Багровый прилив

Глава первая Фигуры на доске

По иронии судьбы, на которые она, как известно, весьма щедра, в ту же самую ночь, когда Антрагэ бросил перчатку королю, по реке Тайм поднимался корабль. Ночь выдалась ненастная — ветер нёс тяжёлые хлопья снега, налипавшие на паруса и такелаж галеона, однако экипаж его уже видел вдали Престон — столицу Страндара, цель их долгого путешествия. Пускай немногие из матросов и даже офицеров галеона были страндарцами, а ещё меньше среди них — уроженцами столицы островного королевства, но всем им город сулил отдых и развлечения, недоступные слишком долго. Каперский рейд королевского приватира Иеремии Берека оказался затяжным, но весьма удачным, и члены команды его галеона, носящего гордое имя «Золотой пеликан», уже прикидывали свои доли в награбленном и хвастались друг другу, как потратят лихое золотишко. А в том, что уже к полуночи в их кошельках будет звенеть не медь и даже не серебро, никто не сомневался. Добычи взяли столько, что пришлось выгрузить едва ли не весь балласт, чтобы «Золотой пеликан» не был чудовищно перегружен.

И лишь капитан Берек, стоявший на шканцах, думал вовсе не о золоте или причитавшейся ему доле добычи. Он знал, что ещё до полуночи, если ему будет сопутствовать удача, он предстанет пред светлы очи его величества Роджера IV — милостью Господа короля Страндара. Берек думал о срочной депеше, доставленной королевским курьером на борт «Золотого пеликана». Зачем его присутствие так срочно понадобилось в Престоне? Добычу он легко мог сбыть и в Карвайле или же Редклифе, или соседнем с ним Клифтоне. Но с королём не поспоришь, тем более когда находишься на его службе, пришлось поднимать паруса и идти вверх по Тайму.

На закате «Золотой пеликан» миновал цепь и пару могучих, ощетинившихся пушечными жерлами и скорпионьими копьями фортов, запиравших эстуарий Тайма, и, как и рассчитывал Берек, ещё до полуночи бросил якорь в порту Престона. Матросы, кроме вахтенных, тут же выстроились в очередь к квартирмейстеру за первой частью своей доли в добыче, стремясь спустить её на вино, женщин и карты как можно скорее. Офицеры же, и сам капитан, наводили на себя красоту, чтобы сойти на берег в наилучшем виде.

Берек оставил корабль на первого помощника, могучего эрландера Брана Мак-Морна, сам же в своём лучшем платье, пошитом у адрандского портного, при узкой, украшенной сапфирами рапире и в шляпе тонкого фетра с пером белой цапли сошёл на берег. Как он и думал, его уже ждала карета, украшенная королевским гербом, рядом с которой отирались трое в чёрных плащах и при шпагах. Берек пожалел, что не прихватил с собой пистолет — переменчивый нрав короля был всем известен, а попавшие в опалу к Роджеру IV чаще оказывались на эшафоте, нежели в изгнании или даже Башенном замке. Ни на эшафот, ни в прославленную на все Святые земли тюрьму Берек не хотел угодить, но понимал, что сейчас полностью зависит от королевской воли.

— Никак легендарный приватир его величества испугался кареты и пары моих молодчиков? — услышал Берек знакомый голос и поморщился. — Не бойтесь, дражайший сэр, я решил заехать за вами в порт, чтобы оба мы успели на аудиенцию к его величеству. Вы же знаете, как он не любит, когда опаздывают.

Из кареты выглянул человек, в общем мало отличавшийся от типов, стоявших рядом с нею. Лицо его почти полностью скрывали длинные чёрные локоны и широкие поля шляпы, украшенной вороньими перьями. Он сделал приглашающий жест Береку и поторопил капера.

— Во имя всемилостивого Каберника, скорее! В этой проклятущей карете нету печи, и я так славно надышал внутри, что тратить тепло попусту — вот воистину преступление.

Берек ничего не ответил этому человеку, который был ему в высшей степени неприятен, но поспешил в карету. Ледяной ветер, рвавший тяжёлый плащ, когда он стоял на шканцах «Золотого пеликана», ничуть не утих в Престоне, и холод так и норовил пробраться под скорее модную, нежели тёплую одежду капитана.

Он уселся на удобный диван напротив человека в чёрном, напоминавшего в своих плаще и шляпе с невероятно широкими полями нахохлившегося ворона. Берек сел так, чтобы держаться от него как можно дальше, будто тот был разносчиком какой-то заразы. Сосед по карете заметил эту нарочитость капера и в темноте сверкнул улыбкой.

— Ну откуда такое чистоплюйство, мастер Берек? Вы ведь пират, пускай и на королевской службе. Ваши руки в крови уж куда как больше, нежели мои.

С этим Береку было не поспорить — королевский приватир никогда не чурался кровавой работы и частенько сам вёл в бой абордажные команды прямо со шканцев.

— Всякий льёт кровь за его величество, — ответил он, решив, что и дальше молчать будет совсем уж неприлично, а обвинений в невежливости он бы уже не стерпел, — и моя ли вина в том, что я предпочитаю лить чужую? Вы же льёте яд и распри всюду, где появляетесь.

— Всякий служит его величеству так, как умеет, — развёл руками собеседник Берека. — Вам отменно удаётся брать на абордаж валендийские и салентинские корабли, мне же — творить распри всюду, где прикажет его величество. Признайтесь, мастер Берек, вы ведь любите своё дело не меньше, чем я — своё. В этом мы уж точно сходимся, не так ли?

Берек кивнул, но не стал ничего говорить в ответ. Собеседника это ничуть не смутило — он отлично справлялся за двоих.

— Нам снова предстоит совместная служба, мастер Берек, и на сей раз вы выступите не только в роли извозчика, как в предыдущий.

— Вы что-то знаете о цели, ради которой мы были вызваны к его величеству?

— Могу лишь догадываться, но, уверен, цель эта стоящая! Это будет настоящая авантюра. Жаль только, вряд ли о ней узнают в Святых землях, и неважно, сопутствует ли в ней нам удача, или же нет.

— Вы всегда остаётесь в тени.

— Таков мой рок.

Собеседника капитана Берека можно было принять за шута, если бы не мрачная репутация, окутывавшая его. Звали его Артур Квайр, он часто добавлял к своему имени «капитан», хотя и непонятно чего именно, и был он личным доверенным человеком его величества, занимавшимся выполнением особо деликатных и грязных дел. Он подстраивал «несчастные случаи» неугодным персонам, до которых король по тем или иным причинам не мог добраться своей властью, поднимал и гасил мятежи, открыто запугивал или тайно шантажировал богатых и именитых людей как в Страндаре, так и за границей, добывал для короля планы его соседей, — в общем, был человеком столь незаменимым, сколь незаметным. Однако те, кто доподлинно знал, чем занимается капитан Квайр, считали его человеком, лишённым чести и морали, которые сам Квайр считал не более чем предрассудками.

Всегда предпочитавший честную драку Берек презирал Квайра за то, что тот бил в спину, исподтишка и желательно чужими руками. На руках самого Квайра крови и в самом деле было не так уж много.

Карета остановилась, и два капитана вышли из неё на зимний холод и ледяной порывистый ветер. Они поспешили вслед за встречавшими их гвардейцами в жарко натопленный холл королевского дворца.

Несмотря на то что время шагнуло за полночь, во дворце было довольно многолюдно. Многие придворные не спешили покидать его, покуда его величество не отойдёт ко сну, о чём объявят слуги. Никто не хотел пропустить мига, когда король отправится в опочивальню, чтобы лично засвидетельствовать своё почтение монарху и пожелать ему спокойной ночи. А раз по дворцу сновали придворные, но тут же были слуги, среди которых каждый первый на кого-нибудь шпионил, а частенько не гнушался брать деньги сразу у нескольких вельмож, и конечно, королевские гвардейцы, чинно вышагивающие по коридорам, дежурящие у дверей и на лестничных клетках.

Мимо всех их проследовали капитан Квайр и Иеремия Берек, шагая вслед за парой гвардейцев, возглавляемых сержантом в новеньком мундире и начищенной до блеска кирасе. Их провожали взглядами — завистливыми и заинтересованными в равной мере. Осведомлённые люди знали в лицо Берека с Квайром, отлично понимая раз эти двое во дворце, значит, скоро начнётся нечто интересное. Вот только где начнётся и что именно, даже самым осведомлённым оставалось только гадать.

Милостью Господа его величество король Страндара Роджер IV был персоной во многом выдающейся. В лучшие годы он славился статью и красотой, чем привлекал дам, однако от красы телесной к теперь ничего не осталось. Возраст, бремя власти и скверные привычки, среди которых не последнее место занимала страсть к прекрасному полу, избороздили его лицо морщинами. Их должна была скрыть густая борода, однако и она уже не справлялась с непосильной задачей, и скорее старила короля. Прежде атлетическое тело его величества теперь обрюзгло, и скрыть это не могла даже одежда особых покроев, придуманных специально для него, сшитая лучшими портными Страндара, Адранды и Салентины. Роджер IV, не скупясь, приглашал их в Престон, но даже подлинные чудотворцы среди мастеров нити и иглы были почти бессильны. Но куда хуже дело обстояло с его ногами. Введя в моду тугие подвязки для чулок, Роджер IV столь рьяно использовал их, что сам же стал первой жертвой этой моды. Ноги его распухали столь сильно и причиняли такую невыносимую боль, что он почти не мог стоять или ходить без посторонней помощи. Ковылять, опираясь на трость, его величество посчитал ниже своего достоинства, и проблему решил истинно по-королевски. Теперь его всюду носили на особых носилках с малым троном.

Однако ни годы, ни скверные привычки никак не сказались на остроте его ума. Роджер IV был столь же прозорлив, как и в юности, когда добивался престола, несмотря на все препоны.

Вошедшие в малый зал приёмов Квайр с Береком сразу опустились на колени перед монархом. Все знали, что Роджер IV легко может продержать в этой неудобной позе даже самых пожилых и титулованных придворных сколько угодно долго, демонстрируя свою власть над ними. Однако этой ночью у его величества не было ни времени, ни желания показывать, кто главный в этом зале. Взмахом руки он велел обоим подняться и подойти ближе. Продолжением царственного жеста его величество отпустил гвардейцев. Когда же за ними закрылись двери, Роджер IV обратился к Квайру и Береку.

— Любезные капитаны мои, — при этих словах Берек едва заметно скривился, что не укрылось ни от короля, ни от Квайра, — я призвал вас, дабы вы снова соединили усилия ради славы Страндара.

— Я готов! — выпалил Берек, шагнув вперёд. — Лишь укажите мне цель, государь.

— Цель сейчас ясна всякому, кто имеет глаза, — скривил полные губы в ухмылке его величество, — ведь именно туда направлены взоры монархов всех Святых земель.

— Водачче, — произнёс Квайр, ухмыляясь в ответ, и ухмылка его была удивительно мерзкой.

— Проницателен как всегда, мой хитроумный капитан. — Берек подумал, что если Квайр из них двоих хитроумный, то какой же он.

— Последние события, верность которых я проверял для вас, ваше величество, — согнул тот спину в поклоне, полном фальшивого подобострастия, — говорят о том, что в городе всё изменилось. Город официально подписал Салентинскую унию, войдя в неё на правах полиса, а прежний властитель Водачче стал полноправным дожем и имеет теперь место в Совете Высоких[2]. Он запретил в городе исповедовать все религии, кроме учения Веры, отменил закон, запрещавший некоторым орденам Церкви пребывать в Водачче. В общем, стал самым обыкновенным салентинским дожем.

— И чем я могу служить вашему величеству у берегов Водачче? — поинтересовался Берек. — Нужно остановить там торговлю? Это будет сложно для моих морских псов, но возможно. Каперство в том регионе сулит большие барыши, а рейды можно списывать и на красноволосых.[3] Их ведь сколько не давили Барлетта и герцог Бардорба, они всякий раз поднимают голову.

— Заманчиво, мой верный морской пёс, — длинные, распухшие пальцы короля оставались удивительно быстрыми и ловкими, он оставил в покое бороду и сплёл их, уложив ладони на объёмистом чреве, — но не сейчас. Не сейчас. Нынче у нас совсем иная цель.

Он помолчал немного, как будто собираясь с мыслями или же ожидая вопросов, однако оба капитана не спешили задавать их.

— Сейчас многие не только смотрят на Водачче, но и тянут к нему свои руки, — продолжил Роджер IV. — Салентина первой заполучила этот приз, однако его ещё надо удержать. На Водачче нацелились Адранда и Билефельце, да только они уравновешивают друг друга. Наши отвергшие Господа друзья из Виисты тоже не прочь раскрыть рот на этот кусок пирога — им пригодится такой порт на побережье Внутреннего моря, но куда больше Смотрители желают щёлкнуть по носу Святой престол.

— Так, значит, мы поможем виистанцам? — решился-таки задать вопрос Квайр. — По чести сказать, недолюбливаю я их. Слишком уж гневно они обрушиваются на столь любимые мною пороки. Я больше двух десятков раз приговорён в Виисте к смертной казни, и из них, представьте себе, ни разу за шпионаж. Там карают смертью за распутство! Немыслимо!

— Воистину так, — согласился король, и его лицо озарилось улыбкой — никто не смог бы оспорить у него лавры первого распутника Страндара, даже сейчас. — Ты правильно сказал, мой хитроумный капитан, мы поможем Виисте захватить Водачче, или же попробовать сделать это. Даже если им удастся заполучить этот порт, он принесёт им больше проблем, нежели выгод, и заставит увести известную часть флота из Полночного моря в Срединное.

— Но дело не только в этом, — понял Берек. — Главная цель вовсе не в том, чтобы, усилив, ослабить нашего союзника в Святых землях.

— Верно, мой прозорливый морской пёс. Главная цель всего предприятия — это Валендия. Карлос VIII, который с помощью герцога Бардорбы сумел сохранить корону, теперь ищет реванша. Его королевство ослабло после гражданской войны, и многие в Святых землях скинули его с политической доски.

Довольно было одного взгляда в глаза его величеству, чтобы понять — его к этим многим не стоило относить.

— Заполучить первоклассный порт по ту сторону Ниинских гор будет для вашего валендийского кузэна весьма серьёзным шагом, — поддержал короля Квайр. — А главное, заявлением о возвращении Валендии на большую политическую арену.

— Вот этого вы и не должны допустить, мои капитаны. — В голосе его величества звенела сталь, и Квайр с Береком поняли — провала миссии Роджер IV им не простит. — Валендия должна остаться за Ниинскими горами. Ещё один игрок в Святых землях не нужен.

И Квайр, и Берек быстро сообразили, в чём дело. Интерес его величества к Валендии объяснялся довольно просто. Водачче может стать шипом в боку у Виисты, откуда можно атаковать страну хаосопоклонников с юго-запада. Салентина вряд ли была способна на это — не имея регулярной армии, полагаясь лишь на наёмников, конфедерация городов-государств не могла устроить серьёзной войны с еретиками. Даже Поход за Веру против них, объявленный Отцом Церкви, провалился. Никто не пожелал месить грязь и лить кровь в опустошённой гражданской и религиозной войной стране, где поживиться особо нечем. Для наёмников Вииста интереса не представляла. А вот опасность от хаосопоклонников исходила более чем реальная. Смотрители могли призывать из Хаоса Изначального смертоносных тварей, легко решающих исход на поле боя.

Но там, где бессильна оказалась Салентина, Валендия имела куда большие шансы на успех. После гражданской войны, которую остановил герцог Бардорба, в Валендии имелось множество людей, отлично владеющих оружием и умеющих воевать. Им не находилось никакого дела дома, потому что, кроме войны, они не знали — да и не желали знать, говоря по чести, — ничего. К тому же, в отличие от салентинских наёмников, валендийцы нация весьма набожная, и само существование Виисты было для них оскорблением Веры и Господа. Без всякого золотого стимула тысячи полунищих, зато отменно владеющих пикой, шпагой и мушкетом гидальго готовы были отправиться за горы драться с еретиками. Да только сами горы были почти неприступны — немногочисленные перевалы через них стерегли виистанские крепости, где, кроме сильных гарнизонов, постоянно находились несколько самых могущественных среди смотрителей, прозванных легионами.[4] Водачче решил бы эту проблему, став морской базой для Валендийского флота, где можно беспрепятственно высадить армию для вторжения в Виисту.

— Водачче должен либо достаться Виисте, либо остаться салентинским, — подвёл итог Роджер IV.

— Ваше величество, видимо, из-за того, что сейчас царит кромешная ночь, вы не заметили ещё один весьма перспективный вариант развития событий, — во второй раз поклонился королю Квайр, вложив в этот поклон ещё больше подобострастия, хотя Береку казалось, что это просто невозможно.

— Изложи же свой без сомнения дерзкий план, многохитрый капитан, — благосклонно кивнул ему Роджер IV.

Квайр расплылся в довольной улыбке, будто кот, перед которым поставили целую миску отменной сметаны, какую обычно он с риском для жизни пытается воровать на кухне. Берек понял, что следующие слова Квайра ему совсем не понравятся.

Антрагэ был готов к визиту сюзерена и отлично понимал: ничего хорошего от этого ждать не стоит. Дуэль явно не входила в планы герцога Фиарийского, и теперь простой высылкой в Водачче, как после Турнельского парка, Антрагэ уже не отделается. Он задел самолюбие короля, и пускай был прав перед Господом и людьми, но от королевской мести его это уже вряд ли спасёт. И сюзерен не убережёт. Официально никаких претензий у короны к Антрагэ нет, но он же может встретить наёмного бретёра, а то и целую компанию наёмников в тёмном переулке. Такое не редкость на улицах Эпиналя, как и любого другого города Святых земель. Как бы хорошо не владел рапирой Антрагэ, всегда найдётся тот, кто владеет ею лучше. Или же его просто возьмут числом.

Герцог явился в дом барона без пышной свиты, в сопровождении лишь пары доверенных слуг и всего пятерых пажей. Он приехал верхом, а не в карете, и вряд ли был узнан. Ещё один титулованный гость — к Антрагэ после дуэли зачастили сторонники герцога с поздравлениями, которые хотели непременно высказать лично.

— Друг мой, — покачал головой Рене Лев после короткого приветствия и поклонов Антрагэ, — скажу тебе прямо, ты умеешь заводить врагов. Однако на сей раз своей дуэлью с несчастным глупцом Ла Шатеньре ты сыграл мне на руку.

Ла Шатеньре оказался и глупым, и подверженным смертному греху гордыни. Он не вынес позора проигранной на глазах у короля дуэли и глубокой ночью, сорвав повязку с раны, истёк кровью. Король хотел и его могилу увековечить памятником из мрамора, но этого не допустил кардинал Рильер, напомнив его величеству, что самоубийц хоронят за оградой кладбищ, где пышное надгробье будет смотреться не слишком уместно.

— Ты должен снова покинуть страну, мой верный вассал, и путь твой, как и в прошлый раз, лежит в Водачче.

— Ваша светлость? — удивился Антрагэ. — Снова в этот город? Чем он так примечателен для вас, что вы уже второй раз отправляете меня туда?

— В прошлый раз, Антрагэ, ты поехал туда, где до тебя не дотянулся бы и король в своей жажде мести. Теперь же у тебя будет дело в этом городе.

Антрагэ не стал спрашивать, какое именно — он терпеливо ждал, когда герцог продолжит.

— Представляю тебе капитана Артура Квайра, — кивнул герцог на одного из приближённых, кого Антрагэ видел сегодня впервые, — он родом из Страндара, но верно служит мне.

Глянув в лицо Квайру, чьи губы постоянно кривила лёгкая ухмылка, Антрагэ решил, что такой человек вряд ли верен кому бы то ни было, кроме самого себя. И он очень надеялся, что это понимал и герцог.

— Капитан сопроводит тебя в Водачче, куда ты прибудешь на борту страндарского корабля.

— Но что именно я должен сделать в Водачче, ваша светлость? — не утерпев, спросил-таки Антрагэ.

— Ты должен сделать всё, чтобы этот город сам вошёл в моё герцогство, мой дорогой вассал, — усмехнулся Рене Лев, — точно так же, как совсем недавно вошёл в Салентинскую унию.

— Я не мастер интриг, ваша светлость, — удивился Антрагэ. — Для подобной миссии вам нужен некто более ловкий.

— Ты мастер клинка, Антрагэ, по праву носящий звание маэстро. Твой отъезд в Водачче, где у тебя моей милостью есть даже собственный дом, не вызовет ни у кого лишних подозрений. Ты покинешь Эпиналь и Адранду на страндарском корабле и прибудешь в Водачче, где станешь действовать от моего имени.

Тогда Антрагэ понял, что сюзерену от него нужны вовсе не ловкие действия, которые в итоге приведут к тому, что Водачче станет частью герцогства Фиарийского. Хотя скорее они приведут к гибели самого Антрагэ и всех, кто вместе с ним окажется замешан в этой авантюре. В Водачче Антрагэ должен стать клинком и глазами сюзерена, подтверждая одним своим присутствием одобрение всех действий капитана Квайра. В случае же, если тот предаст интересы сюзерена, Антрагэ должен его прикончить.

Ничего этого герцог Фиарийский говорить своему вассалу не стал — Антрагэ был достаточно умён, чтобы понимать всё это без лишних слов.

— Когда страндарский корабль покинет гавань Эпиналя? — спросил Антрагэ, прикидывая в уме, сколько времени ему понадобится на сборы.

Герцог глянул через плечо на капитана Квайра, и тот, поняв его, ответил на вопрос:

— Через два дня, с утренним приливом.

Более чем достаточно, особенно если вспомнить, в какой спешке Антрагэ пришлось покидать Эпиналь в прошлый раз.

Сюзерен, казалось, хотел покинуть гостиную, где беседовал с бароном, однако, уже встав из кресла и направившись к двери, обернулся.

— Совсем забыл, дорогой мой Антрагэ, я ведь пришёл в первую очередь поздравить тебя с победой! Ты славно утёр нос его величеству!

А вот эти слова заставили Антрагэ надолго задуматься. Сюзерен вышел из гостиной, барон проводил его и вернулся обратно. Велел подать лёгкого вина, закусок и трубку. Он много размышлял над сутью предстоящей миссии в Водачче. Отношения между королём и герцогом Фиарийским ухудшались день ото дня. Рене Лев мечтал о прежних временах, когда его герцогство превосходило по могуществу Адранду, когда его предки лишь формально подчинялись Эпиналю и держали свой двор в Тильоне, более роскошный, нежели королевский. Когда к ним приезжали послы от императора Билефельце с недвусмысленными предложениями от его правителя, подписанными титулом «кайзер».[5] Рене Лев хотел выйти из королевской тени — снова стать самостоятельным властителем.

В самых своих смелых размышлениях Антрагэ доходил до того, что его сюзерен вполне может отправить тайного гонца к Отцу Церкви, дабы тот признал его королём. Но для этого у Фиарийского герцогства было мало земли, не хватало влияния в Святых землях, и эту проблему вполне могло решить присоединение Водачче и всех земель, лежащих вокруг него. Они граничат с землями герцога, и ввести туда войска можно будет очень быстро. Тем более что у Рене Льва имеются под рукой три верных ему и только ему одному полка Чёрных рейтар под командованием графа де Кревкёра.

Антрагэ просидел в гостиной, окутанный клубами табачного дыма, до темноты. Он даже позабыл распорядиться насчёт отъезда. Он сидел и думал — ведь сейчас его верность проходила серьёзную проверку. Сюзерен затеял самый настоящий мятеж против королевской власти, вознамерился сам стать королём или равной ему персоной, нарушив вассальную присягу, которую давал венценосной особе. Именно последние слова Рене Льва убедили в этом Антрагэ — прежде сюзерен никогда не позволял себе отзываться о его величестве в таком тоне и такими словами. Антуан VIIIпосле неудачной дуэли, где его чемпион не сумел отстоять королевскую честь, лишился последних крох уважения со стороны герцога Фиарийского.

Получалось, что своими действиями Антрагэ будет способствовать мятежу, а это уже государственная измена и гарантированное место на эшафоте, если авантюра закончится провалом. Барон прямо сейчас должен был отправиться к кардиналу и выложить ему все свои предположения. Рильер был достаточно умён, чтобы принять слова Антрагэ всерьёз, но что потом? Шпионить на кардинала? Расстраивать планы сюзерена, которому давал присягу?

Выбор перед Антрагэ стоял между верностью королю и верностью сюзерену. Именно он стал причиной долгих раздумий, к которым прежде не был склонен повеса Антрагэ.

Начало мая в Альдекке — столице королевства Валендия, было весьма приятным, солнце уже начинало припекать, дожди становились редкостью, но пока это ещё никого не тревожило, и люди, радуясь каждодневному теплу, всё больше времени проводили на улицах. В частных садах и общественных парках начинали цвести деревья, и молодые люди завлекали туда девушек полюбоваться цветением и урвать пару поцелуев, а то и чего побольше — тут уж как повезёт. С утра до вечера играли мандолины и гитары, под окнами дам звучали серенады, частенько прерываемые звоном стали. Это разъярённые назойливостью ухажёров отцы и братья дам брались за оружие, чтобы изгнать надоевшего певца. Однако и певцы нередко бывали не лыком шиты и могли дать отпор кому угодно.

Вот только молодой человек, шагавший в то утро по улицам Альдекки, не интересовался ни цветущими садами, ни прекрасными дамами, хотя последние и бросали на него заинтересованные взгляды. Очень уж необычной и, что греха таить, привлекательной внешностью тот обладал. Звали молодого человека Эшли де Соуза, и был он сыном валендийского капитана и страндарской дворянки, которую пленили чёрные глаза, очаровательная улыбка и серенады, на которые не скупился отец Эшли. От родителей молодой человек взял лучшие черты обеих наций, и потому никогда не испытывал недостатка в женском внимании. Прежде он никогда не отказывал себе в нём, но всё изменилось несколько лет назад.

Теперь серенады и гитарные переборы остались для Эшли де Соузы в прошлом. Он весь отдался стали. Сталь поблёскивала в его серых глазах. Сталь скрывалась в ножнах клинками рапиры и множеством умело спрятанных под одеждой кинжалов. Ни один рисколом, а именно им был Эшли де Соуза, никогда не полагался на единственный клинок.

Как и все члены небольшого рыцарского ордена, давно уже совместившего в себе функции внешней разведки и тайной полиции внутри государства, Эшли де Соуза предпочитал простой костюм тёмных тонов, в котором его легко было принять за небогатого дворянина, живущего в столице почти исключительно за счёт своей шпаги. Такими людьми полнилась Альдекка — ведь далеко не все титулованные дворяне и гранды королевства горели желанием лично отстаивать свою честь с оружием в руках. Многие полагались как раз на таких вот дворян, берущихся на любое дело и сделавших риск своим ремеслом. Их нанимали драться за дуэлях вместо себя, платя долги чести золотом и чужой кровью. К ним же обращались, когда надо было без особого шума разделаться с врагом в тёмном переулке. Эти люди ни во что не ставили ни свою жизнь, ни тем более чужую.

Дом, куда вошёл Эшли, ничем не выделялся среди ему подобных. Он мог принадлежать кому угодно, и никакой мрачной репутацией не пользовался. Не пустовал, не ветшал, — за ним ухаживал приличный штат слуг, а раз в несколько месяцев даже вселялся самый настоящий гранд родом из далёкого Эль-Бьерсо. В остальное же время дом служил рыцарскому братству, известному как Валендийские рыцари мира. Об их существовании знали все в королевстве и многие за его пределами. Ими пугали расшалившихся детей и их видели в ночных кошмарах шпионы и предатели, считающие, что допустили ошибку. Главной задачей Валендийских рыцарей мира было поддержание стабильности внутри государства, а сразу за нею шёл шпионаж в других государствах, шантаж влиятельных персон, выведывание чужих секретов.

Недавняя гражданская война расколола и братство рыцарей мира, едва не уничтожив его полностью. В ней рисколом часто сходился с рисколомом, потому что высокопоставленные рыцари мира, отдающие им приказы, принадлежали к разным партиям и политическим фракциям, рвущим Валендию на куски. Теперь же, когда гражданская война осталась в прошлом, но отнюдь не была позабыта, рыцари мира взялись за работу с удвоенным старанием, как будто пытаясь оправдаться за то, что вообще допустили нечто подобное. Они полностью сосредоточились на внутренних делах Валендии, искореняя последние очаги смуты и аристократического мятежа, огнём выжигая поместья продолжающих бунтовать дворян и даже грандов королевства. Все их действия были заранее одобрены его величеством — трон под Карлосом IV был очень уж шаток, и он стремился как можно скорее и жёстче покончить со всеми врагами. Даже с мнимыми.

В просторной прихожей ничем не примечательного дома собрались в то утро более чем интересные личности. Для начала — никто из них не был рисколомом, и вообще вряд ли имел хоть какое-то отношение к рыцарям мира. И всех их роднило одно — они были прирождёнными убийцами, теми, кто не ставит ни в грош свою жизнь и ещё дешевле ценит чужую.

Стоявший ближе к окну с плотно задёрнутыми шторами высокий тип, скорее всего, салентинец, его выдавало не только платье, но и повадки — сколько бы он ни прожил в Валендии, а всё равно оставался здесь чужаком. Морщины на лице и седина в короткостриженой бороде были следами не возраста, но перенесённых тягот — салентинец был совсем не стар. И уж с длинной рапирой, что висела у него на боку, управлялся отменно.

За столом на мягком стуле сидел, сложив руки на груди и надвинув шляпу на глаза, человек, всеми повадками похожий на Эшли. Скорее всего, бывший солдат или даже офицер, но вряд ли высокого чина, судя по показному равнодушию ко всему вокруг. Он делал вид, что спит, даже посапывал, вот только никого из собравшихся обмануть не мог. Все видели, как он то и дело поглядывает на остальных из-под полей своей широкополой шляпы. Также ни от кого в комнате не укрылось, что пальцы его лежат очень близко от рукоятей тяжёлой шпаги и старомодной даги с закрытой гардой.

Третий же оказался сарком — уроженец Ниинских гор отличался воистину лошадиным лицом с тяжёлым подбородком, покрытым седоватой щетиной, и крупными зубами, которые он обнажил в пародии на приветливую улыбку. Одевался он как простой горожанин, и не будь у него на поясе меча, его легко было принять за очередного горца, подавшегося в столицу на поиски заработка. Вооружён сарк оказался именно мечом — длинным и ещё более старомодным, нежели дага якобы дремлющего в кресле усача-солдата. Такими лет сто назад закованные в броню деды и прадеды нынешних дворян азартно лупцевали друг друга, пока огнестрельное оружие не изменило лик войны. Вот только сарку это было то ли невдомёк, то ли просто ему было наплевать с высокой колокольни, как и большинству представителей его народа. У себя в горах, как не понаслышке знал Эшли, сарки жили древними обычаями и в Господа особо не верили, догматов Веры придерживаясь постольку-поскольку. Но в их селения и городки даже всесильная валендийская инквизиция предпочитала не соваться.

Никто не спешил здороваться или представляться. В душной из-за зашторенных окон приёмной воцарилась тишина, не нарушаемая теперь даже фальшивым сапом усатого солдата. Одинокая муха, проснувшаяся раньше срока, принялась нарезать круги в воздухе, нигде не садясь. Жужжание её крыльев звучало едва ли не оглушительно в безмолвии приёмной. Эшли краем глаза заметил назойливое насекомое, но не успел и пальцем дёрнуть, как черноволосый салентинец вдруг выбросил правую руку вперёд — с хрустом сжались его пальцы, затянутые в кожаную перчатку. Жужжание оборвалось. Обнажив в улыбке ровные, белые зубы, салентинец плотнее сжал кулак, давя несчастное насекомое.

