Баба Люба. Вернуть СССР

Глава 16

— Что? — спросила я (ну, а что я ещё могла сказать, если я даже не представляю, кто это, а он меня хорошо знает?).

— А я к тебе иду, Люба, — ответил мужчина.

— Зачем? — спросила я (конечно же, мне хотелось спросить, кто ты такой, но было как-то неудобно).

— Томку ищу, — сказал он, — она всегда, после наших ссор, к тебе уходит ночевать.

Капец! Я еле сдержалась, чтобы моё лицо осталось бесстрастным. Этот, чем-то неуловимо похожий на Джорджа Клуни, ухоженный и красивый мужик с породистым лицом и зачуханная простушка Томка, у которой все признаки начинающегося алкоголизма налицо! Вот как так бывает, а? Даже Станиславский, брызгая слюной, завизжал бы: «Не верю!», и я с ним была вполне солидарна.

— Была у меня Томка, — ответила я, — но ушла уже.

— Люба, нам серьёзно поговорить надо, — сказал мужчина, не обратив внимания на мои слова о Тамаре.

Я так поняла, что это и есть её муж Вовка, то есть Владимир.

— Тогда подожди минуту, я мусор только вынесу и пойдём, — сказала я.

— Хорошо, я покурю пока, — в сумерках полыхнул огонёк зажигалки.

А я пошла выносить ведро. Что примечательно, свою помощь он мне не предложил. Ну ладно, делать выводы пока не будем. Может ему брезгливо чужой мусор выносить.

Я вернулась с пустым ведром, и мы молча пошли ко мне.

— Заходи, — сказала я, — я быстренько сполосну ведро, а ты мой руки, у меня есть рагу и сырники.

— Спасибо, я ужинал, — сказал Владимир (Вовкой у меня язык не поворачивался его называть. Ну это примерно то же самое, что Джорджа Клуни называть Жоржиком).

— Тогда просто проходи на кухню.

— Но от сырников я не откажусь, — с мягкой усмешкой добавил он. — Они у тебя всегда вкусные получаются.

Через несколько минут мы сидели на кухне, пили чай, а Владимир наяривал сырники со сметаной. Судя по его отменному аппетиту, вопрос пропажи жены в такое время волновал его в последнюю очередь.

— Ты хотел серьёзно поговорить, — первой не выдержала я (было любопытно, о чём таком мы с ним можем серьёзно говорить).

— Да, я хотел, — Владимир с сожалением взглянул на последний, сиротливо лежащий на тарелке сырник. Я тоже грустно посмотрела на него (на сырник в смысле), так как мало того, что на завтра сырников больше нету, так ещё и Анжелике, когда вернётся, не осталось (кстати, что-то долго она не возвращается).

— Говори, — вздохнула я и подлила нам ещё чаю.

— Это по поводу будущего, — вздохнул и себе Владимир.

Я удивилась.

— В каком смысле будущего?

— Чему ты удивляешься? — не понял Владимир.

— Ну не о колонизации же Юпитера в три тысяча триста тридцать третьем году ты хочешь со мной говорить?

— А это при чём?

— Ты сказал «поговорим о будущем», — напомнила я.

— Люба, я серьёзно!

Я промолчала, глядя на него подчёркнуто внимательно.

— Дом отца нужно продавать и срочно, — печально резюмировал Владимир.

— Зачем?

— Нам с Тамарой срочно нужны деньги…

— То есть вы с Тамарой готовы выгнать пожилого человека на улицу, потому что вам нужны деньги, так я поняла? — прищурилась я. — А ко мне ты пришел за благословением, или как?

— Ну вот что ты сразу начинаешь, Люба⁈ — видно было, что мужчина еле сдерживается.

— Я против! — жестко сказала я, — Я категорически против. И меня совершенно не интересуют ваши причины.

Владимир побледнел и с еле сдерживаемым гневом посмотрел на меня.

— У тебя есть родители? — спросила я.

— Ты же знаешь, что есть, — поморщился Владимир.

— А их жильё вы с Томкой уже продали, да?

Владимир набрал воздуха, чтобы сказать что-то явно нелицеприятное, но сдулся.

— Вот когда ты продашь жильё своих родителей и тебе не хватит, тогда приходи — обсудим, — хмыкнула я.

В это время входная дверь хлопнула — вернулась Анжелика.

— Тётя Люба, вы представляете! — она ворвалась на кухню, вся радостная, взъерошенная и сконфузилась, увидев гостя, — ой.

