Аспирант. Москва. 90-е

Глава 11

ГЛАВА 11

Вот это сюрприз!..

Радостно улыбаясь, передо мной стояли мама с сестрой. В руках объемистые сумки и пакеты.

— Привет! — воскликнула Юля.

Юля — это понятно сестра, она младше меня на шесть лет. А маму зовут Алевтина Ивановна. Ей сорок девять.

— О, здравствуйте! Заходите, заходите!..

Я стал сама предупредительность и обходительность — а в недрах сознания мысли понеслись лихорадочно: что делать⁈ Бухой сосед… Голая девка… Это аспирант Зимин так покоряет научные просторы и вершины… Ага…

Ладно! Хороших решений нет. Принимаем лучшее из худших.

— Мам, вы извините… Пока вот пройдите в эту комнату.

Мамины глаза немедленно округлились:

— В какую?

— Да вот, в соседнюю. У меня… ну, у меня гостья. Есть. Я ее сейчас вежливо попрошу на выход, и зайдем ко мне.

В мамином взгляде осознание происходящего сплелось с нарочито-педагогическим вызовом:

— То есть? Юра, я не очень понимаю…

Разъяснил не я, а Петя. Пошатываясь, он возник в прихожей:

— З-здравствуйте… Очень приятно познакомиться…

— Да, мам, — подхватил я, — и ты, Юль, тоже… Познакомьтесь! Это Петр Волков, мой коллега. Сдал кандидатский минимум по философии, — вдохновенно соврал я. — Серьезное достижение! Отметили.

Петя хоть и бухой, а смекнул, как надо действовать.

— Д-да! — подтверждающе мотнул он головой, но от этого движения малость потерял равновесие, взмахнул рукой…

И нечаянно ткнул ей в мою дверь, которую я не запирал.

От толчка дверь открылась…

Как нарочно рядом оказалась не Юля, а мама, интерьер моей комнаты возник перед ее взором. И перед моим тоже.

Катя спала самым сладким сном и, видимо, под теплым одеялом ей стало жарко. Уютно свернувшись в клубочек, она одеяло скомкала, наполовину сдвинула, и перед нами предстало дивное зрелище в виде голенькой и прехорошенькой девичьей попы.

— А-а… — только и произнесла ошарашенная мама, но здесь уж я твердо взял бразды в руки:

— Так! Мама, Юля, сюда пройдите, пожалуйста. Петь, прими гостей на три минуты!

— Пр-рошу… — с запинкой пригласил Волков. А я шагнул к себе, прихлопнув за собой дверь, успев услышать Юлины слова:

— Ну мам, ну чего ты?.. Ну, девушка у него, это же нормально… — очевидно, в мою защиту.

Катя умильно спала, но мне пришлось прервать ее сновидения.

— Катерина! Катя!

— А-а?.. — она не сразу проснулась. Ну, оно и понятно, отодрал я ее знатно. После такого перетраха спи да спи, как ежик зимой.

Тем не менее, я быстро вернул красу-девицу из сна в реальность.

— Катюша, — сказал я ласково, — ты извини, ко мне внезапно родные приехали…

— Кто?..

— Мама с сестрой. Поэтому вынужден тебя потревожить. Ночное рандеву откладывается. Ничего не поделаешь. Форс-мажор!

Катя вскочила голышом, волшебно проведя нагими прелестями по моим мужским струнам:

— Ой, да конечно! Что ты! Бегу! — и оделась так стремительно, что я едва глазом успел моргнуть. Обняла меня, крепко прижалась…

— Потом приходи, — успел шепнуть я. — Всю ночь будем спать в обнимку…

Она рассмеялась, чмокнула меня в щеку и вышмыгнув из блока, почти побежала — я слышал, как спешат и затихают ее шаги по коридору. Улыбнулся, вернулся в «трешку».

Петя пытался быть светским кавалером, что получалось у него с нюансами. Естественно, он затеял речь о том, что знал лучше всего, то есть о теме своей диссертации. Увы, точную формулировку я не вспомню, но что-то связанное с кейнсианством. Его применение в современной российской экономике — что-то вроде того. И сейчас он развлекал дам следующими пассажами:

— Понимаете, основное противоречие между кейнсианством и монетаризмом понятно и ребенку! Если умело разъяснить, конечно. В сущности, здесь и противоречие-то мнимое… Да вот позвольте: могу раскрыть вам его на самом элементарном примере. Просто представьте деревенский рынок. Стоят бабушки, торгуют огурцами, помидорами, укропом, петрушкой…

В глазах Юли мелькала досада. Ей, студентке медучилища, будущему фельдшеру, слушать такую херню, понятно, было ни к чему. У мамы же лицо было удивленное, но и почтительное. Столь продвинутый монолог, похоже примирил ее с затрапезным видом оратора. Да, выпил, конечно, ну да что ж теперь! Со всеми случается. Зато умный, это же видно!..