Тут большие напольные часы пробили десять утра, и, словно призванный скрипом механизма и глуховатыми ударами гонга, в прихожую вошёл хорошо знакомый Эшли субъект. Луис де Каэро — такой же рисколом, как и сам де Соуза. Ещё недавно они были почти врагами, ведь по разные стороны баррикад стояли их командоры, но теперь эти времена остались в прошлом. Им даже клинки пришлось как-то скрестить, однако никакой настоящей вражды между двумя профессионалами своего дела не было и в помине.

— Вы пунктуальны, сеньоры, — произнёс де Каэро, — это радует.

Одновременно он глянул прямо в глаза де Соузе и слегка прикрыл веки, как будто прищуриваясь из-за упавшего на лицо луча света, пробившегося через шторы. На самом деле это был знак для де Соузы — тот не должен выделяться, сейчас он точно такой же наёмный эспадачин,[6] как и остальные трое.

Де Соуза отлично знал, что дверь, через которую вошёл Каэро, ведёт в короткий коридор, заканчивающийся ещё одной дверью. Куда более прочной и тяжёлой, ведь за ней располагалась просторная комната с большими окнами и рабочим столом, где принимал визитёров Алессандро де Сантос граф Строззи, в узких кругах известный также как Команданте, а при дворе — как Тень тени. В братстве рыцарей мира граф Строззи руководил рисколомами, взяв под свою опеку их всех после окончания гражданской войны. Теперь эти профессиональные убийцы, выполнявшие в братстве самые грязные и секретные задания, находились под одним руководством, и никогда впредь не столкнутся друг с другом как враги. По крайней мере, пока жив Команданте, которого уважали все рисколомы.

Войдя в залитую солнечным светом комнату, Эшли, как и все остальные, прикрыл глаза рукой. Разглядеть стоявшие там фигуры это ему не помогло. Он отлично знал трюк Команданте, вот только ничего поделать с ним не мог. Граф Строззи первым делом выводил своих гостей из равновесия, заставляя глядеть на чёрные силуэты на фоне беспощадно бьющего в глаза света, или, наоборот, встречать их в полутёмной комнате, где всё теряется в бесконечной пляске теней и полумрака.

Шедший первым Каэро отступил в сторону, давая остальным войти, а после плотно затворил за ними дверь.

— Сеньоры, — обратилась ко всем четверым тень у окна знакомым Эшли голосом графа Строззи, — вы не знаете меня, и до поры я останусь для вас инкогнито. — Никто не возражал — все смотрели на графа с интересом и опаской. Теперь уже и не только усатый солдат держал ладони близко от рукоятей. — Вас выбрали потому, что вы — лучшие в своём деле, а также из-за того, что ни один из вас не отягощён таким понятием как мораль. — При этих словах салентинец и сарк осклабились, солдат же продолжал слушать с внимательным равнодушием. — Для начала ответьте мне на один вопрос: что вам известно о Водачче?

— Город только из-за полной импотенции дожей оставался свободным столь долго, — опередив всех, заявил салентинец, лучше других осведомленный о состоянии дел на Феррианском полуострове.

— Кроме бессилия правителей унии, — возразил граф Строззи, — у Водачче была своя защита. Однако теперь город её лишился, о чём говорят последние события. Водачче нужен Валендии, и вы, коли согласитесь, поможете ей его получить.

— Отчего бы вам не прибегнуть только к помощи своих рисколомов, ваше сиятельство? — обратился к графу усатый солдат, чем поверг в замешательство не только Эшли с Каэро, но и самого Команданте.

— Вы знаете меня настолько хорошо, чтобы узнать мой голос? — поинтересовался тот, и Эшли заметил, как Каэро убрал левую руку за спину — рисколом был превосходным мастером метать ножи, в чём сам Эшли однажды убедился на собственном опыте.

— Я не вас узнал, ваше сиятельство, а вот этого. — Солдат мотнул головой в сторону Эшли. — Он при Мордове привёз гранд-генералу Эрнандесу, что командовал там, весть из Альдекки и ольстру[7] с заряженным пистолетом.

Эшли отлично помнил, как ещё до гражданской войны, во время кампании против виистанских еретиков, он привёз гранд-генералу Эрнандесу, с потрохами продавшемуся хаосопоклонникам, приговор Коронного суда и возможность избежать эшафота. Гранд-генерал, чья армия почти полгода топталась под стенами горной крепости без каких-либо видимых результатов, оказался человеком далеко не глупым и предпочёл пустить себе пулю в лоб.

— А у вас хорошая память на лица, сеньор, — произнёс Эшли, всерьёз подумывая, не прикончить ли этого усача, который замечает, а главное, запоминает слишком много.

— Никогда не жаловался.

Бывший солдат вежливо тронул край шляпы, и тут же левая рука его будто сама собой оказалась у закрытой гарды даги.

— Все вы одарены теми или иными талантами, что и определило выбор, — вмешался граф Строззи, сделав-таки несколько шагов вглубь комнаты, чтобы все могли разглядеть его.

Внешность у Команданте была довольно запоминающейся — бледная кожа, мешки под глазами от постоянного недосыпа. Командор рыцарей мира страдал полнокровием, из-за чего запавшие глаза его были красны от пронизывающих их мелких сосудов, казалось, готовых взорваться в любой миг. Особенно страшно становилось, когда граф Строззи впадал в ярость, что с ним нередко случалось из-за воистину взрывного темперамента. Вот только мало кто знал, что он легко может контролировать эмоции, и большая часть его «взрывов» не более чем отлично продуманная игра на публику. Одевался Команданте именно так, как и положено гранду Валендии, и под фальшивой скромностью его одежд скрывалась подлинная роскошь.

— Вы выбраны стать теми, кто возглавит наши силы в Водачче, — продолжил Команданте. — Каждому из вас будет поручена особая задача, и если вы справитесь с ними, то Водачче станет валендийским.

— Я тут кое-чего не уразумел, — заявил салентинец, — с чего бы это всем нам помогать Валендии? Понимаю ещё этот солдат, — кивок в сторону усача, — но что нам, остальным, с этого перепадёт?

— Награда будет щедрой, не сомневайтесь, — ожидаемо заверил всех Команданте, — казна не поскупится на золото для вас. И к тому же я могу гарантировать всем, кто будет участвовать в миссии в Водачче, полное королевское помилование и отпущение всех прошлых грехов.

А вот это было уже очень и очень заманчиво для всех, собравшихся в этой комнате. Уж чего-чего, а прегрешений за душой у каждого из них было более чем достаточно. Перед ними сейчас стоял выбор — рискнуть жизнью, к чему им не привыкать, и в случае удачи будто заново родиться на свет, выйдя из купели такими же чистыми ото всех прошлых грехов, как младенец, или отказаться и уйти, позабыв об этом доме и предложении, сделанном здесь. Об этом варианте граф Строззи даже упоминать не стал — здесь собрались люди, всё исключительно хорошо понимающие.

Глава вторая У чужих берегов

Торчать в адрандском порту было почти мукой для Берека. Слишком уж он привык слышать речь, звучащую сейчас вокруг него, исключительно на палубе вражеских кораблей. В последние годы, конечно, между Адрандой и Страндаром не было никаких конфликтов, даже таких, к которым привлекали бы каперов, вроде Берека. Его «Золотой пеликан» большую часть времени проводил в рейдах у берегов Валендии и Коибры, в абордажах торговых кораблей салентинцев во Внутреннем море, в отчаянных схватках с красноволосыми пиратами, служащими халинскому халифу. Но всё же Берек не забывал, что начал свою карьеру капера именно во время торговой войны между его Родиной и Адрандой.

Матросы гуляли в порту адрандской столицы, пропивали остатки своей доли от прошлого рейда и блудили направо и налево. В последнем от них не сильно отставали офицеры «Золотого пеликана». Берек понимал, что через пару дней у половины из них обнаружатся симптомы «адрандского насморка», и если матросов за это ждала порка от беспощадного Брана Мак-Морна, то с офицерами так просто не обойтись. Возможно, придётся даже выделить кое-кому из самых поиздержавшихся немного денег из собственных запасов, куда более скудных, нежели гласила молва. Иеремия Берек был богат скорее на словах, нежели на деле, и любил пустить пыль в глаза, что стоило ему едва ли не всего заработка в рейдах.

Загонять сейчас команду на борт было неразумно — хуже того, это прямой путь к мятежу. Как ни любили матросы и офицеры своего капитана, но любовь их простиралась до известных пределов. Покуда Берек разрешал им определённые вольности, его слушались во всём остальном. «Золотой пеликан» не был военным кораблём, и порядки на его борту царили куда менее суровые.

И всё же, как ни мучило Берека пребывание в эпинальском порту, отправляться дальше ему хотелось ещё меньше. Следующий пункт назначения, а главное — тот, кого они должны там взять на борт, ему совершенно не нравился. Из-за него в голове Берека иногда мелькала шальная мысль пырнуть ножом в спину Квайра, предварительно отдав приказ бойцам абордажной команды расправиться с его молодчиками, и, наплевав на королевский приказ, уйти куда подальше. Вышвырнуть каперский патент в море и стать свободным, как когда-то очень давно. Когда на совсем другом корабле он грабил кого хотел, не отдавая предпочтения ни одному флагу, а после отсиживался в самых разных портах. Когда ему грозила петля за пиратство почти во всех государствах Святых земель, имеющих выход к морю. Когда у него были все шансы прожить жизнь яркую, свободную, но очень короткую. Такую, что заканчивается обычно либо на залитой кровью палубе, либо в петле. Но он неизменно отбрасывал эти мысли, слишком глупые и наивные. Берек был опытным капитаном и на службе у страндарского короля сделался врагом для всех остальных владык Святых земель.

Утром второго дня пребывания «Золотого пеликана» в Эпинальском порту Берек сам стоял первую вахту на шканцах. Могучий Бран Мак-Морн недавно вернулся с берега, как обычно, кулаки его были рассажены до крови, но на теле ни единого синяка или пореза. Он был умелым бойцом и несказанно везучим человеком, а сам верил в предсказание старой ведьмы, которая напророчила ему смерть от стали, но не прежде чем произойдут некие три события, о которых эрландер предпочитал помалкивать. По всему выходило, что события эти не наступили, потому что изо всех драк и самых жестоких абордажей Бран Мак-Морн выходил без единой серьёзной раны.

Берек стоял, опершись на ограждение шканцев, и глядел на сонный порт, который пробудится нескоро. Никакой жизни на узких и кривых улицах его, ведущих к питейным заведениям, не было. Да и по широкому Тележному проспекту ещё не катили запряжённые ломовыми лошадьми возы с самыми разными товарами, прибывающими в город и покидающими его. Привыкший к постоянной суете, царящей на борту корабля, Берек особенно ценил такие редкие моменты тишины и покоя. Именно поэтому он частенько стоял первую вахту сам, наслаждаясь покоем, который был таким редким гостем в его жизни.

Появление на улице кареты удивило Берека. Он никак не ожидал, что какой-то аристократ (а судя по гербу с баронской короной, в порт пожаловал человек титулованный) решит покинуть постель раньше полудня. Привыкший с детства к тяжёлому труду и подъёмам до зари Берек всегда считал дворян и особенно аристократов существами ленивыми, вроде свиней. Точно так же они проводят свои дни в праздности, с той лишь разницей, что под нож идут лишь некоторые из них, а не все поголовно, как это случается с теми же свиньями. Карета уверенно катила по портовой грязи, на запятках её стояли двое рослых грумов, ещё один сидел рядом с кучером. Все слуги были людьми тёртыми, в чьей компании не страшно отправиться в самые нереспектабельные кварталы. Чем сильнее карета приближалась к его кораблю, тем сильнее росло беспокойство Берека. По всей видимости, к нему таки пожаловал пассажир, которого они ждали в Эпинале. Когда же из кареты прямо в грязь выскочил отлично знакомый Береку человек в чёрном, у капитана не осталось ни малейших сомнений.

Квайр распахнул перед вторым пассажиром дверцу, придержал её, пока тот выходил. В этот момент фальшивый капитан больше всего напоминал вышколенного лакея — ещё одна из его многочисленных личин. Берек иногда думал, а помнит ли Квайр себя настоящего. Задай Берек ему этот вопрос, тот вряд ли смог бы ответить. Из кареты вышел, не побоявшись запачкать сапоги, невысокого роста человек, одетый по последней моде и с рапирой на боку. Все его манеры говорили о том, что он титулованный дворянин. Он шагал по портовой грязи, будто по паркету королевского дворца, не обращая внимания на то, что на сапоги его налипали комья. Спину дворянин держал очень прямо, и Берек решил, что это скорее последствие ранения, нежели просто аристократическая привычка. Квайр поспешил за дворянином, а грумы принялись снимать с кареты сундуки и сумки — багаж их хозяина.

— Подайте сходни! — выкрикнул Квайр. — Скорее же! Нам не пристало ждать!

Вахтенные матросы сначала покосились на стоявшего на шканцах капитана и лишь после его кивка взялись за сходни. Вскоре Квайр вместе с аристократом поднялись на борт и тут же отправились на шканцы — к Береку. Капитан вежливо приветствовал обоих, надеясь, что в голосе его не была слышна холодность. Он был отнюдь не рад такому гостю на борту — среди его матросов адрандскому барону никак не место. Однако тот был ключевым звеном замысла, изложенного Квайром Роджеру IV, и Берек ничего с этим поделать не мог.

— Капитан, позвольте представить вам Шарля де Бальзака, барона д’Антрагэ, — раскланялся непонятно перед кем Квайр. — Он будет представлять в нашей компании герцога Фиарийского.

Квайр обернулся к адрандцу и представил тому Берека, назвав его не иначе как «нашим любезным капитаном». Берек ожидал наглого высокомерия, присущего всем аристократам, а уж адрандским — в первую очередь, однако барон д’Антрагэ удивил его. Он стянул с правой ладони перчатку тонкой кожи и протянул руку Береку.

— Рад знакомству с вами, капитан.

Берек даже слегка опешил от такого обращения, но умом он обладал острым и быстрым, а потому легко сориентировался и пожал протянутую руку. Рукопожатие у барона оказалось крепким. Ладонь его, как почувствовал Берек, явно была привычна к рукояти шпаги. Похожие мозоли украшали и его собственную пятерню.

— Матросы проводят ваших слуг в лучшую каюту, — сказал Берек, — однако «Золотой пеликан» не пассажирский корабль, так что особой роскоши вам ожидать не стоит.

— Мне не впервой путешествовать морем, капитан, — заверил его Антрагэ, — так что я примерно знаю, что меня ждёт.

— Тем лучше.

Берек ненадолго покинул шканцы, чтобы раздать команды. С одной стороны, он был рад, что «Золотой пеликан» покидает эпинальскую гавань. С другой же — следующий пункт назначения его совсем не радовал.

Вилль был небольшим, но очень старым городом. Он почти не пострадал в гражданской войне, огнём и мечом прошедшейся по городам и весям Виисты, после Винтертурской дефенестрации, когда разъярённая толпа, ведомая графом Турном, выкинула из окон столичной ратуши нескольких чиновников. Война между безбожниками, верившими в Хаос изначальный и сторонниками Веры в Господа, продлилась около тридцати лет, почти полностью разорив Виисту. Однако победа осталась за хаосопоклонниками, правящими теперь погрязшей в нищете и убожестве страной.

Правда, Вилль отнюдь не выглядел убогим или нищим. Он был старым и весьма неприветливым.

— Здесь меня трижды приговаривали к смерти за распутство, — похвастался Квайр.

Он, Берек и Антрагэ стояли на шканцах «Золотого пеликана» и смотрели на приближающийся виистанский порт. Высокие крыши тянулись к небу, затянутому тучами. Было достаточно холодно, и казалось, вот-вот пойдёт дождь.

— И кто тогда отправится за ещё одним попутчиком? — спросил Берек, которому совсем не хотелось покидать борт «Золотого пеликана» и отправляться в этот неуютный город.

— Конечно же я, — рассмеялся Квайр. — Я ведь на службе его величества Роджера Четвёртого, и местные власти не посмеют тронуть меня и пальцем. Да и вы считаете, меня здесь знают в лицо? Я не настолько глуп, господа!

Его обычная одежда тёмных тонов как нельзя лучше подходила для Вилля, как и прочих городов Виисты. Здесь скромность была возведена в ранг первой добродетели, а за наряд вроде того, что носил Антрагэ, запросто можно угодить в тюрьму. Законы против роскоши в Виисте были приняты самые строгие.

— Вам, капитан, не стоит отпускать матросов с корабля, — заявил Квайр, прежде чем покинуть «Золотого пеликана». — Я надеюсь, что с вечерним приливом мы покинем Вилль.

Берек также надеялся на это — задерживаться на рейде мрачного города безбожников у него не было никакого желания. Правда, был соблазн поднять паруса и покинуть Вилль, как только Квайр сойдёт на берег. Ведь второй пассажир, который должен присоединиться к их компании, откровенно пугал Берека, несмотря даже на то, что ещё не поднялся на борт его корабля.

Предупреждение насчёт команды также лишним не было. Берек знал, что законы против бродяжничества в Виисте столь же строги, как и против роскоши. И частенько, прикрываясь ими, стражи порядка хватали матросов прямо на улицах и волокли на общественные работы, где всегда ценились лишние рабочие руки. Вызволять же их потом приходилось капитанам, причем за весьма приличные деньги. Матросы ведь просто так не давались, пытались отбиться от стражников, тем самым навлекая на себя дополнительное наказание в виде немалого штрафа.

Берек ничего подобного не желал, а потом отдал чёткий приказ всей команде оставаться на борту. Это вызвало глухое недовольство, однако капитан знал, что справится с ним. Тем более что он через офицеров пустил слух, что «Золотой пеликан» идёт в Водачче, и уж там-то команда сможет разгуляться по полной.

— Вам не нравится вся затея, капитан, — обратился к Береку Антрагэ, стоило только Квайру сойти на берег, — зачем же вы ввязались в неё?

— Я — капер на службе его величества, Роджера Четвёртого, и выбора у меня нет. Пускай я и не военный моряк, однако приказ короля для меня — закон. А нравится он мне или нет, особой роли не играет. Однако и вы, барон, также не в восторге от этого предприятия.

— Я служу герцогу Фиарийскому, и выбор у меня столь же невелик, как и у вас. Мне нечего делать в Эпинале, а вот в Водачче я могу пригодиться сюзерену, значит, я буду там.

Берек, выслушав его, подумал, что верность дворян и аристократов — штука весьма относительная. Сам капитан, по крайней мере, был честнее в этом вопросе, будучи верен тому, кто ему платит и даёт защиту. А до высокой политики и прочих игр ему дела не было.

Антрагэ вскоре наскучило стоять на шканцах, однако и сходить на берег он не спешил. Город нагонял на барона тоску, и дрянная погода тут была виновата не в первую очередь. Старинная архитектура готического стиля, когда всё словно стремится к Господу — вытянутые крыши домов, высокие шпили бывших храмов, — делала Вилль похожим на ежа, ощетинившегося в небо десятками игл. Вид угрожающий и отнюдь не располагающий к прогулкам. Да и законы против роскоши, принятые в Виисте, сулили Антрагэ приличный штраф лишь за то, что он прогуляется в своём самом скромном наряде по улицам. Возвращаться в каюту барон тоже не хотел — помирать от скуки лучше на шканцах, а не в тесной клетушке. Здесь хотя бы воздух свежий.

Вернулся Квайр достаточно быстро, и у Берека появились надежды и в самом деле покинуть Вилль с вечерним приливом. Шагал фальшивый капитан пешком в сопровождении высокого человека в тёмной одежде местного покроя, на фоне которой контрастно выделялся белый воротник, и широкополой шляпе. Оружия при себе спутник Квайра не имел, да оно и не было ему нужно — ведь он был Легионом, одним из сильнейших смотрителей. Он мог призывать из Хаоса Изначального настоящие полчища кровожадных тварей, не знающих ничего, кроме вечного голода. Именно Легионы, отрекшиеся от своих имён, изменили ход войны в Виисте, а после захватили в ней власть, сосредоточив в своих руках её духовный и мирской аспекты. С таким союзником амбициозный и авантюрный план капитана Квайра получал серьёзные шансы на успех.

Антрагэ присутствие Легиона отнюдь не порадовало. Если герцог Фиарийский знал о том, что в Водачче отправится ещё и архиеретик, каким был один из Легионов, то участие самого Рене Льва в этом предприятии становилось преступлением уже не только против законов Адранды, но и против самой Веры. Знай об этом Антрагэ с самого начала, и его верность сюзерену могла бы и не пройти проверку. Теперь же отступать поздно — он сам замаран в этом деле по уши, и если потерпит фиаско, то отправится на костёр. Вот только успех авантюры настораживал барона всё сильнее и сильнее. Ведь под успехом герцог Фиарийский и якобы верно служащий ему капитан Квайр могли понимать несколько разные вещи.

Легион не стал даже подниматься на шканцы. Остановившись у лестницы, ведущей туда, он коснулся двумя пальцами края шляпы и отправился вниз. Видимо, по дороге Квайр успел рассказать новому пассажиру, где находится его каюта. Береку оставалось уповать, что Легион и впредь будет столь же разумно вести себя и не станет мозолить глаза команде. Пускай служили на «Золотом пеликане» далеко не набожные люди, однако откровенного еретика они могли стерпеть рядом с собой лишь по прямому приказу капитана. Но ведь никто не застрахован от несчастных случаев — и Легион легко мог оказаться за бортом, если станет слишком часто покидать свою каюту.

Берек решил, что лучше занять команду делом — и велел готовить «Золотой пеликан» к отплытию.

— Поторопитесь! — напутствовал он своих матросов. — Мы должны покинуть гавань с вечерним приливом!

И команда потрудилась на славу — «Золотой пеликан» вышел в море, как только вода поднялась достаточно высоко. Никто не хотел оставаться на рейде города еретиков и безбожников лишнего часа. О том же, что архиеретик сейчас находится на борту, большинство предпочитали просто не думать.

Глава третья По своей земле

Почтовая сеть, как и все институты Валендии, восстанавливалась после гражданской войны. Пока в провинциях шли бои между сторонниками и противниками короля, ни о каких почтовых дилижансах и думать не стоило. Но теперь, когда герцог Бардорба вложил в неё известную часть собственных сбережений, они возобновили движение. Говорили, что могущественный гранд таким образом заполучил все доходы, что можно было извлечь из почты в течение десяти лет, ведь не просто так он отдал на восстановление сети дилижансов и постоялых дворов королевской почты просто астрономическую сумму. Но как бы то ни было, герцогу за это были благодарны многие, потому что нормально действующая почтовая и курьерская сеть была важна не только государству. Возобновившийся обмен корреспонденцией внутри Валендии, а также отправка писем за границу и получение их оттуда благотворно сказались на торговле, и в целом подняли престиж королевства, упавший в годы смуты ниже некуда.

Именно в почтовом дилижансе путешествовали Эшли де Соуза вместе с усачом-солдатом, которого звали Хосе Рамон Пинто-Кастельянос, но длинному имени он предпочитал кличку Кабо.[8] Превратившееся в прозвище звание говорило о немалом уважении, которое питали к нему товарищи по оружию, далеко не каждого они признали бы старшим над собой, несмотря ни на какие звания. В полках, формируемые из уроженцев одной местности, нравы царили весьма патриархальные, что поддерживалось и поощрялось офицерами, потому что все считали, что так больше порядка. На самом деле Эшли знал, что картина далеко не столь проста и пасторальна, как предпочитали считать многие военные чины, однако порой закрывались глаза даже на самые вопиющие случаи, покуда те не становились некой системой. Вот тогда в полк отправлялись рыцари мира, или, хуже того, братья Святого креста, чтобы очистить его от скверны. И если рыцари мира в полном соответствии со своим названием действовали чисто и не оставляли после себя следов, то братья Святого креста, не зря прозванные Кровавыми клинками, уничтожали всех, кого считали причастными к тем или иным порочным событиям. Не раз и не два находящиеся на грани бунта полки сами успокаивались, стоило только зачинщикам узнать, что к ним отправляют братьев Святого креста. Правда, бывали и случаи, когда из-за таких вот визитов полки, наоборот, поднимали восстание — солдат и офицеров часто возмущали действия Кровавых клинков.

Эшли сам выбрал путешествие с этим удивительно памятливым человеком. Хосе Рамон был в некотором роде идеальным спутником для Эшли — почти не разговаривал, всё время в дороге дремал. Конечно же, рисколом видел, что расслабленность Кастельяноса фальшивая, тот всё время держал руки недалеко от оружия. Он чем-то напоминал Эшли кота — вроде и спит себе, но тем не менее всегда готов сорваться с места при первых признаках опасности. Эшли и сам был таким же, разве что фальшивую дремоту не разыгрывал, и если засыпал, то спал по-настоящему, хотя и вполглаза, как тот же кот.

Они стоили друг друга — молчаливые, мрачные, всегда готовые к драке. При всей внешней непохожести всякому, имеющему глаза, становилось понятно — эти двое одного поля ягоды. Остальные пассажиры дилижанса предпочитали сидеть от них подальше, как будто Эшли и Кастельянос были заразными больными. С ними никто не пытался заговорить, да и вообще в их присутствии умирали разговоры. Ни внутри дилижансов, где обычно пассажиры болтают друг с другом от скуки, ни на постоялых дворах. Стоило только этим двоим переступить порог, как разговоры становились тише, а после и вовсе прекращались до тех пор, пока Эшли и Кастельянос не покидали общую залу. Как только оба они выходили, в помещение словно заново вдыхали жизнь — голоса звучали громче, многие требовали ещё вина или пива, иные же принимались активнее лапать служанок. Людям как будто надо было снова почувствовать себя живыми.

Эшли отлично видел это и понимал. Он иногда задумывался, почему так происходит? Что за жуткая аура смерти окружает его? Когда это началось? Хотя на последний вопрос у него как раз был ответ, но о тех событиях он предпочитал не вспоминать. И всё же нет-нет, а они прорывались в тяжких снах, после которых поднимаешься на ноги ничуть не отдохнувшим.

Полёт стрелы, негромкий вскрик, кровь на платье, кровь на руках…

Эшли гнал эти воспоминания. Он хотел забыть об этом. А пуще того забыть о том, что было прежде этих событий, о мирной жизни до войны, о семье — да, в первую очередь о семье. О жене и сыне…

Когда эти воспоминания подступали, Эшли надолго задерживался в общей зале и молча пил, накачивался дешёвым вином. И как-то так получалось, что вместе с ним всегда пил и Кастельянос. Перепить бывшего солдата оказалось делом просто невыполнимым — всякий раз Эшли первым падал лицом на стол и весьма смутно помнил, как собутыльник несёт его наверх, причём без посторонней помощи. Просыпался Эшли всегда в постели, с дикой головной болью, однако воспоминания на какое-то время оставляли его.

— Зачем ты пьёшь со мной, пока я не упаду? — как-то раз всё же спросил Эшли. В тот вечер они с Кастельяносом приговорили три бутылки дешёвого креплёного вина, и в глазах рисколома всё слегка плыло. Судя по мутному взгляду серо-стальных глаз, Кастельянос также был слегка пьян, но по опыту Эшли знал — он может выпить ещё бочку такого вина, и состояние его с виду не сильно изменится.

— Они боятся нас, — ответил бывший солдат, понизив голос, чтобы его мог слышать только собеседник. — Все они, — указывать на притихших постояльцев не было надобности, Эшли и так понимал, о ком идёт речь. — Боятся и ненавидят. Мы нужны им во время войны — в мирное же время они предпочитают не замечать нас.

Тут Эшли не стал спорить — слишком уж хорошо был знаком с обывателями, и не только по роду службы. Он часто менял личины и общался с представителями всех слоёв валендийского общества, мало кто хорошо высказывался о солдатах. Обычно их считали слишком опасными, наглыми и ни к чему не приспособленными. За всеми этими словами скрывался страх — страх перед людьми, владеющими оружием и убивавшими. Ради короля и Родины лишавшими жизни врагов, но ставшими ненужными, когда враги закончились и наступил мир.

— Ты пьёшь, чтобы забыться, — продолжал Кастельянос, — чтобы уснуть без кошмаров. Мне это знакомо. Но ты засыпаешь прямо за столом, а это опасно. Они наберутся смелости, услышав твой храп, и придут. Срежут кошелёк, снимут обувь, вытащат подорожную, украдут шпагу. И вновь испугаются — ведь ты проснёшься. Тогда тебе перережут глотку, чтобы последствий не было. Логика трусов.

— Думаешь, я не почувствую, как кто-то режет у меня кошелёк или снимает обувь? — криво ухмыльнулся Эшли, представив себе эту картину.

— А что будет, когда почувствуешь?

Теперь воображаемая картина стала совсем не смешной, зато очень кровавой. Резня на постоялом дворе королевской почты никак не входила в планы Эшли, и он был благодарен Кастельяносу за сопровождение.

А на следующее утро после памятного разговора на их дилижанс напали разбойники.

Подобное не было редкостью на дорогах Валендии — слишком уж много в стране людей, владеющих оружием и не приспособленных ни к какому ремеслу, кроме войны. Именно из-за таких обыватели боялись Эшли и Кастельяноса, и все разговоры в их присутствии стихали, а люди предпочитали смотреть себе в тарелку или кружку. Все подспудно ждали, что вслед за Эшли и Кастельяносом войдут ещё с десяток таких же молодчиков в тёмной одежде и при шпагах. А после начнётся банальный грабёж, как правило, ещё и с насилием.

Нечто подобное и собирались учинить над почтовым дилижансом разбойники. Они напали на дилижанс на самом длинном перегоне, когда до постоялого двора пришлось ехать ночью. Они выбрали для нападения лучшее время — часы перед рассветом, когда сидевший рядом с кучером охранник, вооружённый отличным мейсенской работы мушкетом с колесцовым замком, потерял бдительность. Он слишком долго бодрствовал, и все силы его уходили на борьбу со сном. Тут даже самый тренированный человек, каким был охранник, не выдержит и начнёт клевать носом. Он не услышал звона тетивы, и умер, прежде чем понял, что случилось. Длинная стрела, выпущенная из мощного арбалета, пробила ему грудь и пришпилила к стенке кареты. Кучер рефлекторно натянул поводья, на что и был расчёт разбойников, и лошади с усталой рыси перешли на шаг, а после и вовсе остановились. Кучер потянулся к оружию охранника, но прежде чем пальцы его сомкнулись на прикладе мушкета, вторая стрела пронзила ему грудь. Он закашлялся и свалился с козел под ноги замершим лошадям. Будь животные посвежее, они бы, быть может, сорвались в неуправляемый галоп, понесли, испуганные запахом крови. Но лошади были слишком вымотаны длинной скачкой, на безумие у них попросту не осталось сил.

Главарь разбойников был хорошим командиром и не один пуд соли съел на воинской службе. Особенно хорошо он знал искусство герильи — малой войны, и теперь весьма удачно применял полученные знания. Одного только он не учёл, что в почтовом дилижансе, который он выбрал своей целью, окажутся рисколом и очень хороший солдат.

Эшли задремал ближе к утру — цель их долгого путешествия через полстраны была близка, и он позволил себе расслабиться. Но тут же проснулся, как только услышал подозрительный стук. Он ехал спиной к движению и не увидел наконечника стрелы, вышедшего из стенки кареты на четверть дюйма. За отлично разглядел, что Кастельянос левой рукой держит спрятанный под плащом пистолет. Никого больше в дилижансе не было, и Эшли возблагодарил за это Господа. Они с Кастельяносом понимали друг друга с полувзгляда, ведь оба — бывалые рубаки, давно обходящиеся без лишних слов на поле боя. А вот обыватели могли спутать все карты и очень сильно помешать им.