— Тебя здороваться не учили? — менторским тоном спросил Владимир, брезгливо оглядел с ног до головы её «хэллоуинский» вид, и повернулся ко мне, — Люба, ты хоть контролируешь, как вверенные тебе дети одеваются и во сколько они домой приходят? Горотдел опеки и попечительства в курсе, в каких условиях они живут и как воспитываются? Точнее — не воспитываются…

— З-здравствуйте, — тихо сказала Анжелика и с ужасом посмотрела на меня, губы её задрожали.

— Переодевайся, мой руки и иди ужинать, — сказала я, — время уже позднее. Надеюсь, ты стих на завтра выучила?

— Выучила, — тихо ответила Анжелика.

— Вот мы с дядей и послушаем, — сказала я и улыбнулась Владимиру. — Анжелика со школьной дискотеки пришла, у них был праздник. Я ей разрешила задержаться до конца.

Анжелика выскочила переодеваться, а Владимир едко сказал:

— Вообще-то мы ещё разговор не закончили, Люба.

— Как это не закончили? — поморщилась я, — ты спросил, я ответила. Всё ясно и понятно.

— То есть твой окончательный ответ — нет? — с тихой угрозой спросил Владимир.

— Ты всё правильно понял, — ответила я.

— Ты об этом ещё пожалеешь, Люба, — процедил он.

— Не сомневаюсь, — пожала плечами я и насмешливо добавила, — ещё чаю?

— Всего доброго! — Владимир встал и быстро вышел.

Входная дверь так хлопнула, что у меня чуть миска с творогом не выпала из рук (ага, я решила нажарить ещё порцию сырников, раз так пошли. Хорошо, что немного творогу осталось. С этими внезапными гостями никаких сырников не напасёшься!).

Следующие два дня прошли, как ни странно, вполне рутинным образом. Я не знала, радоваться этому или начинать напрягаться. Когда всё идёт, как надо — это хорошо, но мой более чем полувековой опыт гласил: затишье бывает перед бурей.

И я оказалась права.

Утром третьего дня в дверь позвонили. Это была суббота, ребята спали, а я тихо собиралась, стараясь не разбудить — на базар нужно было к десяти. Поэтому дверь пошла открывать я.

— Добрый день, — сказала худощавая женщина в форме, — Скороход?

— Да, — кивнула я.

— Вам срочная телеграмма. Распишитесь.

Сердце у меня ёкнуло, но я, как и положено, сперва расписалась.

Вернулась в квартиру. Затем раскрыла телеграмму. Текст её гласил:

«Всё знаю тчк прилетаю двадцатого тчк Пётр».

— Бля, — сказала я.

Аж сердце закололо.

Вот только этого ещё не хватало. Во-первых, своё супружество, как реальное, я даже не рассматривала. Во-вторых, слова «я сё знаю» заставили изрядно задуматься. Что именно он знает? Скорей всего Тамара и Владимир действительно сообщили Скороходу о наличии у Любаши любовника-уголовника.

Нет, мне так-то было фиолетово, как там Любашин супруг переживёт эту новость. Да и сам он отнюдь не пушистый — в комнате сопели два доказательства его неверности. Так что пусть прочувствует на себе всю прелесть момента. Но здесь появлялись два нюанса, которые я не ожидала так быстро: встреча с супругом, который может понять, что я совсем не та Люба, на которой он женат, и второй нюанс — это ускоренный развод и раздел имущества, на пример, квартиры. А у меня даже «подушки безопасности» на чёрный день нету. И я не разобралась, чья это квартира. Вполне может быть, что и Любашиного супруга. И что тогда? Снимать опять у кого-то койкоместо? Я поёжилась.

Настроение упало. Я взглянула на календарь — сегодня уже пятнадцатое марта. То есть у меня есть всего пять, точнее даже четыре, дня.

И что же делать?

Как бы то ни было, а поход на работу никто не отменял. Я торопливо собралась, позавтракать уже не успевала со всеми этими новостями. Нацарапала детишкам записку, где в какой кастрюльке что находится, и побежала на рынок.

Но всё равно, чувствовала, что сильно уже опаздываю. Рафик, он хоть и неплохой человек, но у него есть несколько правил и он очень не любит, когда эти правила нарушают. Одно из них — приходить вовремя на работу. За такую принципиальность я его и уважала.

Я выскочила во двор. И удивилась. Дорожку перед подъездом мёл Виталик. Ещё больше запухший и заросший, чем обычно, он с остервенением шоркал драной метлой по асфальту: фжых, фжых!