Я прервал научно-популярную лекцию:

— Все это очень интересно, Петр, но потом объяснишь. Уж извини, я своих заберу!

— Да-да, конечно!.. Очень приятно было познакомиться.

— Нам тоже… — с некоторой манерностью протянула мама. Видно было, что Петя произвел в целом благоприятное впечатление.

— Мама, Юля, прошу ко мне! Петь, можно у тебя варенье взять взаймы?

— Так у нас есть! — спохватилась мама. — Мы же привезли… — тут она чуть запнулась, — вам гостинцы! Вот, ребята, возьмите!

— Нет-нет! — вдруг азартно вздыбился Петя. — Возьмите! Мне особенно хочется вас угостить!.. Вот!..

Он вскочил, малость пошатнулся, но все же достиг встроенного шкафа, и чем-то так загремел в нем, что я даже напрягся: а ну как сейчас полетит посуда на пол!.. Но сосед справился с задачей, извлек полупустую банку с клубничным:

— Прошу! Попробуете и, с позволения сказать, не оторветесь. Гарантирую!

Все это было произнесено с излишним нетрезвым пылом, и я решил, что соседа надо бы вежливо охлаждать.

— Да-да, Петь, спасибо, принимается. Мы пойдем. Ну, идемте, дорогие родственники, время не раннее, Петру надо и отдохнуть…

Женщины встрепенулись, встали, и проводив их в свою комнату, я быстро заскочил обратно:

— Слушай, Петрашевский! Я их у себя спать уложу, а сам к тебе. Можно? На свободной койке перекантуюсь.

— Да какие вопросы! Я дверь закрывать не буду. Сейчас завалюсь.

— Ты коньячок-то допей. В подушку сновидений.

— Не, — отказался Петя. — Если что, пусть останется. Завтра оскоромимся.

— Как скажешь. Ну, вещих снов!..

И вернулся к себе. У мамы с сестрой выражения лиц были немного странноватые, и я без напряга разгадал, что родительницу до самых душевных глубин разбирает — кто же эта загадочная особа, предъявившая моей довольно чопорной маме одну-единственную и малоприличную часть тела?.. А Юля по-прежнему урезонивает маму, объясняя, что сын уже большой, имеет право на тайны личной жизни, и вовсе не все из нее родителям нужно знать… В общем-то да, в данном случае девятнадцатилетняя девчонка оказывается житейски мудрее взрослой женщины. Но это и не странно, если учесть, что женщина — мать, и фокус взгляда на меня у нее совершенно иной, чем у всех прочих людей на свете…

— Сынок! — всполошилась она. — Мы же тебе покушать привезли! Давай-ка перекусим. Разогреть ведь это можно?

— Конечно.

Эх, мама, мама! Все я у тебя недоросль…

Не знаю, какие мысли владели моими родными женщинами, но провиант они приперли точно такой, какой советские люди привыкли брать в дальние поездки по железным дорогам: вареные курица и яйца, помидоры-огурцы, нарезки домашних пирогов с капустой и яблоками… Ну, в общем-то, все качественное, вкусное. И Петино клубничное варенье пошло в самый цвет. Я вскипятил чай, и мы прекрасно, с отменным аппетитом поужинали, оживленно обсуждая завтрашний день. Из рассказов сестры я понял, что у их курса в училище какая-то практика, и она организована так хитро, что у будущих фельдшериц образовались пара свободных дней. А мама взяла на работе законные отгулы (она работает в областном Статистическом управлении) — и вот они решили навестить меня. А главное все-таки в другом: Юля давно жаждала пройтись по Арбату. Может показаться странным, но, живя, в общем-то, в шаговой доступности от Москвы, никогда она еще не была на этом легендарном месте, прославленном, как пространство свободы, раскованности, зари новой жизни, что ли, на рубеже двадцать первого века…

— А правда, что там и знаменитые артисты выступают? — с затаенным пиететом в тоне спрашивала сестренка. — «Комбинация», Алена Свиридова?..