Карета остановилась через десяток ударов сердца. За это время Кастельянос пересел ближе к левой двери, а Эшли подвинулся к правой. Им оставалось только ждать, когда внутрь сунутся разбойники. Наконец дверца кареты со стороны Кастельяноса распахнулась — и к ним влез невысокого роста, но весьма крепкого телосложения разбойник с небритым лицом и густыми усами, в которых Кастельянос успел разглядеть остатки трапезы. Бывший солдат очень хорошо рассмотрел лицо разбойника, ведь тот едва ли не в нос ткнулся ему своим покрытым щетиной подбородком. Кастельянос не стал дожидаться сакраментального «Кошелёк или жизнь», он быстрым движением вынул из-под плаща пистолет — и нажал на спусковой крючок. Какое-то мгновение, казалось, ничего не происходило — курок ударил по полке, и всё. Но порох всё же вспыхнул, и ещё мгновение спустя прогремел выстрел. Пуля ударила разбойника в челюсть, разворотила кости лица и вышла из затылка. Бандит несколько долгих ударов сердца, когда, казалось, время остановило свой бег, смотрел на Кастельяноса единственным глазом, а после начал заваливаться прямо на него. Кастельянос толкнул его от себя — и это как будто запустило время, вернув ему нормальную скорость бега.

Эшли рванул к своей двери и выскочил наружу, тут же перекатившись через плечо. Оставалось порадоваться, что несколько последних дней стояла сушь, и одежду придётся очищать лишь от пыли. В стенку кареты за спиной рисколома врезалась пуля — он поднял голову и увидел стрелка с тяжёлой аркебузой, опирающейся на «вилку». Стрелок находился в полусотне шагов от Эшли и уже начал быстро и деловито перезаряжать оружие. Не раздумывая, Эшли бросился к нему, на бегу выхватывая из ножен метательный нож. Он не был таким мастером этого дела, как де Каэро, но отлично понимал, что враг может успеть выстрелить раньше, чем он добежит до него. Три, пять, семь шагов — Эшли бежал, низко пригнув голову, как будто и не думал ни о чём, кроме как сократить дистанцию. Шляпы он лишился, ещё когда выпрыгнул из кареты, и теперь отлично видел врага. Тот успел зарядить аркебузу и теперь сыпал на полку порох. Девять, десять, дюжина шагов — Эшли бежал строго вперёд, сгорбившись, чтобы представлять собой не совсем уж идеальную мишень. Разбойник оставил полку открытой и дул на горящий конец запального шнура. В этот момент Эшли выпрямился и кинул в него метательный нож. Клинок сверкнул серебряной рыбкой и вошёл в тело разбойника. Тот покачнулся, как будто не веря, что такое с ним могло случиться. Он завалился назад, выпустив аркебузу.

С этой стороны враг был только один. Видимо, главарь разбойников посчитал, что его будет достаточно для тех, кто попытается сбежать. Вряд ли бандиты рассчитывали на столь серьёзное сопротивление со стороны пассажиров почтового дилижанса.

Эшли бегом обогнул карету и увидел, что Кастельянос вполне успешно справляется с парой противников. Те были одеты в давно пришедшие в негодность и не слишком аккуратно залатанные колеты. Видимо, прежде служили в армии одного из взбунтовавшихся грандов, а может, просто сняли их с жертв. Оба разбойника неплохо орудовали тяжёлыми шпагами, однако до Кастельяноса им было далеко. Бывший солдат играючи отбивался от обоих, и не прикончил ещё никого лишь потому, что его держал на прицеле бандит с арбалетом. Кастельянос непрерывно двигался, так что между ним и арбалетчиком всегда был один из противников.

Эшли не думал ни единой лишней секунды — в бою это смерти подобно. Рисколом выхватил длинный кинжал и ринулся прямо на одного из противников Кастельяноса. Разбойник вовремя заметил его, но рисколом атаковал его прежде, чем тот успел хоть что-нибудь предпринять. Эшли не стал бить его кинжалом, а просто налетел на него, схватил правой рукой за одежду и потащил перед собой опешившего от такого обращения врага. Арбалетчик отвлёкся и, увидев новую угрозу, навёл оружие на рисколома. Это было его ошибкой и стоило жизни разбойнику, сражавшемуся с Кастельяносом. Краем глаза Эшли заметил, что бывший солдат легко проткнул своего врага, сразу отступив в сторону, чтобы уйти с линии выстрела арбалетчика. Вот только последний всё ещё целился в Эшли. Рисколом же бежал на него, прикрываясь схваченным за грудки разбойником, будто живым щитом. Правда, тот был скорее мёртв, чем жив, потому что Эшли вонзил ему в живот длинный кинжал, и теперь тащил перед собой безвольное, истекающее кровью тело. Арбалетчик этого, конечно, видеть не мог, и продолжал целиться в рисколома, пытаясь попасть в него, а не в своего товарища.

Когда их разделяла едва ли дюжина шагов, арбалетчик вскинул оружие, решив рискнуть, и Эшли отшвырнул свою жертву в сторону, сам же прыгнул в другую. Стрелок растерялся всего на мгновение, но оно стоило ему жизни. Он навёл оружие на вскочившего на ноги рисколома, и в тот же миг из груди его вышел окровавленный клинок. Кастельянос воспользовался тем, что последний разбойник сосредоточился на Эшли и его жертве, и рывком сократил дистанцию. Прикончить глядящего в другую сторону врага ему не составило никакого труда.

Эшли выпрямился и огляделся. Все разбойники были мертвы, кроме одного. Его жертва, которой он проткнул живот кинжалом, стонала и каталась по земле, прижимая руки к ране. Пыль вокруг бандита впитывала кровь, превращаясь в знакомую и Эшли, и Кастельяносу бурую грязь. Рисколом подошёл к умирающему, глянул в его полные муки и мольбы глаза. Взгляд разбойника просил лишь об одном — оборвать его муки. Эшли вынул из ножен рапиру, носком сапога толкнул разбойника, чтобы удобней было бить — и вонзил оружие ему грудь. Сталь прошла меж рёбер, проткнула сердце бандита и вышла из спины. Рисколом выдернул оружие из раны и вытер его об одежду мертвеца.

Почтовый дилижанс прибыл на следующий постоялый двор с опозданием. На его козлах сидели рисколом, вооружённый мушкетом, и Кастельянос, правящий лошадьми. В карете лежали тела кучера и охранника — в отличие от бандитов их не оставили лежать на дороге.

Глава четвёртая К чужим берегам

Галиаццо Маро, бывалый фехтовальщик родом из Салентины, давно уже покинул родные берега. Он обретался во всех Святых землях, занимаясь лишь тем, что убивал людей за деньги. И чем лучше у него это получалось, тем больше ему платили. Он не гнушался никаких дел, однако ввязаться именно в эту авантюру его попросту вынудили. Слишком уж сложная комбинация, и главное, в ней слишком много политики. Маро отлично понимал, что зарабатывает себе на жизнь — и жизнь довольно неплохую — грязной работой, однако от политики старался держаться как можно дальше. Один раз замажешься в эту грязь и вовек не отмоешься. Последствия могут настигнуть тебя когда угодно. Он отлично помнил наёмника из Вольных княжеств, который подрядился убирать высокопоставленных лиц для круга заговорщиков. Первому они предложили эту работёнку именно Маро, но тот отказался и оказался прав. Ведь он плывёт сейчас в Водачче, а тот наёмник не первый год кормит червей или рыб. Он пропал, и тело его не было найдено — заговорщики хорошо позаботились о сокрытии тайны.

Стоя на палубе торговой каравеллы, он глядел на морские просторы и раздумывал — не расправятся ли со всеми участниками этой авантюры подобным образом. Их, конечно, было довольно много, но всё же… В делах, касающихся политики, возможно всё. Они должны поднести королю Водачче практически на блюде, за что получат свою награду — более чем впечатляющую, но и не такую, которую явно не собираются вручать. Посулили бы им горы злата и каждому губернаторский пост, Маро отказался бы, не задумываясь о последствиях. Однако наниматели оказались умнее, и увильнуть не вышло.

Небольшая армия, нанятая графом Строззи на деньги второго человека, присутствовавшего на встрече, отправилась в Водачче двумя путями. Половина пешком или в охране торговых караванов, идущих к Ниинским горам, где их должен встретить тот самый сарк и провести тайными дорогами, ведомыми лишь его племени, в пограничные земли между владениями Водачче и Виистой. Те места были сильно разорены войной, и власти там не было никакой. Отряд бывалых вояк под руководством опытных командиров должен без труда миновать их. А вот в сам город войти им будет куда сложнее — вряд ли тот же самый отряд без подозрений впустят за стены. Но тут должен был помочь рисколом, у которого имелись свои связи, полученные от графа Строззи, благодаря которым они должны были проникнуть в город.

Той группе, которой руководил Маро, было проще. Всех их приняли охранниками на торговые суда, идущие в Водачче. Контракт у них подписан ровно на один рейс, так что никаких проблем с бумагами не будет. Да и в сам город мало кто попадёт, ведь большая часть до поры останется на острове близ Водачче ждать сигнала. Таков был план, который изложил им второй человек, присутствовавший в комнате.

Маро отлично помнил, как он вышел из света от окна, перестав быть чёрным силуэтом. Салентинец, как и сам Маро, высокого роста, с породистым аристократическим лицом, украшенным бородкой-валендийкой, и нитками седых волос в тщательно причёсанных волосах. Во взгляде его было что-то хищное и порочное, а губы как будто всё время готовы скривиться в презрительной ухмылке. Маро знал этого человека, хотя и понаслышке, конечно, лично он видел столь значительную персону, как торговый князь, впервые.

Он вышел из света окна после того, как усатый солдат задал вопрос о том, что же служило прежде защитой городу-государству, и отчего теперь он этой защиты лишился.

— Деньги, — ответил торговый князь из рода Вилланова, — мои деньги, если быть точным. Торговые связи моей семьи с Халинским халифатом и племенными союзами Чёрного континента. Через Водачче шла легальная торговля рабами, которых доставляли халинские корсары. Только там можно было купить чернокожих слуг или партию рабочих на рудники или фермы. Рабочих, у которых нет души, а потому с ними можно обращаться, как со скотом. И делать это можно было только в Водачче, потому что нигде больше в Святых землях нельзя принимать халинские корабли.

Даже весьма далёкий от политики Маро понял, почему эта защита Водачче пропала в одночасье. Отец Церкви Симон Восьмой, взойдя на Святой престол, первым делом издал буллу о полном запрете на торговлю людьми в Святых землях, и неважно, есть у них душа или нет. Те, кто уже был рабами, так и остались ими — отпускать их на волю никто не собирался, однако эта булла разом перечеркнула все надежды Водачче и впредь сохранить независимость.

— Мы с Чезаре ди Ваороне, нынешним дожем, первыми поняли, чем это грозит, — продолжал рассказ Вилланова, — и решили взять власть в свои руки.

— Но что-то пошло не так, — не сумел удержаться от остроты Маро. — Раз вы здесь, а он примеряет парчовую шапку и красные башмаки.[9]

— Островную крепость моей семьи обстреляли вошедшие в гавань салентинские корабли, разнеся её укрепления и перебив почти весь гарнизон. Думаю, Ваороне считает, что я погиб при осаде. Вот только меня вовсе не было на острове, когда к нему подходили корабли.

Маро отлично понимал такой подход и одобрял его — это не было трусостью, сам опытный фехтовальщик, Маро всегда знал, когда стоит отступить и спастись бегством. В этом нет ничего позорного, когда альтернатива бегству смерть или пыточный каземат. Он и здесь-то оказался лишь потому, что не сумел вовремя сбежать из Альдекки. Рыцари мира умеют делать такие предложения, от которых невозможно отказаться.

— Именно на острове Диона, в разрушенной крепости, половина отряда будет скрываться до тех пор, пока не подадут сигнал к атаке, — снова включился в разговор граф Строззи. — И вы, сеньор Маро, возглавите атаку на порт Водачче.

— А сколько придётся торчать в этих развалинах? — спросил Маро. — И чем там питаться?

— Вам оставят достаточно провизии, чтобы прожить на острове неделю, так что с голода не умрёте.

— К тому же вряд ли на острове проводили серьёзный обыск, — дополнил графа Вилланова, — в подвалах крепости вы найдёте достаточно качественной пищи и хорошего вина. Постарайтесь не перепиться только на радостях.

Маро улыбнулся в ответ, но ничего говорить не стал.

— Сигналом к атаке для вашего отряда станет прибытие с берега лодок, на которых вы переправитесь в порт. Ну, а что делать дальше, думаю, вам и так понятно.

Маро снова улыбнулся — уж тут-то граф Строззи был прав, пускать врагу кровь его учить не надо.

Он вспоминал этот разговор, стоя на палубе торговой каравеллы, идущей в Водачче. Смотрел на морскую гладь и прикидывал свои шансы остаться в живых. Особенно если авантюра закончится удачно. От мыслей и воспоминаний его отвлёк крик вахтенного матроса:

— Паруса на горизонте! Три штуки! Идут на сближение!

Маро тут же обернулся к старшему помощнику капитана, стоявшему на шканцах рядом с рулевым. Сейчас именно он был старшим на палубе, пока сам капитан отдыхал в своей каюте.

— Чем это нам грозит? — спросил у него Маро.

Моряк, привыкший относиться презрительно ко всем «сухопутным крысам», глянул на него, однако от комментариев воздержался. Репутацию на борту Галиаццо Маро успел заработать самую что ни на есть свирепую, и офицеры торговой каравеллы относились к командиру охранников, нанятых на один рейс, с должным уважением.

— Пока ничем, — ответил моряк, — но три паруса, идущих на сближение, в этих водах ничего хорошего не сулят.

— Пираты?

— Мы для них неплохая добыча, — согласился старший помощник, — так что вашим людям может выдастся шанс показать себя.

Маро жестом подозвал отиравшегося неподалёку от шканцев наёмника из своего отряда. Тот поднялся по лесенке, привычно кивнул старшему помощнику и остановился рядом с Маро, ожидая приказов.

— Собери людей, пусть все будут готовы подняться сюда и отражать абордаж.

Солдат кивнул и, не промолвив ни слова, покинул шканцы. Маро был уверен, что его приказ будет выполнен. Рыцари мира набрали для этой авантюры бывших солдат, умеющих хорошо делать лишь две вещи — убивать и следовать приказам. Теперь оставалось только ждать дальнейшего развития событий.

В те дни, когда рыцари мира ещё только вербовали десятки бывших солдат, а предводитель рисколомов прикидывал, кого именно отправить в Водачче, в Северном море, неподалёку от неприветливых берегов Виисты, встретились три корабля. Они ходили под флагом Страндара, но ни один из них не входил в состав флота островного королевства. Хотя все три были уж точно не купцами. Боевые корабли принадлежали капитанам Морских псов. Первый был «Золотым пеликаном» Берека, недавно покинувшим гавань Вилля. Второй принадлежал капитану Хельгу Баквиту и назывался «Стремительный», а прежде носил валендийское имя «Принсипе де Астуриас», тщательно закрашенное постоянно обновляемыми буквами. Третий же назывался «Неповиновение» и прежде также был валендийским, хотя имя капитан Рейс оставил прежнее — оно как нельзя лучше подходило пиратскому кораблю.

Три капитана встретились на борту самого большого из кораблей — «Стремительного», и Хельг Баквит радушно принимал их в своей просторной каюте, где прежде обитал один из валендийских грандов, командовавший целой эскадрой. Стол и обстановка остались Баквиту от прежнего хозяина каюты. Кроме самого капитана «Стремительного» в каюте находились близнецы по фамилии Григ, старшие офицеры в его команде. Светловолосые, миловидные молодые люди были из той породы, о ком нельзя точно сказать, мужчина перед тобой или женщина. Однако на все шуточки по этому поводу у них находился весьма убедительный аргумент, как правило стальной. Берек пришёл в сопровождении капитана Квайра и Антрагэ, одевшегося весьма скромно по своим меркам, однако всё равно выглядевшего слишком роскошно среди остальных. Он даже подумал, что стоило принять предложение Квайра и взять его одежду, хотя это претило барону. Легион остался на «Золотом пеликане» — встречи пиратов его ничуть не интересовали. Да и присутствие высокопоставленного и могучего хаосопоклонника могло вызвать ненужные вопросы. Капитан Рейс же явился один — он никогда не брал никого из своих офицеров на борт чужих кораблей.

Антрагэ изучал двух других капитанов, которые должны были обеспечить его сюзерену собственную корону. Баквит был невысокого роста, несмотря на модные сапоги на каблуках, он был немного ниже Антрагэ. Он носил длинный парик с алым бантом, ничуть не стесняясь почти лысой головы. В просторной каюте, несмотря на открытые окна, было жарко, и Баквит то и дело чесал голову, приподнимая парик. Баквит явно был человеком весёлым и открытым, искренне смеялся над шутками Квайра, которыми тот сыпал чуть ли не через слово. Рейс же оказался полной противоположностью Баквита — высокого роста, одетый почти столь же изысканно, как Антрагэ, и, судя по манерам, был человеком образованным. Но одного взгляда в его лицо было достаточно, чтобы понять — это безжалостный убийца, точно такой, какими обычно представляют пиратов. Человек той породы, что жаден больше до крови, нежели до золота, и команду подбирает себе под стать.

Капитаны и Антрагэ вместе с ними расселись за столом, где Баквит на правах хозяина занял место во главе. Он же и открыл их импровизированный военный совет.

— Господа, нас собрал здесь капитан Берек, человек уважаемый среди Морских псов, и поэтому давайте выслушаем его.

— Артур Квайр, — называть Квайра капитаном здесь было бы оскорблением для настоящих капитанов, — передал мне, что вы готовы принять участие в атаке на Водачче. Это будет дерзкое нападение, и оно сулит нам много: все знают, что Водачче — город очень богатый, так что добычу можно взять царскую.

— Если бы это было так просто, Водачче грабили бы по семь раз в неделю, — усмехнулся стоявший за спиной Баквита один из близнецов Григов. — Не мало ли нас для такого налёта?

— Прежде с моря город прикрывала крепость Вилланова, — заявил Квайр, разбиравшийся в обороне Водачче, наверное, лучше всех, кто присутствовал в этой каюте, — но теперь она разрушена. И нам будет противостоять лишь эскадра Салентинского флота.

Баквит от этих слов рассмеялся так, словно это была лучшая шутка Квайра.

— Да ты, как я погляжу, ещё больший шутник, чем я думал! Всего лишь эскадра Салентинского флота — это ж надо было сказать! Всего лишь!

— Их тоже можно бить, — впервые заговорил Рейс, голос у него был под стать внешности — сиплый, невыразительный, как будто тот не испытывал вовсе никаких эмоций.

— Бить можно всех, вопрос в числе и потерях, — произнёс в ответ Баквит. — Мои ребята брали на абордаж корабли-монастыри святош[10] и валендийцев, но всякий раз это обходилось нам слишком дорого. С кем мы потом пойдём на город? А даже если и выгорит дело, то мёртвым деньги не нужны. Золотой рейд все ведь помнят, верно, господа?

Да, рейд за валендийским золотом из колоний на дальнем юге Чёрного континента можно было назвать удачным. Но только для тех, кто вышел живым из страшного боя с валендийскими морскими пехотинцами, дравшимися до конца. В командах эскадры, вышедшей в рейд, оставалось едва ли по трети от общего числа, среди которой было много раненых, а до родных берегов дошло и того меньше. Если на корабле не хватает рук, то первый же серьёзный шквал может обернуться настоящей катастрофой.

— Осторожность — оправдание трусости, — выдал старинную максиму, времён ещё Энеанской империи, Рейс.

Братья Григи тут же взялись за кортики, которыми так удобно орудовать в каюте, в отличие от длинной шпаги Рейса, но Баквит остановил их взмахом руки. Он снова непринуждённо рассмеялся, как будто его только что не назвали трусом.

— Старой мудрости место на пыльных полках, — заявил он, — её время прошло. Но я знаю Артура Квайра не понаслышке, у него, наверное, уже есть план, как справиться с этой эскадрой без лишних потерь. И лучше бы ему сейчас озвучить его, потому как если плана нет, то я — не в деле, и называйте меня как хотите. Мне плевать.

— Конечно, план есть, капитан Баквит, — расплылся в улыбке Квайр, отдавая должное острому уму морского пса. — Можно поставить орудия с нижних палуб ваших кораблей на разрушенных укреплениях крепости Вилланова и открыть огонь оттуда. Враг точно не будет ожидать залпов из развалин, а при удаче и хорошем маневрировании салентинцев можно поставить в два огня.

Антрагэ был весьма далёк от моря и мало понимал в беседе — он успел трижды пожалеть, что вообще отравился на борт «Стремительного». Но это была хоть какая-то возможность развеять скуку. А вот Берек задумался над словами Квайра всерьёз, как и Баквит, и Рейс. В них было рациональное зерно, за которое стоило ухватиться.

— А кроме того, — продолжил Квайр, выдержав паузу и дав капитанам подумать над его словами, — нам надо будет заглянуть в Аземейнш, где я переведаюсь кое с кем, и это, возможно, позволит нам существенно повысить наши шансы в Водачче.

— Но главное, господа, — снова взял слово Берек, — определиться сейчас — вы в деле, или нам искать других?

— В деле, — немедленно откликнулся своим бесцветным голосом Рейс.

— Демоны меня побери, если я отстану от тебя! — воскликнул Баквит.

Опытный придворный Антрагэ заметил, что выбор этот дался морскому псу куда сложнее, нежели тот хотел показать остальным.

— Паруса идут наперерез! — доложил матрос из «вороньего гнезда». Голос у него было просто громоподобный, и каждое слово было отлично слышно на шканцах.

— Доложить о классе и флаге, как только это станет возможно, — приказал капитан, покинувший свою каюту из-за столь неординарного события.

Его команду тут же передали наверх вместе с личной зрительной трубой капитана, и вперёдсмотрящий стал всматриваться в горизонт.

— Три галеона! — наконец сообщил он своим зычным голосом. — Идут под львами Страндара!

Капитан глянул на Галиаццо Маро — командир и хозяин торговой каравеллы явно считал, что появление на их пути трёх боевых судов под флагом Страндара напрямую связано с появлением на борту его корабля охранников, нанятых при посредстве рыцарей мира. Сам Галиаццо Маро был склонен согласиться с ним.

— Нам не уйти от них, — сказал капитан, прежде чем Маро задал ему напрашивающийся вопрос. Старый морской волк был опытным человеком и повидал на своём веку довольно, чтобы знать заранее, какие вопросы ему будут задавать и что отвечать на них.

— Драться с ними, думаю, тоже не лучшая идея, — сказал Маро. Как бы много ни было на борту каравеллы опытных рубак, но команды галеонов явно не лыком шиты, и их бойцов на трёх крупных кораблях наберётся в несколько раз больше. В бою валендийцы просто обречены.

— Мы можем круто повернуть и пройти между двумя врагами, — предложил старший помощник, также стоявший на шканцах, но теперь уважительно уступив место капитану и встав за его плечом.

Капитан одарил его недобрым взглядом, однако видно было, что задумался над этими словами.

— Не стоит ничего предпринимать, — неожиданно заявил Маро. — Никаких действий, капитан!

Тот уставился на него взглядом, не сулящим разговорившейся «сухопутной крысе» ничего хорошего.

— Мы идём под флагом Валендии, они — под страндарским. Между государствами сейчас мир, и у них нет никакого повода атаковать нас. Я думаю, они пугают нас — провоцируют на рискованные действия. Побежим, попытаемся скрыться и будем виновны в их глазах.

— Советуешь не трепыхаться и принять на борт досмотровую команду?

Маро видел, что капитану неприятно даже произносить эти слова, и тем более думать о чём-то подобном.

— Именно, — улыбнулся самой обаятельной улыбкой, на какую был способен, Маро. — Все бумаги у нас в порядке, ничего интересного они не найдут. Так что им останется только утереться и убраться восвояси.

— Или прикончить нас, — заметил старший помощник, — пустить ко дну. Мало ли что случается в море.

Галиаццо Маро не был опытным моряком, однако кое-что в морском деле всё же понимал.

— А разве в этом случае они шли бы наперерез? Им не проще было охватить нас, поставить в два огня и разнести в щепу?

Капитан и старший помощник глянул на него с некоторой долей уважения — таких слов от «сухопутной крысы» ни один из них не ждал.

— Я убивал людей на улицах городах, за их стенами и на палубах кораблей — тоже. До вас мне, конечно, далеко, но кое-какие боевые манёвры мне знакомы не понаслышке.

Следующим пунктом назначения стал Аземейнш — столица королевства Коибра, самого западного государства Святых земель. Так далеко Антрагэ никогда прежде не забирался, хотя не мог назвать себя завзятым домоседом. В Эпинале было великое множество титулованных дворян и представителей знатных аристократических родов, которые никогда не покидали столицы Адранды. Иные же если и выезжали, то в родные земли — кто на охоту, кто — чтобы взять денег, поиздержавшись при дворе. Антрагэ таким не был, часто ездил на охоту с друзьями из свиты герцога Фиарийского, бывал за границей, однако до Коибры, отделённой по суше от всех соседей Валендией, никогда не добирался.

Береку, конечно же, доводилось бывать в Аземейнше — это был крупнейший порт на западном побережье Святых земель. К тому же Коибра всегда была если не союзником, то уж точно не врагом Страндара, и в Аземейнше почти всегда можно скрыться от преследования валендийского флота. Коибра славилась собственным флотом, ничуть не уступавшим соседскому, а валендийским боевым кораблям дорога в столичную гавань заказана. Престарелый король Коибры Жуан II Совершенный остался бездетным, и теперь на его трон хищно поглядывал валендийский кузэн, имеющий на него прав ничуть не меньше других претендентов. Именно поэтому Жуан II издал указ о запрете входа в столичную гавань вооружённых кораблей под валендийским флагом. Гарантировала же это мощная эскадра, постоянно охраняющая подходы к городу с моря.

Берек любил Коибру и её столицу — пускай жители города были скорее валендийцами, хотя и яростно отрицали это, нежели кем бы то ни было. Они говорили на похожем языке, их обычаи явно происходили из одного корня, но в коибрийцах не было показной набожности, их продажные девицы не ходили в церковь замаливать грехи, которым предавались едва ли не сразу после исповеди, а на улице тебя скорее могли подстеречь бандиты, но не баалоборцы со шпагами, благословлёнными святым отцом. Эти люди были по душе Береку, он чувствовал в здешнем морском народе нечто родное, хотя, насколько знал, никто из его предков не происходил из отсюда.

Баквит сошёл на берег и отправился вместе с офицерами по приличным кабакам, в то время как простые матросы, получив «береговое пособие», выбрали себе заведения попроще. Он предложил Береку составить ему компанию, и тот согласился. Мак-Морн привычно принял у него «Золотого пеликана» — сам могучий эрландер не был склонен предаваться разгулу на берегу и никогда не спорил по поводу того, что ему придётся остаться на борту. Берек знал, что таким же был на «Стремительном» бывший эребрийский китобой по фамилии Скомакар, известный во всех портах Святых земель и за их пределами своей бесформенной шляпой. А вот Рейс остался на борту «Неповиновения», хотя и отпустил команду и офицеров на берег. Сам капитан никогда не покидал борта своего корабля без нужды.

Антрагэ был весьма удивлён, когда к нему подошёл капитан Квайр. Тот редко общался с бароном, всегда держа дистанцию и часто шутовски изображая вышколенного лакея. Он и теперь был не совсем серьёзен, сверкал улыбкой, однако Антрагэ хорошо умел читать по лицам и понимал — на сей раз дело серьёзное.

— Не желаете составить мне компанию в небольшой вылазке на берег, барон? — поинтересовался Квайр.

— С какой целью?

Отвечать вопросом на вопрос было не слишком вежливо, однако Антрагэ был несоизмеримо выше Квайра по положению и мог себе позволить подобное.

— Совершенно случайно в эти дни в Аземейнше гостит торговый князь Альдиче Мондави, которого так много связывает с вашей Родиной и сюзереном.

— Какая удача! — Улыбка Антрагэ была такой же насквозь фальшивой, как и у его собеседника. — Шанс поговорить с кузэном, которого никогда прежде и видел-то мельком, я просто не могу упустить.

Конечно же, встреча со «случайно» гостящим по каким-то делам в Аземейнше торговым князем, которого многое роднит с Адрандой, сюзереном и самим Антрагэ, входила в планы герцога Фиарийского. Пускай при встрече Рене Лев ничего об этом не сказал. В давние времена, когда герцогство Фиарийское было лишь на бумаге вассалом слабой, почти разорённой Долгой войной Адранды, Мондави были подданными Фиарии, но со временем предпочли стать торговыми князьями Салентины. Однако и связей с прежними сюзеренами совсем уж не теряли — ведь их земли имели достаточно протяжённую границу. Также земли Мондави граничили с Билефельце, что позволяло Мондави ловко лавировать между двумя соседями, всюду получая свою выгоду.

Кроме того, Альдиче Мондави женился на Анжелике дю Пейрак-Пейран, заслужившей титул королевы остроумия, но куда чаще и куда тише произносили другое её прозвище «мадмуазель острый язычок». Как это ни удивительно для аристократа, Альдиче женился по любви — и любви взаимной. Чем уж прозванный во время визита в Эпиналь мышонком тогда ещё наследник рода торговых князей сумел завоевать сердце самой остроумной особы в свите герцога Фиарийского — известно лишь Господу. Куда важнее было то, что отец его супруги был верным вассалом Рене Льва и приходился дальним родственником не только Антрагэ, но и графу де Кревкёру, командовавшему Чёрными рейтарами.

Выходит, к событиям, разворачивающимся вокруг Водачче, решил приложить руку и Мондави. Если вдруг и он вспомнит о присяге своих предков герцогам Фиарийским, то у сюзерена Антрагэ появляются весьма серьёзные шансы стать самым настоящим королём — ни в чём не уступающем Антуану VIII.

Альдиче Мондави поселился в небольшом двухэтажном особняке, построенном ещё при деде нынешнего короля Коибры. Первый этаж занимала неплохая ресторация, специализирующаяся, в отличие от многих в Аземейнше, не на рыбной кухне. По заверениям хозяина дома и ресторации, только у него можно было отведать лучшие в столице отбивные в белом адрандском соусе, секрет которого хранил его шеф-повар.

Однако в тот день знаменитым отбивным не суждено было усладить вкус двоих посетителей ресторации, занявших самый дорогой кабинет. Собственно, его на всё время, пока снимает дом, оплатил Альдиче Мондави. Стол между Антрагэ и Мондави, конечно, не был заставлен тарелками и бутылками с вином, однако и не пустовал. Но ни одного из собеседников еда не интересовала.

Первое время Антрагэ ковырял вилкой мясо, делая вид, что ест, и пару раз подносил бокал с вином к губам, но не пил. Он изучал торгового князя. Антрагэ помнил Мондави по визиту последнего в Эпиналь, где титулованный заграничный гость вызвал фурор на несколько дней. Все только и обсуждали этого мрачного человека, избегающего глядеть другим в глаза. Манера одеваться с элегантной скромностью и в целом невыразительная внешность торгового князя стали причиной того, что его прозвали «серым мышонком». В те времена Антрагэ не видел Мондави так близко, как теперь, и только сейчас понял, отчего тот избегает смотреть другим в глаза. Взгляд выдавал его — это был взгляд убийцы и садиста. Человека, наслаждающегося страданиями и смертью других.

Антрагэ вспомнились истории о дуэлях Мондави — как он играл со слабыми противниками, будто кошка с мышью, о том, что на телах иных его противников находили по полтора десятка ранений, что кое-кто из них был жив и молил торгового князя о пощаде, но никогда не получал её. Прежде Антрагэ не придавал этим историям особого значения, однако теперь начал понимать, что все они правдивы.