— Привет, Виталик, — поздоровалась я и, не выдержав любопытства, спросила, — а Семён где? Неужто участками поменялись?

— В тюрьме нынче Семён, — хмуро буркнул Виталик и царапнул метлой по асфальту с особой жестокостью. — Мусора замели. Кирдык ему!

— А что случилось? — опешила я. — Он же так-то законопослушный…

— Война у нас, Люба, — мрачно процедил Виталик. — Первые жертвы пошли.

— В смысле война? — побледнела я.

— С Михалычем. Семён же тебе рассказывал.

— Да, он рассказывал, что Михалыч всякие западлянки делает, но это не совсем как бы война. Так, корпоративное противостояние.

— Ну, не знаю, противостояние, не противостояние, а светит Семёну срок, и немалый.

— А если конкретно?

— Ты, когда ушла, всё и началось, — поморщился Виталик, достал из кармана мятую пачку, щелчком выбил из неё сигарету без фильтра, подкурил и выпустил облачко вонючего дыма, — сперва они просто поругались. Я, если честно, даже причины не знаю. Но ругались громко. В твоём бывшем дворе. Затем Михалыч велел рабочим высыпать песок на территории Семёна. Целый самосвал.

— Зачем? — испугалась я.

— Ремонтные работы. Плановые, — сердито сплюнул Виталик и затянулся опять. — И бетономешалку установили там же. Жильцы ругаются, пыль в окна летит. Причем высказывают всё Семёну. Ну ему обидно стало, он сперва Михалычу высказал, но тот только ржёт, как конь. Сильно они тогда поругались. А потом на стене дома надпись из трёх букв появилась. Огромная, на полстены. Краской масляной. Пришлось всю стену красить, расходы, то, да сё. Жильцы возмущаются. Сказали, что это Семён, мол, обиделся и Михалычу так отомстил. Участкового вызвали. А Семён как раз чуток поддатый был. Нет, чтобы спокойно объяснить, что не он это, начал ругаться, доказывать, с участковым подрался. В общем, закрыли Семёна на пятнадцать суток.

— Ужас, — только и сказала я.

— Только сдаётся мне, что не Семён это, — покачал головой Виталик, — я уверен, что сам Михалыч это на стене написал, и на Семёна спёр. Ну да, кто же подумает, что дворник будет сам у себя на участке так гадить!

Я лишь покачала головой.

— В общем, Люба, — сказал Виталик и посмотрел на меня сердито, — возвращайся давай обратно в дворники. Семёна надо спасать. Михалыча ставить на место. А я один нынче остался, не справлюсь.

Он аккуратно затушил окурок и продолжил мести.

А я побежала на работу. На которую я уже начала опаздывать. Ещё и возле почты опять прорвало трубу и затопило тротуар. Пришлось обходить по большому кругу.

Мда, в результате опоздала я капитально.

Но, как ни странно, Рафика не было. И вообще на рынке было какое-то странное затишье. Что за ерунда? Праздник какой-то, что ли? Так Рафик бы предупредил.

Я прошлась по пустой территории, заглядывая в ларьки и магазинчики к знакомым. Нигде никого. Зато вышел старик сторож, и, увидев меня, сделал большие глаза:

— Ты что здесь делаешь, Люба?

— Как что? Рафик сказал сегодня к десяти на работу. Вот, чуток опоздала. А где все? Ничего не пойму.

— Иди домой Люба, — вздохнул сторож, — и начинай искать другую работу.

— В каком смысле? — удивилась я.

— Да тут ночью война была, — свистящим шепотом сообщил он, — теперь на рынке новый хозяин.

— Подождите, — вытаращилась я, — какой хозяин? Рынок-то городской? От муниципалитета?

— На бумаге, может, и городской, — скептически пожал плечами старик, — а так-то раньше Абдулла здесь рулил. А теперь — Князь.

— Что за Князь?

— Цыгане… — протянул сторож и повторил, — давай, домой иди. Вряд ли Рафик вернется. И ты не крутись пока тут. Все знают, что ты на него работала. А цыгане теперь своих набирать будут.

Ну ладно, раз такие дела, пошла я домой.

Шла и думала. Вот что за времена такие? Люди как волки. У дворников — война, на базаре — война. Даже вон родная дочь готова старика-отца на улицу выбросить, чтобы дом его продать. Это я о Тамаре, если что.

Мда, воспитывали, воспитывали советского человека с высокоморальными идеалами, а как СССР рухнул, так куда весь этот налёт цивилизации и подевался? Довоспитывались, называется.

Я шла и сердито ворчала.