— Я не видел, — усмехнулся я. — Но кто знает.

— А стена Цоя?.. — вопросила Юля с еще большим придыханием.

— Есть, — я кивнул. — Увидишь.

Странное чувство я испытывал во время разговора. Ведь я смотрел на своих родных глазами человека будущего. Строго говоря, я был старше их, и сейчас видел не столько маму, сколько интересную, эффектную женщину средних лет… Ну, а сестра была такой же, какой осталась в памяти, и никакой временной и возрастной дистанции между нами я не ощущал. Юля очень похожа на маму, но все же с неизбежным генетическим сдвигом. Мама — темноволосая, между шатенкой и брюнеткой, с первыми седыми прядками в волосах, что ее никак не старило, а напротив, придавало некий элитарный шарм. А сестре при совершенно маминых лице и фигуре досталась папина светлая масть — она выросла в светло-русую «почти блондинку», с очень пышной, роскошной гривой, накрывшей пол-спины…

Я смотрел, и сердце слегка щемило. Ведь сволочная тварь, маньяк, он был какой-то извращенный эстет. Выбирал в толпе очень красивых молодых девушек. Самой старшей было тридцать два, но выглядела она, на свою беду, лет на семь моложе. Типаж самый разный. Это могли быть и блондинки, и брюнетки, и рыжие… И вообще всякие. Высокие и не очень, стройные, атлетичные, упитанные… Видать, эту нечисть цепляла, прожигала, сводила с ума юная женская красота в любом обличье.

Ну нет! — резко сказал я себе. Молча. Лишь зубы стиснул. Не бывать этому! Я буду не я, если не найду эту сволочь и не уничтожу ее. Может, и не физически, нет. Пусть гниет в тюрьме до скончания своих поганых лет. Я возражать не стану. Лишь бы навсегда нейтрализовать мразь, уволить ее из человечества. То есть морально-то он уволил себя сам, а я должен поставить точку. Очистить мир от адского исчадия.

Не знаю, отражалось все это на моем лице или нет, но беглые мамины взгляды я на себе ловил. Может, она и о другом думала. Может быть. Допускаю, что ее душу раздирало любопытство на предмет ускользнувшей незнакомки… Но вскрыть тему мама так и не решилась. Подозреваю, в первую очередь потому, что в этом случае немедля бы огрызнулась дочь.

Так или не так — в любом случае мамины умозрения вылились в лирическую сентенцию:

— Да, мои дорогие Юрочка и Юлечка… Как вы быстро выросли, уму непостижимо! Совсем взрослые люди со своей жизнью… Сейчас вам это сложно понять! А вот сами станете родителями, вспомните мои слова. Вы растете незаметно, а мы, папа с мамой, все живем прошлым, все нам кажется, что вы маленькие…

— Психологическая инерция, — со значением объявила будущий медик.

— Наверное, да, — мама вздохнула. — Знаете, мы с отцом иногда вот так вдвоем между собой толкуем: а где наши маленький Юра, где малышка Юлечка? Ведь вчера только в колыбельках лежали, бегали по квартире!.. Ведь нет их, исчезли куда-то. Годы унесли… И не вернутся никогда. Есть Юрий Михайлович, кандидат наук. Юлия Михайловна, фельдшер «Скорой помощи». Совсем другие люди…

— Гм! Ну, пока еще не кандидат…

— Да и я еще не фельдшер! И не «Скорой помощи», с чего ты взяла? — рассмеялась сестра. — И потом, что значит: совсем другие люди⁈ Какие другие? Я твоя дочь, была, есть, буду. На всю жизнь! И я люблю тебя все так же, как тогда, как в детстве. И буду любить! И еще сильней!

Она схватила маму в объятия, расцеловала жарко, звонко, я тоже засмеялся, но заметил, как мамины глаза заблестели слезой.

Конечно, мама постаралась незаметно, замаскировав под поправку прически, провести рукой по глазам, а мы с Юлей сделали вид, что не заметили этого. И вообще, нам троим стало так тепло, уютно, по-семейному, мы пустились болтать о всяких милых пустяках, и доболтались так до ночи.

Я заметил, что сестренка стала сонно моргать и клевать носом. Да и я испытал наклон к подушке…

— Все, родня! — решительно сказал я. — Отбой! Завтра встаем произвольно, но не очень поздно. Завтракаем — и на Арбат! Продукты в холодильник.