Мондави тоже первое время изучал Антрагэ и не спешил заводить разговор. Капитан Квайр и вовсе отправился куда-то по своим делам, заявив, что ему при встрече двух аристократов, обсуждающих тайные дела другого государства, делать точно нечего. Добавив, что в чужие дела нос он предпочитает не совать. Антрагэ при этих его словах едва удержался от язвительного смешка.

— Вы пригласили меня на встречу и молчите, князь, — первым нарушил тишину, царившую в кабинете, Антрагэ. — Быть может, всё же расскажете, что вам нужно от опального барона?

— Не скромничайте, — отмахнулся Мондави, оставив в покое свой бокал с вином, в котором также лишь смочил губы, — о вашей миссии в Водачче я отлично знаю. У моей супруги приличный штат слуг родом из Адранды, а если быть точным — из Фиарии, а если уж совсем точно, то из земель её родича графа де Кревкёра. Он и сам, бывает, наезжает к нам со свитой из обожаемых им чёрных рейтар.

Голос его был тихим, тон — ровным и спокойным. Манера речи торгового князя напоминала манеру Уберто деи Бизонизи — личного банкира герцога Фиарийского. Отличался лишь акцент, Бизонизи произносил слова с гортанной чёткостью, присущей барлетцам, в голосе же Мондави как будто вовсе не было никаких интонаций.

— Но какое отношение моя миссия в Водачче имеет к вам?

Вопрос был прямой до оскорбительного, за подобный можно было и перчатку схлопотать в Эпинале. Однако у Антрагэ не было времени и терпения на политесы с Мондави. Торговый князь пригласил его сюда, так пускай объясняет свои цели.

— Вы любите прямые вопросы и хотите получать на них прямые ответы, барон. Мне это нравится — не люблю терять время на пустопорожние разговоры. Мои земли единственные из салентинских, что граничат с территорией, занимаемой Водачче. В моём распоряжении есть три полка билефелецких ландскнехтов под командованием Георга Лангемантеля. На Родине в мирное время им нечего делать, и они прозябали в убожестве и нищете. Я же дал им кров, золото и возможность заниматься любимым делом — убивать. Не стану посвящать вас в историю моего конфликта с Земельным банком, который длится не первый год, но суть в том, что мне постоянно нужны верные люди, готовые без раздумий сражаться и наводить ужас по моему приказу. Ландскнехты в этом случае — наилучший выбор.

— Вы сказали, что не любите пустых разговоров, но я пока не могу понять, к чему вы ведёте? Не слишком ли издалека начали, князь?

— Возможно, — признал Мондави, глаза его при этом свернули откровенной ненавистью — торговый князь не привык, чтобы его прерывали. — У меня есть три вещи, необходимые вашему сюзерену: армия, преданных мне людей, — для убедительности он выложил на середину стола серебряный нож, — золото и еда для их обеспечения, — рядом с ножом легла вилка, — и, самое главное, желание вернуться под руку былого сюзерена — герцога Фиарийского.

— С первыми двумя всё ясно, а вот насчёт желания — не очень. Откуда оно взялось?

— Всё очень просто и печально для меня, точнее — для моего рода. В прежние годы моё княжество было житницей Салентины, и всех всё устраивало. До тех пор пока ублюдок Вестини не организовал Земельный банк, за которым стоят Феррара и сам Отец Церкви. Из него сделали моего конкурента, наняли на церковные деньги кондотьеров и генерала Бартоломео Сконью. Теперь летучие отряды выворачивают из земли закладные камни, запугивают моих арендаторов, но, что самое отвратительное, дают им денег, чтобы расплатиться со мной — из средств банка, конечно, а значит, из неисчерпаемой церковной казны. — Лишь когда он заговорил о делах, голос его обрёл хоть какие-то эмоции, и Антрагэ стало ясно, что только эта игра заставляет Мондави жить по-настоящему, дышать полной грудью. — Потом, конечно, приходят ландскнехты Лангемантеля и заставляют вернуть золото банку, выворачивая при этом закладные камни и устанавливая на место мои. Но долго я не смогу воевать с Земельным банком. Рано или поздно, я проиграю эту войну и стану последним из торговых князей Мондави. Мне вовсе не хочется, чтобы меня запомнили лишь поэтому.

— Выходит, репутация вассала, вспомнившего о пыльных клятвах давно почивших предков, вас вполне устраивает.

— Вполне, — кивнул Мондави, низко опустив голову, чтобы Антрагэ не увидел его глаз, — если к этому добавится Водачче.

— Вы хотели получить Водачче себе, когда его дож решился-таки подписать унию, но вам этого не дали сделать. Город находится под прямым подчинением Феррары, а значит — Отца Церкви, и ни один торговый князь после изгнания или гибели Виллановы власти там не имеет.

— Вы весьма проницательны, барон, не зря ваш — и, надеюсь, будущий мой — сюзерен отправил вас в Водачче. Я хочу этот город себе, и я его получу! Ради этого я готов пойти на разрыв с Салентиной, дожи Ажитационне и Кьезо пляшут под мою дудку, и выйдут из унии по первому моему приказу.

Антрагэ задумался, а знает ли вообще Мондави о том, что герцог Фиарийский собирается стать самостоятельным королём, отделив свои земли, к которым добавит не только Водачче, но и владения торгового князя, от Адранды. Это означает войну, и для Мондави, скорее всего, на два фронта — против адрандского короля и бывших соотечественников. Антрагэ даже захотелось поделиться с торговым князем своими мыслями на сей счёт, но он не стал этого делать. В первую очередь служил своему сюзерену, а Рене Льву нужен такой союзник, как Мондави — честолюбивый и амбициозный, привыкший получать всё, что пожелает, не мытьём так катаньем. Он будет верен Рене Льву ровно до тех пор, пока это будет ему выгодно, и вот тут война на два фронта может сыграть скорее на руку герцогу Фиарийскому. Ведь остаться один на один со всей Салентиной без какой-либо поддержки Мондави вряд ли захочет.

— Я думаю, наш общий дальний родич граф де Кревкёр скоро приедет к вам в гости, навестить вашу прекрасную супругу и засвидетельствовать ей почтение нашего, — на этом слове Антрагэ сделал ударение, — сюзерена. И свита чёрных рейтар у него будет достаточно велика.

Мондави на мгновение поднял голову и улыбнулся, но как-то тускло и фальшиво. Сразу стало ясно, что улыбаться этот человек не привык, по крайней мере, улыбаться искренне.

— Напоследок, — сказал торговый князь, — я хочу предупредить вас насчёт капитана Квайра. Он хитрый и опасный человек, и, по моим сведениям, верно служит королю Страндара — никому более.

Антрагэ кивком поблагодарил его за эти слова и сказал:

— Остаётся надеяться, что в этом деле интересы Страндара и нашего сюзерена совпадают.

Капитан Квайр в то же время отправился в куда худшую таверну, находящуюся ближе к порту, в не самом скверном, но всё же далеко не респектабельном районе Аземейнша. Таверна ничем не выделялась среди ей подобных, однако народу в ней было немного. Все знали, что здесь подают сильно перчёную, чтобы скрыть, что она испортилась, рыбу, таких же креветок, а вместо пива чуть разведённую им воду. Вина в таверне не подавали никакого, а крепким можно было всерьёз отравиться. И им травились немногие завсегдатаи, не обращающие внимания на грязные кружки и мух в тарелках, да и пиво цвета мочи, которым запивали крепкие напитки, было им нипочём.

Стражи порядка этого места не сторонились — примерно раз в час внутрь заходил патруль, возглавляемый сержантом. Тот обводил притихший зал взглядом, брал со стойки лучшую кружку, в которой пиво было хоть и разбавленное, но не похожее на мочу, выпивал еёв один присест, и покидал таверну. Страже не было никакого дела до того, что творится внутри, пока посетители не резали друг друга или если они успевали прекратить это прежде, чем войдёт очередной патруль. Стражам порядка было важно, чтобы на вверенном им участке всё было спокойно — до остального им дела не было.

Нужный Квайру человек сидел в тёмном углу, один за столиком, и единственная тусклая свеча не освещала его лица, лишь подсвечивая фигуру. Одеваться этот завсегдатай безымянной таверны предпочитал, как и сам Квайр, в тёмные тона.

— В следующий раз я привезу тебе череп, — приветствовал нужного ему человека капитан Квайр, садясь напротив него.

Неприветливая подавальщица направилась к ним, привычно покачивая пышными бёдрами.

— Я прежде был артистом, — ровным тоном ответил Квайру собеседник, — и знаю грань, за которой многое превращается в банальную пошлость.

— О! — воскликнул Квайр. — Друг мой, ты поражаешь меня в самое сердце!

Он экспрессивно взмахнул руками, привлекая к себе внимание других посетителей, которые не привыкли к громкой речи. Всё разговоры здесь велись вполголоса.

Квайр несколькими жестами и репликами, понятными во всех странах Святых земель подавальщицам и хозяевам трактиров, заказал кружку пива и тарелку мидий с креветками. Расплатился сразу, хотя, конечно же, не собирался прикасаться к тому, что ему принесут, даже после весьма однообразного корабельного рациона. Правда капитан признавался себе, что бывали в жизни моменты, когда он счёл бы подобную еду едва ли не королевской. Подавальщица развернулась, чтобы уйти, и Квайр смачно шлёпнул её по объёмистому заду. Девица устало улыбнулась ему и зашагала обратно к стойке — он был далеко не первым и не последним за этот вечер.

— Интересующий тебя корабль вышел из гавани намедни, с утренним приливом, — как только подавальщица отошла, заговорил нужный Квайру человек. — Каравелла идёт под валендийским флагом открыто. Судно торговое, и пушек на нём ровно столько, сколько должно быть. А вот охраняют его куда больше человек, нежели обычного торговца. Возглавляет охранников салентинец, ходит во всём чёрном и любит лыбиться, показывает, какие у него красивые зубы. От всех охранников за милю разит валендийской пехотой. Они торчали по кабакам, пропивали аванс, но не буянили и стражу не задирали. А если случались серьёзные конфликты с законом, тут же появлялся, будто демон из коробочки, этот чёрный салентинец и золотом затыкал рты мелким крючкам и офицерам портовой стражи.

— Благодарю тебя, друг мой, — улыбнулся настолько искренне, что слепому бы стало ясно, что улыбка фальшивая, Квайр. Он сунул левую руку под стол, и спустя пару ударов сердца в правую ладонь его собеседника перекочевал увесистый кошелёк. — Но ты не поведал мне всего. — Взгляд Квайра стал жёстким, и руку из-под стола он не убирал. — Ты говорил, что имеешь сведения на два кошелька. Первый — с серебром — ты получил, а я не услышал того, за чем пришёл.

— Крепче сиди на своём стуле, дружище, не то рухнешь с него и перебудишь половину местных пьяниц. Мои слова будут стоить второго кошелька — со звонким золотом. Наше величество, да будет Господь милостив к нему, вот-вот отправится-таки на встречу с Ним. Врачи бьются за его жизнь, но вытащить человека из-за порога смерти пока выше их сил — король умирает. Сейчас он без памяти, но пока разум не отказал ему, он назвал имя наследника и взял с кардинала обет не раскрывать этого имени до смерти его величества. Однако секрет, как это водится, продержался недолго: стоило его величеству окончательно утратить разум, впав в полное беспамятство, из которого ему уже не суждено будет выйти, кардинал принялся интриговать в свою пользу. Доинтриговался до того, что предполагаемый наследник оказался не то заперт в башню, да ещё и под чужим именем, не то вовсе убит. В общем, его убрали с доски.

— Трон Коибры вскоре опустеет, — сказал на это Квайр скорее самому себе, нежели собеседнику, — и за него начнётся война.

— Финал её немного предсказуем, — добавил собеседник капитана, — ведь вряд ли кто-либо в Святых землях сможет нормально контролировать эти земли, окружённые со всех сторон Валендией. Тут и пытаться никто не станет, верно?

Квайр кивнул, снова скорее собственным мыслям, нежели собеседнику. Скоро эти сведения достигнут Альдекки, и от того, какие там примут решения, будет зависеть очень много. Главное, успеть до Дня единения — первой годовщины подписания Водачче Салентинской унии. Ведь в этот день всё начнётся, в этот день дож Водачче должен умереть.

Галеоны под страндарским флагом взяли каравеллу в клещи и теперь на вантах одного из них замелькали флаги.

— Требуют спустить паруса, — раздался голос вперёдсмотрящего, — лечь в дрейф и приготовиться принять на борт досмотровую команду.

— Выполните их приказ, капитан, — заявил Галиаццо Маро, — и велите принести все бумаги.

— Мы без единого писка позволим им задрать нам юбку и облапать? — прошипел старший помощник, стоявший за спиной капитана.

— Если не сделаем этого, нас попросту пустят на дно, — ответил капитан, Маро счёл за лучшее на сей раз не встревать.

Старший помощник не хуже капитана видел, что дело плохо. Три галеона легко могут расстрелять их из пушек — даже на абордаж идти не придётся. Каравелла ничего не могла противопоставить трём могучим боевым кораблям.

— Ещё не поздно, капитан! — решил-таки настоять старший помощник. — Поднимем паруса и проскочим между ними! Они не станут стрелять, слишком близко друг к другу идут — это наш шанс!

— И им повод, чтобы прикончить нас парой часов позже, — отрезал капитан, и в голосе его звучала сталь. — Покуда я здесь командую, таких глупостей мы делать не будем. Тебе это ясно, сынок?

Старший помощник, который был хотя и моложе капитана, но в сыновья ему всё же не годился, проглотил это явное оскорбление. Больше он не произнёс ни слова.

Досмотровые команды направились сразу с двух галеонов — две шлюпки, в которых Маро разглядел по шестеро матросов, ловко управляющихся с вёслами, и по трое офицеров. Третий же боевой корабль маячил сзади и немного справа от каравеллы, угрожая ей продольным залпом в корму, которого она точно не переживёт.

Наблюдая за действиями страндарцев, Маро поймал себя на мысли, что они мало чем отличаются от приёмов, применяемых бандитами в подворотне. Пока двое крепко держат жертву за горло и шарят по карманам, третий всё время стоит за спиной с ножом в руке, готовый, если вдруг жертва взбрыкнёт, перерезать ей горло.

На борт поднялись лишь офицеры — шесть хорошо одетых господ, верховодил среди которых тот, кто носил всё черное, как и сам Галиаццо Маро. Остальные же как будто отбывали скучную повинность и особого интереса не проявляли.

— Капитан Артур Квайр, на службе его величества короля Страндара Роджера Четвёртого, да продлит Господь его дни! — рекомендовался человек в чёрном, вместе с остальными офицерами поднявшись на шканцы. Теперь там оказалось довольно много народа, и сразу стало тесно.

— Мы служим королю Валендии, Карлосу Четвёртому, да будет милостив к нему Господь, — ответил капитан каравеллы. — Между нашими державами мир, на каком основании вы решили подвергнуть мой корабль унизительному досмотру?

— Нам стало очень интересно, для охраны какого груза вы наняли столько профессиональных солдат? — растянул губы в отвратительной улыбке Квайр.

На верхней палубе каравеллы собралась почти вся команда, включая, конечно, солдат, которых привёл с собой Галиаццо Маро. Все они хмуро смотрели на шканцы, ожидая, что случится дальше. У всех с собой было оружие, и матросы с бывшими солдатами держали его вполне открыто.

— Вино, капитан, — ответил ему капитан каравеллы. — Лучшее вино с виноградников Кариньяна, Морастеля, Гарнача негра. Я везу его в Водачче, к празднику, который там скоро случится. Вино будет литься рекой, и местные купцы возьмут его у меня, не торгуясь.

— Вино там и вправду будет литься рекой, да только зачем столько народу его охраняет? Барыш от продажи вина может не покрыть найма такого количества охранников.

— Quis custodiet ipsos custodes?[11] — удивил Маро, да и Квайра, наверное, тоже, превосходным знанием энеанского языка капитан каравеллы. — Матросы стерегут вино от солдат, а солдаты от матросов. Так что все волки до поры голодны, а овцы, хвала Господу, целы.

— Хвала Господу и вашей проницательности, капитан, — поклонился Квайр. — Но могу ли я взглянуть на ваш груз, чтобы убедиться в том, что вы и в самом деле везёте именно вино?

— Проводите капитана Квайра в трюм и покажите ему наш груз, — велел капитан каравеллы старшему помощнику. — И вы сопроводите их, — добавил он, обратившись к Галиаццо Маро.

Формально он не мог приказывать Маро, но, с другой стороны, капитан был хозяином корабля, нанявшим всех охранников, и легко мог распоряжаться самим Маро и всеми его людьми.

Три человека сошли со шканцев — перед ними расступались матросы и солдаты, стоявшие плечом к плечу. Вслед за старшим помощником Маро и Квайр спустились в трюм каравеллы, где отдельно от припасов рядами стояли бочки с вином. Отчасти капитан не лукавил, когда цитировал известную мудрость древних, ведь перед первой утренней вахтой в трюм спускался капитан или один из офицеров корабля, чтобы проверить сохранность драгоценных бочонков в трюме, а после последней дневной то же самое делал Галиаццо Маро. Квайр придирчиво осматривал бочки, проверял для чего-то их крепления, ковырял ногтем сургучные печати, удостоверяющие, что вино на самом деле приобретено в знаменитых Кариньяне, Морастеле, Гарнача негра. Без этих печатей все заверения капитана каравеллы не стоили бы и ломаного гроша.

Ни Маро, ни старший помощник не сказали ни слова, пока Квайр осматривал груз, и салентинец был весьма удивлён, когда капитан вдруг сам обратился к нему.

— Я ведь знаю тебя, эспадачин, — заявил он, подойдя к Маро едва ли не вплотную и придирчиво осматривая очередную печать, — ты был замешан в скверном дельце с покушением на короля Валендии. Там ещё фигурировала какая-то актриска.

— Я тебя тоже помню, Квайр, — ответил Маро, старавшийся с самого прибытия капитана на борт каравеллы не выдать этого, — и помню, как ты предал нас и бежал.

— Дело было проиграно, рыцари мира взяли след, да ещё и спелись с рыцарями Веры, не лучший выбор врагов.

— И ты сбежал, оставив нас в неведении, прикрылся нами, как щитом, чтобы успеть убраться подальше, пока с нами расправлялись Кровавые клинки.

— Всегда находил это название рыцарей Веры весьма поэтичным и подходящим им, — растянул губы в очередной улыбке Квайр. — Куда интересней братьев Святого креста.

— Я могу прямо сейчас поквитаться с тобой за это. Признаюсь, руки чешутся взяться за кинжал и проткнуть тебя.

— Знаю, ты сумеешь это сделать прежде, чем я схвачусь за свой. Вот только если я не выйду из трюма, это будет весьма прискорбно для меня, как и для тебя. Вас просто разнесут в щепу.

— Ты сам напомнил о нашем знакомстве, Квайр, говори, что тебе нужно?

— Валендия испортила тебя, Маро, — рассмеялся Квайр, не забывая за разговором осматривать печати и стучать по бочонкам, — ты стал говорить с несвойственной салентинцу прямотой.

— А твоя речь, как прежде, витиевата. Ты можешь дать фору любому салентинскому клирику.

— Ну, тут ты мне льстишь, Маро, до клириков Святого Престола мне далеко. А пришёл я к тебе, чтобы сказать — дело твоё гиблое, как и то, с покушением на короля.

— Считаешь, я не могу противопоставить тебе ничего? Хочешь, чтобы я подобру-поздорову убрался, раз на сей раз ты с другой стороны линии фронта? Не к тому человеку пришёл с угрозами, Квайр, я слишком хорошо помню твоё бегство.

— Дело вовсе не во мне, Маро, а в его почти покойном величестве Жуане Втором, который лишился памяти и не может объявить наследника. Что стоит Водачче, куда ты направляешься, против целой страны? Коибра такой приз, ради которого ваше валендийское величество, Карлос Четвёртый, позабудет о городе по ту сторону Ниинских гор. Да и мороки у него станет побольше, так что о походе на Виисту, о котором он сейчас так страстно мечтает, можно позабыть надолго.

— Значит, мы возьмём Водачче прежде, чем коибрийский король отправится в Долину мук. И я не советую тебе стоять у меня на пути — наша следующая встреча станет последней, Квайр. Даже если пушки трёх галеонов будут смотреть мне в спину, я прикончу тебя.

— Praemonituspraemunitus.[12]

Энеанский Квайра был столь же хорош, как и капитана каравеллы.

Иеремия Берек негодовал. Он провожал взглядом уходящую каравеллу, за которой все три галеона охотились несколько дней после выхода из Аземейнша.

— И это всё, Квайр?! — напустился он на полностью довольного собой фальшивого капитана. — Ради чего ты затеял весь этот цирк?! Мне за него придётся держать ответ перед Баквитом и Рейсом!

— Для начала я пытался спровоцировать их, чтобы они выдали себя бегством или попыткой отбиться от нас. Ведь и то, и другое было заранее обречено на провал. Однако то ли капитан каравеллы оказался умнее, нежели я думал, то ли мой старый друг Галиаццо Маро, присутствующий на борту, убедил его отказаться от этой глупой затеи. Тогда я посеял среди наших врагов семя сомнения, и то, что Маро отправился со мной в трюм, только сыграло мне на руку. Ну, и проверил кое-что.

— Что именно?

— Стоит ли доверять тем людям, кто сообщил мне о других кораблях, везущих валендийских солдат в Водачче. Все эти осведомители, так или иначе, связаны с наушником, с которым я встретился в Аземейнше. Он сказал мне чистую правду за чистое серебро, выходит, остальным тоже стоит доверять.

— И сколько человек отправилось в Водачче из Валендии?

— Три торговых корабля, по полторы дюжины бойцов на каждом.

— Этого слишком мало, чтобы захватить и удержать город.

Квайр думал так же, но ему оставалось только гадать, как и откуда валендийцы нагрянут ещё. А в том, что рыцари мира, затеявшие всю эту эскападу, отправят в Водачче намного больше народу, он был уверен.

Глава пятая Узкими тропами

Многие в Святых землях, да и в самой Валендии — чего уж греха таить — представляют себе сарков этакими дикарями, застрявшими во временах Войны Огня и Праха. Теми самыми, кто сразил в Ронсевальском ущелье неистового маркграфа Хруодланда — первого по мощи и Вере паладина Каролуса Магнуса, последнего властителя Энеанской империи. Их представляют себе одетыми в звериные шкуры поверх груботканых туник, грязных и нечёсаных, и обязательно с тяжёлыми мечами на бедре или секирами за плечами. Ни шпаг, ни тем более мушкетов с аркебузами у сарков быть не должно, по мнению обывателей Святых земель.

Эшли лучше знал быт саркских деревень и городов горной провинции Эускади, где преимущественно проживал этот гордый народ. В чём-то обыватели были правы, ибо мылись сарки не чаще других деревенских, и потому от них несло тем же сеном, навозом и животных духом. Одевались они бедно, да только сейчас в Валендии днём с огнём не найти не то что богатого, а хотя бы не полунищего крестьянина. Ибо государство, разорённое гражданской войной, выжимало из них все соки, позволяя скорее выживать, нежели жить. Попытки бунтовать душили в зародыше, потому что Церковь давно объявила их ересью, и в те комарки,[13] где появлялись первые признаки крестьянских волнений, отправлялись рыцари Веры, не оставляющие после себя ничего живого.

Сарки никогда не бунтовали, и пускай Веру приняли лишь формально, но пока они верно охраняли горные перевалы от вторжения со стороны проклятых виистанцев, короля и кардинала всё устраивало. Более того, Эускади стала своего рода ссыльной провинцией для слишком либерально смотрящих на вопросы Веры клириков. Их отправляли туда проповедовать среди сарков, и они очень редко покидали Эускади, ибо никогда не могли справиться с этой миссией.

Но самое важное, что сарки отлично знали не только большие перевалы через Ниинские горы, но и тайные тропы, по которым не провести армию, а вот несколько отрядов — вполне возможно. Кроме того, рыцарям мира было известно, что сарки за определённую мзду проводят контрабандистов в Виисту или в земли Водачче. И даже ходили слухи, что горцы знаются с подгорными карликами-гномами, которых никто не видел со времён Войны Огня и Праха и падения Энеанской империи. Иначе как можно объяснить, что почти все мужчины сарков вооружены превосходными мечами и топорами, какие не в силах выковать их мастера в примитивных деревенских кузницах.

Отряды, пересекшие половину Валендии, собрались в довольно большом городе (по меркам Эускади, конечно) — Вега-де-Валькарсе. Здесь их уже ждал тот самый сарк с лошадиным лицом, об имя которого можно было сломать язык, потому что звали его Ортл Ларразабал. Впрочем, многих сарков звали так, что произнести их имена и фамилия могли только они сами, чем многие из них открыто кичились.

Вега-де-Валькарсе ничем не отличался от иных захолустных городов Святых земель. Жизнь здесь текла размеренно и спокойно, даже присутствие достаточно приличного количества бывших солдат, оккупировавших все местные дешёвые таверны, ничуть не изменило её течения. Тем более что солдаты вели себя удивительно тихо, всегда платили по счетам и дрались лишь тогда, когда их начинали задирать местные. Но ни разу не дошло до поножовщины, за чем следили не только весьма суровые стражи порядка, но и более прилично одетые из числа солдат люди. Они всегда старались предотвратить намечающийся конфликт, а если кто-то в драке хватался за нож, то на его ладони тут же сжимались крепкие пальцы прилично одетого солдата. И не важно, кто пытался достать клинок — глупый, молодой сарк, или так же не отличающийся особым умом бывший солдат. До крови — настоящей, текущей из вспоротых животов и перерезанных глоток, а не из разбитых носов — ни разу дело не дошло.

Город был центром комарки, здесь располагалась резиденция коррехидора, надзиравшего за местной администрацией и назначаемого из Альдекки. Как правило, должность эта была пустой формальностью, потому что кое в чём обыватели были правы — сарки жили своим укладом и уставом, и на валендийские законы плевали, если те расходились с их собственными. Ни коррехидор, ни альгвазил, ни даже алькальд всей Эускади не имели здесь такой власти, как собрание старейшин. Два десятка покрывшихся мхом стариков здесь решали все вопросы, и даже прямые указы короля были им не указ. Конечно, они были людьми умными и понимали, что вся их независимость может очень быстро закончиться, если они зарвутся. Это им объяснили очень доходчиво рыцари мира и рыцари Веры. И вот теперь в Вега-де-Валькарсе Эшли де Соуза должен был встретиться с одним из старейшин сарков, а проведёт его к нему именно Ортл Ларразабал.

Эшли ненадолго попрощался с Кастельяносом, оставив того в надёжных руках старых боевых товарищей. Солдаты тут же с энтузиазмом взялись за кружки, наполненные дешёвым вином, принялись вспоминать былые сражения и прикидывать, ждёт ли их впереди нечто столь же жестокое. А может, всё будет ещё хуже, и прошлые битвы покажутся им всего лишь прогулками в альдеккском саду с прекрасной сеньоритой в сравнении с теми, в которых им придётся сразиться в самом скором времени.

Рисколом заметил, что солдаты вообще склонны к самому чёрному пессимизму и меланхолии в мирное время и в военных лагерях между битвами. Они говорят за кружками дешёвого вина, что дальше всегда будет лишь хуже. Что жалования им не видать как своих ушей, а в грядущем сражении их точно прикончат, потому что интенданты «позабудут» о порохе, о пулях для мушкетов и ядрах для пушек, и придётся идти в бой, как обычно, с пикой, шпагой и отчаянной Верой. Что подкрепления вовремя приходят лишь к врагам, а им приходится ждать их часами под вражеским обстрелом. Жалобам на жизнь нет конца, однако стоит только протрубить военной трубе — и эти люди первыми идут в прежние свои полки, потому что иной жизни, кроме войны, не было для них никогда, и не будет впредь.

Старейшина сарков был, как положено, стар, сед и едва ли часто двигался. Он сидел, скрестив ноги, на коврике в своей комнате в большом богатом доме. Когда Эшли и его спутник подошли к нему, сразу стало понятно — здесь живёт преуспевающий человек с большой семьёй. Дом был крепкий, добротный, несколько раз его достраивали, чтобы вместить новых членов разрастающейся семьи. По традиции он был разделён на мужскую и женскую половины, двери между которыми запирались на ночь. Глава семьи обитал в отдельной комнате с большим окном, прорезанным не в фасаде, а с обратной стороны дома. Эшли понял, что старику куда интереснее смотреть, как резвятся там его внуки, нежели наблюдать повседневную жизнь горожан. Мебели в комнате почти не было, лишь невысокий столик, на котором стояли остатки утренней трапезы.

— Доброго дня тебе, достопочтенный, — поклонился старейшине Ортл Ларразабал.

— И тебе, — без приязни ответил тот.

— Мы пришли к тебе, — продолжил Ларразабал, — потому, что без твоего ведома и без твоего слова ни один человек не проведёт нас через Ниинские горы.

— Власть моя не столь велика, — покачал седой головой старейшина, каждое движение его было медленным, словно наполнен жидкостью, которую он боялся расплескать, — и ты легко найдёшь тех, кто ходит через горы, не прислушиваясь к словам старших и мудрых.

— Эти люди ненадёжны, и мы не можем полагаться на них. Они пообещают провести нас, а сами могут перебить всех на ночной стоянке или завести в логово своих приятелей-разбойников.

— И будут глупцами, если ты говоришь от лица тех людей стали и пороха, что пьют в наших тавернах уже вторую неделю. Нет такой банды, что могла бы остановить вас.

— И куда мы пойдём после? — встрял в разговор Эшли. — Не зная гор, не зная троп. Да и нет у нас времени искать наглецов, что не желают слушать тебя, достопочтенный. Мы собрались здесь, и нам надо уйти из города до истечения этой недели.

— Торопливость никогда не приводила ни к чему хорошему, — изрёк тоном законоучителя старейшина, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Я не стану грозить тебе, достопочтенный, не стану говорить, что если солдаты задержатся в городе ещё, то крови не избежать. — Тут Эшли ничуть не кривил душой. Об этом сообщил ему Кастельянос перед уходом. Солдаты надоели саркам, и те уже точат по домам ножи, готовясь пустить кровь пришельцам при первом удобном случае. А уж за поводом дело не станет — в этом были уверены и Кастельянос, и сам Эшли. — Дай нам проводников через горы, и мы уйдём — о большем тебя никто не просит, достопочтенный.

Он давал возможность старику сохранить лицо — он просил его, а не приказывал, как мог бы. И по лицу древнего как горы сарка, в чьих жилах, быть может, текла не только человеческая кровь, Эшли видел, что тот оценил и скрытые угрозы, и протянутую руку.

— Я дам знать, когда приму решение, — наконец после затянувшийся паузы произнёс старейшина, — а теперь оставьте меня. Я хочу поглядеть на внуков — они моя последняя отрада.

Ортл Ларразабал низко поклонился ему, прежде чем выйти из комнаты. Эшли же ограничился вежливым кивком. Не теряя времени, они покинули дом старейшины и направились к постоялому двору, где для них загодя заняты места. Конечно, о собственной комнате на постоялом дворе Эшли мог только мечтать, но после долгой дороги и ночёвок в почтовых трактирах городские удобства, даже самые скромные, были для него отрадой.

— Не стоило так с ним говорить, — покачал головой Ларразабал, пока они шагали по грязным улицам. — Он не привык к такому тону и угрозам, которые не особо скрывают.

— Не было никаких угроз — я лишь описал ему последствия слишком долгого пребывания в городе праздных солдат. И я не приказывал ему, я просил его дать нам верных людей, которые проведут нас через горы.

— Никто и никогда не разговаривал так с нашими старейшинами. Лишь из-за одного твоего тона он может отказать.