А потом поняла, что не войны дворников и торговцев меня выбесили, а телеграмма эта дурацкая. Причем не то, что супруг Любаши приезжает, а то, что родная сестра её с зятем настроили его так, что он аж свою вахту прервал и домой на разборки едет.

Пока шла домой, начала планировать.

Первое, раз на базаре такие дела происходят, значит туда сейчас лучше не рыпаться. Пока они окончательно территорию не разделят — толку туда ходить нету. Чёрт, Рафик так не вовремя исчез! И он за последних два дня со мной не рассчитался. Он обычно за три-четыре дня сразу рассчитывался, когда новый товар продавался. А теперь я без денег осталась.

Точнее деньги ещё есть, Любашина заначка. Но их не так много, как бы хотелось. И они быстро закончатся. И что я буду делать потом?

По всему выходит, что придётся-таки возвращаться в ЖЭК. Хоть и не хотелось бы. Я так резко этому Алексею Петровичу ответила, что и возвращаться теперь неудобно. Но, если сейчас Скороход прикатит на разборки и вытурит меня из квартиры, мне жить где-то надо будет. Если в ЖЭКе пристроюсь, то проще будет комнатушку какую-никакую себе придумать, хоть бы временно.

Ну, не хочу я койкоместо снимать! Как вспомню, аж дурно делается. Это в конце уже со мной толковые девчата жили. А перед ними сперва алкашка одна была, вторая какая-то простигосподи, даже вспоминать неохота. Еле избавилась от них. А до них вроде и нормальные женщины были, но менялись так часто, что аж в глазах рябило. Я даже их имена не успевала запоминать. А ведь ещё с чужими людьми притереться привычками надо. Не так всё это просто.

А то, что Скороход меня вытурит, я даже и не сомневаюсь. Дети, если они даже у меня в паспорте записаны, значит, и в квартире тоже прописаны должны быть. А он их биологический отец. Останется с ними, значит уходить придётся мне. Не буду же я детей на улицу выгонять.

Кстати, как бы так аккуратно у него выяснить, как это Любаша так лоханулась, что он их своих нагулянных на стороне детей ей на шею посадил, а сам уехал? Какая нормальная жена такое стерпит?

Ладно, с работой и последующим проживанием более-менее определилась. Как запасной вариант — на первое время сойдёт. Теперь надо подумать ещё о таком: когда обманутый супруг вернётся, нужно, чтобы он улик в доме не нашел. Поэтому план такой: все письма от зэка нужно или уничтожить, или где-то припрятать. Лучше спрятать. Во всяком случае до тех пор, пока я не смогу наверняка убедиться, что зэк от Любаши отстал. От абонентского ящика на почте тоже нужно отказаться. И то срочно.

Если родная сестра Тамара (и заодно её муж) знает о наличии у Любаши воздыхателя с такой биографией, значит и нюансы переписки тоже может знать. И что сделает обманутый супруг, когда начнёт искать улики? Правильно, побежит на почту спрашивать за абонентский ящик. По фамилии они быстро найдут. Ключ не дадут, но ящик покажут. А дальше уж дело техники. Со злости он и взломать его может. И очень будет смешно, если там очередное свеженькое письмецо от Виталика Н. будет. С обратным адресом из пермского лесоповала.

Так, с этим вопросом вроде понятно. Нужно только не забыть, и прямо сегодня-завтра-послезавтра, написать этому Виталику письмо. Причем такое, чтобы он больше не писал и оставил Любашу, точнее теперь уже меня, в покое. Только что бы это написать? Ведь мужик её не один год охмурял, как я поняла. Знает её подноготную всю. По сути он подготовил себе базу для жизни после отсидки. Уютное гнёздышко. И если я напишу, мол, всё, Виталик, я тебя разлюбила — он на такое не поведётся. Ему жить где-то надо. И жить он хочет хорошо. А тут измученная одиночеством и неверностью мужа баба с такой жилплощадью.

Нет, без боя Виталик Н. не сдастся. И война тут будет похлеще, чем у Михалыча с Семёном и даже, чем у Князя с Рафиком.

Но главный вопрос. Вот прямо горящий — не дать Тамаре и Владимиру выгнать старика-отца Любаши из дома. И я теперь назло всем не допущу этого.

Я вздохнула. Незаметно, за размышлениями, я дошла до своего двора. Поднялась к себе, и сказала детям:

— Анжелика, Ричард! Собирайтесь! У меня нарисовались сегодня и завтра выходные. Едем к дедушке в деревню!