Так и сделали. Вечерний туалет занял у нас совсем немного времени, при этом женщины явно уже изнемогали от усталости и на мир смотрели туманным взором… Я вынул из стенного шкафа запасные подушки, покрывала, постельные принадлежности, обеспечил относительный комфорт и пожелал спокойной ночи. Сам же перебазировался в «трешку».

Петя, похоже, давно уснул. Спал мирно, негромко похрапывал. Я даже включил настенный бра, не нарушив аспирантского сна, посмотрел на бутылку, где обреталось немногим больше ста граммов… Решил — нет, хватит, завтра под вечер тяпну. Петька парень глубоко порядочный, он без меня к спиртному даже не прикоснется. И завалился на кровать без простыни и наволочки. И вырубился.

Наутро, открыв глаза, я обнаружил, что Петя уже сидит на кровати, правда, сонный и лохматый, вяло потирая ладонью затылок. А на лице нечто вроде вселенской скорби.

— Доброе утро, Петросян, — сказал я. — Ты что какой-то невеселый? Похмелиться не хочешь?

— Нет, — равнодушно отказался кейнсианец. — Но с твоего позволения, вечерком немного приложусь.

— Да что ты, Петергоф, какие вопросы!.. А который час, скажи-ка на милость?

Волков глянул на часы-браслет, в которых, похоже, и спал:

— Скоро девять.

— Так.

Я тоже поднялся и отправился будить дам. Они, впрочем, проснулись, только не встали. Лежали, тихонько переговаривались о домашних делах, от которых я за год пребывания в Москве уже немного отвык.

— Привет, драгоценные родственники! Ну что, Арбат ждет?.. Умываемся, завтракаем и вперед!

И примерно через час мы вышли. Путь к станции метро лежал через газетный ларек… Но в нем оказалась Света, старшая, и я еще раз подивился тому, насколько сестры не похожи. Светлана выглядела угловатой, и не то чтобы угрюмой, но какой-то деревянной, что ли. Без эмоций, без улыбок, без всякого обаяния… Ни на грош не было в ней той мягкой, волнующей женственности, что в Кате. Такое впечатление, что природа сэкономила стихию «инь» на старшей сестре, чтобы щедро опрокинуть двойную порцию на младшую. Какой-то непонятный нам, смертным, метафизический замысел…

Эта насмешливая мысль странным образом перенаправила меня к таинственному маньяку. Я незаметно бросил взгляд на сестру, беззаботно балаболившую маме о том, что ей передавали подружки про Арбатские нравы. Мама-то, конечно, бывала в центре Москвы не раз, но она помнила скорее еще старый Арбат с проезжей частью, а пешеходный отложился в ее памяти смутновато.

Ну нет! — думал я, поглядывая на Юлю. Сестры моей тебе не видать, как рассвета, когда сядешь! До расстрела или на всю жизнь. Тварь ты позорная, тухлая вонь из преисподней. Я до тебя доберусь, даю слово!..

Тут я себя одернул. Кому слово даю? Ему, что ли?.. Да нет, себе, конечно. А раз так, нечего с ним разговаривать. Ни «ты», ни «вы». Даже мысленно, даже еще с первичным призраком урода, который я должен превратить в плотскую сущность.

Ну да, превратить. Как? Легко сказать… А сделать? Сделать трудно, да. Надо мыслить.

И я начал думать. Мы зашли в состав метро, он с воем разогнался, промчался немного по поверхности, нырнул в тоннель, загрохотал в гулком пространстве, замелькали стены, провода, тени…

Как рождается толковая идея из сложной работы психики? Где перемешаны логика, интуиция, память, анализ?.. А хрен его знает! Вот и я не понял, как из переплетения моих дум вдруг даже не идея, нет, возник еще зародыш идеи, маленький, неясный, но цепкий такой, зараза! А значит, что-то в нем есть.

Мы проехали станцию «Текстильщики», вновь вылетели на поверхность, теперь надолго. Мчались по эстакаде вдоль гигантской территории завода АЗЛК, производящего автомобили «Москвич». И естественно, отчаянно пытавшегося выжить, создавать какие-то новые модели… Но безнадежно проигрывавшего хлынувшему в Россию автомобильному импорту из Европы. Пока еще видно было, что в цехах теплится жизнь, по территории снуют люди и машины, дымят трубы… Эх! Все это ненадолго, всему этому скоро придет конец…

Поезд нырнул в тоннель — и эмбрион идеи вдруг превратился в полноценный замысел.