С первым утверждением Эшли мог бы поспорить — ведь он сам был свидетелем обратного. Он присутствовал в родовом замке герцога Бардорбы, куда рисколомы доставили всех старейшин сарков. Старики сидели на полу, подобрав под себя ноги, и молча слушали открытые угрозы. Дородный, одышливый, с обманчиво мягким лицом герцог Бардорба напоминал доброго отца, из которого вьют верёвки жена и повзрослевшие дети. Быть может, со своей семьёй он и был мягок, а вот старейшины сарков ощутили на себе его железную волю. Бардорба говорил тихо, заставляя прислушиваться к себе, он объявлял требования и вскользь упоминал о последствиях неповиновения. О горящих деревнях, вырезанных под корень городах, деревьях висельников и прочих излюбленных методах усмирения непокорных, которые практиковали рыцари Веры, прозванные Кровавыми клинками.

— Не откажет, — уверенно заявил Эшли. — Вряд ли ему хочется, чтобы мы и дальше торчали в его городе. Даже без кровопролитья с пьяными солдатами слишком много проблем. Хотя бы потому, что стража смотрит в основном за ними, чем пользуется местное ворьё.

И в самом деле, на следующее утро к ним на постоялый двор пришли несколько сарков, одетых в дорожное платье. Они несли с собой крепкие посохи, а на поясах их висели не то длинные ножи, не то короткие мечи. Одежда их была хотя и не новой, но добротной и крепкой, лица они брили и волосы стригли коротко, отчего создавали впечатление вполне опрятных людей, с какими стоит иметь дело. Вот только всё рушилось, если посмотреть им в глаза — тяжёлые взгляды горцев говорили куда больше, нежели их одежда и внешний вид. Это были глаза людей, не чурающихся насилия и убийства, если надо. Тех, кто готов без раздумий пустить в дело посох или нож, чтобы изничтожить врага, и неважно, кто это: дикая собака, каких немало живёт близ дорог, питаясь объедками с постоялых дворов и телами разрезанных бандитами путников, или сами бандиты. Именно такие люди и нужны были Эшли, чтобы провести отряд через Ниинские горы в Виисту, минуя запирающие перевалы крепости.

— Ортл Ларразабал, — заявил предводитель сарков, — ты звал родичей на помощь — и мы пришли.

Он шагнул к Ларразабалу и заключил того в медвежьи объятья. У человека с не столь крепким костяком, наверное, сейчас бы все кости затрещали, но Ларразабал ответил предводителю сарков столь же могучими объятьями и даже треснул разок по спине ладонью. Эшли знал этот незатейливый ритуал горцев, с его помощью сарки определяли, достоин ли человек доверия или нет. Слабаки в горах не выживают, а потому и доверия им нет.

Ларразабал представил Эшли своему якобы родичу, и тот протянул рисколому руку, назвавшись Анэйа Алькорта. Рукопожатие у него было под стать объятьям и кому другому могло бы стоить нескольких сломанных костей в кисти. Однако Эшли в ответ жал столь же крепко, что вызвало уважение у горца.

— Ты прочный для жителя низин, человек меча, — заявил Анэйа Алькорта, отпустив руку Эшли. Рисколом успел почувствовать, что сарк ощупал его ладонь и обнаружил на ней характерные мозоли от рукоятки шпаги. — Если другие под стать тебе, у нас не будет проблем в пути.

Ещё до полудня солдаты, которым было запрещено в тот день прикасаться к вину, покинули таверны, а после и Вега-де-Валькарсе. Длинная колонна пеших гидальго шагала по непросохшей после ночного дождя дорожной грязи. Сарки шли впереди, ведя с собой упитанных мулов, нагруженных припасами и всем необходимым для лагеря. Кое-что привычные к такому гидальго тащили с собой. Они разбились на небольшие компании, возглавляемые бывшими сержантами, которые командовали ими с тех пор, как солдаты сидели в тавернах, пропивая аванс.

Дни сменяли дни, холодные ночи не становились теплее, хотя лето и было близко. Отряд гидальго стойко шагал к Ниинским горам. Они занимали постоялые дворы, расстилая походные одеяла в общей зале и платя вскладчину, чтобы всю ночь жарко горел камин. Но чем ближе к предгорьям, тем реже попадались такие постоялые дворы, и даже таверны, представляющие собой не более чем жалкие хижины, состоящие, казалось, из одних щелей, куда задувал ветер, и откуда капала в сырую погоду вода, встречались всё реже. Всё чаще гидальго ночевали на земле, завернувшись в плащи, и дежуря у общих костров, чтобы иметь хоть какое-то тепло. Начались болезни, но все были людьми опытными и легко справлялись с ними при помощи подогретого вина.

Каменистая почва предгорий и самих горных троп была холодна, её не согревало солнце днём, и ночью гидальго жались к кострам, стремясь урвать хотя бы жалкие крохи тепла, даруемые огнём. Болеть стали чаще, без особой приязни поглядывая на проводников, которым всё нипочём. Сарки же втихую посмеивались над жителями низин, которые в тёплой одежде и, укутавшись в плащи, умудряются замёрзнуть — да ещё и почти летом.

На третий день дороги через горы, когда отряд укладывался на очередную ночёвку, к костру, у которого сидели Эшли, Ларразабал и Кастельянос, подошёл предводитель сарков.

— Нам везло эту часть дороги, — сказал он, садясь на корточки у огня и протягивая Кастельяносу флягу с вином, — разбойники видели нас, но не рискнули напасть. Нас много, и они не дураки нападать на тех, кто может крепко дать сдачи.

— Ног не унесут, — буркнул Кастельянос, приложившись к фляге и передав её Ларразабалу.

— Это верно, — согласился с ним Алькорта, — но дальше мы пойдём через земли зеленошкурых дикарей.

— Чем они хуже обычных разбойников?

— Тем, что мы для них — еда, не хуже другой, — ответил Эшли сарк. — Они — не люди, и питаться человечиной для них нормально.

— Я знаю о них, но прежде зеленокожие не покидали своих долин, чтобы охотиться на людей. Что заставило их изменить привычки?

— Вы в низинах затеяли войну друг с другом, а теперь выжимаете из нас все соки, чтобы благородные жили как прежде. Мы вынуждены были прийти в долины зеленошкурых и взять их скот, а самих их погнать дальше. Теперь они выходят из тех мест, куда мы вытеснили их, а раз нет скота, то и человек им в пищу вполне сойдёт. Даже самые отчаянные контрабандисты, что ходили этими тропами, сейчас предпочитают сторониться их. А те, кто был глуп или жаден, сгинули в желудках зеленошкурых.

Новость о том, что завтра может быть драка — да ещё и с нелюдью — быстро разлетелась среди солдат. Вместо того чтобы сбиваться в тесные группки у костров и подкрепляться оставшимся подогретым на огне вином, они занялись чисткой оружия, доводя его до идеального состояния. Ведь всякий солдат, кто прожил достаточно, чтобы постичь хотя бы основные истины военного быта, мог быть сам убог, рван, не мыться несколько дней, однако сталь клинка, жало и древко копья, и, конечно же, огнестрельное оружие должны быть начищены и проверены по несколько раз. От их состояния зависела жизнь солдата, и никто из опытных вояк, нанятых рыцарями мира, не собирался умирать из-за ржавчины на лезвии или плохо ходящего серпентина.[14] Мушкеты достали из чехлов на спинах мулов сарки, однако отдали их тем, кто лучше обращался с огнестрельным оружием. Их было всего три штуки, но каждый — по-своему произведение искусства с затейливо украшенным чеканкой стволом и накладками и резьбой на деревянном ложе.

Эшли ради любопытства взял один из мушкетов, подивившись его небольшому весу. Даже лучшие охотничьи ружья, какие делали для королей, бывали тяжелее и не столь удобны. Рисколом мог похвастаться, что за свою карьеру держал в руках пару таких мушкетов. Ему даже не захотелось возвращать оружие Кастельяносу, который сам выбирал, кому из солдат достанутся эти мушкеты.

Кроме удивительных мушкетов, кое у кого из бывших сержантов, да и у самого Эшли тоже были пистолеты. Они не могли сравниться в дальности стрельбы с мушкетами, однако если в долине отряд ждёт засада, то стрелять придётся практически в упор. Так что важнее будет плотность первого залпа, после которого в ход всё равно пойдут клинки.

Холодным, несмотря на близкое лето, утром Эшли и Кастельянос устроили отряду небольшой строевой смотр. Бывшие солдаты легко выстроились в шеренгу и держались браво, хотя невооружённым взглядом видно было, как они продрогли. Никто не ел этим утром — все знали, что такое рана в живот при полном желудке. Эшли видел, что кое-кто ранним утром, ещё до того как все встали, уходит в кусты, чтобы не только помочиться, но и сунуть в рот два пальца, очистив желудок и давая себе пускай и весьма призрачные шансы пережить удар в живот.

— Там дальше, примерно через полчаса ходу, — сообщил всем Кастельянос, — нас могут ждать зеленокожие. И скорее всего, ждут. Они пережили голодную зиму, и мы для них отличный ужин. Они смогут накормить нами своих жён и детей. Так что, если не хотите встречать следующий рассвет в котле, порубленными на куски, деритесь, словно демоны Долины мук.

Он не умел произносить длинных речей, зажигать солдат, как иные полководцы, которых буквально боготворили. Однако он говорил просто и доносил до гидальго правду — деритесь или умрите, убивайте или вас сожрут дикари-нелюди. Третьего не дано.

Отряд двинулся по тропе вслед за проводниками. Сарки, кроме мушкетов, вытащили из тюков, привязанных к спинам мулов, длинные мечи и секиры, облачились в воронёные кольчуги, разве что шлемы на головы не надели. Гидальго в основном ограничились крепкими нагрудниками из воловьей кожи, надетыми прямо поверх подбитых дублетов.

На спуске в заросшее деревьями урочище отряд остановился. Все понимали, что именно здесь их будет ждать засада. Эшли успел несколько раз заметить вражеских разведчиков — те были неосторожны и выдали себя. Ни разу рисколом не видел врагов отчётливо, однако всякий раз замечал мелькнувшую массивную, угловатую фигуру. Он знал, что разведчики обычно мельче среднего представителя расы зеленокожих варваров, которые растут всю жизнь.

Если раньше гидальго шли собранные, готовые к бою, то теперь они точно знали — через считанные удары сердца их ждёт схватка с врагом. И врагом таким, пощады в бою с которым не будет. Лучше умереть от вражеского клинка, нежели живым попасть к зеленокожим на обед.

Отряд спускался по длинной, кривой, будто пьяными козлами протоптанной тропе, и вскоре оказался в урочище. Солдаты шли среди деревьев, ожидая нападения на каждом шагу. Вокруг царила удивительно мирная атмосфера просыпающейся природы. Начинали петь и перекликаться друг с другом птицы, деревья расцветали, их ветки были покрыты свежей ярко-зелёной листвой. И люди, грязные, оборванные после долгой дороги через суровые горы, казались совсем неуместными здесь, среди дикой природы, поющей гимны жизни и скорому лету.

А потом пение птиц прервалось, звери перестали шуметь среди деревьев, словно испугавшись того, что сейчас начнётся. Во внезапно повисшей тишине, совсем не свойственной полному жизни урочищу, раздался оглушительный боевой клич на давно уже не известном ни одному человеку языке. Однако всякий, кто слышал его, понимал, что значат эти звуки — они сулили кровь, боль и смерть.

С этим кличем на отряд из-за деревьев и больших валунов выскочили зеленокожие — и начался бой!

Эшли прежде не доводилось видеть зеленокожих, однако он слышал множество историй о них. И, стоит сказать, далеко не все они оказались такими уж сильно преувеличенными. Зеленокожие варвары были выше человека на две головы, но при этом постоянно сутулились, и плечи их были почти вровень с ушами. Плоские морды их язык бы не повернулся назвать лицами, маленькие глазки горели ненавистью, а из пастей торчали длинные клыки. У многих тварей они были обломаны, а кое у кого украшены примитивными кольцами, поблёскивающими золотом. Они были облачены в варёную кожу и грубые стальные доспехи, какие носили дикари по всем тогда ещё не святым землям во времена расцвета Энеанской империи, и потрясали уродливыми секирами с зазубренными лезвиями. Они неслись в атаку, выкрикивая боевые кличи, брызжа слюной и размахивая оружием так яростно, что часто ранили друг друга. Однако эти раны лишь распалили гнев варваров.

— Строй! — выкрикнул команду Кастельянос, легко скидывая с плеча заряженный мушкет и опытным движением прилаживая на серпентин горящий фитиль. — Залпом! — Он открыл крышку пороховой полки, притиснул резной приклад мушкета к плечу. Рядом с ним все вооружённые огнестрельным оружием гидальго повторяли эти движения. С той лишь разницей, что те, у кого были пистолеты, взводили курки с зажатыми в них кремнями и вытягивали руки вперёд, так что стволы всего оружия оказались практически на одной линии. — Пали!

Слитный залп трёх мушкетов и десятка с лишним пистолетов заставил зеленокожих затормозить. Они, наверное, и прежде имели дело с огнестрельным оружием, однако не привыкли получать такой отпор от путников и контрабандистов, забредающих в их долины и урочища. Те из солдат, у кого было с собой по два пистолета, выстрелили снова, однако такого эффекта, как первый залп, их выстрелы, конечно, уже не имели. Зеленокожие снова ринулись в атаку, потрясая секирами и подбадривая себя боевыми кличами.

Пистолеты и мушкеты без жалости полетели на землю — теперь не время заботиться о них, пускай они и стоят весьма приличных денег. Теперь пришло время холодной стали! И обе стороны без промедления пустили её в дело.

На Эшли налетел громадный варвар в кожаном нагруднике. Он попытался сшибить рисколома на землю, но тот легко ушёл в сторону и ткнул его шпагой под мышку правой руки, занесённой для удара. Клинок глубоко вошёл в тело врага, вот только тот едва ли заметил это. Для зеленокожего этот укол был не больнее комариного укуса. Эшли едва успел освободить оружие, как враг обрушился на него, нанеся могучий удар секирой. Попади он — и широкое лезвие, скорее всего, располовинило бы рисколома. Тот не стал даже пытаться парировать вражеское оружие — силы бы не хватило, он снова уклонился. Тут же быстро метнулся вперёд и зажатым в левой руке кинжалом полоснул дикаря по сухожилиям на ноге. Вот эту рану враг заметил. Он взвыл, попытался развернуться, но раненая нога уже отказалась служить ему. Он рухнул на колено, став одного роста с рисколомом. Их лица оказались в считанных дюймах друг от друга. Эшли чуял зловонное дыхание зеленокожего, видел ярость в его мелких глазках, почти невидимых под тяжёлыми надбровными дугами. Дикарь издал боевой клич, попытавшись оглушить Эшли громким звуком и волной зловония. Но рисколом и не к такому был привычен по долгу службы. Недрогнувшей рукой он вонзил кинжал по самую рукоять в глазницу дикаря. Зеленокожий взвыл, но в крике его было больше боли и отчаяния, он запрокинул голову, схватившись обеими руками за морду. Эшли рывком выдернул кинжал и снова воткнул его — теперь уже открытое горло врага, затем ещё раз и ещё. Для верности. Зеленокожий содрогнулся в последних конвульсиях и повалился к ногам Эшли. Рисколом покрутил головой, ища себе нового врага, и тот не замедлил появиться.

Но прежде Эшли успел оценить общую обстановку. Бой разбился на отдельные схватки, и зеленокожие теснили гидальго, не давая тем сбиться вместе и обороняться. Дикари налетали на людей, сбивали их с ног, валили на землю, рубили своими жуткими секирами. Зеленокожие были невероятно сильны, как о них говорила молва. Эшли видел, как один из них легко поднял гидальго левой рукой и сломал тому шею. Солдат конвульсивно дёрнулся и повис безвольной куклой.

А ещё Эшли краем глаза увидел, как сражается Кастельянос. Это был смертоносный танец, настоящая поэзия убийства. Он легко переступал ногами, словно в быстрой тарантелле, наносил стремительные выпады шпагой и дагой, неизменно попадая в уязвимые места противников. Он подрезал сухожилия на ногах, вонзал клинки в бычьи шеи врагов, наотмашь бил их по глазам. Враги налетали на него, но всё без толку. Кастельянос не принимал боя, уклонялся от их секир и тут же контратаковал, нанося удары в не защищённые бронёй места.

Новый враг Эшли оказался крупнее предыдущего, да ещё и на его кирасу из варёной кожи были нашиты пожелтевшие кости. Кому они прежде принадлежали, Эшли предпочитал не задумываться. Враг был самоуверен и полагался только на свою невероятную силу, что его и сгубило. Эшли несколько раз обидно ранил его в руки и ноги, заставив в ярости ринуться в атаку. Рисколом легко ушёл в сторону, а оказавшись за спиной врага, отточенным выпадом вонзил ему шпагу в основание черепа. Зеленокожий сделал ещё пару шагов, сам освободив оружие рисколома, и повалился замертво.

Их было ещё несколько — могучих врагов, полагающихся только на свою силу, на натиск и на превосходящие размеры. У одного или двух секиры были обагрены свежей кровью, и Эшли сражался с ними особенно яростно, стараясь прикончить как можно скорее.

Но вот бой закончился — как всегда внезапно. Просто пропали враги, которых надо убивать. Руками, и без того словно налитыми свинцом, теперь вообще нельзя было пошевелить. Усталые ноги отказывались держать рисколома. Однако он сделал над собой невероятное усилие и выпрямился, оглядывая поле боя, в которое превратилась поляна среди безымянного урочища.

Отряд потерял не так много людей, и оставшиеся, несмотря на усталость после яростной схватки, готовились как можно скорее продолжить путь. Задерживаться здесь ни у кого желания не было. Те, кто смыслил в медицине, осматривали раненых товарищей, наскоро перевязывали их. Над теми же, кто уже не видит света Господа, Кастельянос читал короткие и простые солдатские отходные молитвы. Как и у всех кабо в армии его величество Карлоса IV, у него было такое дозволение, дарованное кардинальской буллой, выпущенной в незапамятные времена Реконкисты, когда все солдаты были приравнены к рыцарям Господа.

— Грузите тела на мулов, — завершив последнюю молитву, приказал Кастельянос. — И тех, кто не может идти, тоже.

Никто не хотел оставлять мертвецов зеленокожим дикарям-людоедам. С мулов сняли все припасы, распределив их между солдатами, которые смогут идти сами. А на спины животным погрузили трупы, а также посадили тех гидальго, кто пострадал слишком сильно и никак не смог бы продолжить путь пешком.

Намного медленнее, чем прежде, отряд продолжил движение. Солдаты подобрали пистолеты, кто брал свой, а кто-то того, кому оружие уже не было нужно. Подняли мушкеты, которым оказалось всё нипочём, и они были готовы к стрельбе. Сарки не торопили солдат, не стали настаивать и на то, чтобы бросить убитых. Ведь среди них были и двое их родичей, погибших под ударами жутких секир зеленокожих.

По пути едва переставляющий ноги Эшли каким-то образом сумел догнать довольно резво шагающего предводителя сарков. Тот увидел рисколома и замедлился, дав себя догнать.

— Нам стоит ждать новых нападений? — спросил Эшли, стараясь скрыть тяжёлое дыхание и усталую хрипотцу в голосе.

— Да, — лаконично ответил Алькорта. — Вечером, на привале. Они попытаются взять нас, когда мы будем валиться с ног от усталости. Рано или поздно придётся остановиться и разбить лагерь. Без отдыха мы рухнем на землю ещё до полуночи — и тогда зеленошкурые возьмут нас голыми руками.

К ним подошёл Кастельянос, по которому вообще нельзя было сказать, вымотан ли он переходом и боем. Он шагал тяжелее, нежели прежде, однако ног не волочил, как многие солдаты.

— Устроим ложный привал, — заявил он. — Я поговорил с парочкой товарищей, они не против быть приманкой.

— И что их ждёт? — не удержался от вопроса Эшли, хотя на самом деле понимал, каким будет ответ.

— Их смерть будет быстрее, нежели та, что ждёт их сейчас. Их раны очень плохи, и даже будь мы в городе, закончились бы ампутацией. Они не хотят сгорать от разъедающей язвы, а если очень повезёт — остаться калеками.

— Что надо сделать? — Эшли решил, что раз уж начал задавать вопросы, стоит продолжать.

— Соберём весь порох, который есть, и устроим зеленокожим большой сюрприз.

При этих словах Кастельянос хищно усмехнулся, и усмешка его не сулила дикарям ничего хорошего. В ней не было ни грана веселья, а лишь кровожадность, не уступающая той, что горела в мелких глазках зеленокожих варваров, и желание отомстить им за убитых и умирающих товарищей.

Разведчик глядел на спящих людей. Они повалились друг на друга, стараясь согреться собственным теплом и теплом товарищей. Эти люди не были мясом, как другие, хотя и не такие злые, как чёрные горцы, вытеснившие народ в совсем уж негостеприимные долины и угнавшие его скот. Горцы, конечно, не могли сравниться в силе с воинами народа, но они брали хитростью и подлостью, а их оружие было сделано бородатыми карликами, скрывающимися в недрах гор.

Разведчик глядел на спящих людей и видел, что кто-то ворочается во сне, пытаясь устроиться поудобнее, сохранив при этом крохи тепла. Эти люди были слабее горцев, зато у них было много гром-палок, которыми они отлично умели пользоваться. Драка в лесистом урочище, где воины народа устроили засаду на людей, могла бы сложиться удачнее, если бы в первый же миг невидимый гром, оставляющий в телах чёрные шарики, не поразил столь многих воинов сразу. В единый миг погибло больше десятка могучих бойцов, возглавлявших атаку, всегда бывших первыми в драке.

Разведчик глядел на спящих людей и не видел рядом с ними мулов с поклажей. Однако этому он не придал значения. Он трижды громко и достоверно ухнул совой, что получалось у него очень хорошо, давая воинам сигнал к атаке. Сам разведчик в драку не полез — не дорос ещё до воина, и его топорик никак не мог сравниться с боевой секирой. Это и спасло ему жизнь.

Киприано Мера знал, что умирает. Он жалел только о том, что поутру расстался с остатками вчерашнего ужина, очистив желудок. Он всегда так делал, ведь однажды это спасло ему жизнь. Тогда ещё совсем молодой Мера согнулся в приступе рвоты перед боем, и его стошнило едва ли не прямо на сапоги шагавшего перед их строем Великого капитана. Тот остановился, покачался с пятки на носок, а после хлопнул разогнувшего спину солдата и сказал, что тот поступил верно.

— Пустой желудок перед боем может спасти вам жизнь вон в тех палатках. — Великий капитан указал генеральским жезлом на госпитальные шатры. — Хотя я на вашем месте постарался бы туда вовсе не попадать.

Отпустив эту шутку, одну из тех, за которые его так любили солдаты, он направился дальше.

В том бою Мера схлопотал ранение в живот, и угодил-таки в госпитальную палатку, но каким-то чудом выжил. С тех пор он перед схватками, которых в его жизни было немало, всегда оставлял желудок пустым. Вот только сегодня это его не спасло — удар секиры с зазубренным лезвием, перепачканным в чьей-то крови, разворотил ему брюхо так, что едва кишки наружу не полезли. Его наскоро перевязали, однако вскоре он почуял скверный запах, идущий от раны. Когда же вечером повязки сняли, выглядела она просто чудовищно, обещая Киприано Мере мучительную смерть, которая ещё и придёт нескоро. Он будет умирать несколько дней, в жуткой агонии, которую не раз видел за свою солдатскую жизнь, и греховные мысли о самоубийстве будут преследовать его. Поэтому Мера даже с облегчением принял свою участь.

Он видел выглядывающего из-за кустов зеленокожего. Тот долго пялился на поляну, где устроили мину. Всё это время Мера и другие ещё живые солдаты, кто лежал сейчас вместе с трупами павших товарищей, отчаянно молились, чтобы варвар не почуял подвоха и запаха тлеющих фитилей. Молитву Мера прерывал лишь для того, чтобы дунуть на фитиль, не давая скрытому в ладони красному огоньку угаснуть. Другой фитиль Мера сжимал в левой руке: как только придёт время, он крепко прижмёт их друг к другу, отправляя красный огонёк в короткое путешествие, которое закончится очень громко.

Зелеконожий спрятался в кусты, и тут же трижды ухнула сова — Киприано Мера прожил всю жизнь солдатом и отлично разбирался в условных сигналах. Этот был ничем не хуже любого другого. Да, зеленокожие не заставили себя ждать.

На сей раз обошлось без боевых воплей и потрясания зазубренными секирами. Они шли быстро и старались не шуметь. Мера поднёс один фитиль к другому и знал, что точно так же поступают сейчас его товарищи — раненые гидальго, которые не смогут продолжать путь.

Отряд недалеко ушёл от поляны, где оставили мёртвых и умирающих, а также собранный в мину порох. Весь порох, что был у них — его оказалось довольно много. Мину подложили под тела солдат, раздав тем, кто был ещё жив и в сознании, фитили. Первый вёл к мине, чтобы подорвать её, когда зеленокожие набросятся на лежащих на земле людей, а вторым поджигали первый.

Это могло показаться жестокостью, но сейчас было суровой необходимостью. Оставлять товарищей — мёртвых, умирающих и тех, кто станет калекой, даже если каким-то чудом останется жив — на поживу зеленокожим людоедам никто не собирался. Лучше уж такая смерть, чем оказаться ужином проклятого дикаря.

Взрыв был громким, почти оглушительным, даже на том расстоянии, что успел пройти отряд. Гидальго и сарки остановились и, не сговариваясь, сняли шляпы, коротко помолившись о павших товарищах. Каждый сотворил знак Господень трижды, охранив от зла живот, сердце и разум, а после все надели шляпы и поспешили дальше. Нужно торопиться, чтобы эта жертва не стала напрасной.

Глава шестая Обитаемый остров

Близнецы Григ, возглавлявшие вместе с умевшим двигаться удивительно тихо для довольно крупного и тучного человека эребрийцем Скомакаром, первыми обнаружили, что обветшавший за прошедший год, но вполне неплохо сохранившийся особняк Виллановы обитаем. Именно там собирались поселить часть морских псов, которые должны перетащить самые мощные пушки с нижних палуб трёх галеонов в развалины замка торгового князя, владевшего этим островом, и по сигналу открыть огонь во фланг салентинской эскадре с убойной дистанции. План был продуман отлично и сулил трём галеонам победу в схватке с превосходящими силами противника. А уж вкупе с принятыми на борт в Вилле запрещёнными по всем Святым землям боеприпасами, начинёнными алхимической смесью, известной как каллиников огонь, почти гарантировал победу. Ведь одного удачного залпа снарядами, начинёнными этой чудовищной смесью, горящей невероятно жарко и вовсе не боящейся воды и песка, может хватить, чтобы уничтожить самый мощный галеон. И это не считая психологического эффекта от использования запрещённого вещеста.

Однако все планы оправились псу под хвост, когда близнецы Григ вернулись в неприметную бухту, каких было довольно много среди архипелага, называвшегося по имени центрального и самого большого из островов — Дионой. Здесь их дожидался «Стремительный», на борту которого присутствовали все три капитана, Квайр и Антрагэ.

— У китобоя хороший глаз, — доложил один из близнецов, различать их Антрагэ так и не начал, — он разглядел огонь в одном из окон с расстояния в полфарлога.

— А может, ему просто повезло, — вмешался второй близнец, — как обычно везёт тупицам вроде него.

Антрагэ видел спокойного и не склонного к решительным действиям Скомакара — бывшего эребрийского китобоя. Он не производил впечатления тупицы, хотя его склонность обдумывать слова и поступки, видимо, создала ему такую славу среди матросов «Стремительного». И это стало чем-то вроде дежурной шутки на борту галеона, судя по кривой ухмылке капитана Баквита.

— Так или иначе, мы залегли за камнями и стали разглядывать особняк через зрительную трубу, — перехватил инициативу первый близнец. — Нам понадобилось почти три часа наблюдать, чтобы удостовериться: в особняке засели валендийцы.

— Почему вы так уверены, что это были они? — спросил Квайр. — Может, это припозднившиеся мародёры, пытаются отыскать ещё что-нибудь из разграбленных сокровищ Виллановы.

— Может, и они, — не стал спорить второй близнец, — да только за три часа они ни разу не вышли наружу, сидели внутри и почти не зажигали свечей. С чего бы мародёрам так скрытничать? Кого им бояться? А насчёт валендийцев — ветер нынче порывистый и довольно сильный, он доносил до нас обрывки разговоров. В особняке говорят на валендийском.

— И только на нём, — утвердительно кивнул, как будто слова его брата — или сестры — нуждались в этом, второй близнец.

— А куда вы дели Скомакара и половину своих людей?

— Капитан, они остались на острове — наблюдают за особняком.

Баквит развернулся к Рейсу и Береку, давая понять, что пришло время подумать над изменившейся ситуацией.

— Что теперь нам делать? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Похоже, несмотря на все твои потуги, Квайр, — Береку стоило известных усилий не выдать своё злорадство, — валендийцы переиграли нас.

— Да, — признал Квайр, — всё пошло не по плану, но раз так — надо всего лишь изменить план.

— Мои люди могут вырезать всех в особняке до рассвета, — предложил Рейс, и тихий голос его, говорившего довольно редко, прозвучал в просторной каюте капитана Баквита почти оглушительно. — И никаких следов не останется.

Все знали о знаменитых ночных рейдах команды «Неповиновения», на какие почти никто не решался. Ведь в неразберихе, бывало, гибло больше атакующих, чем защитников. И только Рейсу всякий раз удавалось проворачивать удачные нападения на форты и города в ночной тьме.

— Думаю, пока это лишнее, — покачал головой Квайр, хотя видно было — он всерьёз обдумывал слова капитана. — Мы не должны так скоро обнаруживать себя.

Он потёр пальцами подбородок, что означало у него крайнюю степень задумчивости, как понял Антрагэ.

— Не стоит отказываться от прежних планов, — решительно заявил барон, когда молчание затянулось и стало просто невыносимым, казалось, воздух в каюте капитана Баквита буквально звенит тишиной. — Пускай «Стремительный» и «Неповиновение» высаживают людей на Диону, но после более тщательной разведки.

— Верно, — прищёлкнул пальцами Квайр, — надо понять, засели ли валендийцы только в особняке или в развалинах форта тоже.

— А что делать мне и «Золотому пеликану»?

— Мы действуем по прежнему плану, капитан Берек, — ответил ему Квайр, — как мудро напомнил нам господин барон. «Золотой пеликан» войдёт в гавань Водачче абсолютно официально и пристанет в порту.

Береку эта затея не нравилась с самого начала, а уж после того, как на Дионе обнаружились валендийцы, окончательно опротивела. И мысль о том, чтобы решить всё взмахом шпаги, послав в Долину мук короля, хитреца Квайра, заносчивого адрандского барона и даже проклятого виистанца, казалась с каждым днём всё более привлекательной. Возможно, ему требовался лишь маленький толчок, чтобы окончательно решиться, но пока ничего подобного не происходило, он продолжал действовать по указке фальшивого капитана.

Бывший китобой Скомакар обладал не только орлиным зрением. Он был ещё и достаточно усидчив, что в прежнем его деле было едва ли не главным достоинством. Хороший китобой должен уметь ждать, — эту истину Скомакар затвердил ещё совсем зелёным юнцом, наблюдая за гарпунёрами. Те могли часами стоять на раскачивающейся палубе их промыслового судна, а после швырнуть гарпун точно в мишень. Он с восхищением смотрел на них, когда они стояли в таких утлых шлюпках — могучие, покрытые татуировками люди, казавшиеся совсем крохотными на фоне китовой туши. И всё же они замирали неподвижно, не испытывая страха перед китом, и швыряли тяжёлый, столь неудобный в неумелых руках в ту пору совсем ещё юного Скомакара гарпун в единственно верный миг, когда кит особенно уязвим. Говорят, в Валендии обожают бои быков, где обычно спокойных животных намеренно разъяряют запахом крови и мелкими ранами, чтобы насладиться поединком с человеком, вооружённым длинной рапирой. Какая это мелочь и глупость в сравнении с поединком человека, пускай даже с помощью восьми крепких молодчиков, сидящих на вёслах, против морского гиганта — левиафана, способного одним взмахом хвоста отправить на дно шлюпку вместе с гарпунёром и восемью гребцами!

