведь они нужны были для главного дела. Поручения, полученного от настоящего хозяина де Фуа — герцога Фиарийского. Рене Лев лично беседовал с фианцем в тот же день, что и с самим Антрагэ. Герцог, правда, ограничился лишь парой фраз о важности дела, порученного де Фуа, остальное же рассказал ему нынешний спутник.

— Запомни главное, — велел де Фуа на прощание герцог Рене, — даже если Антрагэ будет умирать у тебя на глазах, ты должен сделать то, что я приказал тебе. Верность ему не должна помешать тебе, де Фуа. Ты хорошо понял меня?

Тогда де Фуа не оставалось ничего, кроме как кивнуть, но он не думал, что суровые слова герцога обернутся реальностью. Отважному и верному фианцу пришлось скрепить сердце, когда он с оставшимися людьми покидал соборную площадь, оставляя Антрагэ среди демонов.

Теперь же де Фуа решил выполнить поручение герцога как нельзя лучше. Он встретился со знакомым ему по Эпиналю капитаном Квайром в условленном месте, и оттуда отряд, разделившись на две небольших группы, отправился к городским воротам.

Опасности со стороны берега в Водачче никогда не ждали. Город куда проще было взять с моря, и потому там выстраивали оборону. В последние же годы, когда из-за войны с Виистой вокруг Водачче остались лишь руины и пустоши, разорённые салентинскими наёмниками и валендийскими полками, стражу городских ворот и вовсе сократили до минимума. Любой армии, чтобы достичь Водачче, пришлось бы не одну неделю шагать по опустошённой войной земле, где не раздобыть ни провианта для людей, ни фуража для животных. К тому же вокруг Водачче давно уже раскинулся обширный пригород с трактирами, складами и целыми слободами тех, кому не по карману жить за стеной. Здесь имелась своя стража и небольшой гарнизон, главной задачей которого было предупредить город о надвигающейся опасности и продержаться столько времени, чтобы как можно больше жителей успели укрыться за стенами.

— Если Лангемантель со своими чёрными легионерами обгадится в пригороде, — произнёс Квайр, пока они с де Фуа шагали к воротам, — то всей затее конец.

— Не ландскнехты занимаются пригородом, — возразил знавший о том, что происходит сейчас за городскими стенами де Фуа, — а рейтары. Я знаком кое с кем из них и могу заверить тебя, Квайр, они своё дело знают.

Капитан только плечами пожал, ничего не сказав в ответ. Быть может, ему и хотелось поболтать, но они уже подходили к воротам. Резать стражу ворот среди бела дня — весьма непростое дело, и обгадиться у де Фуа с Квайром шансов было едва ли не больше, чем у рейтар за стенами.

Покинуть Водачче сушей сегодня хотели многие, и ворота были открыты. Стражи скучали, провожая выходящих, идущих сплошным потоком. Пошлины за выход из города не было, а потому солдатам оставалось только от скуки считать людей по головам. И всё же их следовало убрать, чтобы спокойно подать сигнал заполнившим пригороды Водачче чёрным легионерам и рейтарам. Вряд ли подняться в надвратную башню получится так уж легко, если внизу будут дежурить стражники.

План Квайра, с которым вынужден был согласиться де Фуа, потому что ничего лучшего придумать всё равно не смог бы, строился на том, что на стражей просто никто не обращает внимания. Поток беженцев не иссякал, люди старались покинуть обречённый, как многим казалось, город, и никому не было дела до тех, кто остаётся его охранять. Пусть хоть все сгинут, только бы самому спастись и унести скарб, что поместится в руках или на спине мула или в телеге.

Среди стремящихся покинуть город были люди всех сословий — страх перед творящимся на соборной площади уравнял всех. Поэтому Квайр и де Фуа со своими людьми легко затерялись в этой толпе. Скучавшие стражи никак не успели отреагировать, когда двое бывших телохранителей Антрагэ выступили из толпы. Лишь командовавший постом седоусый солдат отбросил ненужную алебарду и попытался выхватить короткую шпагу, висевшую на поясе, однако именно его избрали первой жертвой. Трижды кинжал одного из людей де Фуа вонзился ему под мышку. Солдат покачнулся и осел на землю. Остальных перебили так же быстро — никто из них даже алебарду перехватить не успел.

Как только с постом было покончено, Квайр и де Фуа ворвались в караулку. Сидевший там за столом молодой офицер душой рвался на площадь, куда ушли драться, как говорят, с демонами Долины мук все его товарищи. Сам он остался здесь лишь благодаря протекции отца — человека достаточно влиятельного, чтобы даже в том хаосе, что творился в Водачче, суметь уберечь сына от схватки на соборной площади или в порту. Отец молодого офицера и не думал, что смерть найдёт того в сонной караулке, и его сын примет её от руки капитана Квайра. Юноша успел только вскочить на ноги и схватиться за эфес шпаги — Квайр же отточенным движением рубанул его по шее. Капитан был не из тех силачей, кто умеет отсекать головы одним ударом, а вот перехватить лезвием шею было ему вполне по силам. Молодой офицер рухнул лицом на стол, вокруг его головы начало разливаться пятно крови.

Де Фуа и Квайр пробежали мимо стола и мёртвого юноши и ринулись по лестнице наверх. Остальные бывшие телохранители Антрагэ сейчас занимали караулку, чтобы в случае тревоги никто не сумел быстро закрыть ворота. Дежурившие в надвратной башне и на галерее солдаты скучали ничуть не меньше тех, кто стоял внизу. Боя и здесь не было. Против двух опытных бойцов, какими были де Фуа и Квайр, солдаты не продержались и десяти ударов сердца. Когда же последний из них упал, Квайр вынул из-за пазухи небольшое, но очень дорогое зеркало амурианумского стекла с серебряной амальгамой. Далеко не всякая благородная дама могла позволить себе такое, но сейчас оно служило вовсе не для того, чтобы отражать чью-то красоту. Квайр поймал зеркалом лучик солнца и принялся, словно шаловливый дитятя, отправлять в пригород солнечных зайчиков. Блеск зеркала на надвратной галерее был виден издалека, и Квайр был уверен, что не одна пара глаз высматривала сейчас городские ворота через окуляры зрительных труб.

Не прошло и четверти часа, как пригороды Водачче словно ожили. Из захваченных ночью, уже после закрытия ворот, складов, домов и трактиров, где дожидались только сигнала капитана Квайра, вышли ландскнехты в чёрно-красных разрезных дублетах, вывели коней рейтары в выкрашенных в чёрный же доспехах. И те и другие стоили друг друга. Умело строясь в боевые порядки, они маршем направились к городским воротам, в считанные мгновения разогнав толпу мешавших им беженцев.

Ещё через четверть часа ландскнехты и чёрные рейтары вошли в Водачче, чтобы окончательно и бесповоротно утвердить в городе новую власть.