Из той поры бывший эребрийский китобой вынес умение кидать гарпун на расстояние в десяток шагов и попадать им в цель почти всегда, мятую шляпу — последнее напоминание о Родине и прошлом, — с которой он не хотел расставаться, и, что самое важное, железное терпение. Он мог часами сидеть в одной позе, наблюдая за вражеским судном или потенциальной целью, разглядывать его в зрительную трубу и запоминать всё, за что зацепится взгляд. Вот и сейчас он полулежал на холодных камнях острова Диона и наблюдал за обветшавшим от небрежения особняком Виллановы. Ничего интересного внутри не происходило — валендийцы вели себя скрытно, огня почти не зажигали, так что мёрзли, наверное, ничуть не меньше морских псов, сидевших в относительно сухой потайной бухте вместе с орудиями и зарядами, начинёнными каллиниковым огнём. Матросы хотя бы могли развести хоть какой-то костёр, забравшись поглубже в пещеру. Правда, Скомакар был уверен, что никто не рискнёт даже огнивом ударить по кремню, пока рядом находится проклятая смесь. Всем известно, что довольно одной искры, чтобы воспламенить её, и тогда остаётся лишь уповать на Господа — больше тебя никто не спасёт.

Скомакар легко променял сухость пещеры на камни и холодный ветер, задувающий с моря. Он не доверял проклятой смеси и не желал находиться так близко от неё. Он слышал, что в состав каллиникова огня входит ворвань — китовый жир, а эти хитрые твари запросто могли отомстить ему даже после своей смерти. Скомакар был слишком близко знаком с китами и знал об их коварстве и том, что эти твари — подлинные слуги Баала в морских пучинах, а акулы, о которых столько баек, лишь мелкая рыбёшка. Кто-нибудь слышал, чтобы акула перевернула целый корабль и отправила на дно три дюжины душ? А вот киты на это вполне способны — уж в этом-то Скомакар убедился на собственном опыте.

За время наблюдения за особняком бывший китобой видел, что валендийцы несколько раз выходили на разведку, направляясь туда, где расположены руины крепости Вилланова. Неглупые люди, как решил Скомакар, они понимали, что там могут засесть их конкуренты, вот только откуда бы им вообще знать, что кто-то ещё использует остров Диона для сбора людей? Хотя, как все заговорщики, таящиеся во тьме с кинжалами наготове, они могли страдать паранойей и шарахаться от любой тени. Но в это Скомакар не слишком верил, он всегда привык подозревать худшее, чтобы быть к этому готовым.

И его дурные предчувствия и ожидания оправдались, когда в ночной тьме к острову подошла каравелла.

Скомакар уже хотел закутаться в плащ и отправиться-таки в пещеру — спать на камнях он не рисковал. Слишком хорошо знал, чем это может закончиться, даже в этих широтах. Однако что-то привлекло его внимание — не в особняке, а в море. Он запахнул плащ, спасаясь от ночного холода, и развернулся в сторону водной глади. Каравелла всё же была торговой, а не пиратской, и контрабандой её капитан не баловался, поэтому чёрных парусов на ней не было. Так что даже в ночной темноте опытный взгляд легко разглядел её. Скомакар поднёс к глазу зрительную трубу и пригляделся к кораблю повнимательнее. Ему показалось, что в обводах корпуса каравеллы есть что-то знакомое — уж не её ли загоняли все три галеона лишь для того, чтобы опустить подобру-поздорову? Он тогда вдоволь насмотрелся на проклятый корабль и запомнил каждый его изгиб. Конечно, китобой не мог рассмотреть имени каравеллы и порта приписки, даже его орлиное зрение, улучшенное линзами зрительной трубы, не было способно на такие чудеса. И всё же он душу готов был прозакладывать, что это именно та каравелла. Так говорило ему морское чутьё, а уж ему-то проживший почитай всю жизнь на море Скомакар привык доверять.

Галиаццо Маро отлично понимал нервничающего капитана каравеллы. Вести корабль к острову по лоции, полученной от рыцарей мира в таком далёком сейчас валендийском порту Брессионе, полагаясь на своих лучших людей, ведомых им самим, то ещё удовольствие. Тем более что весь путь проделать пришлось в ночной тьме — при свете дня, на виду у салентинской эскадры, стоящей на рейде, подходить к острову Диона было равносильно признанию в не слишком чистых делишках вроде контрабанды, которую надо оставить в нужном месте или, наоборот, забрать оттуда. Привлекать к себе, а тем более к острову подозрения Галиаццо Маро не хотел, а потому каравелла вошла в ближайшую к бывшему особняку Виллановы бухту ночью с погашенными огнями.

— Долго стоять не сможем, — заявил капитан Маро, когда тот вместе со своими людьми сходил на берег. Вот только в отличие от солдат, которых он привёз на остров, Маро не собирался там оставаться. — За три склянки до рассвета я уйду из бухты.

— Я обернусь раньше, — заверил его Маро и первым спустился по верёвочному трапу в шлюпку.

До особняка он добрался быстро, легко шагая по такой устойчивой земле, почти наслаждаясь каждым шагом после вечно раскачивающейся палубы. Снаружи обветшавший особняк торгового князя выглядел заброшенным. Маро намеренно постоял какое-то время, приглядываясь к нему, но ничто не выдавало, что внутри находятся люди. Да ещё и по прикидкам Маро в довольно приличном количестве. Это радовало — как ни крути, а валендийцы знают толк в засадах.

Как только Маро вошёл в особняк и сделал пару шагов по пустой, гулкой гостиной, ему в спину — прямо в почку — упёрся острый клинок.

— Валендия и мир, — тут же не очень громко произнёс он. — Это Галиаццо Маро, я привёл с собой людей.

— Семнадцать, — невпопад ответили из темноты, и сталь убралась от тела Маро. Лишь услышав этот странный отзыв, о котором ему сообщили рыцари мира, салентинец убрал руку с кинжала. Он означал, что внутри свои. — По левой лестнице на второй этаж, — сообщил тот же голос. Там двадцать шагов по коридору, дверь направо будет открыта. Тебя там ждут.

Маро поднялся по лестнице, отсчитал два десятка шагов коридору, стараясь шагать не слишком широко — не у всех такие длинные ноги, как у него — и нащупал в темноте справа от себя дверную ручку. Та поддалась, и он шагнул через порог.

— Закрывай скорее, — услышал он знакомый голос, — надоело в темноте сидеть.

Маро плотно притворил за собой дверь и обернулся на звук чиркающего по кремню огнива. Через пару ударов сердца находящийся в комнате человек справился с ним и зажёг небольшую свечу, осветившую комнату без окон. Маро сразу узнал его, поздравив себя с тем, что ещё не разучился опознавать людей по голосам. Это был Чанто Тебар — валендийский эспадачин, промышлявший на улицах Альдекки после того, как ушёл из армии. Поговаривали, что у него есть богатая покровительница несколько старше годами, и ему нет нужды браться за шпагу, чтобы заработать на хлеб насущный и кое-что сверху. В это можно было поверить, глядя на смуглое обаятельное лицо эспадачина, частой гостьей на котором была широкая улыбка. Дамы таких любят. Но он всё же оказался на продуваемом не по-летнему холодными ветрами острове, сидит в особняке, где даже свет зажечь нельзя, а значит, либо слухи врут, либо тяга к авантюрам и лёгким деньгам в Тебаре победила.

— Как идут дела? — поинтересовался Маро, привалившись к стене. В комнате без окон из мебели был только массивный, крепкий стол, который пока не сумели утащить мародёры.

— Всё путём, — заверил его Тебар, опираясь на стол обеими руками. — Сидим тихонько, как мыши под веником, хотя тут на острове, кроме нас, ни души. Два раза за ночь парни по трое ходят к развалинам замка, как ты и велел, смотрят, не завелись ли там крысы покрупнее обычных. С железными зубами.

— Отлично, а остров прочесать сможешь? Крысы могут прятаться не только в руинах.

— Шутить изволишь, Маро, — всплеснул руками Тебар, правда, голоса не повысил. — Вилланова, скажу тебе, знал толк в контрабанде. Лучше этого острова не придумаешь для такого дела. Здесь можно спрятать пехотный полк полного состава, с пиками, мушкетами, орудиями и запасом пороха, пуль и ядер, какого у нас никогда не было ни в Виисте, ни в Адранде. А чтобы найти его, понадобится целая армия — столько тут бухт и бухточек, пещер и мелких островков. Да и с чего ты взял, что тут вообще есть кто-то, кроме нас?

Маро не стал рассказывать о капитане Квайре и их встрече в трюме каравеллы — Тебару не стоит знать об этом.

— Водачче — слишком лакомый кусок, чтобы на него разевал рот только Карлос Четвёртый, — выдал он заранее подготовленную и правдоподобную ложь.

— Я могу перевести людей отсюда, — задумчиво произнёс Тебар, почесав длинными пальцами ухоженную бороду, — присмотрели мы уже пару мест.

— Не стоит выдавать себя, — покачал головой Маро, отметая это предложение. — Так ты только покажешь наблюдателям, что обнаружили их. Не стоит настораживать их раньше времени.

— Ты с ума сошёл, что ли, Маро?! — экспрессивно, но негромко хлопнул ладонями по столу Тебар. — На этом острове никого, кроме нас, нет, а если и есть, то с чего бы им наблюдать за обветшавшим особняком день и ночь? Ты видел дом со стороны? Мы чем-то выдаём себя?

Он был кругом прав, Маро понимал это. Понимал и то, что если за особняком наблюдают, то знают и о каравелле, привезшей подкрепление. Однако он сам смотрел на дом несколько десятков ударов сердца, прежде чем войти внутрь, и не обнаружил никаких признаков жизни внутри.

— Ты кем наших возможных врагов считаешь, Маро? — продолжил задавать вопросы Тебар, особый упор сделав на слове «возможных». — Они если и есть, то это не вестники Господа, которые всё видят и читают в душах людских, как в открытой книге, и не демоны Баала, видящие пороки людей, чьему взгляду не помеха стены каменные. — Как и все валендийцы, Тебар был религиозен и многие отрывки из Книги всех книг знал наизусть. — Они — люди, такие же, как и мы с тобой, Маро, им надо спать, есть, испражняться. Им надоело бы смотреть на пустой обветшавший особняк торгового князя, морозя задницы в этих скалах. Они давно бы уже влезли сюда, или на крайний случай — в развалины крепости. Но они не сделали этого, как думаешь — почему, Маро?

Ответ вроде бы напрашивался сам собой, однако когда имеешь дело с капитаном Квайром, ни в чём нельзя быть уверенным полностью. Так думал про себя Галиаццо Маро, но вслух ничего не сказал.

Глава седьмая Тяжёлые фигуры

Граф Филипп де Кревкёр недолюбливал своего дальнего родича по женской линии. Он никогда не звал торгового князя Альдиче Мондави кузэном, ограничиваясь формальным обращением. И всякий раз, когда Мондави, видимо, знавший об этой неприязни называл его «кузэн», де Кревкёру стоило известных усилий не кривиться. Однако сегодня он вынужден был довольно много времени провести вместе с торговым князем и командиром его наёмников — они составляли штаб небольшой, но очень хорошо подготовленной, обученной и вооружённой армии. Той армии, которая должна была принести Водачче торговому князю Мондави, а его расширившиеся владения — сюзерену графа де Кревкёра, герцогу Фиарийскому. Что будет дальше, де Кревкёр предпочитал не задумываться — о некоторых вещах лучше не знать.

— Завтра я отправляюсь в Водачче, чтобы провести переговоры с его дожем, — сообщил Мондави. — Там я повторно встречусь с Антрагэ, чтобы подтвердить наши договорённости и поставить его в известность о вашем прибытии. И о готовности моей наёмной армии, конечно.

Де Кревкёр до сих пор не очень понимал, для чего вообще надо было вовлекать в эту авантюру опального Антрагэ. Разве что сюзерен проявил милосердие и убрал Антрагэ из ставшего для него слишком опасного Эпиналя. Во второй раз король ему смерти своего миньона не простит.

— Если нам не откроют ворота, то о городе мы можем только мечтать, — заявил Якоб Лангемантель, командовавший ландскнехтами на службе торгового князя. — У меня нет ни пушек, ни достаточного количества солдат, даже с вашими рейтарами, граф, чтобы взять его.

— Вам не надо его штурмовать, — отмахнулся Мондави, говорил он размерено и тихо, не отрывая взгляда от карты Водачче и его ближайших окрестностей. В этот момент он был похож на законоучителя, втолковывающего прописные истины из Книги всех книг нерадивому недорослю. — Когда вы подойдёте к стенам, внутри всё уже закончится тем или иным образом. Вашей задачей будет наведение порядка в городе и уничтожение последних очагов возможного сопротивления. Граф де Кревкёр же любезно согласился сопровождать меня и мою супругу, его двоюродную племянницу, во время визита в Водачче.

Де Кревкёр, несмотря на всю неприязнь к Мондави, не желал отпускать с ним свою родственницу, к которой бездетный граф питал весьма тёплые чувства, в город, что станет весьма и весьма опасным почти сразу после их прибытия. Кревкёр отлично понимал резоны Мондави — человек, прибывший с супругой, сразу демонстрирует мирные намерения, от него ждут угрозы в меньшей степени. Вот только для торгового князя это расчётливый ход — он готов был рискнуть собой и супругой в Водачче ради того, чтобы получить себе этот город. И де Кревкёр сопровождал его лично, а вся охрана Мондави теперь состояла из чёрных рейтар — личного полка графа. Торговому князю это не понравилось, однако спорить с представителем будущего сюзерена, за которым к тому же стояли три полка преданных лично ему рейтар, он не стал.

— Проще пареной репы, — хмыкнул Лангемантель, любивший прихвастнуть своим простонародным происхождением, особенно в компании высокородных особ. — Да только есть ещё одна проблема. Этим утром подтвердились сведения, полученные от разведчиков. Те всадники, которых видели третьего дня, действительно — Чёрные полоски.

Де Кревкёр знал об этом — ведь разведчики, уже дважды замечавшие подозрительных всадников неподалёку от военного лагеря Мондави, были его собственными рейтарами. Они первым делом докладывали обо всём ему, и уже после граф решал, что стоит знать Мондави и Лангемантелю, а о чём пока лучше умолчать.

Чёрные полоски или Банда Нере, как их чаще называли на салентинский манер, ведь именно там они прославили себя. Первая наёмная рота, а после бригада, полностью состоящая из одних только всадников — сначала вооружённых аркебузами, а потом современными облегчёнными мушкетами и пистолетами. Де Кревкёр во многом ориентировался на их командира Джованни делла Банда Нере и втайне лелеял мечту однажды сойтись с ним на поле боя, чтобы решить, кто лучший всадник и стратег кавалерийской войны. И сейчас ему вполне могла представиться такая возможность.

— На кого они могут работать? — спросил Мондави, ни к кому конкретно не обращаясь. — Или мне стоит ждать, что тут Сконья завтра появится со своими солдатами? А может, и сам Вестини?

— Ничего исключать нельзя, — покачал головой Лангемантель, — но я думаю, Чёрные полоски наняты салентинцами. В Водачче прибывают титулованные особы и клирики высокого ранга из Феррары, а у них достаточно врагов, которые могут устроить засаду по пути в город.

— Наш лагерь они не видели и с моими рейтарами не встретились, так что опасности пока нет. Но если они расширят зону поисков, придётся думать о новом месте.

— Мне есть куда отойти, — заверил его Лангемантель, — даже несколько запасных мест для лагеря имеется. А ваши рейтары, граф, и вправду справляются отлично. Уверен, они сумеют вовремя предупредить нас об опасности.

— Тем лучше, — кивнул Мондави. — Завтра мы покидаем лагерь, чтобы встретить тех самых титулованных особ и клириков высокого ранга и вместе с ними войти в Водачче.

Торговый князь всё продумал заранее — он якобы ехал из своего поместья на первую годовщину присоединения Водачче к Салентинской унии. Ничего удивительного и подозрительного — его земли расположены близко к владениям Водачче, и для встречи и переговоров с дожем имеется вполне благовидный предлог.

Рамиро да Коста — приор ордена рыцарей Веры обладал невероятно аристократической внешностью. Никто не знал, отчего он избрал для себя такую стезю — рыцаря-монаха, отрекшегося от всего мирского в пользу Веры и Господа. Он коротко стриг свои светлые волосы, доставшиеся в наследство от череды предков-аристократов, чей род уходил в века, восходя к прежнему рыцарству Ниинского полуострова. Тех самых светловолосых воинов Каролуса Властителя, что были почти полностью истреблены вторгшимися с севера Чёрного континента амагизами после того, как Энеанская империя рухнула после Войны Огня и Праха, и графы Валендийской марки с королями Астурии остались одни против них. Он носил старомодные доспехи, как и все сопровождавшие его рыцари, кирасу каждого украшал искусно вычеканенный символ Господа. Правда, от тяжёлых мечей и длинных пик рыцари Веры отказались в пользу современных шпаг и пистолетов с колесцовыми замками. Да и доспехи они нацепили лишь для того, чтобы произвести впечатление на стражников в воротах Водачче. Рамиро совсем не нужно было, чтобы их тщательно проверяли — ведь один из облачённых в кирасу воинов не имел никакого отношения к ордену.

Официально Рамиро ехал в Водачче с миссией от короля и кардинала Валендии. Он должен был вручить дожу грамоту, скреплённую большой печатью, в которой его величество милостью Господа король Валендии Карлос IV признавал Водачче частью Салентинской унии. Не то чтобы это было так уж нужно дожу и самой Салентине, однако отказать рыцарям Веры никто не посмел — оскорблять один из последних орденов воинствующих монахов, прославивших себя в многочисленных войнах Реконкисты, было бы слишком опрометчиво. Для всех в Святых землях внутрицерковные дрязги должны оставаться тайной — Церковь Господа обязана быть монолитом, и то, что валендийский кардинал фактически не подчиняется Святому престолу, а Роджер IV издал эдикт о том, что кандидатуру на роль страндарского кардинала утверждают король и парламент, никогда не станет достоянием широкой общественности. Авторитет Церкви и без того был расшатан в недавние годы после провальных Походов за Веру против виистанских еретиков, и лишь благодаря усилиям Симона VIII начал хотя бы немного восстанавливаться.

Удивительно, как меняет человека униформа — достаточно надеть кирасу с символом Веры, чтобы тебя переставали узнавать те, кто, не прошло и года, как сгибали перед тобой спину. Никто не узнал торгового князя Джованни Вилланову, когда тот въехал в Водачче вместе с отрядом рыцарей Веры, возглавляемым Рамиро да Костой.

Графу Строззи стоило больших усилий уговорить приора рыцарей Веры взять Вилланову с собой. Конечно, способ маскировки был просто идеальный — никто не заподозрит, что беглый торговый князь вернётся в Водачче в образе воинствующего монаха. Вот только устав ордена рыцарей Веры очень строг, и в нём есть прямой запрет использования их одеяния, доспехов и символов людьми, не состоящими в ордене. Строззи удалось убедить несгибаемого приора, сославшись на оговорки времён Походов за Веру, когда после поражений от последователей пророка Мегбера рыцари были вынуждены бежать из Рассветных земель, которые навсегда отошли к Халинскому халифату. Оговорки эти смягчали строгий запрет в том случае, если некой весьма важной особе грозит смертельная опасность. Вилланова был особой, как ни крути, более чем важной, и опасность ему в Водачче грозила воистину смертельная. За его голову нынешний дож назначил весьма внушительную награду — торговый князь обвинялся в торговых махинациях, контрабанде и измене Вере в Господа. Обычная, впрочем, триада для Салентины, ведь за первые два преступления состоятельный человек мог отделаться внушительным штрафом, а вот третье сулило ему лишь одно — смерть.

Переодетый лишь в часе верховой езды от стен Водачче в доспехи рыцаря Веры Вилланова въехал в город. Самым большим испытанием для него было держать на лице всю дорогу такую постную мину, как у остальных рыцарей, и лишь когда они проезжали под аркой ворот, и никто не видел его, торговый князь позволил себе на мгновение скривить губы в привычной ухмылке. Всё складывалось как нельзя лучше.

Мануэль де Муньос герцог Бардорба в юности был настоящим атлетом и грозой придворных красавиц. Однако возраст, привычка никак не ограничивать себя в еде, вине, и, конечно же, женщинах наложили на него свой отпечаток. Он никогда не видел короля Страндара, но, как и многие мужчины определённого склада характера, прошёл тот же путь, что и Роджер IV. Теперь Бардорба обрюзг, лицо его с тяжёлыми брылами не вызывало восторга у дам, а из-за лысины, лишившей волос всю макушку, герцог стал похож на монаха. Из-за кустистых бровей и тяжёлых надбровных дуг казалось, будто Бардорба всё время дремлет, как старый дед, проводящий больше времени во сне, нежели наяву.

Однако Алессандро де Сантос граф Строззи слишком хорошо знал этого человека, чтобы поддаться на его отлично продуманные и разыгранные уловки. Ум герцога Бардорбы был остёр, и он мог дать фору многим политикам куда моложе него. Строззи недолюбливал герцога, хотя и признавал его роль в прекращении гражданской войны между королём и аристократией, терзавший Валендию долгие годы. Вот только способ, которым Бардорба заставил лидеров оппозиции и короля сесть за стол переговоров, был не слишком привлекателен. Бардорба пригрозил всем вторжением виистанцев, которые легко могли миновать перевалы и ударить по восточным провинциям Валендии, расквитавшись за все поражения и обиды, нанесённые во время не такой уж давней войны. Строззи понимал такое давление на обе стороны, но не мог принять его.

Нынешнего решения герцога он даже не понимал. Главу рисколомов не посмели задержать в приёмной герцога, сославшись на важные дела. Если быть честным, в тот момент граф Строззи готов был ворваться в кабинет, даже если Бардорба там находился вместе с королём и кардиналом. Он должен узнать, почему проклятый герцог отдал свой проклятый приказ, и он узнает, чего бы это ни стоило.

Герцог был в кабинете один, он стоял у окна и смотрел на расцветающую под ранним летним солнцем Альдекку. Погода в столице Валендии стояла прекрасная, и жители от мала до велика наслаждались ею, пока приятное тепло не превратилось в обжигающую жару, из-за которой мало кто будет выбираться из дому днём.

— Лучшее время для начала войны, граф, верно?

Герцог отвернулся от окна и подошёл к столу, тяжело опустившись в приставленное к нему кресло. Строззи в несколько широких шагов пересёк кабинет и упёрся руками в столешницу, обитую синим сукном, украшенным вышитыми золотом звёздами.

— Самое лучшее, герцог, и поэтому я полон недоумения. Вы запретили транспортам выходить из гавани Брессионе, и более того, велели вернуть полки, готовые взойти на борт, в казармы. Мои люди докладывают, что Медина-Сидония готов был разорвать ваш приказ в клочья. Он кричал, что вы ему не указ, что он, как и вы, гранд королевства первого класса, и поносил вас по-всякому.

Последние слова Строззи произнёс не без некоего внутреннего удовольствия. Ему доставляло радость цеплять Бардорбу в надежде вызвать у вечно напоказ сонного герцога хотя бы тень эмоции. Пускай даже и раздражения.

— Мне докладывали об этом, — кивнул тяжёлой головой Бардорба, у которого, конечно, были свои шпионы, мало уступающие рыцарям мира. — Я велел даже изготовить подробный список всех поношений в мой адрес, высказанных герцогом Медина-Сидония. Надо сказать, он весьма изобретателен по части ругательств — парочка заставила меня улыбнуться.

— Рад, что это доставило вам удовольствие, герцог, но может быть, вы потрудитесь объяснить мне причины этих приказов? Вы же знаете, не можете не знать, какую операцию срываете. В неё вложены более чем серьёзные силы и средства.

— И они себя оправдают до некоторой степени. Вы так увлеклись своей затеей в Водачче, что совсем перестали смотреть по сторонам, граф, и пропустили одну очень важную новость. Третьего дня его величество Жуан Второй Совершенный покинул юдоль скорби и отправился к Господу. Хотя вряд ли кто-либо из властей предержащих может на самом деле попасть к нему — наше место в Долине мук, исповедуйся мы даже по семь раз на неделе, как Антуан Восьмой.

Это меняло всё — абсолютно всё. И было весьма неприятной новостью для графа Строззи — ведь она означала, что либо он, на самом деле, слишком сосредоточился на Водачче, либо шпионы герцога при дворе покойного Жуана Второго превзошли его рыцарей мира. И то и другое значило одно — он теряет хватку, а это всегда прескверная новость для человека его профессии.

Выходит, Водачче отставляется на задний план, и теперь главной целью становится Коибра. Строззи готов был душу прозакладывать за то, что в самом скором времени генерал Медина-Сидония перестанет проклинать герцога Бардорбу, запретившего кораблям плыть в Водачче и снявшего с них солдат. Ведь эти полки, наверное, уже готовятся шагать по пыльным летним дорогам на запад — к границе с Коиброй. Королевством, оставшимся без короля, и, что самое страшное для государства, без прямого либо объявленного почившим монархом наследника. Внутренние свары, грызня аристократических родов, и, конечно же, приглашение короля из-за границы, которым вполне может стать, к примеру, Карлос IV, милостью Господа король Валендии. Вот на чём теперь стоит сосредоточиться в первую очередь, оставив Водачче в далёких планах.

— А как быть с теми, кто уже отправился в Водачче? — спросил Строззи, хотя на самом деле ответ был ему известен. Вот только услышать его он хотел от Бардорбы.

— Они сыграют свою роль до конца, — кивнул в ответ своей тяжёлой головой герцог. — Государству не нужно столько профессиональных солдат, совершенно не подготовленных к мирной жизни. Вряд ли в скором времени грянет большая война, а для того, чтобы разобраться со всеми недовольными в Коибре, хватит и регулярной армии. Эти люди не знают ничего, кроме как владеть оружием, они опасны для государства, а значит, от них нужно избавиться. Фиаско в Водачче — это наилучший выход.

— Вы называете их опасными, но разве не государство сделало их такими? — зло спросил Строззи. — Они дрались за Родину в Адранде и Виисте, осаждали неприступные замки, гибли сотнями под ядрами и пулями, их убивали монстры, призванные еретиками. Но что они получили от Родины за свою кровь? Жалование им задерживали и выплатили далеко не всем, а уж о пенсии, положенной солдатам короля, и вовсе говорить не стоит.

— Увы, это так. Вы тратите огромные суммы из казны на свои операции, но явно не знаете, что если бы король расплатился со своими солдатами — и я говорю только о долге по жалованию — казна бы опустела. — Бардорба сделал короткую паузу и добавил: — Дважды. У нас было слишком много солдат, а сейчас слишком мало денег.

— И вы решили избавиться от них.

— Вы такой же государственный деятель, как и я, граф. Вы должны понимать, что человеческая жизнь в делах королевства ничего не стоит. В том числе моя или ваша. Число бывших солдат, болтающихся без дела, надо существенно сократить. Они и без того сослужили дурную службу во время недавних волнений.

— Конечно, ведь у взбунтовавшихся аристократов были деньги, а у короля — нет.

— По этой причине — тоже. Теперь же давайте закончим разговор и перейдём к более насущным делам, а именно к Коибре. Без помощи рыцарей мира нам там не справиться.

Граф Строззи, как назло, вспомнил об Эшли де Соузе, который сейчас, наверное, уже подходит к стенам Водачче вместе с теми из бывших солдат, кто отправился туда пешком. Ему было жаль преданного и очень умелого рисколома, вот только прошлое отказывалось отпускать Эшли, из-за чего тот иногда терял контроль над собой. Это было серьёзным недостатком для рисколома, так что, выходит, серьёзной потерей его гибель не станет. Бесчеловечная мысль, однако герцог преподал Строззи жёсткий урок, и как бы ни хорохорился граф, вспоминая о тяготах жизни отставных королевских солдат, он этот урок усвоил. Точнее, усвоил-то он его давным-давно, сейчас Бардорба ему просто напомнил кое-какие истины, о которых не стоило забывать.

— А как же Рамиро да Коста? — вспомнил об ещё одном участнике будущих событий в Водачче Строззи.

— Несгибаемый приор рыцарей Веры, — будто бы самому себе произнёс герцог. — От этого человека так просто не избавиться. Но хорошо, что сейчас он будет далеко от Коибры. Без него я сумею убедить кардинала держать рыцарей Веры подальше оттуда. Они склонны слишком уж рьяно наводить порядок, а вот как угроза для сомневающихся аристократов Коибры подойдут идеально.

— И всё же вы ничего не знаете о том, почему в Водачче отправился сам приор, ведь для такой миссии хватило бы просто лейтенанта.

— Это тайна и для меня, — развёл руками герцог Бардорба, и на лице его отразилось искреннее сожаление. — Мне ведомо лишь, что перед отъездом у Рамиро состоялась долгая беседа с кардиналом. Быть может, благодаря ей вам и удалось уговорить приора взять в отряд одну весьма сомнительную, но нужную в Водачче особу.

Строззи подумал, что и опальный торговый князь Вилланова в некотором роде является человеком, от которого лучше избавиться. И вернуть его в Водачче было самым разумным выходом.

Кардинал Серхио Филиппе де Рио-Оливарес никогда не претендовал на лавры Красного паука Рильера, совмещавшего мирской пост первого министра Адранды с духовным. Политикой, по мнению Рио-Оливареса, должны заниматься люди вроде герцога Бардорбы — у них это хорошо получается. Сам же кардинал сосредоточился исключительно на духовном наставничестве его величества и грандов королевства, не давая угаснуть их религиозному пылу. Он вёл активную переписку с Феррарой и личную — с Отцом Церкви. Симон VIII не раз просил кардинала повлиять на политику короля в отношениях с Родиной Отца Церкви — Коиброй. Однако всякий раз Рио-Оливарес отговаривался тем, что влияния на короля в этих вопросах не имеет никакого. Конечно же, кардинал лгал Отцу Церкви, и тот, конечно же, не верил ни единому слову, но переписка продолжалась. Она доставляла некое удовольствие обоим, ведь в прошлом оба они претендовали на Святой престол, но Хитрый коибриец, как звали тогда нынешнего Отца Церкви, сумел опередить Рио-Оливареса.

Однако главной страстью Рио-Оливареса, как и Симона VIII, были тайные знания. Те самые, за которые даже гранду Валендии или иному аристократу со сравнимым положением в Святых землях грозил бы костёр. Да и многим высокопоставленным клирикам — тоже, хотя их обычно не сжигали, предпочитая решать столь деликатные проблемы, как скатившийся в ересь епископ, келейно, путём отравления, например.

Именно эта страсть заставила кардинала, узнавшего о сложностях, возникших у графа Строззи относительно включения в отряд рыцарей Веры одной более чем сомнительной особы, вызвать к себе на аудиенцию несгибаемого приора — Рамиро да Косту.

Как всегда безукоризненно одетый в тёмный костюм с вышитым на груди красной нитью символом Веры, Рамиро казался неким идеализированным современным рыцарем. Рапира и кинжал на поясе, сапоги начищены до зеркального блеска, коротко остриженные волосы правильно уложены, как будто он пользуется услугами куафёра, хотя кардинал знал, что это не так, щёки гладко выбриты, а дозволенные уставом усы и бородка в полном порядке, хотя и к услугам цирюльника приор также никогда не прибегал. Он следил за своей внешностью сам, как и предписывал устав ордена рыцарей Веры.

Сделав три шага, Рамиро быстрым движением воина опустился на колено и поцеловал подставленный перстень кардинала. Рио-Оливарес благословил приора и первым заговорил, не дожидаясь обычных приветствий.

— Я призвал тебя к себе, — сразу расставил приоритеты в разговоре кардинал, давая понять, что в его скромно и даже аскетично обставленном кабинете сейчас присутствуют два человека, стоящих на разных ступеньках церковной иерархии, — чтобы напутствовать и благословить на важное дело, кое ты собираешься сотворить в Водачче.

— Вручение пустых грамот и прикрытие жалкого труса, бежавшего от врагов, — не то дело, на какое стоит тратить время и ваше благословение. Туда отправится лейтенант — этого будет довольно.

— Отложи свои более важные дела, приор, и внемли мне. Рыцари Веры отправятся в Водачче не только для того, чтобы вручить грамоты, они точно будут присутствовать на праздничном молебне в честь первой годовщины вхождения города в состав Салентинской унии.

— Том самом, на котором её дожу вонзит нож в спину Вилланова. Мне ведомо это, но всё ещё неясно, почему моё присутствие там может быть важно?

Для того чтобы ответить на его вопрос, кардинал взял со стола лежавший на нём внушительный фолиант и открыл на заранее заложенной странице.

— На этой гравюре изображена знаменитая реликвия Водачче, — передав фолиант Рамиро, пояснил он. — Конечно, ни один художник, даже самый одарённый, не смог бы передать всю изменчивость природы этой реликвии, оставшейся со времён расцвета Энеанской империи. В день торжественного молебна её обязательно вынесут из реликвария, а по завершении его дож Водачче передаст её в дар Святому престолу.

— А в неразберихе, что наступит после того, как Вилланова убьёт дожа, я должен завладеть для вас этой реликвией.

Рамиро да Коста всегда всё схватывал на лету. Он бережно закрыл фолиант, на страницах которого была изображена реликвия, и положил книгу на стол.

Глава восьмая В Водачче

В прошлый свой визит в Водачче Антрагэ привёз с собой пажей и приличный штат слуг. Так что на вилле, приобретённой в первый же день по прибытии в город, он жил с привычной роскошью. Деньги, регулярно присылаемые из поместий, и вспомоществование от сюзерена вполне позволяли такую жизнь. Виллу в приличном районе Водачче продавать он не стал — ему это даже в голову не пришло. Зарабатывать на торговле недвижимостью было ниже достоинства адрандского аристократа.

И вот сейчас вилла снова пригодилась прежнему хозяину. Правда, слуг он с собой взял лишь четверых, и были это люди, привыкшие защищать своего господина, а не обеспечивать ему уют. Все они выходцы из Фианы — провинции на юге королевства, жители которой относились к страндарцам без обычной для адрандцев ненависти. Дело в том, что жители Фианы во время Долгой войны сражались на стороне Страндара, и их земли пострадали, скорее, от действий карателей взошедшего на престол после череды островных узурпаторов короля. Обладающие лёгким нравом фианцы легко уживались с морскими псами, обменивались с ними солёными шуточками, пили и играли в кости. Настоящей дружбы, конечно, не было и в помине, но и ножи за спинами друг у друга никто не точил. Вот только при всех своих положительных качествах четверо телохранителей никак не годились на роль домашних слуг. И это стало проблемой для Антрагэ, когда он приехал к своей вилле в съёмной карете.

— Химберт, — обратился он к старшему из телохранителей, — у меня мало времени, а вилла находится в плачевном состоянии. — Вряд ли, конечно, внешний вид временного пристанища барона можно было назвать плачевным, скорее, просто запущенным, ведь за домом никто не ухаживал почти год. — Надеюсь, ты понимаешь, что я здесь поселиться не могу. Найди подходящую гостиницу, а после подыщи мастеров, которые смогут привести виллу в минимально подходящий для меня и особ более родовитых вид. И конечно, позаботься о надлежащем штате слуг.

Химберт де Фуа — сын мелкого фианского дворянина — пробился в личные телохранители барона Антрагэ благодаря феноменальной расторопности и умению находить всё необходимое его весьма взыскательному хозяину невероятно быстро.

— Завтра к вечеру вы переедете сюда, — заверил он Антрагэ, и тот кивнул в ответ, зная, что всё будет именно так.

С гостиницей проблем не возникло. Достаточно было проехать в центр города, где жили аристократы Водачче, а в последний год стали селиться и салентинцы. Последние предпочитали дорогие постоялые дворы и гостиницы, снимая в них порой целые этажи. Антрагэ согласился «ютиться» в пяти комнатах с собственной столовой и ванной — меньшее просто оскорбило бы его достоинство. Первым делом он велел подготовить ванну, чтобы привести себя в порядок после долгого морского путешествия, в котором был лишён привычного комфорта.

Де Фуа, устроив хозяина в гостинце, едва успел сполоснуть руки и лицо, купить на кухне несколько пирогов, съев их тут же, запив разбавленным водой вином, и помчался выполнять остальные приказания. Раз пообещал, что завтра к вечеру Антрагэ переедет в принадлежащую ему виллу, то так и должно быть, а значит, надо поторапливаться.

Капитан Квайр сошёл на берег в следующей шлюпке после Антрагэ и Берека — в первой места ему уже не хватило. Квайр понимал, что это не более чем мелкая месть капитана «Золотого пеликана», однако отреагировал на неё с обычной своей философской иронией. Он был из тех людей, кого скорее ненавидели, нежели любили, и виной тому его репутация, с этим он давно смирился и даже не думал казаться лучше, нежели другие думали о нём.

В Водачче у Квайра было несколько человек, кому он щедро платил из казны Роджера IV. Уж на кого-кого, а на шпионов у того всегда находились деньги, иногда король платил им из собственных средств. Осведомители Квайра редко менялись от города к городу и от страны к стране — основной штат их составляли слуги, мелкие дворяне, также находящиеся в услужении, только у титулованных аристократов, любовницы и любовники, кому частенько в постели выбалтывали тайны, считая совершенными пустышками, не понимающими сути сказанного. Но были среди них и профессиональные торговцы информацией — люди нового времени, первыми понявшие, что знание само по себе стоит денег, а порой не просто знание, но и время его получения. Именно к такому человеку пришёл капитан Квайр.

Маурицио Раньери, как и почти все его коллеги, предпочитал встречаться с клиентами в людных местах. Здесь, конечно, могут подслушивать, зато шансы на то, что клиент решит по-тихому избавиться от торговца информацией, куда меньше. Легко ударить ножом человека, сидящего за твоим столом в дешёвой портовой таверне, где на это никто внимания не обратит, а вот проделать то же в неплохой ресторации, да ещё и на открытой площадке, где обоих видно всем, проходящим по улице, уже куда сложнее.

Квайр оценил предусмотрительность Раньери, сидящего за столиком на открытой веранде ресторации «Креветки Амано», где подавали в основном рыбные блюда. Оценил он и внушительного охранника, лакомившегося свежими креветками. Наёмный фехтовальщик, как и сам капитан, предпочитал тёмные цвета в одежде, а движения, которыми тот вскрывал креветок и отправлял в рот, были быстрыми и отточенными. Его руки многое сказали капитану Квайру.

Капитан без приглашения уселся за столик и щёлкнул пальцами подавальщице. Та, как и положено в приличной ресторации, подошла не сразу, демонстрируя, что у неё достаточно дел в большой зале, чтобы вот так бежать к клиенту по первому щелчку. Квайр соскучился по нормальной еде, заказал большое блюдо жареных креветок, тарелку хлеба и белого вина помоложе.

— Знал бы ты, сколько времени я провёл на корабле, друг мой, — развёл руками Квайр, когда подавальщица ушла. — Конечно, я питался с офицерами, но всё же стол в море не блещет разнообразием.

— Поэтому я предпочитаю оставаться на берегу, — улыбнулся торговец информацией, длинными пальцами обнимая бокал белого вина, но даже не пытаясь оторвать его ножку от стола.

— У меня иная стезя, да и никогда мне не сиделось на месте. — Квайр, напротив, сделал большой глоток вина, которое без особых церемоний налил себе из бутылки, стоявшей перед Раньери. — Мне слишком скучно наблюдать вокруг себя одно и то же — и неважно, комната ли это, город или же страна. Мне быстро наскучивает окружение.

— Поэтому ты занимаешься таким делом, за которое в тюрьму не угодишь, — усмехнулся торговец информацией, растянув тонкие, почти бескровные губы в ироничной усмешке, — сразу на эшафот.

— Такая уж моя природа, — ответил такой же улыбкой Квайр. — Что интересного ты расскажешь мне, чтобы скрасить трапезу?

Подавальщица как раз принесла блюдо с жареными креветками и хлеб, а спустя ещё полсотни ударов сердца — бутылку вина и ещё один бокал, для Квайра.

— Смотря сколько ты готов заплатить, — философски пожал плечами Раньери, — хорошая застольная беседа ценится очень высоко.

Квайр сделал неловкое движение, взявшись за бутылку, и едва не перевернул её на колени торговцу информацией. Однако вместо вина на штаны к тому упало серебро, аккуратно упакованное в кошелёк. Раньери был достаточно опытным человеком, чтобы по весу определить примерное содержание кошелька. Он спрятал его в карман, и сделал-таки глоток вина. Капитан Квайр ему никогда не нравился, несмотря на то что, в отличие от других клиентов, никогда не пытался надуть торговца информацией, и в его кошельке ни разу не обнаруживалась медь вперемешку с серебром. Было в капитане нечто такое, что заставляло относиться к нему скорее дурно — он представлялся Раньери человеком, который поступает хотя бы относительно честно лишь по необходимости.

— Я собираюсь покинуть Водачче в день первой годовщины подписания Салентинской унии, — сообщил он Квайру и, дождавшись положенного вопроса: «Почему же?» — продолжил: — Сюда приехало слишком много народу — в городе тесно, и в лучших гостиницах уже не протолкнуться от салентинцев. Все хотят посмотреть на представление, которое собирается устроить наш дож для гостей. — Несмотря на то что Водачче официально вошёл в состав Салентины на правах одного из полисов, жители его себя салентинцами явно не считали. — Этим утром к салентинцам добавились ещё и валендийцы. Их, правда, всего семеро, зато все — рыцари Веры, причём во главе с самим приором. Официально — для того, чтобы вручить грамоты о признании Водачче частью Салентины от короля Валендии нашему дожу. Как будто это кому-то здесь нужно. Хотя, возможно, рыцарей и меньше, да и цель их приезда… совсем иная.

Продолжение беседы стоило ещё денег, и Квайр быстро передал их торговцу.

— Говорят, это только слухи, но что может быть вернее слухов, что в доспехах рыцаря Веры в Водачче въехал опальный торговый князь Джованни Вилланова.

Новость эта сама по себе была весьма интересной — Квайр прикидывал, каким образом валендийцы могут попытаться убрать дожа. Ведь тот вряд ли подпустит к себе кого-либо незнакомого. Чезаре ди Ваороне опасался покушений на свою жизнь, и его телохранители не давали никому приближаться к его особе ближе определённого расстояния. Однако, вручая грамоты от короля Валендии, посланец должен будет подойти почти вплотную — Ваороне не рискнёт просить передать их кому-нибудь из секретарей, ведь это оскорбит короля Святых земель, а в его лице и остальных монархов. Дож понимает это, а значит, его телохранители допустят к нему рыцарей Веры. Одним из них будет, конечно же, Вилланова, который и прикончит своего давнего недруга и виновника всех бед, постигших опального торгового князя в последний год. Сами пачкать руки валендийцы не захотели.

— Маловато за тот кошелёк, что я передал, — заявил Квайр, отрываясь от раздумий.

— Вилланова дорогого стоит, — усмехнулся Раньери, однако спорить не стал и продолжил делиться новостями. — Ещё один человек вернулся в Водачче сегодня — барон Антрагэ. Говорят, он снова накуролесил в Эпинале и спешно бежал сюда от королевского гнева. Ещё бы — убивать королевских миньонов каждый год, это всё же перебор.

Квайру пришлось заплатить и за эту информацию, ведь он не мог сказать Раньери, что и сам прибыл на том же корабле. Связывать себя с Антрагэ он категорически не хотел.

— Есть ещё кое-что, но стоит дорого, — добавил Раньери, — слишком уж масштабная новость.

— Ты никогда не умел держать язык за зубами, когда надо, — заметил, впервые заговорив, его спутник, разделываясь с последними креветками на втором блюде, принесённом ему.

— И как давно? — стараясь не выдать, насколько важна для него эта новость, спросил Квайр, кинув всё же торговцу информацией третий кошелёк.

— Третьего дня — эта новость попала в Водачче почти одновременно с рыцарями Веры. Его величество милостью Господа король Коибры Жуан Второй — скончался без особых мучений, по крайней мере, так говорят, в своей постели.

Это меняло абсолютно всё. Главное, время смерти короля Коибры — он скончался как нельзя кстати. Если из Валендии собирались отправлять подкрепления морем, то их вполне могут успеть вернуть. А значит, те, кто засел в особняке Виллановы на острове в ожидании дня годовщины вхождения Водачче в состав Салентины, остались без помощи. Квайр надеялся на это и верил всей душой в то, что власти предержащие в Альдекке окажутся такими умными, какими он их считал. Сейчас они должны немедленно забыть о далёком и не таком уж интересном Водачче, отложив его на потом и сосредоточиться на Коибре, которую можно включить в состав Валендии. Это будет весьма непросто, а значит, Водачче будет забыт прочно и, скорее всего, надолго, а это давало шансы на успех здесь. Вряд ли тех, кто сидит сейчас на острове, хватит для захвата города, даже рыцари Веры, пускай они и отменные рубаки, не сумеют переломить ситуацию. Сюда должны — просто обязаны — идти транспорты с целыми полками солдат, готовых высадиться в гавани Водачче, которую захватят те, кто сидит сейчас на острове Диона. И если эти транспорты вернули в порт, сняли с них солдат и направили на запад, к границе Коибры, то Квайр здесь одержит победу. Он был в этом практически уверен.

— Раз ты мне заплатил за новость, о которой и сам догадался, то я подкину ещё кое-что сверх этого, — сказал Раньери, беря кусок хлеба с тарелки Квайра и с присущей самому капитану потрясающей бесцеремонностью подбирая им подливку от креветок. Торговец информацией отправил хлеб в рот, запил вином и сообщил Квайру: — Здесь много больших шишек из Феррары, и они охотно делятся новостями, правда, те редко касаются дел их Родины, а вот о других странах Святых земель они болтают свободно. Так вот, Луи де Лоррен, брат герцога Фиарийского, покинул пост архиепископа Тильонского и назначен Святым престолом эпинальским коадъютором в связи с тем, что кардинал Адранды не справляется со своими духовными обязанностями, являясь одновременно и первым министром королевства.

Это также говорило о многом — интриги Фиарийского дома набирали обороты, и теперь остановить замысел герцога Рене будет очень сложно. Особенно если (хотя капитан предпочитал думать — когда) Водачче покинет Салентинскую унию и войдёт в состав герцогства вместе с землями торгового князя Альдиче Мондави. На непосредственные планы Квайра это никак не влияло, но заплаченных денег вполне стоило.

Химберт де Фуа оказался на редкость расторопен — собственно, иного от него Антрагэ и не ожидал. К вечеру следующего дня к гостиному подворью, где ему сняли несколько комнат, подъехал экипаж, вполне достойный барона, с нанятыми грумами на запятках. Кучер ловко правил четвёркой коней серой масти, какой обычно были все лошади Антрагэ, сам де Фуа сидел рядом с кучером на запятках и спрыгнул, как только карета остановилась. Он побежал к хозяину гостиницы, расплатился с ним за перегруз хозяйского багажа и тут же умчался в комнаты барона, доложить тому, что всё готово.

Антрагэ остался доволен проделанной работой. Де Фуа успел привести виллу в достаточно приличный вид, чтобы принимать здесь гостей, которые пожалуют в самом скором времени. Он нанял полный штат слуг, при этом Антрагэ был уверен, что все они доносят тому или иному хозяину, а то и нескольким сразу. Но знал барон ещё, и что де Фуа, скорее всего, в курсе, кому доносят слуги, хотя бы в общих чертах. Сам де Фуа докладывал о каждом шаге Антрагэ сюзерену, но тут барону было нечего бояться — он не собирался предавать герцога Фиарийского, хотя и не был согласен с его планами.

— Завтра примерно в эти же часы, — сообщил Антрагэ старшему телохранителю, — к нам в гости прибудет граф де Кревкёр и, скорее всего, торговый князь Альдиче Мондави с супругой. Сам понимаешь, что ударить лицом в грязь я не имею права, и то, что мы тут первый день, не оправдает меня в их глазах.

Де Фуа отлично понимал, что сбитые в кровь ноги станут его самой малой проблемой в том случае, если принять гостей удастся не на лучшем уровне. И тут статус осведомителя герцога Фиарийского не спасёт его от гнева Антрагэ. Де Фуа отлично видел, что под маской холодности и отрешённости Антрагэ прячет гнев. Во второй раз высланный Баал знает куда, да ещё и вынужденный служить ширмой для чужих интриг, — это мало кому понравится. Так что барону нужна лишь цель, чтобы сорвать на ней свой гнев, а получить от него, к примеру, перчатку де Фуа не горел желанием. Он был достаточно умным человеком и знал, что не противник Антрагэ, барон легко сделает с ним что захочет. И хорошо, если просто проткнёт, оставив истекать кровью, может ведь и калекой оставить. А кому он нужен будет искалеченный? Капитала он пока себе особого не нажил, жены и дома — и тех нет, так что останется лишь просить милостыню, притворяясь ветераном одной из многочисленных войн. И никакого толку от дворянства не будет, там таких дворян сидит — плюнуть некуда.

Как только де Фуа умчался выполнять очередное задание, Антрагэ развалился в кресле, не снимая дорожных туфлей, и потребовал себе вина и трубку. Окутываясь клубами сизого дыма сожжённой травы табакко, он думал о том, что же будет дальше. Ведь завтра всё начнётся — уже завтра. Сегодня вечером после ужина он обсудит всё с Кревкёром и вынужденным союзником — Мондави, а завтра утром вместе с ними отправится на молебен, где дож умрёт от руки виистанского еретика, что даст сигнал к началу захвата Водачче. Вроде бы всё понятно и просто, вот только чего не мог взять в толк Антрагэ — зачем в эту игру ввязалась Вииста, пускай и в лице одного лишь неприятного человека, называемого Легион? Он отлично понимал мотивы Страндара — вбить ещё один клин между Адрандой и Салентиной как минимум в случае фиаско, и полный бардак в Адранде, если здесь людям герцога Рене будет сопутствовать удача. Если Фиария, получив Водачче и земли Мондави, к примеру, отколется от Адранды и герцог возобновит свою присягу императору Билефельце на прежних, весьма свободных условиях, для Адранды это будет, конечно, не крахом, но весьма чувствительным ударом. Ведь примеру могучего Рене Льва могут последовать и другие, а трон под Антуаном VIII, как известно, держится лишь благодаря просто нечеловеческим усилиям кардинала Рильера. Так или иначе, но главный враг Страндара в Святых землях ослабнет, что только на руку острову. А вот что получит Вииста, Антрагэ не понимал. Да, клин между двумя соседями государства хаосопоклонников был им на руку. Вот только, даже когда Отец Церкви объявил Поход за Веру против впавшей в ересь Виисты, ни Валендия, погрязшая во внутренних распрях, ни Адранда, ни даже Салентина не проявили никакого религиозного рвения, действия их были разрозненными и ограничились пограничными конфликтами, которые ни к чему не привели. Ни о каком едином порыве, как во время давних Походов за Веру против молодого Халинского халифата, отринувшего Господа ради учения пророка Мегбера, говорить не стоит. В общем, ничего Вииста не выигрывала в этой авантюре с Водачче, и при этом в Виле на борт «Золотого пеликана» поднялся неприятный человек в чёрном, называющий себя Легионом. Антрагэ достаточно хорошо был знаком с иерархией хаосопоклонников, чтобы понимать, кто он такой. Сильнейшие заклинатели демонов, способные вырывать из Долины мук чудовищ невероятной силы и злобы, просто так не отправляются неизвестно куда. Ведь по сути именно на них и держится оборона Виисты — один такой Легион стоит на поле боя десяти пехотных полков.

Антрагэ был раздражён тем, что не видит всей картины, не понимает действий всех, участвующих в авантюре. Тем более тех, кто формально находится на его стороне. Он сидел в кресле, окутанный клубами дыма, и курил, пока солнце не опустилось так низко, что его лучи засветили в окна. Тогда Антрагэ понял, что может попросту не успеть привести себя в нормальный вид к приезду гостей, и кликнул слуг.

Чёрный зал не знал ни единого луча света — в этом месте, никогда не всходило солнце, никогда не светили звёзды, и никто не жёг свечи или лучины. Здесь было место тьмы — первозданной материи, той, что была раньше даже хаоса изначального. Те, кто собирались тут, в зале без окон и дверей, уважали первозданную тьму. Им не нужен был вульгарный свет, чтобы видеть друг друга.

Десятеро, что были на самом деле более чем десятью тысячами, стояли на строго отмеренном расстоянии друг от друга. Так, чтобы никто не смог дотянуться до другого, не рискуя попасть под удар хотя бы ещё двоих. Они не доверяли друг другу — так повелось издавна. Наверное, с тех пор, как они осознали себя в хаосе изначальном.

— Завтра, — произнёс один из них, тот, кто сейчас покачивался на узкой койке в маленькой каюте, прежде занимаемой навигатором «Золотого пеликана», — завтра вещь покинет придел собора, куда я не могу проникнуть. Завтра она станет нашей.

Ещё один шаг на их долгом и тернистом пути будет сделан.

— Берегись, — ответил ему стоявший напротив, на расстоянии двух вытянутых рук, — рыцари Веры в городе. Они тоже хотят получить вещь.

— Будет славная битва, — осклабился первый, и будь в зале хотя бы намёк на проблеск света, все бы увидели его ровные зубы, обнажённые в хищной усмешке. — Их мало, а я — Легион.

— Ты силён, но и они не слабы, — раздался низкий, грудной голос, такой мог бы принадлежать могучему воину, какие тяжёлыми мечами и секирами добывали себе королевства. — Не зазнавайся и помни — ты не сильнейший среди нас.

— Я рискнул там, где вы спасовали. Я пошёл дальше вас. Мы давно знаем, где вещь, знаем, что она надёжно укрыта, так почему не напали на Водачче год назад, когда там началась смута? Неужели нас поразил страх? Малодушие?

Это были сильные слова, такие, что могли обернуться конфликтом, каких бывало немало в прежние времена. Именно они и привели к традиции сохранять дистанцию. Однако в ответ на дерзость обладатель низкого голоса только рассмеялся — давно прошли те годы, когда его можно было задеть словом.

— Шаг за шагом, — напомнил он, — один за другим. Прежде мы слишком торопились, и чем всё закончилось, не буду напоминать. Ты вызвался сделать шаг — взять вещь из Водачче. Сделай это, но не теряй головы. Рыцари Веры и особенно их честолюбивый приор — сильные противники, не недооценивай их. Помни о первом шаге, он важнее всего перед любой схваткой.

Легион открыл глаза, уставившись на доски у себя над головой. Он вышел из тёмного зала, потому что не видел больше смысла в общении с другими. Все они слишком стары и могут болтать годами, а он сказал всё, что хотел. Однако и услышал кое-что важное — напутствие о первом шаге перед битвой не было таким уж пустым сотрясением воздуха. Легион, обладатель невероятной силы, и в самом деле позабыл нечто важное, нечто такое, что очень пригодится ему в битве против рыцарей Веры и их приора. Пускай те и позабыли многое, однако ещё могут быть весьма опасными противниками, в отношении этого Легион ничуть не заблуждался и не недооценивал врагов.

Он смотрел на доски у себя над головой и знал, что солнце спускается за горизонт. Завтра с первыми его лучами он покинет эту каюту и этот корабль и вместе с сотнями других людей направится в центр города. Вот только, в отличие от них, Легион пойдёт туда вовсе не для того, чтобы молиться тому, кто давно уже отвернул свой лик от этого мира. Завтра он пойдёт туда — в собор, — чтобы сделать ещё один шаг на долгом и тернистом пути.

Антрагэ не мог не признать, что де Фуа удалось сотворить маленькое чудо, сумев придать вилле не просто жилой вид, но и такой, что не стыдно принять гостей. Даже таких, как граф де Кревкёр и торговый князь Альдиче Мондави с супругой. Старший телохранитель умудрился даже отыскать в Водачче повара, который отлично готовил адрандские блюда, где преобладало мясо, вместо рыбы и морепродуктов, популярных здесь у всех — и у аристократов, и у простонародья. Нанятые на один вечер опытные слуги живо разносили тарелки, наполняли бокалы, меняли приборы. Они были расторопны и не допустили ни единой ошибки. Антрагэ был уверен, что ужин будет стоить ему едва не тех же денег, что и два дня в отличной гостинице, что нашёл ему де Фуа, однако понимал, что каждый медяк потрачен с толком. Он не имел права ударить в грязь лицом перед такими гостями — и то, что он лишь третьего дня сошёл на берег, никак его не оправдывало.

Однако несмотря на все усилия де Фуа, ужин прошёл в тяжкой атмосфере. Антрагэ и гости произнесли обязательные тосты, сделали комплименты супруге торгового князя и вели застольную беседу ровно то время, что отпущено этикетом.

Прекрасная Анжелика была просто блистательна, но Антрагэ заметил тоску в её взгляде. Он отлично помнил юную и строптивую девицу, только что представленную ко двору в Эпинале. Её появление не смогла затмить даже чудовищная резня в ночь на святого Нафанаила, когда сам Антрагэ вместе с другими вассалами герцога Рене и отцом Анжелики в том числе отбивались от натравленных на них солдат, городских стражников и черни. Анжелика прибыла на следующее утро, и её представили королю во время помолвки герцога с сестрой Антуана VIII. Король тогда сделал юной деве дежурный комплимент, но тот не казался совсем уж глупой лестью, ибо в словах короля было больше правды. Все были очарованы Анжеликой и её остроумием, сделавшем ей вскоре славу при дворе. Конечно, Антрагэ не мог сказать, что Анжелика изменилась фатально — она была столь же юна и прекрасна, всё портила лишь едва заметная взгляду опытного придворного тоска в её взгляде. Вряд ли её брак с торговым князем был счастливым, вот только разве можно так сказать про супружество любого из сильных мира сего.

Наконец Анжелика поднялась и вежливо сообщила, что удаляется в свою комнату, оставляя мужчин говорить о скучных ей вещах вроде политики. Она отлично понимала, что пока сидит за столом, никто не станет говорить о планах на завтрашний день. Да и сказать по чести, планы эти её саму не слишком интересовали — ей вообще не очень ясно было, зачем супруг потащил её в такую даль. Мужчины поднялись и провозгласили тост в честь покидающей их дамы, и слуги проводили Анжелику в подготовленную для неё комнату. Она, конечно, была отдельной от комнаты, куда занесли вещи её супруга, однако имела с нею смежную дверь. Её-то первым делом и велела служанке запереть Анжелика. Она, конечно, была почти уверена, что супруг сегодня к ней не заявится — слишком уж поглотили его дела политические, но всё же хотела быть уверена в том, что внезапного визита не будет.

Как только Анжелика покинула гостиную, где они ужинали, стол тут же очистили от тарелок, оставив лишь вино. Прислуживали теперь телохранители Антрагэ, один из них дежурил за дверью, чтобы ни у кого не возникло идеи подслушать разговор.

— Граф, — напрямик спросил у де Кревкёра Антрагэ, — я хочу точно знать, что произойдёт, если завтра нам будет сопутствовать удача? Я говорю не о Водачче, а о нашей Родине. Наш сюзерен решил возобновить независимость Фиарии от Адранды?

Мондави и де Кревкёр глянули на него, будто он был неразумным ребёнком, ляпнувшим очевидную глупость. Антрагэ очень не любил, когда на него пытались смотреть подобным образом, при иных обстоятельствах перед обоими лежали бы его перчатки. Однако сейчас, глядя в глаза графу и торговому князю, он понял истину, которой сам боялся. Он просто не мог смотреть на вещи под таким углом — ведь одно дело отколоться от королевства, возобновить прежние присяги и привилегии, и совсем другое… Антрагэ и думать о таком не смел. Вот в этом и крылось его отличие от сюзерена — у герцога Рене Фиарийского планы были далеко не столь мелкие.

— Отнюдь, барон, — покачал головой де Кревкёр, — наш сюзерен метит куда выше. Купленные им чинуши из геральдической палаты нашли старинные документы, согласно которым белые ирисы имеют меньше прав на престол, нежели чёрные алерионы. Кроме того, Луи де Лоррен покинул Тильон и принял пост эпинальского коадъютора.

Если бы у Антрагэ и оставались хотя бы малейшие сомнения насчёт планов сюзерена, они пропали бы окончательно.

— Граф Кампо-Бассо ведёт на Эпиналь армию своих наёмников, — добавил де Кревкёр, как будто чтобы окончательно развеять даже тени сомнений, что могли возникнуть у барона.

— Но почему он?

Антрагэ не был склонен доверять кондотьеру, который вряд ли по праву носил графский титул. Он не мог взять в толк, отчего такая важная миссия, как нападение на Эпиналь, поручена именно ему.

— Думаете, он бы лучше справился здесь? — Кревкёр бросил многозначительный взгляд на Мондави, и Антрагэ всё понял без слов.

Кондотьер был ненадёжен, и потому его отправили в самое пекло — после наступления на Эпиналь, у него не будет возможности сменить сторону. А в Водачче сюзерену нужен самый верный из его людей, в ком нет и быть не может сомнений. Кто уж точно не попытается сговориться с торговым князем, чтобы захватить для него Водачче и присоединить город к владениям Мондави в Салентине. В том, что граф Кампо-Бассо вполне способен на такое, Антрагэ был уверен.

— К тому же действия кондотьера могут помочь дистанцироваться в случае его неудачи, — произнёс своим бесцветным голосом Мондави, как будто бы не заметивший обмена взглядами между де Кревкёром и Антрагэ. — Общеизвестно, что на наёмников нельзя положиться, они склонны к авантюризму и часто откровенно пренебрегают своим долгом и прямыми обязанностями.

— Вы считаете, что Рильер может допустить подобное? — выложил свой последний довод Антрагэ. — Красный паук не хуже других видит, что трон шатается под королём, и если его величество падёт, кардинал последует за ним. Назначение де Лоррена на пост эпинальского коадъютора весьма красноречиво говорит об этом.

— Для этого на Эпиналь и идёт Кампо-Бассо со своими полками, нанятыми и обученными за деньги нашего сюзерена. Он ударит копьём в самое сердце, прежде чем его величество или Красный паук успеют собрать силы для обороны.

— И когда же он нанесёт удар?

Вопрос был излишним — Антрагэ отлично знал, что за день наступит через неделю. Он слишком хорошо помнил канун святого Нафанаила и ночь перед ним.

— Пускай все думают, что наш сюзерен склонен к излишним сантиментам, — усмехнулся де Кревкёр, развеивая предположение Антрагэ ещё до того, как барон успел высказать его. — В Водачче и в Эпинале всё начнётся в один день — завтра.

Глава девятая Во тьме ночной

Лишь двое валендийцев, пересекших Ниинские горы, вошли в Водачче. Остальные рассеялись до поры по его густонаселённым пригородам. Бывалых солдат узнавали сразу и охотно брали вышибалами на постоялые дворы и охранниками на многочисленные купеческие склады и фактории. Крепкие мужчины, привычные к физическому труду и явно знающие, как обращаться с оружием, были в цене. Таких много приходило к городским воротам, но мало кто входил в них, предпочитая оставаться снаружи. А потому валендийцы не вызвали ни малейших подозрений. Постоялые дворы вблизи ворот никогда не знали отбоя от посетителей, особенно после заката, когда в город переставали пускать всех, у кого не было при себе особой подорожной, да и тех — через раз, если у стражи будет достаточно хорошее настроение, чтобы разбираться, кто это ломится в неурочный час. Купцы же предпочитали держать склады и фактории за стенами, потому что по другую их сторону налог на недвижимость был совсем уж грабительский, да и кое-какие товары лучше в город не ввозить вовсе, обстряпывая дела с сомнительными личностями подальше от бдительных городских фискалов.

Так что лишь Эшли де Соуза и Хосе Рамон Пинто-Кастельянос вошли в городские ворота Водачче. Вошли они отдельно друг от друга, с разницей примерно в час, уплатив входную пошлину и добавив честным стражам немного на пиво, чтобы не сильно придирались. Стражники на воротах приняли честную мзду и закрыли глаза на боевые шпаги обоих и спрятанные под плащами пистолеты — атрибуты явно не мирного ремесла. Подумаешь, одним-другим бретёром в Водачче больше или меньше, пускай с ними разбираются те, кто улицы патрулирует, дело же честной стражи ворот не допускать внутрь врагов и шпионов. А Эшли и Кастельянос были подозрительны в меру, ровно на ту сумму медью, что они отсыпали сверх входной пошлины.

Поздним вечером того же дня к таверне, расположенной в той части города, которая незримо отделяет приличные районы от не слишком респектабельных, одновременно соединяя их друг с другом, подошли два человека. Первым из них был Эшли, вторым — Кастельянос. И рисколом, и бывший солдат шагали по тёмным улицам Водачче, будто по вражеской земле. Ладони левых рук обоих лежат на эфесах шпаг, правые — скрыты под плащами, длинными не по погоде, ведь несмотря на позднее время, в Водачче уже достаточно тепло на улицах. Оба то и дело бросают взгляды из-под шляп по сторонам, но головами не вертят и особого внимания к себе не привлекают. Обоим пришлось пару раз откупаться от ночных патрулей, проявлявших к подобным личностям повышенное внимание, но оба взяли с собой достаточно денег для этого и не скупились на взятки стражам порядка.

Таверна, к которой Эшли и Кастельянос подошли почти одновременно, была из тех, в которые не гнушались заглядывать богатые купцы и дворяне, и даже кое-кто из аристократов, чтобы обсудить некоторые дела с теми людьми, кто не мог появиться в более респектабельных частях Водачче. Однако и личности вроде Эшли с Кастельяносом были нередкими гостями в этой таверне, ведь именно с подобными им и приходили сюда обсудить некоторые дела купцы, дворяне и даже аристократы — последние, конечно, инкогнито.

Когда Эшли и Кастельянос приблизились к дверям таверны, из тени выступила чёрная тень, и рисколом с бывшим солдатом тут же насторожились. В их позах ничего не поменялось, однако опытный взгляд сразу заметил бы опасность, исходящую от обоих. Она не выражалась ни в чём конкретно и всё же была видна невооружённым глазом. Конечно, если глаз этот принадлежал такому человеку, как Эшли или Кастельянос. Или же тому, кто вышел им навстречу из темноты. Он щелчком пальца поднял поле шляпы, и остающееся в тени лицо его рассекла улыбка, демонстрирующая ряд ровных зубов. Он негромко высвистал короткую трель — первые три ноты известного валендийского пехотного марша. Это не было условным знаком, однако Эшли и Кастельянос расслабились, поняв, кто перед ними.

— Ты — идиот, Маро, — припечатал его Эшли.

— Знал бы ты, как часто мне это говорили, — рассмеялся Галиаццо Маро, тем же утром сошедший с палубы купеческой каравеллы с подписанными документами о полном расчёте от её хозяина и капитана. — Мне просто хотелось поглядеть на ваши лица.

— А мог бы поглядеть на свои кишки, — заметил Кастельянос.

Маро ничего не ответил на эту реплику, лишь сделал приглашающий жест в сторону двери в таверну.

— Наши друзья уже внутри, и оба не в духе, — заявил он, первым шагая к ней. — Один это тщательно утаивает, а второй — не считает нужным скрывать своё презрение к окружающим.

Они вошли один за другим в просторный и довольно хорошо освещённый общий зал таверны. Здесь имелись и отдельные кабинеты, однако к тем, кто занимал их, обычно проявляли слишком уж пристальное внимание некоторые завсегдатаи этой таверны. Именно поэтому Галиаццо Маро отвёл рисколома и бывшего солдата к столику в стороне от суеты общего зала. Место было неприметное, однако не настолько, чтобы привлечь ненужное внимание. За такими столами редко обсуждали нечто, интересующее завсегдатаев таверны.

Маро сумел выдать на удивление точную характеристику обоих сидящих за столиком людей. Они носили добротную, но неприметную одежду, какой здесь никого не удивить, оба были при оружии. Вот только первый скрывал лицо, откинувшись подальше от света, так что виден был лишь его силуэт. Однако Эшли сразу узнал в нём опального торгового князя Джованни Вилланову — у этого человека точно были причины скрывать внешность, учитывая, сколько давали за его голову нынешние власти Водачче. Второй же ничуть не прятался, хотя вряд ли здесь кто-нибудь мог узнать неистового приора рыцарей Веры. Рамиро да Коста сидел на стуле с ровной, будто на параде, спиной и не думал притрагиваться к стоящему рядом с его локтем стакану вина. Вид у него был такой, словно он вынужден сидеть в луже с нечистотами и явно считал ею всё, окружающее его. Хотя такое отношение не было редкостью в этой таверне, которую посещали аристократы инкогнито.

Как только вошедшие расселись за столом, и Галиаццо Маро, ничуть не смущаясь, налил себе вина из стоящего тут же кувшина, первым заговорил именно Рамиро. Ему явно не хотелось задерживаться в таверне дольше необходимого.

— Маро, докладывайте.

— Та часть людей, что была доверена мне, находится в особняке на острове Диона. Завтра утром их подберут несколько шлюпок с каравеллы, на которой мы прибыли в Водачче, и доставят в порт.

— Напомните, какие цели стоят перед ними?

Это больше всего напоминало военный совет, и несколько раз находившийся в штабах армий Эшли не мог не отметить сходства. Рамиро спрашивал не потому, что не знал плана, а потому, что хотел понимать — насколько хорошо его знают остальные.

— Смута в порту и захват морского арсенала. Стражи там будет меньше — многих отправят к собору, чтобы обеспечить безопасность высоких персон из Феррары. Мои люди должны устроить беспорядки, которые скуют тех стражей, что останутся в порту, и захватить морской арсенал, не дав тем самым врагу получить доступ к оружию, хранящемуся там.

В морском арсенале хранилось оружие портового гарнизона. Как правило, его солдаты ходили только с увесистыми дубинками, помогая страже в поддержании порядка, однако в случае беспорядков и угрозы высадки врага они обязаны вооружиться. Именно этого и не должны были допустить люди Галиаццо Маро, до поры ожидавшие на острове Диона. Высадившихся в порту солдат с галеонов, что ведёт сейчас герцог Медина-Сидония, встретит не хорошо вооружённый гарнизон, а разрозненные группы бойцов, имеющих при себе лишь деревянные, обшитые кожей дубинки, которыми удобно приводить в чувство подвыпивших матросов. А вот воевать с такими против профессиональных солдат, да ещё и валендийской пехоты — чистое самоубийство.

— Кастельянос.

— Собор, — бывший солдат был столь же немногословен, как и приор. — Поддержка ваших рыцарей в соборе и на площади рядом с ним, и далее, где будет необходимо.

— Де Соуза.

— Обеспечение смерти дожа.

Главной задачей самого Эшли было решить проблему, которая может возникнуть, если Чезаре ди Ваороне вдруг переживёт покушение. Или его успеют прикрыть телохранители. Дож должен умереть завтра во время торжественного молебна прямо у алтаря кафедрального собора — никак иначе. Его смерть должна стать знаком, символом того, что власть в городе переходит в руки валендийцев. И поэтому Эшли будет страховать Вилланову, стоя на хорах собора со взведённым арбалетом в руках. Стрелять из пистолета он бы не рискнул — даже колесцовые всё-таки уступали в надёжности простой конструкции арбалета. Хотя и заряженный мушкет у рисколома тоже будет под рукой — на всякий случай.

При упоминании дожа Вилланова единственный раз проявил интерес к разговору. Эшли вообще не очень понимал, что здесь делает опальный торговый князь. Ему было слишком опасно появляться на улицах Водачче, даже после захода солнца. Однако стоило Эшли озвучить свою миссию в завтрашнем деле, как князь внимательно уставился на него из-под широкого поля своей шляпы. Эшли понимал, что смерть дожа для Виллановы была личным делом, давно вышедшим за рамки простого спора, кто раньше успел захватить власть и прикончить конкурента. Опальный торговый князь хотел сам — своими руками — прикончить Чезаре ди Ваороне, а на рисколома, который будет страховать его на случай неудачи, поглядел сейчас почти с ненавистью.

Скомакар оттянул ворот свободной рубахи, наброшенной поверх одежды. Найти подходящую для него по размеру, такую, чтобы не стесняла движений, будучи надета поверх тёплого дублета и колета из бычьей кожи, оказалось очень и очень непросто. Ему вовсе не нравилась идея устроить валендийцам настоящую энкамисаду,[15] какие те регулярно проводили на фронтах в Виисте и Адранде. Скомакар сам не воевал в Виисте, которую недолго поддерживал разругавшийся с Отцом Церкви Роджер IV, и ему не удалось встретиться в утреннем тумане с валендийцами в белых рубахах, надетых поверх кожаных кирас и форменных колетов, когда те нападали на лагеря, убивали часовых, угоняли или резали фуражный скот, поджигали склады с припасами и гвоздили пушки. Он не понимал, насколько разрушительный эффект может иметь такая атака, и потому скептически отнёсся к этой идее, когда её высказал один из близнецов Григов. А уж когда пришлось подбирать на себя рубаху, которая налезет поверх одежды и кожаного колета, настроение у бывшего китобоя испортилось окончательно. Однако он был вынужден подчиниться приказу и сидел теперь почти на том же месте, где обычно, наблюдая за темнеющей в ночи громадой заброшенного особняка Виллановы. Ворот проклятой Господом рубахи оказался слишком тугой, а резать его Скомакар не решился — а ну как хватит лишку, и разрез получится до пупа или вовсе располовинит весь перед, новой рубахи такого размера ему уже не найти.

Точно так же одетые в рубахи поверх дублетов и кожаных кирас — у кого они были, конечно, — остальные морские псы медленно подбирались к особняку. Мало кто взял с собой шпаги или рапиры — в грядущей кровавой работе куда лучше подходят кинжалы и короткие кривые дюссаки,[16] какими удобно орудовать не только в абордажной свалке, но и в коридорах и комнатах особняка, не рискуя зацепить клинком стену или дверной косяк. Лишь Скомакар вооружился ещё и привычным ему гарпуном — он носил с собой это оружие постоянно, не особенно доверяя клинкам, когда доходило до рукопашной. И сегодня для его гарпуна найдётся применение.

Скомакар не спешил ползти к особняку вместе с остальными, он ждал сигнала от одного из Григов. Как только тот подаст его, бывший эребрийский китобой должен снять дозорного, стоящего у окна. Валендиец прохаживался по тёмному коридору, постоянно таращась наружу, сменялись наблюдатели примерно раз в час. Тот, кто глядел в окно сейчас, заступил на часы достаточно давно, чтобы взгляд его успел немного замылиться, а бдительность притупиться, но и до смены его ещё было достаточно времени.

Скомакар снова оттянул надоевший уже ворот рубахи и покосился на лежащего под самой стеной Грига. Отряд, готовящийся к штурму особняка, уже залёг поблизости от командира, все ждали лишь условного сигнала. Наконец Григ решил, что время пришло. Он развернулся лицом к Скомакару и коротко махнул рукой. Бывший китобой прикинул в очередной раз расстояние между собой и окном, в которое выглядывал валендиец. В прежние времена, когда он швырял гарпуны из раскачивающихся на волнах шлюпок, это расстояние было бы просто детским. Вот только он давно уже не кидал гарпуны и отчаянно боялся промахнуться, ведь прежде цель его была куда больше нынешней. Привычно набрав в грудь побольше воздуха и медленно выдохнув, успокаивая колотящееся сердце, Скомакар отвёл назад правую руку, глянул на стоящего у окна валендийца. Тот продолжал тупо пялиться во тьму, окружающую особняк, не видя притаившихся под самыми стенами морских псов. В тот миг, когда Скомакар метнул в валендийца гарпун, тот обернулся в его сторону и разглядел в темноте проклятую белую рубаху. Скомакар потом клялся, что видел не только бледное лицо валендийца, но и расширившиеся глаза, и даже рот, открывающийся для крика. Длинное острие гарпуна, легко пробивавшее толстую шкуру китов, вошло в горло валендийца прежде, чем тот успел издать хоть один звук. Он покачнулся, схватившись обеими руками за древко, по горлу на воротник дублета обильно лилась кровь. Валендиец издал сдавленное сипение и рухнул на колени, а всего пару ударов сердца спустя его повалил на пол заскочивший в окно один из близнецов Григ. За ним последовали остальные морские псы, от которых старался не сильно отставать Скомакар.

Чанто Тебар проснулся под утро — до его дежурства ещё было достаточно времени, однако он и не подумал перевернуться на другой бок и спокойно захрапеть. Ведь разбудило его чувство опасности, то неясное и неопределимое ощущение, что спасало жизнь бывалому солдату, ветерану не одной кампании. Он вскочил с постели, выхватив из ножен длинную рапиру, прежде чем оказался на ногах, — привычка, приобретённая на фронтах войн за короля и Отечество и не забытая в бытность эспадачином.

Одетый лишь в рубаху и штаны Тебар выскочил из своей комнаты, которую занимал один, чего с ним никогда прежде не случалось. В коридоре был слышен топот ног, крики и звон стали. Мимо пронёсся один из солдат — взгляд его был безумен, в руках он сжимал окровавленный кинжал. Тебар едва успел перехватить его за плечо. Боец обернулся к командиру, рефлекторно замахиваясь, однако успел остановить удар.

— Энкамисада, командир!

Он вырвался и бросился бежать дальше — к звукам схватки. Тебар поспешил за ним, не понимая, что происходит. Как им, валендийским солдатам, кто-то мог устроить энкамисаду? Бред какой-то! Лишь одним валендийцам во всех Святых землях достаёт храбрости отправляться в ночные вылазки, натянув поверх одежды белые рубахи, чтобы узнавать своих в пылу драки. У остальных для этого кровь жидка и коленки слабы!

Оказалось, он ошибался — и доказательство ошибки явилось ему буквально через удар сердца. Боец с окровавленным кинжалом опередил Тебара, первым свернув за угол, и наткнулся там на врага. Когда к ним подбежал сам Тебар, оба уже катались по полу, пытаясь достать противника и не дать тому всадить себе под рёбра полвары[17] холодной стали. Один из них был одет в просторную рубаху поверх дублета и, кажется, колета из бычьей кожи. Оба противника обменивались ударами и проклятьями, и Тебар понял, что враг его, скорее всего, был страндарцем. Вряд ли человек в драке будет ругаться на каком-либо языке, кроме родного.

Тебар обрушил на спину страндарца ногу, целя в почки, однако тот сумел извернуться, и каблук валендийца угодил прямо в лицо своему же товарищу. Тот вскрикнул от неожиданности, из рассечённого лба на нос и щеку потекла кровь. Страндарец воспользовался мгновенным замешательством врага и всадил ему свой кинжал под рёбра. Выдернул, рванув клинок снизу вверх, расширяя рану, снова ударил. Валендиец на полу дёрнулся в последней судороге и умер. Страндарец же поднялся без особой спешки. Он обернулся к Тебару и кивком поблагодарил того за помощь — только сейчас солдат понял, что в темноте коридора его приняли за своего. Ведь он был в одной рубахе, как и нападающие. Да и удар в лицо противнику развеял бы любые сомнения на его счёт. Стоило улыбающемуся страндарцу отвернуться, как Тебар тут же проткнул его рапирой. Тело так и не понявшего, что случилось, врага рухнуло на труп убитого им валендийца.

Драка была жестокой. Она ничем не уступала яростной рукопашной на палубе и вражеского корабля. Скомакар орудовал дюссаком, отчаянно рубя всякого, кто попадался ему на дороге и на ком не оказалось белой рубахи. Враги были вооружены шпагами и рапирами и весьма умело обращались с ними. Не один морской пёс нашёл в ту ночь свою погибель. Они сцеплялись в коротких, яростных схватках, часто падая на пол, и тогда в дело шли кинжалы, кулаки и зубы — всё, что угодно, лишь бы отправить врага в Долину мук.

Скомакар рубился, рыча, как дикий зверь — он сейчас не был человеком, он стал подобен могучему медведю со своей Родины. Он бил сталью клинка, будто когтями, разрывающими плоть, ломающими кости. Враги пытались противопоставить его мощи, напору и ярости своё мастерство фехтовальщиков, однако Скомакар просто проламывал их оборону и обрушивал дюссак на головы или конечности, вспарывал им животы, выпуская кишки наружу. Он и сам получил не одну рану, но до поры не обращал на них внимания. Они заболят после боя, когда раж сойдёт и тело само вспомнит, сколько повреждений оно получило, сколько крови потеряло, сколько сил ушло на то, чтобы драться.

Он и не заметил, когда пропал дюссак. Кажется, он неловким движением вогнал его в дверной косяк, когда дрался с очередным валендийцем. Господь всемогущий, да сколько же их было в этом особняке! Когда Скомакар глядел на него со стороны, то и представить себе не мог, что внутри скрывается столько врагов. Оставшись без оружия, он отступил — валендиец, воодушевившись, перешёл в атаку, тесня противника. Скомакару, у которого был только кинжал, оставалось лишь отходить, отбиваясь от яростных атак врага. Он даже не знал, что оказался в том же коридоре, с которого началось их нападение на особняк. И лишь споткнувшись о тело валендийца с торчащим из горла гарпуном, понял, где находится. Скомакар упал на спину, пропустив над собой вражеский клинок, и тут же схватился обеими руками за древко гарпуна, ногами же упёрся в труп. Со всей силой, что была в его ноющих от усталости мускулах, бывший эребрийский китобой рванул оружие на себя. Мышцы рук и спины взорвались болью, но Скомакар не обратил на это внимания — для боли ещё будет время. Если он переживёт эту ночь, а прежде всего — выйдет победителем из этой схватки.

Он сумел вырвать гарпун из тела мёртвого врага и сразу же перекатился через плечо назад, уходя от нового выпада врага вполне живого. Встав на колено, Скомакар сделал ответный выпад окровавленным гарпуном, целя противнику в живот. Валендиец легко отвёл острие гарпуна рапирой и после быстрого подшага попытался ударить Скомакара клинком по голове. Конечно, лёгкая рапира была не лучшим рубящим оружием, однако и ей получить в лоб весьма неприятно, а в драке не на жизнь, а на смерть — попросту фатально. Малейшее замешательство тут стоит жизни. Однако на сей раз Господь был на стороне бывшего эребрийского китобоя. Нога валендийца, когда тот делал подшаг, поехала вперёд, подошва ботинка заскользила в луже крови, разлившейся из тела несчастного покойника, из которого Скомакар только что вытащил своё оружие. Вместо того чтобы атаковать, валендиец неловко взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. Уж такой шанс Скомакар не собирался упускать — быстрым выпадом он всадил остриё гарпуна в живот противнику. Сразу же выдернул и ударил снова. Валендиец повалился на пол, выронив рапиру и прижимая обе руки к пропоротому животу.

Скомакар поднялся на ноги, переступил через труп спасшего ему жизнь врага, толкнул ещё корчащегося и подвывающего от боли валендийца носком сапога, переворачивая его на спину. Тот снова попытался перекатиться на бок, сжавшись в позе зародыша, но морской пёс не дал ему сделать этого. Он наступил ему на плечо, навалившись всем телом. Скомакар знал не понаслышке, что такое ранение в живот, он видел, как долго и мучительно умирают от него, и сейчас хотел подарить врагу быструю и милосердную смерть. Он приставил остриё гарпуна к горлу валендийца и прикончил его одним коротким тычком. Тело врага содрогнулось в последний раз, и вместе с жизнью, что покинула валендийца, куда-то пропал и весь гнев, наполнявший Скомакара. Вместо него навалились усталость и боль от ран, полученных в этой схватке. Тех самых, которые он не замечал до поры.

Скомакар убрал ногу с тела поверженного врага и направился вперёд по коридору. Туда, где бой ещё шёл, где он был ещё нужен. Ведь проклятых валендийцев в обветшавшем особняке опального торгового князя оказалось куда больше, чем рассчитывали морские псы.

Он шёл на громкие звуки, те доносились из самой большой комнаты особняка. Видимо, там укрепились последние валендийцы — ведь в остальных помещениях царила мёртвая тишина. Скомакар несколько раз переступал через покойников, одетых в белые рубахи поверх дублетов или без них, пару раз попадал ногой в лужи крови, щедро разлитой по полу и ещё не успевшей высохнуть. Он не сильно торопился, устав от кровопролития, да и усталость не добавляла прыти его ногам. Поэтому когда Скомакар вошёл в просторную залу, где шла последняя схватка, там уже практически всё закончилось. Последние валендийцы, сбившись плечом к плечу, оборонялись от наседавших со всех сторон морских псов. Врагов зажали в угол, не давая им нормально орудовать шпагами и рапирами, и всё же валендийцы показали, на что способны — на полу у их ног корчились в последних муках уже трое страндарцев, по белым рубахам их расплывались кровавые пятна.

Скомакар буквально заставил себя шагнуть к ним, вскидывая гарпун. Прежней боевой ярости в нём уже не было, однако вид убитых товарищей, с кем ещё час назад они делили кружку крепкого горячего грога, заставил его возненавидеть валендийцев с новой силой. Потеснив сгрудившихся вокруг зажатых в угол врагов морских псов, Скомакар почти без размаха метнул в стоящего в центре валендийца гарпун. Тот был отменным бойцом и почти успел парировать летящий в него гарпун, но лишь почти. Остриё, скрежетнув по клинку шпаги, погрузилось в грудь валендийца, пригвоздив его к стене — настолько оказался силён бросок бывшего эребрийского китобоя. На опешивших от этого товарищей валендийца разом накинулись несколько морских псов. В ход пошли дюссаки и кинжалы — и через десяток ударов сердца оставшиеся враги повалились на пол, залитые кровью с головы до ног. Те, кто кинулся на них, впрочем, выглядели не лучше — валендийцы не желали дёшево продавать свои жизни и успели нанести нападающим не одну рану.

— Победа! — первым воскликнул один из близнецов Григ, вскидывая в салюте короткую шпагу, залитую кровью по самую гарду. — Победа, морские псы!

Остальные последовали его примеру, выпуская весь страх, всю боль, что накатывали на них сейчас, когда бой завершился и врагов не осталось. Морские псы смеялись, хлопали друг друга по плечам, обнимались, обменивались шуточками, смысл которых вряд ли даже сами понимали. Лишь Скомакар не поддался этому обычному помешательству, что следует сразу за битвой. Он смертельно устал, и ему хотелось лишь одного — сесть, пускай даже на пол, и дать отдых раскалённым от боли и напряжения мышцам. Он не отталкивал тех, кто обнимал его, кто говорил ему какую-то ерунду, вроде бы хвалил за удачный бросок, пришпиливший валендийца к стене. Скомакар не смеялся вместе со всеми, взгляд его перескакивал с одного невыносимо весёлого лица на другое, пока не наткнулся на стоящего в двух шагах смуглого брюнета — единственного в зале, кроме самого Скомакара, кто не улыбался. Бывший китобой зацепился за него взглядом и вдруг понял, что у неулыбчивого смуглого парня рубаха надета прямо на голое тело — в распахнутом вороте её видна была покрытая чёрными волосами грудь. Брюнет перехватил взгляд Скомакара, растянул губы в улыбке, но сразу понял всё.

Он двигался со скоростью и плавностью прирождённого фехтовальщика. Прежде чем Скомакар успел пустить в дело свой нож, валендиец, пытавшийся сойти за нападавшего, избавившись от дублета, пируэтом ввинтился в стоявших плотно морских псов. Те не сразу сообразили, что случилось и отчего бывший китобой вдруг ринулся на одного из вроде бы своих с обнажённым кинжалом.

— Враг! — выкрикнул Скомакар, указывая на брюнета клинком. — Недобитый враг среди нас!

Теперь уже многие обратили внимание на брюнета, которого никто не знал, и на то, что под белой рубахой у него не было одежды. Ни один из морских псов не отправился в бой сегодня в рубахе на голое тело.

Валендиец не стал забиваться в угол, подобно крысе, вместо этого он широко рубанул по направленным на него клинкам, отбивая их, и метнулся к окну. Он прыгнул спиной вперёд, поранившись об оставшиеся в раме куски стекла. Не обращая внимания на эту резкую боль, он покатился по камням, вскочил на ноги и бросился к берегу.

Чанто Тебар, а был это именно он, нёсся так, будто у него все демоны Долины мук висели на плечах. Он слышал, как из окон выскакивают трахнутые Баалом страндарцы. Они последовали за ним, осыпая оскорблениями. Тебар не тратил дыхания на ответ. Его план, родившийся в тот миг, когда страндарец принял его за своего из-за рубахи, провалился. Тот верзила, ловко швыряющий гарпун, будто заправский китобой, узнал в нём врага. Тебар сумел отбиться и теперь бежал к морю, чтобы попытаться скрыться от преследователей. Он не надеялся добраться до Водачче вплавь, но чем Баал не шутит — на острове же его ждала верная смерть.

Предательская тропинка, по которой он бежал, опережая преследователей, вывела его на обрыв. Тебар остановился на краю, глянул вниз — море плескалось эстрадо[18] в двадцати. Не лучшая перспектива, но за спиной — погибель. Тебар обернулся и увидел набегающих страндарцев.

— Сдавайся, Валендия! — кричал один из них, блондин-красавчик с короткой шпагой. — Сдавайся, мы пощадим тебя! Ты славно дрался — слово чести!

Наверное, именно эти слова подтолкнули Тебара. Он сделал в сторону бегущих страндарцев непристойный жест, проорал в ответ:

— Chupa-chupa peruly! — и прыгнул с обрыва в море.

Стук в дверь заставил Галиаццо Маро открыть глаза. Он понял, что уже сидит на постели, держа в правой руке кинжал. Привычка опытного эспадачина, не раз спасавшая ему жизнь. Стук повторился, и Маро хриплым со сна голосом поинтересовался, кого ещё принесло под утро и за каким Баалом.

— Добрый сеньор, — раздался с той стороны голос хозяина гостиницы, где поселился Маро, — прошу вас, спуститесь вниз. К нам ворвался какой-то оглашенный и потребовал вас. Его пытались выставить вон, но он покалечил двоих моих парней. Я хотел позвать стражу, но он взял в заложники мою доченьку, единственную кровиночку родную, и грозится теперь распустить ей горло от уха до уха.

За дочь хозяин переживал не зря — Маро и сам не гнушался приглашать её по ночам к себе в комнату, так что доход девица приносила неплохой и регулярный.

Маро прикинул, кто это может явиться под самое утро — в любом случае этот визит говорит о неприятностях, вот только какого толка и с какой стороны? На действия стражей или конкурентов в завтрашнем деле (а что такие имеются после беседы с Квайром в трюме каравеллы, Маро не сомневался) — не похоже. Они бы сработали иначе, если бы точно знали, где живёт Маро. А значит, надо идти и выяснять, кто же это припёрся.

Он надел перевязь с рапирой, накинул прямо на ночную сорочку, в которой спал, свой плащ, спрятав под ним кинжал, и открыл дверь. Хозяин гостиницы весь трясся, стоя в коридоре, и поспешил к лестнице в общий зал с обычно не свойственной ему прытью.

Маро всё понял, как только увидел визитёра. Ведь им был посеревший от холода, одетый в промокшую рубаху и бриджи, босой Чанто Тебар. Сейчас в нём трудно было узнать былого дамского угодника, от одной улыбки которого многие девицы сходили с ума. Тебар отпустил уже хозяйскую дочку и стоял, тяжело опираясь на один из столов.

— Хозяин, — велел Маро, не спускаясь в общий зал, — два кувшина вина и два стакана нам с сеньором. И никому носа в мою комнату не совать — прикончу!

И хозяин таверны, обычно не гнушавшийся подслушивать своих постояльцев, понял, что сейчас этого делать не стоит — жизнь ему была ещё дорога. А в глазах салентинца, предупреждавшего его, была смерть.

Старик Бонифачо Бони доживал свой век при кафедральном соборе. Его давно уже никто не звал по имени, часто ограничиваясь «Эй, ты!» или «Старик!», и лишь те, кто относился к нему хорошо, звали просто Бон Бон по двум его похожим именам. Как все пожилые люди, разменявшие шестой десяток, Бон Бон мало нуждался во сне, и поэтому его определили ночным сторожем. Он обходил кафедральный собор после заката каждые два часа — во времени не терялся, потому что на башне собора уже не первый год были установлены механические часы. Бон Бон был настолько стар, что помнил те времена, когда бородатые безбожные коротышки возились с этими часами, и, надо отдать им должное, механизм, установленный и отлаженный ими, работал идеально. Соборные часы никогда не врали.

Бон Бон давно привык пробуждаться под их мерный бой, причём только тогда, когда они били чётное число раз. Вот и теперь он мирно продремал одиннадцать ударов, на двенадцатом же, означавшем полночь, веки старика будто сами собой разомкнулись. Он поднялся на ноги, жалуясь самому себе на боль в старых суставах и становящиеся всё более частными уколы в сердце. Запалил фонарь и отправился на улицу, накинув прежде на плечи тёплую епанчу — лето летом, но Бон Бон, как все старики, привык мёрзнуть в любую, даже самую жаркую погоду. Он вышел из своей каморки и отправился в долгий путь вокруг собора. Лишь свет его фонаря развеивал ночную тьму. Старик шагал по чисто выметенной мостовой — вокруг собора улицы всегда были чисты.

Зрение Бон Бона давно уже начало подводить, и он практически ничего не видел за пределами небольшого круга света от фонаря, да и там предметы расплывались, становясь лишь смутными очертаниями. Поэтому старик и не увидел тени, хотя та была впечатляющих размеров и довольно жутких очертаний, пока она переступила границу светового круга. Бон Бон замер, когда она заслонила весь свет, и даже его слабого зрения хватило, чтобы понять, настолько ужасным было существо, что отбрасывает эту тень. Тем более что тень жила собственной жизнью.

Бон Бон разинул рот, из горла его уже рвался вопль ужаса, но вместо него с губ слетело лишь хриплое сипение. Старик умер прежде, чем успел закричать — сердце, которое давно уже кололо болью, не выдержало. На чисто выметенную мостовую падал уже труп.

Легион же переступил через него, порадовавшись, что старик умер, не успев поднять крик. У Легиона были свои способы заткнуть его, но он не хотел прибегать к ним сейчас. Он был полностью сосредоточен на своём деле — на подготовке к завтрашнему утру. Это и был тот самый первый шаг перед грядущей битвой, о котором ему напомнил на совете обладатель низкого грудного голоса, какой мог бы принадлежать могучему воину, и по его совету Легион сейчас и обходил кафедральный собор. Шаг за шагом, шаг за шагом.